Пик Жилина

ГЛАВА ВТОРАЯ

Чемодан стоял в прихожей, возле двери, опередив мое появление на пару часов, — его доставили из больницы прямо в номер отеля. К ручке чемодана была привязана какая-то бирка, на которую я не обратил поначалу внимания. Это был глянцевый картонный ромб, изображавший герб города (золотая ветвь омелы на красно— голубом фоне), на обороте которого имелся текст: «В четыре часа на взморье. Поможем друг другу проснуться».

Записка.

— Кретины, — сказал я в сердцах. — Развлекаются.

Текст был написан не от руки, а оттиснут клишеграфом, стеснительный попался автор, побоялся оставить образец своего почерка. Я сорвал картонку с нити и бросил ее на ковер. Потом отключил оконные фильтры, впуская в полутемный зал настоящий свет, и прошелся по другим помещениям номера. Слева была спальня с библиотекой и ванной, справа — спортивная комната с тренажерами и сауной. Туалеты были в обеих половинах. Прекрасное жилище для холостого межпланетника, ненавидящего тесноту и искусственный свет, уставшего от людей, но при том имеющего здоровую половую ориентацию.

С запиской что-то происходило. Я присел и поднял картонный ромбик с ковра. Прежние слова исчезли, зато на их месте появились новые: «И пусть Эмми не ревнует». Я перечитывал фразу до тех пор, пока не исчезла и она, и мне было ужасно обидно, потому что теперь сомнений не было — записка оказалась в моем номере не случайно. Хорошо они тут развлекаются, любители всего естественного, — с использованием гелиочувствительных чернил, а также новейших достижений в области фотохромного программирования... Распаковывать багаж или продолжать осмотр номера не было желания. Думай, просил меня Бэла Барабаш, но думать тем более не хотелось. О чем тут, черт побери, было думать? О том, знакомо ли мне имя Эмми? Знакомо, черт побери, глупо отказываться. А может, о том, какому времени суток соответствуют «четыре часа»? Или о том, что взморье тянется на добрых два десятка километров?

Человек возле вокзала опасался, что за ним прилетит вертолет, и вертолет-таки прилетел; он же был уверен, что разговор прослушивается. Каков вывод?.. Я взял с тумбочки радиофон и приладил его к правому уху. Волоконные держатели нежно обхватили ушную раковину. Пультик с цифровым десятиугольником я оставил у себя на ладони и на секунду задумался. К Строгову следовало являться без звонка, чтобы старик не смог увильнуть от встречи. Поэтому для начала я выставил номер справочного и узнал нынешние координаты Анджея Горбовски. Координаты, как выяснилось, не изменились, тогда я позвонил ему домой и застал Татьяну. Сам Анджей был на работе. Покачавшись минуту— другую на волнах искренней женской радости, я испросил разрешения нанести дружеский визит сегодня же вечером и попрощался. Люблю все искреннее. У ребят, похоже, дела шли прекрасно. Следующий звонок был еще короче. Я переключился на гостиничную линию и вызвал Славина: «Привет, это я». «Приехал?» — спросил он меня. «Да». «Тогда заходи, мы оставим специально для тебя на донышке...» Славин был на удивление трезв и про донышко, по-моему, здорово прихвастнул. Надо вставать и идти, сказал я себе, закрывая глаза. Вставать не хотелось, и я вдруг поймал себя на том, что пытаюсь вспомнить, откуда мне знаком чудак с привокзальной площади. Чудак, которого то ли убили, то ли варварски похитили другие чудаки. Которых, в свою очередь, сожгли из «шаровой молнии» третьи... И я вдруг понял, что ни на мгновение не прекращал этих тщетных попыток, едва местные целители вернули мне возможность мыслить, что я только тем и занимал свой мозг последние несколько часов — вспоминал, вспоминал, вспоминал...

Человек, безусловно, был прав, удивляясь моим реакциям. Я должен был в первую же секунду нашей встречи воскликнуть: «Ба, кого я вижу! Ба, так это же!..» Что-то мешало. Дерево, упавшее поперек дороги. Театральный занавес, застрявший на раздвижных тросах. Профессиональная память странным образом отказала бравому агенту, оставив мучительное чувство старческой несостоятельности. Но если предположить (ха-ха), что я прибыл сюда по чьей-то высшей воле, так, может, и печать на мою память была наложена не случайно? Неприлично тужась, я вытягивал из дыры прошлого ответ на вопрос и получал в награду размытые кадры из фильма, в которых, к сожалению, не было смысла.

Мало того, Бэла Барабаш назвал его Странником. Это уж точно ни в какие ворота не лезло... Я рывком встал.

Картонная бирка с гербом города упала с кровати — я поймал ее на лету. На оборотной стороне вместо бредовой записки была теперь надпись: «Бог — это счастье. Агентство „Наш Путь“». Еще один образец социопсихологического творчества. Судя по всему, фотохромная программа отработала свое и открытка вернулась к стандартному состоянию. Я бросил этот мусор в утилизатор. Радиофон я оставил у себя на ухе, а цифровой пультик сунул в нагрудный карман, после чего покинул свой номер.

Коридор упирался в просторный зал с лифтами. Здесь же был выход на внутреннюю лестницу, а также на ленточную галерею, под открытое небо. За стеклянной стеной был спортзал: в углу на матах кто-то отрабатывал задние кувырки, кто-то стоял на борцовском мосту и даже на игровой площадке кидали мячики в баскетбольную корзину. А на скамеечке, увлеченно наблюдая за юными атлетами, сидела давешняя старушка с вокзала. Блуза с попугаями, брючки, седые кудри — не спутаешь. Вот только на ногах у нее теперь были кружевные тапочки, созвучные вязаной панаме. Ага, сказал я себе, повеселев. Случайная встреча. Люблю случайности, именно они не позволяют умным людям почувствовать себя умнее Господа Бога; жаль только, что эта изящная сентенция не имеет к нынешней ситуации никакого отношения.

Коридорный сидел на стуле, положив ногу на ногу, и читал книгу. Он был одет в форменные красно— голубые одежды и был молод, потрясающе молод. Розовощекий, с юношескими усиками, коротко стриженный. Когда я подошел к нему, он с достоинством встал и первым сказал мне: «Здравствуйте!», и тут выяснилось, что коридорный к тому же высоченного роста, почти с меня, да еще прекрасно развит физически. Любопытно, что может читать этакий боец? Приключения? Космические ужасы?

— Здравствуй, дружок, — сказал я ему. — Тут такое дело... Кто доставил багаж в мой номер? В двенадцатый-эф?

— Я, — скромно ответил он.

— Прямо из больницы?

— Из какой больницы? Нет, я только поднял чемодан снизу. В отель его доставило агентство «Наш Путь».

— К чемодану было что-нибудь привязано? Что-нибудь необычное?

— По-моему, нет, только путевка. Ее менеджер внизу выписывает. А что случилось, товарищ Жилин?

Он захлопнул свою книгу, которую положил на стул, готовясь немедленно принимать меры. На обложке значилось: «Шпенглер. Закат Европы. Том 2».

— Ничего серьезного, дружок, кто-то глупо пошутил. Откуда ты знаешь, как меня зовут? Мой портрет был на бирке?

Парень улыбнулся.

— Вы меня не узнаете?

Второй раз за день мне задали этот вопрос, и снова я ничего не мог ответить. Лицо розовощекого красавца и в самом деле казалось мне знакомым... Плохой признак, подумал я. Симптом.

— Ого, что ты читаешь! — сказал я. — Шпенглер, Фукуяма, Ницше... Я в детстве, помню, читал что угодно, только не философские монографии. Первый том, очевидно, ты уже одолел?

