Пилсудский

Провал «рискованной аферы»

6 августа 1914 года Австро-Венгрия объявила войну России. Наконец-то произошло событие, ожидавшееся Пилсудским все последние годы. Рухнул более чем вековой союз трех империй, как могильная плита придавивший разорванную на три части Польшу. Своей несомненной заслугой Пилсудский мог считать то, что на этот раз поляки Царства Польского не были застигнуты врасплох возникновением благоприятных для них внешних обстоятельств. Благодаря настойчивой, самоотверженной деятельности его самого и его верных соратников были созданы военизированные организации, готовые бороться за освобождение польских земель от русских оккупантов. Удалось решить вопрос о союзниках: Австро-Венгрия оказывала его формированиям материально-техническую помощь и не возражала против использования Галиции в качестве их базы, Германия не выступала против. В итоге у Пилсудского были все основания считать, что впервые после 1815 года у поляков Царства Польского на международной арене появились не мнимые, а реальные союзники. Конечно, он был уверен, что это союзники временные, только на период войны, что никаких обязательств относительно будущего Царства Польского они на себя брать не захотят. Но вряд ли это его серьезно беспокоило, если вспомнить разделявшийся им жизненный принцип: «Главное ввязаться в бой, а там посмотрим».

Теперь успех плана Пилсудского по освобождению Царства Польского от русского господства зависел только от одного: найдет ли он поддержку у польских подданных династии Романовых, откликнутся ли они на призыв к оружию и вольются ли в массовом порядке в ряды повстанческой армии. 6 августа 1914 года для Пилсудского во всей своей полноте встал гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?»

По приказу Пилсудского 1-я кадровая рота была поднята по тревоге в три часа ночи. Стрелки быстро построились и спустя полчаса пешим порядком двинулись в направлении лежавшего по русской стороне границы Мехова. По пути они повалили русские пограничные столбы. Этот жест имел некое символическое значение, но был совершенно неуместен, если они собирались восстанавливать польскую государственность на территории Царства Польского. Но кто же в такой исторический момент руководствуется логикой? В приказе, изданном по случаю первой годовщины выхода стрелков на фронт, Пилсудский, имевший склонность к патетике, определил это событие как судьбоносное в истории польского народа. Он подчеркнул, что в момент, когда на бой вставал весь мир, когда «на живом теле нашей родины собирались мечами вырубать новые границы государств и народов», он не мог позволить, чтобы это происходило без поляков, чтобы «на весах судеб... на которые были брошены мечи, не было польской сабли»[121].

Несмотря на огромную литературу, посвященную значимости выхода 1-й кадровой роты на фронт, на самом деле это была не более чем демонстрация, рассчитанная на пропагандистский эффект. Дойдя без единого столкновения с русскими войсками до Мехова, расположенного примерно в 40 километрах от Кракова, рота расположилась здесь на постой. 7 августа к ней присоединились еще 450 стрелков из Кракова, получившие оружие в Кшешовицах. 9 августа эта группа из 600 стрелков выступила в направлении города Кельце, расположенного примерно в 80 километрах от Мехова.

Проводив 1-ю кадровую роту на фронт, Пилсудский остался в Кракове. Сделал он это не только для того, чтобы контролировать формирование других подразделений стрелков. Даже вступив на стезю военной службы, Пилсудский до мозга костей оставался политиком, прекрасно отдавая себе отчет в том, что сражения выигрывают военные, а войны – политики. Все действия Главного коменданта стрелков, начиная с 6 августа 1914 года, показывают, что он счел галицийский период в своей биографии уже завершенным или почти завершенным. Его право командовать стрелками было подтверждено австрийцами, от них же он получал теперь оружие и патроны.

Это был его несомненный успех, но далеко не полный. Для окончательного успеха плана необходимо было общенациональное восстание в Царстве Польском, на которое он мог рассчитывать только в том случае, если бы его стрелки представляли собой вооруженное крыло некоего общенационального политического движения. Как уже говорилось ранее, попытки Пилсудского объединить большинство польских политических партий вокруг своего плана решения вопроса о судьбе Царства Польского не удались. Поэтому в общественном восприятии Комиссия конфедерированных партий оставалась блоком левых партий радикального толка. Продолжать признавать комиссию в качестве политического патрона стрелков значило заранее обречь их на ту же не очень популярную в обществе роль, которую в годы революции 1905 – 1907 годов играла боевая организация ППС. Одним словом, еще недавно столь близкая сердцу Пилсудского комиссия становилась помехой для его дальнейшей деятельности на территории русской Польши. Но просто так порвать с комиссией он не мог хотя бы потому, что ее стержнем была ППС, одним из руководителей которой он все еще оставался.

И Пилсудский применил ход, который, как ему казалось, освобождал его от балласта Комиссии конфедерированных партий и одновременно обеспечивал неограниченную свободу дальнейших политических шагов. Принимая во внимание, что о своем решении он известил членов комиссии 6 августа 1914 года, можно полагать, что оно созрело у него раньше, скорее всего в конце июля – начале августа. На заседании комиссии Пилсудский огорошил собравшихся известием о том, что в Варшаве 3 августа создано Национальное правительство, которое потребовало, чтобы Главная комендатура ему подчинилась. Зная людей, создавших правительство, он согласился с этим требованием. Теперь на повестке дня соревнование с пруссаками за право первыми войти в Варшаву. Вторым пунктом его заявления стало требование, чтобы комиссия признала этот fait accompli (свершившийся факт).

Членам ККП-СН не оставалось ничего иного, кроме как согласиться с Пилсудским, но при этом постараться сохранить лицо. Они единогласно признали его право принимать любые решения в военной области, заявив, правда, что продолжают оставаться на посту и готовы как можно скорее установить связь с Национальным правительством. Было также поддержано предложение Пилсудского в течение трех дней не разглашать содержание заседания.

Вполне закономерен вопрос, зачем Пилсудский попросил членов комиссии хранить молчание. Сам он на эту тему не высказывался, не задавались этим вопросом и его биографы. Не исключено, что будущий маршал мог опасаться оценки австрийцами не согласованной с ними политической акции как попытки дистанцироваться от них и играть самостоятельную роль. А это грозило большими неприятностями – прекращением формирования и отправки на фронт стрелковых подразделений, а также срывом начатой по распоряжению Пилсудского акции создания военных комиссариатов Национального правительства на местах. Именно так можно интерпретировать его сообщение в штаб оперативной группы Куммера от 9 августа 1914 года о мотивах, которыми он руководствовался в своих действиях. Текст столь красноречив, что заслуживает пространного цитирования: «Для придания моей организационной деятельности политического характера я решил известить, что в Варшаве возникло Национальное правительство, назначившее меня Главным комендантом польских добровольческих отрядов. Тем самым я создал политическую базу, которая облегчит мне мою организационную деятельность в сфере гражданской организации и использование края (Царства Польского. – Г.М.) во всех моих начинаниях. От имени этого правительства я намереваюсь распустить все ненадежные локальные организации и заменить их новыми, состоящими из верных людей, назначенных мной или моими делегатами. Я убежден, что таким образом я облегчу будущую организационную деятельность австрийской армии и выполню ту часть задания, которая мне поручена»[122].

Из этого сообщения можно было сделать только один вывод: все политические действия Пилсудского между 6 и 9 августа служили исключительно интересам воюющей монархии Габсбургов. Кроме того, нужно было время, чтобы составить, отпечатать и распространить воззвание этого мифического правительства. На состоявшемся сразу же после заседания комиссии на квартире В. Славека совещании ближайших соратников Пилсудский поручил написать текст воззвания и изготовить печать с орлом и надписью «Национальное правительство». Воззвание подготовил Л. Василевский, а печать перочинным ножом вырезал из мягкого камня Станислав Седдецкий – в независимой Польше сенатор.

