Петербургская Коломна

Глава 2 «Улица, улица… Тени беззвучно спешащих…»

Среди участков и кварталов, сохранивших своеобразный колорит Коломны, особо выделяется Офицерская улица – ровесница нашего города, вобравшая в себя многовековую историю Петербурга.

Расположенная до 1917 года в административных границах Казанской и Коломенской частей столицы, эта городская магистраль проходила от Банного моста на речке Пряжке, перерезала Английский проспект, пересекала Крюков канал по Офицерскому мосту, вливалась в Театральную площадь и заканчивалась у Вознесенского проспекта. Во все годы своего существования Офицерская улица считалась одной из лучших в пределах указанных городских частей Санкт-Петербурга.

По мере ее формирования, на протяжении более двух с половиной веков, улица неоднократно переименовывалась. Вначале, до середины XVIII века, эта городская магистраль разделялась на две части, именовавшиеся Приказной улицей (от угла Вознесенского проспекта и Столярного переулка до Прачешного переулка) и Морской улицей (от Прачешного переулка до реки Пряжки). Впоследствии она стала называться Малой Офицерской, а затем Большой Офицерской улицей. Лишь в середине XIX века, когда она была уже довольно застроена, за ней прочно закрепилось официальное название Офицерской. После революционных событий, в 1918 году, по решению Петросовета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов Офицерскую была переименовали в улицу Декабристов.

План Казанской части Санкт-Петербурга. Фрагмент плана Н. Цылова. 1849 г.

План Коломенской части Санкт-Петербурга.

План Н. Цытова. 1849 г.

Стены ее старых особняков надежно хранят память о своих жильцах и исторических событиях, свидетелями которых им пришлось быть. Здания на Офицерской видели расцвет города и его разруху. В разное время, особенно после 1918 года, в городе и на улице безотказно действовал утилитарный принцип, его главный аргумент – волевое слово «надо!». По мнению и с согласия администрации района на участках старых изящных особняков XVIII–XIX столетий считалось вполне допустимым построить уродливый «Дом быта», плавательный бассейн или стадион. Полагали, что это надо делать именно здесь, старинные дома и сооружения без колебаний уничтожались, несмотря на жалобы и активные протесты жителей. Творились эти злые дела как бы походя, без мысли о том, что безвозвратно уничтожается архитектурное наследие одной из старинных магистралей города.

Дома Офицерской улицы замерзали вместе со своими жильцами, особенно в периоды революционных потрясений и тяжелых дней блокады Ленинграда. Они горели и разрушались от немецких бомб и дальнобойных снарядов. За долгие годы улица обросла тайнами, легендами и многочисленными преданиями «старины глубокой», по эстафете человеческой памяти они передаются от одного поколения ее жителей другому.

Как уже упоминалось, в годы основания Северной столицы местность, по которой прокладывали Офицерскую, была заболочена, покрыта лесом и кустарником. Освоение ее началось в 1720-х годах, когда на плане города впервые отметили прямую трассу улицы, проложенной между постройками Шневенской и Кузнечной слобод (нынешними территориями Английского проспекта и реки Мойки).

Отведенные для служителей морского ведомства земельные участки осваивались медленно и весьма неохотно, прежде всего из-за низинного их положения и исключительной, даже для Петербурга, заболоченности этой местности. По словам Владимира Михневича, составителя справочника «Петербург весь на ладони», опубликованного в 1847 году, район Офицерской улицы при Петре Великом был предместьем города, «наполненным топями и болотами, так что в дурную погоду не было по нему ни проходу, ни проезду. Здесь была пустыня и глушь». Вдоль улицы постепенно возводились деревянные строения, между которыми долгое время оставались огромные пустыри, занятые огородами. В «Описании столичного города Санкт-Петербурга», относящегося к 1717–1720 годам, отмечается, что в это время на Офицерской улице строили, главным образом, «.дома все деревянные, из положенных друг на друга бревен, которые внутри отесаны, но снаружи нет. Крыши покрыты тонкой еловой щепой или же досками (длиною 10–12 футов), уложенных друг около друга и закрепленных поперечными рейками. Кто хочет лучше защититься от дождя, укладывают под доски большие куски березовой коры. Другие покрывают крыши поверх щепы четырехугольными кусками дерна, пока он свеж, похоже, что на крыше зеленый луг, который все же достаточно сух». Лишь немногие жители этой улицы в первые годы существования города строили здесь «каркасные дома», крытые черепицей.

