Петербургское дело

1

— А, появился! Заходи-заходи!

Меркулов махнул рукой в сторону стула и снова уткнул взгляд в бумаги, лежащие на столе.

Турецкий прошел в кабинет и сел на предложенный стул. Подождал, не соизволит ли шеф что-нибудь объяснить, не дождался и сказал:

— Чаем поить будешь?

— Не заслужил еще, — не отрываясь от бумаг, проговорил Константин Дмитриевич.

— Тогда давай кофе, — смирился Турецкий. Меркулов отложил наконец бумаги, нажал на копку селектора и коротко сказал:

— Кофе, чай и сахар. — Затем сложил руки на столе замком, нахмурил седоватые брови, посмотрел на Турецкого и сказал: — Ты, наверное, уже догадался, зачем я тебя пригласил?

— Нет. Но наверняка не кофе пить.

Меркулов взял со стола лист, пробежал по нему глазами, нахмурился еще больше и снова вперил взгляд в Турецкого.

— Ты слышал про подростковую войну, разгоревшуюся в Питере?

— Слышал кое-что, но не вникал. Там вроде скинхеды с кем-то воюют?

— С графферами, — сказал Меркулов.

Турецкий усмехнулся и приподнял брови:

— Это еще что за звери?

— Те самые, которые раскрасили тебе гараж месяц назад. Помнишь?

— Такое не забывается. Я эту мазню два часа закрашивал. Благо бы нарисовали цветы или деревья. Это бы я понял и даже приплатил бы им за оформление. Но от вида монстров, которых они там намалевали, я аппетит потерял и сна лишился. Кстати, Кость, не знаешь, почему подростки все время уродов рисуют? Может, это болезнь какая?

— Может быть, — усмехнулся Меркулов. — Но надеюсь, что не заразная. Потому что тебе в скором времени предстоит встретиться с этими художниками. Вернее, с их питерскими коллегами.

— А вот с этого места давай подробней.

Константин Дмитриевич откинулся на спинку кресла и сказал:

— Вчера губернатор Питера госпожа Зинченко позвонила в Москву и сообщила кому следует об ужасах, творящихся в северной столице. В результате войны скинхедов с графферами погибли уже пять человек. Трое графферов и два скина.

— По поводу вторых я бы особо не переживал, — сухо заметил Турецкий.

— Саня, это ведь дети, — с укором сказал Меркулов.

— Это совершеннолетние мужчины, — отчеканил Турецкий. — Я в двадцать два года свою первую пулю получил. И не за то, что ходил по городу со свастикой на рукаве и избивал азеров.

— Ладно, не горячись. Итак, война в разгаре. Количество раненых нам не известно, но на улицах чуть ли не каждый вечер подбирают избитых парней. В связи с вышеизложенным мы получили прямое и четкое указание. Незамедлительно создать оперативноследственную группу и направить ее в Санкт-Петербург.

Александр Борисович дернул кончиком губ:

— И ты, естественно, вспомнил обо мне.

— О тебе естественно вспомнил другой человек. — Меркулов многозначительно поднял палец к потолку.

— Значит, это мне его благодарить?

— Именно, — кивнул Меркулов. — Можешь послать ему открытку, адрес я продиктую.

— Спасибо, лучше передай ему мою благодарность устно. Когда вылетать?

— Вчера.

— Ясно. — Турецкий сладко потянулся, хрустнув суставами: — Эх! А хорошо сейчас, наверно, в Питере!

— Скоро узнаешь. Кого думаешь включить в группу?

Турецкий стал загибать пальцы:

— Во-первых…

— «Во-первых» я знаю. Это заместитель директора Департамента утро МВД генерал Грязнов. Начинай сразу с «во-вторых».

— Все-то вы, Константин Дмитриевич, знаете. Мысли, наверное, читать умеете?

— Умею, умею.

— Страшный вы человек! — насмешливо сказал Турецкий. — Ладно. Значит, так. Вторым у нас будет Володя Поремский. Он сейчас, по-моему, не сильно загружен. Из оперсостава можно задействовать Володю Яковлева и Галю Романову.

Меркулов подумал и кивнул:

— Согласен. — Затем пододвинул к Турецкому стопку бумаг. — Здесь все, что ты должен знать. С подробностями и нюансами ознакомишься непосредственно в Питере.

Александр Борисович посмотрел на стопку и вопросительно поднял брови:

— Я могу это забрать к себе в кабинет?

— Можешь. И собери своих протеже — пускай тоже ознакомятся.

— Слушаюсь. — Турецкий взял стопку и выровнял ее, постучав торцом по столу. — Прикажете выполнять?

— Валяй, — кивнул Меркулов.

2

— В Питер?

Ирина опустила ложку в суп и нахмурила тонкие брови. Александр Борисович, напротив, зачерпнул своей ложкой побольше супа и спросил:

— Мне показалось или я услышал в твоем голосе нотки недовольства?

— Показалось, — ответила Ирина. — Напротив, я очень довольна. Отправлю Нинку жить к бабке, а себе устрою праздник непослушания.

На этот раз пришел черед Турецкого забыть о супе. Он с напускной подозрительностью прищурился на жену:

— Что-то я не понял. Что это еще за праздник? Можно огласить весь список праздничных мероприятий?

— Пожалуйста, — пожала плечами Ирина. — Во-первых, сбор подруг. Они, я думаю, будут не против отдохнуть от своих занудных мужей.

— Те, у кого они есть, — заметил Турецкий.

— Те, у кого их нет, нуждаются в отдыхе не меньше, — парировала Ирина.

Турецкий задумчиво поскреб подбородок.

— Боюсь, последний аргумент мне не постичь. — Он вздохнул. — Женская логика. Что же будет во-вторых?

— Во-вторых, будут разные вкусные и интересные напитки.

Турецкий улыбнулся:

— Могу посоветовать пару-тройку интересных напитков: чай, кофе, молоко. Еще неплохой напиток — кефир. Но он для вас крепковат.

— Молоко оставь себе и Грязнову, — строго сказала Ирина и тонко усмехнулась: — Будет чем опохмелиться. А наш список пооригинальней. Вино, шампанское, коньяк… Список длинен, но тенденцию ты понял.

— Так-так. Мадам решила пуститься во все тяжкие? И что же будет, когда вы напьетесь?

Ирина мечтательно закатила глаза:

— В Москве есть неплохой клуб. Называется «Красная шапочка». Давно мечтаю в него попасть.

— Что-то я про него слышал… — наморщил лоб Турецкий. — Уж не тот ли это клуб, где по сцене разгуливают толстые, потные, противные мужики? А пьяные бабы суют им червонцы в семейные трусы.

На лице Ирины появилась игривая улыбка.

— Тот, но с маленькой поправкой. На сцене танцуют стройные, мускулистые красавцы. Настоящие жеребчики! А семейным трусам они предпочитают трусики-стрингеры.

— М-да. Поправка существенная, но все равно — жуткое, должно быть, зрелище.

— Для кого как.

— Это конец праздничной программы? Или что-то еще?

— А вот это уже смотря по ситуации, — сказала Ирина.

— Так, жена. А теперь послушай меня. Три дня назад на стрельбищах я выбил восемьдесят пять очков из ста. А о моей привычке неожиданно являться домой ты давно знаешь. Так что подумай сама, стоит ли тебе… или лучше выпить стакан теплого молока, почитать на ночь Жюля Верна и лечь спать.

Ирина удрученно вздохнула:

— Нет ничего опасней, чем быть замужем за ковбоем.

— Вот это уже в самую точку, — самодовольно улыбнулся Александр Борисович. — Теперь я за тебя спокоен. Можешь идти и собирать мне вещи.

Ирина, однако, была не в восторге от этого предложения.

— А если серьезно, — вновь нахмурилась она, — как вы думаете остановить все эти ужасы? Ведь воюют, по сути, мальчишки. А мальчишки редко слушают, что говорят им взрослые.

— Солнце мое, не забивай себе этим голову.

— И все-таки у меня на душе тревожно. — Ирина вздохнула. — Наверно, это потому, что ты уезжаешь.

Турецкий встал, вытер рот салфеткой, обошел стол и, наклонившись, обнял Ирину за плечи:

— Не волнуйся. Считай, что я уезжаю в отпуск.

— Вот уж нет. В отпуск бы я тебя ни за что одного не отпустила!

Турецкий улыбнулся и поцеловал жену в щеку:

— Вот за эту непреклонность я тебя и люблю.

3

Как ни странно, но в Питер весна пришла раньше, чем в Москву. Снега на улицах почти совсем не осталось. Теплый ветер разогнал тучи, и солнце наяривало так, словно его только что помыли.

Александр Борисович Турецкий и Вячеслав Иванович Грязнов успели прогуляться по Невскому, поглазеть на изобилие мостов, лошадок и львов, на колонны Казанского собора, на маковки Спаса на Крови. Они прибыли в Питер сегодня утром. Володя Поремский приехать не смог — у него заболела мать, и он взял отпуск. Галю Романову решили вызвать, если возникнет необходимость, поэтому оперсостав представлял один лишь Володя Яковлев. После утренней встречи с местными операми он рыскал — по их наводке — по городу, время от времени позванивая Грязнову на мобильник и докладывая обстановку.

Щурясь на солнце, Вячеслав Иванович поглядел по сторонам и покачал головой:

— Все время удивляюсь, как они тут живут?

— А что тебе не нравится? — удивился Турецкий.

— Мне-то как раз все нравится. Но чувствую себя так, словно по музею хожу! Все время хочется надеть тапочки.

— Скорей уж галоши, — с улыбкой заметил Турецкий.

Прогулка по городу закончилась обедом в кафе «Крылатый лев», куда их пригласил начальник питерского утро полковник Гоголев.

Полковник поджидал их за столом и был бледен и хмур. С коллегами поздоровался сухо, как будто был недоволен их приездом.

Грязнов и Турецкий переглянулись.

Александр Борисович откашлялся в кулак и сказал:

— Виктор Петрович, мы понимаем, что вторгаемся на вашу территорию, но…

Гоголев махнул рукой:

— Бросьте. Я не помещик, чтоб запрещать вам охотиться в своем лесу. Да и вы на помещиков не слишком похожи. Так что обойдемся без извинений.

— Вот видишь, Саня, — посмотрел на Турецкого Грязнов. — Я тебе говорил, Витя наш человек. А то, что хмурый, так это, наверно, от авитаминоза.

— А, вот вы о чем, — отозвался Виктор Петрович. — Не обращайте внимания, просто спал сегодня плохо. Всю ночь зуб болел.

— Вылечил?

Гоголев ухмыльнулся:

— Ни фига. С утра собрался в поликлинику, а зуб, как назло, прошел. Я с дуру решил поход к дантисту отложить. А теперь чую, что следующая ночь будет не лучше прежней.

Грязнов и Турецкий сочувственно покивали головами.

Когда принесли обед, Гоголев заметно воспрял духом. На губах его наконец-то появилось какое-то подобие улыбки. Глаза уже не были затянуты туманом. А когда речь зашла о деле, ради которого приехали московские сыщики, он и вовсе оживился.

— Столкновения происходят в глухих районах, — объяснял он. — Либо в такое время, когда нормальные люди еще спят.

— Или уже спят, — добавил Грязнов.

Виктор Петрович кивнул:

— Именно. И потом, люди предпочитают не связываться с молодыми отморозками. Все знают, что этих зверенышей ничто не остановит.

— Не слишком хорошего мнения ты о современной криминальной молодежи.

Гоголев посмотрел на Грязнова и меланхолично вздохнул:

— Лет двадцать назад я к криминальной молодежи тоже не слишком хорошо относился. Но тогда даже воры и бандиты играли по правилам. Сегодня нет ни правил, ни игры. Одна жестокость. Взять хотя бы эти два убийства… Не кого-нибудь убили, а следователя и судью! Представляете, что было бы, если бы двадцать лет назад в Питере убили следователя и судью? Черт-те что творится! Как будто снова живем в девяностых.

Турецкий помолчал, давая Гоголеву возможность подостыть, затем спросил:

— Как идет следствие по двум этим делам?

— Со скрипом, — честно признался Виктор Петрович. — Версии есть, но ни улик, ни свидетелей. Вполне возможно, что оба убийства были местью со стороны скинхедов. Рамишевский вывел бритоголовых на чистую воду, а Жукова усадила их за решетку. Мотив, так сказать, налицо. Но, с другой стороны, машину Рамишевского взорвали профессионалы. Это я могу со всей уверенностью сказать. Мальчишки-скинхеды на это не способны. У них нет ни мозгов, ни опыта.

— А как насчет Жуковой?

Гоголев махнул рукой:

— Там тоже темная история. Не к столу будет сказано, ей дважды выстрелили в лицо. Хладнокровно и профессионально. А потом спокойно ушли, не оставив следов. Сомневаюсь, чтобы мальчишки были на такое способны.

— Сам же говорил — современные отморозки способны на все, — напомнил старому другу Вячеслав Иванович.

— Так-то оно так, но сработано слишком уж чисто. В общем, не знаю. Дела мы не закрыли, но шансов найти убийц мало.

— Удалось выяснить, из-за чего началась война? — поинтересовался Турецкий.

Гоголев покачал головой:

— Нет. Время от времени мы берем на улице бритоголовых. Так, по мелочи — хулиганство, сквернословие, распитие алкогольных напитков. Но на допросах они молчат, как сычи. Никакие наши ухищрения не действуют. То же самое и с графферами. Либо они и в самом деле ничего не знают. Либо… — Гоголев пожал плечами.

— Либо они опасаются за свои головы, — задумчиво закончил за полковника Турецкий. — Что из себя представляют питерские бритоголовые?

Виктор Петрович усмехнулся:

— То же, что и московские.

— У них что — союз, партия? Может, они зарегистрированы под каким-нибудь нейтральным названием?

— Есть несколько молодежных союзов патриотического толка. «Нацболы», «Союз возрождения России», «Россия для русских». Мы наведались в их штабы, но никакого криминала не нашли.

— Головы-то хоть бритые?

— Да нынче у каждого второго подростка на голове лысина или ежик. Пойди разбери — то ли он обрит по моде, то ли из идеологических соображений, а то ли ему просто жарко. По крайней мере, портретов Гитлера мы ни в одном Штабе не увидели. А в программах у них одно и то же: возрождение великой России, укрепление национального единства и тому подобное. Нигде не написано, что надо «бить черномазых». В двух штабах нашли «Майн Кампф», но ведь это ни о чем не говорит. У меня племянник тоже эту книжонку читал, но скинхедом никогда не был. Наоборот — дружит с африканцами, рэгги на гитаре играет.

— Да, эту шваль вывести на чистую воду трудновато, — подтвердил Грязнов. — Помню, пару лет назад мы взяли одного «лысика». У того на рукаве даже свастика была. Так он нам впаривал, что свастика — это древнеиндийский символ. Я посмотрел в словаре — так и есть. Знак света и щедрости! Даже ранние христиане использовали. Называется — «граммированный крест». «Хорошо, — говорю. — Но за что ты негра бил?» — «А он у меня девушку увел», — отвечает. Проверил — так и есть, увел. «А лысый, — спрашиваю, — почему?» А он мне: «Волосы выпадают. Вот и брею, чтоб не так позорно было». Скользкий народ, — резюмировал Грязнов.

Александр Борисович задумчиво почесал подбородок и сказал:

— У молодежи есть мускулы, но маловато мозгов. Значит, этими мускулами руководит кто-то извне. Старшие дяди.

— Вероятно, так и есть, — согласился Гоголев. — Но старших дядей припереть к стенке еще трудней. Тем более… — Гоголев понизил голос. — Власти не всегда выгодно наезжать на этих «дядей». Кое-кто там… — полковник ткнул пальцем наверх, — считает, что экстремисты выполняют полезную функцию.

— Это какую же, позвольте полюбопытствовать? — спросил Грязнов.

— Ну, например, отвлекают народ от социальных неурядиц. Раньше во всех бедах России были виноваты жиды, теперь — «черные». Это значит, что ни сами мы, ни тем более те, кто нами управляет, — ни при чем.

— Да, схема удобная, — кивнул Турецкий.

— И, что немаловажно, всегда срабатывает, — заметил Гоголев. — По крайней мере, в нашей стране. Ладно… Давайте обсудим процедурные вопросы.

И разговор трех следователей перешел в более скучное, но более конструктивное русло, превратившись в разговор трех профессионалов.

4

Сутки спустя в том же кафе сидели Турецкий, Грязнов и молодой «важняк» Володя Яковлев. Александр Борисович выглядел усталым.

— В общем, Слав, мы с Володей весь день объезжали милицейские управления и прокуратуры города, собирая статистические данные о преступлениях, совершенных скинхедами в Питере.

— Да уж, пришлось покататься, — вздохнул Яковлев.

Грязнов заботливо пододвинул к нему сахарницу и спросил:

— И как?

В ответ Александр Борисович достал из сумки и грохнул на стол увесистую папку:

— Вот. Здесь собрано все, можешь полистать. По городу зафиксированы восемь нападений скинхедов на художников-графферов. И два нападения на скинхедов. Думаю, последних было намного больше, но скины, даже истекая кровью, все равно говорят, что споткнулись, упали. Вероятно, у них на этот счет есть свой кодекс поведения.

— Думаю, им просто западло признаваться, что их избили какие-то маляры.

— Среди этих «маляров» тоже попадаются крепкие ребята, — сказал Турецкий. — Они тоже молоды и зачастую так же агрессивны, как бритоголовые. К тому же они представляют собой организованную и мощную группу.

— Когда молодняк сбивается в группы, жди беды, — философски поддакнул Грязнов, листая страницы. — Вот, например, тут. — Он тряхнул листком. — Трое художников-графферов подкараулили скинхеда в подъезде и нанесли ему тяжкие увечья. Заметьте, били они его цепью от велосипеда. Кто бы мог подумать, что простые маляры способны на такое?

— Н-да, — протянул Турецкий, отпивая кофе.

Он подождал, пока Вячеслав Иванович пролистает все дела. Как раз хватило времени, чтобы допить первую чашку кофе, заказать вторую и даже положить в нее сахар. Потом сказал:

— Ну что скажешь?

— Скажу, что ничего не понимаю. Из-за чего весь этот сыр-бор?

— В том-то и дело, — кивнул Турецкий. — Причина у столь затяжного конфликта должна быть весомая. А парни объясняют это несходством идеологий и прочей мурой.

— Я бы не сказал, что это такая уж мура, — заметил Володя Яковлев. — В двадцатом веке все войны велись из-за идеологических соображений. Фашизм, социализм, демократия…

— Фрейдизм, марксизм… — с улыбкой продолжил этот список Грязнов.

Однако Александр Борисович упрямо качнул головой:

— Нет, Володь. Идеологические расхождения у скинов и графферов были всегда. Но они умудрялись мирно сосуществовать. Мы с тобой вместе рылись в сводках и старых делах. У них практически никогда не было стычек. Началось все внезапно. Можно сказать в один день! И кстати, в одном из случаев граффер выстрелил в скинхеда из пистолета ТТ. Скажи-ка мне, давно ли наши художники стали таскать с собой стволы?

Яковлев пожал плечами.

— Вот то-то и оно, — резюмировал Александр Борисович. — Нет, ребята, здесь что-то другое, а вовсе не идеология. У всех этих событий есть отправная точка. Что-то произошло незадолго до первого факта столкновения. Мы должны узнать что. Есть предложения?

— Пойдем путем кропотливого анализа, — сказал Яковлев. — Составим расширенный поэпизодный план расследования.

— Правильно, — кивнул Турецкий. — Нужно заново проработать все эти эпизоды. Встретиться с участниками и свидетелями. Раздробить информацию я поручаю тебе, Володь. Посиди сегодняшний вечер над бумагами.

— С ума я скоро сойду с этой бумажной работой, — вздохнул Володя Яковлев.

— Не сойдешь, — усмехнулся Грязнов. — Мы же с Турецким не сошли.

— Вы — титаны и отцы-основатели! — улыбнулся Яковлев. — А мы всего лишь жалкие последователи. Продукт физического и духовного вырождения.

Турецкий и Грязнов переглянулись.

— Приятно, да? — обратился Турецкий к Вячеславу Ивановичу.

— Не то слово! — весело отозвался тот.

— В общем, так, вырожденец, — вновь обратился Турецкий к Володе. — Фронт работ обозначен. Действуй! Завтра с утра перейдем ко второму пункту нашей программы. Проверке и анализу эпизодов.

5

Кабинет, в котором Турецкий вел допрос, был обставлен скупо и строго. Стены, выкрашенные серой краской, производили угнетающее впечатление. Окна были забраны железной решеткой, что еще более усиливало мрачное ощущение.

Александр Борисович нахмурил брови и сказал:

— Ну хорошо. Вижу, дружеского разговора у нас с тобой не получается. Тогда попробую по-другому. Ты знаешь, кто я?

— Следователь, — неуверенно произнес худенький парень, почти мальчик, в разноцветном свитере и широченных вельветовых штанах.

Турецкий уставился на парня своим фирменным взглядом, от которого даже бывалые рецидивисты начинали нервничать. Затем покачал головой:

— Не совсем. Я — заместитель главы президентского комитета по внутренней оборонной политике и искоренению экстремизма в России. Все, что мы делаем, ложится на стол президенту под грифом «Совершенно секретно». Ты понимаешь важность моей миссии?

Паренек с изумлением посмотрел на Турецкого и кивнул.

— Молодец. Сегодняшний наш разговор я подошью к делу. А через два дня дело это ляжет на стол к прези… Впрочем, я не уполномочен сообщать деталей.

Высокопарная ложь Турецкого вкупе с его пронзающим до дрожи взглядом, подействовали незамедлительно. На паренька-граффера жалко было смотреть.

— А теперь я повторю свой вопрос. И тщательно подумай, перед тем как отвечать. Если ты ошибешься, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. И не только для тебя, но и для твоих родных и близких. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Паренек судорожно сглотнул и кивнул.

— Молодец, — похвалил Турецкий. — А теперь скажи мне: чего хотят скинхеды? Чего они от вас добиваются?

— Они хотят, чтобы мы выдали им одного человека, — выпалил граффер. — Он что-то знает. Может о чем-то рассказать. И еще — он что-то натворил… Поэтому они и ищут его!

— Кто он? — жестко спросил Турецкий.

Глаза у парня забегали. Воспоминание о реальности отрезвило его. Он, по всей вероятности, уже пришёл в себя и успел раскаяться в необдуманном и поспешном ответе.

— Кто он? — строго повторил Александр Борисович. — Как зовут этого человека?

— Я… Я не знаю, — пробормотал парень. — Знаю только, что его называют Печальный Скинхед.

— Печальный Скинхед?

Парень кивнул:

— Да. Больше я ничего не знаю. Хоть к стенке меня поставьте, я все равно ничего не вспомню!

Паренек замкнулся и больше ничего не сказал.

Оставшись в кабинете один, Александр Борисович взял авторучку и вписал в блокнот крупными буквами:

ПЕЧАЛЬНЫЙ СКИНХЕД.

И поставил жирную точку. Некоторое время он смотрел на эту фразу, размышляя. За день Турецкий опросил пять свидетелей. В основном это были парни-графферы, подвергшиеся нападению скинхедов. Они отвечали немногосложно и, по большей части, угрюмо сопели в ответ. Но был один скинхед. Этот в течение всего допроса молчал, лишь под самый конец усмехнулся и презрительно выдал:

— А это спросите у Печального Скинхеда. Он вам все расскажет.

— Кто это такой? — спросил Турецкий.

Скинхед усмехнулся и ответил:

— Мой внутренний голос.

Больше он ничего не сказал.

И вот теперь — этот паренек-граффер. Он тоже заговорил о каком-то Печальном Скинхеде. Это уже было неспроста.

Поразмышляв, Александр Борисович пришел к выводу, что скины разыскивают важного свидетеля, который, вероятно, может пролить свет на ряд грязных делишек, которыми занимались скинхеды. Возможно даже, речь может идти об убийствах следователя Рамишевского и судьи Жуковой.

Придя к такому выводу, Турецкий снял трубку телефона, набрал номер Грязнова:

— Слав, нужно встретиться. И прихвати Володю.

6

Оперативнику Владимиру Яковлеву Питер не нравился. Слишком уж здесь было сыро, слишком уж серо. Яркое солнце, отражаясь от темной воды каналов, лишь подчеркивало какую-то странную, дремучую мрачноватость желтых фасадов. Да и от всех этих атлантов и ангелочков Яковлев был не в восторге. Все время казалось, что у атлантов, у этих мускулистых и бородатых мужиков, сдадут нервы, и балконы, которые они с таким трудом поддерживают своими мощными руками, повалятся прямо на головы прохожих.

Ангелочки же смотрели с такой нагловатостью и фривольностью во взглядах, словно знали о Яковлеве что-то, чего он и сам о себе не знал.

Два дня работы дали немного. Володя успел познакомиться с питерскими операми. Это были хорошие ребята, но на него они смотрели с плохо скрываемой ревностью и неприязнью. «Будь я на их месте, я бы смотрел на себя точно так же», — сказал себе Яковлев. Подумал и усмехнулся: «А может, и хуже». В любом случае, они помогали, как могли. Но то ли взгляд у них был слишком намыленный, то ли им не хватало энтузиазма — дело не сдвигалось с мертвой точки.

Единственное (ну или почти единственное), что удалось узнать с помощью их информаторов, это то, что бритоголовые любят собираться в баре «Серебряная вобла». Местные опера объяснили Володе, что они уже наведывались в этот бар, но толку от этого — никакого. Посетители «Серебряной воблы» безошибочно распознавали в них ментов. То ли разведка у бритоголовых работала безупречно, то ли лица оперов примелькались в городе. Но факт оставался фактом.

На ступеньках перед входом в бар стояли подвыпившие бритоголовые парни. Они курили, потягивали из бутылок пиво и, что-то шумно обсуждали.

— Оба-на! Черный! А я думаю, чего это у меня с утра кулаки чешутся? Сейчас я ему носяру в череп вомну.

Один из них, с красным лицом, отделился от группы.

— Слышь, ты, примат! — окликнул он негра.

Негр обернулся:

— А?

— Я говорю: тебя в зоопарке-то не хватятся? Скачи домой, а то на ужин опоздаешь. Все бананы без тебя съедят!

Негр нахмурился, повернулся и пошел дальше. Парни заржали.

— Куда? — проговорил краснолицый. — Целым не уйдешь!

Он двинулся было к негру, но неизвестный коротко стриженный мужик его опередил. Он в два прыжка нагнал негра и с ходу дал ему такого пинка, что тот пробежал шагов пять, а затем, не оборачиваясь, затрусил на другую сторону дороги.

— Вали в Африку, нигер! — крикнул ему вслед стриженый.

Он обернулся и столкнулся лицом к лицу с краснолицым.

— А тебе чего? — спросил мужик.

— Ничего, — ответил краснолицый и усмехнулся. — А ты прикольный. Хочешь с нами пивка дернуть?

Мужик посмотрел на компанию, стоящую на крыльце бара, и хмыкнул:

— Можно.

Вскоре он уже пил пиво с парнями.

— Ты откуда такой? — спросил его один из парней.

— Из Москвы.

— А что в Питере делаешь?

Тот усмехнулся:

— Жениться приехал.

Парни заржали.

— А че в Москве уже телок нет?

Мужик отпил пива и покрутил головой:

— Таких, как она, нет.

— У ней, случайно, не Волочкова фамилия? — поинтересовался краснолицый.

Мужик отлип от бутылки и вскинул брови:

— Какая еще Волчкова?

— Э, мужик, да ты темный совсем!

Парни опять заржали.

— Темные — в Африке, — назидательно сказал стриженый.

— Точно! — подтвердил краснолицый. — Зовут-то тебя как, москвич?

— Владимир.

— О! Как Владимира Красно Солнышко!

— Как у Владимира Красная Корочка, — отшутился москвич.

Похоже, никто из парней прикола не понял, но это мужика совсем не напрягло. Он снова приложился к пиву.

— Слышь, — окликнул его один из парней, — а как там у вас в Москве, черные сильно шалят?

— Прохода не дают, — ответил Владимир.

— А вы-то, б… куда смотрите? Мочили бы их!

— «Мочили», — передразнил Владимир. — Москва — не Питер. У вас, может, их и можно мочить, а у нас пенделя черному дашь — в ментовку затаскают.

— Отсталые люди, — сказал краснолицый.

— Отсталый город, — поддержал его один из бритоголовых.

— А вы давайте к нам в Питер — на стажировку, — предложил краснолицый. — Мы вас научим уму-разуму.

Владимир усмехнулся:

— Я тебя сам научу, сынок.

Бритоголовые заржали.

— А ты крутой!

— Мужик!

— Мачо, блин!

— Слышь, Волоха, че, у вас в Москве, в натуре, все так тухло?

— Как тебе сказать…

— Скажи как есть. Нам с пацанами интересно. Да, пацаны?

— Точняк!

— Я тебе одну историю расскажу, а ты уже сам суди, тухло у нас или нет, — сказал Владимир. — Сигаретка есть у кого?

— А своими еще не обзавелся, папаша?

— Мои в Питере тухнут быстро. Климат другой.

— Слушай, а ты, в натуре, прикольный. Так че там у тебя за история?

— Встретил я однажды во дворе негра. Здоровый, мордатый, сидит на скамейке и семечки лузгает…

— Ни хрена себе!

— Во оборзел!

— Я, значит, к этому черному подхожу и спрашиваю: «Че, говорю, мудила, на поезд опоздал?» Он мне: «На какой поезд?» — «В Африку!» — говорю. Черный глазами хлоп-хлоп. Я говорю: «Слышь, чернозадый, твой поезд по другому пути пойдет. А здесь тебе делать не фига!»

— Нормально!

— Молодец!

— Мужик!

Владимир подождал, пока бритоголовые выскажут все комплименты, на какие способны, отхлебнул пива и продолжил:

— Ну вот. И тут негр этот встает. Гадом буду, метра два с копейками! А плечи… — Владимир оглядел бритоголовых. — Вот если тебя и тебя рядом поставить, так за его спиной вас все равно не видно будет!

— Вот это горилла! — откликнулся один из парней. — А ты че?

— А что я? Я ему и говорю: «Чернозадый, тебе уши заложило?»

— А он?

— Аон больше ничего не говорил. Только хрюкнул, как свинья, и в сугроб мордой повалился.

Возникла пауза. Парни пытались понять, почему это негр повалился в сугроб. Общее замешательство выразил краснолицый.

— Слышь, Волоха, я не понял. А че он упал-то?

Владимир смачно сплюнул на крыльцо и, усмехнувшись, ответил:

— А тебе бы по хлебалу кирпичом дали — ты бы упал или нет?

Еще несколько секунд бритоголовые соображали, что к чему, затем все разом заржали.

— Ну ты даешь, мужик!

— Молодца-а!

— Прямо кирпичом — по хлебалу? Надо же!

— Надо было его насмерть забить!

— А потом что? — поинтересовался краснолицый, когда ржание утихло.

— А потом — прямиком на нары, — мрачно ответил Владимир. — Хорошо, следователь был знакомый, отмазал. А так бы сидеть мне до сих пор.

Парни заскребли в затылках.

— Да-а, — протянул краснолицый. — Плохо у вас еще дело налажено, если за одну плюху на нары сажают.

Владимир фыркнул:

— А у вас что, лучше, что ли?

Бритоголовые переглянулись, на их плоских лицах заиграли хищные усмешки. Владимир допил пиво и швырнул пустую бутылку в урну.

— Ладно, — сказал он, — мне пора. Слышь, пацаны, может, подскажете, как мне до Пестеля добраться?

— А у тебя че там, невеста?

— Угу.

Краснолицый допил пиво и тоже швырнул бутылку в урну, однако промахнулся. Она цокнула об асфальт и рассыпалась на блестящие осколки.

— Мазила! Мазок! Мазер! — загалдели бритоголовые.

Не усмехнулся только Владимир. Он спокойно и невозмутимо смотрел на краснолицего. Затем так же спокойно спросил:

— Ну так как? Поможешь мне найти мою кралю? Тачка за мой счет.

Тот задумчиво пожал плечами (после неудачного броска он был явно смущен).

— Ну-у… если за тачку заплатишь, то, в принципе, можно. Все равно делать не фига. Хотя… — Бритоголовый замялся. Ему явно не хотелось покидать компанию. — Слышь, Волоха, а может, потом к своей телке поедешь? Посидим, пивка попьем, а?

Владимир посмотрел на часы.

— Часок у меня есть, — кивнул он.

— Отлично! Тогда пошли? Я угощаю!

Парни побросали окурки и гуськом двинулись в бар.

— Тебя как зовут-то? — окликнул Владимир краснолицего.

— Можно Серж, можно Серый. Мне по барабану, — представился тот.

— Приятно познакомиться.

Они крепко пожали друг другу руки.

7

Свободных столиков в баре не оказалось.

— Давай за барную стойку, — предложил краснолицый. — Чтоб задницами не толкаться.

— Без проблем, — ответил Владимир.

Они уселись за стойку и заказали пиво.

— У вас тут всегда так людно? — поинтересовался Владимир.

— Да. Почти.

В кармане у краснолицего зазвонил телефон.