— Я в детстве тоже читал что попроще, — возразил он. — Агриппу, Анкосса, доктора Нэфа и так далее. Пока не понял, что книги по оккультизму очень вредны. Не только тексты, но и сами книги, из бумаги и картона. Их создатели вовсе не делились своими знаниями с людьми, а преследовали иные цели.

— Да, забавно, — покивал я ему. — Можно полюбопытствовать, что ты еще читаешь, кроме Шпенглера?

Он пожал плечами.

— Джойса, Строгова, Жилина...

— Достаточно, — сказал я. — Мне нравится твой список. Поразительный литературный вкус, даже оторопь берет. И какие произведения последнего из названных авторов ты успел освоить?

— Да все, наверное. «Двенадцать кругов рая», конечно. Потом — «Генеральный инспектор», «Главное — на Земле»... Вы ведь приехали Строгова навестить, правда?

— Тебе и это про романиста Жилина известно? Еще немного, и я начну бояться здешних коридорных.

— Я просто с вашими друзьями случайно разговорился. Не запомнил их имен. С учениками Дмитрия Дмитриевича, вы понимаете? Я не рискнул их попросить кое о чем...

— У меня много друзей, — согласился я. — И все, как на подбор, ученики Строгова. Ты о чем-то хотел попросить меня?

Мальчик помялся секунду— другую, зачем-то оглянувшись на свою книгу, смирно лежащую на стуле, и сказал:

— Простите, но я, пожалуй... В общем, ерунда все это.

— Ну, тогда расскажи мне, кто вон та пухлая пенсионерка, которая перепутала спортзал с клубом для одиноких дам?

Он посмотрел.

— Фрау Семенова?

— Честно говоря, не знаю, как ее зовут. Боюсь, конфуз может получиться, потому что мы с ней где-то уже встречались. Она кто, местная?

— Фрау Семенова, она из Австрии, — сказал коридорный.Супруга председателя земельного Совета.

— Ого! — сказал я. — Мы соседи? Тоже с двенадцатого?

Мальчик остро взглянул на меня и сразу отвел взгляд. Наверное, заподозрил вдруг, что мои расспросы имеют другую, неназванную цель. И, наверное, с ужасом подумал, как и все они тут, правдивые и правильные, что писатель Жилин — отнюдь не только писатель. Ну и пусть его. Взаимная симпатия, по счастью, не исчезла из нашего разговора.

— Я не знаю, с какого она этажа, — вежливо ответил он. Двери лифта, всхлипнув, раскрылись. Выкатилась кругленькая женщина, затянутая в красно-голубую униформу. Очевидно, тоже сотрудница гостиницы. В руках ее был роскошный букет желтых лилий. Окинув меня взглядом, полным кокетливого интереса, она Неожиданно остановилась.

— Это вы? — восторженно спросила она.

— А как бы вам хотелось? — не сплоховал я.

— Вас только что показывали в новостях.

Я повернулся к коридорному.

— Спасибо за все, дружок, но мне пора. Ты уж извини, что я так и не вспомнил, где мы с тобой раньше встречались.

Он промолчал, ничего не ответив, он подождал, пока я войду в кабину лифта, и только потом уселся на свой стул, положив на колени Шпенглера, том номер два.

— Меня зовут Кони, — успела сообщить женщина, прежде чем двери сомкнулись.

Я вознесся на два этажа выше, в номер Славина...

Братья— писатели, похоже, не скучали. На журнальном столике, и под столиком, и на подоконнике, и на ковре под ногами теснились бутылки разных форм, размеров и расцветок. Великая китайская стена. И все были откупорены, опробованы, но ни одна не допита даже до половины. Пахло кислым — в гостиной явно что-то проливали. Еще пахло консервированной ветчиной, вскрытая банка стояла здесь же, на столике. Одна из разинутых дверей вела в спальню — к несобранной постели, к мятым простыням и раскиданной одежде... Неряшливость, как известно, это признак постоянной концентрации на чем-то гораздо более существенном, чем ничтожные подробности окружающего мира. Евгений Славин в этом смысле приближался к просветленным йогам. В смысле концентрации, естественно. И я с сожалением подумал, стараясь не озираться, что никогда мне не быть похожим на настоящего писателя. По крайней мере, в быту. Потому что привычки бывшего межпланетника — они как животные рефлексы, не дающие особи погибнуть, с ними не поспоришь. Никакой алкоголь не поможет, сколько ни пей.

— О, еще один классик, — сказал Славин, подняв на меня тусклый взгляд. Похоже, хозяин номера был и в самом деле трезв, несмотря на бутылки. Чудеса.

— Здравствуйте, — встал Банев, приветливо улыбаясь. Болгарин был высок, черен и носат — настоящий южный красавец.

— Общий привет, — сказал я. — Где бы мне разместиться, чтобы ничего не пролить?

Это я опрометчиво спросил, и Славин не упустил случая ответить. Он что-то выискивал, перегнувшись через подлокотник.

— Не обращайте внимания, — посоветовал мне Банев, усаживаясь обратно. — На вопросы «где» и «куда» он всегда реагирует одинаково, особенно если трезвый.

— Я тоже, когда вижу Славина, всегда реагирую одинаково,по секрету сообщил я ему. — Мне хочется немедленно написать правдивую книгу о писателях. Волна вдохновения накатывает.

Славин отвлекся, ткнув пальцем в сторону опрятного и гладкого Банева:

— Если ищешь источник вдохновения, классик, хватай лучше этого чистюлю, не упусти шанс. Эпицентр.

— Он же не пьет. Какой из него источник вдохновения?

— Зато жадный, как габровец. Тебе нужна правдивая книга? Слушай. Товарищ Банев сумел протащить через таможню бутылку ракии — настоящей, не то что местное дерьмо! — и теперь прячет ее где-то в своих чемоданах, среди манжет и галстуков.

Евгений с ненавистью толкнул ногой столик. Оглушительно зазвенело, стеклянный строй распался, нечто пахучее выплеснулось из горлышка на ковер.

— Что ж ты делаешь, свинья? — спросил я его.

— Не слушайте его, Ваня, — сказал Банев спокойно. — Нет у меня в чемоданах ни ракии, ни манжет.

— А почему он, кстати, не пьет? — продолжал Славин. — Да только потому, что печень у него начала пошаливать, вот тебе и вся мораль. Он и приехал-то сюда, чтобы вылечиться. Здесь, как известно, немые начинают ходить... и даже писать правдивые романы... В самом деле, классик, почему бы тебе не обессмертить кого-нибудь из нас? Мне понравилась эта идея. Самого себя сделал литературным персонажем — позаботься о товарище.

— Беру вас обоих, — принял я решение. — Одного поместим в светлое будущее — пусть они там знают, что алкоголики неистребимы, а другого — в мрачное прошлое, чтобы было из кого выбивать проклятую интеллигентность.

— Где же ситро? — с отчаянием в голосе сказал Евгений.Куда же я его сунул?..

В номере ненавязчиво работал телевизор — на пониженных тонах. Горел стереоэкран, из фонора выползал запах нагретого асфальта, по комнате метались сюрреалистические краски. Шел экстренный выпуск новостей, прямо с улицы, с места событий. Кто-то солидный, потеющий от ответственности, торжественно обещал, что нанесенный ущерб будет возмещен всем пострадавшим без исключения. Кто-то рангом пониже едва не бился в истерике, доказывая, что такого безобразия в здешнем раю просто быть не может, ибо даже в досоветские времена, во времена животной анархии, подобных издевательств над здравым смыслом не случалось. Сначала — откровенно бандитская вылазка на площади перед железнодорожным вокзалом, от которой общественность до сих пор не успела оправиться, и вот теперь нападению подвергается уже сам вокзал. Заколдованное место. Как хрупок, оказывается, сложившийся порядок вещей — нам всем ни на секунду нельзя об этом забывать...