Страшные пожары в 1736 и 1737 годах не миновали и Офицерской улицы. В огне погибла почти вся ее первоначальная застройка. «Комиссии о Санкт-Петербургском строении» под руководством архитектора П.М. Еропкина, специально учрежденной, чтобы решать, «како быть строению, как по улицам, так и во дворах… и учинить тому строению надобно особливой твердой план и чертеж, дабы всяк впредь по тому надежно строить и поступать мог», поручалось осмотреть во дворах деревянные строения и в случае тесноты и опасности распространения пожара назначить их «в сломку».

Один из членов комиссии – архитектор М. Г. Земцов разработал несколько вариантов типовых («образцовых») жилых одноэтажных строений «на погребах». Теперь, при отведении комиссией участка, владелец обязывался предоставить для утверждения детальный план здания и его фасада. После утверждения проекта будущий владелец дома давал подписку о том, что «на том месте оное наличное каменное строение строить со всякою крепостью и предосторожностью и погреба сделать со сводами и у тех погребов главные наружные двери железные, и у палат рундуки и лестницы каменные, и то строение закладывать и производить под присмотром и показанием архитектора Земцова, а сверх тех апробированных плана и фасада лишнего строения и на дворе служб… не строить под опасением штрафа». Подобные меры преследовали не только обеспечение противопожарной безопасности, но и способствовали «регулярству» нового здания. Российская императрица Елизавета Петровна, возведенная на престол гвардией в 1741 году, особым указом предписала впредь возводить только каменные дома, строго повелев Сенату «…между речками Мойкою и Фонтанкою строить каменные строения, деревянному не быть!» Одновременно с этим она приказала у въезда в Коломну, на месте морского полкового двора, поставить пятиглавый собор с колокольней, назвав его Никольским, в честь св. Николая – покровителя всех рыбаков и мореходов.

Вскоре облик Офицерской улицы изменился. Деревянные хибарки уступили место каменным строениям, сначала двухэтажным, а впоследствии и громадам доходных домов, тянущих ввысь свои коммерческие этажи «под жильцов».

Построенные на отведенных участках в начале XIX века дома состоятельных горожан украшались пилястрами коринфского ордера с пышной капителью из ряда листьев аканфа и небольших волют. Окна второго этажа зданий имели наличники затейливого рисунка – отзвук отходившего в прошлое барокко. Затем на Офицерской улице интенсивно пошел процесс надстройки домов дополнительными этажами с одновременной основательной переделкой их фасадов. Пилястры превратились в лизены – примитивные плоские вертикальные выступы на стенах некогда нарядных жилых строений. Окна утратили барочные наличники.

Во второй половине XIX века Офицерскую улицу застроили полностью, и после частичной надстройки и перестройки более ранних зданий ее облик сформировался окончательно.

Прямая, общей протяженностью в 1618 метров (от Вознесенского проспекта до берегов реки Пряжки), улица сохранила в себе признаки своеобразного колорита старой Коломны. Время не властно над ней. Она не отличается обилием великолепных общественных зданий и особыми архитектурными красотами, но в ее биографии и характерных чертах запечатлена интереснейшая страница истории нашего города.

Ансамбль Театральной площади долго делил Офицерскую улицу примерно на две равные, но не равнозначные части, их общественный вес менялся по мере ее формирования и перестройки. Примерно до начала 1860-х годов ярко блистала роскошная аристократическая половина улицы от Вознесенского проспекта до Театральной площади, в то время как ее вторая половина (от Офицерского моста до набережной реки Пряжки) оставалась захолустной городской окраиной с невыразительными строениями и огромными непроходимыми лужами на проезжей части.

Вот как описывал в 1864 году Офицерскую улицу в своем замечательном романе «Петербургские трущобы» писатель В.В. Крестовский: «Крюков канал служит границей между нарядной, показной частью города и тою особенною стороною, которая известна под именем Коломна… Впрочем, и здесь есть обитатели весьма комфортабельных бельэтажей, даже красуются пять-шесть барских домов, напоминающих „век нынешний и век минувший“… Чуть перевалитесь вы через любой из горбатых, неуклюжих мостов Крюкова канала, особенно вечером, как разом почувствуете, что вас охватывает другой мир, отличный от того, который оставили вы за собой. Вы едете по Офицерской: улица узкая, сплошные каменные громады, в окнах газ, бездна магазинчиков и лавочек, по которым сразу видно торговлю средней руки: посередине улицы то и дело снуют извозчики; по нешироким тротуарам еще чаще сталкивается озабоченный разночинный народ – и это вечное движение ясно говорит вам про близость к городскому центру, про жизнь деятельную, всепоглощающую, промышленную – одним словом, про жизнь большого, многолюдного города.

Но вот узкая улица с ее шумом и суетней впала в окраину громадной площади. Тут движение еще сильнее, еще быстрее. Огни газовых фонарей пошли еще чаще.