Вторым направлением в деятельности Пилсудского оставалось формирование стрелковых подразделений. 6 августа появился приказ Главной комендатуры стрелковых союзов о всеобщей мобилизации членов стрелковых организаций и стрелковых дружин. 10 августа, помимо авангарда в 600 бойцов, были мобилизованы и вооружены еще 2500 стрелков, которые 11 августа 1914 года покинули Галицию и двинулись в направлении Кельце и Варшавы.

Огорошив членов Комиссии конфедерированных партий известием о появлении в Варшаве национального правительства и о своем ему переподчинении, Пилсудский поспешил вслед за 1-й кадровой ротой. По дороге он посетил расположенное недалеко от границы местечко Кшешовицы. Здесь, на посту жандармерии, сформированные вслед за 1-й кадровой ротой стрелковые подразделения получали карабины и патроны, а затем отправлялись в Мехов. Туда же стремился и Пилсудский, надеясь без задержки возглавить национальное восстание в русской Польше. Только с ним Главный комендант связывал в тот момент успех своего плана решения польского вопроса. 9 августа владелец одного из поместий в окрестностях Мехова подарил ему четырехлетнюю кобылу Каштанку, которая верно ему служила до ноября 1927 года и была любимицей домочадцев и солдат[123]. 12 августа Пилсудский на Каштанке во главе отряда стрелков в количестве нескольких сот человек, в составе которого была и кадровая рота, вошел в оставленный русскими губернский город Кельце и остановился в губернаторском дворце. Это был кульминационный момент в реализации его грандиозного плана изменения статуса Царства Польского.

Но Пилсудского ждало оглушительное разочарование. Казалось бы, им были учтены все факторы, от которых зависел успех плана: ненависть к России, патриотизм и жертвенность поляков, война как детонатор освободительного движения, план ведения войны противником, согласно которому русские войска должны спешно покинуть левобережную Польшу, многолетняя пропаганда восстания, организационные мероприятия по созданию ячеек Союза активной борьбы. Подготовка восстания была поставлена перед отправляющимися в Царство Польское стрелковыми подразделениями в качестве одной из основных задач. В канун и первые дни войны активизировалась отправка в Царство Польское людей из его движения для ведения там пропагандистской деятельности. Этой работой руководил Славек, еще до начала войны получивший от Рыбака бланки пропусков через границу с печатями, которые он мог заполнять по своему усмотрению. Так, 7 – 9 августа в Царство Польское проследовала группа бывших боевиков под командованием Арцишевского, которым Пилсудский, как уже упоминалось ранее, поручил ведение разведывательной и пропагандистской работы в тылу русской армии. Вслед за разведчиками (по традиции их, как и боевиков, называли «беками») в оставленные русскими районы Царства Польского направились политические и общественные деятели. В их числе были, в частности, известные деятели ППС Сулькевич и Василевский, популярные литераторы Вацлав Серошевский и Густав Даниловский, художник В. Тетмайер. Некоторым из них, помимо ведения пропагандистской деятельности, поручалось также исполнение обязанностей представителей Национального правительства и создание его военных комиссариатов на местах. Эти административно-политические образования должны были играть в отношении вторгшихся на территорию Царства Польского немецких и австро-венгерских армий роль органов польской государственной власти и представителей местного населения.

Но реальность оказалась далеко не такой, как ее себе планировал Пилсудский. С первых же дней войны оказалось, что никакого энтузиазма у жителей «освобожденных» сел и местечек появление стрелков и эмиссаров Пилсудского не вызывало. Это вынужден был уже 9 августа признать сам организатор аферы. В уже упоминавшемся донесении в штаб оперативной группы Куммера он писал: «Что касается гражданского населения, то я всюду отмечаю полную дезориентацию и пассивность в отношении происходящего. Всеобщий страх перед русскими, которые якобы должны скоро вернуться, как и перед пруссаками, о жестокости которых повсюду говорят, и не в меньшей степени перед австрийскими частями и моими стрелками овладел многими людьми». Правда, далее Пилсудский уверял, что настроения населения постепенно меняются в более благоприятном направлении, что уже поступило более 130 заявлений от желающих вступить в стрелковые части, население «везде торопится оказать добровольную и обильную материальную помощь. Поэтому я ожидаю, что в ближайшее время повсюду отмечаемая пассивность жителей края изменится в пользу моей организации»[124]. Но, несмотря на демонстрируемый оптимизм, он, несомненно, уже понимал, что обещанного им австрийцам восстания не будет. В 1939 году профессор Шимановский вспоминал об этом времени: «Тот, кто видел Пилсудского в Кельце так, как видел его я, тот должен был заметить у него следы большого разочарования и подавленности... Пилсудский был в страшном настроении и под впечатлением общего провала»[125].

Интересна реакция на действия Пилсудского и его стрелков такого непредвзятого свидетеля событий, как Осип Мандельштам. В октябре 1914 года он написал стихотворение «Polaci», в котором не смог скрыть своего недоумения:

Перечисленные Пилсудским причины крайне низкой активности населения Царства Польского в самом общем виде верны. Он лишь не сказал о том, что за прошедшие после революции годы ППС утратила свое некогда немалое влияние в пользу национальных демократов, предлагавших более универсальную модель одновременного решения польского вопроса для трех частей страны сразу. Отнюдь не способствовали популярности стрелков широко применявшиеся ими рукоприкладство и реквизиция продовольствия, лошадей, повозок и оружия. Взамен они давали расписки, выписанные на некую Польскую военную казну. Такое поведение сильно беспокоило австрийцев, стремившихся к поддержанию порядка на оккупированной территории Царства Польского. Поэтому капитан Рыбак даже приостановил временно формирование стрелковых подразделений, запретил одиночный переход добровольцев через русскую границу и приказал Пилсудскому решительно пресечь реквизиции в районах действия австрийских частей.

Не подтвердились расчеты Пилсудского и на то, что русские войска быстро оставят левобережную Польшу с Варшавой и отойдут за Вислу. Тяжелое положение, в котором оказалась Франция в начале войны, потребовало от России сделать все, чтобы отвлечь на себя как можно больше немецких и австро-венгерских войск. Русское командование, готовившее наступление на Львов и Краков, не могло сдать без боя Варшаву, ибо это сразу же ухудшило бы стратегическое положение армии. Оно оставило на левом берегу Вислы часть своих сил, что заставило Пилсудского во второй половине августа отказаться от честолюбивого плана первым, раньше немцев и австрийцев, войти в польскую столицу.

Таким образом, разрабатывавшийся Пилсудским несколько лет план создания польской армии, как необходимого и достаточного условия обретения Царством Польским независимости, провалился уже в первые дни. В 1919 году Пилсудский в частной беседе признавался, что 1914 год был для него одним из самых тяжелых в его жизни. Казалось, что ничего не получается и все идет наперекосяк. Австрийские военные так и не дождались обещанного Пилсудским антирусского восстания в Царстве Польском. Поэтому они должны были безотлагательно предпринять какие-то меры в отношении стрелков, представлявших, по сути дела, запрещенные международным правом некомбатантские партизанские формирования.

Скорее всего, эта мысль пришла в голову ответственным чинам габсбургской армии не позже 11 августа 1914 года. Именно в этот день капитан Рыбак, отвечавший до 10 августа за стрелков, в донесении в адрес Главного командования армии писал о позитивной оценке штабом 7-й кавалерийской дивизии выгод от использования стрелковых частей в караульной службе, связи и особенно в разведке, что «само по себе свидетельствовало в пользу сохранения этой организации»[126]. Последние слова позволяют предположить, что капитан уже что-то знал о планах ликвидации стрелковых частей в их тогдашнем виде.