— Тебя на таможне тоже потрошили? — вдруг спохватился Славин, вывернув на меня бледное лицо. — Водку отняли?

— Подожди, дай послушать, — попросил я его.

Послушать было что. В самом деле, редкостный выдался денек. Снова вертолет упал с небес — огромный, десантный, жуткий. Ровно в полдень. Высадилась свора неопознанных подонков, по-другому их и не назовешь, одетых в форму местной полиции, оцепила вокзал, ворвалась в камеры хранения, — пришельцев—оборотней, похоже, интересовали именно вокзальные камеры хранения и ничто другое, вот такой странный объект для атаки, — багажные ячейки были вскрыты все до единой, а хранившиеся в них вещи изъяты и погружены в вертолет, попросту говоря, украдены. Грубо и нагло.

— Они тут все утро твоей мордой телевизор украшали, — позлорадствовал Славин. — Свинья грязь найдет. Кстати, хочу тебя огорчить, Жилин, ничего из твоей затеи не выйдет.

— Из которой?

— Чтобы написать правдивую книгу о писателях, надо стать, во-первых, старым, во-вторых, занудой. Считай, что это комплимент.

Очевидно, он уже понял, что вожделенной водки от меня тоже не дождется, и оттого был желчен. Человек потерял всякую надежду. Жалкое зрелище.

— Бога ради, Виктор, объясните, — обратился я к Баневу,почему этот урод трезвый? При таком-то изобилии?

— «Бога ради»... — скривился Славин. — Лексикон. Коммунисты хреновы... Межпланетники...

Виктор Банев ответил:

— Все алкогольные напитки местного производства в обязательном порядке содержат аналептические нейтрализаторы. Обратите внимание на рекламу на этикетках... — Он взял первую попавшуюся бутылку и отчеркнул что-то пальцем. — Угнетающее действие на центральную нервную систему значительно ослаблено. Кроме того, присутствует целый букет ферментоидных присадок, специальным образом корректирующих обменные процессы.

— Специальным образом? — спросил я.

— Метаболизкруется до девяносто восьми процентов этанола, а не девяносто, как обычно. Неокисленные метаболиты выводятся практически полностью, в мозг не попадают. Вы, конечно, знаете, что эта пакость откладывается именно в мозгу и держится там до двух недель, загромождая сознание...

— Профессора, — с отвращением сказал Евгений. — Все знают. Ненавижу.

— Он не успокоился, пока все не перепробовал, — улыбнулся мне Банев.

Я подошел к окну и выглянул. Вид отсюда был ничуть не хуже, чем из моих апартаментов. Фантастическое нагромождение цветных пятен — точно, как на картинах экспрессионистов.

— К Дим Димычу торопишься? — подал голос Славин. — К нему сегодня Сорокин пошел, имей в виду.

— Нет, в банк, — сообщил я в стекло.

— Ага, денежки менять, — обрадовался он. — Могу дать один адресок. Там, в отличие от ихнего банка, тебе обменяют на рубли столько местных денег, сколько унести сможешь. Правда, по полуторному курсу.

— Зачем? — удивился я.

Они переглянулись.

— Он еще ничего не знает, — сказал Банев Славину.

— Ты думаешь, не стоит лишать его невинности? — Евгений откинулся на спинку кресла (нога на ногу, руки за голову) и оценивающе оглядел меня сверху донизу. Долгий это был процесс, я даже заскучал. — Я все-таки скажу, — решил он. — Когда вам, классикам, захочется насовать себе под подушку мятых банкнот местного образца и вкусить свою порцию кайфа, бегите в район площади Красной Звезды. В одном из тамошних переулков прячется штаб— квартира партии Единого Сна. Адрес я не помню, но ищущий да найдет. Обратитесь непосредственно к председателю по фамилии Шершень, и вам помогут обрести долгожданное счастье...

Приятно было наблюдать, как в человеке прорастает интерес к жизни. А то ведь совсем было человек зачах. Я вопросительно посмотрел на Банева, но тот лишь подмигнул мне в ответ.

— Владислав Шершень? — спросил я их обоих.

— Какая разница? — фыркнул Славин, потягиваясь. — Мы ходили к нему не по имени— отчеству величать, а незаконную финансовую сделку совершать.

Непонятно было, шутят они или нет. А если шутят, то почему мне не смешно. Со Славина что взять — он самого себя в перьях вываляет на потеху благодарной публике... Владислав Шершень, подумал я. Еще один знакомый в этой сказочной стране. Еще один призрак, явившийся из прошлой жизни, чтобы в который раз напомнить о неразрывной связи мертвого и живого...

Очень не хотелось покидать эту академическую компанию, но пора было и честь знать. Взгляд мой случайно упал вниз, на площадь перед отелем. И я вдруг с удивлением обнаружил, что дорожки и газончики, если посмотреть на них сверху, складываются во вполне осмысленные фразы.

НЕ МОЖЕШЬ КУПИТЬ — ПОПРОСИ. НЕ МОЖЕШЬ ПРОДАТЬ — ПОДАРИ.

Вот что там было написано.

Отделение Национального банка занимало отдельное помещение на первом этаже. Войти можно было как с улицы, так и прямо из гостиничного холла. Если не ошибаюсь, именно здесь располагалась когда-то парикмахерская, которую я (невозможно представить!) почтил много лет назад своим присутствием. Или озорничала так называемая фантазия, превратившаяся у некоторых писателей в ложную память? Как бы там ни было, но банк оказался закрыт на проветривание, о чем извещала вежливая табличка на стеклянных дверях.

Холл впечатлял. Живая изгородь высотой в половину моего роста разделяла пространство на зоны отдыха, а также указывала путникам кратчайшие проходы — к лифтам, к стойкам администрации, к бару. Центральную часть украшал компактный бассейн — с фонтаном и кувшинками (очевидно, выполнял функцию увлажнителя). Плетеная мебель причудливых форм подчеркивала растительный характер дизайна. Пол был уложен метлахской плиткой, какую еще в Древней Греции использовали при возведении дворцов и храмов, причем мозаичный узор был настолько тонок, что вставший на пороге гость замирал на мгновение, полагая, что под ногами расстилаются гигантские роскошные ковры...

Менеджер находился на посту, излучая готовность решать любые проблемы. Я посмотрел на него, размышляя о том, кто выписывает бирки к чемоданам постояльцев. А также о том, кто отправляет чемоданы по номерам. Спросить? Мимо как раз прошли два носильщика с бэджами «Наш Путь» на груди — загорелые, молодые, в ослепительно белых одеждах. Они были увешаны багажом, как рождественские елки.

— Ты сегодня опять к хрусташам в гости? — интересовался один.

— Энергетика должна быть энергичной, — отвечал второй, посмеиваясь.

— Почему на своем горбу, парни? — сказал я им в спину.Где пневмотележки, где треножники?

Носильщики остановились на минутку.

— Вы не беспокойтесь, мы дозируем нагрузку, — оглянулся один. — Желаем вам здоровья.

Они пошли дальше, сосредоточенно дыша через нос, и с каждым шагом они, очевидно, набирались все большего и большего здоровья, и мне вдруг стало завидно и немножко стыдно, ведь это так здорово: ты укрепляешь свой дух и тело, а тебе еще и деньги за это платят. Или они корячились бесплатно? Я отошел в сторону, чтобы не стоять на пути «Нашего Пути», и сел на один из плетеных диванов. Сиденье, как ни странно, было упругим.