Ярко освещенные подъезды и еще ярче залитые светом ряды окон двух огромных театров, быстрый топот рысаков, отовсюду торопливое громыхание карет, ряды экипажей, „берегись" и, пади“ кучеров да начальственный крик жандармов – все говорит вам, что элегантный Петербург торопится убивать свое многообильное праздное время. Но чуть перевалите вы за горб Литовского моста, как вдруг запахло не центром, а близостью к окраине города. Офицерская улица, кажись, и та же, – да не та. Пошла она гораздо шире, просторнее; дома, в общей массе, менее высоки и громадны, инде виднеются сады, инде – постройки деревянные. Свету вдесятеро меньше, народу тоже, и нет ни этого снованья, ни этого грохота экипажей.

В самом деле, какой резкий контраст!

Там, за вами, – шум и движенье, блеск огней и блеск суетной жизни, балет и опера, все признаки веселья и праздности; а здесь – тишина и мрак, и безлюдье; здесь первое, что встречает вас за мостом, – это казенно-угрюмое здание городской тюрьмы, которую вечером, подъезжая к одному из двух театров, и не заметите вы в окутавшем ее мраке…

Одна и та же улица, но по одну ее сторону – жизнь многолюдного столичного города, а по другую сторону от Офицерского моста – столица умеренности и спокойствия. В бельэтажах ее домов не бывает раутов; на кухнях нет ни метрдотелей, ни поваров; есть лавки, но нет магазинов; по улице не гуляют, а ходят пешком. Здесь встают, когда по другую сторону улицы еще спят; обедают, когда там начинаются утренние визиты, и ложатся спать, когда там только собираются к вечерним визитам».

Историки Петербурга справедливо считали, что чем дальше отдалялась Офицерская улица от Театральной площади, тем больше она походила на городскую окраину. И действительно, долго еще, почти до начала ХХ столетия, здесь можно было видеть старые одноэтажные строения с колоннами, мезонинами, палисадниками и подслеповатыми деревянными флигелями. В праздной тишине этих заповедных уголков города люди свято берегли унаследованную старинную мебель и даже любимые часы-кукушки, продолжавщие мерно отсчитывать уходящее в Лету время.

По сравнению с элегантным участком Офицерской улицы ее последующая часть всегда выглядела значительно скромнее и беднее. Здесь сновали торговцы с лотками на головах, мещанки, рабочий люд, чиновники и их жены. Люди одевались небогато и пестро. Преобладали байковые платки на головах, салопы и жакетки. Мелькали жилетки купцов и русские сапоги, поддевки, крылатки, тальмы, кацавейки, демисезонные пальто с узкими бархатными воротниками и ватерпуфы с маленькими буфами на плечах местных красавиц. Кое-где в толпе поблескивали светлые пуговицы форменных шинелей и офицерские кокарды на околышах фуражек.

По мере приближения улицы к набережной реки Пряжки здания делались постепенно ниже и беднее, дома выглядели более мрачными и безликими. Улица наполнялась кустарными предприятиями, меблированными комнатами, распивочными, часовыми мастерскими, портновскими заведениями и даже кошерными еврейскими магазинчиками.

Да, именно кошерными, так как в конце XIX – начале XX века в Коломне, между Торговой и Офицерской улицами, сформировался район компактного проживания евреев. Историк-этнограф Наталия Юхнева отмечала, что еврейская колония появилась здесь во времена царствования императора Александра I, разрешившего своим указом евреям-фабрикантам и ремесленникам приезжать в столицу на короткий срок. До этого никто из евреев не имел права даже на короткое, временное пребывание вне «черты оседлости». На Офицерской улице появились мелкие еврейские лавочки, сапожные и портновские мастерские, принадлежавшие евреям. Места пребывания евреев в Коломне и на Офицерской улице сохранили некоторые черты «местечкового» быта, связанные с народными традициями и обычаями, а также свой родной язык. Поэт Осип Мандельштам писал об уникальном своеобразии и оригинальности этих мест, с еврейскими вывесками с быком и коровой, женщинами с выбивающимися из-под косынки накладными волосами, семенящими в сюртуках до земли многоопытными и чадолюбивыми стариками.