— Волоха, погоди пять сек, — сказал он и прижал трубку к уху. — Да! — С полминуты он слушал молча, лишь кивая и угукая в ответ. Потом сказал: — Хорошо, буду. — Сложил телефон и обратился к Владимиру: — Слышь, брат, я тебя проводить не смогу.

— Случилось что?

— Да нужно с одним мазилой разобраться. Так что минут через двадцать рвану.

— Мазила — это кто? Черномазый?

Краснолицый усмехнулся:

— Хуже.

— Хуже черномазого может быть только мертвый черномазый, — заметил Владимир.

— Иногда и белый человек на поверку — черное дерьмо, — резонно возразил краснолицый. — Ты в Питере недавно. Наверное, еще не встречал.

— Кого?

— Да бегают тут по Питеру ублюдки с баллонами и стены поганят.

— С какими баллонами? — не понял Владимир.

— С обыкновенными, с какими. Пульверизаторы, или как их там… На стенах еще рисуют.

Серый поднял руку и сделал круговое движение, словно разбрызгивал краску.

— А, понял, — кивнул Владимир. — Граффити, что ли?

— Во-во.

— А эти-то вам чем не угодили? Что-то я не видел, чтобы стены «черномазые» раскрашивали.

Краснолицый поморщился:

— Я же тебе говорю — они не «черномазые». Просто… — Тут Серый стрельнул глазами по сторонам и понизил голос: — Короче, тут такая бодяга: один мазила пацана нашего на нож посадил.

Владимир выкатил глаза и присвистнул от удивления:

— Ни хрена себе. Насмерть?

— Да не, не насмерть. Но пацан до сих пор в больнице лежит. Диагноз знаешь какой? Проникающее ранение брюшной полости! Не слабо, да?

Широкоплечий скинхед, проходивший мимо барной стойки, притормозил, посмотрел на краснолицего и подозрительно спросил:

— Серый, ты что там нашему гостю впариваешь?

— Ничего, — успокоил его краснолицый. — Все по теме.

— Смотри, — предостерегающе сказал верзила и пошел дальше.

Краснолицый кивнул ему вслед и сказал:

— Видал? Конспирация, блин. Так что никому об этом, понял?

— Понял, как не понять. Не знал, что мазилы такими борзыми бывают. За что хоть он его?

Серый наморщил лоб:

— Точно не знаю. Там что-то из-за бабы у них получилось. Сам-то мазила русский, а баба у него вроде черномазая была.

— Слушай, а…

Краснолицый предостерегающе выставил ладонь, прерывая собеседника. Затем залпом допил пиво и хлопнул пустую кружку на стойку.

— Все, братан, пора мне дергать. А к бабе своей ты и без меня доберешься. Не знаю, как у вас в Москве, а у нас таксисты к самому дому подвозят. Ну, бывай! Приятно было познакомиться.

Володя Яковлев вышел из бара сразу вслед за Серым. Он успел увидеть, как тот, а с ним еще два парня усаживались в синюю «мазду». Едва машина тронулась с места, Яковлев быстро зашел за угол дома, где стояла взятая им напрокат у питерских оперов «девятка».

Скинхедов он нагнал у ближайшего светофора. Володя старался держать дистанцию в две-три машины, Чтобы не примелькаться, и ему это неплохо удавалось. Синяя «мазда» минут двадцать кружила по городу, затем остановилась возле старого шестиэтажного здания. Здесь скины выбрались из машины и двинулись к арке проходного двора. Яковлев натянул на нос темные очки, скрыл волосы и пол-лица под бейсболкой, вылез из машины и направился за ними. Куртка у него была черная и неброская. В таких ходит добрая треть мужского населения города.

Пройдя сквозь проходной двор, группа скинхедов свернула за угол. Яковлев ускорил шаг. Дойдя до угла, он хотел было остановиться, но услышал поблизости чей-то сдавленный крик и прибавил ходу.

Если бы Володя Яковлев был чуть менее спортивен, если бы он не спарринговался раз в неделю на ринге спортшколы «Золотая перчатка», он бы не заметил этого молниеносного движения, и дубинка, вне всякого сомнения, размозжила бы ему череп. Но тренированная реакция сослужила Володе добрую службу.

Черная молния со свистом рассекла воздух у него над головой. Поднырнув под дубинку, Яковлев нанес противнику быстрый и точный удар в солнечное сплетение и тут же довершил комбинацию хлестким левым апперкотом. Переносица противника хрустнула под ударом кулака, и ее обладатель — бритоголовый, краснолицый парень — рухнул на землю.

Двое других скинхедов молча ринулись на него. Первого Яковлев подсек и уложил на землю рядом с Серым, пригвоздив его к асфальту ударом каблука. Второй, видя такой расклад, притормозил и, сунув руку в карман, выхватил небольшой нож-балисонг. Пара движений кисти, и узкое лезвие ярко блеснуло на солнце.

— Получи, сука! — завопил бритоголовый и сделал выпад рукой.

Яковлев легко увернулся от лезвия и ребром ладони выбил нож из руки подростка. Затем схватил парня за запястье и вывел его на болевой.

— А-а! — взвыл бритоголовый, складываясь пополам. — Пусти руку, сука! Пусти, сломаешь!

— Какое задание получил? Ну, быстро! Руку сломаю!

Яковлев усилил нажим.

— Не зна-аю я!

— Как меня вычислили?

— Машину твою заметили! Черт, да пусти же ты! — Скинхед жалобно захныкал.

— Как называется ваша организация? Говори, сволочь, руку сломаю!

— «Ро… Россия для русских»…

Из глаз скина потекли слезы, из ноздри на землю потянулась длинная сопля.

— Кто главный? Главный кто, спрашиваю?

Парень лишь заскулил в ответ, и Яковлев еще больше усилил нажим.

— Кто главный?

— Костырин… Костырин главный… — простонал бритоголовый, сморщившись от боли. Затем вдруг набрал полную грудь воздуха и завопил на весь двор: — А-а-а! Убивают!

Краснолицый и второй скинхед зашевелились, приходя в себя. Яковлев выпустил парня, и тот опустился на задницу. Сжал покалеченную руку между колен и, по-собачьи поскуливая, закачался на месте, как шаман, вызывающий духов.

— Еще раз поймаю — башку откручу, — пообещал Володя, повернулся и, не дожидаясь, пока скинхеды окончательно очухаются, быстро зашагал к машине.

Десять минут спустя он докладывал Грязнову по телефону:

— Война между художниками и скинхедами началась из-за художника-граффера. Имя неизвестно. Его чернокожую подругу скинхеды либо изнасиловали, либо убили. Думаю, нужно поднять дела за последние пару месяцев о нападении на девушку-иностранку.

— Сделаем, — ответил Грязнов. — Давай дальше.

— Граффер из мести посадил на нож кого-то из скинхедов. Но не убил, а только ранил. Тот до сих пор лежит в больнице. Думаю, есть смысл проверить все больницы на ножевое ранение в брюшную полость.

— Проверим. Что еще?

Яковлев замялся:

— Товарищ генерал-майор, я тут побеседовал с одним скином. Так вот, он назвал мне название организации, в которой состоит, и фамилию своего вождя.

— Чем это ты так его расположил?

— Как всегда — добрым отношением. У вас ручка под рукой?

— Да.

— Организация называется «Россия для русских». Фамилия вожака — Костырин.

— Записал. Что-нибудь еще?

— Никак нет, товарищ генерал-майор.

— Хорошо. Подробности про «доброе отношение» сообщишь при личной встрече. Никого хоть не помял?

— Так, чуть-чуть.

— Ох, Яковлев, подведешь ты меня под монастырь со своим чуть-чуть. Ладно, дальнейшие инструкции получишь сегодня вечером, после отчета. А сейчас — продолжай работу.

— Слушаюсь.

Грязнов дал отбой. Володя бросил телефон на сиденье, тяжко вздохнул и удрученно покачал головой в предчувствии большого бадабума, который устроит ему суровый начальник.

8

Получив информацию о молодежном объединении «Россия для русских», Александр Борисович Турецкий активизировал (по его собственному выражению) работу. Он подключил все свои связи, объездил половину госконтор города, встречаясь с чиновниками и политиками и выуживая, а порой и выдавливая из них необходимую информацию. Помимо того он лично встретился с несколькими журналистами, освещающими в питерской прессе тему молодежной войны. Беседовать с журналистами было не легче, чем с чиновниками. Турецкому пришлось применить весь свой арсенал уловок, чтобы выудить из них что-нибудь действительно полезное для дела.

К вечеру следующего дня Александр Борисович уже знал об объединении «Россия для русских» и о его лидере Дмитрии Костырине почти все. В том числе и то, что тот лежит в больнице с ножевым ранением в живот.

Грязнов между тем занялся поисками таинственного граффера, пырнувшего Костырина ножом. Совместно с полковником Гоголевым и его людьми они перетряхнули весь «художественный бомонд» Санкт-Петербурга. И примерно к тому времени, как Турецкий закончил колесить по городу, они уже знали имя таинственного граффера — Андрей Черкасов.

— Мария Леопольдовна, здравствуйте! Я звонил вам час назад. Моя фамилия Турецкий.

— Александр Борисович?

— Именно так.

— Простите за излишнюю подозрительность, но не могли бы вы показать мне удостоверение?

— Разумеется.

Турецкий достал корочку и протянул ее Черкасовой. Она с полминуты внимательно изучала удостоверение, разглядывая печать и фотографию, затем вернула удостоверение и посторонилась:

— Проходите.

Беседовали на кухне. Ни чай, ни кофе Мария Леопольдовна не предложила. Она была бледна, под глазами пролегли глубокие тени. Побелели даже губы. По-видимому, женщина не спала уже несколько дней.

— Мария Леопольдовна, как давно пропал ваш сын?

— А разве я сказала, что он пропал?

Турецкий нахмурился:

— А разве нет?

Мария Леопольдовна опустила глаза под его колючим взглядом.

— Да, пропал. — Ее тонкие пальцы принялись перебирать кисти шерстяного платка. — Уже больше недели. Если точно — в прошлый четверг.

Александр Борисович мысленно отсчитал дни. Четверг. Тот самый день, когда Костырина привезли в больницу!

— Расскажите об этом подробнее.

Некоторое время Мария Леопольдовна молчала, по-прежнему нервно теребя платок, затем заговорила— быстро и отрывисто, словно боялась передумать:

— Андрюша позвонил ночью и сказал, что должен уехать на несколько дней. Еще сказал, что ему угрожает опасность. Что он серьезно подрался с одним парнем, отец которого — крупный политик. Сказал, что знает, как все уладить, но на это ему понадобится время. Неделя или больше. — Мария Леопольдовна подняла на Турецкого влажные глаза. — Андрей предупредил, что им могут интересоваться незнакомые люди… Я должна говорить им, что он уехал в Крым — на турнир художников-графферов.

— И как?

— Первые дни после его отъезда телефон раскалился от звонков. Все время спрашивали Андрея и представлялись его друзьями.

— А вы?

Мария Леопольдовна вздохнула:

— Врала про Крым.

— Ясно. Андрей сказал, куда он уезжает?

— Нет. Сказал только, чтобы я не волновалась. Что его приютили друзья. Я спросила, что за друзья, но он не ответил. Сказал, что лучше, чтобы я пока ничего не знала. Потом повесил трубку. — Мария Леопольдовна горестно вскинула руки и прижала их к худой груди. — Господи, Александр Борисович, я не знала, что и думать! Позвонила в милицию, но вспомнила про сына политика и бросила трубку.

— И никому до сих пор об этом не рассказывали?

Женщина покачала головой. Турецкий задумчиво достал из кармана сигареты, посмотрел на Марию Леопольдовну и, нахмурившись, снова убрал пачку в карман.

— А почему вы мне все это рассказали?

— Не знаю. Только чувствую, что должна рассказать. Я не знаю, в какую историю впутался Андрей, но вы должны верить ему. И должны помочь! — Она порывисто протянула руку и сжала пальцами предплечье Турецкого. — Александр Борисович, скажите честно, что с ним случилось? Он… жив? Мой мальчик жив?

— Насколько я знаю, жив, — спокойно и ровно ответил Турецкий. — Он, действительно впутался в нехорошую историю, но ничего трагичного не случилось. Я пока не могу вам всего рассказать, но… Если Андрей позвонит, дайте ему мой телефон. Мобильный у меня всегда с собой. Скажите, что все в порядке.

Турецкий достал из кармана визитную карточку и положил ее на стол.

— Я передам, — тихо сказала Мария Леопольдовна.

— А теперь расскажите мне об Андрее поподробнее. О его характере, привычках, знакомых. И еще — про его отношения с Таей.

— Хорошо, — тихо сказала Мария Леопольдовна. — Я все вам расскажу…

9

Дмитрий Костырин лежал на кровати в полосатой пижаме и, опершись головой на подушку, читал книгу. Рядом на тумбочке тикали часы, лежала пачка леденцов, недоеденная плитка шоколада, градусник и толстая общая тетрадь.

Дмитрийпослюнявилп^Лециперевернул страницу. Дверь палаты отворилась, и на пороге появился высокий, рыжеватый, пожилой мужчина в сером костюме и голубой рубашке. В одной руке он держал пакет с продуктами, в другой — коробку с шахматами.

Дмитрий отложил книгу.

— А, дядя Олег. Проходите.

Мужчина был не кто иной, как Олег Кириллович Костырин, генерал-майор милиции и дядя Дмитрия. Он затворил за собой дверь и прошел в палату. Затем пододвинул табуретку к самой кровати и сел на нее. Шахматы он положил на тумбочку, а пакет поставил на пол.

Дмитрий посмотрел на пакет и усмехнулся:

— Что там? Опять яблоки и пирожки?

— Да. Мать просила передать.

— А когда сама придет?

— Завтра. Сегодня никак.

Дмитрий поморщился:

— Какого черта она вообще сюда таскается? Она что, думает, у нее новые ноги вырастут — взамен больных?

— Она о тебе волнуется.

— Ну и очень глупо, что волнуется. Я же не при смерти!

— Сейчас — нет, — согласился Олег Кириллович. — Сейчас ты орел. А когда тебя привезли в больницу, ты был грязным, кровоточащим куском мяса. И мать видела тебя таким. Так что не суди ее слишком строго.

— Да я не сужу. О ногах ее забочусь.

Генерал пожал плечами, достал из пакета яблоко и протянул его Дмитрию. Тот нехотя взял.

— Грызи, — сказал Олег Кириллович. — Самая полезная вещь для здоровья. По себе знаю. Съешь десять кило яблок — и будешь как новенький. Как ты себя чувствуешь?

— Так же, как вчера. Нормально. Вы мне лучше скажите, как наши с вами дела? Продвигаются?

— Пока глухо, Дима.

Костырин-младший откусил кусок яблока, брызнув соком на одеяло, и принялся методично работать крепкими челюстями.

— Затаился, сволочь, — с невыразимой злобой произнес он. — А что его друзья-графферы, молчат?

— Молчат. Я думаю, они не знают, где он. Иначе бы давно рассказали.

Дмитрий сморщился, с ненавистью, взглянул на яблоко и положил его на тумбочку. Посмотрел на дядю и сухо спросил:

— Долго мне еще париться на койке?

— Еще недельку придется полежать, — ответил тот.

— Черт! Достало меня валяться. Скоро совсем плесенью покроюсь. И еще этот запах! Чувствуете? — Дмитрий обвел палату ненавидящим взглядом. — Он везде. Смесь йода с мочой. Меня уже наизнанку от него выворачивает. Плюну на все и пойду домой!

Олег Кириллович покачал большой головой:

— Не дури. Ранение было глубоким. Если ты встанешь, швы могут разойтись и рана начнет гноиться.

Несколько секунд они молчали, затем генерал Костырин произнес неприязненным, холодноватым голосом:

— И все-таки я не понимаю, как ты позволил этому ублюдку добраться до тебя? Ведь ты самый крепкий из всех парней, каких я только встречал. Неужели он оказался крепче?

— Дядя Олег, — предостерегающе сказал Дмитрий.

— Я не хочу тебя обидеть, — упрямо гнул свое генерал. — Скорей уж я сам обижен. Какой-то тщедушный щенок едва не отправил тебя на тот свет. Если б твой отец смог это услышать, он бы в гробу перевернулся.

Мышцы на шее Костырина-младшего напряглись, жилы — вздулись.

— Ладно, не напрягайся, — заметив это, сказал генерал. — Отыщем мы твоего обидчика. Отыщем и накажем, чтобы не повадно было ножом махать. Я сам, лично, с него шкуру спущу. — Олег Кириллович нахмурил рыжеватые брови и задумчиво потер пальцами щеку. — Хотел бы я знать, в какую нору он забился? Мы пробили все его связи. Слушай, а может, он действительно рванул в Крым, а потом подох где-нибудь в дороге?

Дмитрий усмехнулся и покачал головой:

— Этот не подохнет.

Зрачки генерала сузились:

— Значит, он все-таки крепкий парень?

— Теперь — да, — сказал Дмитрий. — Я сделал его таким.

— Ты как будто гордишься этим? — холодновато прищурившись, проговорил Олег Кириллович.

Дмитрий криво ухмыльнулся:

— Я ему голову отрежу. Дайте только мне до него добраться. Кстати, дядя Олег, я тут думал… Мне кажется, я знаю, как выманить его из логова.

Костырин-старший внимательно посмотрел на племянника:

— Я правильно понял? Ты сказал — выманить?

— Да, — кивнул Дмитрий. — Он очень чувствительный малый. И на этом можно сыграть. Только нужно действовать осторожно. Если мы сожжем за его спиной мосты, он превратится в полного отморозка. А отморозки действуют хитро и расчетливо. — Дмитрий на мгновение задумался, усмехнулся своим мыслям и тихонько покачал головой. — Нет, этот ублюдок нужен нам теплым и жалостливым.

— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Олег Кириллович. — И, кажется, я знаю, как это сделать.

10

«Разводящий» графферов — Олег Николаевич Шевцов — был высоким, худощавым, с гривой черных волос, стянутых на затылке резинкой, и черной бородкой-эспаньолкой, которая росла у него как-то криво и клочковато, но над которой (это было сразу заметно) он усиленно работал, стараясь придать ей максимально мужественный вид.

Шевцов вышел из кафе с потрепанным коричневым кейсом в руке и двинулся к серебристому «форду-фокусу».

Он остановился возле машины, чтобы достать ключи. Промедление оказалось для него губительным. Он даже не успел понять, как все произошло. Только что кейс был в руке, а потом — р-раз! — и его не стало. От неожиданности Николаич уронил ключи в лужу. Обернувшись, он увидел удаляющегося мужчину. Высокого, широкоплечего, в элегантном пальто. В левой руке он нес кейс Николаича; нес не торопясь, спокойно и уверенно, будто тот принадлежал ему.

— Эй! — заорал Николаич странному грабителю. — Эй, ты!

Он бросился за ним вслед, но в этот момент мужчина обернулся и, усмехнувшись, произнес:

— Тише, малыш. Спокойно.

Это было так неожиданно, что Николаич, собиравшийся броситься грабителю на плечи и повалить его на землю, затормозил и остановился.

— Да что спокойно-то! — крикнул он, гневно блестя глазами. — Отдай кейс, сволочь!

Однако взгляд у незнакомца был такой холодный и такой невозмутимый, что Николаич осекся. Так может смотреть только человек, который имеет право так смотреть.

— Я сказал, угомонись, — мрачно проговорил незнакомец и сунул руку в карман пальто.

Шевцов отступил на шаг назад. Некоторое время он ошалело смотрел на грабителя, затем сжал руки в кулаки и заговорил подрагивающим голосом:

— Послушайте… как вас там… это не мой кейс, ясно? Это кейс моего босса. А он очень большой человек. — Он не сводил перепуганных глаз с руки незнакомца. — Вы меня с кем-то перепутали… Правда! Если вы вернете кейс, я обещаю, что ничего не расскажу своему боссу.

— Да ну? — Мужчина достал из кармана пачку сигарет. Вытащил одну губами, по-прежнему не выпуская кейс, и, не торопясь, прикурил ее от блестящей зажигалки. — А я как раз хочу, чтобы ты все ему рассказал.

Увидев, что у незнакомца нет ствола, Николаич слегка успокоился. Однако уверенней он от этого не стал. Шевцов совершенно не представлял, что в такой ситуации полагается делать.

— Ну! — твердо сказал незнакомец. — Так чей же это кейс?

— Я же сказал — моего босса, — ответил Шевцов.

Мужчина кивнул:

— Отлично. Осталось выяснить, кто твой босс.

Вопрос был таким прямым, а вел себя незнакомец так нагло, что Николаич вспылил.

— Слушай, а не слишком ли много ты на себя берешь? — злобно сказал он. — Ты вообще кто такой?

— Я — тот, кто отнял у тебя кейс, — спокойно ответил мужчина. — И если ты не дурак, ты понимаешь, что я не простой уличный воришка. И если я взял этот потрепанный, ничем не примечательный кейс именно у тебя, значит… — Тут незнакомец пожал широкими плечами. — Значит, я сделал это преднамеренно.

Шевцов растерянно заморгал.

— Зачем же вы его взяли? — спросил он.

— Чтоб завязать знакомство. Не возьми я его — ты не стал бы со мной знакомиться, правда? Ты бы послал меня куда подальше, запрыгнул в тачку и уехал.

Николаич хмуро усмехнулся:

— Я не знакомлюсь на улице.

— И правильно делаешь. Зато я знакомлюсь.

— Это ваше хобби, что ли? — съерничал Шевцов.

— Скорей, часть моей профессии, — ответил мужчина.

— И какая же у вас профессия?

Незнакомец снова сунул руку в карман, на этот раз — пиджака.

— Вот, взгляни! — он протянул Николаичу визитную карточку.

Тот нерешительно ее взял. Пробежал по визитке взглядом и поднял удивленные глаза на незнакомца.

— Так вы из прокуратуры?

Мужчина, оказавшийся старшим следователем Генпрокуратуры, не вынимая сигареты изо рта, кивнул:

— Угу. Ты разочарован?

Николаич помолчал, потом сказал:

— Я сразу понял, что вы не бандит. Теперь, когда я знаю, кто вы… может, вернете мне кейс?

Турецкий (а это был именно он) медленно покачал головой:

— Нет.

— Но почему?

— Я верну его только твоему хозяину. Из рук в руки.

Шевцов вдруг весь как-то сник, опустил голову и жалобно заканючил:

— Пожалуйста, отдайте кейс. Я за него головой отвечаю.

— Олег Николаевич, вам двадцать семь лет, а вы распустили нюни, как пятнадцатилетний мальчишка, — с укором сказал Турецкий.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивился Шевцов.

— А ты думаешь, я просто угадал? — Александр Борисович покачал головой. — Нет, парень. В общем, так. Кейс я верну. Целым и невредимым. Передай мою визитку своему боссу. Я жду его звонка до вечера. Если звонка не будет, я приобщу кейс к уликам, и вы увидите его только на суде.

— К каким уликам? — не понял Шевцов.

— Там узнаешь.

Турецкий повернулся и как ни в чем не бывало пошел своей дорогой, размахивая кейсом.

— Эй! Эй, вы!

Турецкий обернулся и небрежно бросил:

— Если вздумаешь за мной тащиться, следующую ночь проведешь в камере.

Шевцов остановился. Разговор был окончен.

11

Звонок раздался полчаса спустя.

— Александр Борисович Турецкий? — спросил вкрадчивый тихий голос.

— Он самый, — ответил Турецкий. — Кто говорит?

— Хозяин кейса, который вы так беззастенчиво отобрали у моего человечка.

— Как вас зовут?

В трубке повисла пауза. Затем вкрадчивый голос ответил:

— Сергей Михайлович.

— А фамилия?

Послышался смешок и вслед за тем:

— Она не слишком благозвучна. Поэтому называйте меня по имени-отчеству.

— Хорошо, с фамилией мы повременим. Теперь я хочу знать, кто вы?

— Я? Художник. И друг художников. А вы, насколько я понял, представитель Фемиды?

— Что-то вроде этого.

— Я хочу вернуть мой кейс, Александр Борисович. Вы изъяли его незаконно.

— Правда? Докажите.

— Доказать что?

— Что он действительно принадлежит вам. В кейсе, между прочим, двести тысяч долларов. Вы готовы ответить, откуда у вас такие большие деньги?

— Что вы хотите? — после паузы спросил Сергей Михайлович.

— Встретиться с вами.

— Гм… И тогда вы отдадите мне кейс?

— Возможно.

— Хорошо. Скажите, где вы, и я пришлю за вами машину.

— Вот так бы и давно. Записывайте.

Особняк был не слишком большой, всего-навсего три этажа, и не слишком роскошный — лишь два мраморных льва на крыльце. Забор возвести еще не успели, поэтому двор просматривался насквозь.

— Хороший домик, — похвалил Турецкий.

Один из верзил, сидевших с ним машине, усмехнулся:

— Хороший. Только нам не туда.

Машина и в самом деле обогнула особняк стороной и остановилась возле простого пятистенка, бревна которого потемнели от времени.

Хозяин, невысокий, сухопарый, с худым, морщинистым лицом, встретил их на крыльце. Сергей Михайлович был в старом ватнике и вязаной шапочке, на ногах — валенки с галошами. В руке — лопата.

— Здравствуйте, Александр Борисович! — улыбнулся Сергей Михайлович, почти не разжимая губ.

Турецкий захлопнул дверцу машины и направился к крылечку.

— Здравствуйте, Сергей Михайлович. — Они пожали друг другу руки.

— Хорошо Добрались? На ухабах не трясло?

— Добрались хорошо, — ответил Александр Борисович. — Жаль только, округой полюбоваться не получилось. Ваши культуристы напялили мне на глаза повязку.

— Необходимая предосторожность, — объяснил хозяин.

— Неужели вы думаете, что при желании я не смогу найти ваш дом и установить вашу личность?

— Может, да. А может, нет, — неопределенно ответил Сергей Михайлович. — Да и сомневаюсь я, что у вас появится такое желание. У вас и без меня проблем по горло.

— Это верно, — согласился Турецкий.

— Александр Борисович, вынебудетепротестовать, если мои ребятки слегка вас… обыщут?

— Боитесь, что я вас застрелю?

Сергей Михайлович улыбнулся:

— Вот уж этого нисколько не боюсь. Боюсь другого. Вдруг у вас хватило простоты принести с собой микрофон. А я, знаете, никогда не даю интервью.

Турецкий развел руки в стороны, и «мальчики» тщательно его обыскали. Один из них повернулся к хозяину и пробасил:

— Он чист.

— Тогда прошу в дом, Александр Борисович!

В доме тоже не было никакой роскоши, только все самое необходимое. Стол, кресла, диван, пара шкафов и полки с книгами и художественными альбомами (Турецкий разглядел альбомы Рембрандта, Пикассо, Поллока и Клее). В камине уютно потрескивали березовые поленья. На каминной полке стояла бронзовая женская статуэтка.

— Итак, Александр Борисович, — начал Сергей Михайлович, когда они расселись в кресла, — вы сдержали слово и вернули мне мой кейс. Я тоже хозяин своему слову. Я обещал вам встречу, и вот вы здесь. Что вам от меня нужно? Только давайте без обиняков, у меня не так много времени.

— Сергей Михайлович, в городе идет молодежная война. И многие считают, что вы можете ее остановить.

Хозяин дома помрачнел.

— Художники-графферы вместо красок взяли в руки дубинки и ножи, — продолжил Турецкий. — Забит насмерть восемнадцатилетний парень из общества «Русская память». Неделю назад графферы избили четверых членов патриотического союза «Воля». У одного из них сломан позвоночник. А еще один — ослеп. Отслоение сетчатки. Слышали об этом?

Сергей Михайлович мрачно усмехнулся.

— Если вы хотите, чтоб я расчувствовался, то напрасно стараетесь, — желчно сказал он. — Мне нисколько не жаль этих ублюдков. И потом, зачем вы мне все это рассказываете? И откуда у вас информация о том, что в избиениях замешаны графферы? Художники — смирный народ. Если они с кем-то и воюют, то исключительно при помощи линий, образов и цветов.

Турецкий дернул щекой:

— Бросьте. Есть свидетели.

— Вот как? — Брови Сергея Михайловича взлетели вверх. — Тогда почему виновные до сих пор не наказаны?

— Потому что жертвы молчат. Они предпочитают торжеству закона личную месть.

Хозяин дома слегка оттаял и даже покивал в знак согласия:

— Вот это уже ближе к делу. Не знаю, кто там, кому и за что мстит, но графферов… (я подчеркиваю: графферов, а не скинхедов!) действительно избивают. И даже убивают! Юных парней, из которых в будущем могут вырасти наши, русские, Рафаэли и Рембрандты. Это, между прочим, наше национальное достояние. Что сделали вы, Александр Борисович, чтобы уберечь их от беды?

— Это демагогия, — сухо произнес Турецкий.

— Правда? А мне кажется, что демагогия — это то, что вы говорите.

Александр Борисович поморщился, как от зубной боли, и устало вздохнул:

— Если вы будете продолжать в таком же тоне — мне с вами не о чем говорить.

— В таком случае, зачем вы жаждали этой встречи?

— Я считал вас умным человеком. По крайней мере, человеком, который слышит не только самого себя. Но, видимо, я ошибся.

— Вы не ошиблись, — веско сказал хозяин дома. — Давайте так: вы будете говорить, а я — молчать и слушать. И постарайтесь пока обойтись без вопросов. Я хочу услышать ваш монолог. Ваши мысли на этот счет.

— Что ж… — начал Александр Борисович. — Пожалуйста. Начнем с того, что молодежная война не выгодна никому. И она не может длиться до бесконечности. Я знаю, что скинхедам нужен один из ваших ребят. Его зовут Андрей Черкасов.

Сергей Михайлович неприязненно прищурил глаз.

— Предлагаете мне его сдать?

— Нет. Вы не сможете этого сделать, и вы об этом знаете. Иначе вы давно бы уже его сдали. Черкасов прячется. И никто — ни вы, ни скинхеды — не знает где.

— Так-так. Прошу вас, продолжайте.

— Вы наверняка встречались с кем-то из лагеря скинхедов, с тем, кто руководит всей этой шайкой-лейкой, и вели с ним переговоры. Но переговоры не увенчались успехом. И этот кто-то, этот большой начальник лысой банды наверняка предложил вам свои условия прекращения войны. И вы наверняка рады были бы принять эти условия. Но по изложенной выше причине не смогли этого сделать. И теперь вы пытаетесь найти Черкасова. Найти, чтобы «скормить» его скинхедам.

Лицо Сергея Михайловича налилось кровью.

— Вы соображаете, что говорите? — тихо произнес он.

— Вполне. А вы?

Хозяин дома откинулся на спинку кресла и, глядя на Александра Борисовича исподлобья, побарабанил пальцами по подлокотникам. Затем спросил:

— Что вам нужно, Турецкий?

— Мне нужны фамилии, — сказал Александр Борисович. — Фамилии людей, которые отдают скинхедам приказы.

Сергей Михайлович нахмурился еще больше.

— Вы не понимаете, — резко сказал он. — Если такие люди и есть… я говорю чисто гипотетически… то вам до них не добраться. Эти люди… опять же чисто гипотетически… не какие-нибудь мальчишки. У них есть свои цели, и у них есть силы, чтобы этих целей достичь.

— Спасибо за лекцию, — с вежливой иронией сказал Турецкий.

— Пожалуйста!

— Напрасно вы бравируете, Сергей Михайлович. Вы не сможете справиться с ними самостоятельно. Скинхеды будут продолжать убивать ваших ребят. Я слышал, что в последние дни никто из графферов не выходит на улицу. Они боятся нарваться на скинхедов. Вынужденный многодневный простой, который сильно бьет по вашему карману.

Сергей Михайлович фыркнул:

— Вы что, заглядывали в этот карман, что так уверенно говорите?

— Я заглядывал в карманы людей, подобных вам. И надеюсь, что со временем удастся заглянуть и в ваш. Но не сейчас. Сейчас я хочу помочь вам, потому что мне не нравится то, что творится в городе. Мне не нравится, когда дети гибнут из-за грязных игр, в которые их втянули взрослые.

Сергей Михайлович надолго задумался. Наконец сказал:

— Вы хотите, чтобы я назвал вам имена? Ну допустим. Допустим, я назову вам их. А вы чувствуете себя достаточно сильным человеком, чтобы противостоять этим людям?

— Вполне, — твердо ответил Турецкий. — Можете навести обо мне справки.

— Правда? Что ж, это дельная мысль. Возможно, я так и сделаю. А на данном этапе я предлагаю свернуть нашу беседу.

Сергей Михайлович поднялся с кресла и протянул Турецкому руку.

— Прощайте, Александр Борисович. Мои мальчики довезут вас до гостиницы. Берегите себя.

— И вы тоже. Кстати, через два часа я буду в кофейне «Ярус». Это рядом с гостиницей. Вы сможете найти меня там.

12

Турецкий осторожно, чтобы не обжечься, отпил кофе. Нет, не зря Грязнов хвалил это заведение. Кофе был действительно превосходный.