— Вы знаете, что сегодняшней ночью по городу опять намечается шествие бодрецов, — едва слышно, но вполне отчетливо произнесли за моей спиной. Я оглянулся. Сзади как раз была живая изгородь, разрезавшая холл на геометрические фигуры.

— Когда же примут закон о тишине? — горестно вопросил второй голос.

Наверное, там был точно такой же диванчик, что и здесь. Люди отдыхали, скрашивая минуты светской беседой.

— Слышали, что сюда Жилин приехал?

— Который всю эту кашу заварил?

— Он, он. В новостях показывали.

— Воистину, нет предела человеческой наглости...

Мне отчего-то захотелось привстать. Или, к примеру, раздвинуть кустики и посмотреть в щелочку. Простое любопытство, ничего личного. К счастью, меня отвлекли, а то бы не выдержал, ей-богу.

Кругленькая пухленькая симпатяшка в комбинезоне красноголубых тонов подкатилась к дивану.

— Я — Кони, — заговорщически сообщила она и присела рядом. — Кони Вардас. Помните меня?

Я помнил, но скорее не ее, а букет желтых лилий. Это была та самая сотрудница отеля, с которой я столкнулся полчаса назад у лифта, только сейчас женщина несла не лилии — что-то иное, что-то совершенно удивительное. Тоненькие изломанные стебли были усыпаны нежными белыми цветочками в столь большом количестве, что растение в ее руках походило на облако, на кружевную дымку, на воздушное платье невесты.

— Вы, пожалуйста, не сердитесь, — попросила она. — Я, наверно, помешала? Понимаете, около часа назад я услышала... Случайно, когда в оранжерее была. Оранжерея — это на крыше. Жаль, я сразу не сообразила с вами поговорить, а тут увидела, что вы отдыхаете, и подумала: если не сейчас, то когда?

Слова сыпались из нее, как фасоль из дырявого пакета неудержимо и звонко.

— Я работаю аранжировщицей цветов, — объяснила она.

— Вот оно что. — Я наклонился и понюхал чудо природы в ее руках. Пахло свежескошенной травой. — Красивая у вас работа, Кони. Как вы сами.

Она покраснела и затеребила рукой кулончик на своей шее: это была Молящаяся Дева, вырезанная из черного дерева и подвешенная на тонких кожаных тесемках.

— Спасибо. Так вот, насчет тех двоих. Я была не в самой оранжерее, а в кондиционерной...

— Вы аранжируете цветы в кондиционерной? — догадался я.

— Нет, там я... — Она потупила взор, отчего-то засмущавшись. — Вы никому не скажете?

— Смотря что. Если, например, речь о тайном изготовлении самогона из лепестков черных орхидей, то ничего не могу обещать.

Женщина улыбнулась. Хорошая у нее была улыбка, искренняя. Упоминание о неких «двоих» мгновенно разбудило омерзительного человечка в моей голове, задремавшего было от райской скуки, но я пока не давал ему слова.

— Никак не получается бросить курить, — шепотом призналась толстушка. — Глупо, правда? Прячусь в своей норе, чтоб никто не видел. — Она печально покивала сама себе. — Удержать здоровье позволяет только норма, спасительная норма. Но все-таки гораздо важнее — это готовность человека. — Она постучала пальчиком по своему лбу. — Понимаете? Если человек готов, у него получится.

— И у вас... — я задохнулся от восхищения. — Получилось?

— Посмотрите на меня, — сказала она и выгнула спину на манер профессиональных фотомоделей. — Вы не поверите, но за последние годы я невероятно похудела. Страшно рассказывать, какая была раньше. Что меня спасло? — Женщина перекрестилась двумя перстами — слева направо, как истинная католичка.Благодарение Богу, у меня получилось.

— Стало быть, в кондиционерной курить не возбраняется,вернул я разговор в исходную точку.

И женщина вспомнила, что подошла ко мне неспроста. И лицо ее, освещенное внутренним светом, сразу погасло. Она тихо сказала:

— Я думаю, эта парочка выбрала оранжерею, потому что днем у нас никого не бывает. Встали за стойкой с клематисами, чтобы их не видно было. А там как раз одно из окон воздуховода спрятано. Весь их разговор по трубе дошел до кондиционерной, тем более, я же аппаратуру выключила...

— Вот что, милая, давайте-ка мы с вами тоже отойдем,прервал я ее.

Впрочем, кого обманываю? Давно уже разговаривал не я, а мой изголодавшийся напарник, прогрызший лабиринты у меня в голове. Голова была подземельем, из которого тянуло сыростью и смрадом, там жил уродливый карлик, имя которому — навыки оперативно— розыскной деятельности. Это маленькое коварное существо функционировало по своим правилам, независимо от воли и желаний большого Жилина, поэтому еще вопрос, кто из нас был больше.

Я неторопливо встал. Цветочница послушно поднялась следом. Встав, я посмотрел назад, как бы ненароком заглянул за растительную изгородь и обнаружил по ту сторону кустов двух старичков в форме национальной гвардии, смирно лежащих на топчанах. Форма была летняя, но давно устаревшего образца. Поймав мой взгляд, ветераны дружно улыбнулись мне в ответ. Наверно, не узнали меня. Или, наоборот, выдержка старых вояк не подвела.

— Они что-то против вас затеяли, — совсем неслышно сказала Кони. — Что-то очень плохое. Сначала ругались шепотом, торговались о чем-то, а потом... — На секунду женщина зажмурилась от ужаса. — По-моему, они хотят вас похитить.

— Кто — они? — спросил я.

— Первый — сеньор Ангуло. Кстати, наша кастелянша — его племянница. Он регулярно употребляет наш фирменный кислородный коктейль. Вы знаете, что здесь в баре готовят лучший в городе кислородный коктейль?

— А второй? — напомнил я.

— Не знаю, — огорчилась она. — По— моему, я его уже видела в отеле. Как вы думаете, мне заявить в полицию?

— Я заявлю сам, не волнуйтесь, — сказал я ей. — Все будет хорошо, chiquita[1]. Когда вы заканчиваете работу?

— Оранжерея закрывается в восемь.

— Я найду вас. Этого второго в лицо сможете узнать? Или по фото?

Она молча кивнула. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Женщина еле— еле доставала мне до груди. Ей было жалко уходить.

— Последний вопрос, с вашего позволения, — сказал тогда я. — Что это такое у вас в руках?

— Гипсофилы, — сказала она кокетливо. — Никогда не видели? С белыми цветками, потому что однолетние, а бывают еще многолетние, с розовыми цветками. Идеальный компоновочный материал. Вы точно меня найдете?

Я тяжело вздохнул.

— А куда денешься? Иначе, я подозреваю, вы поднимете на ноги Мировой Совет.

По— моему, она была удовлетворена, если позволено так выразиться. Она ушла, не оглядываясь, бережно неся свои гипсофилы. Я проводил взглядом аппетитную фигурку, затянутую в красноголубую униформу. Посмотреть женщине вслед — хороший способ проконтролировать окружающую обстановку, однако ничто не изменилось в холле, не сместилось как бы случайно с мест. Не дрогнули ничьи головы, не задвигались ничьи губы. Если за мной и следили, то делали это на высоком техническом уровне, в чем лично я не видел никакого смысла.

А потом я заметил Марию.