Чем дальше от Театральной площади уходила Офицерская улица, тем больше становилось магазинов помельче – лавок и лавчонок. В них часто совсем не было приказчиков, хозяин со всем семейством жил при магазине. Над входной дверью подобного торгового заведения висел колокольчик, который давал владельцу знак о приходе покупателя. Подобные торговые заведения особенно часто встречались на улице после ее пересечения с Крюковым каналом, в районе Коломны. Особый вид имели так называемые мелочные лавки, прототипы современных универсамов и супермаркетов. В них можно было приобрести хлеб, селедку, овощи, крупы, конфеты, мыло, керосин, швабру, метлу, почтовые открытки, конверты и марки к ним, лампадное, постное, сливочное и топленое масло, дешевую посуду, пироги с различной начинкой, мясные продукты, предметы одежды и постельное белье, кнуты для извозчиков и предметы лошадиной сбруи. Всего не перечесть. При некоторых лавках существовали небольшие пекарни, там кроме хлебобулочных изделий по просьбе покупателей можно было запечь ароматный окорок или баранью ногу, нашпигованную чесноком, к рождественскому или пасхальному праздничному столу.

Для своих постоянных покупателей хозяин мог открыть кредит. В таких случаях клиенту мелочной лавки выдавалась заборная книжка, куда педантично вписывались приобретенные товары и их стоимость. Подобная форма торговли, основанная на доверии к постоянным жителям Коломенской части, была выгодна не только для покупателя, но и для хозяина торгового заведения, ибо доверительный кредит прикреплял жителя к определенной лавке, превращая его в постоянного клиента. Вряд ли хозяин мелочной лавки знал о всех секретах и деталях европейского торгового бизнеса, но его смекалка и опыт позволяли использовать некоторые эффективные приемы торговли магазинов Франции, Англии и Швейцарии. В частности, своим постоянным клиентам и исправным плательщикам владелец торговой точки к празднику даже мог выдать премию – коробку конфет, предмет домашней утвари, почтовый набор и прочие приятные безделицы.

В лавках всегда был полумрак, сгущавшийся в дальнем углу торговой залы, где лампада цветного стекла тускло освещала образ. На видном месте, рядом с патентом, красовались не первой свежести олеографические портреты царя, молодого полковника с припухшими подглазьями, и царицы, с тонкими недобрыми губами, в кокошнике и с орденской лентой через плечо.

В местных «универсамах» торговали хлебом, мукой и керосином, пачками стеариновых свечей в обертке из плотной синей бумаги, солеными огурцами, конопляным и гарным маслом, дрожжами, солью и многим другим обиходным и дешевым товаром. На конторке всегда дремал большой рыжий кот, а на прилавке лежали селедки, прямоугольные бруски мыла с синими прожилками (завода Жукова), банки с брусничным вареньем, прикрытые стопками почтовой бумаги, пакетики ячменного кофе и папиросы «Трезвон». И что за беда, если хлеб припахивает керосином, а на бумаге оставались жирные следы пальцев хозяина! Зато здесь можно было иметь кредит, забирая продукты «на книжку», и узнавать последние новости Коломенской части города: «В веселеньком домике на Дровяной ночью зарезали матроса.».

И действительно, такие лавки служили своего рода местными клубами, где по вечерам собиралась «коломенская дворовая аристократия» – кухарки, няньки, дворники, прислуга, кучера, ремесленники, забегавшие на минутку купить десяток папирос или бутылку квасу и за разговорами задержаться, чтобы обсудить сенсационные, раздирающие душу новости и происшествия в округе: убийства, драки, кражи, измены и иные из ряда вон выходящие случаи. Здесь же некоторые получали «авторитетные» разъяснения непонятных явлений жизни, «юридические» и даже «медицинские» советы и консультации.

Продажа водки в Петербурге, также как и в других губерниях Российской империи, являлась предметом царской монополии. Специальные казенные винные лавки – «казенки» или «монопольки» – размещались на тихих улицах, вдали от учебных заведений, церковных зданий и зрелищных учреждений. Согласно полицейским правилам «казенки» обычно располагались в первом этаже частного дома. Над дверью каждой винной лавки, расположенной на Офицерской улице, прибивалась небольшая вывеска: на зеленом поле двуглавый орел, а под ним надпись: «Казенная винная лавка». Бутылка водки высшего сорта, двойной очистки, имела сургучовую «белую головку» и стоила 60 копеек. Менее качественная водка, с «красной головкой», отпускалась по цене 40 копеек за бутылку. Продавались бутылки и большего размера – «четверти» (четверть ведра) в оригинальной упаковке – красивой корзинке из белой древесной щепы. Если у алчущих жителей Офицерской улицы имелись денежные затруднения, то они обычно довольствовались покупкой в «казенке» бутылок белого вина меньшего размера. Например, «сороковки» – полбутылки, содержащей сороковую часть ведра. Бывали и типы, с трудом набиравшие медяки на приобретение всего лишь одного «мерзавчика» – миниатюрной бутылочки заветного напитка любителей истины «веселие есть питие». С посудой «мерзавчик» стоил 6 копеек: 4 копейки водка и 2 копейки посуда.