Александр Борисович не успел просидеть и десяти минут, как дверь кофейни открылась и на пороге появился «разводящий» графферов — Олег Шевцов. Он оглядел помещение, увидел Турецкого и уверенно направился к нему. Подошел к столику и остановился:

— Можно присесть?

— А, Олег Николаевич! Рад вас видеть. Садитесь, конечно.

Николаич уселся. Он был угрюм и неприветлив. И, в принципе, его можно было понять.

— С чем пожаловали? — спросил Турецкий, потягивая кофе.

Николаич бросил на стол листок бумаги:

— Меня просили передать вам это.

Александр Борисович поставил чашку на блюдце и взял листок. На нем быстрым, стремительным почерком были написаны имя и номер телефона.

— Очень хорошо, — кивнул Турецкий, пряча листок в карман. — Кофе хотите?

— Нет!

— Зря.

Александр Борисович снова взялся за свою чашку. Николаич несколько секунд сидел молча, уставившись в клетчатую клеенку стола, потом поднял на Турецкого недовольный взгляд и сказал:

— Можно пару слов от себя?

— Валяй, — разрешил Александр Борисович.

— Зря вы так с нами. Графферы — мирные люди. Можно сказать, убежденные пацифисты. И если мы берем в руки оружие, то только для самообороны. А вы… — Он облизнул губы. — Вы ставите нас на одну ступень с бритоголовыми ублюдками.

— Вы сами ставите себя на эту ступень, — мягко возразил ему Турецкий.

Николаич непримиримо мотнул головой и сказал:

— А разве у нас есть выход?

— Выход есть всегда.

— Например?

Александр Борисович поставил чашку на блюдце, посмотрел Шевцову прямо в глаза и спокойно произнес:

— Приведите ко мне Андрея Черкасова. Я слышал, что он умный и смелый парень. И уверен — он знает много полезного.

— Я бы привел, — угрюмо отозвался Николаич. — Если бы знал, где он.

Турецкий пожал плечами:

— В таком случае советую вам поскорее это узнать. И кстати, вот еще что. Если узнаете, не говорите об этом вашему боссу Сергею Михайловичу. Сперва позвоните мне — так будет безопасней.

— Для кого?

— Для Андрея, — ответил Турецкий.

Николаич встал со стула.

— Вот в этом я очень сильно сомневаюсь. Всего хорошего!

Он приподнял над головой бейсболку, повернулся и вышел из кофейни.

…Перед тем как подняться на крылечко, Турецкий посмотрел на красивую красную табличку, прибитую к двери. Золоченые буквы гласили:

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ШТАБ ПАРТИИ «СОЮЗ СЛАВЯН»

— И почему это они так обожают называть себя славянами? — тихо проговорил Турецкий. — Хлебом не корми…

Он поднялся по ступенькам и нажал кнопку звонка.

— Вы к кому? — утробно пробормотал динамик.

— К Садчикову.

— Вам назначено?

— Да.

Железная дверь легонько щелкнула и отворилась.

Садчиков оказался моложавым и крепко сбитым мужчиной. В лихо зачесанном назад чубе просматривалась седина. На лбу был небольшой шрам, затрагивающий нижним концом бровь, что придавало его лицу мужественное и вместе с тем какое-то лихое выражение.

Когда Турецкий вошел в кабинет, Садчиков как раз обедал. Завидев Турецкого, он слегка приподнялся с кресла, но навстречу не вышел. Сделал гостеприимный жест рукой и указал на стул:

— Присаживайтесь, господин Турецкий.

Александр Борисович сел. Садчиков слегка прищурился:

— Ничего, что я ем? В кафе обедать не люблю, там шумно и воняет кухней.

Турецкий пожал плечами — дескать, как вам угодно.

— По телефону вы сказали, что работаете в Генпрокуратуре, — продолжил Садчиков. — Можно уточнить вашу должность?

— Старший помощник генпрокурора, государственный советник юстиции третьего класса, — представился Турецкий.

— Звонко, — одобрил Садчиков. — А что вы в Питере забыли, господин советник? Не в гости же ко мне приехали?

— Выходит, что в гости, — усмехнулся Александр Борисович, с усмешкой глянул на тарелку с пловом и графинчик с водкой.

— Что ж, милости просим! Только обычно, перед тем как приехать в гости, меня об этом предупреждают. Ну да ладно. Мы, питерцы, народ гостеприимный. Раз пришел в гости — садись и пей. Брашной, как говорится, не обнесем. — Он взял в руки графин. — Выпьете со мной, Александр Борисович?

— Нет.

— Не пьете, что ли?

— На работе — нет.

— Ага, так значит все-таки на работе. А я, дурак, подумал, что вы и в самом деле по чистому зову души ко мне приехали. — Садчиков плеснул себе в стакан водки. Поставил графин, выдохнул через плечо и залпом опрокинул водку в рот. Поморщился, по-мужицки занюхал водку рукавом и снова посмотрел на Турецкого: — Так что у вас за работа, Александр Борисович? Зачем вы ко мне пришли?

— Я приехал в Питер, чтобы остановить бойню, которую развязали в городе подростки-скинхеды.

Лицо Садчикова стало грустным. Он кивнул:

— Да, я что-то слышал об этом. И мне это тоже не нравится. Но увы — не всегда все зависит от наших желаний.

Он снова взялся за плов.

— Курить тут у вас можно? — спросил Турецкий.

— А на здоровье, — махнул вилкой Садчиков.

Александр Борисович закурил. Посмотрел, как Садчиков уплетает плов, и сказал, сухо сощурившись:

— Похоже, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело.

— Отчего же? Вы представились. Как вас там… Советник и все такое.

— Похоже, вы и впрямь думаете, что мой приход к вам — простая формальность.

— А разве нет?

Турецкий покачал головой:

— Нет. Я понял, что не очень интересен вам, а вот вы, Кирилл Антонович, напротив, очень меня интересуете.

Садчиков усмехнулся:

— Ну хоть кого-то я интересую. Приятно слышать. Позвольте спросить, а какого рода у вас ко мне интерес?

— А какого рода интерес бывает у Генпрокуратуры? — ответил Турецкий вопросом на вопрос.

Садчиков оторвался от плова и изобразил на лице удивление:

— Вы что, в чем-то меня подозреваете?

— Да, я вас подозреваю. Я, собственно, и пришел лишь затем, чтобы сказать: если ваши бритоголовые не угомонятся, я всерьез займусь вашей персоной. И тогда вам мало не покажется.

— Бритоголовые? — Садчиков наконец отодвинул тарелку, вытер рот и руки салфеткой и швырнул ее в урну. Холодно посмотрел на Турецкого. — Любезный, вы обознались. При чем здесь я? Я занимаюсь политикой, а не разбоем. Вы, вообще, видели табличку на двери нашего офиса? Если мне не изменяет память, на ней написано: «Партия «Союз славян». Там не написано: «Союз бритоголовых славян». А может, вы вообще перепутали мой офис с парикмахерской? Тогда я укажу вам правильную дорогу!

Лицо Садчикова было спокойным, однако щеки и лоб «вождя» слегка побагровели, а шрам на лбу, напротив, стал белым, словно его нарисовали мелом.

— Бритоголовые, а по сути фашисты… — начал Турецкий, но Садчиков не дал ему договорить.

— Какого черта вы мне тут толкуете о фашизме? — гневно воскликнул он. — Мой дед прошел всю войну и дошел до самого Берлина! А ты приходишь ко мне в офис и называешь меня фашистом! Да я вот этими вот руками вышвырну тебя за дверь! И не посмотрю на то, что ты советник юстиции!

Турецкий уставился на Садчикова в упор. Тот встретил взгляд «важняка» прямо и взгляда Не отвел. Несколько секунд продолжалась эта молчаливая дуэль. Затем Турецкий с ледяным спокойствием произнес:

— Кончайте рисоваться, Садчиков. Я не журналист и не ваш политический соперник. Я представляю здесь закон. И мне плевать на ваши пафосные разглагольствования. Я знаю, что бритоголовые парни из организации «Россия для русских» подчиняются вам. Вы их спонсируете. И вы отдаете им приказы.

— У вас есть доказательства? — поинтересовался Садчиков.

— У меня нет доказательств. И мне они пока не нужны. Я не за этим приехал в Питер. Я уже сказал: я хочу прекратить бойню. Это моя первая и главная цель. Но если убийства и избиения будут продолжаться, я займусь вашей партией вплотную. И клянусь: мало вам не покажется.

— Ой ли? — небрежно проговорил Садчиков.

Турецкий сдвинул брови:

— Знаете, какое у меня прозвище в генпрокуратуре? — спокойно спросил он.

— Ну и какое?

— Никакого. А знаете почему?

— Почему?

— Потому что я безупречен. Наведите обо мне справки. Я всегда довожу начатые дела до суда. В общем, так. Повторяю еще раз для тех, у кого проблемы со слухом. Если убийства и избиения будут продолжаться, пеняйте на себя. Я натравлю на вас ОМОН, «Вымпел» и все, что только можно натравить. Я прикажу проводить обыски у вас в офисах по два раза в день. А ваши фотографии появятся в питерских и столичных газетах с подзаголовком: «Оборотни в российской политике». У меня хватит на это и полномочий, и связей.

— Звучит как угроза, — заметил Садчиков.

— Это и есть угроза, — холодно сказал Турецкий. — Я редко угрожаю, но если делаю это — отвечаю за каждое свое слово.

Садчиков откинулся на спинку кресла и задумался. Пауза длилась не меньше минуты. Наконец он мрачно проговорил:

— Честно говоря, я не понимаю, почему вы угрожаете именно мне. Однако, со своей стороны, должен заверить: я сделаю все, чтобы в городе наступил порядок. У меня тоже есть для этого и связи, и возможности.

— Значит, мы друг друга поняли, — сказал Турецкий. Он поискал глазами пепельницу, однако не нашел и воткнул окурок в тарелку с остатками плова. — Я ухожу успокоенным. Но я буду спокоен только до первого трупа.

— Искренне надеюсь, что этот труп будет не вашим, — сказал Садчиков.

— Что? — прищурился Турецкий. — Что вы сказали?

— Я сказал, что обычно такие, как вы, долго не живут. Это не угроза, а констатация факта. Не принимайте ее близко к сердцу.

— Не буду, — кивнул Александр Борисович. — Кстати, то, что я вам сказал, — это тоже констатация. Но ее вам придется принять к сердцу так близко, как только сможете.

13

Лидер партии «Союз славян» Кирилл Антонович Садчиков сидел у кровати Костырина нахмурив брови и нервно поигрывал желваками. Лицо его было багровым. Белый шрам на лбу выделялся, подобно дьявольской метке. Костырин никогда еще не видел шефа таким мрачным. Взглянув на шрам, он вдруг вспомнил, что почти такой же точно шрам был на лбу у Гарри Поттера. Костырин невольно усмехнулся.

— Чему радуешься? — угрюмо поинтересовался Садчиков.

— Извините. — Дмитрий убрал улыбку.

— Вот так-то лучше. Надеюсь, ты понимаешь, в какое сложное положение ты всех нас поставил?

Костырин кивнул.

— Если твоего «друга» возьмут московские менты, нам всем придется очень туго. Кто будет отвечать, Дмитрий?

— Я отвечаю за свои поступки.

Кирилл Антонович свирепо прищурился.

— Что твой «друг» успел разнюхать?

— Немного. Мы не допускали его к серьезным делам.

— Но что-то же он знает? Отвечай, чем нам все это грозит?

Костырин задумался. Пока он размышлял, Садчиков внимательно наблюдал за ним.

— Он мог разнюхать про оружие, — раздумчиво сказал Дмитрий. — Он парень ушлый и хитрый. И еще… он видел взрывчатку на столе в штабе. Боюсь, он догадывается о том, кто взорвал машину Рамишевского.

Садчиков заскрипел зубами.

— Н-да… Твои парни ищут его?

— Мы обшарили весь город. Его нигде нет..

— Ищите тщательней! И еще — живым его брать не обязательно. Я хочу одного: чтобы он замолчал. Навсегда!

— Понимаю, — кивнул Дмитрий. — Мы найдем его. Я подключил к розыскам дядю.

Кирилл Антонович нервно пожевал нижнюю губу.

— Черт, наделал же ты делов… Я тебе сто раз говорил: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Ладно. Чего уж теперь говорить. — Он вновь пристально взглянул на Костырина. — Ищи его, Дмитрий. Слышишь? Ищи! Ты знаешь правила игры. Если нам не удастся избавиться от твоего «друга», нам придется избавиться от тебя. Иначе пострадает все дело.

— Да, я знаю.

Костырин слегка побледнел, но внешне остался спокойным.

— Мне пора. — Садчиков встал со стула. — Поправляйся.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из палаты.

После ухода шефа Костырин долго сидел в кровати с неподвижным лицом и задумчиво смотрел в бледный квадрат окна. Никогда в жизни он не слышал, чтобы Садчиков кому-то угрожал. И то, что он осмелился угрожать Дмитрию, было красноречивей любых, даже самых страшных, слов.

14

Когда запиликал телефон, Дмитрий лежал в постели с открытыми глазами и смотрел в потолок. Стороннему наблюдателю (если б таковой нашелся) могло бы показаться, что он внимательно исследует взглядом конфигурацию потолка, стараясь найти в ней какой-нибудь архитектурный или эстетический изъян. На самом же деле он размышлял. В душе Дмитрия клокотала ярость, однако разум оставался холодным, как лезвие ножа, который Черкасов воткнул ему в живот. Где сейчас Черкасов? Куда он мог пойти? Ответ напрашивался сам собой — туда, где его не будут искать. Значит, друзья и родственники исключаются. Домой он в тот вечер не возвращался. Денег у него с собой не было. А если и были, то совсем немного. Так где же он? В какую нору зарылся? Из какой щели наблюдает за Костыриным и его парнями, дрожа от ужаса и делая в штаны?

Какая-то мысль, какое-то смутное прозрение неотвязно кружилось в мозгу у Костырина. Однако он никак не мог ухватить эту мысль и злился из-за этого еще больше.

Пиликанье телефона отвлекло Дмитрия от мрачных размышлений. Он взял с тумбочки трубку и поднес к уху.

— Слушаю.

— Милый, это я, — проворковал в трубке нежный голос Марины. — Ну как ты?

— Я в порядке. Ты придешь сегодня?

— Конечно! Как я могу не прийти к моему котику!

— Во сколько?

— М-м… Часа в два. Не слишком рано?

— Нет, в самый раз. Знаешь что?

— Что, милый?

— Ты сегодня нижнее белье не надевай.

— Что-о? — удивленно протянула Марина.

— Что слышала. В больнице строгие правила, действовать придется быстро. Дорога каждая секунда.

Марина хихикнула — наполовину нервно, наполовину кокетливо, затем спросила:

— Ты что, серьезно?

— Да, детка. Я хочу тебя. Страшно хочу.

— Гм… Ладно, милый. — Голос Марины стал глубоким и томным. — Я сделаю, как ты хочешь. Только я боюсь за тебя. У тебя не разойдутся швы?

— Это не твоя забота.

Смутная мысль вновь завертелась в голове у Дмитрия. И в какое-то мгновение она почти поддалась, вспыхнула, озарив неизвестность, и Дмитрий, сам до конца не сознавая причину своего любопытства, вдруг спросил:

— Кстати, ты с Никой давно не общалась?

— Постоянно видимся, — ответила Марина. — Мы ведь вместе сдавали на права. Да, кстати: представляешь, сегодня вечером хотела забежать к ней с девчонками на пару бокалов шампусика, обмыть права. А она ни в какую! И это уже в третий или четвертый раз!

— Что в четвертый раз? Права обмываете?

— Нет, дурачок. В четвертый раз она меня отшивает. Хотя живет одна. И бойфренда у нее нет. Был один… ты сам знаешь кто. Но с тех пор она ни с кем романы не крутит.

— Погоди. Так ты говоришь, она тебя не пускает…

— Да, милый. Бог с ней, с Никой. Кстати, насчет сегодняшней встречи… — Марина вновь чувственно понизила голос. — Может, у тебя есть какие-то особые пожелания? Может, мне надеть что-нибудь возбуждающее? Чтобы ты побыстрее мог… э-э… прийти в форму?

— Нет, детка, будь в чем хочешь. А насчет формы не волнуйся. У меня сейчас и на пятидесятилетнюю старую деву встанет.

— Фу, какой ты пошлый! — захихикала Марина.

Однако Костырин не поддержал шутку, а упрямо продолжил допрос:

— Значит, говоришь, Ника никого к себе не пускает? А раньше?

— Раньше мы с девчонками целые вечера у нее просиживали. У нас ведь у всех дома родители. А почему ты спросил?

— Так просто. Ты помнишь адрес Ники?

— Да.

— Продиктуй мне его. И как добраться — тоже.

— А зачем тебе? — мгновенно залюбопычничала Марина.

— Делай, что говорю, — сурово сказал ей Костырин. — А спрашивать будешь потом.

— Фу, какой ты злючка. Ну хорошо, записывай…

Ника положила трубку на рычаг и снова забралась под одеяло. Андрей обнял ее рукой и поцеловал в теплую щеку. Затем посмотрел в окно на яркое весеннее солнце и спросил:

— Кто это был?

— Маринка, — ответила Ника, еще теснее прижимаясь к нему.

— Что ей нужно?

— Спрашивала, можно ли сегодня вечером организовать у меня вечеринку.

Андрей озабоченно нахмурился, затем протянул руку и взял с тумбочки сигареты. Пока он закуривал, Ника с улыбкой рассматривала его лицо.

— Ты чего? — спросил Андрей, покосившись.

— Ничего. Любуюсь! — Ника выпросталась из-под одеяла и, жмурясь в окно, сладко потянулась.

Андрей помахал рукой, отгоняя от лица дым, и сказал:

— Мне нужно уходить. Так больше не может продолжаться.

Выражение неземного блаженства покинуло заспанное личико Ники.

— Почему? — почти испуганно спросила она. — Почему ты хочешь уйти? Разве тебе здесь плохо?

— Нет. Мне у тебя хорошо. Даже слишком хорошо. Но я больше не могу у тебя оставаться. Пока я здесь — ты тоже в опасности.

— Глупости, — звонким упрямым голосом сказала Ника. — Никто никогда не догадается, что ты здесь!

— Ты уже в третий раз отказываешь Маринке. Она может что-то заподозрить. Она ведь, кажется, навещает в больнице Костырина?

Ника грустно вздохнула.

— Да, навещает. Кажется, она влюблена в него как кошка.

— Если Марина расскажет ему, что ты не пускаешь ее к себе в квартиру, он сразу обо всем догадается. Его псы рыщут по всему Питеру, разыскивая меня.

Бровки Ники вновь упрямо сошлись на переносице.

— Не догадается, — сказала она. — Он никогда не догадается.

— Мне бы твою уверенность, — усмехнулся Андрей, пуская дым.

Несколько секунд Ника молчала. Потом сжала пальцами края одеяла и тихо сказала:

— Андрей, я должна тебе что-то сказать… Что-то важное.

— Важное? — Он стряхнул пепел в блюдце, стоящее на тумбочке. — Ну, давай. Рассказывай. Я уже заинтригован.

— Та встреча в баре… — Пальцы Ники, сжимающие одеяло, слегка побледнели. — Это все было не случайно.

— То есть? — поднял брови Андрей.

— Я давно знакома с Костыриным. Когда-то мы были вместе.

Андрей уставился на Нику с открытым от удивления ртом. Затем слегка тряхнул головой и глуховато произнес:

— Вот как.

— Да. — Она порывисто обняла его, но Андрей отстранился.

Ника опустила голову и заговорила тихо, так, словно обращалась к себе:

— Мы познакомились год назад. Тогда в меня был влюблен один придурок. Он ходил, за мной по пятам, а однажды… это было в сквере… котел меня изнасиловать. Он был пьян, затащил меня в машину и стал угрожать ножом. Мимо проходил Костырин. И он… — Ника задумчиво потерлась щекой об плечо Андрея. — В общем, Костырин выволок этого ублюдка из тачки и избил его. И с того дня мы стали встречаться. Он был сильный, властный, решительный. Я по-настоящему влюбилась. Я думала, что он — настоящий мужчина. Я просто голову потеряла от любви! — Ника смущенно посмотрела на Андрея и робко усмехнулась: — Представляешь, я даже просила его принять меня в организацию. Какими глупостями была забита моя голова…

Андрей молча затушил окурок в блюдце и достал из пачки новую сигарету.

— Мы расстались три месяца назад, — продолжила Ника. — Расстались без всяких ссор и сцен. Просто нам стало неинтересно вместе. А за день до нашей с тобой встречи он позвонил мне и сказал, что нужно прощупать одного парня. Он сказал, что я должна ему. Что он спас мне жизнь и теперь я должна вернуть ему долг.

— И ты пришла в бар и организовала весь этот спектакль со знакомством?

Ника кивнула:

— Да. Костырин просил взять с собой какую-нибудь подругу. Чтобы все выглядело естественно. Я уговорила Маринку пойти со мной.

— Она тоже была знакома с Костыриным?

Ника покачала головой:

— Нет. С ней я познакомилась совсем недавно. Мы вместе ходили в автошколу. Сначала ей больше понравился ты, а не Костырин, но на твой счет у Костырина были другие планы. Он хотел, чтобы я пригласила тебя к себе домой, напоила вином и…

— И что? — резко спросил Андрей.

— И разузнала, что ты на самом деле обо всем этом думаешь.

— О чем «об этом»?

Ника дернула худым плечом:

— Обо всем. О Костырине, о его организации… Он всегда был недоверчивым. У него какая-то физиологическая неприязнь к тем, у кого в голове больше, чем одна извилина. Он называет таких, как ты, умниками. Говорит, что умники и сами не знают, что у них творится в голове. Например, если Бутов или Серенко говорят «да», это всегда значит только «да». А если умник говорит «да», то это значит и «да», и «нет» одновременно.

Андрей усмехнулся:

— А он не такой дурак, как я думал.

— Он совсем не дурак, — угрюмо сказала Ника. — Он просто ограниченный человек. Ограниченный и хитрый.

Андрей немного помолчал, затем тихо спросил:

— Что же ты ему обо мне сказала?

— Я сказала, что ты надежный. Что ты ненавидишь «черномазых».

— Я действительно это говорил?

Ника покачала головой:

— Нет. Наоборот. Ты упрекал меня в том, что я пришла в бар. Я сразу поняла, что ты терпеть не можешь бритоголовых. А их идея приводят тебя в бешенство.

— Почему же ты не рассказала об этом Костырину?

— Не знаю. Верней, в тот момент не знала. А сейчас знаю.

— Ну и?

— Потому что я тебя люблю.

— Глупости. Мы виделись тогда всего второй раз. Ты ничего не знала обо мне.

— Да. Но все равно… Сначала я хотела рассказать Костырину все как есть. Но потом со мной что-то произошло. Что-то защемило… вот здесь. — Ника взяла руку Андрея и положила себе на грудь.

— Костырин поверил тебе?

— Не знаю. Наверно, да. Ведь он тебя не тронул.

— Я спас ему жизнь, — хмуро Сказал Андрей.

— Я знаю. Когда охранник ударил его по голове дубинкой. Костырин рассказал мне. Но он все равно тебе не верил. То есть сначала поверил. А потом ему в голову пришла дурацкая мысль, что ты специально вытащил его на горбу, чтобы втереться в доверие.

— Вот шакал!

— Я же говорю: он очень хитрый и никому не верит.

Андрей задумался. Ника тоже молчала, смущенно поглядывая на Андрея. Наконец он сказал:

— Если Костырин такая хитрая тварь, то почему он до сих пор не проверил твою квартиру? На его месте я бы начал поиски именно отсюда.

— Да, — задумчиво сказала Ника. — Пожалуй, ты прав.

— Я должен уйти, — твердо сказал Андрей. — Рано или поздно люди Костырина придут к тебе. И если они найдут меня здесь, они тебе этого не простят.

Ника презрительно фыркнула:

— Да что они мне сделают?

Однако Андрей был настроен серьезно.

— Все что угодно, — сказал он. — Они могут тебя избить, изнасиловать и даже убить.

Ника неуверенно усмехнулась:

— Ты преувеличиваешь.

Тогда Андрей повернулся и посмотрел на нее пристальным, остановившимся взглядом.

— Они убили мою девушку, — глухо проговорил он. — Или ты забыла об этом?

Ника отвела глаза:

— Прости.

Андрей отвернулся, взъерошил ладонью ежик волос и сказал:

— Ладно, Ника. Схожу в душ, попью кофе и уматываю отсюда.

— Ты уже придумал, куда пойдешь?

— Да. Но сначала мне нужно кое-кому позвонить.

Он откинул одеяло и встал с кровати.

Напор был слабый, но горячая вода, слава богу, была. Помывшись, Андрей сполоснулся ледяной водой, выключил кран и растерся докрасна большим махровым полотенцем. Одевшись, он уже собрался выйти из ванной, как вдруг ему показалось, что он услышал какие-то звуки, доносившиеся из прихожей. Андрей прижался ухом к двери, но ничего не услышал. Видимо, Ника вышла на кухню.

«Если ты и дальше будешь таким нервным, ты сойдешь с ума», — сказал себе Андрей и взялся за ручку двери.

15

Когда Андрей ушел в ванную, Ника тоже встала с кровати, надела халатик и направилась к бару. Ей чертовски захотелось выпить. И не какого-нибудь вина, а чего-нибудь покрепче, чего-нибудь, что сразу затуманит разум и сделает жизнь не такой страшной и неправильной.

В баре она нашла початую бутылку виски. Сначала хотела хлебнуть прямо из бутылки, но подумала, что это будет совсем уж свинством. Бокал был пыльный, но идти на кухню и мыть его не хотелось.

— Плевать, — сказала себе Ника и плеснула виски в пыльный бокал.

Горячая волна пробежала по горлу и слегка обожгла пустой желудок. Ника поморщилась, но пересилила себя и сделала еще один глоток.

Она налила еще. И снова выпила — все, до дна. Голова слегка закружилась. Захотелось курить. Ника прислушалась к шуму льющейся воды, доносившемуся из ванной, и грустно улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы Андрей уезжал. Последние несколько дней стали самым лучшим временем в ее жизни. Где бы Ника ни находилась, она постоянно думала о том, что дома ее ждет любимый человек, сильный и в то же время беззащитный. Настолько беззащитный, что просто пропадет без нее. И Ника спешила домой — как на крыльях летела!

Самое удивительное, что, когда Андрей только появился не ее пороге — пьяный, в грязной одежде, с шальными, перепуганными глазами, он ей совсем не понравился. До этого она думала о нем. О его словах, о звонке Костырина и о том, почему же она все-таки не сказала Костырину правду. Действительно, почему? Почему она стала выгораживать Андрея? Ведь на самом деле в тот момент Ника не чувствовала ничего, что хотя бы отдаленно было похоже на любовь. Андрей ей понравился, но и только. Так что же случилось? Может быть, она почувствовала, что у нее и Андрея есть какое-то общее будущее? Да нет, не почувствовала. Тогда почему?

В сотый раз Ника спрашивала себя об этом и в сотый раз не могла найти ответ.

Настоящую нежность она почувствовала к Андрею только на второй день, когда увидела его спящим на диване с запрокинутой назад головой и по-детски открытым ртом. Было в этой позе что-то настолько беззащитное, что Ника умилилась. А когда Андрей проснулся, он посмотрел на нее с такой виноватой и беспомощной улыбкой, что сердце ее окончательно растаяло. Вот тогда она и поняла, что Андрей действительно ей небезразличен. А потом поняла, что по-настоящему влюбилась в него.

Наполнив бокал наполовину, Ника повернула кресло к окну, села в него, подобрав ноги, и стала смотреть в окно, потягивая виски маленькими глотками. Задумавшись, она не услышала, как в прихожей тихо скрипнула дверь. Не услышала Ника и мягких, приглушенных ковром шагов у себя за спиной. И лишь когда тяжелая рука легла ей на плечо, она встрепенулась и вскинула голову, однако вскрикнуть не успела. Широкая, пахнущая табаком ладонь больно зажала ей рот.

Бокал выпал из ее пальцев и с глухим стуком упал на пол.

Ника вцепилась пальцами в ладонь, зажавшую ей рот. Но в этот момент вторая рука схватила ее за горло, а тихий голос проговорил прямо ей в ухо, обдавая ухо и щеку жарким, вонючим дыханием:

— Тише, сучка. Будешь орать — шею сломаю. Поняла? Если поняла, кивни.

Ника вновь попробовала вырваться, но железные пальцы так больно сдавили ей горло, что она послушно закивала.

Мокрый, горячий язык прошелся по ее щеке. Ника замерла, зажмурив глаза от ужаса и отвращения.

— Хорошая девочка, — похвалил голос. — Вякнешь хоть слово — и ты труп.

За спиной у Ники скрипнула половица.

— Что за…

Раздался звук мощного, звонкого удара, и пальцы насильника ослабли. Ника скинула вонючую ладонь со своего лица и вскочила на ноги. Это был Бутов. Он стоял прямо за креслом, уставившись на Нику. Рот его был приоткрыт, и на в правом углу губ поблескивала слюна.

Не понимая еще, что происходит, Ника в ужасе сделала шаг назад. И тут она увидела, как из-под кепки Бутова стекла тонкая красная струйка. В то же мгновение Бутов покачнулся и упал грудью на спинку кресла. За его спиной стоял Андрей.

Бутов захрипел, пытаясь что-то сказать, но Андрей ударил еще раз. Бутылка виски описала дугу и, глухо цокнув, опустилась на макушку Бутова. На этот раз. бутылка разбилась.

Ника медленно села на пол, закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Андрей подошел к ней, опустился рядом и, обняв за плечи, принялся утешать:

— Ну что ты? Ну перестань. Все уже позади.

Ника затрясла головой и зарыдала еще громче.

Андрей поморщился. Он терпеть не мог плачущих женщин и всегда терялся в их присутствии.

— Ника, слышишь меня? Все в порядке. Опасности больше нет.

Но она продолжала рыдать и, похоже, была не в себе. Тогда Андрей взял ее за острые плечи и встряхнул. Ника убрала руки от лица и посмотрела на Андрея красными, заплаканными глазами. Потом разлепила губы и, всхлипнув, спросила:

— Он… Он мертв?

— Не думаю, — ответил Андрей. — У него голова — сплошная кость. Такую и пулей не пробьешь.

Ника еще какое-то время смотрела на Андрея, словно смысл его слов не доходил до нее, затем перевела испуганный взгляд на громоздящегося на полу горой тряпья Бутова.

— А он… — она снова всхлипнула: —…не встанет?

Андрей покачал головой:

— В ближайшие минут десять вряд ли. А вот тебе нужно подниматься. Скоро за нами приедет машина.

Ника посмотрела на Андрея непонимающим взглядом.

— Какая… машина?

— Я позвонил друзьям. Они нас спрячут.

Ника снова посмотрела на Бутова, затем — на Андрея и качнула головой:

— Нет, Андрюш. Я с тобой не поеду.

— Но тебе нельзя здесь оставаться!

— Я не останусь… Но с тобой не поеду.

— Как хочешь. — Андрей встал, обошел кресло, наклонился и пощупал шею Бутова. Затем взял с полки моток скотча и связал ему руки и ноги.

Ника наблюдала за его движениями с затаенным испугом и удивлением, словно впервые увидела Андрея по-настоящему.

— Ну! — сказал он, закончив с Бутовым. — Одевайся! Времени у нас в обрез!

Ника послушно кивнула:

— Да-да… Я сейчас…

Она поднялась с пола, но ноги ее задрожали, и она схватилась за спинку кресла, чтобы не упасть. Андрей посмотрел на нее, затем перевел взгляд на валяющийся бокал и нахмурился:

— Ты что, пьяна?

— Н-нет, — тихо произнесла Ника. — Просто ноги не слушаются. Сейчас это пройдет.

Это и впрямь прошло. Ника медленно вышла в спальню и стала одеваться, стоя у раскрытого шкафа. Андрей же натянул свитер, обулся и вышел на кухню перекурить. Когда он выходил из гостиной, Бутов зашевелился на полу, но Андрей, от внимания которого не ускользнуло это шевеление, не стал возиться с поверженным врагом.

Не успел Андрей выкурить и полсигареты, как зазвонил его телефон.

— Алло, Андрей, мы во дворе, — услышал он в трубке знакомый голос. — За тобой подняться?

— Нет, мы сами выйдем. Видели на углу дома продуктовый магазин?

— Ну.

— Подъезжайте к нему и ждите. Я пройду по двору и проверю, нет ли слежки. Если увидите, что ко мне кто-то подошел, вызывайте милицию. А сами уезжайте. Да, и еще, со мной будет девушка. Нужно будет отвезти ее куда она скажет.

— Хорошо.

— Ну все. Пока отбой.

Андрей отключил связь и запихал телефон в карман.

— Ника, ты готова? — крикнул он.

— Да, — донесся из спальни тихий голос девушки. — Я сейчас.

Андрей кивнул. Затем взял со стола небольшой нож, попробовал пальцем его острие, снова кивнул и спрятал нож в карман джинсовки.

16

Опасаясь, что Бутов приехал не один, Андрей покружил по двору. Однако двор был пуст и не опасен. Тогда он достал телефон, набрал номер Ники и, когда она взяла трубку, сказал:

— Выходи и ничего не бойся.