Тем же вечером 11 августа Владислав Сикорский, которого Пилсудский накануне назначил военным комиссаром для Галиции, имел беседу с начальником информационного отдела Главного командования армии при командовании оперативной группы генерала Г. Куммера подполковником Яном Новаком, к которому перешли от Рыбака контакты с представителями Главной комендатуры стрелковых частей. В ходе встречи Новак высказал в адрес Пилсудского и стрелковых частей ряд замечаний, указав, в частности, на случаи несубординации в отношении австрийских военных органов, выдумку с Национальным правительством и созданием его органов на местах. Из этой беседы Сикорский сделал вывод о том, что над стрелковыми частями нависла серьезная угроза ликвидации, поскольку вряд ли Новак излагал свое личное мнение.

Для противодействия этому Сикорский в ту же ночь подготовил свои предложения, которые изложил в памятной записке на имя Главного командования армии, и передал Новаку По мнению военного комиссара Галиции, на базе стрелковых и сокольских частей следовало создать Польский добровольческий корпус в составе двух легионов. Корпус имел бы некоторые отличия от австро-венгерской армии (польские команды, язык внутренней служебной переписки, знамена, форма) и должен был подчиняться непосредственно австрийскому Главному командованию. Сикорский также считал необходимым привлечь к формированию корпуса Пилсудского.

13 августа в одном из краковских кафе Пилсудский встретился с Новаком, который предъявил ему самый настоящий ультиматум: на занятых австро-венгерской армией территориях самостоятельная деятельность добровольческих отрядов, а также организация ими административных органов недопустима. Пилсудский ответил, что обсудит со своими людьми возникшую ситуацию и через два дня известит Новака о принятом решении. В ходе встречи обозначились два возможных направления дальнейшего развития событий: или же прежняя стрелковая организация будет распущена, а желающие продолжить борьбу будут использованы для разведывательной и диверсионной работы, или же стрелки, как это сделали «Соколы», вступят в ряды армии Габсбургов. В обоих случаях Пилсудский должен был бы оставить командование.

Во время встречи с Новаком он узнал об инициативе краковских консерваторов и демократов по созданию общенационального органа, который стал бы руководящим политическим центром для польского добровольческого корпуса. Эти последовательные сторонники проавстрийского курса в решении вопроса о судьбе Царства Польского опасались, что бесконтрольные действия Пилсудского нанесут делу непоправимый урон. Уже 9 августа в Кракове состоялось политическое совещание с участием депутатов центрального и галицийского парламентов, представителей духовенства, научных, хозяйственных и общественных учреждений и других влиятельных лиц. О своем желании сотрудничать в рамках широкого фронта польских политических и общественных сил заявили Комиссия конфедерированных партий и Центральный национальный комитет. Таким образом, среди галицийских польских политиков впервые наблюдалась единодушная готовность к солидарному решению вопроса о судьбе русской Польши. Момент проведения совещания совпал с оглашением распоряжений министра обороны Австро-Венгрии от 3 августа 1914 года о преобразовании польских военизированных организаций Галиции в части ландштурма.

Участники совещания согласились с необходимостью решения вопроса о будущем Царства Польского, хотя каких-либо конкретных решений не приняли, предполагая сделать это после выяснения мнения официальной Вены. Своим полномочным представителем они избрали тайного советника Юлиуша Лео, председателя польской фракции в рейхсрате и президента Кракова.

Переговоры, которые Лео провел в Вене с высокопоставленными государственными и военными деятелями, убедили его в том, что у вопроса о судьбе Царства Польского неплохое будущее, если только не упустить момент и создать добровольческий корпус под политическим патронатом всех польских политических партий Галиции. Исследователи, правда, отмечают, что Лео явно переоценивал значение услышанных в Вене обещаний, не получил никаких твердых гарантий от своих партнеров по переговорам. Думается, что упреки в адрес Лео за излишнюю доверчивость не совсем оправданы. Президент Кракова был опытным политиком и прекрасно понимал, что венские официальные круги не могли давать никаких твердых гарантий в начале войны, результаты которой были им неизвестны. Для него самым главным было то, что он не получил в Вене решительного отказа.

В пользу такой трактовки указывает обсуждение вопроса об издании манифеста императора Франца Иосифа I к населению Царства Польского на совещании 20 августа у министра иностранных дел Австро-Венгрии графа Леопольда Берхтольда[127]. В нем приняли участие такие искушенные политики, как главы австрийского и венгерского правительств граф Карл фон Штюргк и граф Штефан Тиса, венгерский министр при венском дворе барон Стефан Буриан фон Раеч, министр общих финансов Леон Билиньский, экс-наместник Галиции Михал Бобжиньский. В его ходе венгерский премьер «заявил о необходимости дать населению Царства Польского обещание относительно его будущего и выразил убеждение, что это следует сделать; однако он считает, что императорский манифест не нужен. Следует соблюдать осторожность, чтобы Его Королевское и Императорское Апостольское Величество не оказался в неприятном положении, давая обещания, которые, быть может, он не смог бы выполнить без ведения войны a outrance[128] и обречения своего государства на весьма серьезные опасности. Такое Высочайшее обращение создавало бы моральную связь с краем, который нам еще не принадлежит. Этого следует избегать, пока не произойдет fait accompli... По его мнению, нельзя соревноваться с Россией в завоевании симпатий поляков... С практической точки зрения следует учитывать, что если война завершится благоприятно для нас, но не повлечет за собой полного разгрома России, нам будет нелегко склонить русских к отказу от Польши. Необходимо также помнить, что императорский манифест, провозглашающий включение Польши в состав монархии, чрезмерно затруднил бы установление лучших отношений с Россией».

Кроме того, назывались и другие причины, по которым не следовало торопиться с принятием обязывающего решения по вопросу о Царстве Польском, в том числе и опасение, что это может спровоцировать польский сепаратизм в Галиции. Поэтому участники совещания постановили, что объединение Царства Польского с Галицией «в рамках монархии с австро-венгерской точки зрения желательно только при условии, что прочность и единство монархии в результате этого не ослабнут, и что мы будем уверены в том, что государственно-созидательные элементы в Царстве Польском будут работать в этом направлении и противодействовать развитию центробежных стремлений».

Вышеприведенное выступление Тисы было очень важным, если принять во внимание, что оно имело место по горячим следам русского манифеста от 14 августа 1914 года по польскому вопросу, объявлявшего целью войны объединение всех польских земель в составе России на правах автономии. Из слов Тисы видно, что политики Австро-Венгрии правильно поняли пропагандистский характер манифеста, поскольку он был подписан не Николаем II, а главнокомандующим русской армией великим князем Николаем Николаевичем. Тем самым Россия оставляла для себя приоткрытой дверь для сепаратных переговоров с Австро-Венгрией и Германией, и у Вены не было желания эту дверь захлопывать.

Вместе с тем участники совещания не исключали возможности в будущем, в случае победы в войне, заняться решением вопроса о Царстве Польском. Но для этого поляки этой провинции должны были внести свою лепту в эту победу. Как заявил Тиса, «мы не можем брать на себя ответственность перед поляками, что они получат самостоятельность; каждый народ, борющийся за свободу, должен рисковать».

15 августа пополудни в Кракове состоялось совместное заседание представителей Комиссии конфедерированных партий, Центрального национального комитета, польских депутатов общеимперского и краевого парламентов, на котором решались проблемы объединения усилий всех польских политических партий Галиции и ППС, а также создания польского добровольческого корпуса. Образованная на совещании согласительная комиссия организовала серию консультаций планируемых участников соглашения для снятия разногласий. В тот же день состоялось секретное совещание представителей краковских консерваторов и Комиссии конфедерированных партий, в ходе которых последние согласились отказаться от концепции Национального правительства, ликвидировать Польскую военную казну и Комиссию конфедерированных партий, а также ограничить деятельность создаваемого политического органа исключительно территорией Галиции. Взамен консерваторы согласились сотрудничать с Пилсудским.