Торговое помещение перегородкой разделялось на две половины. В перегородке проделывались два окошка для приема денег и передачи бутылок с водкой. Продавцами в «казенках» обычно бывали женщины – они принимали деньги, после чего в другом окне водку выдавал мужчина, здоровенный громила, один внешний вид которого исключал возможные скандалы, ссоры и драки.

В.И. Пызин и Д.И. Засосов в своих воспоминаниях писали: «В лавке было тихо, зато рядом на улице царило оживление: стояли подводы, около них извозчики, любители выпить. Купив посудинку с красной головкой – подешевле, они тут же сбивали сургуч с головки, легонько ударяя ею о стену. Вся штукатурка около дверей была в красных кружках. Затем ударом о ладонь вышибалась пробка, выпивали из горлышка, закусывали или принесенным с собой или покупали здесь же у стоящих баб горячую картошку, огурец. В крепкие морозы оживление у „казенок" было значительно большее. Колоритными фигурами являлись бабы в толстых юбках, сидящие на чугунах с горячей картошкой, заменяя собой термос и одновременно греясь в трескучий мороз. Полицейские разгоняли эту компанию от винных лавок, но особого рвения не проявляли, так как получали угощение от завсегдатаев „казенки".

Фасады домов, расположенных на Офицерской улице, всегда пестрели разнообразными вывесками и эмблемами торговых заведений. Под стягом золоченого кренделя, раскачивавшегося и скрипевшего на ветру словно флюгер, процветала местная пекарня, из дверей которой выплывали аппетитные запахи свежей выпечки. В булочной, в витрине которой хозяин поместил огромный рог изобилия, извергающий баранки, бублики, плюшки, розанчики, сушки, калачи и караваи ситного хлеба с изюмом, всегда имелся широкий ассортимент свежей аппетитной продукции, пользующейся спросом у горожан.

В витрине магазина колониальных товаров возвышалась огромная сахарная голова в фирменной синей обертке. Рядом с ней располагалась фигура китайца с традиционной длинной косой и грудой разноцветных пакетов заморского, лучшего“ чая.

В разбросанных по Офицерской улице пивных и портерных створки входных дверей, расписанные наполовину зеленой краской, сверху обязательно окрашивались в желтый цвет. Над входом в питейное заведение обычно вывешивалось изображение пунцового рака с черными выпученными глазами. При этом усатое страшилище своими цепкими клешнями крепко удерживало стандартную для того времени вывеску: „Пиво, медъ и портеръ разных заводов – распивочно и на выносъ“.

Оптик-механик украшал свое торговое заведение огромными золочеными пенсне, а хозяин соседней табачной лавчонки – фигурой коварно улыбающегося турка в красной феске, блаженно курящего из кальяна „лучшие сорта заморского табаку“».

Реклама эпохи головокружительных успехов молодого русского капитализма была мягкой и дружелюбной. Она ничего не навязывала потребителю, а лишь демонстрировала возможности покупок.

Глава старинной фармацевтической фирмы «Пель и сыновья» обращался к потенциальным пациентам с таким рекламным текстом: «Господа ревматики! Уродонал Шатлена – ваше спасение!» Рекламные формулировки были в те времена проще и человечнее, чем ныне. На некоторых кондитерских заведениях Офицерской улицы можно было увидеть рекламу со стихами поэта, скрывавшего свое имя под псевдонимом «Дядя Михей». Он рекламировал все съедобное, например, призы купить пастилу звучал так:

А вот рекламный плакат, призывающий покупать знаменитое многоцветное мыло фабрики А.М. Жукова. На нем красовались пять дам, чьи наряды последовательно отражали капризы русской моды за два столетия. Плакат украшала надпись: «Пять поколений опытных хозяек стирают мылом А.М. Жукова».

Невозможно себе представить дворы домов Офицерской улицы без звонкого, бодрого крика уличных торговцев, сменявших друг друга с раннего утра до позднего вечера. По выкрикам этих энергичных «бизнесменов», заходящих со своим товаром во дворы, жители, не выходя из комнаты, могли определить время года и какой наступил православный праздник: Мясоед, Масленица или сам Великий пост.

«„Стюдень говяжий!" – влетает в открытую форточку веселый голос. Это значит „Мясоед“ на дворе – весенний или рождественский, или же на дворе сама „сплошная неделя“ (перед масленицей), когда даже самым постным людям разрешается „сплошь“ все мясное, и в среду, и в пятницу.

Но вот в комнату врывается громогласный призыв, вкусно восклицающий на весь колодезный двор: „Кто белорыбицу с балыком провесным, кто бел-грибы-сушены!“ Это значит – на дворе Великий пост.