Ника вышла через пару минут. Держась за железную дверь подъезда, она пугливо огляделась, готовая в любой момент юркнуть обратно. Андрей невольно усмехнулся. Выглядела она смешно и трогательно.

— Да все спокойно, Ник, — сказал он. — Пошли. Мой друг нас уже заждался.

Удостоверившись, что опасности нет, Ника отпустила наконец дверь подъезда и подошла к Андрею. Он поцеловал ее в губы, затем крепко взял за руку и повел со двора.

Так они дошли до магазина. Возле железного крылечка стояла потасканного вида белая «шестерка». Увидев в салоне рыжую голову Семена Кондакова, Андрей окончательно успокоился.

— Андрюха, наконец-то! — завопил Семен, едва они подошли к машине. — Черт! А я сижу и думаю: звонить тебе или не звонить? Ну давайте, забирайтесь скорей!

В машине у Кондакова пахло, как в парфюмерном магазине. Андрей усмехнулся:

— У тебя тут не машина, а бордель на колесах.

— У каждого свои слабости, — отреагировал Семен. — Хотя к моему хобби слово «слабость» как-то не подходит.

Кондаков глянул на Нику и незаметно подмигнул Андрею: дескать, девочка — класс! Андрей в ответ нахмурился.

— Может, познакомишь меня со своей спутницей? — ничуть не смутился Кондаков.

— Ника, это Кондаков. Кондаков, это Ника, — представил их друг другу Андрей.

— Очень приятно, — пролепетала Ника. Она была бледна, под глазами пролегли тени, глаза все еще были красными от слез. Но, на удивление, Нику это ничуть не портило. Даже наоборот, во внешности ее появилось что-то трогательное и удивительно женственное.

— А уж мне-то как приятно! — воскликнул Кондаков и галантно поцеловал Нике руку.

— Хватит миловаться, — хмуро сказал ему Андрей. — Едем.

Семен хотел отмочить какую-то остроту, но наткнулся на холодный взгляд Андрея и промолчал.

Отъехав на пару кварталов от дома, Ника позвонила в милицию и сказала, что в ее квартиру забрался вор. Затем назвала точный адрес, вежливо поблагодарила дежурного и отключила телефон.

Кондаков был страшно удивлен.

— Вор? — воскликнул он. — У тебя в квартире вор?

— Это человек Костырина, — объяснил Андрей. — Того самого скина, который за мной охотится. Подробности я тебе потом расскажу.

Семен понимающе кивнул и дальнейших вопросов не задавал.

Ника попросила высадить ее на окраине города, рядом с красочным указателем «Пансионат «Белый родник».

— Здесь работает моя тетя — славная женщина, которая рада будет приютить у себя племянницу, — так сообщила Ника.

— Так, может, я тебя к самым дверям пансионата подброшу? — предложил Кондаков.

— Нет, — покачала головой Ника. — Не хочу, чтобы вашу машину видели рядом с пансионатом.

— Разумно, — согласился Семен.

Андрей в этой дискуссии не участвовал, поэтому вопрос был решен.

— Позвони мне, когда доберетесь, — попросила Ника, выбравшись из машины. — Обещаешь?

— Обещаю, — тихо откликнулся Андрей и отвернулся к окну.

Когда белый «жигуль» Семена Кондакова въехал в городок Павловск, на улице начинало смеркаться.

Деревянный дом, возле которого остановился Кондаков, был довольно старым, но, судя по внешнему виду, крепким. Потемневшие бревна стен, небольшая застекленная веранда, ставни и наличники в старо-русском стиле. Крышу венчал медный флюгер в виде петушка.

Профессор Киренко выскочил им навстречу. На нем были старые джинсы, ковбойка и меховой жилет, какие обычно носят дедушки в деревнях.

— О господи! Андрей, Семен! Как же я рад вас видеть!

Он обнял Андрея, затем отошел на шаг и внимательно осмотрел его.

— Ты как? — тревожно спросил профессор. — В порядке?

— В порядке, Николай Андреевич, — улыбаясь, кивнул Андрей. Он был очень рад видеть профессора.

— Ну пошли в дом! — Киренко засеменил к крыльцу. Андрей и Семен двинулись за ним.

У двери профессор обернулся и взволнованно спросил:

— Андрей, может, все-таки позвоним твоей матери? Она ведь наверняка волнуется!

— Не надо, — покачал головой Черкасов. — Она знает, что нужно делать. Тем более здесь я ненадолго.

— Что значит «ненадолго»? Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь!

— Спасибо, Николай Андреевич. Но я уже договорился с одним другом. Он тоже граффер.

— Кто такой? — полюбопытствовал Кондаков, испытывающий уколы ревности всякий раз, когда Андрей говорил при нем о своих друзьях-художниках. — Я его знаю?

— Знаешь. Мы с ним задний двор универа расписывали. Он…

— Друзья мои, хватит торчать на улице! — перебил его изрядно озябший Киренко. — Быстро в дом! Чай и коньяк ждут нас!

17

В тот же вечер, только уже совсем затемно, Семен Кондаков вернулся домой. Дорога измотала его. Хотя, если вдуматься, трескотня профессора Киренко измотала его еще больше. Чтобы унять волнение, Николай Андреевич принял на грудь пару рюмок коньяка. Алкоголь ударил профессору в голову и развязал ему язык. Он болтал без умолку. О том, что не даст Андрея в обиду, что знает способ воздать мерзавцам сполна, что у него есть охотничье ружье, а значит, тебе здесь нечего опасаться. А под конец, совсем уж войдя в раж, пытался уговорить Семена пожить на даче с Андреем «пока я не улажу все дела».

Да, профессору определенно нельзя было пить. Ну как, скажите на милость, он уладит эти дела? Возьмет ружье и перестреляет всех скинхедов? Чушь какая. Или пойдет искать правду в милицию? К генералу Костырину? Так его же самого и оприходуют. Посадят в камеру и будут бить дубинкой по почкам, пока он не расскажет, куда спрятал Андрея.

Семен высказал Николаю Андреевичу свои доводы, чем немного сбил воинственный пыл профессора. Однако в одном Киренко остался непреклонен. «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать бритоголовых мерзавцев! — заявил он. — Если понадобится, я до самого президента дойду!»

Благородно, конечно, но глупо. Впрочем, все это только слова, слова, слова, как говорил старина Гамлет.

Семен Кондаков был хорошим парнем. По крайней мере, так о нем думали друзьями знакомые, да и сам он склонялся к подобной самооценке. В самом деле, он никогда не отказывал в помощи. Даже во время экзаменов, когда каждый студент трясется только за свою собственную задницу. Если кто-нибудь из друзей или приятелей обращался к нему, он всегда (всегда!) помогал: кому советом, а кому — умело вынутой из кармана и переданной (с риском для собственной репутации) шпаргалкой.

В общем, Семену не за что было себя винить. Совесть его была чиста!

Да так ли это? Неужели Семен Кондаков был настолько глупым и легкомысленным человеком, что никогда не испытывал угрызений совести и чувства вины? А как же все эти бесконечные Анечки, Людочки, Ирочки, девчонки, которым он вешал на уши лапшу о любви, серьезных отношениях, браке, с единственной целью — поскорее затащить их в постель?

«Все эти Анечки, Людочки и Ирочки знали, на что идут, когда ложились со мной в постель, — мог бы возразить на это Семен. — Я никогда не искал объект для любовных услад среди невинных овечек. Я вам не какой-нибудь там Печорин!» В основном, это было верно. Но что же тогда мучило Семена Кондакова? Что жгло ему сердце? О чем он думал по вечерам, лежа в постели и глядя в потолок (если, конечно, в этот момент с ним рядом не было какой-нибудь очередной порочной красотки)?

А думал он об одном случае, который произошел два года назад и который Семен Кондаков рад был бы забыть, да вот никак не мог.

Впрочем, не так уж часто он о нем и думал. А раз так — тревожиться не о чем. Нужно спать, спать и еще раз спать.

Сказав себе это, Семен мгновенно успокоился, перевернулся на другой бок, сладко зевнул и спустя минуту-две действительно уснул. Крепким и безгрешным сном младенца. Потому что Семен Кондаков был стопроцентным оптимистом и верил только в хорошее.

На следующий день, около двух часов пополудни, Семен сидел в кафе недалеко от университета и просматривал конспект лекции по инновационным технологиям. На столе перед ним стояла и парила белым паром чашка в меру крепкого кофе.

Под кофе Семену всегда хорошо думалось, и он с головой ушел в конспект.

— Не помешаю? — произнес рядом с ним мягкий и интеллигентный мужской голос.

Кондаков проигнорировал вопрос, посчитав (и не без оснований), что к нему он не относится. Но голос повторил:

— Не помешаю?

Семен с досадой оторвался от конспекта и поднял голову. Человек между тем уже успел усесться за его столик. На вид мужчине было лет тридцать. Худощав, лыс и бородат, если можно назвать бородой бурую горстку волос на подбородке.

— Здесь масса пустых столиков, — сказал Кондаков, почему бы вам не выбрать один из них?

Мужчина улыбнулся:

— Действительно, столиков много. Но мне больше нравится ваш.

— Что ж, раз так…

Семен снял со спинки стула свою сумку и повесил ее на плечо. Затем взял конспект, чашку, блюдце и — перебрался за другой столик.

Через несколько секунд он забыл о неприятном человеке и снова погрузился в изучение конспекта. Однако тот не хотел забывать о Кондакове. Он снова уселся за его столик.

Семен оторвал взгляд от конспекта и посмотрел на незнакомца, вложив во взгляд всю ненависть, на какую только был способен.

— Какого черта? — сердито сказал он. — Что вам от меня нужно?

Незнакомец улыбнулся:

— Поговорить. Только поговорить.

— Если хотите поговорить, сходите к психотерапевту! — отрезал Семен. — Или к батюшке в церковь!

Кондаков снова собрался пересесть, но незнакомец накрыл своей ладонью его руку. Семен аж вздрогнул от неожиданности. Накатила брезгливость.

— Так, — сказал Кондаков, стараясь говорить вежливо. — Ясно. Слушай, приятель, я не по этой части, понял? Мне нравятся девушки. Очень нравятся. Так что иди ищи себе друга за другим столиком.

Он попытался вырвать свою руку из-под клешни незнакомца, но тот неожиданно крепко ухватил его за пальцы и рявкнул:

— Сядьте, Семен Александрович! Ваши конспекты никуда от вас не денутся!

Семен открыл рот.

— О… Откуда вы знаете, как меня зовут? — пробормотал он.

— От верблюда, — грубо ответил незнакомец. — Среди ваших знакомых есть верблюд?

Семен криво усмехнулся:

— Множество. Но тот верблюд, о котором вы говорите, не верблюд, а настоящая свинья. Может, назовете мне его имя? Кто вам обо мне рассказывал?

— Мы поговорим и об этом, — снова улыбнулся мужчина. — Но не сейчас. Всему свое время, Семен Александрович. Всему свое время. Кстати, у вас остывает кофе.

Мужчина убрал наконец с руки Кондакова свою мерзкую ладонь и откинулся на спинку стула.

— Что же вы не пьете? — поинтересовался он.

— Что-то расхотелось, — вяло ответил Семен.

— А вот я не прочь. Вы не возражаете? — Не дожидаясь ответа, незнакомец взял со стола чашку Семена и поднес ее ко рту. Сделав глоток, он причмокнул губами и улыбнулся: — Замечательный кофе. В меру крепкий, в меру сладкий. У вас хороший вкус, Семен. Вы позволите мне вас так называть?

— Только если скажете, как мне называть вас, — буркнул в ответ Кондаков.

— Ах да. Простите. Я ведь не представился. Меня зовут Василий Петрович Старостин. Можете называть меня просто — товарищ капитан.

У Кондакова захолонуло сердце.

— Вы что, из милиции? — спросил он упавшим голосом.

Капитан Старостин кивнул:

— Из нее. Уголовный розыск.

— А… А что вам нужно от меня?

— Разговор есть. Важный. — Капитан снова отхлебнул кофе, поставил чашку на стол и сказал: — Семен Александрович, я хочу знать, что вы делали в это же самое время, но два года назад?

Кондаков наморщил лоб.

— Я… я не помню. Это невозможно вспомнить. Разве вы сами помните, что вы делали в это время два года назад?

— Конечно, — кивнул капитан Старостин. — Прекрасно помню. В это самое время, но два года назад, я занимался тем, что ловил негодяев, которые ограбили мини-маркет на Васильевском острове. Причем не только ограбили, но и унизили продавца, почтенного пожилого человека.

Внутри у Семена все сжалось. Он опустил взгляд и стал с усиленным вниманием разглядывать скатерть.

— Подними глаза! — негромким, но от этого еще более страшным голосом произнес капитан Старостин.

— Чего? — пробормотал Семен.

— Я сказал — подними глаза!

Кондаков повиновался. Капитан Старостин смотрел на него пристально и (или это только показалось Семену?) насмешливо.

— Хорош, нечего сказать.

— Я не понимаю, о чем вы, — пробормотал Семен.

— Прекрасно понимаешь. Что, захотелось поиграть? Наскучила серьезная, взрослая жизнь? Захотелось острых ощущений?

— Я…

— Ну что ты?

— Я не понима…

— Прекрасно понимаешь. И, что самое интересное, я тебя тоже понимаю. Мне тоже иногда хочется развлечься. Тоже хочется совершить что-нибудь этакое! Как там у поэта? «Разойдись душа, раззудись плечо» — так, что ли? Вот только развлечений с криминальным уклоном я не признаю. А знаешь почему?

— Почему? — пробормотал Семен, который сидел ни жив ни мертв.

— Потому что за это могут посадить, — сказал капитан Старостин. — И, что самое неприятное, надолго посадить. Лет этак на пять — семь.

Кондаков совсем сник. Он сидел за столом и нервно ковырял ногтем страницу недочитанного конспекта. Лицо его так побледнело, что даже веснушки как-то выцвели и поблекли. Неожиданно в глазах у него защипало, и из правого глаза вытекла большая слеза. Повисев на пушистых ресницах, она упала на конспект.

— Ну-ну, Семен Александрович, — сказал капитан Старостин. — Будьте же взрослым человеком. Взрослый человек тем и отличается от ребенка, что сам отвечает за свои поступки. — Тут капитан вздохнул и добавил: — Иногда ценой собственной жизни.

Семен всхлипнул.

— Это была просто игра, — сипло проговорил он. — Мы просто выпили лишнего и решили развлечься. За это не сажают в тюрьму!

— Понимаю, — грустно кивнул Старостин. — Вот только старик продавец не выглядел веселым. Он умер через три дня после вашей глупой выходки.

Внутри у Кондакова все похолодело.

— Как умер? От чего?

— Последствия сердечного приступа. Теперь вы понимаете, насколько все серьезно?

Семен понимал. Перед его мысленным взором пронеслись отвратительные картины той ночи. Как они ворвались в магазин с новогодними масками на лицах, угрожая продавцу-старичку игрушечным пистолетом. Как они, хохоча от восторга, привязали бедолагу к стулу и принялись мазать его лицо кетчупом и майонезом. Как они…

Семен не выдержал пытки воспоминаниями, опустил голову и горько заплакал.

Капитан Старостин не мешал ему. Он спокойно допил кофе и, когда Кондаков немного успокоился, сказал:

— Чего уж теперь убиваться-то? Убиваться надо было тогда.

Семен вытер мокрый нос ладонью и тихо спросил:

— Значит, вы пришли арестовать меня?

Вместо ответа капитан как-то странно усмехнулся.

— Имейте в виду, я был там не один. Я вообще стоял в стороне. Я… я только смеялся! Сам я ничего не делал! Я был пьян, понимаете?

— Я-то понимаю. А вот поймут ли вас судьи? — Капитан Старостин вздохнул и покачал головой. — Сомневаюсь. Кстати, вы наверняка знаете, что за групповые дела дают больше. Так что уж лучше бы вам было совершить эту гнусность в одиночестве. Удовольствие получили бы то же самое, а сидеть пришлось бы на пару лет меньше.

При слове «сидеть» из глаз Кондакова вновь покатились слезы.

— Плачешь, — констатировал капитан. — И правильно делаешь. Мне нужен козел отпущения, Семен, и этим козлом будешь ты. Загремишь на полную катушку. Ну-ка встань!

— Зачем?

— Хочу посмотреть на твою задницу. В последний раз. Через пару месяцев от нее ничего не останется. Уголовники в этом знают толк.

Кондаков посмотрел на капитана расширившимися от ужаса глазами. Тот кивнул:

— Увы. В тюрьме мало развлечений, поэтому зэки изгаляются кто во что горазд. В принципе, их можно понять. Вы ведь тоже мучили старика не от злости, а от скуки?

— Значит… выхода нет? — всхлипывая, спросил Семен.

— Ну почему же? — задумчиво сказал капитан. — Выход есть всегда.

Семен взял из стаканчика салфетку, вытер глаза, промокнул нос и, посмотрев на капитана, спросил:

— Что я должен делать?

— Ты должен сотрудничать с органами милиции. Разве не этому тебя учили в школе, сынок?

Поняв, что с капитаном можно договориться, Кондаков заметно успокоился. Он даже позволил себе немного усмехнуться.

— Чего ухмыляешься? — недовольно сказал Старостин.

Семен немедленно стер усмешку с лица и сказал:

— Я готов сотрудничать с органами. Скажите, что я должен делать?

— Ты должен помочь нам вывести на чистую воду одного мерзавца. Недоноска, преступника, убийцу.

Кондаков принялся усиленно ворочать мозгами, стараясь понять, о ком из его знакомых может идти речь. Недоносков среди приятелей Семена было хоть отбавляй. С преступниками дело обстояло сложнее. А вот убийц — таких вообще не было! Интересно, кого этот лысый мент имеет в виду?

— Я имею в виду твоего близкого друга, — словно бы прочел его мысли капитан Старостин. — Этого мерзавца зовут Андрей Черкасов.

— Чер… — Семен открыл рот и вылупил глаза. — Но ведь он не… Постойте, я не понимаю.

— А я вот думаю, что ты все прекрасно понимаешь. Черкасов напал на беззащитного человека в темной подворотне и, угрожая ножом, пытался ограбить его. А когда тот оказал сопротивление, пытаясь отстоять свою честь и свой карман, Черкасов хладнокровно ударил его ножом в живот.

— Подождите… — Семен беспомощно наморщил лоб. — Но разве так все было? Разве это было ограбление?

Капитан Старостин снисходительно, по-отечески улыбнулся.

— Сынок, я не Джоанна Роулинг, чтобы рассказывать тебе сказки. Я имею дело с реальностью. С фактами, уликами и тому подобными вещами. И если я что-то говорю, я отвечаю за каждое свое слово.

— Да, но…

— Что?

— Я знаю Андрея давно. Он никогда не…

— А знаешь такую поговорку «Всегда бывает первый раз»? Когда ты и твои дружки напали на беззащитного старика, разве это было у вас не в первый раз? Разве ты когда-нибудь думал раньше, что способен на такое преступление?

— Я не бил никого ножом, — тихо заметил Семен.

Старостин пожал плечами:

— Тебе повезло. Возможно, ты не сделал этого лишь потому, что у тебя под рукой не оказалось ножа. Сынок, мы не знаем, какие демоны сидят у нас в душе. Короче. Или ты ведешь меня к Черкасову, или я веду тебя в СИЗО. Третьего не дано.

— А вы правда сможете замять… то старое дело? — с сомнением спросил Семен.

— Правда, — кивнул капитан Старостин. — Поймать хладнокровного убийцу для меня важнее, чем воздать по заслугам бестолковому хулигану. По-моему, это очевидно. — Старостин поднял руку и посмотрел на часы. — У меня есть еще пара минут, Семен Александрович. Решайте.

Семен вздохнул и глубоко задумался.

Полчаса спустя капитан Старостин позвонил генерал-майору Костырину, чтобы отчитаться о проделанной работе.

— Товарищ генерал-майор, я все узнал. Черкасов прячется на даче у своего университетского профессора Киренко. Это в Павловске. Адрес у меня есть. — Капитан сделал паузу и усмехнулся: — Дело оказалось на удивление несложным!

— Подробности, — потребовал генерал Костырин.

— Я узнал, что машину друга Черкасова, Семена Кондакова, видели в тот день во дворе дома Ники Геворкян. Затем я вышел на окружение Кондакова. Оказалось, что паренек этот — порядочный ловелас. Мне удалось переговорить кое с кем из его бывших подружек. Они ненавидят Кондакова всеми фибрами души.

— За что?

— Как вам сказать… В общем, его трудно назвать джентльменом. У парня есть дурная привычка — рассказывать о своих сексуальных похождениях направо и налево. Причем в самых пикантных подробностях.

— Ясно. И что тебе поведали эти потаскухи?

— Кондаков болтлив не только с друзьями в баре, но и в постели с подружками. В подпитии он любил рассказывать им о своем участии в одной темной уголовной истории. Нагонял на себя романтический флер. Я сопоставил их рассказы, порылся в архивах и понял, что Кондаков замешан в одном старом и, в общем-то, пустяковом деле. Дальнейшее было делом техники.

— Ясно. Диктуй адрес профессора.

18

Бутов стоял перед кроватью Костырина навытяжку, чуть ли не по стойке смирно. Лицо его было багровым от прилившей крови. Глаза затуманились чувством вины и напоминали глаза побитой собаки.

— Как ты мог их упустить? — в который уже раз злобно цедил сквозь зубы Костырин.

— Димыч, я…

— Я тебе не Димыч! Димычем меня называют друзья, понял?

Физиономия Бутова стала еще багровей, широкие плечи как-то обвисли.

— Он зашел сзади, — тихо проговорил Бутов. — Если б мы встретились лицом к лицу…

— Болван. А ты думал, он будет вызывать тебя на дуэль? Какой же ты болван, Бутов. Ты сколько раз в неделю ходишь в спортзал?

— Четыре, — недоуменно ответил Бутов.

Костырин усмехнулся:

— Видно, правду говорят, что у спортсменов мозги с горошину. Какого черта ты поехал туда один? Я ведь велел тебе взять с собой кого-нибудь.

Бутов ответил глуховатым голосом:

— Я думал, что сам смогу справиться с этим гниденком. Он ведь слабак, я бы его соплей перешибить смог.

— Перешиб?

Бутов нервно заиграл желваками.

— Димыч, это случайно вышло. Ему просто повезло.

Однако на Костырина эти жалкие оправдания не подействовали. Лицо его оставалось холодным.

— Я не верю в везение, — сухо сказал он.

Бутов глянул на Костырина исподлобья и с едва различимой усмешкой заметил:

— Но ведь он и тебя достал.

— Достал, потому что действовал исподтишка! — рявкнул Костырин. — И потому что я был безоружен! А ты знал, на что идешь!

Бутов вздохнул и развел руками:

— Ну виноват, Димон. Ну прости. Даты не парься, достану я тебе этого ублюдка! Дай мне пару дней, и я узнаю, где он затаился.

Костырин помолчал. Потом сказал — спокойно и насмешливо:

— Я уже все узнал. Федчиков и Бачурин поехали за ним.

— Они что, привезут его? — слегка удивленно спросил Бутов, поскольку в его представлении Черкасова нужно было прикончить прямо на месте обнаружения.

Костырин взял с тумбочки яблоко, откусил кусок, поморщился и сказал:

— Да. Я решил устроить показательную казнь. Чтобы все узнали, как я поступаю с предателями.

Бутов нерешительно почесал затылок. Видно было, что он не знает, как относиться к такому зверскому повороту дела. Одно дело — раскроить кому-нибудь череп в драке, а совсем другое — казнить. Перед мысленным взором Бутова пронеслись кадры из какого-то старого фильма, где взвод солдат расстреливал из винтовок худых людей в окровавленных белых рубахах. Люди стояли у серой стены и, сплевывая кровь, угрюмо смотрели на своих палачей. Сцена была неприятная, однако Костырин ждал ответа, и Бутов сказал:

— Хороший ход. — Затем глянул на Костырина и обиженно засопел: — Я только одного не понимаю, Димыч, почему ты меня за ним не послал?

— Он еще спрашивает! — усмехнулся Костырин. — Потому что ты опозорился.

— Я бы мог искупить.

— Успеешь. Успеешь искупить. — Узкие белесые губы, Костырина раздвинулись в улыбку. — А вообще, я для тебя кое-что придумал.

— Что?

Костырин поманил Бутова пальцем и указал на край кровати рядом с собой. Бутов подошел и сел. Костырин наклонился к нему и тихо заговорил:

— На любой казни должен быть палач, правильно?

— Ну.

— Вот ты и будешь этим палачом. — Костырин откинулся на подушку и с ухмылкой добавил: — Иди точи топор, мудак.

Бутов смотрел на своего вождя обалдело.

— Но… у меня нет топора, — неуверенно произнес он.

Костырин вздохнул и покачал головой:

— Н-да, Бут… Все-таки тебе надо пореже ходить в спортзал. У тебя ведь есть ствол?

— Да. «Беретта». Оружие итальянских карабинеров. Ты ведь сам мне его подарил, помнишь?

— Вот это и есть твой топор. Приведешь ствол в порядок, чтобы не было осечки. Казнь устроим завтра утром на пустыре за затопленными гаражами. Понял?

— Да.

— Ну тогда иди и работай.

Бутов послушно поднялся с кровати и направился к двери. Но вдруг остановился и оглянулся.

— Слышь, Димон, а ты это серьезно? Ну, насчет казни? Может, это просто прикол?

Костырин, пристально глядя на Бутова, покачал головой:

— Нет, Бут, не прикол.

Бутов кивнул, но вместо того чтобы уйти, стал как-то неуверенно переминаться с ноги на ногу.

— Что? — окликнул его Костырин. — Хочешь что-то спросить?

— Я это… — смущаясь, начал Бутов. — Я хотел сказать, что… В общем, как-то это нехорошо.

Костырин прищурился:

— Что нехорошо?

— Ну это. Казнь. Пацаны могут не понять.

Лицо Костырина исказилось гримасой ярости, и Бутов наклонил голову и уткнул взгляд в пол, как бы заранее реагируя на поток брани, который должен был политься на его бедную голову. Но внезапно лицо Костырина разгладилось и стало задумчивым.

— Гм… — произнес он. — А ведь ты прав. Что-то во всем этом есть отвратное. Что-то нечеловеческое, да?

— Точно, — облегченно вздохнув, кивнул Бутов. — Как-то это не по-нашему, не по-русски.

— Гм… — вновь сказал Костырин и задумчиво подергал пальцами мочку уха. — Тогда мы вот что сделаем. Мы… — Глаза его вспыхнули. — Мы устроим не казнь, а дуэль!

— Дуэль? — вскинулся на непонятное слово Бутов. — Это что, как у Пушкина с Донбасом?

— С Дантесом, болван. Драться будем на ножах. Посмотрим, кому повезет на этот раз.

— Может, не надо на ножах? — с сомнением спросил Бутов. — У тебя еще и швы толком не срослись. Да и залежался ты тут… без тренировок. Выдохнешься быстро.

— Это не твоя забота, — холодно сказал Костырин. — Достань два хороших охотничьих ножа. Мои вкусы ты знаешь. И не забудь наточить! Лично проверю, понял?

— Понял.

— Ну а понял, так действуй.

19

Профессор Киренко вошел в дом и опустил тяжелые пакеты на пол.

— Привет, Андрей! — зычно поприветствовал он своего молодого гостя. — Ну как ты тут? Не голодаешь?

— Здравствуйте, Николай Андреевич! Оголодать тут невозможно. Скорей уж потолстеть! В вашем холодильнике запасов на неделю хватит.

— Это верно, — с улыбкой согласился профессор. — Люблю, когда холодильник забит под завязку. Вероятно, таким образом я избавляюсь от детских комплексов. Видишь ли, когда я был ребенком, мы с мамой жили в Сибири. Мы — это я, мама и два моих брата. Мама работала медсестрой, а после смены еще и санитаркой подрабатывала. Но денег все равно, катастрофически не хватало. Другим детям по ночам снятся полеты в космос, а мне постоянно снились сосиски и котлеты. Смешно, правда?

Андрей поднял пакеты и потащил их к холодильнику.

— Мне в детстве еда тоже снилась, — сказал он, распихивая продукты по полкам. — Но только в виде шоколада и петушков из жженого сахара.

Уложив продукты в холодильник, Андрей включил чайник и вернулся к столу.

Профессор Киренко вытер потный лоб платком, озабоченно посмотрел на Андрея и сказал:

— Я узнал насчет генерала Костырина. Он действительно генерал-майор и действительно дядя Дмитрия Костырина. Так что в милицию я соваться побоялся. Однако я узнал и кое-что обнадеживающее. Несколько дней назад в Питер приехала следственная группа из Москвы. Там у них главный следователь с такой смешной фамилией… Как же его… — Киренко наморщил лоб и защелкал пальцами. — Что-то восточное… А, вспомнил! Турецкий! Так вот, мне обещали достать телефон этого Турецкого. Думаю, ему я и позвоню.

Андрей с сомнением покачал головой:

— Не знаю, Николай Андреевич, можно ли верить этим москвичам?

Профессор махнул платком:

— Не волнуйся. Сначала я сам с ним встречусь. Поговорю, выясню, что он за человек. Мне кажется, я умею разбираться в людях. Ну а потом, если пойму, что все в порядке и Турецкому можно доверять, привезу его сюда. Как тебе такой план?

Андрей вздохнул и признался:

— Не очень. Утешает лишь то, что вы действительно умеете разбираться в людях.

— Это не. единственное, что я умею. Давай-ка зажги плиту. Сейчас я буду готовить шикарный обед. Называется мясо по-неаполитански!

Андрею стало стыдно.

— Николай Андреевич, может, не стоит? — смущенно сказал он. — Мне, например, и бутербродов хватит.

— Бутербродами можно набить желудок. Но получить удовольствие от пищи — это увы и ах! Разжигай огонь!

Андрей зажег плиту, но продолжал смущенно бубнить:

— Да, но нужно напрягаться, тратить время. А у вас наверняка много дел.

Профессор улыбнулся:

— Милый мой, если бы приготовление обеда было напряжением сил, я бы за это не взялся! Но для меня это — просто развлечение. Причем развлечение долгожданное, поскольку готовлю я не часто. Но весьма и весьма охотно.

Николай Андреевич переоделся, помыл руки и, закатав рукава, взялся за работу.

Готовя, он напевал себе под нос:

Андрей усмехнулся:

— Не знал, что вы поклонник творчества Пугачевой.

— Я, молодой человек, главным образом, поклонник творчества Мандельштама.

— Знакомая фамилия. А кто это?

Пришел черед профессора усмехаться:

— Темные вы люди, молодежь! Осип Мандельштам — величайший русский поэт двадцатого века.

— Гм… А разве величайшие — это не Есенин с Маяковским?

Киренко повернулся к Андрею и, помахав перед лицом ложкой, как указкой, сказал:

— Знаешь, что Ахматова писала о Есенине? «Быть Есениным просто!» А что касается Маяковского… — Профессор небрежно пожал плечами. — Он хорошо писал, пока был мальчиком. Взрослые, умные вещи ему не давались. Возможно, поэтому он заменил глубокую мысль революционным напором.

Николай Андреевич снова повернулся к плите и снова замурлыкал себе под нос:

Андрей подумал и смущенно спросил:

— А Ахматова — она тоже поэтесса?

— Да, мой темный друг! Да! А ну-ка, подай мне перец! Вон он, на полке, в зеленой баночке.

Андрей подал профессору перец. Ему было неудобно за собственную темноту и он сказал:

— Вообще, я люблю стихи. Но больше японские. Хайку, танка…

— Басе, Масе, — насмешливо продолжил Киренко. — Где это ты понахватался?

— От Таи. Они ей нравились.

— Понятно, — кивнул Киренко, помешивая ложкой соус. — Хорошие поэты, что и говорить. Но русской душе они, на мой взгляд, немного чужие. Тэк-с… Лавровый лист!

— Есть!

Андрей подал лавровый лист.

Вскоре они уже сидели за столом и уплетали мясо по-неаполитански. Вернее, уплетал Андрей, а профессор лениво ковырял свой кусок вилкой.

— Что это вы не едите? — удивился Андрей.

— Не люблю.

— Не любите мясо? — еще больше удивился Андрей.

— Не люблю есть. Быстро наедаюсь.

— Не повезло вам! — улыбнулся Андрей. — А я так ничего, на аппетит не жалуюсь.

Киренко самодовольно улыбнулся:

— Нравится?

Андрей зажмурился и покачал головой:

— Вкуснотища!

— Так накладывай еще! Не пропадать же добру!

Андрей не заставил себя уговаривать.

— А как это у вас получается? — спросил он, резво и с видимым аппетитом доедая второй кусок мяса.

— Что получается?

— Так вкусно готовить.

— А-а. Видишь ли, в юности я мечтал стать поваром. Даже намылился после восьмого класса в кулинарный техникум.

— А что же вам помешало?

— Мать была против. Ей казалось, что повар — это не мужская специальность. В самом деле, крутиться с утра до вечера на кухне, греметь кастрюлями и тарелками — это как-то не вязалось с образом настоящего мужчины.