На следующий день, поздним воскресным вечером 16 августа, в краковской ратуше состоялось повторное заседание участников переговоров, завершившееся созданием Главного национального комитета (ГНК) как высшей инстанции в сфере политической, военной и финансовой организации польского ландштурма. Председателем ГНК, состоявшего из 40 представителей политических группировок галицийских поляков, был избран Лео. Комитет был разделен на две секции – восточную во Львове и западную в Кракове. Общие вопросы находились в ведении исполнительного комитета, возглавленного тем же Лео. В его состав вошли также члены президиумов обеих секций: председатели в ранге вице-председателей (консерваторы Тадеуш Ценьский от Львова и Владислав Леопольд Яворский от Кракова), руководители военного, организационного и финансового департаментов, генеральные секретари. В связи с созданием ГНК Комиссия конфедерированных партий приняла 17 августа решение о самороспуске. Таким образом, с политической сцены ушел орган, в котором мнение Пилсудского было определяющим, и появился руководящий центр, в котором откровенно доминировали его вчерашние оппоненты.

Исходя из полученного от австрийцев согласия на формирование добровольческого корпуса, ГНК принял решение организовать два легиона, по одному в Восточной и Западной Галиции. Их основу должны были составить стрелковые союзы и стрелковые дружины. Польский характер корпуса планировалось обеспечить путем назначения на все командные должности австрийских офицеров польской национальности, введения особой формы одежды и польских знамен. Планировалось вооружение легионов по нормам, предусмотренным для армейских частей, в том числе артиллерией и пулеметами. В результате бойцы легионов автоматически приобретали статус комбатантов (это было очень важно сделать, потому что русские войска, в полном соответствии с признанными европейскими государствами нормами ведения войны, расстреливали попавших в их руки на поле боя бойцов Пилсудского, как это случилось 13 августа с пятью стрелками, захваченными в окрестностях Кельце). О создании Главного национального комитета и принятых им решениях в военной области Лео проинформировал подполковника Новака, а тот, в свою очередь, венское начальство.

Пока происходили все эти, имевшие для Пилсудского серьезные последствия, события, он находился со своими стрелками на территории Царства Польского. 15 августа он реорганизовал находившиеся под его командованием стрелковые отряды в 1-й пехотный полк. Это был демонстративный шаг с целью показать бойцам, что все идет по плану, что потом будут создаваться другие полки. Но реального значения он не имел, потому что судьба Пилсудского и стрелков была полностью в руках австрийцев. Консультации с людьми из ближайшего окружения относительно австрийского ультиматума не смогли подсказать Пилсудскому какого-либо выхода из критической ситуации. У него не было ни одного серьезного контраргумента, способного заставить австрийцев изменить свою позицию. Обещанного Пилсудским восстания не случилось, а это был единственный аргумент, способный обеспечить ему самостоятельный статус. Конечно, его люди снабжали австрийцев разведывательной информацией и даже осуществляли диверсии, создавая некоторые затруднения для русской армии в Царстве Польском. Но этого было недостаточно для того, чтобы с ним считались как с самостоятельной силой, способной повлиять на исход войны.

Поэтому у Пилсудского оставались две возможности: или признать свое поражение и сойти с политической сцены, или же принять условия австрийцев, как наименьшее зло на данный момент, и попытаться выработать новый план осуществления главной цели своей жизни – освобождения Царства Польского из-под русского господства. Будущий маршал решил отсрочить ответ австрийцам еще на несколько дней, а за это время совместно с галицийскими политиками найти какой-то устраивающий его выход.

17 августа Пилсудский направил Славека в Краков с поручением сообщить Дашиньскому, что в сложившихся условиях он соглашается с инициативой Лео и принимает австрийские условия. Но это решение Пилсудского имело сугубо символический характер. С момента образования Главного национального комитета Пилсудский переставал быть для австрийцев самостоятельным партнером. Комиссия конфедерированных партий исчезла, и он не мог опираться на авторитет представленных в ней политических сил. Стрелковые союзы и стрелковые дружины в ближайшие дни должны были быть выведены из его подчинения и включены в польский добровольческий корпус под оперативным австрийским командованием. Из Главного коменданта стрелковых формирований Пилсудский вновь превращался в обычного политического эмигранта, судьба которого полностью находилась в руках властей приютившей его страны.

Согласие Пилсудского на австрийские условия означало, что ему следовало поставить жирный крест на своем плане относительно Царства Польского. С этого момента над ним выстраивалась иерархическая пирамида, персонально представленная председателем ГНК Лео, руководителем Западной секции ГНК профессором Яворским и руководителем Военного департамента Западной секции Сикорским, его недавним подчиненным по Союзу активной борьбы. К тому же не было ясности относительно собственной судьбы Пилсудского.

В начале консультаций по вопросу о создании ГНК Дашиньский настаивал, чтобы командование добровольческим корпусом было поручено именно Пилсудскому, но его предложение не нашло поддержки. По мнению Славека, в этом были повинны национальные демократы, для которых Пилсудский все еще оставался социалистом. Они якобы опасались, что в случае передачи всего польского ландштурма под командование Главного коменданта он поведет молодежь к социальной революции. К тому же «эндеки» крайне низко оценивали профессиональную пригодность Пилсудского для занятия генеральской должности и сумели убедить в этом часть польского общества Галиции. Но дело было не только в интригах национальных демократов, как убеждал Славек. Ведь планировалось создание достаточно крупного военного соединения, и австрийцы не могли доверить командование им самоучке-любителю, к тому же имевшему весьма колоритное прошлое марксиста и террориста.

19 августа Пилсудский был проинформирован Славеком и Сокольницким о качественно новой ситуации, сложившейся в Галиции в связи с созданием ГНК. Жизненный опыт подсказывал ему, что раз с ним не посоветовались по вопросу о судьбе стрелков, то ему вряд ли доверят командование легионами. Нужно было искать такой выход, чтобы не похоронить дело, которому он посвятил два десятилетия. 20 августа Главный комендант обратился к своим офицерам с вопросом, как поступать дальше – подчиниться и перейти на службу Австрии или же сохранить независимость, уйти в леса и вести там повстанческую борьбу, как в 1863 году. Большинство склонялось ко второму варианту, но Пилсудский не мог не понимать, что его молодые подчиненные руководствуются эмоциями а не рассудком. Поэтому он выбрал первый путь. На следующий день на заседании Главного национального комитета он признал новый политический центр и принятые им решения, в том числе и касавшиеся организации легионов. В тот момент это было единственно возможное для него решение, оставлявшее надежду на сохранение хотя бы частичного влияния на ход событий. Не случайно на заданный ему в тот день Дашиньским вопрос об отношении к созданию ГНК Пилсудский ответил: «Это спасло мое существование».

Таким образом, первые две недели войны Австро-Венгрии с Россией со всей очевидностью показали провал долго и тщательно разрабатывавшегося Пилсудским плана решения вопроса о судьбе Царства Польского в полусвободном союзе с монархией Габсбургов. Поляки русской Польши не увидели своих освободителей ни в пруссаках, без всякой надобности жестоко обстрелявших из орудий город Калиш, ни в их союзниках австрийцах. Не вызвало сколько-нибудь серьезного патриотического порыва и появление вместе с австрийцами плохо вооруженных полувоенных людей с польскими кокардами на фуражках-мацеювках, немедленно приступивших к реквизициям продовольствия и лошадей. В одном из своих выступлений в конце 1914 года на собрании офицеров 1-й бригады Пилсудский с горечью отметил, что поляки оказались «поросшим мхом камнем, а не зарядом динамита».