Весна легко узнается по предлагаемому ассортименту выкрикиваемых торговцем веселым, радостным криком с улицы: „Щавель зеленый! Шпинат молодой!"

На улице становится все теплее и теплее, наступает лето, и в открытые окна комнат влетают уже новые крики торговцев, предлагающих: „Горошек зеленый! Огурцы, огурцы зеленые! Картофель рассыпчатый молодой!"

За яблоками, арбузами наступает пора новых выкриков во дворах домов: „Орех, клюква! Орехи, клюква!" – знать пришла пора золотой осени.

Так круглый год сменяются эти задорные, веселые голоса. Их ждут, к ним давно привыкли.

Действительно, как обойтись без услуг умельцев, специально пришедших во двор вашего дома, чтобы помочь, что-либо исправить или наладить: „А во-от точить ножи-ножницы, бритвы править!" или „Лу-удить, пая-ять!"

Сюда, на Офицерскую улицу, часто заходили татары-старьевщики в черных бархатных тюбетейках, откликающиеся на зов „Эй, князь!" и сердито сплевывающие, когда их дразнили, потряхивая скомканным в виде свиного уха углом одежды. Их заунывный голос требует: „Костей-тряпок, бутылок-банок!"»

Начиная с 1870-х годов положение улицы резко изменилось. Газеты Петербурга писали: «…той Офицерской теперь нет и в помине. Сохранились лишь отдельные каменные здания той поры, да и то порядком видоизмененные». Наступил период, когда в Коломне нарастающими темпами шло строительство новых доходных многоэтажных домов, с квартирами, сдаваемыми внаем.

Предприимчивые купцы и фабриканты скупали участки, занятые барскими особняками и на их месте возводили многоэтажные строения «под жильцов». Облик Офицерской улицы менялся буквально на глазах ее жителей.

В конце первой половины 80-х годов XIX века в Петербурге вошел в моду итальянский ренессанс XV–XVI веков, так как мотивы этого стиля отличались сравнительной простотой архитектурно-декоративных элементов, их разнообразием и большой композиционной гибкостью. Это объясняется тем, что в эпоху Возрождения художественная обработка фасада обрела относительную самостоятельность. Она не была так непосредственно связана с конструкцией здания, как это требовалось в предшествующие периоды. Неоренессанс, созданный итальянскими архитекторами, предусматривал значительное количество разнообразных вариаций стиля, привлекал строителей многочисленными новыми приемами компоновки и орнаментально-декоративными мотивами. В петербургском неоренессансе существовало несколько разновидностей: использование ордера или отказ от него и применение в отделке фасадов только одной рустовки и нарядных ренессансных наличников.

Характерным примером ордерной разновидности неоренессанса середины 80-х годов XIX века является ныне существующий жилой дом полковника Брюна на Офицерской улице (ныне ул. Декабристов, 49), возведенный в 1840–1841 годах по проекту архитектора Е.Ф. Паскаля.

В основу композиции фасада этого жилого здания автором положен прием поэтажной обработки ордером в предельно упрощенном варианте. В данном случае столичный архитектор, стремясь, очевидно в соответствии с пожеланиями заказчика – полковника Брюна, сделать отделку дома на Офицерской улице простой и недорогой, вместо обычных для итальянского ренессанса колонн или пилястр обработал фасад доходного дома лопатками – плоскими вертикальными выступами. Благодаря подобному решению дом на Офицерской улице в рамках единой композиционной системы приобрел оригинальный художественный вид, эмоциональный и идейно-смысловой оттенок, отражающий его функциональное назначение – рядового доходного здания.

С точки зрения архитектуры вторая половина XIX века – это эпоха эклектики, особого стиля, пришедшего на смену классицизму. Эклектика была удобна для быстрого массового тиражирования доходных домов и вместе с тем создавала определенную видимость разнообразия во внешнем оформлении фасадов. Заказчики по-иному стали строить дома на Офицерской улице. У них были чисто утилитарные цели и свое практическое отношение к объекту выгодного вложения денег. Появился своеобразный подход к архитектурному стилю – с точки зрения его «доходности». Об этом в начале 1870-х годов с определенным сарказмом высказался в своем «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевский: «…право не знаешь, как и определить теперешнюю нашу архитектуру. Тут какая-то безалаберность, совершенно, впрочем, соответствующая безалаберности настоящей минуты. Это множество чрезвычайно высоких (первое дело высоких) домов под жильцов, чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных, с изумительною архитектурою фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейший рококо, дожевские балконы и окна, непременно оль-де бефы (круглое или овальное окно) и непременно пять этажей, и все это в одном и том же фасаде <…> Дожевское окно ты мне, братец, поставь непременно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну и пять-то этажей ты мне все-таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами; не могу же я из-за игрушек всего нашего капиталу решиться».

