Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Глава третья. День первый, нервический, тревожный

– Ивану Дмитриевичу наше почтение, – на улице Путилина встретил подполковник Калиновский, шестой год занимавший должность пристава З участка Наврской части. Высокий ростом, с пышными усами и бакенбардами, не иначе в подражание Государю Императору, всегда подтянутый, словно не пятьдесят третий год за плечами, а так и не вышел из юношеского возраста.

– Утро доброе, Августин Иванович, – пожал протянутую руку Путилин, – доброе. Давненько не виделись?

– Бог с вами, Иван Дмитриевич, в прошлом месяце, когда на Дровяной тех злодеев вязали.

– Вспомнили, – Путилин отмахнулся, – прошлый месяц для меня подобие прошлого века, событий столько, что только успевай отслеживать.

– Вижу в здравии, слышал, Государь вас наградой отметил. Примите поздравления.

– Благодарю, как ваше семейство? Как супруга?

– Слава Богу, живы—здоровы.

– Поклон Варваре Тимофеевне. Августин Иванович, прошу прощения, но мне надо дать распоряжения агентам.

– Ваше право.

Путилин отошёл в сторону, во время осмотра квартиры приехали вызванные из дому чиновники для поручений надворный советник Соловьёв и коллежский асессор Волков, а вместе с ними и четыре агента сыскного отделения.

– Господа, столь ужасного преступления не было давно, поэтому вы, Иван Иванович, – он посмотрел на Соловьёва, – с агентом обойдите дом и расспросите каждого жителя, вплоть до младенцев, вы, Иван Андреевич, – Путилин обратился к Волкову, – опросите дворников соседних домов, начиная от Старого Петергофского проспекта до Таракановского канала, вы распоряжайтесь тремя. Миша, – Иван Дмитриевич задумался, – где трудились убитые?

– Я спросил у дворника, тот ответил, что в скорняжной артели.

– Тогда живо туда, хотя сегодня праздничный день. Все равно к старосте, а мы, – Путилин обернулся к штабс—капитану, посмотрим ещё раз квартиру, – повернулся и пошёл к приставу.

– Что вы скажите о преступлении? – подполковник Калиновский не стал спускаться в подвал, где жили убитые. Он доверял Путилину всецело, особенно его чутью и сметливости, о которых в воровских и преступных рядах слагали замысловатые легенды, что, мол, Иван Дмитрич посмотрит на ограбленного и сразу может назвать человека, который пошалил или по одному следу на месте преступления готов назвать имя убийцы.

– Я затрудняюсь ответить, Августин Иванович, на ваш вопрос, – Путилин смотрел себе под ноги, размышляя о чем—то своём.

– Иван Дмитриевич, я вас не узнаю.

– Да, – сказал Путилин, хмуря тёмные брови, – несомненно, одно, что убийца – настоящий зверь, трёх ребятишек и тех, – он оборвал фразу и добавил, – зверь, никакой жалости в нем.

– Вы думаете, он был один? – Подполковник тоже изменился в лице, на лбу появилось складки.

– Пока рано предполагать, извините, – Иван Дмитриевич быстрым шагом направился к вызванному им ранее фотографу, тот выслушал и начал спускаться по ступенькам, неся в руках больших размеров фотографический аппарат, укутанный толстым материалом, напоминавшим бархат, следом шёл помощник, несший покрытый лаком ящик.

– Тпру, – раздалось во дворе, и остановились сани, из которых, кряхтя, вылез довольно толстый господин, шумно дыша.

Путилин обернулся, и взгляд его стал суровей, а брови сомкнулись на переносице.

– Здравствуйте, Николай Фёдорович, – произнёс с улыбкой подполковник Калиновский.

– Здравствуйте, – ответил вышедший из саней титулярный советник Русинов, судебный следователь 13 участка, к которому приписана Курляндская улица. Он вытер вспотевшее на таком морозе лицо белым бумажным платком, – вижу, сыскные меня опередили, – маленькие глазки на заплывшем лице выглядели двумя черными точками, – видимо преступников отыскали и меня только зазря из—за стола подняли.