Другой на месте Пилсудского, пережив уже вторую неудачу в реализации своей главной жизненной цели, наверное, сломался бы, сдался, опустил руки. Но наш герой и на этот раз проявил характер настоящего политика, готового бороться за реализацию вынашиваемой идеи до конца, независимо от того, каким будет этот конец – триумфальным или катастрофическим.

На службе Францу Иосифу

Сделав свой личный выбор – подчиниться Главному национальному комитету и открыто перейти на службу Австро-Венгрии – Пилсудский должен был оправдать его в глазах своих подчиненных. Прибыв 21 августа в Кельце, к этому моменту вновь оставленное русскими войсками, он провел совещание со своими офицерами, во время которого проинформировал их о создании ГНК и легионов, а также о своей полной поддержке действий галицийских политиков. Это свое решение Пилсудский оправдывал тем, что получил соответствующее распоряжение от тайного Национального правительства. Таким образом, его недавняя мистификация, потерявшая всякое значение после появления ГНК, сослужила ему на этот раз неплохую службу, избавив от необходимости знакомить участников совещания с подлинными мотивами своего поведения.

Аналогичным образом он объяснил свою позицию и в изданном на следующий день приказе по стрелковым подразделениям. Характерно, что Пилсудский не оставил подчиненным права на собственный выбор, объявив, что поддержал ГНК и легионы не только от своего, но и от их имени. Содержание приказа заслуживает того, чтобы остановиться на нем более подробно. Во-первых, он особо подчеркнул историческое значение факта участия стрелков в первые две недели войны в качестве якобы самостоятельной силы, того, что «самые смелые и самые энергичные взвалили на свои плечи ответственность, инициативу как искра воспламенить порох. И вы стали этой искрой, давая пример другим как передовые участники борьбы польского народа за независимость родины». Как всегда, когда Пилсудский говорил публично о цели своих усилий, он придавал своим словам максимально общее звучание. Поэтому борьба за изгнание русских из Царства Польского превращалась в борьбу за независимость всей Польши. Если принять во внимание, что несколькими днями ранее он согласился поступить на австрийскую службу и в данный момент ждал назначения на новую должность, такое заявление звучало более чем странно. Но, по его признанию в 1932 году, он всю войну должен был всех обманывать – друзей, подчиненных, «опекунов», уверяя, что обязательно победит.

Пилсудский не мог не понимать, что стрелки переживают определенный психологический шок в связи с тем, что их героический порыв не только не нашел признания у жителей Царства Польского, но и был встречен враждебно. Именно поэтому он, явно стараясь наполнить оптимизмом своих подчиненных, попытался успокоить их словами, что «сегодня народ начинает пробуждаться и не хочет оставить нас в одиночестве, в котором мы были до настоящего времени». Заметим, что размышления о причине провала его стратегического плана занимали его в тот момент самым серьезным образом. Пилсудский пытался убедить себя и своих сотрудников, что причиной был не его просчет, а объективные обстоятельства. Так, 19 августа он в числе причин назвал то, что его не пустили в Домбровский бассейн, где у него были подготовленные люди и условия, а бросили в бедные районы с менее всего подготовленным населением, где и помещики, и крестьяне настроены к стрелкам враждебно.

Известно много критических высказываний Пилсудского в адрес польского народа. Вот только одно из них, относящееся к февралю 1915 года. На вопрос, что будет с Польшей после войны, он со злостью ответил: «А что, собственно говоря, должно случиться с Польшей, с этим народом, который никогда не способен ни на какое действие, который является позором Европы и тридцатимиллионным пятном на человечестве»[129].

Важным рубежом в процессе перехода Пилсудского и стрелков на австрийскую военную службу стало 5 сентября 1914 года, когда 1-й полк Западного легиона на Кафедральной площади Кельце принес присягу австрийского ополчения. Но окончательным его завершением следует считать, видимо, рубеж 1914 – 1915 годов, когда все легионеры, от офицеров до рядовых включительно, получили первое жалованье из австрийской казны.

Поведение стрелков в кардинально изменившихся условиях убедило Пилсудского в том, что на них можно полностью рассчитывать. Никаких случаев протеста или неподчинения не было, хотя стрелки и присягали, как отмечается в польской литературе, без энтузиазма. Первый месяц войны показал, что сделки безгранично доверяют своему коменданту, готовы слепо следовать за ним, не особенно задумываясь, насколько правильны принимаемые им решения. Процесс формирования группы, безгранично преданной руководителю, вождю и прочно связанной с ним взаимным доверием, начавшийся еще в Боевой организации ППС и продолжившийся в стрелковых союзах, был резко активизирован после начала войны.

Феномен этой группы, позже получившей название «пилсудчики», очень точно охарактеризован историком Анджеем Гарлицким: «...Развитие событий было непонятно большинству стрелков. Шок, вызванный безразличием или неприязнью общества Царства Польского к стрелковым отрядам, оставил глубокий след в психике этой молодежи. Рухнули мечты, была подорвана вера в целесообразность действий. Благородный молодой порыв, готовность на самые большие жертвы столкнулись с холодом и недоверием.

Это имело разнообразные последствия. Несомненно, оно ускорило интеграционные процессы этой группы, стерло прежние деления, сцементировало внутренне Начали формироваться связи, порожденные не только чувством одиночества, чувством миссии: «Марш первой бригады» был написан позже, но он передает настроение, которое возникло уже тогда, в августе 1914 года. Вот последний куплет марша, который, правда, в межвоенное двадцатилетие был лишен скабрезного окончания:

Рождалось чувство презрения к тем, которые «кричали, что нас обманули, не веря нам, что хотеть – значит мочь», чувство презрения к обществу, к собственному народу. У легионеров сложилось убеждение, что только они правы – вопреки всему, вопреки рассудку. Они не понимали изгибов политики. Не понимали, почему они, будучи солдатами Национального правительства, должны подчиняться Главному национальному комитету, почему должны присягать австрийскому императору, даже если ко всем его титулам добавлен еще и титул короля Польши. Но они и не хотели этого понимать. «Комендант знает, что делает», – это решало все проблемы.

Безграничное доверие к Пилсудскому, культ вождя – были для этой массы стрелков, а позже для 1-й бригады существенным компенсационным фактором. Личность вождя в определенной степени подменяла политическую программу. В личности коменданта персонифицировалась идея борьбы за независимость...

Культ вождя, позволяющий подчиненным ему людям освободиться от ответственности, типичное явление для всех групп военных, особенно во время войны. Но в случае стрелковых отрядов, а позже 1-й бригады силу этого явления увеличивало своеобразие ситуации. Отсутствие собственного государства, отсутствие политической базы, недоброжелательность общества, отсутствие шансов на разрыв союза с захватчиками – это были факторы, усиливавшие культ коменданта. Жизнь задавала десятки вопросов, на которые эти молодые люди не могли дать себе ответ. И сознательно не искали ответа, имея один ключ к пониманию действительности: «Комендант знает, что делает». Эта позиция позволяла пережить очередные политические кризисы, позволяла без колебаний подчиняться очередным меняющимся директивам. События ближайших лет принесут этой группе множество психических переживаний. Она выйдет из них успешно именно благодаря такой позиции. Но за это следовало заплатить определенную цену; ею был отказ от самостоятельности мышления...»[130]

Другим важным элементом рождающейся легенды легиона было то, что носит название войскового братства, чувство которого особенно легко возникает у молодых людей. Все тяжести, грязь, пот и кровь войны со временем как бы меркнут, остаются только светлые воспоминания о настоящей мужской дружбе и прекрасных днях молодости. В памяти сохраняются знаки-сигналы, вызываемые даже много лет спустя всего одним словом. Таковым знаком-сигналом стала, например, написанная адъютантом Пилсудского Болеславом Венявой-Длугошовским в 1915 году на фронте песня, начинавшаяся со слов «Шел улан раз на отдых...». Дальше шел совершенно не поддающийся воспроизведению на бумаге текст, составленный автором из всех нецензурных выражений, которые знали его друзья. Пилсудский, которому эту песню исполнили на фронте подчиненные после обильного возлияния, был в таком восторге, что вспоминал об этом моменте восемь лет спустя, сидя в компании львовских артистов театра.