Мой бывший начальник спускался по главной лестнице, напряженно глядя под ноги сквозь толстые стекла очков. Мария Ведовато собственной персоной, директор Юго— Западного отделения, служебный позывной «Дуче». Вечная трость, вечная седина. Живот, едва не выпадающий из брюк. Двигался он так, будто боялся упасть, и вообще был он какой-то придавленный, сгорбленный, нездоровый. Эк его согнуло, моего несгибаемого шефа, с жалостью подумал я... Итак, Мария тоже оказался здесь. Это было потрясающе. Человек, стоящий на краю отставки, приезжает в рай за утешением. Или у него командировка? Или опять Планета проявляет интерес к этому оазису, бывшему когда-то Страной Дураков, а теперь перепаханному под новые посевы? И где Оскар, где их вездесущая тень, накрывшая с некоторого времени весь оперсостав Совета Безопасности? Нет, потрясающим было не это, это как раз было банальным — сплетение интересов, подлый расчет, благородное недомыслие, — не то, не то. Но что тогда?

Было ощущение, будто кто-то выдернул всех моих прошлых знакомых за шкирку и нарочно закинул сюда, чтобы меня потешить. Вот и Строгов сюда переселился. Зачем? Бред, как известно, заразен, переносчиками являются простые человеческие слова. Тот сумасшедший возле вокзала, который тоже был моим знакомым, сказал: «Я во всем виноват», тем самым втянув меня в этот спектакль, ибо чужую вину я принимаю только в доказанном виде; он же сказал мне: «Вы межпланетник, вы все поймете правильно», но пока я понимал лишь то, что всякая потеха имеет свои границы и что теперь я не смогу успокоиться, пока не выйду за эти границы...

А потом Мария увидел меня.

И ничего не произошло. Он направлялся в ресторан, поэтому наши пути никак не могли пересечься. Мы не подошли друг к другу, не пожали друг другу руки, не пожелали здоровья. Обменялись короткими взглядами — и все. Он был из тех, кто пытался оставить меня в Совете Безопасности, вернее сказать, он был единственным, рискнувшим вступиться за предателя. Не знаю, чего это ему стоило. Да вот хотя бы того, что начальником над ним сделался Оскар, а не кто-то другой. Впрочем, Оскар сделался бы начальником и без той истерии. Мария, как передали мне позже, считал меня лучшим своим сотрудником, хотя никогда не говорил мне этого в глаза. И вот теперь мы даже кивка друг друга не удостоили. Очевидно, старик так и не смог Тине простить, что я оказался не таким, каким он меня придумал. А я? Чего я не мог им всем простить?

Банковское отделение уже открылось, внутри был народ. Я повернулся и прошел сквозь вертушку внутрь. Внешне офис ничем не отличался от тысяч похожих заведений, разбросанных по всему свету. В одном из окошечек я получил документ, озаглавленный: «Закон о денежном обращении» — вместе с просьбой ознакомиться и подписать, — а также совет изучить материалы на стендах. Я начал со стендов, в результате чего выяснил, что суммы, подлежащие обмену, строго ограничены. Причем все зависит от статуса клиента. Судя по специальной таблице, я подходил под определение «турист первого дня». Подобная практика была, по меньшей мере, странной, ибо каким образом, черт возьми, они тут добиваются устойчивости собственной валюты, если ограничивают ввоз чужой? Любопытно, что наивысшим приоритетом при обмене наличных денег пользовались инвалиды, а также лица, страдающие тем или иным хроническим заболеванием, чей недуг был подтвержден соответствующим документом.

— Справочку и купить можно, — пробормотал я. — На что они рассчитывают?

— Вы новенький, — тут же последовал отклик. Мне в спину пристроился некто в гавайке и шортах — выписывал что-то из таблиц. — Вы еще полны надежд, это очень трогательно. Законную силу имеет только справка, подтвержденная в одном из местных лечебных учреждений. Никакую другую банк не примет.

— И что это меняет? Купим у местных.

— Когда врачи избегают врать даже по долгу службы, даже из чувства сострадания к пациенту, неужели вы думаете, есть шанс, что они сделают это за мзду?

— Надеюсь, у вас с надеждами тоже все в порядке, — сказал я ему.

Возле окошка с надписью «Кассир» разгорался маленький скандал. Клиент требовал, чтобы ему выдали положенную сумму непременно мелкими купюрами. «Имею право,» — тупо повторял он. Очевидно, это был турист НЕ первого дня.

— Глупец, — меланхолично произнес борцовского вида крепыш, оторвавшись от созерцания своей чековой книжки. — Думает, чем больше бумажек под подушку положит, тем красивее сны увидит.

— А на самом деле... — подбодрил я его.

— На самом деле, сэр, все наоборот. Хочешь хапнуть больше — значит, алчный, значит, ничего у тебя не получится. — Глаза собеседника гневно сверкнули, выдав истинные его чувства.Алчность, сэр, ничем не исправишь. Хотите знать первое имя дьявола? Алчность, сэр.

Ага, подумал я, в их рай, оказывается, не только лжецам путь заказан. Но при чем здесь красивые сны? И, в особенности, при чем здесь деньги под подушкой?

Я прилежно прочитал выданную мне бумажку. Закон о денежном обращении, как выяснилось, сводился к одному— единственному требованию: местные деньги в наличной форме нельзя было вывозить из страны. Причем за нарушение наступала не административная ответственность, а уголовная, высылкой дело не ограничивалось. Это ограничение казалось еще более нелепым, чем трудности с обменом валюты. Я, конечно, подписался в графе «ознакомлен», не стал капризничать. После чего вернулся к окошку. Там уже стоял посетитель, брезгливо обмахиваясь точно такой же подписанной грамотой. Он проворчал, легко распознав во мне товарища по несчастью:

— Они тут сумасшедшие.

— Я обратил внимание, — нейтрально сказал я.

— Ввели свои деньги, — воодушевился он. — Какого черта? Вот раньше, до заварушки, — плати, чем хочешь. Вы бывали здесь раньше? Хоть драхмами плати, хоть крузадо. Райское было местечко. Но теперь мне выбирать не приходится, полиартрит совсем замучил, засыпаю, вы не поверите, только с грезогенератором в люстре. А здесь, говорят, просто чудеса творятся. Ни одного чуда, правда, я пока не видел, если не считать того, что доллары наши им почему-то не нравятся...

— Рубли тоже, — вставил я.

Он изменился в лице.

— Вы русский?

— Если в роддоме не наврали.

Он отвернулся.

— Кругом русские, куда ни плюнь, — сказал он как бы сам себе, но так, чтобы все услышали. — Что ж они всюду лезут? Уже превратили свой Верховный Совет в Мировой, и все мало. Мир спасают, просто мания какая-то, от них бы кто спас. Такая была страна — опять же изгадили... — Он сунулся головой в окошко и спросил у операторши: — Вы не обидитесь, милая? Я пережду где-нибудь в уголке, пока помещение не очистится от свиней.

Некоторое время этот несчастный, переполненный злостью человек пребывал в сладком ожидании ответных чувств с моей стороны. Когда он удалился, со скрипом волоча свои плохо гнущиеся мощи, барышня по ту сторону стекла улыбнулась мне:

— Вашу гостевую карту, пожалуйста.

Девчушка, отошедшая от другого окошка, бегом торопилась к выходу, открыто целуя зажатую в пальцах купюру.

— У детей тихий час, — отчетливо произнес кто-то.

Очевидно, это было остроумно, потому что кругом засмеялись, дав бегунье дорогу.

— Совсем стыда не осталось, — сердито сказал пожилой охранник, прогуливающийся вдоль стоек. — Хрусташи, отбросы помойные. Скоро начнут прямо под дверями укладываться.