– Мы говорили о злодеянии с Иваном Дмитриевичем.

– И что нам поведает начальник сыскного отделения? – Николай Фёдорович словно бы и обращался к Путилину, но в то же время делал вид, что не замечает Ивана Дмитриевича.

– Я думаю, сегодня что—нибудь с Божьей помощью и прояснится.

При титулярном советнике Путилин обычно играл роль недалёкого служаки, только и способного с превеликим удовольствием награды получать и лишь бы делом не заниматься. Русинов до того был честолюбив, что не терпел рядом с собою умных людей, поэтому при всякой возможности от них избавлялся и всячески старался при случае препятствовать следствию, когда такое случалось. Иван Дмитриевич года три тому, когда впервые столкнулся с титулярным советником, понял, что тот чинит препятствия розыску из—за боязни потерять тёплое место, на котором, как говаривали, Николай Фёдорович грел свои руки. И теперь лучше слыть перед титулярным советником недалёким человеком, чем испытывать непреодолимые препятствия. Русинов испытывал большое чувство зависти. Что ему выше титулярного советника не подняться по табели о рангах, а эта деревенщина, начальник сыскного отделения, уже почитай два года, как статский советник.

– Не забудьте свечку в храме поставить, авось поможет, – напутствовал судебный следователь, скрестив руки на животе, бесстыдно поднимающем спереди полы шубы.

– Непременно, – Иван Дмитриевич льстиво улыбнулся. – не желаете взглянуть на место преступления?

– Нет уж, увольте, – господин Русинов приложил к носу платок, словно и действительно из подвала доносился запах тлена. – Я думаю, в рапорте вы все изложите.

– Непременно.

– Как мне доложили, семь убиенных там, – Николай Фёдорович махнул платком в сторону дома.

– Нет, там их восемь, – Путилин смотрел на дверь в подвальную квартиру, – из них трое – ребятишки: семи, восьми и десяти лет.

– Варварство, – скривил лицо титулярный советник, – определённо варварство. Никогда наш народ не поднимется до высот европейской цивилизации.

– Николай Фёдорович, зачем же так, – вмешался в разговор подполковник, – вот я на днях в «Ведомостях» читал о кровавом убийстве в Берлине, там убиенных ничуть не меньше и преступление, отнюдь, не менее кровавое.

– Я тоже читал, – вступился Русинов за Европу, – но с каким изяществом оно совершено, с какой выдумкой.

– Да, вы правы, господин Русинов, – Путилину больше не хотелось выслушивать речи титулярного советника, – у нас топором голову проломил и все преступление. Это не крысиным ядом всю семью. Начитались наши преступники романов, вот и смекалки никакой нет, как вы говорите, выдумки. Извините великодушно, но, увы, мне надо посмотреть ещё раз место варварского преступления, – и он направился в подвал.

– Только посмотрите на этого недотёпу, – Николай Фёдорович не воздержался от колкости, – ему на полях коров пасти, а не за преступниками охотиться.

– Зря вы так, – подполковник попытался сказать что—то в оправдание начальника сыскного отделения, но не успел.

– Нет, сударь, я знаю, что говорю, – титулярный советник пошёл красными пятнами, – неоднократно, – подчеркнул он, – я повторяю, неоднократно мне пришлось убеждаться в этом.

Калиновский снял с своего плеча несуществующую пылинку и ничего не ответил, зная об отношениях судебного следователя и Ивана Дмитриевича, решил отмолчаться.

Когда начальник сыскного отделения вошёл в квартиру, прибывший незадолго до этого доктор Рихтер осматривал убитого, которого для удобства положили на стол.

Путилин поздоровался, Рихтер только кивнул в ответ, продолжая осматривать рану на голове.

– Иван Дмитриевич, голубчик, сейчас я вам сказать ничего не могу, осмотрю всех, тогда выскажу свои соображения.