На определение линии поведения в изменившихся обстоятельствах Пилсудскому потребовалось некоторое время. Для начала, в конце августа 1914 года, когда австрийцы уточняли свое отношение к польским добровольческим формированиям и ГНК, а также решали личную судьбу командира стрелков, он попытался обеспечить себе серьезное влияние на военный департамент ГНК. С этой целью для работы в этом учреждении были откомандированы офицеры его полка Мариан Янушайтис, Мариан Кукель, Казимеж Фабрицы, Мечислав Трояновский. По свидетельству Славека, они якобы должны были саботировать, по возможности, работу австрийского командования, а также убеждать, что только полностью независимое от Центральных держав национальное движение и Пилсудский могут пробудить повстанческие настроения в русской Польше. Но из задумки коменданта ничего не вышло – по разным причинам эти офицеры отказались или не смогли сыграть отведенную им Пилсудским роль. Но зато у него была возможность получать конфиденциальную информацию о действиях военного департамента.

В связи с тем, что австрийцы решительно требовали ликвидации военных комиссариатов Национального правительства на местах, а общество Царства Польского не проявляло к ним ни малейшего интереса, Пилсудский в начале сентября 1914 года принял решение о их преобразовании в Польскую национальную организацию (ПНО), состоявшую исключительно из выходцев из Царства Польского. Возглавили ПНО его старый соратник по ППС Йодко-Наркевич, что было равнозначно его политической реабилитации, а также Сокольницкий, в августе назначенный Пилсудским гражданским комиссаром Келецкой земли. Актив новой организации составили старые, испытанные товарищи Пилсудского Василевский, Малиновский, Перль, Сулькевич, а также Владислав Мех, Иза Мощеньская-Жепецкая, Казимеж Праусс, Вацлав Токаж и др.

С помощью ПНО Пилсудский предполагал решить несколько задач. Во-первых, устранить с политической сцены призрак тайного Национального правительства в Варшаве, который совершенно не вписывался в новую реальность. Нельзя было служить одновременно двум политическим центрам, один из которых был чистой воды мистификацией и давал о себе знать только устами Пилсудского. Во-вторых, следовало попытаться сохранить под новым названием созданную усилиями прибывших из Галиции соратников сеть военных комиссариатов, которая могла понадобиться в будущем, в изменившихся условиях. В-третьих, ПНО в случае успеха плана мог стать политической базой Пилсудского в Царстве Польском, так как ГНК ограничил свою деятельность только Галицией.

Кроме того, он планировал использовать ПНО в контактах с немцами. Первое непосредственное знакомство с германскими военными произошло 19 – 21 августа в Кельце. Они произвели на Пилсудского позитивное впечатление, так как, в отличие от австрийцев, не требовали от него роспуска комиссариатов и демонстрировали готовность к сотрудничеству.

Согласно опубликованной программе ПНО ее официальными целями являлись содействие вооруженному антирусскому восстанию в Царстве Польском и созданию польской армии, а также формирование в обществе понимания целей борьбы Пилсудского и его единомышленников.

К этому же времени относится начало конфликта Пилсудского с военным департаментом ГНК и командованием Западного легиона. О конфликте пишут все биографы Пилсудского, обычно, вслед за ним самим и его окружением возлагая вину на противоположную сторону, особенно на В. Сикорского и В. Загурского. Представляется, что вопрос не столь прост. Причина конфликта крылась не в том, что эти и другие офицеры отговаривали волонтеров от вступления в 1-й полк Пилсудского под тем предлогом, что это не воинская часть, а политиканы, банда, не желающая носить предписанные черно-желтые нарукавные повязки. Ведь еще в первые дни войны Пилсудский назначил Сикорского военным комиссаром Галиции, чем даже вызвал недовольство своего ближайшего сподвижника Славека, а уже месяц спустя зачислил его в разряд своих недоброжелателей. Значит, в течение нескольких недель во взаимоотношениях соратников произошли какие-то серьезные события. Известно лишь одно из них, Пилсудский из лидера движения и руководителя всех стрелков превратился в командира всего лишь одного полка легионов, а Сикорский стал руководителем военного департамента ГНК и де-факто начальником Пилсудского. Поневоле закрадывается подозрение, что причина крылась в ущемленном честолюбии Пилсудского. Не способствовало сохранению прежних доверительных взаимоотношений и нежелание Сикорского, Загурского, Янушайтиса быть марионетками в политических играх Пилсудского, а также объясняться перед главным командованием армии, почему полк Пилсудского не носит предписанные формой одежды ополченцев нарукавные повязки, обеспечивающие им статус комбатантов.

Следующим ударом по планам Пилсудского в Царстве Польском стало отступление разгромленной на Люблинщине армии генерала Данкла и группы генерала Куммера на исходные позиции в первой декаде сентября 1914 года. Вместе с армией отступали и легионеры Пилсудского, так и не принявшие участие ни в одном сколько-нибудь серьезном бою. По свидетельству его подчиненных, будущий маршал внутренне протестовал против оставления Царства Польского и отступления в Галицию. 13 сентября его легионеры даже получили благодарность австрийского главного командования за образцовое отступление.

Уже в эти сентябрьские дни 1914 года австрийцам должно было стать понятно, что в лице Пилсудского они получили не самого дисциплинированного офицера ландштурма. Так, он отказался раздать бойцам своего полка черно-желтые нарукавные повязки, как он позже язвительно комментировал, «опасаясь, чтобы не были профанированы цвета опекающего нас государства». Получив приказ организовать оборону участка фронта на правом берегу Вислы, он самовольно приказал переправиться на противоположный берег. В результате было нарушено взаимодействие с соседями слева и справа и затруднена связь с основными силами армии. Если бы противник вдруг начал наступление крупными силами на позиции полка, трудно было бы предсказать его последствия. К счастью, русская армия вела боевые действия на других участках фронта, поэтому легионеры Пилсудского спустя несколько дней без помех вернулись на правый берег, причем Пилсудский переправился на последнем пароме.

8 октября он лично, без согласования с командованием легионов, присвоил группе своих подчиненных офицерские звания. До этого они пользовались названиями своих подразделений с добавлением, как в армии Тадеуша Костюшко во время восстания 1794 года, слова «гражданин»: гражданин отделенный, гражданин взводный и т. д. Не все его назначения были впоследствии подтверждены австрийцами, но в его полку, а затем бригаде они строго соблюдались. Сохранил Пилсудский в своем полку и фуражки-мацеювки, хотя все другие полки носили конфедератки (четырехугольные фуражки польских военных формирований конца XVIII – начала XIX века).