Формальности не отняли много времени. Я быстро получил свою порцию денежных знаков и сунул пачку в карман, не пересчитывая. В этот момент радиофон запищал у меня в ухе.

Звонил Бэла.

— Подожди, — сказал я ему. — Сейчас на улицу выйду...

Возле охранника я на секунду притормозил.

— У вас что, не получается? — спросил я со значением.Может, не так питаетесь?

Не люблю, когда детей обижают, есть у меня такое уязвимое место. Я пошел себе дальше — к солнцу, к пальмам, к открытому настежь городу, — а задетый мной старый дурак послал мне в спину с неожиданной тоской:

— Ну причем здесь питание-то?

Центральный вход вывел меня, по счастью, с противоположной от памятника стороны. Здесь было море — наконец-то я его увидел. Город спускался к морю широкими террасами, лежал под ногами, как макет, и казалось, достаточно было шагнуть, чтобы раздавить гигантской сандалией этот игрушечный мир... Оказавшись снаружи, вне зоны действия любопытных ушей, я сказал Бэле напрямик:

— У меня алиби, имей в виду. В момент нападения на камеры хранения я гулял с тобой по проспекту Ленина.

— Остришь, — неодобрительно сказал он. — Рад за тебя. Тут такой вопрос, Иван. Тебе знакомо имя Рэй?

— Кто это?

— Значит, опять я зря на тебя понадеялся... Странная история, бортинженер. Мне передали анкету. Ну, ту, которую при въезде в страну заполняют, помнишь? Она пришла не из таможенного управления, ее просто подбросили. Украли где-то бланк строгой отчетности... но это не важно. Там было написано имя: Рэй. В графе «профессия» значилось: шпион Совета Безопасности, а цель приезда указана следующая: перестать лгать. И приписка: «Надо же с чего-то начинать, не так ли, агент Жилин?» Про агента Жилина — это не мои слова, это было в анкете.

— В вашей уютной стране есть сумасшедшие, — сдержанно отозвался я. — Ты не замечал? Почему-то их особенно много среди поклонников литератора Жилина. Не знаю, что тебе ответить, Бэла.

Я не знал, что ответить, поскольку имя Рэй и вправду было мне знакомо. Если, конечно, речь шла о том человеке, о котором я подумал. Начальник полиции помолчал.

— Раскрываю тебе служебную тайну, Иван, — устало предупредил он. — Из упавшего в бухту вертолета мы вытащили кое-какие документы, но даже не успели их восстановить. Дело опечатано и увезено представителями Управления внутренних расследований Службы безопасности при Совете Безопасности. Зеленые галстуки все изъяли, подчистую. Так что шалость с анкетой не кажется мне смешной и, тем более, случайной.

Бэла был очень зол. Не мог просто взять и утереться.

— Знаешь, что означает буква «L» на борту? — сменил он тему.

Их татуировочка.

— «Light Forces»[2], — сказал я.

— Я думал, это легенды.

— Может, провокация? — спросил я с сомнением. — Кто-то камни по кустам кидает, чтоб все в сторону побежали.

— Камни по кустам... — сказал он. — Красиво звучит. Сразу видно, что ты писатель.

— Ваши камеры хранения тоже буква «L» ограбила? — поинтересовался я у него.

— Да, — ответил он. — А сами бойцы были одеты в форму нашей полиции. Знаешь, Иван, даже оторопь берет от такой наглости. Теперь у них было время на подготовку, не то, что утром. Правда, они ведь не знали, в каком номере и в какой гостинице агент Жилин имел несчастье познакомиться с неким существом по кличке Странник, поэтому ячейки были вскрыты все до единой...

Он сказал все это со скрытым смыслом, который вовсе не собирался скрывать, и у меня пропала охота изображать из себя постаревшего весельчака, готового язвить по любому поводу. И я начал всерьез подумывать, не закатить ли мне в качестве ответа показательную истерику, но решил повременить, пока не исчерпаю собственные вопросы, например такой: известен ли местной полиции некий сеньор по фамилии Ангуло?

— Мигель? — удивился Бэла. — Полковник Ангуло — это крупный чин в Бюро антиволнового контроля. Есть в стране такая спецслужба, осталась со времен борьбы со слегом. А что?

— Ничего противозаконного. Он курит в оранжереях и путает многолетние гипсофилы с однолетними.

Начальник полиции сердито хрюкнул.

— Минуту, комиссар, — попросил я. — Не прерывай контакт. Что в ваших краях делает Мария? Тоже турист?

— Ты про бывшего шефа? — догадался он. — Мария разыскивает своего ребенка, так честно и указал в анкете. Мол, чадо удрало от папаши и скрылось где-то здесь.

— И вы ему поверили, — констатировал я.

— Как и тебе. А что? Кстати, раз уж ты заговорил, — добавил Бэла странным голосом. — Твой Мария написал в анкете, что его ребенка зовут Рэй. Рэй Ведовато. Тебе в самом деле нечего мне сообщить?

«Ведовато» в переводе — что-то вроде «вдовца», подумал я. Вдовец Мария, оказывается, имел отпрыска, которого Господь не наделил родовой дисциплинированностью и ответственностью. Печальная история. Отцы и дети. Шум и ярость, жизнь и судьба...

— Пошел к черту, — сказал я.

С некоторыми подробностями дела меня ознакомили позже, и совсем другие люди.

Ибо ничто не сгорает бесследно, если оно сделано из металла и мезовещества. Например, накопительная камера от «шаровой молнии». Или останки трейлера с раздвижной крышей и специальной станиной внутри, приспособленной как раз для транспортировки и наведения плазменных сгущателей. Все перечисленное было обнаружено на вилле, которую неустановленные лица арендовали у городского департамента собственности. Вилла стояла далеко на взморье и была покинута арендаторами, однако времени им не хватило, чтобы уничтожить все. Так что Z-локатор, установленный на крыше и культурно замаскированный под башенку обсерватории, уцелел.

Осталась и карта слежения, привязанная по времени точно к утреннему рейду штурмового «Альбатроса». И даже программа асимметричного наведения не была стерта. Участок вокруг виллы был оборудован системой рассеивателеи, защищавших локатор от обнаружения (в качестве ложного ориентира выдавались координаты диспетчерского пункта аэропорта). А в ангаре, среди всевозможного подводного снаряжения, обнаружился молекулярный резак с полностью разряженной батареей. Этакий консервный нож в кармане любого уважающего себя диверсанта, которым очень удобно, скажем, вскрывать рухнувшие на морское дно вертолеты...

Жаль, что ничего этого Бэла мне не рассказал. Я бы значительно раньше понял, с кем имею дело.

После разговора с начальником полиции я на минуту поднялся к себе в номер — специально для того, чтобы положить радиофон обратно на тумбочку. Таким образом, связь с миром была оборвана. Мне вдруг перестали нравиться блага цивилизации, дающие кому-то возможность в любой момент призвать меня к ответу. И я отправился, черт побери, гулять по городу, ибо я, черт побери, был свободным, одиноким, при деньгах.

Десантные операции среди шезлонгов и минеральных источников, думал я. Похищения людей, расстрелы вертолетов, нападения на вокзалы. «Шаровые молнии» и прочие изыски. Ясно, что власти были растеряны от такого нагромождения событий, посыпавшихся в один день — в день моего приезда. К хорошему привыкаешь быстро, а местные правоохранительные органы, как я понял, вот уже несколько лет сидели без дела. Угораздило же меня, думал я, испытывая острое чувство досады. Я был туристом, просто туристом, и вмешиваться в происходящее никак не входило в мои планы. «Ну и что с того, что в день моего приезда... — спорил я непонятно с кем. — Положительно не вижу связи...»