После этих строчек становится понятным, почему внешнее оформление современных зданий Офицерской улицы достаточно упрощено, но все же сохраняет черты того или иного исторического стиля – от позднего классицизма к неоренессансу.

Строили в то время очень быстро. Автор «Описания Санкт-Петербурга» И. Пушкарев писал: «Постройка новых зданий производится с быстротою почти невероятною… Едва только положат фундамент, как через пять месяцев делается уже огромный каменный дом в три и более этажей, в котором на другой год все комнаты от чердака до уголка дворника наполняются постояльцами».

Стремясь увеличить доходность строения, предприимчивые домовладельцы при постройке жилого здания пытались уплотнить площадь двора, стараясь обойти введенный правительством в 1857 году «Строительный устав». Его положения гласили: «Во всяком отдельном участке должен быть по крайней мере один двор, пространством не менее 30 кв. саженей, причем наименьшая ширина его должна быть не менее трех саженей». Кроме обыкновенных дворов дозволялось устраивать, исключительно для освещения лестниц, коридоров, отхожих мест, чуланов и других помещений, световые дворики. В строительных правилах были статьи, запрещавшие устраивать жилые этажи с полами ниже поверхности тротуара. Не разрешалось также приспосабливать под жилье подвалы и чердаки. Однако на деле эти требования, как правило, не соблюдались – в полуподвальные этажи хозяева обычно заселяли прислугу и дворников.

Планировка жилых помещений доходных домов на Офицерской улице отличалась большим разнообразием. Диапазон их размеров и степени комфортности достаточно широкий: от гигантских многокомнатных квартир с огромными спальнями и такими же гостиными – до скромных, в две-три комнаты. В лицевом корпусе домов, с окнами на улицу, обычно располагались многокомнатные квартиры состоятельных жильцов. Солидные квартиры имели две лестницы – парадную и черную, выходящую во двор. Парадные лестницы в тот период оформлялись достаточно нарядно и зимой обязательно обогревались. Черные лестницы служили для прислуги; для дворника, разносившего по квартирам тяжелые вязанки дров; для приема торговцев и разного рода ремесленников.

Таким образом, лестницы словно разделяли квартиру на две части: на «барскую» и хозяйственную половины. В дворовом корпусе размещались более дешевые квартиры с одной лестницей.

Отапливались квартиры в основном дровами. Печи были или круглые кирпичные, декорированные гофрированными крашеными металлическими листами, или голландские изразцовые. Обычно изразцы для печей использовали белого цвета. Реже печи облицовывались более дешевыми неглазурованными изразцами, подвергавшимися окраске или даже оклейке обоями.

В соответствии с договорными условиями квартира могла сдаваться «с дровами» или «без дров». Конечно, квартиры «с дровами» для жильцов были более удобными, ибо домохозяин сам заботился о покупке и доставке дров, причем, как оптовый покупатель, получал их по умеренно низким ценам. За отдельную плату дворники кололи поленья и регулярно разносили охапки дров по квартирам.

Большой проблемой для жителей домов Офицерской улицы, как, впрочем, и других магистралей Коломны, являлось освещение своих квартир. Керосиновые лампы, появившиеся в 1860-е годы, к концу XIX столетия вытеснили все другие источники света, ибо керосиновое освещение обходилось в 4 раза дешевле газового и электрического, в 22 раза – свечного и парафинового и в 30 раз – стеаринового. В целях экономии старались максимально использовать дневной свет. Над дверями устраивались световые окна для освещения темных прихожих, коридоров и проходных комнат. Освещение экономили, вечерами в квартирах можно было наблюдать одну и ту же сцену: все собираются в гостиной за общим столом – дети учат уроки, отец читает газету, а мать что-либо вяжет, и все это при одной керосиновой лампе.

Судя по старым чертежам, площадь кухни в жилой квартире составляла не менее 8 метров, а обычно 10–12. Два метра в ней занимала плита и столько же – постель кухарки. При наличии прислуги последняя, не имея отдельной комнаты, вынуждена была ночевать вместе с кухаркой в кухне. Няня спала в детской. В плиту обычно вделывали открытые чугунные котлы для мытья посуды или баки для кипячения белья. Правда, это – редкое исключение, так как в подвалах всех доходных домов устраивались прачечные.

Ванны в домах на Офицерской улице имелись лишь в больших многокомнатных квартирах.