— Насколько я знаю, почти все шеф-повара в ресторанах — мужчины, — заметил Андрей.

— Сейчас да, — согласился профессор. — А в то время в моде были поварихи. Этакие тети в центнер весом и с толстыми, красными щеками. Матья пытался переубедить, но напрасно. Помнится, я даже хотел уйти из дома. Да-да, не улыбайся!

— И часто вы это? Готовите?

Николай Андреевич грустно покачал головой:

— Не очень. Я человек одинокий. Кашеварить мне особо не для кого. Берусь за кастрюли, только когда гости приходят.

Андрей вытер рот салфеткой и сказал:

— И все же… Если бы вы стали поваром, на свете было бы на одного хорошего препода меньше. Поваров в наше время хватает, а вот хороших профессоров… — Тут Андрей красноречиво покачал головой.

— Думаю, найдется немало студентов, которые не захотят разделить твою точку зрения, — сказал на это Киренко.

— Может быть, — согласился Андрей. — Но я таких пока что не встречал. Кстати, Николай Андреич, а вы помните, как поцапались с Костыриным на лекции?

Лицо профессора помрачнело.

— Да, прекрасно помню.

— Он тогда говорил убедительно.

— Он нес чушь!

— Да. Но эту чушь хотелось слушать.

Николай Андреевич удрученно вздохнул:

— В том-то и беда, Андрей, в том-то и беда… Зло всегда убедительно. Потому что зло апеллирует к самому простому и основательному, что есть в человеке, — к его животным инстинктам. Знаешь, один умный человек сказал как-то: если человек не стремится стать богом, он превращается в обезьяну. Так вот, путь к обезьяне гораздо короче пути к богу.

— Я бы понял, если бы все скины были, как Бутов или Федчиков. Этим фашизм помогает самоутвердиться. Почувствовать себя не просто тупицей, а частью чего-то великого и истинного! Но ведь Костырин — парень начитанный. Он любит живопись, читает книги по философии. Какого черта он во все это полез? И не просто полез, он ведь у них вождь!

Профессор ответил серьезно и вдумчиво:

— Видишь ли… В Библии сказано: люди созданы по образу и подобию божьему. Если бы бог был университетским профессором, тогда было бы понятно, что означают эти слова. Тогда бы все ходили за истиной не в церковь, а в университет. Но образованность — это не страховка от зла. На свете великое множество умных и образованных негодяев!

— Значит, люди по своей природе злы?

Киренко покачал головой:

— Не совсем. Люди в равной степени расположены к добру и злу. Но они предпочитают легкие решения, а совершать зло легче, чем творить добро. Тем более если это зло оправдано идеологически. Когда бритоголовый негодяй насилует темнокожую девочку, он в глубине души чувствует, что совершает огромное и недопустимое зло. Но разум говорит ему: она чужая, следовательно, она не такая, как я. Следовательно, один из нас двоих совсем не человек, или не совсем человек. Признать себя самого недочеловеком трудно — амбиции не позволяют. И разум подсказывает легкое решение: недочеловек — это она! А раз она — недочеловек, то я, соответственно, сверхчеловек! И все шито-крыто. Это и есть легкое решение.

— Значит, разум подталкивает человека на дорогу зла?

— Часто именно так и бывает.

— Гм… — Андрей задумался. — Тогда почему вы служите разуму? С такими взглядами на жизнь вы должны быть не профессором, а священником.

— Видишь ли, Андрей, священник — это пастырь. Он указывает людям путь к свету. Его ошибки слишком дорого стоят. Я не могу взять на себя такую ответственность. Чтобы показывать путь другим, ты сначала должен сам найти этот путь.

— А ваша преподавательская деятельность? Разве вы не показываете нам путь?

— Задачи университетского профессора намного проще. Он должен научить студента думать. — Николай Андреевич пожал плечами. — Вот, в общем-то, и все.

— А как же передача знаний? — удивился Андрей.

— Девяносто процентов того, что я говорю вам на лекциях, вы и сами можете прочесть в учебниках и первоисточниках. Значение имеют только оставшиеся десять процентов.

— Ясно. Я бы не сказал, что ваша задача проще, чем задача священника.

— Видишь ли, Андрей, дело в том, что я…

Вдруг Андрей поднял палец и настороженно прислушался. Профессор осекся.

— Что это? — тревожно спросил Андрей. — Вы слышали?

Профессор рассеянно качнул головой:

— Нет. А что случилось?

— Как будто кто-то по двору ходит… Или мне показалось?

Профессор нахмурился.

— Здесь никого, кроме нас, нет. Пойду посмотрю.

Он подошел к окну и выглянул на улицу. Не поворачиваясь, покачал головой:

— Да нет, все тихо. — Профессор откинул пальцем щеколду рамы и открыл створки окна. В комнату ворвался свежий, прохладный воздух улицы. Николай Андреевич высунул голову в окно, повертел ею туда-сюда. Затем повернулся к Андрею и с облегченной улыбкой произнес: — Тебе показалось. Так на чем мы остановились?

— Профессор, сзади! — крикнул Андрей.

Киренко (никогда в жизни не занимавшийся спортом) отпрыгнул от окна с такой молниеносной скоростью, что ему мог бы позавидовать сам Майк Тайсон. И сделал это как раз вовремя — две растопыренные пятерни схватили вместо него воздух. В следующее мгновение над подоконником показалась бритая, круглая, как шар, голова. И туг Киренко снова удивил Андрея. С быстротою ковбоя он схватил с кухонного столика сковородку и, коротко размахнувшись, метнул ее в лысый череп, зависший над подоконником.

Сковородка ударил захватчика прямо в лоб.

— А-а, суки! — взвыл незваный гость и отвалился от подоконника, как сбитый таракан.

— Андрей, в спальню! Быстро! — крикнул профессор.

Перепуганный Андрей опрометью понесся в спальню. Профессор Киренко затопотал следом за ним. Ворвавшись в спальню, Киренко закрыл дверь на щеколду, быстро оглянулся по сторонам и сказал:

— Хватаем комод!

Они взялись за старинный дубовый, окованный медью комод и вдвоем подтащили его к двери. Из кухни послышался звон разбитого стекла, затем грохот тяжелых башмаков, а затем и разъяренные крики:

— Где они?

— Куда делись?

При звуках знакомых голосов Андрей выхватил из кармана нож. Страх первых минут ушел, на смену ему пришла ярость. Теперь он готов был драться насмерть. Профессор увидел нож, нахмурился и качнул головой:

— Это не выход.

Затем, на секунду задумавшись, метнулся к шкафу. Между тем шаги бритоголовых приближались к спальне. Кто-то тяжелым, подбитым железом ботинком громыхнул по двери.

— Бача, они здесь! — заорал Федчиков. — Открывайте, суки! Дверь выломаю!

— Убирайтесь к черту! — прорычал в ответ Андрей. — Слышишь ты, лысый! Бери своего жирного дружка и валите отсюда на хрен! Пока я вам кишки не продырявил!

Профессор, ищущий что-то в платяном шкафу, с удивлением посмотрел на Андрея, но ничего не сказал.

Возня за дверью на несколько секунд затихла — видимо, скинхеды совещались, насколько серьезна угроза Андрея. И чем он собрался дырявить им кишки. После чего Федчиков крикнул:

— Эй, ты! Печальный Скинхед! Будь мужиком — вылазь оттуда! Мы тебе ничего не сделаем!

— Димыч просто хочет с тобой поговорить! — встрял в перебранку толстяк Бачурин. — Он тебя не тронет!

— Передайте этому ублюдку: если хочет со мной поговорить, пускай звонит мне по телефону! Мне на его скользкую рожу смотреть противно!

Выдав эту тираду, Андрей отвел гневный взгляд от двери и посмотрел на профессора. Тот стоял возле шкафа с охотничьим ружьем в руках и, переломив его через локоть, впихивал дрожащими пальцами патроны.

— Ну все, гнида, ты покойник! — крикнул за дверью Бачурин. И тут же новый удар, гораздо сильнее прежнего, потряс дверь спальни.

Профессор Киренко зарядил наконец ружье и направил его дулом на дверь.

— Андрей, тебе надо уходить, — деловито и хладнокровно сказал он.

— Без вас я не уйду, — угрюмо ответил Андрей.

— За меня не волнуйся. У меня еще целая коробка патронов. Стрелять буду мерзавцам по ногам.

— Нет, я…

— Не перебивай. За колодцем, на заднем дворе, есть калитка. Как только выйдешь на улицу, увидишь метрах в двухстах полуразрушенное кирпичное здание. Беги к нему!

Бритоголовые снова с воплями и матом задолбили по двери. Киренко поморщился и продолжил, чуть повысив голос:

— Это старинное здание, построенное еще при императоре Павле Первом. Там во второй от входа комнате — слева, за остатками камина — есть дыра. Если постараешься, сможешь пролезть! Это вход в туннель. Пройдешь туннелем полкилометра, затем он обрывается. В тупике будет еще одна дыра. Раскидаешь кирпичи и выберешься наружу. Ты будешь аккурат возле дороги. Там поймаешь попутку и…

Большая щепка отлетела от двери и царапнула профессора по щеке. Он зашипел от боли и схватился за лицо ладонью.

— Давай в окно! — морщась от боли, сказал он Андрею. — Как только выйдешь за калитку, звони в милицию. Телефон у тебя с собой?

Андрей хлопнул себя по карману.

— Да, на месте.

— Беги! А я с ними разберусь!

Андрей замер в нерешительности. От следующего удара от двери отлетел еще один кусок, и в образовавшейся дыре мелькнуло лезвие топора.

— Беги! — крикнул Киренко и, вскинув ствол ружья к потолку, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, на голову профессору и Андрею посыпались куски штукатурки и известковая пыль.

Выстрел вывел Андрея из оцепенения, он повернулся и бросился к окну.

20

Громыхнувший выстрел охладил пыл осаждающих. Они затихли. Профессор прислушался, не раздадутся ли с улицы крики, но там все было спокойно. Тогда Киренко сгреб из коробки, стоявшей на полу, горсть патронов и запихал их в карман куртки. Затем он подошел к окну с намерением вылезти наружу.

— Эй, вы, там! — крикнули из-за двери. — Бросайте ствол! Хуже будет!

Профессор остановился и посмотрел на дверь.

— Не бросим, — крикнул он, но голос у него сорвался, и он закашлялся.

— Пусть Черкасов сам это скажет! — вновь потребовали из-за двери.

— Убирайтесь вон! — крикнул профессор. Но тут в горле у него снова запершило, и он опять закашлялся. Откашлявшись, Киренко поднял голову и вдруг с каким-то иррациональным ужасом увидел, что в дыру, проделанную топором, таращится чей-то глаз. Киренко вскинул ружье, и глаз моментально исчез.

— Старик там один! — крикнул один из молодчиков. — Черкасов смылся! Все во двор!

Несколько голосов ответили молодчику яростным матом, и тяжелые ботинки загрохотали прочь от двери. По всей вероятности, вся честная компания побежала к выходу. Профессор Киренко раздумывал недолго. Бандиты побежали на двор. Андрей был практически безоружен перед лицом этой бешеной своры. Он не мог позволить им схватить Андрея!

Профессор бросил ружье на кровать и, упершись ладонями в медные углы комода, стал отодвигать его от двери. Комод был стар и тяжел. Киренко тоже был далеко не молод. И все же комод медленно — сантиметр за сантиметром — отъехал в сторону. Двигая эту монолитную древность, профессор здорово устал, но на отдых не было времени.

Где-то вдалеке звякнуло стекло. Киренко понял, что это на веранде. Он схватил с кровати ружье, закинул его на плечо и, откинув щеколду, распахнул дверь.

Обладая отменной реакцией, Николай Андреевич успел заметить черную тень, несущуюся ему навстречу, подобно птице, и даже успел отшатнуться. Однако недостаточно. Тяжелый обух топора ударил его в грудь. Профессор отлетел назад и, ударившись бедром об комод, повалился на кровать.

В комнату ворвался лысый и жилистый скинхед с безбровым, бледным лицом. Морщась от боли, Киренко попытался стянуть с плеча ружье, но у него не получилось.

— Попался, сука! — победоносно крикнул бритоголовый молодчик, затем размахнулся и ударил профессора обухом по лицу. Киренко успел прикрыться рукой, но это мало помогло. Обух топора переломил пальцы профессора, как сухие ветки, и с треском раскрошил ему переносицу. Киренко вскрикнул от боли, но сознания не потерял. Он вновь попытался достать из-за спины ружье, но сломанные пальцы не слушались его, а глаза заливало кровью.

Видя его бесплодные попытки, белолицый молодчик зашелся хохотом. Николай Андреевич собрал волю в кулак и, взревев от дикой боли, выдернул-таки из-под себя ружье. Хохот оборвался. Скинхед больше не играл. Профессор дрожащей рукой направил на негодяя дуло, но выстрелить не успел. Лезвие топора врезалось ему в голову.

21

Выбравшись из дома, Андрей выждал несколько секунд, опасаясь, что подельники Федчикова и Бачурина затаились рядом с домом. Однако все было тихо. Тогда Андрей стал осторожно, по стенке, пробираться на задний двор, туда, где стоял бревенчатый сруб колодца. Обогнув угол дома, услышал отдаленные голоса, а затем — грохот. Вероятно, бритоголовые вновь принялись крушить топором дверь. В какой-то момент Андрей остановился и подумал, не вернуться ли ему? Но потом он убедил себя, что профессор вооружен, а значит, может постоять за себя. Федчиков и Бачурин, конечно, идиоты, но все же они не настолько тупые, чтобы нарываться на пулю.

Андрей мысленно досчитал до пяти, чтобы успокоиться, затем рванул вперед. Добежав до колодца, он пригнулся и спрятался за сруб. Подождал несколько секунд, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки погони. Однако во дворе было тихо. Лишь из дома по-прежнему доносились звуки голосов и грохот топора.

«Почему он не стреляет?» — тревожно спросил себя Андрей. — Ведь у него целая коробка патронов».

Однако размышлять на эту тему было некогда. Андрей высмотрел среди сухих веток акации ветхую калитку из потемневших штакетин, набрал в грудь побольше воздуха и, выпрямившись в полный рост, пулей понесся к этой калитке.

По счастью, она оказалась незаперта. Через несколько секунд Андрей оказался за изгородью. Укрывшись за заборчиком, он достал из кармана телефон. Дисплей осветился голубоватым светом, но индикатор аккумулятора показывал, что телефон на последнем издыхании.

— Господи, только бы хватило на одну минуту, — взмолился Андрей.

Он набрал «02» и приложил трубку к уху. Телефон пискнул у него в руке и с мелодичным звуком отключился. Аккумулятор разрядился окончательно.

— Черт! — прорычал Андрей.

Старый полуразрушенный дом, о котором говорил Николай Андреевич, больше походил на развалины. Развалины эти и в самом деле находились в нескольких сотнях метров от участка профессора. На углу улочки стоял знакомый Андрею микроавтобус. Тот самый, в котором Костырин и его шайка перевозили оружие в штаб партии «Союз славян». За рулем кто-то сидел. Андрей не видел, кто это и куда он смотрит. Оставалось надеяться на то, что водила либо дремлет, либо таращится на ворота. В противном случае Андрей пропал.

«А, будь, что будет!» — решил он и обернулся, чтобы посмотреть на дом профессора, и в последний раз он подумал о том, чтобы вернуться и помочь Николаю Андреевичу, однако мысль о ружье и на этот раз оказала свое магическое действие.

«Ничего, отобьется», — успокоил себя Андрей. И более не раздумывал.

Вскоре он был уже возле развалин.

«Это старинное здание, построенное еще при императоре Павле Первом. Там, во второй от входа комнате — слева, за остатками камина — есть дыра. Если постараешься, сможешь пролезть. Это вход в туннель».

Дыру Андрей нашел быстро. Протиснуться в нее было сложновато, пришлось даже снять свитер и тащить его за собой. Но после двух или трех метров туннель расширился. Дальше можно было ползти на корточках.

В туннеле было темно и холодно. Пальцы загребали мокрую грязь. За шиворот капала вода. Пару раз из-под руки Андрея с писком метнулись крысы.

«Господи, когда же это кончится?» — морщась от отвращения и страха, думал Андрей.

Однако до конца было еще далеко.

Сердце колотилось как бешеное. Несмотря на то что в туннеле было холодно, рубашка Андрея взмокла от пота и прилипла к спине. Пот катился по лбу и разъедал глаза. Тогда Андрей зажмурился и стал размеренно перебирать руками, помогая себе японскими трехстишиями, которым научила его Тая.

Пять метров. Десять. Пятнадцать.

Андрею вдруг показалось, что за ним кто-то ползет. Он даже услышал чье-то прерывистое дыхание у себя за спиной. Черкасов остановился и прислушался. Однако, кроме стука собственного сердца, он ничего больше не услышал. Туннель был такой узкий, что обернуться назад было невозможно.

— Это все пустяки. В туннеле никого, кроме меня, нет, — вслух сказал он.

Звук собственного голоса немного успокоил его. Андрей собрал волю в кулак и пополз дальше.

Еще десять метров. И дальше, дальше.

«Когда? Когда? Когда?» — билось сердце в груди Андрея.

«Пройдешь туннелем полкилометра, затем он обрывается», — вспомнил он слова профессора.

— Господи, ну когда же он кончится? — чуть, не плача, взмолился Андрей.

Едва он об этом подумал, как где-то вдалеке замерцало маленькое бледное пятнышко. Это прибавило сил. Он пополз в два раза быстрее, обдирая пальцы в кровь об острую, мокрую щебенку.

Пятно становилось все больше. Оно уже было таким ярким, что на него нельзя было смотреть без слез. Наконец Андрей дополз до дыры и в изнеможении ткнулся лбом в старую кирпичную кладку. Несколько секунд Андрей отдыхал. Дыхание с тяжелым хрипом вырывалось у него из груди.

«Раскидаешь кирпичи и выберешься наружу, — прозвучал в голове Андрея голос профессора Киренко. — Ты будешь аккурат возле дороги».

Андрей поднял голову и взялся за работу. Мокрые грязные кирпичи скользили под пальцами, но он не останавливался. И вскоре его упорство было вознаграждено.

Черкасов сунул в образовавшуюся дыру голову, затем, упираясь ногами в дно туннеля и в наваленные грудой кирпичи, стал выбираться наружу. Торчащий из окоема камень впился ему в плечо. Андрей что было сил дернулся вверх. Рубашка с треском порвалась. Еще несколько усилий, и Андрей был наверху.

Выбравшись, Андрей уселся на остатки каменной кладки и огляделся. Метрах в двадцати от себя он увидел серую полосу асфальта. Андрей поднял с земли свитер и хотел протереть им глаза и лицо, но тут острая боль пронзила его правое предплечье. Он посмотрел на руку и увидел, что правый рукав-рубашки промок от крови.

«Камень!» — понял Андрей.

Он так поспешно выбирался из туннеля, что потерял всякую осторожность. И вот вам пожалуйста!

Стараясь не шевелить рукой, Андрей тщательно оглядел рану. Кожа на предплечье была сильно разодрана. Однако рана оказалась неглубокой, и Андрей немного успокоился. Он вынул из кармана платок и как мог перевязал кровоточащее предплечье. Затем обмакнул свитер в лужу и вытер лицо.

Где-то неподалеку затарахтел мотор машины. Андрей поднялся с камня и, прихрамывая, медленно побрел к дороге.

1

Капитан Петров работал в питерском утро столько, сколько себя помнил. По крайней мере, ему так казалось. Так или иначе, но другой жизни он себе просто не представлял.

Субъекта, сидящего на скамейке с бутылкой пива в руке, капитан Петров тоже знал столько, сколько себя помнил. Казалось, приди он сюда в любое время дня и ночи, в любое время года и в любую погоду, а этот субъект все так же будет сидеть на скамейке, щуриться на солнышко (если оно есть) и пить дешевое пиво.

Выглядел субъект неважно. Потертая куртка, затертые почти до дыр джинсы. Рубашка, которую следовало выстирать еще две недели назад (а лучше сразу выбросить на помойку). Плюс впавшие щеки, покрытые густой сизой щетиной. Однако держался он с достоинством, высоко подняв голову и поглядывая на капитана как бы сверху вниз (несмотря на то что в действительности он смотрел на Петрова снизу вверх).

— Будешь курить? — спросил его капитан, доставая из кармана пачку «Винстона».

— Курить — здоровье губить, — немедленно откликнулся субъект. И тут же протянул руку: — Давай!

— А как же насчет здоровья? — усмехнулся Петров.

Субъект махнул рукой:

— Насчет моего здоровья не волнуйся. Я его еще пару лет назад пропил. Так что нонеча мне терять нечего. Кроме, разумеется, собственных цепей.

— Если бы у тебя были цепи, Сомов, ты бы их давно в приемный пункт металла отнес, — резонно возразил Петров.

Морщинистое лицо приобрело меланхолично-задумчивое выражение.

— Эх, товарищ капитан… — грустно проговорил он. — Мало вас в вашей ментовской дрючат в плане совершенствования разума. Не понимаете вы поэтических метафор. Не удивлюсь, если и слово «гипербола» вам незнакомо!

— Угомонись, умник. А то сигарету не получишь.

Капитан протянул субъекту сигарету, и тот взял ее грязными пальцами. Оба не спеша закурили.

— Слыхал про войну между скинами и графферами? — спросил капитан Петров.

Субъект кивнул:

— Слышать-то слышал. Но не вслушивался. Меня это не касается, я дядя старый. Пусть малолетки промеж собой сами разбираются.

— Сами, говоришь? — Петров ухмыльнулся. — Хм. А ведь вам из-за этой борьбы тоже здорово достается. Рейды, шмоны, обыски…

— Ну достается, — нехотя признал Сомов. — Так нам ведь вообще от жизни достается. Оплеухой больше, оплеухой меньше — а жизнь как воняла дерьмом, там и воняет. Да и затихла она, говорят, эта война. Я сдыхал, что уж дня три пацаны друг друга не трогают.

— Это временное перемирие, — веско сказал капитан.

— Да?

— Да, — кивнул Петров и тут же, без перехода, спросил: — Тебе деньги-то нужны?

— Глупый вопрос, капитан. Деньги нужны каждому человеческому индивиду для осуществления своего разумного предназначения.

— Ну, ты загнул!

— Я загнул, а ты разогнешь. Работа у тебя такая.

— Работа, говоришь?

Капитан Петров пристально и как-то загадочно посмотрел на субъекта. Тот немного занервничал.

— Я в том смысле, капитан, что суровый фатум реализует жизненные парадигмы каждого отдельно взятого индивида. Ты, кажется, говорил что-то о деньгах? Или мне послышалось? Если да, то можешь спокойно продолжать свой монолог, дискуссий с моей стороны больше не будет. Могу я узнать, о какой сумме идет речь?

— Ну раз дискуссий не будет… Даю тебе двести рублей и…

Белесые брови субъекта взлетели вверх.

— Това-арищ капитан, — протянул он. — Да я больше на бутылках заработаю. Причем без всяческого риска своему полноценному человеческому существованию. Накиньте соточку, не обеднеете.

— Хватит клянчить, Сомов, — строго сказал Петров. — Триста и ни копейкой больше.

Субъект затянулся сигаретой и выдохнул вместе с дымом:

— Вижу, мои шансы на безбедное существование растут. А что, если я скажу четыреста?

— Я скажу, что ты болван, и не заплачу ни копейки.

— В таком случае я оставлю свое частное партикулярное мнение при себе. Триста так триста.

— Вот и молодец, — кивнул капитан Петров. — В общем, так, Сомов. Война между пацанами идет из-за одного паренька, зовут его Андрей Черкасов. Вот его фото.

Капитан показал субъекту снимок. Тот с любопытством взглянул.

— Живет он вон в том доме, — продолжил капитан, показывая на многоэтажку. — Он пропал несколько недель назад. Если ты его увидишь — здесь или в каком-нибудь другом месте, позвони мне. И если твой Андрей окажется настоящим Андреем, я тебе заплачу оговоренную сумму.

— Плюс премиальные.

— Что-о? — Капитан Петров усмехнулся и покачал головой. — Ну ты совсем обнаглел.

— Как хотите, — пожал плечами Сомов. — А только я его здесь уже видел. И не далее, как час тому назад.

Лицо капитана Петрова вытянулось.

— Как видел?

— Как все — глазами. Он тут вот, за каруселью ошивался. Как будто выслеживал кого. Долго выслеживал, окурков столько набросал, что мне на неделю хватит.

— А потом?

— А потом ушел. Не дождался, видно.

Субъект посмотрел на встревоженное лицо капитана и вновь забеспокоился. Что, если капитан передумает платить? Объект наблюдения ведь упущен!

— Только он ведь снова придет, этот ваш Черкасов, — быстро добавил Сомов.

Капитан недоверчиво прищурился:

— Ты откуда знаешь?

— Из логики. Знаешь, что такое логика? Это вещь, которой я обладаю в совершенстве и с которой ты знаком лишь шапочно.

— Сомов, не хами.

— Я и не хамлю. Я констатирую факт. Раз он не дождался того, кого ждал, значит, вернется обязательно. Вот тут-то я его и накрою и преподнесу вам на блюдечке с голубой каемочкой. За четыреста…

— Сомов!

— За триста пятьдесят рупий.

— А не жирно тебе будет? — поинтересовался капитан.

— А вам этот парень очень нужен, или так, для отговорки? — ответил Сомов вопросом на вопрос.

Капитан Петров ненадолго задумался и затем махнул рукой:

— Черт с тобой. Получишь свои триста пятьдесят.

— Вот это уже другой разговор! — ощерил щербатые зубы Сомов. — Сразу видно не мальчика, но мужа. Скрепим наш договор рукопожатием?

Капитан Петров протянул Сомову руку. Тот с жаром ее пожал. Затем насмешливо посмотрел на капитана и уточнил:

— Кровью скреплять будем?

— Чего?

— Договор.

— Чего-о?

— Ну нет так нет. Я вам и так верю. Ну, будьте здоровы! — Сомов отсалютовал капитану бутылкой с остатками пива.

2

Бабуля сжалась под холодным взглядом Турецкого, но дара речи, слава боту, не потеряла:

— Трое их было, — бубнила она. — Ага. И все, как один, лысые. Помню, я еще подумала: никак из военкомата?

— Почему же из военкомата? — не понял Турецкий.

— Так ведь лысые! Думала, эти… как их… призывники! С профессором попрощаться приехали.

Александр Борисович вставил в рот сигарету и закурил. Старуха глядела на него, затаив дыхание, словно наблюдала за каким-то таинственным, непостижимым ритуалом.

— Что? — спросил Турецкий, перехватил ее взгляд.

— Ничего, товарищ следователь. Просто лицо у вас такое…

— Какое?

— Зна-чи-тельное, — сказала старуха.

Александр Борисович улыбнулся, и лицо его от этой улыбки оттаяло. Что, видимо, несказанно обрадовало старуху, поскольку она затараторила с новой силой:

— Ну вот, значит. Сперва-то они калитку подергали. А калитка закрыта. Тогда один через забор перемахнул и калитку ту открыл. Здоровый такой был детина. Под два метра ростом. Но бледненький очень. Голова как череп. Даже бровей не видать было. Ага.

— Значит, бледный и безбровый. Так и запишем. А остальные?

— Остальные-то? — Бабуля наморщила сухой, морщинистый лоб и пожала плечами: — Остальные обычные. Один толстый и приземистый. Другой… А вот про другого вообще ничего сказать не могу. Обычный он был. Всего и делов, что лысый.

— Толстый, говорите?

— Да. И усики у него еще такие были — полосочкой.

— Ясно, — кивнул Турецкий. — Запишем и это. Значит, прошли они во двор. И что дальше?

— А дальше, сынок, я уже не видела. Слышала только, как стекло дзынькнуло. И вроде как матюкнулся кто-то. Ну а потом… началось. Шум, грохот.

— Милицию почему не вызвали? — строго спросил Александр Борисович.

Глазки у бабули виновато забегали.

— Так ведь у нас тут часто шумят. Ага. То напьется кто-нибудь, то еще что. Вот третьего числа Ванька Косой из армии вернулся, так у них во дворе три дня кричали и грохотали. Салюты даже пускали! Ага. Если кажный раз милицию вызывать, то никаких милицейских машин не напасешься! Гражданин следователь… — Бабуля понизила голос почти до шепота. — …А что, правду говорят, что профессора нашего топором зарубили?

Турецкий поморщился и сказал:

— Рассказывайте дальше.

Старуха разочарованно вздохнула.

— Дальше? А дальше выскочили они за околицу и в машину свою залезли. Мотор завели и укатили. Вот и вся история.

— Какая была машина?

— Да нешто я знаю? Автобусик такой маленький. Белый. Или… не белый?

— Товарищ следователь, не все она вам рассказала, — произнес хрипатый голос у Турецкого за спиной.

Александр Борисович обернулся и увидел перед собой старика, мужа разговорчивой бабули.

— Что? — спросил Турецкий.

— А то. Про шустрого она вам сказать забыла.

— Не забыла, а просто очередь до него еще не дошла! — сердито возразила старуха.

— Что за шустрый? — быстро спросил Турецкий.

Старик открыл было рот, но ответить не успел, бабуля вновь перехватила у него инициативу:

— А вот как только грохот у профессора в доме начался, так сразу паренек из ограды выскочил. Выскочил и к развалинам понесся. Прямо как заяц! Прыткий такой!

Турецкий грозно нахмурился:

— А вот с этого места давайте поподробнее.

В машине было душно, и Александр Борисович открыл окно.

— Сань, ты что, в могилу меня хочешь свести? — возмутился Грязнов. — Я ведь неделю как из больницы.

— Ах да. Прости.

Александр Борисович досадливо крякнул и снова закрыл окно. Сыщики продолжили разговор.

— Стало быть, профессора убили бритоголовые, — задумчиво произнес Грязнов. — А заяц…

— А заяц — это Андрей Черкасов, — закончил за него Турецкий. — Тот самый Печальный Скинхед. Опоздали мы, Слава. Теперь ищи-свищи ветра в поле. Меня вот что интересует: как они его вычислили?

— Как всегда. Стукнул кто-то. Кто-то из тех, кому Черкасов доверял.

— Гм… — Турецкий поскреб пальцами подбородок, который давно уже нуждался в хорошей бритве. — Значит, шерстить нужно среди самых близких друзей. Есть у меня один такой на примете. Семен Кондаков. Говорят, они с Черкасовым в университете были не разлей вода. Кстати, я с ним уже беседовал.

— И как?

Александр Борисович пожал плечами:

— Темный парень. Говорит спокойно, но глаза бегают, как у рецидивиста на очной ставке.

Грязнов хмыкнул:

— Так, может, у него просто проблемы с глазами? Косоглазие там или еще что?

— Может быть, — усмехнулся в ответ Турецкий. Он вынул изо рта окурок и вдавил его в переполненную пепельницу. — Сегодня же это узнаю. И если косоглазие здесь ни при чем, у меня к господину Кондакову есть пара хороших вопросов. Ты со мной поедешь?

— Нет. Мне и с агентурой моей работы хватает.

— Как там, кстати? Все схвачено?

Грязнов озабоченно нахмурился:

— Опера напрягли восемнадцать агентов по всему городу. Но информации пока ноль. Черкасова засекли возле отчего дома. Стоял, курил, выжидал. Видимо, пришел повидать мать.

— Повидал?

— Вроде нет.

— Значит, еще появится. Черкасов парень интеллигентный и в матери души не чает. — Турецкий потянулся открыть окно, но вспомнил о просьбе Грязнова и оставил ручку в покое. — Попомни мое слово, обязательно засветится.

— Не знаю, не знаю… — с сомнением произнес Грязнов.

Александр Борисович повернулся к коллеге и, весело усмехнувшись, предложил:

— Спорим?

— На что?

— На бутылку беленькой.

Глаза Грязнова лукаво заблестели.

— Раньше ты меньше чем на коньяк не спорил. Что случилось? Патриотом стал?

— Угу. С кем поведешься, от того и наберешься. Шучу, конечно. На самом деле, от коньяка башка по утрам болеть стала. Видимо, возраст берет свое.

— А от водки, значит, не бо-бо?

Турецкий покрутил головой:

— У, у. Водка — продукт кристально чистый. От нее только на хавчик по утрам пробивает. Голова не болит, душу не мутит, а вот утроба насытиться не может.

— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Грязнов. — Ладно. Водку я тоже пью.

— В таком случае по рукам?

— По рукам.

3

Георгию Щеглову, а в просторечье Герычу, было двадцать два года. Он никогда нигде не работал. Но вовсе не из-за того, что был лентяем, а просто потому, что судьба благоволила ему. Да-да, благоволила! Именно так Герыч расценивал тот простой факт, что всегда — сколько себя помнил — занимался лишь тем, что ему нравилось. Когда Герыч нуждался в деньгах, он просто брал в руки карандаш или кисть и начинал рисовать.

Еще в девятом классе он перерисовал всех одноклассников. Просто так, для удовольствия. И не его вина, что портреты пришлись одноклассникам по душе, и они рассчитались с Герычем за портреты «черным налом». Рисовал он всегда быстро, терпеть не мог корпеть неделями над холстом. В тот раз он получил (именно так — получил, а не «заработал»!) за неделю больше, чем его мать зарабатывала за месяц.