– Благодарю, – Путилину не хотелось возвращаться во двор, где стоял немым укором судебный следователь, но пришлось. И Иван Дмитриевич направился к хозяйке доходного дома госпоже Пановой, стоявшей рядом с околоточным.

– Доброе утро, сударыня, – Путилин приподнял шапку, – вы подняли тревогу в околотке.

– Совершенно верно, господин Путилин, – за хозяйку ответил околоточный, который испытал на себе укорительный взгляд начальника сыскного отделения.

– Да, да, я забеспокоилась, – торопливо произнесла госпожа Панова, – когда два дня подряд из скорняжной артели приходили и спрашивали. Почему мои жильцы не появляются в мастерской.

– Почему именно сегодня вы проявили такое беспокойство?

– Показалось странным, ведь жильцы никогда не пропускали церковных служб, а здесь…

– Госпожа Панова, если не ошибаюсь?

– Серафима Львовна.

– Скажите, а почему именно сегодня?

– Не могу объяснить, господин Путилин, что—то в сердце ёкнуло, и такая тревога с утра охватила, что не могу объяснить.

– Когда вы видели их в последний раз?

– Я с неделю тому, а вот наш дворник…

– Извините, Серафима Львовна, но с дворником мне хотелось поговорить особо. Вы ничего не замечали за жильцами?

– О них ничего плохого сказать не могу, уходили рано, приходили поздно, оплачивали вовремя. Ни разу не задержали.

– А дети?

– Они тоже трудились в артели.

– К ним кто—нибудь приходил?

– Вот об этом лучше расскажет дворник.

– Не буду вас задерживать, – и Иван Дмитриевич направился к дворнику, который стоял в окружении любопытных и что—то рассказывал.

– А кровищи—то, весь пол… – только и успел услышать Путилин, дворник умолк.

Начальник сыскного отделения жестом поманил дворника к себе, тот виновато улыбнулся и, не зная, куда деть лопату, с ней в руке подошёл к Ивану Дмитриевичу.

– Здравия желаем—с, ваше высокородие, – он стоял в полупоклоне.

– Знаешь меня?

– Кто ж в городе не знает господина Путилина? – ответил вопросом на вопрос подошедший.

– Тогда знаешь, что недомолвок, а тем более неправды не приемлю.

– Наслышан, ваше высокородие.

– Можешь, Иваном Дмитричем называть.

– Как прикажете—с.

– Что расскажешь об убиенных?

– Степан Иваныч – мужик справный был, хозяйственный, семью в руках держал, спуску не давал. У него не забалуешь, то бишь уже не забалуешь.

– Понятно. Кто у него бывал?

– Дак не любил Степан Иваныч гостей.

– Таки никто?

– Нет, недавно Степан Иваныч хвастался, что скоро переедет из подвала на хорошую квартиру, заживёт по—человечески. Сам себе хозяином будет. Я, было, начал его расспрашивать да он только улыбнулся в ответ.

– Значит, не знаешь?

– Никак нет. Вот, правда, с неделю к ним земляк забегал.

– Не тяни, кто такой?

– Ей Богу не знаю.

– Как выглядел.

– Ну как? Обыкновенно.

Иван Дмитриевич тяжело вздохнул, что дворник аж голову от робости втянул.

– Ну?

– Роста маленького, чуть повыше плеча будет, – дворник показал рукой, – в овчинном чёрном полушубке, шапку я не запомнил, а вот глаза такие маленькие, бегающие, словно задумал что стащить. Борода тёмная с проседью.

– Больше ничего не приметил?

– Во, – обрадовался дворник, – ногу слегка волочил, как утка.

– Это уже примета. Земляк говоришь. Сколько в семействе Степана Ивановича душ было?

– Семь.

– Семь?

– Как есть шесть, Степан Иванович, – начал перечислять дворник, – его сыновья Степан и Иван, жена Степана и их ребятишки Ванька – старший, Стёпка – средний и Гришка – младший. Итого семь.

– Семь говоришь, – повторил Иван Дмитриевич, – а убиенных—то восемь.