По воспоминаниям жителей, Офицерская улица в конце XIX и начале XX века славилась поразительной ухоженностью и порядком. Весь жилой фонд находился в частных руках и по одной этой причине содержался в идеальном состоянии. За его благополучием наблюдали домовладельцы, управляющие домами, дворники и швейцары. Жилые дома всегда добротно окрашивались, большинство парадных подъездов оборудовались специальными козырьками, укрепленными на красивых металлических столбиках. По краю тротуара устанавливались ряды каменных или металлических тумб, оберегавших прохожих от наезда телег и пролеток.

Особенно красиво на Офицерской улице выглядели первые этажи большинства домов. Подъезды и парадные двери содержались в идеальной чистоте. Их регулярно прибирали и полировали. Начищенные до блеска медные и бронзовые дверные ручки ярко сияли на солнце. Большинство парадных дверей изготовлялось из ценных пород древесины, но наибольшее предпочтение на Офицерской отдавали красному дереву.

Подъезды зданий всегда содержались в идеальном состоянии. Здесь главная фигура – швейцар. Они набирались в основном из заслуженных дворников, тех, что пообходительней, состарились на службе и не могли уже выполнять тяжелую физическую работу. При найме швейцара обязательно принимались во внимание благообразная внешность и учтивость претендента на довольно престижное место. Жили они в швейцарской комнате первого этажа дома, убирали парадную лестницу (черную убирали дворники), натирали до блеска мозаичные лестничные площадки, чистили медные ручки дверей. Хозяин выдавал им обмундирование – ливрею и фуражку с золотым позументом. Швейцары пользовались полным доверием жильцов, при своем отъезде из города обычно они оставляли им ключи от квартиры. Швейцары старались как можно лучше обслуживать жильцов и всегда оказывали им всевозможные услуги. Как правило, при приходе в дом незнакомого человека швейцар обязательно спрашивал, к кому он идет, и следил за посетителем.

Располагая квартирами самого различного размера и качества, хозяин каждого дома на Офицерской улице пускал жильцов с разбором, всегда имея в виду их платежеспособность, положение в обществе и благонадежность. При необходимости до заключения контракта он сам или его управляющий наводили нужные справки и собирали подробные сведения о будущем жильце с его старого места жительства.

Справочная книга «Весь Петербург в кармане», составленная в 1851 году Алексеем Гречем, указывала: «…всякое лицо, прибывшее в Санкт-Петербург, обязано владельцу или управляющему домом, а где оных нет – дворнику того же дома или здания, в котором остановился, дать вместе с видом своим на жительство сведения о прибытии и не иначе, как на листке, нарочно для того заготовленном, с верным и подробным в надлежащих графах оного означением о самом себе и с показанием прежнего места своего жительства… Каждое лицо при переходе в Санкт-Петербурге из одного дома или здания в другой также обязано дать владельцу тем домом… сведения о самом себе и о прежнем месте своего жительства…».

Хозяин дома с каждым жильцом заключал торжественное условие (контракт). Договор заканчивался строкой, гласившей: «…Условие сие с обеих сторон хранить свято и нерушимо». На документ наклеивалась гербовая марка, и он скреплялся подписями хозяина и квартиранта. В договоре оговаривалась квартирная плата, зависевшая от величины и удобства квартиры, ее расположения (на улицу или во двор), от высоты этажа. Наиболее дорогими были квартиры во втором этаже, с окнами на улицу (в 1875 году – в среднем 20 рублей в месяц). В первом и третьем этажах в этот же период времени квартира стоила 18 рублей, в четвертом – 16 рублей. Аналогичные квартиры с окнами во двор стоили обычно на 6 рублей дешевле.

Часть получаемой квартплаты хозяин отчислял на необходимые расходы по дому, на жалованье управляющему, дворникам, оплату страховки дома, налогов, на очистку территории и санитарных сооружений.

Управляющий домом – фигура особая. Нанимали его по договору, с обязательным условием «…в устранение могущей случиться растраты месячный за квартиру сбор обеспечивается со стороны управляющего или равным денежным залогом, или надежным поручительством». Что же входило в обязанности этого наделенного немалыми правами человека, энергичного, предприимчивого профессионала? Он обеспечивал «сбор денег за квартиры, ведение денежных или домовых книг, надзор за дворниками и рабочими по дому, наблюдение за чистотою, порядком и благочинием в доме, приискание подрядчиков и рабочих, заключение с ними условий и расплата в размере разрешенной суммы, взнос куда следует поземельных и страховых денег и проч. Управляющий ответствует за все по дому упущения и беспорядки и принимает на свой счет и страх все могущие последовать от того взыскания, налагаемые административными и судейными властями».