С тех пор Герычу везло всегда. В институте его привлекли к рисованию плакатов. Конечно же с ним не расплачивались деньгами, но Герыч всегда знал, что зачет он сдаст с первого раза, да и экзамен не завалит. С ним расплачивались «духовной натурой» — так он сам это называл.

Когда денег понадобилось много (нужно было модно одеваться, водить девушек в рестораны и ночные клубы ну и так далее), откуда ни возьмись появился Николаич и предложил ему заняться искусством граффити. Это дело сразу же пришлось Герычу по душе. Но на этот раз за удовольствие порисовать ему платили живые деньги! Да такие, какие ему до сих пор даже не снились!

Таким образом, Георгий Щеглов чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Но, как говорится, ничто не вечно на земле, особенно человеческое счастье. Когда началась вся эта история с Андреем Черкасовым, Герыч не принял ее всерьез. Ну да, у Андрея погибла подружка. Ну и что? А вот Герыч за неделю до этой трагедии расстался со своей подружкой. Она просто позвонила ему и сказала: «Мне с тобой было хорошо, но больше мы встречаться не будем. Ты меня утомил. Прощай». И положила трубку. И что? Вешаться теперь, что ли?

Главное-то осталось: краски и возможность рисовать. Да и странной они были парой — Андрей и Тая. Настолько странной, что Герыч еще в первые дни их знакомства уже почувствовал — добром этот роман не кончится. Да все это чувствовали! А теперь вдруг стали прятать от Андрея глаза и мужественно молчать в его присутствии. Вместо того чтобы отвлечь друга от беды, показать ему, что жизнь-то продолжается!

Вот из-за такого гнусного поведения все и случилось. Андрей зациклился на своей беде и постепенно, не без помощи родньдх и близких, превратился в психопата.

И ладно бы только сам Андрей из-за этого пострадал. Так ведь нет! Пострадало дело! Именно из-за черкасовского психоза бритоголовые проходу не давали художникам. Именно из-за этого сам Герыч, вместо того чтобы разрисовывать стены, сидел сейчас дома и в пятый раз пересматривал какой-то дурацкий сериал.

И тем не менее Герыч продолжал считать Андрея своим другом. Пусть непутевым, пусть съехавшим с катушек — но все же другом. И когда Андрей позвонил ему и попросил помочь, Герыч, не раздумывая, согласился. Дело в том, что в плане дружбы у Георгия Щеглова был настоящий пунктик: он считал, что дружба — это святое. В его иерархии ценностей дружба стояла на третьем месте после любви к матери и любви к родине. Герыч бы не слишком сильно расстроился, если бы кто-нибудь упрекнул его в том, что он плохой ученик, неважный родственник или непостоянный любовник. Но если бы кто-нибудь сказал Герычу, что он плохой друг — расстройству и негодованию Герыча не было бы границ.

Буквы. Все дело в буквах. Часто люди даже не смотрят на рисунок, они выхватывают взглядом лишь буквы. Все остальное для них — просто фон. Герыч уже пять минут бился над шрифтом. По идее, он должен был использовать готический шрифт. На бумаге этот шрифт смотрелся уместно, но когда Герыч стал переносить его на стену, этот чертов шрифт никак не хотел укладываться в композицию. Он просто противоречил замыслу рисунка, портил его интонацию. Будь на его месте Гога, он бы плюнул на все эти нюансы и давно бы закончил работу. Но, во-первых, Гога лежал в больнице с гематомой мозга. А во-вторых, Герычу никогда не нравился стиль Гоги. Его тошнило от той вычурной аляповатости, которую Гога называл граффити. Ни стиля, ни интонации, ни ритма!

Об этом (или примерно об этом) думал Герыч, когда его окликнул высокий пожилой незнакомец.

— Эй, парень! Слышишь, к тебе обращаюсь!

Голос у незнакомца был зычный и властный. Такой голос нельзя не услышать, даже когда он просто шепчет. Герыч обернулся, посмотрел на пожилого (высокий, широкоплечий, с седоватыми висками и нагло прищуренными глазами) и презрительно процедил:

— Ну? Чего вам?

— Тебе помочь? — странно спросил незнакомец.

Герыч даже подумал, что осЛышался.

— Чего? Чего? — спросил он, не стирая с лица презрительную гримасу.

— Я говорю: ты так стараешься, что мне тебя жалко стало. Может, я тебе фон раскрашу? У меня в школе по рисованию пятерка была.

Фон раскрасит! Ну и наглец. Герыч оглядел рослую фигуру незнакомца сочувственным взглядом, фыркнул и надменно произнес:

— Иди-ка ты своей дорогой, дядя.

Но дядя и не думал уходить. Вместо этого он достал из кармана удостоверение, раскрыл его и сунул в лицо Герычу.

— Александр Борисович Турецкий, — представился он. И совсем уж глумливо добавил: — Прошу любить и жаловать.

Герыч прищурился на удостоверение. Буковки были мелкие, а пластиковая обложка бликовала на солнце. По мере того как Герыч разбирал эти мелкие буковки, лицо у него становилось все растерянней и растерянней.

— Из Генпрокуратуры? — наконец пролепетал он. — А что я сделал?

— Надеюсь, ничего плохого, — весело сказал Турецкий. — Мы можем поговорить?

— Да, но… Я сейчас немного занят.

— Ничего, я подожду. — Александр Борисович окинул взглядом рисунок Герыча и сказал: — А красиво у вас это выходит! Ярко, энергично, как у экспрессионистов. Вот только буквы все портят. Готический шрифт здесь не совсем уместен.

— А вы что, художник? — ревностно спросил Герыч. Ему было неприятно, что какой-то безмозглый следователь видит все под таким же углом зрения, что и он.

— Скорее, критик, — ответил Турецкий. — Мне постоянно приходится иметь дело, с «художниками». Вот только в галереях их картины не выставляются.

— А где выставляются? — машинально спросил Герыч.

— Да много где. В криминальных газетах, в учебниках по судебной экспертизе… Кстати, ты давай работай, у меня времени в обрез.

Герыч насупился и бросил флакон в рюкзак.

— Что-то мне расхотелось, — пробурчал он.

— Выходит, я испортил великий шедевр? Ай-яй-яй. Никогда себе этого не прощу. Представляю, что было бы, если б какой-нибудь следователь заявился к Леонардо да Винчи и помешал ему писать Мону Лизу. Не знаю, как Леонардо, а человечество бы от этого много потеряло.

— Черт! Скины! — завопил вдруг Герыч и, вылупив глаза, ткнул пальцем в сторону глухого переулка за спиной у Турецкого.

Александр Борисович быстро оглянулся. Переулок, однако, был пуст.

— Где скины-то? — спросил, он, поворачиваясь, и тут же, еще не договорив фразу, понял свой просчет.

Герыч несся по улице, как вихрь. Рюкзак бил его по спине и, казалось, подгонял — быстрее, быстрее, быстрее.

— Черт бы тебя побрал, парень! — выругался Турецкий и припустил вслед за художником.

Герыч слыл хорошим бегуном. По крайней мере, в недавней схватке со скинами ноги буквально спасли ему жизнь. Александр Борисович бегуном не был. Ни хорошим, ни плохим. Но чувство долга придало ему сил. К тому же у Турецкого, в отличие от его молодого соперника, за спиной не было рюкзака с красками. Он бежал налегке (если, конечно, не брать в расчет груз прожитых лет, который в последнее время все больше и больше тяготил «важняка»).

Итак, они бежали. Герыч — впереди, подобно богу Гермесу, обутому в крылатые сандалии. Турецкий — сзади, подобно знаменитой черепахе, которая не столько бежала, сколько ползла, но которую по непонятной причине никак не мог обогнать Ахилл.

«Только бы не развалиться», — думал, хрипя и обливаясь потом, Александр Борисович. И еще: «Все! К черту! С завтрашнего дня бросаю курить!»

О чем думал Герыч, нам неизвестно, однако, пробежав стометровку, он вдруг споткнулся о кирпич, валяющийся на дороге, и, пластом рухнув на асфальт, еще метра два проехал на животе, обдирая до дыр куртку и колени джинсов.

Нагнав распростертого на асфальте противника, Турецкий поставил ногу ему на поясницу. Затем, болезненно сморщившись и схватившись рукой за правый бок, хрипло проговорил:

— Ну все, приятель. Аллее!

4

Герыч слабо застонал, и при звуках этого немощного стона в душе у Александра Борисовича внезапно проснулась задремавшая на время кросса совесть.

— Ох, черт! Прости!

Он наклонился к поверженному противнику и помог ему подняться на ноги.

— Пойдем-ка сядем, марафонец.

— Куда?

— Да вот хоть сюда, на ящик.

Они сели на ящик. Турецкий достал из кармана сигареты, но, секунду поколебавшись, убрал их обратно. Потом повернулся к Герычу и, все еще тяжело дыша, сказал:

— Никогда так больше не делай.

Граффер нагловато усмехнулся:

— Почему?

— Потому что это невежливо. И потом, я мог заработать инфаркт.

— Нечего тогда было гнаться.

— Незачем было убегать.

Мужчины посмотрели друг на друга и заухмылялись с таким выражением, как будто ничего смешнее в жизни не видели.

— Вам повезло, что я споткнулся, — сказал Герыч.

— Согласен. И тем не менее я тебя поймал. Итак, начнем разговор. И начнем мы его с самого главного, пока ты снова не удрал.

— Попробуйте.

— Твоему другу, Андрею Черкасову, угрожает беда.

— Не понимаю, о ком вы говорите.

— Н-да, — задумчиво протянул Турецкий. — Я считал, что ты ему действительно друг. А ты, я вижу, только о себе печешься.

Герыч вспыхнул.

— Что за бред! Когда это я о себе пекся?

— Ты боишься, что у тебя будут неприятности из-за Андрея, поэтому не хочешь о нем говорить. А между тем речь идет о его жизни. Но ты, вместо того чтобы помочь Андрею, сидишь тут, поджав хвост от страха за собственную шкуру, и…

— Бред! Мне плевать на себя! Я об Андрее забочусь! Если я скажу вам, где он, вы тут же его…

Герыч осекся и, испуганно выпучив глаза, закрыл рот ладонью. Но было поздно^Он проговорился.

— Может быть, я и ошибаюсь, — сказал Турецкий, словно не заметив его оговорки. — Может быть, ты и вправду хороший друг. В таком случае слушай внимательно: я знаю, что вы боитесь питерскую милицию. И догадываюсь о причинах этого страха. Но я приехал сюда из Москвы. Можешь считать, что у меня нет никакой личной заинтересованности в этом деле. — Александр Борисович вздохнул и добавил: — За исключением тревоги за жизнь Андрея. Если его убьют, я буду упрекать в этом прежде всего самого себя. Понимаешь?

Герыч недоверчиво посмотрел на Турецкого.

— На словах все гладко выходит, а на деле… — Внезапно взгляд его «прояснился». — Постойте… Подождите… Так вы тот самый Турецкий из Москвы?

Александр Борисович спокойно кивнул, словно эта загадочная реплика нисколько его не удивила:

— Да, я тот самый. Андрей уже знает обо мне?

— Ему про вас говорил профессор.

— Киренко?

— Да.

— Понятно. — Турецкий, чтобы заполнить паузу (гнать коней было опасно, парень мог снова замкнуться), достал-таки из кармана сигареты. Затем не спеша закурил.

— А вы с, каким заданием в Питер приехали? — спросил Герыч.

— Моя задача — борьба с молодежным экстремизмом в Санкт-Петербурге, — соврал Турецкий. — Можешь считать меня эмиссаром.

— Значит, вы сюда приехали бороться со скинами?

Александр Борисович кивнул:

— Угу.

— И как успехи?

— Успехи есть, — сухо и уверенно ответил Турецкий. — Я бы хоть сейчас прошелся по Питеру большим сачком и заковал в кандалы бритоголовых. Но мне не хватает доказательной базы. Мне не хватает тех сведений, которыми владеет Андрей.

Герыч все еще раздумывал. Турецкий продолжал давить:

— Если у меня не будет веских улик, этих негодяев отпустят на следующий же день после того, как я их задержу. И тогда они просто рассмеются мне в лицо. Но если я добуду улики — им никакие адвокаты не помогут. Уж это ты мне поверь. Тогда уже смеяться будем мы с вами.

Александр Борисович специально употребил этот оборот — «мы с вами». И не пожалел об этом. Лицо Герыча стало заметно мягче, он уже смотрел на Турецкого не таким отчужденным и недоверчивым взглядом.

— Возможно, я могу вам помочь. Я могу узнать… могу попробовать узнать, где сейчас Андрей.

Александр Борисович сурово качнул головой:

— Медлить нельзя. Итак уже упущено слишком много времени. Люди гибнут.

— Но скины уже несколько дней не нападают, — неуверенно возразил Герыч.

— Пока. Мне удалось договориться с их руководителями, но долго это продолжаться не может. Они не успокоятся, пока не поймают и не убьют Андрея. И это не только месть. Скины боятся, что я доберусь до него первым. И тогда им конец. — Александр Борисович затянулся сигаретой, выпустил лохматое облако дыма, пристально посмотрел на граффера сквозь дымную пелену и веско сказал:

— Думай, Георгий. Сейчас все зависит от тебя. И только от тебя.

Еще минута прошла в тишине. Долгая, томительная минута.

— Хорошо, — проговорил Герыч. — Я решил. Я приведу вас к Андрею.

— Отлично. Идем немедленно!

Турецкий вскочил со скамейки.

5

Настя Колманович, двоюродная сестра Андрея, несколько минут стояла перед зеркалом и разглядывала свое лицо. Лишь вдоволь наглядевшись, она соизволила наконец скинуть туфельки и пройти на кухню, где Мария Леопольдовна уже готовила для нее кофе. Судя по довольному выражению Настиного лица, она осталась вполне удовлетворена осмотром.

На кухне пахло кофе и пирожками. Настя с удовольствием втянула трепетными, тонкими ноздрями этот аромат, улыбнулась и спросила:

— Теть Маш, а когда Андрей вернется?

Мария Леопольдовна стояла к Насте спиной, поэтому девушка не увидела, как цепенело ее лицо.

— Скоро, — тихо проговорила Мария Леопольдовна. — Уже скоро.

— Как у него дела? Получил первый приз?

— Первый приз? — Женщина обернулась и удивленно посмотрела на Настю.

— Ну да, — кивнула та. — Он ведь на конкурс художников-графферов уехал. Или… нет?

— Ах, да, — так же тихо сказала Мария Леопольдовна. Кивнула и выдавила из себя улыбку: — Конечно, на конкурс.

— Долго у них что-то конкурс длится, — недовольно нахмурилась Настя. — Не понимаю, чего там раскрашивать, в этой Ялте? Горы, что ли?

— Не знаю, Настенька. Не знаю.

Мария Леопольдовна поставила на стол две чашки кофе. Настя отметила про себя, что за последние дни тетя здорово сдала. Лицо ее, и до того довольно худое, осунулось еще больше. Морщины избороздили лоб и щеки. А взгляд у тети Маши стал какой-то потерянный. Словно она забыла, зачем живет на свете. Да и с волосами был непорядок: седоватые локоны выбились из прически и торчали во все стороны.

— Теть Маш, а вы случайно не болеете?

— А что? — слабо улыбнулась Мария Леопольдовна. — Я так плохо выгляжу?

— Нет, но… — Настя пожала плечами. — Вам надо побольше бывать на свежем воздухе.

— Не знаю, Настенька, поможет ли.

— Конечно, поможет! На свежем воздухе кровь насыщается кислородом, и кислород через кровь питает кожу. Я про это в «Космо» читала. Неужели Андрей вам не рассказывал? Он ведь у нас такой начитанный!

Настя усмехнулась, ожидая улыбки и от тети Маши. Однако та вдруг погрустнела. Она устало опустилась на стул, взяла чашку обеими руками и стала пить кофе маленькими глоточками.

— Вы прямо как маленький ребенок пьете, — засмеялась Настя. — Ой, кто это?

Из прихожей донеслись мелодичные переливы дверного звонка.

— Кажется, к вам гости, теть Маш?

— Кажется, да.

— Хотите, я сбегаю открою?

— Если тебе не сложно, Настенька.

Настя поставила чашку и упруго поднялась со стула. В движениях ее стройного, гибкого тела было что-то кошачье.

В прихожей было темно, но свет Настя решила не включать. Она повернула ручку замка и открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в модной куртке и стильном берете. Не сказать, чтобы красавец, но и далеко не урод. Настя приосанилась и выпятила вперед роскошную грудь.

— Вам кого?

Молодой человек улыбнулся, прищурив серые глаза:

— Здравствуйте! Мне бы Марию Леопольдовну. Она здесь?

— Да. Проходите.

— Ой, а я не один, — весело сказал сероглазый. Он посмотрел куда-то вбок и качнул головой в сторону двери. Появились еще два парня. Эти были пострашнее первого, да и одеты похуже. Оба в дурацких бейсболках. Один бледный, худой и длинный. Второй, наоборот, приземистый и толстенький, с дурацкими тонкими усиками, которые совершенно не шли к его щекастой физиономии. Бледный ей совершенно не понравился. Во-первых, он держал во рту спичку и вальяжно ее пожевывал, что было верхом пошлости. Во-вторых, он таким сальным и наглым взглядом окинул аппетитную фигуру Насти, что ее слегка покоробило.

— А вы…

— Мы друзья Андрея, — сказал сероглазый пана стул, взяла чашку обеими руками и стала пить кофе маленькими глоточками.

— Вы прямо как маленький ребенок пьете, — засмеялась Настя. — Ой, кто это?

Из прихожей донеслись мелодичные переливы дверного звонка.

— Кажется, к вам гости, теть Маш?

— Кажется, да.

— Хотите, я сбегаю открою?

— Если тебе не сложно, Настенька.

Настя поставила чашку и упруго поднялась со стула. В движениях ее стройного, гибкого тела было что-то кошачье.

В прихожей было темно, но свет Настя решила не включать. Она повернула ручку замка и открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в модной куртке и стильном берете. Не сказать, чтобы красавец, но и далеко не урод. Настя приосанилась и выпятила вперед роскошную грудь.

— Вам кого?

Молодой человек улыбнулся, прищурив серые глаза:

— Здравствуйте! Мне бы Марию Леопольдовну. Она здесь?

— Да. Проходите.

— Ой, а я не один, — весело сказал сероглазый. Он посмотрел куда-то вбок и качнул головой в сторону двери. Появились еще два парня. Эти были пострашнее первого, да и одеты похуже. Оба в дурацких бейсболках. Один бледный, худой и длинный. Второй, наоборот, приземистый и толстенький, с дурацкими тонкими усиками, которые совершенно не шли к его щекастой физиономии. Бледный ей совершенно не понравился. Во-первых, он держал во рту спичку и вальяжно ее пожевывал, что было верхом пошлости. Во-вторых, он таким сальным и наглым взглядом окинул аппетитную фигуру Насти, что ее слегка покоробило.

— А вы…

— Мы друзья Андрея, — сказал сероглазый парень. — Художники. Вот приехали из Ялты и сразу к вам. С весточкой от Андрея!

— Ну проходите, — сказала Настя и посторонилась, пропуская молодых людей в прихожую.

— Настена, кто там? — крикнула из кухни Мария Леопольдовна.

— Друзья Андрея! Из Ялты! — ответила Настя и затем обратилась к парням: — Разувайтесь здесь. Тапочек на всех не хватит, но здесь теплые полы. Проходите на кухню.

— А мы вас не стесним? — спросил сероглазый парень, весело глядя на Настю.

Глаза у него определенно были красивые. Да и сам молодой человек был ничего. Его немного портил рот — он был узкий, тонкогубый и длинный. Но даже в этом был определенный шарм.

Настя улыбнулась парню и Собралась сказать в ответ что-нибудь остроумное, но тут он стянул с головы берет, и она обомлела. Парень был лысый. То есть совершенно! Но еще больше она обомлела, когда два других парня тоже сняли свои бейсболки. В прихожей стало на две лысины больше!

— Это что? — сказала Настя и кивнула на лысины. — Так нынче модно?

— А то! — ухмыльнулся толстощекий с усиками. — Все художники так нынче ходят!

— Что-то я не замечала. Ну ладно, проходите.

Сероглазый и толстый прошли на кухню, а бледный замешкался в прихожей.

При виде молодых людей Мария Леопольдовна вскочила со стула и прижала руки к груди.

— С Андреем что-нибудь случилось? — воскликнула она взволнованным голосом.

Сероглазый улыбнулся и покачал головой:

— Нет. Пока. Нам надо срочно с ним поговорить. Это вопрос жизни и смерти.

— Но… разве вы не от него?

— Мы не виделись несколько дней. Так уж получилось. Наши пути разошлись.

Мария Леопольдовна опустила взгляд и вдруг вздрогнула. На руке у толстяка она увидела бледную татуировку. Это был лиловый крест с загнутыми краями. Почти как фашистская свастика, только изгибы более плавные. Толстяк проследил за взглядом женщины и небрежно спрятал руку в карман. Мария Леопольдовна медленно подняла глаза. Лицо ее стало еще бледнее, темные глаза широко распахнулись.

— Так это вы… — тихо проговорила она. — Так это из-за вас он прячется?

Толстяк достал из кармана руку и ощерился:

— Догадливая старуха! Да, Димон?

— Заткнись, болван, — недовольно поморщился сероглазый.

Однако было поздно. И Мария Леопольдовна, и Настя с ужасом смотрели на руку толстяка. Но напугала их не лиловая татуировка, а нож, который толстяк сжимал в жирных пальцах.

— Что ж, тем лучше, — смягчился неожиданно сероглазый. — Теперь можно расставить все точки над «и». Дело в том, Мария Леопольдовна, что ваш сын, ваш Андрей, задолжал нам большую сумму денег. Мы давали ему отсрочку, но срок ее истек. Мы не хотим ему зла, но нам необходимо с ним поговорить. Деньги были не наши, и теперь его долг повесят на нас.

— Деньги… — рассеянно пробормотала Мария Леопольдовна. — Какие деньги? За что?

— Карточный долг, — деловито сказал толстяк. — А карточный долг — святой!

Вдруг Настя, до сих пор молча стоявшая у дверного косяка, вскинула руки и гневно крикнула:

— Крутые нашлись, да? Покруче вас друзья найдутся! Вы не знаете, с кем имеете дело, уроды поганые!

Сероглазый повернулся к ней, смерил ее холодным взглядом и сухо произнес:

— Успокойся, девочка. Или будет плохо.

— Это тебе будет плохо, шпана подзаборная! А ну пошел отсюда вон! И жирного своего забери! Я кому говорю!

Настя, как мегера, вцепилась толстяку в рукав куртки и рванула его в сторону выхода. Она была сильной и рослой девушкой, и толстяк едва не потерял равновесие.

Сероглазый слегка отвел правое плечо назад и вдруг ударил Настю кулаком по лицу. Глухо охнув, она отлетела к стене и с тихим стоном сползла на пол. Из носа на подбородок потекла струйка крови.

Мария Леопольдовна негромко вскрикнула. Сероглазый мгновенно повернулся к ней и процедил сквозь зубы:

— Я ее предупреждал. Будете кричать — мой друг выпотрошит девчонку, как свинью.

В подтверждение этих слов толстяк присел рядом с Настей и поднес к ее горлу нож.

— Что я должна делать? — дрогнувшим голосом спросила Мария Леопольдовна.

— Раздеться и встать в позочку, — ухмыляясь, выдал толстяк.

Зрачки женщины расширились от ужаса. Сероглазый слегка покраснел. Он откашлялся в кулак и тихо сказал:

— Я прошу прошения за моего коллегу. У него было тяжелое детство. — Затем повернулся к толстяку и бросил: — Следи за базаром.

Настя вытерла кровь с подбородка, насупилась и с ненавистью произнесла:

— Мои друзья найдут вас… Слышишь, ублюдок? Считайте, что вы оба уже трупы. И тот, в прихожей, тоже.

Костырин посмотрел на нее пристально и серьезно. Раздал узкие губы и хрипло проговорил:

— Смелая девочка, вся в брата. И, увы, такая же глупая. Лучше тебе молчать, малышка. Из-за твоей невоздержанности может пострадать Мария Леопольдовна. Если вы не поможете нам встретиться с вашим сыном, эту милую девушку ждет большая беда.

— О-очень большая! — весело подтвердил толстяк. — Сантиметров этак на двадцать!

— Если через лупу смотреть, — усмехнулась Настя окровавленными губами. — С десятикратным увеличением.

— Настя! — с горечью в голосе сказала Мария Леопольдовна. — Не спорь с ними. Ты же видишь, они не намерены шутить.

Настя фыркнула:

— Да плевать я на них хотела.

Толстяк посмотрел на Костырина. Тот кивнул в ответ. Толстяк повернулся к Насте, быстро схватил ее за волосы и, чиркнув ножом, отсек толстую длинную прядь. Настя хотела закричать, но толстяк ткнул ее кончиком ножа в горло. Настя замерла. В том месте, куда уткнулся нож, выступила капелька крови.

— Теперь ты видишь, что мы не шутим? — спокойно спросил Настю Костырин.

— Теперь — вижу, — ответила она сдавленным голосом.

— Вот и хорошо. Сейчас я дам вам ручку и бумагу. И вы напишете то, что я вам скажу.

Костырин достал из кармана лист бумаги и ручку и положил их перед Марией Леопольдовной.

— И помните, — холодно сказал он, — если вы выкинете какой-нибудь фокус, я сделаю из вашей племянницы ремни. Но сначала отдам ее на обработку моим друзьям. Они знают, как доставить удовольствие девушке с помощью нехитрых приспособлений.

— Это точно! — отозвался толстяк. — И в секс-шоп бегать не придется! Бутылка и нож в руках профессионала способны делать настоящие чудеса!

Он раскрыл пасть и засмеялся таким смехом, что у Марии Леопольдовны похолодело внутри.

6

Кабинет банкира Владимира Геннадьевича Кожина не изменился с тех пор, как в нем побывал Дмитрий Костырин. Тот же портрет президента на стене, та же фотография мэра на столе. Тот же кожаный диван, те же мягкие кресла, в одном из которых восседал хозяин кабинета, а в другом — его гость, ветеран и политик Кирилл Антонович Садчиков. Коллеги пили коньяк, закусывая его тонко нарезанным лимоном, и беседовали.

Садчиков пришел час назад. И за этот час коллеги многое успели обсудить. Теперь они подошли к главному вопросу сегодняшнего дня, к тому, что им обоим было неловко и неприятно обсуждать.

— Кирилл, мы не можем рисковать, — говорил бархатным баритоном Кожин. — Слишком многое поставлено на карту. Если они ухватятся за ниточку, то легко размотают клубок. И тогда нам с тобой непоздоровится.

— Это я и без тебя понимаю, — мрачно ответил Садчиков. — Лучше скажи, что ты предлагаешь?

Кожин повертел бокал вхоленых загорелых пальцах и сказал:

— Я считаю, что мы должны подстраховаться.

Садчиков прищурился:

— На что ты намекаешь?

— Сам знаешь на что.

— Ты хочешь ликвидировать Костырина?

Кожин улыбнулся и кивнул:

— Именно.

Кирилл Антонович задумчиво потер пальцем белесый шрам, четко проступающий на багровом вспотевшем лбу.

— Вряд ли это понравится Костырину-старшему, — сказал он наконец. — Генерал в последнее время и так не в себе.

— Генерал будет помалкивать. Он сам по уши в дерьме.

— Генералы — люди непредсказуемые.

— Напротив, — возразил Кожин. — Генералы — самые сговорчивые люди на свете. Особенно с тех пор, как погоны пошли на продажу.

Говоря «погоны пошли на продажу», Владимир Геннадьевич Кожин конечно же выражался не в буквальном, а в переносном смысле. Имея в виду продажность некоторых генералов, которые всегда готовы поменять честь мундира на что-нибудь более выгодное и осязаемое.

— Не знаю, не знаю, — проговорил Садчиков. — Дмитрий — хороший парень. Он мне почти как сын.

— Хороший. Кто спорит? Мне он тоже всегда нравился. У него есть воля и хватка. И есть харизма. Но он допустил оплошность. Большую оплошность! Посуди сам: где гарантия, что он не расколется, если его хорошенько прижмут к ногтю?

— Но ведь его еще не прижали. И потом, этот парень-граффер до сих пор в бегах.

Банкир Кожин отхлебнул коньяк и сухо сказал:

— Ты меня удивляешь, Кирилл. Когда прижмут — будет уже поздно. Мне ли тебе об этом говорить? Даже если ты выйдешь сухим из воды, на будущее в качестве большого политика тебе рассчитывать больше не придется. А если дело приобретет огласку, как обещал этот хлыщ из Генпрокуратуры, тогда и на партии можно будет поставить крест. Слишком многое поставлено на карту, Кирилл… Слишком многое.

Садчиков вновь потер шрам и мучительно поморщился.

— Да, ты прав. И все же — не по душе мне это дело. Очень не по душе.

Банкир пожал плечами:

— Мне тоже не по душе. Я ведь не палач. Но иногда приходится делать неприятные вещи. Если хочешь, я возьму реализацию на себя.

Садчиков покачал головой:

— Нет. Дмитрий — мой воспитанник, я все сделаю сам. Тут нужно действовать с умом. Дима хитер как лис. А после прокола с мальчишкой-граффером он стал еще хитрее.

— Справишься?

— Справлюсь, не волнуйся. А ты держи на мушке генерала. Денег не жалей.

— Не буду, — пообещал Кожин. Он поднял бокал. — Ваше здоровье, коллега!

7

Садчиков был далеко не маленького роста, но рядом с громилой Бутовым выглядел почти подростком.

— Садись, Бутов. Выбирай, где тебе удобнее.

— А можно я в кресло сяду, Кирилл Антонович?

— Садись.

Бутов сел и вытянул перед собой длинные, обутые в тяжелые ботинки ноги. Они занимали почти пол-кабинета.

«Ну и верзила», — подумал Садчиков. После того как Бутов уселся (уменьшившись, таким образом, в росте на пол метра), Кирилл Антонович почувствовал себя немного комфортнее. Он обошел стол и уселся на свое место.

— Э-э… Прости, но я что-то забыл, как тебя зовут.

Бутов улыбнулся, обнажив крупные щербатые зубы:

— Зовите просто Бутов. Или Бут. Мне так больше нравится. Звучит почти как Буч. Так звали Брюса Уиллиса в «Криминальном чтиве».

— В «Криминальном чтиве»? — не понял Садчиков. — А, ты про кино?

— Ну да, — кивнул Бутов.

Кирилл Антонович усмехнулся:

— Любишь кино, да?

— Не всякое. Только толковое. «Бумер» три раза пересматривал. И «Бригаду» видел. Только в «Бригаде» все фуфло и лажа. Реальные пацаны в таких польтах не ходят. Это все красивости.

— Гм… Значит, ты синефил.

— Чего?

— Кинолюб.

— А, ну-да.

Садчиков достал из стола бутылку виски и два стакана. Разлил виски, пододвинул один стакан Бутову.

— Я вообще-то виски не очень… — начал было тот, но вспомнил, где находится, и замолчал.

— За наше дело! — сказал Садчиков.

— За наше дело! — горячо поддержал его Бутов.

Они чокнулись. Бут выхлебал свою порцию залпом.

Кирилл Антонович ополовинил стакан и поставил его на стол. Глаза у Бутова заблестели, по щекам разлился румянец.

— Ты читал устав объединения «Россия для русских»? — спросил его Кирилл Антонович.

— Конечно! Только у меня это… память не очень. Я наизусть не помню.

— Ничего страшного, — успокоил громилу Садчиков. — Так вот, Бут, в уставе записано, что главное для любого члена объединения — это общее дело. И если общему делу что-то угрожает, каждый член обязан пожертвовать всем, что у него есть, но партию спасти!

— Да! Я это помню!

— И еще там написано, что если на пути у объединения появилось препятствие, то святой долг каждого члена партии сделать все от него зависящее, чтобы это препятствие исчезло. Так или не так?

— Так! — пафосно кивнул Бутов и сглотнул от волнения. Он понимал, что разговор этот — чрезвычайный, и был страшно польщен тем, что с ним так серьезно разговаривают. К этому добавлялось и огромное уважение, которое он испытывал к Садчикову, который служил в Афгане, был героем, он по-настоящему — десятками, а может, даже сотнями! — мочил черномазых недоумков.

Садчиков наморщил лоб и задумчиво продолжил:

— Дело в том, Бут, что сегодня для тебя настал решающий момент.

— Решающий?

Садчиков кивнул:

— Да. Сегодня предстоит выяснить, чего ты стоишь в роли защитника интересов русского народа. Судьба объединения в твоих руках!

Бутов посмотрел на шрам, украшавший лоб Садчикова, и снова сглотнул:

— Правда? А что я должен сделать?

— Ты готов выслушать?

— Да!

— И готов исполнить то, что потребует от тебя объединение? Не отвечай сразу, Бут, подумай. Это очень важно. От этого зависят жизни многих истинно русских людей.