В это же время немецкая армия успешно развивала наступление на Варшаву. Ситуация на фронте подтолкнула Пилсудского к мысли о налаживании связей с Германией и выводе таким образом легионеров из-под австрийского командования. Не без его ведома 21 сентября 1914 года в Берлин выехали Йодко-Наркевич и Сикорский для налаживания взаимодействия с германскими политическими и военными кругами. Им удалось с помощью известного польского политика из Верхней Силезии, депутата рейхстага Войцеха Корфанты встретиться с рядом сотрудников военного министерства, министерства внутренних дел и министерства иностранных дел. Немцы много и охотно рассуждали о перспективах решения вопроса о Царстве Польском после победоносного окончания войны, но добиться от них каких-либо политических обещаний применительно к текущему моменту не удалось. Сикорский вернулся в Краков, а к Йодко-Наркевичу присоединился Сокольницкий, до этого безуспешно пытавшийся установить контакты со ставкой фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга.

На этот раз объектом их усилий стало командование 9-й германской армии, которая вела боевые действия на территории Царства Польского. Партнером по переговорам был специально назначенный куратором польского направления капитан Людерс. 3 октября представителями штаба армии и Польской национальной организации было подписано тайное соглашение о сотрудничестве. Немцы разрешали ПНО вербовку на оккупированной ими территории добровольцев в польский легион, их военную подготовку и сбор необходимых для этого материальных и финансовых средств, а также ведение политической деятельности. Со своей стороны, ПНО обязалась осуществлять диверсии, саботаж и сбор разведывательной информации в занятых русскими районах Царства Польского. В документе прямо говорилось, что немцы в ближайшее время не собирались использовать польские полки в боевых действиях на фронте, то есть у Пилсудского почти не оставалось шансов на серьезное воздействие и на этого союзника при решении вопроса о будущем Царства Польского. А этот момент, как тогда казалось, мог наступить в самое ближайшее время – германская армия находилась на ближних подступах к Варшаве.

Несомненно, это обстоятельство стало одной из причин новых переговоров, в начальной стадии которых, 5 октября, участвовал Пилсудский. Он предложил собеседникам план передислокации 1-го полка польского легиона на германский участок фронта, что позволило бы использовать его для диверсий в тылах русской армии. Поскольку это предложение встретило положительную реакцию немцев, Пилсудский спустя несколько дней обратился к командованию 1-й австрийской армии с просьбой разрешить самостоятельный рейд его полка в направлении Варшавы и переход в расположение немецких частей. Австрийцы согласились отпустить его со своей службы, но без полка, что лишало задуманное мероприятие всякого смысла.

Никаких результатов, как показывало развитие событий, не дало и взаимодействие с немцами. 10 октября был согласован текст дополнительного договора между командованием 9-й немецкой армии и ПНО. Немцы согласились допустить к участию в штурме Варшавы пехотный батальон (500 бойцов) и эскадрон (160 кавалеристов) из польского легиона, выделить для них 500 карабинов и амуницию. В случае успеха операции они готовы были разрешить легионерам остаться в Варшаве и выставлять караул в тамошнем Королевском замке. От ПНО они требовали регулярного предоставления информации о русских войсках в Варшаве и окрестностях и других сведений разведывательного характера, активной пропагандистской обработки населения в благоприятном для немецкой армии духе, а также предотвращения подрыва мостов через Вислу, особенно в черте города. Но самым неприятным для Пилсудского моментом было, пожалуй, включение в текст дополнительного соглашения тезиса, что оно не влечет за собой никаких политических последствий.

Ознакомившись с текстом дополнительного договора, Пилсудский попытался скорректировать его, хотя бы в вопросе о численности легионеров – участников штурма Варшавы. Но его старания стали беспредметными, поскольку русские остановили немецкое наступление. Более того, капитан Людерс, отвечавший в штабе 9-й немецкой армии за контакты с Пилсудским и ПНО, 13 октября открыто заявил К. Соснковскому что поляки выдвигают завышенные требования, не выполняя при этом взятых на себя обязательств в области разведки и диверсий. Об этом же капитан написал в письме Пилсудскому рекомендуя вначале завоевать доверие немецких военных и лишь потом предъявлять им претензии.

Все попытки представителей ПНО улучшить отношения с немцами не дали ощутимых результатов. Более того, в начале ноября 1914 года новые союзники потребовали, чтобы эта организация, все еще находившаяся в стадии становления, прекратила свою деятельность в оккупированной ими части Царства Польского и перебралась в Краков. При этом немецкие военные не собирались полностью порывать с Пилсудским и выражали надежду на тесное сотрудничество в будущем, когда положение на Восточном фронте изменится для Центральных держав к лучшему. Но они последовательно игнорировали политические намерения Пилсудского, в том числе и связанные с формированием польских добровольческих частей на стороне Германии, а также восстанием в русском тылу. Немцев интересовали его услуги только разведывательного и диверсионного характера.

В этих условиях Пилсудскому не оставалось ничего иного, как продолжать взаимодействие с австрийцами, согласившимися на создание польского легиона. С этого момента ПНО утратила свое значение для Пилсудского. На территории Галиции у нее не было ни малейшего шанса составить конкуренцию Главному национальному комитету, пользовавшемуся твердой поддержкой австрийского военного и политического руководства.

К октябрю 1914 года относится еще одна инициатива Пилсудского, как оказалось впоследствии, достаточно удачная. 2 октября на совещании со своими соратниками в Кракове он обосновал необходимость создания тайной военной организации в контролируемой русскими властями части Царства Польского. Ее основу должны были составить существовавшие в Варшаве структуры Союза активной борьбы и Польских стрелковых дружин, объединившиеся после начала войны. Эта организация первоначально не имела ни названия, ни четко определенных целей деятельности. Она, в частности, занималась тайной военной подготовкой своих членов, сбором оружия с целью использовать его в момент штурма польской столицы войсками Центральных держав и легионерами Пилсудского, а главное, помогала агентам разведывательного отдела польского легиона.

Многое изменилось после 20 октября 1914 года, когда организацию возглавил присланный Пилсудским молодой офицер Тадеуш Жулиньский. Она получила название «Польская военная организация» (ПВО), а в качестве главной цели в полном соответствии с планами Пилсудского определила освобождение Царства Польского от русского господства. Постепенно ее деятельности удалось придать более организованный характер, создать местные отделения в других городах провинции и даже в Петрограде и Киеве. Помимо прежней организационной и пропагандистской работы, существенное внимание стали уделять разведке, саботажу и диверсиям, в том числе и на железнодорожном транспорте. Таким образом, Пилсудскому удалось создать очередную полностью ему подконтрольную тайную структуру, которую он планировал использовать для реализации главной цели его жизни в благоприятный момент, если таковой когда-либо наступит. А пока что она должна была служить повышению его веса в отношениях с австрийской армией.

Поддержание связи с Польской военной организацией было поручено Пилсудским сохраненной им в составе своего полка разведывательной службе, сформированной в начале августа 1914 года. В ее задачи в основном входила политическая работа за линией фронта. Не случайно будущий маршал по результатам инспекторской проверки деятельности своей разведки в конце февраля 1915 года приказал и в дальнейшем главное внимание обращать на политическую сторону работы, поскольку только она обеспечивает этическое обоснование существования этой службы. Поэтому Пилсудский до апреля 1915 года всеми доступными средствами откладывал расформирование своего разведывательного отдела, как того хотело главное командование австро-венгерской армии, вполне довольное разведданными собственной разведки, а с декабря 1914 года и разведслужбы военного департамента Главного национального комитета. Он опасался, и не без оснований, что это может привести к нарушению контактов с ПВО и другими связанными с ним организациями за линией фронта.

Октябрь и ноябрь 1914 года Пилсудский провел вместе со своим полком, участвовавшим в боях на различных участках фронта 1-й австрийской армии. Его легионеры показали себя смелыми, отважными бойцами. В этом не было ничего необычного, и не только потому, что за несколько прошедших с начала войны месяцев они приобрели определенный боевой опыт. Ведь в своем большинстве это были молодые люди, часто с гимназическим и даже университетским образованием, оказавшиеся на фронте не по мобилизации, а добровольно ведомые высокой целью освобождения Польши.