Некоторое время я размышлял о будущем. О ближайшем будущем. В том смысле, конечно, куда мне теперь направиться. Я люблю размышлять о будущем, обманывая себя тем, что в этом и состоит работа писателя. И я понял, что должен немедленно идти к Строгову, поскольку если не сейчас, то когда? Славин, правда, предупреждал, что кто-то из наших сегодня к нему уже намылился, но, в конце концов, никакой очереди мы не устанавливали. Зачем, спрашивается, я сюда приехал? Я приехал проститься с Учителем, который умирает, который умирает вовсе не от старости или болезней, и никто не вправе откладывать нашу встречу, водя указующим пальцем по клеточкам невидимого плана-графика.

Принявши решение, я пошел к Строгову.

Если ты Учитель, у тебя обязательно должен быть Ученик, думал я, спускаясь по бесконечной лестнице к набережной. Иначе какой же ты Учитель? Именно наличие Ученика делает из незаурядного человека нечто большее. Если продолжить эту мысль, то неизбежно получишь следующую: эстафетная палочка передается из рук в руки только кому-то одному. Иначе говоря, свой Дух ты вряд ли сможешь поделить между всеми желающими. (И это слова межпланетника, скривился бы Славин. Позор коммунисту, атеисту Жилину!) Так к чему мои патетические размахивания руками? К тому, к тому! Хоть и не я придумал операцию под полусерьезным названием «Время учеников», призванную спасти нашего Дим Димыча (а кто ее, кстати, придумал?), я с готовностью принял эту безумную идею. Хоть я и прибыл в этот город, откликнувшись на зов своих друзей по писательскому цеху, в окончательный успех дела я все равно не верил. Хоть и не верил я в возможность вернуть Строгова к жизни, однако ж на что-то надеялся...

Вот и набережная, а лестница все текла и текла вниз по склону, увлекая меня к морю. Это была центральная пляжная лестница — мраморная, с башенками. Невозможно было представить, чтобы взять и сойти с нее в сторону.

Мы спасали Учителя, забыв, что спасти сначала нужно себя. Мы все поголовно назвались его учениками, не понимая, что ему нужен только один — Ученик. Нет, каждый из нас в глубине души это понимал, но опять же каждый втайне надеялся, мол, я — тот самый и есть. А кто-то был в этом уверен. Тогда как настоящий Ученик, вполне возможно, пропадал где-нибудь в Пырловке и был со Строговым не знаком, потому что ложный стыд мешал ему высунуть голову, и нам бы взять да разыскать этого парня, да привести его к Дим— Димычу за ручку, вместо того, чтобы дружно слетаться сюда со всех концов Ойкумены. А может, настоящий Ученик еще только учился читать по слогам? А может, Строгов вообще не хотел быть ничьим Учителем? И, кстати, насчет стыда, который на самом деле не бывает ложным. Интересно, кто-нибудь из нас испытает ли потом это чувство? Например, беллетрист Жилин?

Бриз, вдруг задувший с моря, очень вовремя проветрил мою голову. Сандалии увязли в песке, пришлось их снять. Я с изумлением обнаружил, что мраморная лестница давно закончилась, а передо мной — пространство без конца и без края. Дом Строгова остался где-то наверху и гораздо правее. «Строгий Дом». «Дом На Набережной»... Вокруг кипела жизнь. Веселые голые люди азартно играли в пляжный волейбол, другие голые люди зарывались в песок, ласточкой бросались в набегавшую волну, перекрикивались, общались, не обращая внимания на различия полов, и я понял, что попал на пляж натуристов. Это в исторической-то части города? Остроумно. Никто ни с кем не целовался, здесь были настоящие натуристы. Что ж, я люблю все настоящее, поэтому я закатал штаны, разделся до пояса, поддал ногой откатившийся ко мне мяч, а затем побрел кромкой прибоя, останавливаясь и с наслаждением наблюдая, как волны слизывают оставленные мною следы.

Неужели мне не хочется к Строгову, спросил я себя. Неужели я боюсь? Тогда какого рожна я сюда притащился? Повидаться с алкоголиком Славиным я мог и в Ленинграде, заглянув какнибудь вечерком в ресторан Дома писателей, а мрачного, болезненно серьезного Сорокина я мог легко отловить в Москве, в его роскошном рабочем кабинете.

Раскинув руки, я подставил грудь морскому бризу.

— Моя любовь? Она седа, — нежно пропел кто-то, — глуха, слепа и безобразна...

Я на всякий случай оглянулся. Одна из валявшихся на песочке девушек, сняв с головы солнцезащитный шлем, помахала мне рукой и вспорхнула с места.

— Ты сегодня точен, — сказала она нормальным голосом. Это была та самая безжалостная красавица, которую я видел утром возле киоска с кристаллофонами, это была та самая любительница музыки, которая с первого взгляда запала в мое подержанное сердце. Увы, она была в купальнике. Зато улыбалась персонально мне.

— Я просто вежлив, — возразил я. — Как король.

— Я тебя знаю, — сказала она, — ты король из моего сна. Я позвала, и ты пришел.

Я посмотрел почему-то на часы. Меня позвали, и я пришел, мысленно согласился я, вспомнив записку на рукоятке чемодана.

Шутки шутками, но было как раз четыре пополудни. Вернее, без пяти, но это дела не меняло. Мне назначили свидание на взморье, и вот я здесь. Я был сегодня точен. Случайно ли ноги принесли меня на центральную лестницу и заставили спуститься до самого дна? Кто руководил движением моих ног?

— Поможем друг другу проснуться, — пробормотал я. — Бог это счастье. Носильщики хреновы...

— Ты веришь в Бога? — тут же спросила девушка.

— Скорее нет, чем да. Впрочем, в какого?

— Он — один. Не понимаю, как писатели могут не верить в Бога, просто болезнь какая-то, особенно среди фантастов. Надеюсь, ты не фантаст?

— Как можно, — укоризненно сказал я.

Она долго смеялась, кокетливо грозя мне пальцем, и тогда я повернулся и побрел дальше, поддевая пену ногами. Я решил проверить ситуацию на прочность, и красавица не обманула моих надежд, легко и естественно присоединившись ко мне, а может, она подтвердила тем самым худшие мои подозрения, — просчитывать варианты мне пока не хотелось. Похоже, она в самом деле знала, кто я такой, оттого и веселилась. Ну, Жилин, держись, сказал я себе, молоденькие поклонницы тебя все-таки зацапали. Дождался на старости лет. Впрочем, молоденькие ли?

— Хорошая у тебя легенда, — заговорила она, отсмеявшись.Нет, я серьезно! К ребятам из Советского Союза здесь по-разному относятся, но писатель Жилин — это имя. Жаль, конечно, что ты не веришь в Бога, есть тут какое-то несоответствие, это сразу настораживает.

— Имя, а также фамилия, — ответил я. — Но я никогда не говорил, что не верю в Бога.

— Значит, веришь?

— Этого я тоже не говорил.

Девушка закатила глаза и глухо молвила:

— Он спросил страшным голосом: водку пьешь? Нет. В Бога веруешь? Нет. Истинно межпланетная душа!

Это была цитата. Из меня цитата, из кого же еще.

— Все очень мило, — сказал я ей, строго оглядев красавицу сверху донизу. — И ты очень мила. Вот только насчет «легенды» я не понял. Легенд я не пишу, не тот жанр.