Бутов для проформы изобразил задумчивость (он все понимал слишком буквально, и если его попросили подумать, он обязан был подумать) и затем выпалил:

— Я готов! Что нужно делать?

— В наших рядах появился предатель, Бут. Крыса! Он работает на милицию. Сливает им информацию. Он стучит обо всем, что мы делаем. Он хочет упрятать нас за железную решетку. Как псов. Как рабов.

— Ра… рабов?

— Да. У него есть досье на всех наиболее активных и действенных членов организации. В том числе и на тебя.

Бутову польстило, что его имя было в списке активных и действенных, однако одновременно он не на шутку встревожился. За решетку ему не хотелось.

— Нужно убрать этого предателя! — жестко сказал Садчиков. — Ликвидировать его! Убрать с дороги партии, пока он не наделал гадостей! — Он замолчал, пристально посмотрел на Бутова и сказал: — Как думаешь, сможешь?

— Я?

Садчиков важно кивнул:

— Ты, Бут. Для этого дела нужен человек сильный, решительный и надежный. Мы долго совещались, прежде чем остановились на твоей кандидатуре. Ты — лучший!

Бутов перевел дух.

— Я должен его замочить? — сказал он севшим голосом.

Садчиков, по-прежнему пристально глядя Бутову в лицо, кивнул:

— Да.

— А… как?

— Это мы обговорим. Мы обставим все так, что тебе ничего не будет угрожать.

— Ну хорошо, — неуверенно произнес Бутов. — Тогда я согласен. А кого надо замочить? Кто крыса?

— Его фамилия Костырин. А зовут Дмитрий.

Бутов кивнул и повторил:

— Костырин. Дмитрий. А кто он та… — Вдруг Бутов осекся. И без того лошадиное лицо его вытянулось еще больше. — Ко… Костырин? — заикаясь, повторил он. — Че-то я не догнал. Как Костырин? Почему Костырин?

— Ты все понял правильно, Бут. Дмитрий Костырин — предатель и враг. Нам стоило огромных трудов вычислить его.

Бутов отупело смотрел на Садчикова.

— Но ведь он… наш вождь. Он не может быть предателем.

— В тот-то и дело, Бут, в том-то и дело. Костырин предал нас. Он предал тебя, меня и всех наших братьев по оружию. Посуди сам: кто привел в нашу организацию этого граффера?

— Печального Скина?

— Да.

— Вообще-то его привел Костырин.

— Вот именно. Он приблизил к себе этого ублюдка, вместо того чтобы выделять своих парней. Если честно, то я давно рекомендовал назначить тебя на должность секретаря партии. Но Костырин был против. Он говорил, что ты полезен только в роли «живой машины». А вот для новичка граффера он сразу сделал исключение. Так?

— Вообще-то… да.

— Он называл его своим другом?

— Точно, называл. — Бутов подозрительно прищурился. — Я сейчас начинаю вспоминать… Однажды они заперлись в кабинете Ди… то есть Костырина. И что-то долго там обсуждали. И еще, Костырин не хотел меня слушать, когда я говорил ему, что графферу нельзя доверять. Это ведь тоже признак, да?

Садчиков грустно кивнул:

— Да. Костырин хитер. Но от такого наблюдательного парня, как ты, его мелкие промахи не укрылись.

— Это точно! Черт! — Бутов хлопнул себя по коленке. — А ведь я и раньше его подозревал! Честное слово, Кирилл Антонович! В нем всегда было что-то… подозрительное. Например, эти его дурацкие философии.

Садчиков поднял брови:

— Философии?

— Да! Он даже нас заставлял их читать. Ницше, потом этот как его… Шестин? Или Шестов? Да, Лев Шестов! Название еще у книги такое сложное… как же его… Типа «Апофигей» и что-то там еще…

— «Апофеоз беспочвенности»?

— Во! Точно!

Садчиков тяжело вздохнул:

— Этого и следовало ожидать.

Теперь уже глаза Бутова сверкали неприкрытой злобой и мстительностью.

— То-то он так с этим граффером спутался! Про картинки художественные с ним разговаривал. Я сразу понял: что-то тут не так.

— И ты был прав, — кивнул Садчиков. — Черкасов, которого вы прозвали Печальным Скинхедом, был у Костырина связным. Костырин передавал ему информацию о нашей организации, а тот доносил ее до ментов. Так, в паре, они и работали.

Бутов сокрушенно покачал головой:

— И много наших они успели сдать?

— Да, Бут, много. Но вся эта информация ничего не стоит, если нет свидетеля.

— Значит, нужно убрать Костырина и граффера, и все будет тип-топ? — догадался Бутов.

Кирилл Антонович облегченно кивнул:

— Я рад, что мне не пришлось объяснять тебе этих простых вещей. Ты ведь понимаешь, Бут, как тяжело мне с тобой обо всем этом говорить? Давай-ка лучше выпьем. За то, чтобы нервы у нас с тобой были крепкими, а дух — свободным и безжалостным к предателям.

Садчиков разлил виски по стаканам, и они выпили. Бутов хлопнул стаканом об стол и решительно спросил:

— Когда я должен это сделать?

— Чем скорей, тем лучше.

— В таком случае, пора обговорить детали.

8

Это было до смешного просто. Герыч спрятал Андрея Черкасова у себя в квартире. Ну то есть он его там не прятал. Андрей просто жил у Герыча. Пил чай, ел пельмени и смотрел телевизор, надев наушники. А когда кто-нибудь приходил, спускался в просторный, сухой и обитый деревом погреб.

Герыч настаивал на том, чтобы вообще не открывать дверь гостям. Однако Андрей возразил, что вечно закрытые двери квартиры могут насторожить друзей Герыча, навести их на опасные мысли. Поэтому Герыч вынужден был продолжать жить той жизнью, которой жил до сих пор. То есть принимать гостей-приятелей, большинство из которых были молодыми забулдыгами, закончившими художественное училище и теперь слонявшимися по Питеру в поисках непыльной работы. Но каждый раз Герыч спешил поскорее выпроводить очередного гостя, сославшись на важные дела. Либо вел его в близлежащий кабак, где угощал пивом за свой счет.

Но вернемся к погребу. Дело в том, что об этом погребе никто не знал. Отец Герыча и сам обнаружил его всего месяцев восемь назад, когда взялся перекрывать пол на кухне. До этого семья Щегловых прожила в квартире целых три года, даже не догадываясь о существовании этого подземного хранилища, доставшегося им в наследство от прежних хозяев квартиры, старичков Лившицев.

Обнаружив под листами ДСП люк, отец Герыча страшно обрадовался. Щеглов-старший был человеком с буйной фантазией и мгновенно вообразил себе огромный сундук с драгоценностями, припрятанный Лившицами до лучших времен. Мать Герыча, напротив, была напугана открытием. Имея столь же сильное воображение, как у мужа, она представила себе пару обнявшихся скелетов, вросших костями в земляной пол погреба.

Оба были не правы. Погреб, скорей всего, использовался Лившицами по назначению, то есть служил хранилищем для солений и консерваций.

— Вот уж никогда бы не подумал, что старые евреи солят огурцы на зиму, — заметил Щеглов-старший. А подумав, добавил: — Впрочем, почему бы нет? Все мы люди.

На этом вопрос о функциональном назначении подземного вместилища был исчерпан. Два месяца Щеглов-старший приводил старый погреб в порядок. Перекрыл подгнивший пол, подновил стены, прибил новые полочки и провел электричество. А в начале третьего месяца заболел крупозной пневмонией и спустя две недели умер в больнице от удушья. Мать Герыча, тяжело пережившая смерть мужа, уехала к сестре в Москву, оставив квартиру в полное распоряжение сына и взяв с Герыча обещание, что он будет навещать ее не меньше двух раз в месяц.

Таким образом Щеглов-младший стал полновластным хозяином двухкомнатной квартиры с кладовкой, антресолями и погребом.

Утро того дня, когда Герыч встретился с Александром Борисовичем Турецким, было не совсем обычным. Все началось в тот момент, когда Герыч и Андрей пили на кухне кофе.

— Что-то случилось, — сказал вдруг Андрей.

Несмотря на сносные условия существования, он выглядел изможденным. Лицо его, и без того худое, осунулось еще больше. Голубые глаза как бы выцвели. От носа ко рту пролегли две скорбные складки. Известие о гибели профессора Киренко надломило его. В том, что случилось, Андрей винил себя одного, и даже друг Щеглов не мог его уверить в обратном.

Герыч оторвался от чая и удивленно уставился на друга:

— Ты это о чем?

— Что-то нехорошо не душе, — устало ответил Андрей. — И сон дурацкий приснился.

— Ты прямо как моя бабушка, — усмехнулся Герыч. — У нее тоже было постоянно нехорошо на душе. И сны ей снились дурные. Она так и говорила…. — Тут Герыч состроил рожу, подражая бабушке, и, прижав к сердцу руку, вяло произнес, передразнивая ее же: — Ох, не к добру этот сон. Ох, не к добру. Чует мое старое сердце, что что-то случится.

Герыч убрал руку от груди и хохотнул.

Андрей поморщился:

— При чем тут твоя бабушка? Просто я чувствую, что с мамой что-то не в порядке. — Андрей задумчиво нахмурился, затем поднял взгляд на Герыча и твердо сказал: — Я ей позвоню.

— Эндрю, не будь дураком! Тебя же сразу вычислят! Ты же знаешь, кем работает дядя Костырина!

— Да, — задумчиво произнес Андрей. — Ты прав. Тогда я съезжу туда.

Герыч чуть не подавился булкой.

— Ты что! — воскликнул он, откашлявшись. — Они же тебя везде караулят! Ты только во двор войдешь, они тебя тут же сцапают!

Андрей покачал головой:

— Не сцапают. Я уже был там.

Герыч изумленно захлопал глазами:

— Когда?

— Два дня назад. Думал, может, мама выйдет в магазин. Два часа прождал.

— И что?

Андрей тяжело вздохнул и ответил:

— Ничего. Не вышла. — Он взял чашку, отхлебнул кофе и повторил еще более твердым голосом: — Я поеду туда. Я должен быть уверен, что с ней все в порядке.

— Так давай я съезжу, — предложил Герыч. — Точно! И как только нам с тобой раньше не пришла в голову эта светлая мысль?

Андрей посмотрел на друга и покачал головой:

— Нет. Я должен увидеть ее. Сам. Тогда я сразу пойму, все с ней в порядке или нет. Да и устал я прятаться, Герыч. Из-за меня Николай Андреевич погиб. Еще не хватало, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я найду того следователя из Москвы, про которого говорил профессор, и все ему расскажу.

— А вдруг он с ними заодно, этот твой следователь?

— Ну тогда мне конец, — пожал плечами Андрей и снова как ни в чем не бывало взялся за кофе.

— Ты туда сегодня пойдешь?

— Да.

Герыч задумался.

— Ну ты тогда хоть загримируйся, что ли. У моей матери есть пара париков. Один черный, другой рыжий. Сейчас принесу.

Андрей не стал возражать.

Вскоре он уже стоял у зеркала в темном парике и с усмешкой вглядывался в свое отражение.

— А тебе идет быть брюнетом, — заметил Герыч. — В лице сразу появляется что-то значительное. Я всегда говорил, что у брюнетов лица более оформленные. А у блондинов — какие-то расплывчатые. Тебе самому-то как?

— Юноша бледный со взором горящим, — насмешливо прокомментировал Андрей.

— Ничего. Наденешь темные очки и бейсболку, и тебя ни одна собака во дворе не узнает, не то что безмозглые скины. Хочешь, я пойду с тобой?

Андрей покачал головой:

— Нет. Твою физиономию они тоже знают. С тобой нас точно заметут.

— Да, ты прав. А может, и мне надеть парик?

— Угу. И будем мы с тобой, как два клоуна — Бим и Бом. Нет уж, я пойду один.

— Да, но…

— Возражения не принимаются, — оборвал друга Андрей. — И вообще, Герыч, тебе не о чем беспокоиться. В моей вылазке нет ничего опасного. Бритоголовые наверняка не ждут меня там. Они, наверно, думают, что я вообще смылся из города.

— Да, наверно, — нехотя согласился Герыч. — Но может, все-таки я…

— Нет, — пресек возражения Андрей. — Я иду один. И закроем эту тему.

Благородному Герычу не оставалось ничего другого, как смириться.

9

До своего дома Андрей добрался без проблем и приключений. Рабочий день был в разгаре, поэтому двор был пуст. Холодный ветер не позволил пенсионерам оккупировать скамейки, на которых они имели обыкновение собираться в теплую погоду, чтобы поиграть в домино или просто посудачить о жизни. Лишь какой-то алкоголик сидел с бутылкой пива у крайнего подъезда, закутавшись в шарф и поеживаясь на ветру.

С непривычки голова под париком вспотела и отчаянно чесалась. Андрей еще раз внимательно оглядел двор, сдвинул парик на бок и поскреб затылок пальцами. Затем, сунув руки в карманы, деловито направился к подъезду.

Лифт за несколько секунд домчал его до пятого этажа. Андрей специально поднялся натри этажа выше, чтобы не вызвать лишних подозрений. Скины ведь могли караулить его и в подъезде.

Выйдя из лифта, он некоторое время постоял на площадке, прислушиваясь к тишине. Затем стал медленно спускаться вниз. Шаг за шагом, пролет за пролетом. Эхо от шагов гулко разносилось по подъезду, и от этого Андрею делалось еще тревожнее.

Четвертый этаж… Третий…

До напряженного слуха Андрея донеслось Негромкое покашливание. Он остановился и прислушался. Так и есть. На площадке второго этаже кто-то был.

Что делать? Спускаться или не спускаться? Сделать вид, что ничего не происходит? А может, просто сбежать? — Эти вопросы вихрем пронеслись в его голове. Сердце билось, как у затравленного зверя. Волосы под париком вспотели еще больше, и кожа на голове отозвалась нестерпимым зудом. Поразмыслив несколько секунд, Андрей решил спускаться дальше. Человек, стоявший на площадке второго этажа, наверняка слышал его шаги. И если он сейчас сбежит, этот человек сразу что-то заподозрит.

Скрепя сердце Андрей стал спускаться. Ноги у него онемели и словно бы зажили отдельной от тела жизнью. Шаг за шагом — мерно и спокойно — вышагивали они по гулким ступенькам. И вот уже Андрей увидел спину незнакомца. Его темный силуэт четко выделялся на фоне бледного квадрата окна.

От волнения у Андрея перехватило дыхание, однако он не остановился. Шаг, еще шаг… И тут незнакомец обернулся. И в следующий момент у Андрея отлегло от сердца. Это был сосед Ваня Ахметьев, семнадцатилетний балбес и недотепа, которого вышибли из школы год назад и который до сих пор болтался без дела, не желая выбирать между двух зол — заводом и училищем. Комплекция у Вани была, как у борца сумо, рост, как у хорошего баскетболиста, а мозги, как у четырнадцатилетнего подростка.

— Привет! — машинально произнес Андрей.

— Здравствуй… те, — слегка заторможенно отозвался Ваня. Сигарета повисла у него на губе.

Только тут Андрей вспомнил, в каком диковинном виде он предстал перед соседом. Он стянул с носа очки и, заставив себя непринужденно улыбнуться, сказал:

— Что, своих не узнаешь, чел?

— Э-э… Андрюха? Ты, что ли?

— Ну.

Физиономия Вани расплылась в улыбке:

— Вот, блин! А я тебя не узнал. Ты че, имидж сменил?

— Ага. Нравится?

Ваня с любопытством уставился на соседа.

— Ну… типа ничего, — протянул он. — Только не пойму, че с тобой не так.

— Дурила! — весело сказал Андрей. — Я башку перекрасил.

— А-а! — засиял Ваня. — То-то я смотрю… — Он прищурился и посмотрел на чернявую шевелюру Андрея круглыми от восторга глазами. — Слушай, а нормально!

— Сам знаю. Маманю мою сегодня не видел?

Ваня покрутил головой:

— Не-а. Там у вас из двери записка какая-то торчит.

— А ты давно здесь стоишь?

— А хрен его знает. Три сигареты уже выкурил. Там у меня, понимаешь, предки отношения выясняют. Я и смылся, чтоб под горячую руку не попасть.

— Ясно. Ну ладно, бывай.

— Пока!

Ваня, удивление которого уже сошло на нет (вот они, преимущества флегматичного характера и отсутствия воображения), снова отвернулся к окну и запыхтел дешевой вонючей сигаретой.

Андрей тем временем спустился еще на один пролет и остановился перед дверью свой квартиры. Записку он увидел сразу. Белый клочок бумаги, торчащий из щели между дверью и косяком. На сердце у Андрея снова стало тревожно. В горле пересохло от нехорошего предчувствия.

Он стоял перед дверью, таращась на записку, и никак не мог заставить себя вынуть ее. Ладони у Андрея вспотели от страха, и он вытер их об джинсы.

«Возьми записку! — сказал себе Андрей, сжав зубы, — Возьми записку, слабак!»

Он протянул руку, ухватил клочок бумаги и выдернул его из щели.

У Андрея задрожали пальцы. К горлу подкатил ком.

— Они забрали ее, — тихо проговорил он. — Они ее забрали.

— Чего? — отозвался с площадки Ваня. — Андрюх, ты че-то сказал?

Суставы на кулаках Андрея хрустнули, и он крикнул, не сдерживая эмоций:

— Ублюдки забрали ее! Забрали! О господи…

Голос его задрожал от рыданий.

10

Пожилой субъект в затертых до дыр джинсах и сильно поношенной куртке, однако с печатью значительности на небритом лице, сунул карточку в прорезь телефонного аппарата и набрал нужный номер.

— Слушаю, — ответили ему.

Субъект оглянулся, проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь, затем поплотнее прижал трубку к уху и тихо сказал:

— Алло. Агент национальной безопасности Сомов вызывает бункер! Прием!

— Хватит валять дурака, Сомов.

— Не понимаю вас, курсант. Мне нужен кто-нибудь из командиров. Прием!

— Хорошо, черт с тобой. Капитан Петров на связи!

Субъект приободрился.

— Товарищ капитан, вас приветствует Сомов. Человек, которому вы должны триста пятьдесят рублей. Помните?

— Помню. Чего звонишь?

— То есть как это чего? Он пришел. Ваш парень пришел.

— Э-э… Ты ничего не путаешь?

На лице субъекта появилась саркастическая усмешка:

— А чего мне путать, я ведь не алкаш. Пришел как миленький. Вот только…

— Что?

— Да странный он какой-то, этот ваш объект наблюдения. Ну то, что в темных очках, — это еще полбеды, это, так сказать, дело частных предпочтений и медицинской светочувствительности глаз. Так ведь он еще и в парике. И в парике черном, что полностью разрушает сложившийся стереотип его внешности.

— Погоди, погоди… То есть он замаскировался?

— Может, да. А может, нет.

— Черт подери, что это значит?

— Парик употребляют в различных целях. Одни маскируют собственную индивидуальность, другие — плешь, а третьи — формальную некрасивость собственного черепа.

— Чертов болтун! Он еще там?

— Кто?

— Конь в пальто! Этот парень!

— Понятия не имею. Но из подъезда не выходил.

— А ты где?

— Как где? Во дворе. В самом стратегически выгодном расположении физического тела относительно точки наблюдения. То есть с краю дома.

— Оставайся там. Я сейчас буду.

— Слушаюсь. Только денежки не забудьте. Да, и еще. Купите по пути бутылочку пива. У меня, как говорится, трубы горят.

Капитан Петров, не отвечая, повесил трубку.

Грязнову капитан Петров звонил из машины. Поздоровавшись, он, не мешкая, приступил к докладу:

— Товарищ генерал-майор, мне только что позвонил мой агент. Он утверждает, что Андрей Черкасов вернулся в собственную квартиру.

— Это точно?

— Не знаю. Я сейчас на полпути к его дому. Позвоню, как только выясню.

— Подожди. Он там один?

— Не знаю.

— Послать ребят на подмогу?

— Пока не надо. Возможно, это ложная тревога. Я все выясню.

— Будь предельно осторожен.

— Слушаюсь.

В тот момент, когда капитан Петров докладывал новость генерал-майору Грязнову, друг Грязнова — Александр Борисович Турецкий — сидел за небольшим кухонным столиком в квартире граффера и пил чай с бубликами, которые ему любезно предложил Герыч. Он уже успел полюбоваться на погреб и теперь пребывал в мрачноватом настроении из-за того, что погреб оказался пуст.

— Александр Борисович, честное слово, я не знаю, куда он ушел, — неумело врал Герыч. — Но в любом случае, он сюда вернется. Больше ему некуда пойти.

— Он и раньше выходил из квартиры?

— Ну… — Герыч пожал плечами. — Выходил пару раз. Чисто прогуляться.

— Куда он ходил?

— Да так, вокруг дома. Ну или чуть дальше. Я точно не знаю, меня ведь днем дома не бывает.

Турецкий прищурился:

— Так, может, поискать его в округе?

Герыч покачал головой:

— Не стоит. И потом, как только он увидит, что я не один, он сразу смоется. Эндрю — чувак осторожный, уж я-то знаю.

Александр Борисович откусил кусок бублика и принялся мрачно его жевать. Затем отхлебнул чаю и сказал:

— Андрей видел убийц профессора Киренко?

Герыч неуверенно кивнул:

— Да, видел. Вернее — слышал. Они прятались в спальне, а бритоголовые вышибали дверь топором.

— Он называл тебе их имена?

— Называл, да только я не помню. У меня плохая память на имена и фамилии. Я даже когда бывших одноклассников встречаю, не сразу соображаю, как их зовут. Андрей сказал, что этих козлов было двое или трое. И все они сподручные Костырина. Еще он говорил, что не хотел уходить, но профессор заставил его. У профессора было ружье, и скинхеды знали об этом. Поэтому Андрей и ушел. — Герыч вздохнул. — Видели бы вы его лицо, когда он узнал о смерти профессора. Стал бледный как мертвец. Даже губы задрожали. Да и вообще, он в последнее время плохо выглядит. Как будто постарел лет на десять.

Турецкий никак не отреагировал на эту реплику Он продолжал молча жевать бублик.

Герыч смотрел на «важняка» смущенно. Честно говоря, у него совершенно вылетело из головы, что Андрей собирается съездить к матери. Ну забыл и все тут! Поэтому он не меньше Турецкого удивился, когда не обнаружил друга в погребе. Лишь пару минут спустя Герыч вспомнил о готовящейся вылазке Андрея. И теперь он мучительно размышлял: стоит сказать об этом следователю или нет?

По озабоченной и смущенной физиономии Герыча Турецкий мигом догадался, что граффер что-то скрывает. И это его здорово разозлило. Однако внешне он оставался спокоен, даже согласился выпить чаю с бубликами, предпочитая не мучить Герыча вопросами, а дождаться, пока тот сам все расскажет.

Герыч же, видя хладнокровие и несуетливость Турецкого, все больше склонялся к тому, чтобы открыть ему правду. Наконец он созрел. Начал издалека:

— Александр Борисович, вот вы спрашивали, выходил куда-нибудь Андрей или нет.

— Ну.

— А я сказал вам, что он прогуливался вокруг дома.

— Ну сказал. И что?

Герыч потупил взгляд:

— Дело в том, что он прогуливался не только вокруг дома, но и… немного дальше.

Александр Борисович усмехнулся:

— В соседний двор, что ли?

Герыч вздохнул:

— Еще дальше. Он ездил…

В кармане у Турецкого некстати зазвонил телефон. Александр Борисович достал трубку, глянул на определитель номера и сухо проговорил:

— Подожди секунду.

Затем приложил трубку к уху.

— Саня, привет! Это Слава Грязнов.

— Здорово! — поприветствовал генерала Турецкий.

— Мне только что позвонил опер Петров. Его агент сообщил, что Андрей Черкасов находится сейчас в своей квартире.

— Гм…

— Вот именно. Информация непроверенная, но Петров уже подъезжает к дому. Как только он узнает, что к чему, сразу же доложится.

— Понял. Это все?

— Да.

— Ну тогда до связи.

Турецкий спрятал телефон в карман и сурово посмотрел на Герыча. Тот съежился под его взглядом.

— Андрей ездил домой, так?

Герыч кивнул:

— Да.

— И сейчас он тоже там?

— Да, вроде. По крайней мере, он собирался туда поехать. Я хотел вам сразу сказать, но забыл. А потом было как-то неудобно. Я не хотел, чтобы вы подумали, что я вам…

Турецкий поднялся из-за стола.

— Вы туда? — быстро спросил Герыч.

— Да.

Герыч забеспокоился:

— Товарищ следователь, вы не волнуйтесь. Андрей загримирован. Я дал ему материн парик. Даже если там засада, они его все равно не узнают!

Турецкий шагал к двери. Герыч бежал следом за ним и продолжал тараторить:

— Честное слово! Он даже не собирался входить в квартиру! Он сказал, что просто понаблюдает, и все! Он очень волновался за мать!

Уже у двери Александр Борисович обернулся и бросил через плечо:

— Останешься тут. Если куда-нибудь уйдешь — буду расценивать это как противодействие следствию.

Герыч остановился и вытаращил глаза.

— Да я никуда, — снова затараторил он. — Честное слово. Пока вы не придете, я…

Турецкий вышел из квартиры.

11

На площадке между вторым и третьим этажами стояли двое мужчин. На появление Турецкого они отреагировали по-разному. Первый, рослый молодой парень с редкой щетиной на подбородке, глупо заухмылялся. Второй, невысокий, подтянутый, темноволосый, «отлип» от подоконника и грозно произнес:

— Гражданин, предъявите, пожалуйста, ваши документы.

Александр Борисович понял, что это капитан Петров, и не стал тратить время на болтовню. Он достал из кармана удостоверение и махнул им перед лицом капитана. Затем спросил:

— Вы Петров?

— Так точно! — ответил тот.

Турецкий кивнул в сторону квартиры:

— Ну что там?

— Черкасов ушел примерно полчаса назад, — доложил капитан. — В квартире, судя по всему, никого нет. Из дверной щели торчала записка. Черкасов прочел ее. Был крайне взволнован. Потом бегом спустился к выходу.

— Откуда такая информация?

— А вот его сосед. Иван Ахметъев. Он все это время был здесь.

Турецкий взглянул на увальня с бородкой. Тот кивнул в знак того, что он и есть Иван Ахметъев.

— Вы видели все это собственными глазами?

— Так точно, — кивнул увалень, с чрезмерным уважением глядя на Турецкого.

— Что именно сказал Черкасов, когда прочел записку?

— Ну… — Увалень задумался. — Он сильно разозлился. Так… Потом стал кричать и материться. И еще — плакать.

— Плакать?

Увалень кивнул:

— Да. Помню, он там что-то насчет матери кричал. Что ее кто-то куда-то забрал. А больше я ничего не понял.

Турецкий и Петров переглянулись.

— Пойдем глянем на дверь, — сказал Турецкий.

Он спустился на один лестничный пролет ниже.

Петров и сосед Ахметъев последовали за ним.

Турецкий поднял руку и нажал кнопку звонка. Подождал. Никакого результата. Он позвонил вторично. И опять ничего.

— На всякий случай, — объяснил Петрову свои действия Александр Борисович. Затем оглядел дверь и косяк. Хмыкнул и сказал: — Замок никто не взламывал. А дверь довольно хлипкая.

— Да уж, — поддакнул капитан. — В наше время только ленивый не обзавелся железной дверью.

— Мария Леопольдовна всегда говорила, что честному человеку нечего бояться, — вставил свое слово сосед Иван.

Александр Борисович посмотрел на верзилу и усмехнулся:

— На этот счет она сильно ошибалась.

Ваня приосанился и деловито сообщил:

— Я говорил ей тоже самое. Но она меня не слушала.

Закурив, Турецкий еще раз оглядел замок. Потом выпрямился и задумчиво проговорил:

— Было бы неплохо заглянуть внутрь. Но как это сделать — вот в чем вопрос?

Что-то зашуршало у Турецкого за спиной. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть надвигающуюся физиономию Вани. Это было как в замедленном кино. Время словно бы замедлило свой ход. Повинуясь инстинкту, Александр Борисович отскочил от двери, и в то же мгновение массивная туша Вани пронеслась мимо Турецкого, обдав его потоком горячего воздуха. Раздался грохот, и хлипкая дверь квартиры Черкасовых сорвалась с петель с такой легкостью, словно была сделана из картона. Выставив дверь, сосед Ваня ввалился в прихожую и, пробежав по инерции еще пару шагов, врезался в деревянный шкаф. От грохота в квартире затряслись стены.

Когда Ваня вышел из квартиры, морщась от боли и потирая ушибленное плечо, Турецкий и Петров все еще стояли с открытыми ртами, не в силах понять, что произошло. Ваня обвел взглядом их изумленные лица, улыбнулся и сказал:

— Ну вот. Теперь вы может осмотреть квартиру.

Рты сыщиков захлопнулись.

— Ты… ты что сделал? — грозно проговорил капитан Петров, надвигаясь на Ваню. — Ты что наделал, чучело!

— Тише, капитан. Тише, — осадил коллегу Турецкий. — Сделанного уже не исправишь.

— Точно! — улыбаясь, кивнул Ваня. — Обратно уже не прибьешь. Тут нужен мастер.

Капитан Петров нахмурился и покачал головой. А Турецкий посмотрел на Ваню и сказал с едва заметой усмешкой:

— Ну ты и мамонт, парень. Спортсмен, что ли?

Ваня с довольным видом покачал головой:

— Не-а. Это у меня от природы.

— Понятно. Ну что, капитан, войдем? Раз уж такое дело.

— Не знаю, Александр Борисович. Вообще-то это можно квалифицировать как…

— Знаю, знаю, — отмахнулся Турецкий. — И все же рискнуть стоит. От этого может зависеть жизнь человека. И даже не одного.

«Важняк» набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул и шагнул в прихожую. Капитан Петров немного помедлил и нехотя последовал за ним. Не отстал от капитана и Ваня. Петров хотел было запретить верзиле входить в квартиру, но, глянув на его огромную фигуру, махнул рукой. Все равно ведь не остановить.

Турецкий остановился возле зеркала и показал Петрову пальцем на белый листок бумаги, прилепленный к раме скотчем. Черным фломастером и четкими буквами было написано следующее.

— Я так думаю, что такую же точно записку Черкасов вынул из дверной щели, — раздумчиво сказал Турецкий.

— Согласен, — деловито кивнул Ваня.

Петров насмешливо на него посмотрел, но ничего не сказал.

— Они продублировали ее на тот случай, если кто-нибудь из соседей сдернет оригинал и Черкасов войдет в квартиру, — продолжил Александр Борисович.

— В квартиру Андрей не входил, — немедленно сообщил ему Ваня.

Александр Борисович кивнул:

— Да, я знаю. Капитан, есть какие-нибудь мысли насчет этих «гостей»?

— Э-э… — начал было Петров, но Ваня перебил его и на этот раз.

— Это наверняка преступники! — заявил он. — Те самые, которые забрали Марию Леопольдовну. Это про них кричал Андрюха.

Физиономия у верзилы была такая значительная, что Александр Борисович не удержался от улыбки.

— Да, Иван, я тоже так думаю. Они забрали женщину и Настю. Кстати, ты не знаешь, кто такая Настя?

— Как же не знаю! Знаю. Это двоюродная сестра Андрюхи! Вот такая деваха! — Иван прищелкнул языком и выставил вперед большой палец.

— Александр Борисович, если это так, то мы должны спешить, — сказал капитан Петров. — Черкасов явно знал, куда они увезли его мать. Если мы не поторопимся, может случиться непоправимое. Интересно, куда они ее увезли? У вас есть какие-нибудь догадки?

Турецкий задумался. Кивнул головой:

— Да. Кое-какие догадки есть. Надеюсь, они подтвердятся. Капитан, оставайтесь здесь. Со своими ребятами свяжетесь сами. Вы знаете, что им сказать.

— А вы?

— А я съезжу… в одно место.

— Один?

— Нет, не один. Подмогу вызову по пути. Тщательно осмотрите квартиру. Номер моего мобильника у вас есть?

— Да.

— Если найдете что-нибудь важное — немедленно звоните.

Отдав распоряжения, Турецкий более не медлил и покинул квартиру.

Капитан посмотрел на выщибленную дверь, на покалеченный косяк, на куски штукатурки, валяющиеся на полу, и горько вздохнул.

— Товарищ капитан! — услышал он у себя за спиной голос Вани.

— Чего тебе?

Ваня сделал умильное лицо и подобострастно спросил:

— А как поступить в милицейскую школу?

— О господи, — тихо простонал Петров и снова вздохнул, на этот раз гораздо тяжелее и мучительней, чем прежде.

12

В штабе было уютно. Бледнолицый Федчиков и его друг, толстяк Бачурин, играли в бильярд. Серенко лениво и задумчиво перебирал струны гитары. Бутов разгадывал кроссворд, высунув от усердия язык. Сам же Костырин сидел в кресле и листал альбом Модильяни.

Забив очередной шар, Федчиков посмотрел на Костырина и сказал:

— Слышь, Димон, а если этот гад ментов приведет?

— Не приведет, — не отрывая взгляда от альбома, ответил Костырин.

Федчиков нахмурился и негромко пробормотал:

— Я бы привел.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Костырин и перелистнул страницу.

Через пару минут он поднял взгляд на здоровяка Бутова и резко спросил:

— Бут, ты чего на меня уставился?

— Я? — Бутов обеспокоенно закрутил башкой, он и сам не заметил, что вот уже с минуту таращится на вождя. — Я не уставился. Тебе показалось.

— Да? — Костырин подозрительно прищурился. — Что-то ты какой-то тихий сегодня. С похмелья, что ли?

— Есть маленько. В «Вобле» вчера с пацанами засиделись. Да еще пару доз ерша на грудь принял. В голове теперь колокола звенят.

— Сколько раз тебе, дураку, говорил: не мешай водку с пивом, — назидательно сказал Костырин.

— Пиво без водки — деньги на ветер, — заметил толстяк Бачурин, покручивая в руках кий.

— Это поговорка недоумков, — холодно ответил Костырин. — Нормальные люди пьют либо пиво, либо водку. А ерш — это… Это как кровосмешенье.

Федчиков и Бачурин переглянулись. Они явно не понимали, о чем это говорит их лидер. Однако посчитали должным усмехнуться и кивнуть.

— Димыч, а че мы с этими бабами делать будем? — спросил Серенко.

— Закопаем в лесу, — сухо ответил Костырин.

Скины все, как один, повернулись и уставились на вождя.

— Правда, что ли, замочим их? — тихо спросил Серенко.

Дмитрий холодно на него посмотрел:

— А ты хочешь, чтобы они описали ментам твою рожу?

— Нет.

— Ну так и не задавай глупых вопросов. Отвезем их подальше в лес и там кончим. Быстро и безболезненно. Но сначала разберемся с Черкасовым. Вот эта сволочь будет долго мучаться. Это я вам обещаю. — Взгляд Костырина. остекленел от глухой ярости. — Сначала я отрежу ему уши и нос. Потом пальцы. А потом, пока он будет еще живой, вырежу ему сердце. И скормлю бродячему псу.

Слова эти прозвучали так зловеще, что все скины затаили дыхание. Человеческая жизнь для большинства из них ничего не стоила, однако та изощренная жестокость, с которой Костырин собирался расправиться со своим недругом, многим из присутствующих была неприятна и даже отвратительна.

— А если он не придет? — вновь полюбопытствовал Серенко.

— Тогда его мать и сестра не умрут быстро и безболезненно, — усмехнулся в ответ Дмитрий. — Тогда я отрежу уши и пальцы им. Запечатаю в конверты и разошлю этим уродам графферам. Пусть используют вместо кистей.

Толстяк Бачурин посмотрел в сторону кладовки, где хранились старые столы и сломанные стулья (и где лежали связанными Мария Леопольдовна и Настя), и, облизнувшись, как кот, сказал:

— Слышь, Димыч, а девка красивая. Представляю ее себе голой, и штаны дымиться начинают. Может, оприходуем, а? Все равно ведь списать в расход придется.

Костырин качнул головой:

— Нет.

— Зря, — проскрипел Бачурин недовольным голосом. Однако возражать не стал.

Кии вновь застучали по шарам.

В ожидании прошло еще полчаса. Когда на столе запиликал мобильник, Костырин знал, кто это звонит. Он нажал на кнопку громкой связи, обвел присутствующих торжествующим взглядом и сказал:

— Слушаю тебя.

— Я пришел, — раздался из динамика голос Андрея Черкасова. — Открой дверь.

— Молодец, что пришел. Я чувствовал, что ты придешь сегодня.

— Где мать и сестра?

— Может, ты сначала поздороваешься? Все-таки давно не виделись. Я даже заскучал.

Костырин усмехнулся, и скины тотчас поддержали его шутку.

— Слезы лил! — крикнул Серенко.

— Места себе не находил! — поддакнул Федчиков.

Костырин поднял руку, и бритоголовые затихли.

— Где сестра и мать? — повторил Андрей.

— С ними все в порядке. Даю слово. Они нам не нужны, нам нужен ты.

— Открой дверь. Я хочу убедиться, что с ними все в порядке.

— Тебе придется поверить мне на слово. Жди у двери, малыш. Сейчас я выйду, и мы кое-куда прокатимся.

Дмитрий нажал на кнопку и отключил связь. Затем ткнул пальцем в Федчикова и Бачурина:

— Вы оба поедете со мной. Будете моими секундантами.

— Димон, а я? — спросил Бутов. — Возьми меня. Ведь это я достал ножи. Я и должен быть твоим секундантом!

Костырин задумчиво посмотрел на него:

— Хорошо. Когда все закончится, нужно будет махать лопатой. У тебя это получится лучше всего.

— У меня все хорошо получается, — с неожиданной злобой в голосе проговорил Бутов. И тут же осекся, встретившись глазами со взглядом Костырина. Тот смотрел пристально, не мигая. В глазах его не было никакой мысли, одна лишь страшная и мертвая пустота.

— Что ты имеешь в виду? — тихо, но отчетливо спросил Костырин.

— Я имею в виду, что я сам мог бы прикончить этого урода, — не растерялся Бутов. — И башку ему отрезать, если прикажешь.

Костырин улыбнулся.

— Спасибо. Но я как-нибудь сам. — Он повернулся к Серенко: — До моего приезда никому не открывать.

В кладовку не входить. Девчонку не трогать. Если позвоню и прикажу — прикончите их. Всем ясно? Скины закивали лысыми головами:

— Ясно.

Дмитрий хлопнул в ладоши:

— Все, парни, едем! — Он быстро и пружинисто поднялся с кресла.

13

Место, куда Костырин привез Андрея, находилось на самой окраине города, почти, за городом. Это был небольшой пустырь, с одной стороны которого располагалась большая свалка, а с другой — редкий березовый лесок. Неподалеку темнели ржавые гаражи. Место было пустынное и жутковатое.

— Димыч, может, мотор не глушить? — обеспокоенно спросил Бачурин. — А то ведь потом замучаемся заводить.

— Глуши, — коротко приказал Костырин. — Спешить нам некуда.

Андрей был молчалив и угрюм. Ещетам, уоткрытых дверей штаба, он снова повторил свой вопрос:

— Где мать и сестра?

На что Костырин ответил следующее:

— С ними все будет хорошо. Если ты еще хоть раз заикнешься о них, я позвоню моим парням, и они разобьют твоим родственницам головы.

Андрей замолчал и не проронил ни слова до самого пустыря.

Выбравшись из микроавтобуса, Бутов размял затекшие ноги. А Федчиков и Бачурин даже немного шутейно побоксировали, чтобы разогнать кровь по жилам. Андрей смотрел на их действия с презрительной усмешкой. Костырин же не сводил глаз с Черкасова. И глаза его сверкали от злобы и предвкушения скорой расправы.

— Вылезай из машины, — приказал он.

Андрей повиновался. Костырин захлопнул дверь и повернулся к своему врагу:

— Сначала я хотел просто прикончить тебя. Но тогда удовольствие будет слишком коротким, а я хочу насладиться твоей смертью. Ведь я так долго этого ждал. Короче, мы будем драться на ножах, Ты сделал большую ошибку, когда не добил меня. Можешь быть уверен, я такой ошибки не сделаю.

— Еще посмотрим, кого придется добивать, — глухо отозвался Андрей.

Костырин не удостоил эту реплику ответом. Он повернулся к Федчикову и приказал:

— Ножи.

Тот достал из-за пазухи ножи, завернутые в холщовую тряпку, развернул их и протянул Костырину..

— Вот, Димон, держи.

— Какого хрена ты суешь мне оба? Один отдай ему. — Дмитрий кивнул на своего врага.

Федчиков нахмурился.

— А какой?

— Любой, — ответил Костырин.

Федчиков вынул ножи из ножен, посмотрел на них, взвесил на ладони, затем тщательно осмотрел лезвия (даже пальцем их попробовал) и, поколебавшись, протянул один Андрею:

— Хватай, ублюдок.

Черкасов взял нож, крепко сжал его в пальцах и, повернувшись к Костырину, посмотрел, на него исподлобья.

— О! — усмехнулся тот. — Вот это уже другое дело. Узнаю этот взгляд.

— Дай слово, что отпустишь мать и сестру, — глухо и страшно проговорил Андрей. — Иначе я не буду драться и обломаю тебе весь твой поганый кайф.

Костырин стер усмешку с лица и серьезно ответил:

— Хорошо. Если победишь — их отпустят. Если сдохнешь — сдохнут и они.

Андрей страшно побледнел, на скулах его вздулись желваки. Однако он кивнул и, взяв нож на изготовку, сказал:

— Хорошо. Начи…

Не успел он договорить это слово до конца, как Костырин ринулся в атаку. При первом же его выпаде с лезвия брызнула кровь.

14

Когда Александр Борисович Турецкий подъехал к штабу молодежной организации «Россия для русских», оперативник Володя Яковлев был уже там. Он стоял на углу дома, метрах в десяти от двери и курил. Завидев Турецкого, махнул ему рукой.

Когда Александр Борисович подошел к оперу, тот доложил:

— Я здесь уже двадцать минут и успел осмотреться. Тут есть небольшое окошко. Вон оно, видите? Забрано листом железа, но лист этот привинчен к деревянной раме обычными шурупами. Их можно выкрутить.

Турецкий посмотрел на окошко и озадаченно сдвинул брови:

— Это займет много времени.

— Не очень, — возразил Володя. — Вон видите дом?

— Ну.

— Там хозяйственный магазин.

— Предлагаешь сходить и купить отвертку?

Яковлев качнул головой:

— Уже. — Он достал из кармана электроотвертку и показал ее Турецкому. — Аккумуляторы заряжены. Нужно только нажать на кнопку. Я не мог до вас дозвониться, иначе давно бы уже все отвинтил.

— Так какого же черта ты сейчас стоишь? — сурово сказал Турецкий. — Действуй.

Володя вышвырнул окурок и, ни слова не говоря, прошел к окошку.

— Следите за дверью, — бросил он Турецкому. Затем присел возле окошка на корточки и принялся за работу.

Моторчик отвертки тихо жужжал. Шурупы падали один за другим. Прошло не больше пяти минут, когда наконец последний шуруп, тихо цокнув, упал на асфальт. Володя придержал железный лист за край. Турецкий пришел ему на помощь, и вместе они беззвучно сняли его и отложили в сторону.

— Александр Борисыч, подстрахуйте за ноги. Я попробую пролезть, — сказал Володя и сунул голову в окошко.

Яковлев был стройным, мускулистым и гибким, поэтому проскользнул в окошко без особого труда. Турецкому понадобилось чуть больше времени — он был покрупнее Яковлева да и двигался не так ловко. Вскоре оба сыщика были внутри.

— Похоже на кабинет, — шепнул Володя Турецкому.

Тот кивнул и подошел к двери. Прижал ухо и прислушался. После чего повернулся к Яковлеву и шепнул:

— Судя по голосам, их там не меньше трех.

Володя кивнул и достал из кобуры пистолет. Турецкий аккуратно повернул ручку замка. Замок тихо щелкнул, и дверь приоткрылась. Голоса зазвучали громче, однако стало понятно, что доносятся они не из соседней комнаты.

Турецкий также достал пистолет. Он не любил держать в руках оружие и, уж конечно, не любил пускать его в ход. Но, судя по голосам, перевес сил был не в их пользу, и ему пришлось вооружиться.

— У меня есть фонарик, — шепнул Яковлев и действительно достал из кармана маленький фонарик.

Турецкий посмотрел на Володю, усмехнулся и шепнул одними губами:

— Запасливый.

Яковлев хмыкнул и пожал плечами — дескать, будешь тут запасливым с такой-то работой.

Держа оружие на изготовку, Александр Борисович распахнул дверь и шагнул и темный зал. Володя двигался за ним, освещая путь рассеянным, бледным лучом фонаря. Они прошли зал почти до конца, как вдруг Турецкий остановился и прислушался. Володя тоже остановился. Теперь и он услышал слабый шорох, и шорох этот исходил от дощатой двери, расположенной в самом углу зала, в небольшой нише под широкой трубой. Александр Борисович посмотрел на Володю, тот кивнул.

Они тихо подошли к двери. Шорохи стали слышны совсем явственно. Кроме того, к ним добавился еще один звук — то ли собачье поскуливание, то ли тихий человеческий плач.

За стеной раздался взрыв хохота. Воспользовавшись этим звуковым прикрытием, Турецкий быстро поддел пальцем щеколду и распахнул дощатую дверь. Володя направил во мрак луч фонарика, и сердца сыщиков дрогнули. Желтый луч выхватил из мрака перепуганные лица женщин. Они лежали на полу, прижавшись друг к другу. Рты их были заклеены скотчем; скотчем же были перетянуты руки и ноги.

Турецкий взялся за фонарик и направил луч себе на лицо, чтобы женщины видели, кто перед ними. Потом поднес палец к губам, призывая пленниц хранить молчание, и снова перевел луч на их лица. Женщины зажмурились и закивали.

Запасливый опер Яковлев достал из кармана складной нож, подошел к женщинам и, склонившись, при свете фонарика быстро перерезал скотч, стягивающий им руки и ноги. Затем они вдвоем помогли женщинам подняться на ноги. Пленницы были страшно измучены. Ноги их почти не держали, каждое движение отзывалось острой болью во всем теле. Но вели они себя мужественно. Не издали ни одного стона.

Медленно, шаг за шагом, пересекли они зал и вошли в кабинет. Мария Леопольдовна тяжело опустилась на стул. Седые волосы были растрепаны, кофточка порвана на груди. Володя Яковлев осторожно, стараясь не причинить боль, отклеил скотч с губ Марии Леопольдовны и Насти. На обескровленных губах пожилой женщины темнели ссадины. Губы Насти были разбиты, на них запеклась кровь.

— Теперь заприте дверь на замок и сидите тихо, — шепнул женщинам Турецкий. — Мы скоро вернемся. Все будет хорошо.

Настя слабо улыбнулась и кивнула в ответ.

Турецкий и Яковлев вышли из кабинета, дождались, пока за спинами у них щелкнет замок, и, стараясь ступать как можно тише, двинулись через зал.

15

Бритоголовых было четверо. Двое гоняли шары по бильярдному столу. Третий сидел в кресле с бутылкой пива и листал «Плейбой». Четвертый валялся на диване с закрытыми глазами и в наушниках. Его ступни, обутые в тяжелые армейские ботинки и закинутые на подлокотник дивана, подергивались в такт музыке, слышимой ему одному.

— Во, сука, хорошо устроился, — завистливо сказал Серенко, перехватывая поудобнее кий и глядя на лежащего. — И музон в ушах, и диван под жопой.

— А я давно Димычу говорил, что надо нам сюда «сидюшник» прикупить, — немедленно отозвался второй скинхед, напарник Серенко. — Без музыки как-то хреново.

— Ага, прикупишь с ним, — кисло отозвался третий скинхед, откладывая «Плейбой». Затем приосанился и проговорил, передразнивая манеру Костырина: — «Музыка расслабляет, а мы должны быть сильными!»

— А че, похоже! — ухмыльнулся Серенко. Он поднял руку и глянул на часы. — Что-то Димыч не звонит. Может, звякнуть ему на мобилу?

— Он тебе потом по башке кием звякнет, — заметил второй бильярдист.

Серенко вздохнул:

— Да, точно. — Он допил пиво, швырнул бутылку в урну и спросил: — Чуваки, у нас пиво еще есть?

— Неа, — отозвался любитель «Плейбоя», — надо кому-то за догоном бежать.

— Димыч велел всем здесь сидеть, — заметил бильярдист.

— Димыч, Димыч, — поморщился Серенко, которому страшно, просто до муки душевной, хотелось пива. — У нас что, своих мозгов нет? Надо сбегать, и все тут.

Любитель «Плейбоя» посмотрел на него с явной насмешкой:

— Давно ты таким храбрым-то стал, Серый? Забыл, как Костырин Бачурина отхреначил, когда тот на акцию пьяным пришел? То-то же. Если хочешь — беги. А я себе не враг. Как-нибудь перетерплю.

Серенко подумал и сказал:

— Да. Придется терпеть. Слушайте, пацаны, может, пойдем хоть девку пощупаем? Все равно ей подыхать, а нам не так скучно будет.

В глазах любителя «Плейбоя» засветился живой интерес. У бильярдиста на щеках проступил румянец. Он тоже был не прочь пощупать красавицу блондинку, запертую в кладовке.

— А если Димыч узнает? — неуверенно спросил он.

Серенко ухмыльнулся:

— Откуда? Телка ему ничего сказать не сможет, у ней пасть заклеена. Только если ты проболтаешься.

Любитель «Плейбоя» задумался. Он явно склонялся к мысли, что Серенко прав. Бильярдист, который был здесь самый молодой и для которого вопрос уже был решенным, положил кий на стол и нетерпеливо сказал:

— Чур, я первый! Пока вы мозгами шевелите, у меня ширинка лопнет.

— Отдохнешь! — резко осадил его Серенко. — Играем по старшинству. Занимай очередь с конца, сынок.

Любитель «Плейбоя» вскочил с кресла. Глаза у него ярко горели от. предвкушения кайфа, на губах застыла похотливая ухмылка.

— Я пойду ее приведу!

— Давай, — согласился Серенко. — Один-то справишься?

— Да уж как-нибудь доволоку.

Любитель «Плейбоя» подошел к двери, ведущей в соседний зал. Но не успел он взяться за ручку, как дверь сама распахнулась, и мощный удар по зубам отбросил бритоголового назад. Он пролетел метра два и рухнул на пол, стукнувшись затылком о ножку бильярдного стола. На пороге, с зажатыми в руках пистолетами, стояли Турецкий и Яковлев.

— Всем руки за голову! — заорал опер Яковлев. — Милиция!

От неожиданности Серенко и молодой бильярдист лишились не только дара речи, но и способности двигаться. Так что Яковлеву пришлось повторить свой приказ, только в гораздо более жесткой и даже нецензурной форме. Это подействовало. Серенко испуганно отбросил кий и поспешно поднял руки за голову. Молодой скинхед последовал его примеру.

— Дернитесь — вышибу мозги, — душевно пообещал скинам Володя Яковлев.

Сыщики вошли в зал. Яковлев подошел к лежащему на диване скинхеду и сдернул с его головы наушники. Тот открыл глаза и попробовал вскочить, но Яковлев ударом кулака уложил его обратно.

— Лежать!

Опер терпеть не мог скинхедов, поэтому особо с ними не церемонился. Турецкий обогнул бильярдный стол и подошел вплотную к Серенко, по-прежнему держа в руке ствол. Он прищурил на бритоголового свои серые холодные глаза и сухо спросил:

— Где Костырин?

— Э-э… — замычал Серенко.

Турецкий поднес пистолет к его лицу и повторил вопрос еще более холодным и жестким голосом:

— Я спрашиваю: куда уехал Костырин?

Серенко был бы и рад ответить, но от ужаса у него перехватило дыхание, и он лишь мычал в ответ что-то невразумительное.

— На пустырь! — испуганно выпалил за него молодой бильярдист. — Он уехал на пустырь. У них там дуэль. С граффером!

— Где это? Диктуй координаты! — потребовал Турецкий.

Бильярдист поспешно продиктовал. Турецкий достал телефон и набрал номер Грязнова:

— Слава, привет. Это Турецкий. Нужно срочно выслать наряд. Координаты я продиктую.

16

…На этот раз увернуться Андрей не успел. Лезвие ножа больно ужалило его в плечо. Он вскрикнул и отскочил назад. Костырин усмехнулся, поднес нож к лицу и лизнул окровавленное «лезвие. Серые глаза скинхеда горели безумным холодным огнем.

— Ну как? — насмешливо спросил он. — Понравилось? Это только начало!

Андрей схватился рукой за кровоточащее плечо. Костырин, не давая графферу прийти в себя, вновь прыгнул на него. На этот раз нож скинхеда резанул Андрею по ладони, которую тот машинально выставил вперед, чтобы защититься. Андрей вскрикнул и быстро отбежал в сторону. С ладони закапала кровь. Глядя на его искаженное от боли лицо, Костырин захохотал.

— Ну! — весело рявкнул он. — Так кто из нас сильнее, сучонок? Твою мамашу я закопаю рядом с тобой, понял!

Андрей скрипнул зубами, опустил окровавленную руку и пригнул голову, как это делают боксеры перед атакой. Они рванулись навстречу друг другу одновременно. Лезвия ножей засверкали в ярких лучах весеннего солнца.

Мочи его, Димыч! — крикнул, подбадривая вождя, Федчиков.

— Вали урода! — поддержал друга Бачурин.

Противники столкнулись и, вцепившись друг в друга, рухнули на землю. Оба были ранены. Жухлая прошлогодняя трава вокруг них быстро окрасилась в красный цвет. Рыча как звери они стали кататься по траве, нанося друг другу удары и уворачиваясь. Андрей перехватил руку Костырина и вцепился ему в запястье зубами. Тот взвыл и ударил Андрея головой в переносицу.

— Вали! Мочи! — орали Федчиков с Бачуриным, подпрыгивая на месте от возбуждения. Их так и подмывало наброситься на Андрея и размозжить ему лицо и голову тяжелыми, подбитыми железом ботинками. Однако оба хорошо помнили приказ Костырина и боялись ввязываться в драку.

Увлеченные побоищем, Бачурин и Федчиков не заметили, как Бутов зашел им за спину и опустил руку в карман кожаной куртки.

Тем временем противники откатились друг от друга и тяжело поднялись на ноги. Оба они хрипло дышали, оба истекали кровью. Лоб Костырина пересекал алый порез, кровь капала ему на брови и стекала к глазам, мешая смотреть. Костырин вытер лоб рукавом и усмехнулся. Андрей выглядел еще хуже. Нос у него был сломан, лицо вспухло от багровых гематом. Искалеченная левая рука беспомощно висела вдоль тела. С кончиков пальцев беспрерывно капала кровь.

— Димыч, может, тебе помочь? — спросил Федчиков, сверля Андрея ненавидящим взглядом и наступая на него.

— Нет, — прохрипел Костырин. — Я сам. Отойди.

Федчиков остановился и нехотя отошел назад. Костырин вновь вытер рукавом лоб, злобно ухмыльнулся и прохрипел:

— Урок», падла… Вместе с мамашей и маленькой сучкой…

Андрей со звериным ревом бросился на него. Он налетел на Костырина всем телом, намереваясь сбить его с ног, но Костырин устоял. Он вскинул нож и воткнул его Андрею в бок. Тот застонал и отступил назад. Из разорванной куртки хлынула кровь.

— Ты его достал! — восторженно заорал Бачурин.

— Добей урода! — поддержал Федчиков.

Андрей стоял, слегка пошатываясь и зажав ладонью кровоточащий бок. Костырин сплюнул кровь, выставил перед собой нож и бросился на Андрея.

В этот-то момент и прогрохотал выстрел. От неожиданности Федчиков и Бачурин подскочили на месте и в ужасе заозирались по сторонам. Увидев в руке Бутова пистолет, они изумленно на него уставились. Первым пришел в себя Федчиков.

— Бут, ты че? — недоуменно протянул он. — Ты зачем пушку достал?

— Сука! Он убил Димыча! — заорал вдруг Бачурин.

Федчиков обернулся на крик. Костырин лежал на земле и нелепо загребал грязь ногами. Андрей стоял рядом и удивленно смотрел на него. Федчиков резко повернулся к Бутову.

— Ты че сделал, урод? Ты з^чем стрелял?

— Тише! — сказал Бутов. — Он предатель, ясно? Он стучал на нас ментам.

— Каким ментам, урод? Это же Димыч!

— Он убил его! Убил! — орал Бачурин.

— Брось ствол! — рявкнул Федчиков и сделал шаг по направлению к Бутову.

— Стой! — осадил его тот и выставил перед собой пистолет. — Стой, говорю!

Однако Федчикова этот окрик не остановил. Он продолжал угрюмо и медленно наступать. Пистолет в руке Бутова пролаял дважды. Федчиков остановился как вкопанный, потом упал на колени и, секунду постояв на коленях, медленно повалился лицом в траву.

На жирном лице Бачурина появился неописуемый ужас.

— Ты и его убил, — проговорил он дрожащим голосом. — Ты и его убил.

Бутов был бледен.

— Да, убил, — сказал он, стараясь совладать с голосом. — И тебя убью, если не заткнешься.

— Зачем? Зачем ты его убил?

— Костырин был предатель. Я должен был его ликвидировать. Мне приказал Кирилл Антонович. — Бутов перевел пистолет на Андрея. — Эй, ты! — крикнул он. — Тебе говорю! Граффер!

Пальцы Андрея разжались, и нож воткнулся в землю. Он повернулся к Бутову и спокойно посмотрел на направленный на него пистолет. Где-то вдалеке послышался вой милицейской сирены.

— Бут! — позвал «свихнувшегося» приятеля Бачурин. — Бут, менты! Слышишь?

Вой сирены приближался.

— Бут, очнись! — заорал Бачурин. — Надо сматываться!

Взяв Андрея в прицел, Бутов нажал на спусковой крючок. Курок сухо щелкнул, но выстрела не последовало. Бутов нажал на спуск еще несколько раз. Пистолет несколько раз прощелкал вхолостую.

Милицейские сирены завывали совсем уже близко.

— Бут, смываемся! — крикнул Бачурин, повернулся и, не дожидаясь ответа, побежал к микроавтобусу.

Бутов озадаченно посмотрел на пистолет.

— Патроны… — растерянно пробормотал он. — Обойма была не полной.

Андрей хрипло выдохнул и медленно опустился на землю. Он видел, как Бутов яростно швырнул пистолет в траву и побежал к микроавтобусу. Слышал, как Бачурин безуспешно пытается завести машину. Потом перед глазами у него все поплыло, и он потерял сознание.

17

Константин Дмитриевич Меркулов сидел, откинувшись в кресле, и барабанил пальцами по столу. Одет он был несколько экстравагантно и, можно сказать, молодежно — в черный вельветовый пиджак, белую шелковую рубашку и джинсы с модными потертостями на коленках.

— Что за маскарад? — поинтересовался Турецкий, усевшись в кресло.

— Да вот, понимаешь, идем сегодня с Лялей в арт-галерею. Наш племяш заделался художником и свел Лялю с московской богемой. Она в восторге. Сегодня у них там какая-то не то вечеринка, не то презентация. Короче, нас пригласили. Одежду подбирала жена, я уж не стал возражать.

Турецкий окинул плотную фигуру Меркулова скептическим взглядом. Усмехнулся:

— А что, тебе идет. Скоро сам картины начнешь писать, в таком-то прикиде. Не хватает только бархатного берета и палитры в руках.

Меркулов нахмурился и сказал с напускной строгостью:

— Похохми мне еще, Петросян. Давай по делу, у меня мало времени. По телефону ты отчитался, теперь давай подробней. Что там бритоголовые? Говоришь, начали колоться?

— Еще как! Когда речь зашла о спасении собственных задниц, почти все скинхеды оказались вполне вменяемыми ребятами.

— Да неужто?

— Точно тебе говорю. Заговорили и Серенко, и Бачурин, и Бутов. Они все дают признательные показания.

Меркулов вновь побарабанил пальцами по крышке стола.

— Что ж, это хорошо. История эта наделала много шума. О тебе теперь все газеты пишут. Читал?

— Не обо мне, а о Черкасове. Кстати, после всех этих публикаций о нем даже книгу писать собираются. Мне сегодня звонил по этому поводу один сочинитель… М-м… Фамилию запамятовал, но мужик известный…

Меркулов пожал плечами:

— Не знаю, я беллетристику не читаю. Предпочитаю мемуары. Кстати, как там наш герой?

— Андрей Черкасов еще в больнице. Но врачи говорят, что кризис миновал и с ним все будет в порядке. Парень здорово нам помог. Это ведь по его подсказке мы изъяли пистолеты Макарова дома у Федчикова и Бачурина. Экспертиза определила, что в судью Жукову стреляли из пистолета Федчикова. За пистолетом Бачурина тоже числятся кое-какие грехи. Правда, не столь фатальные. Федчиков, как ты знаешь, мертв. А Бачурин, когда его приперли к стенке, во всем сознался… Плакал даже… — Турецкий усмехнулся. — Омерзительное, между прочим, зрелище.

— Могу себе представить.

— Бачурин назвал нам заказчиков убийства Жуковой. Это лидер партии «Союз славян» Садчиков и его спонсор и компаньон — банкир Кожин. Они же организовали взрыв машины следователя Рамишевского. Кроме того, именно Садчиков, пользуясь своими криминальными связями, снабжал бритоголовых оружием. Мы взяли его вчера, в семь утра. Банкира Кожина — часом позже.

— И как?

Александр Борисович дернул бровью:

— Пока молчат. Но отвертеться им уже не удастся. Мы провели серию обысков и обнаружили взрывные устройства и оружие в подвале здания, занимаемого «Союзом славян».

— А как насчет генерала Костырина?

Турецкий кивнул:

— Взяли мы и Костырина. Там тоже больших проблем не было. Как-то раз Костырин-старший и его племянник имели неосторожность беседовать, о «делах» в присутствии Бутова. Тот расписал их разговор буквально по ролям. Пришлось немало попотеть, но думаю, доказательная база будет надежная. Мы уже арестовали ближайшего сподручного генерала Костырина — капитана Старостина.

— Да, ты мне говорил о нем по телефону. Он, кажется, сотрудник экспертно-криминалистического управления ГУВД Санкт-Петербурга?

— Так точно. Мы. свели его на очной ставке с Семеном Кондаковым…

— А Кондаков, если не ошибаюсь, это друг нашего граффера? — уточнил Константин Дмитриевич.

— Угу. Только, боюсь, бывший друг. Он предал нашего граффера, рассказал Старостину, где он скрывается. Старостин доложил генералу, а тот — своему племяннику. На дачу профессора Киренко скины нагрянули втроем — Федчиков, Бачурин и Серенко. Убил профессора Федчиков. Зарубил топором. Кроме того, Серенко признался, что участвовал в убийстве подружки Черкасова — вьетнамки Таи.

Турецкий достал из кармана сигареты и закурил. Меркулов терпеливо ждал. Александр Борисович помахал рукой, отгоняя дым от лица, и продолжил:

— Генерал Костырин надломлен. Рассказал все и даже больше. Во время допроса пришлось даже вызвать ему врача. Э-э… Как же там звучит его диагноз? Не помню. В общем, нервное перенапряжение, отягченное всякой непроизносимой медицинской лабудой. Он сейчас в больнице.

Турецкий кашлянул и горстка серого пепла, сорвавшись с сигареты, спланировала на рукав пиджака Меркулова. Тот испуганно затряс рукой.

Александр Борисович виновато улыбнулся:

— Прости.

— «Прости», — передразнил Меркулов. — А если бы прожег? Представляешь, что бы со мной жена сделала! И с тобой, кстати, тоже. Так что зря смеешься. — Успокоившись, Константин Дмитриевич вновь откинулся на спинку кресла и деловито уточнил: — Значит, доказательная база намечается внушительная?

Турецкий кивнул:

— Угу. Андрей Черкасов собрал огромный изобличительный материал. Честно говоря, без него нам пришлось бы туго. Я выделил в отдельное производство дела, связанные с убийствами скинхедов и графферов. Это дело заканчивает группа Володи Яковлева. Ну что тебе, еще рассказать?

Меркулов вновь досмотрел на часы:

— Боюсь, что разговор нам придется продолжить завтра.

— Художники заждались? — насмешливо поинтересовался Турецкий.

— Ага.

— Представляю! Сидят сейчас, бедные, перед мольбертами и так грустят, что даже рисовать не могут. Когда же, думают, придет Константин Дмитриевич?

— Будешь издеваться — уволю, — грозно пообещал Меркулов.

Александр Борисович фыркнул:

— Как же, уволишь! Ты меня и в девяносто лет в отставку не отпустишь. Кстати, если-тебе не нальют на презентации, милости прошу вечером ко мне. Мы решили закатить что-то вроде банкета.

— А кто будет? — оживился Меркулов, для которого перспектива посидеть за столом со старыми друзьями была гораздо привлекательнее перспективы напиться шампанского в компании незнакомых чудаков.

— Я, Ирина, Слава Грязнов и Володя Яковлев. Грязнов купил какую-то супер-редкую водку. Называется «Выборнова».

— Польская?

— Ага.

Меркулов значительно кивнул:

— Неплохая вещь. С чего это он так разорился?

— Проспорил. Я бы и на нашу согласился, но ты же знаешь, как Слава любит попижонить.

— Проспорил, говоришь? — Константин Дмитриевич покачал головой. — Н-да… Скоро на пенсию, а у вас еще детство в одном месте не переиграло. Из-за чего хоть спор?

— Да так, долго объяснять.

Меркулов опять задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Знаешь что… А ну их к черту этих художников! Сейчас позвоню жене и скажу, что у меня дела.

— Отличная идея! — одобрил Турецкий. — Только пиджак свой щегольский смени. А то у Грязнова взыграют комплексы, и он побежит покупать себе смокинг!

— Обязательно, — засмеялся Меркулов и потянулся за телефонной трубкой.