Или не тот возраст, подумал я. Не тот азарт, не те зубы. Самое время было спросить у прелестницы, кто она такая, этак невзначай перевести стрелку разговора с моих анкетных данных на ее, самое время было разобраться в правилах игры, которую со мной затеяли, но...

— Легенду про слег создал ты. — Она чувственно провела пальцем по моему животу, дойдя до шрама и остановившись. — А сам-то знаешь, что такое слег? Наплел в своих мемуарах про волновую психотехнику, про воздействие на центры наслаждений в крысиных мозгах... — Она вдруг запрокинула голову и снова засмеялась. — При чем здесь, вообще, мозг? Странно, что ты ты! — в этом не разобрался.

— Я разобрался, — обиделся я, — Может, мы сначала познакомимся, а уже потом поссоримся? Вы кто будете, прелестное дитя?

Незнакомка вела себя так, будто мы были с ней давно и хорошо знакомы, будто мы были близко знакомы. Нет, не так. Будто нас связывало нечто большее, чем близкое знакомство. Это немного шокировало.

Она пропустила мой вопрос мимо ушей.

— Ты хорошо помнишь свое последнее задание? — неожиданно спросила она.

— Которое? — Я напрягся.

— В этой стране. Под кодовым названием «Двенадцать кругов рая».

— А ты много читаешь, девочка. И что я, по-твоему, не понял про слег?

— Подожди, это несущественно. Говоря о бездуховности, ты не признаешь наличие души, и в этом все дело. Я о Другом. Слег заталкивает душу человека в мир, созданный его подсознанием, делает этот мир реальным — для него одного, конечно. Бессмертная душа сворачивается до размеров смертного мозга, а настоящая. Богом данная реальность сменяется ложной, в которой Бог — ты сам. Назови это энергетическим коконом, если терминология не нравится. Осознал ли ты тогда, что достаточно всего лишь раз дернуть за веревочку, чтобы дверь в истинную реальность закрылась навсегда? Всего один раз!

— Смотри, какое море, — восхитился я, положил руку девушке на плечо и притянул ее к себе. — Смотри, какое небо. А ты мне тут о слеге. Сколько тебе лет?

В ответ она обняла меня за талию.

— Я половозрелая и совершеннолетняя.

— Спасибо за предупреждение. А что за песенка у тебя была? «Моя любовь седа...»

Она послушно спела:

Спев один куплет, она объяснила:

— Это лучший в городе инструктор сочинил.

— Инструктор чего?

— Ты еще не был на холме, — поняла она. — Обязательно сходи...

Некоторое время мы молчали. Было просто хорошо, и ни о чем не хотелось говорить, не хотелось также думать и что-то там анализировать. Да, я вел себя безобразно. Потому что девчонка мне безобразно нравилась, и если она предпочитала напустить таинственности, так и пусть ее, всему свое время, к тому же на нас поглядывали, я ловил заинтересованные взгляды других пляжных мальчиков и девочек, что, в общем— то, было мне привычно, ведь за свои полвека я отлично сохранился, никакой «Идеал» работы скульптора В. Бриг не мог тягаться со мною, сделанным из плоти и крови, а божественное создание, прижимавшееся сбоку, было полно искренности, так какого черта, спрашивал я себя, какого черта я должен быть не тем, кто я есть? А потом моя безымянная подруга решительным образом заявила:

— Так вот, о слеге. Помнишь ли ты, как семь лет назад, решив испытать все на себе, ты погрузил свое тело в ванну и включил эту чертову штуку, стоявшую на полочке? Возникает естественный вопрос. Уверен ли ты, что проснулся тогда? Не плод ли твоего подсознания все то, что ты с тех пор видел и испытал?

Я даже споткнулся. Как выяснилось, рано я расслаблялся.

— Ложная реальность тоже дана нам в ощущениях, — заключила она. — Ты хотел поприжать тупиц и карьеристов из Совета Безопасности, ты очень хотел предупредить человечество о слеге, чтобы спасти мир в целом и эту страну в частности. И ты победил, но только в мечтах. Ну что, нравится тебе такая версия?.. — Опять она захохотала. — Памятник самому себе поставил! Блеск!

Как реагировать, было непонятно. Как достойно отреагировать. Есть все-таки страшные вещи на свете, которые в первые мгновения могут вывести из равновесия даже самых устойчивых и крепких. Я снял руку с плеча спутницы, она также отпустила меня, отстранилась, и нашей красивой пары не стало.

— Семь лет назад я, КОНЕЧНО, проснулся, — максимально спокойно ответил я. — И уж, КОНЕЧНО, ты — не продукт моего воображения.

Мы остановились. Она смотрела на меня, не мигая.

— Я сказала не «воображения», а «подсознания». Предположим, после первого раза ты проснулся, но неужели успел забыть, как вместо честного и профессионального рапорта ты отправил своему начальнику небылицу и снова залез в ванну, на этот раз включив подогрев воды? И сразу все стало, как надо. Ты героически сражался со слегом, а твой начальник не мог простить тебе, что в известной книге ты раскрыл публике его имя. Но существует ли эта книга где-нибудь еще, кроме как внутри твоего кокона? Уверен ли ты, что и во второй раз проснулся?

Это было слишком.

— Хватит, — сказал я. — Уже не смешно.

Очевидно, я рассвирепел отнюдь не понарошку, что случается нечасто.

— Не было второго раза, — произнес я с расстановкой и вдруг осознал, где мы, кто мы и о чем говорим.

Наваждение прошло. Нужно было брать чертовку за ноги, переворачивать вниз головой и вытряхивать из нее правду.

— Значит, с твоим подсознанием все о'кей, — терпеливо сказала она. — Но, если ты сейчас бодр, психически здоров, трезв и все такое, почему тогда ты потерял способность чувствовать боль?

Я замер. О чем она опять?

— Хочешь проверить? Подержи, пожалуйста.

Красавица отдала мне свой солнцезащитный шлем. Затем, не спрашивая разрешения, захватила мою левую руку, оттянула пальцами кожу в районе предплечья и медленно, с усилием проткнула это место... спицей.

Спицей? Откуда взялась спица, что за фокусы?! Инструмент прошил мне кожу насквозь, как в цирках показывают, затем был рывком выдернут. Боли не было. Крови тоже. Рука двигалась... Все это происходило как будто не со мной.

— Вот видишь, — сказала ведьма голосом, полным материнской заботы. — Реальность дает сбои. От скуки ты придумал себе новое задание и очень хочешь его выполнить, но ведь теперь ты еще кое-что захотел. Ты ждешь, когда я разденусь, правда?

Я молчал и рассматривал свою руку. Ранки были, а боли не было. Совсем.

— Пойдем вон туда, для двоих там хватит места. — Она показала на одичавший парк, раскинувшийся по прибрежным склонам. Заросли акации начинались сразу, где кончался пляж. Далее шли магнолии, каштаны, дикие смоковницы и прочая зелень. Парк намеренно и с любовью сохраняли в одичавшем состоянии, но помимо растительности в нем имелось множество романтических гротов, в которых легко и приятно было прятаться от посторонних глаз.

— В мире, где ты Бог, исполняется даже то, о чем ты не просишь, — кивнула мне незнакомка.

Она развернулась и пошла к зарослям, вылезая на ходу из купальника. Она не сомневалась, что я, как голодный пес, поползу следом. Я сделал за ней шаг, еще шаг, и заставил себя остановиться.

— Как насчет Эмми? — позвал я ее. — Эмми не будет ревновать?

Она не обернулась. Лифчик она взяла в одну руку, в другую взяла трусики, и принялась крутить эти предметы над своей головой, изображая винт взлетающего геликоптера.