Особенно высокую оценку у биографов Пилсудского получил проведенный под его командованием маневр, известный как марш через Улину Малую. Его суть заключалась в том, что три батальона пехоты и два эскадронов кавалерии под командованием Пилсудского должны были провести глубокую разведку боем русских позиций. В нарушение приказа австрийского командования, нуждавшегося в достоверных сведениях о противнике, Пилсудский 9 ноября принял решение пробиваться к Кракову. Спустя несколько лет он сам признавал, что это абсолютно политическое решение базировалось на ложном предположении, что между противоборствующими сторонами существует свободный коридор, достаточный для прохода двух тысяч человек. На самом же деле этот коридор был уже перекрыт, хотя и не очень плотно. 11 ноября группировка поляков под покровом ночной темноты чудом сумела без боев проскочить между русскими и австрийскими порядками и выйти к Кракову.

Австрийское командование было крайне недовольно открытым невыполнением приказа, но, видимо, решило в непростой для себя ситуации отступления не начинать против Пилсудского служебного расследования. К тому же спустя четыре дня после этого случая пришел приказ австро-венгерского главнокомандующего эрцгерцога Фридриха о присвоении Пилсудскому звания бригадира польского легиона. Весьма интересна мотивировка этого решения: «...За его выдающиеся заслуги в борьбе с врагом и учитывая то обстоятельство, что помимо 1-го полка ему подчиняются также 2 батареи горной артиллерии и кавалерийский эскадрон...»[131] Исходя из мотивировки приказа, речь шла о звании выше полковника, но ниже генерала. Присвоение Пилсудскому звания бригадира облегчило преобразование 18 декабря 1914 года его полка в 1-ю бригаду польского легиона. То же было сделано и с двумя другими полками. Бригада первоначально состояла из двух полков, а в январе 1915 года сформировали третий. Было улучшено ее вооружение, в феврале появилась даже батарея скорострельных пушек.

Оказавшись на некоторое время вне зоны боевых действий, бригадир Пилсудский вновь активно окунулся в политику. По его мнению, на галицийской политической сцене сложилась благоприятная ситуация для того, чтобы отвоевать утраченные в момент создания ГНК позиции. Дело в том, что в последней декаде октябре 1914 года на фоне кризиса Восточного легиона Главный национальный комитет покинули национальные демократы и их единомышленники из других партий, сторонники решения польского вопроса в опоре на державы Антанты, прежде всего Россию. Пилсудский предложил ослабленному расколом ГНК расширить свой состав за счет его Польской национальной организации, оказавшейся к тому моменту не у дел. Руководители ГНК приняли предложение Пилсудского. Вот как описывал мотивы этого решения член исполкома ГНК Константы Сроковский: «По ту сторону стрелковых окопов это был единственный человек, который вел за собой ряд людей, преданных ему слепо и до конца, который мог их класть на колеблющуюся чашу весов и снимать с нее по своей воле. Поэтому нельзя было начинать против Пилсудского процесс из-за того, что он, нарушая принципы лояльности ГНК и его конституции, вступал в соглашения с немцами, а нужно было, когда он возвращался с этой неудачной прогулки, принять его так, как этого требовала общая ситуация и расстановка действующих в ГНК реальных сил»[132].

22 ноября 1914 года Главный национальный комитет пополнился тремя представителями Польской национальной организации – С. Довнаровичем, М. Сокольницким и В. Токажем. 30 ноября съезд ПНО принял решение о самороспуске и передаче своих функций ГНК. Вслед за этим произошли важные изменения в руководстве ГНК. Место покинувшего свой пост председателя ГНК Ю. Лео занял В. Яворский, в состав исполнительного комитета были избраны сторонники Пилсудского: социалист Дашиньский, Сокольницкий (он возглавил генеральный секретариат ГНК), а также руководители военного департамента В.Сикорский и организационного департамента – социалист Зыгмунт Марек. Но это была только видимость успеха Пилсудского, поскольку его влияние на принимаемые ГНК решения по-прежнему было невелико.

Да и общая ситуация ноября 1914 года не способствовала актуализации вопроса о судьбе Польши. Австро-Венгрия после русских успехов на фронте оказалась в весьма затруднительном положении, ее руководству нужно было думать о судьбе собственной страны, а не о будущем Царства Польского. Эвакуировавшийся в Вену Главный национальный комитет был крайне ограничен в своих возможностях влиять как на польское общество, так и на правительство империи. Поэтому Пилсудский пытался использовать комитет главным образом для того, чтобы получить с его помощью от командования австро-венгерской армии большую свободу действий, а также согласие на объединение всех частей польского легиона, использовавшихся австрийцами поодиночке.

Тяжелая военная ситуация Австро-Венгрии стала главной, пожалуй, причиной сближения между Пилсудским и ГНК во время его приезда с фронта в Вену во второй половине декабря 1914 года. Это открыто проявилось 21 декабря во время данного Яворским в его честь торжественного ужина в одном из венских ресторанов. Политики различных направлений, аристократы, писатели, университетские профессора, офицеры легиона и прочие представители польской элиты из Галиции, эвакуировавшиеся в Вену из Кракова и Львова в связи с русским наступлением, всячески превозносили в своих речах военные заслуги Пилсудского и его легионеров. Конечно, это не могло не тешить самолюбия бригадира и его соратников, посвятивших свою жизнь делу освобождения Царства Польского. Во время банкета произошел весьма знаменательный инцидент. В своем тосте известный в то время писатель Густав Даниловский, служивший в 1-й бригаде легиона, стал льстиво укорять своего командира в том, что не бережет свою жизнь в боях и лезет под пули. Пилсудский ударил кулаком по столу и крикнул: «Смирно! Если хотите критиковать вашего коменданта, то снимите мундиры. Вы солдаты. Вы должны слепо слушаться, а не критиковать...»

Это был не единственный пример начавшегося возвеличивания командира 1-й бригады польского легиона. Как отмечал один из современников, все считали Пилсудского как минимум исторической личностью, олицетворением и символом легиона. И бригадир против этого не возражал. Показателен обмен речами между Сикорским и Пилсудским при посещении раненых и больных солдат из его бригады в сочельник Рождества 1914 года. Сикорский отметил, что именно его спутник взял на себя весь груз ответственности за вторжение стрелков на территорию Царства Польского и подчеркнул: «Его воля и решимость преодолели колебания». В ответ Пилсудский подчеркнуто скромно заявил, что бремя славы, которое сейчас ложится на его плечи, принадлежит не ему – все, что он сделал, сделано только благодаря верной, неустрашимой помощи солдат.

Свою признательность Пилсудскому демонстрировали и австрийцы. 31 декабря 1914 года бригадир был принят на аудиенции 84-летним императором Францем Иосифом. Монарх с большой теплотой отозвался о польском легионе и особенно подчеркнул тот факт, что поляки выставили не только рекрутов в постоянную армию, но и сильный добровольческий корпус. Всевозможные благотворительные акции в пользу легиона, в том числе сбор теплой одежды, организовывала эрцгерцогиня Изабелла. Но при этом австрийцы вовсе не собирались менять своих взглядов на судьбу Царства Польского и роль легиона. Даже после того, как Центральным державам удалось переломить ситуацию на Восточном фронте в свою пользу, они не торопились связывать себя какими-либо обязательствами в польском вопросе. Берлин и Вена все еще надеялись на возможность заключения сепаратного мира с Россией, особенно после того, как им вновь улыбнулось военное счастье. В отличие от Пилсудского они не рассматривали легионеров как зародыш будущей польской армии. Поэтому легион наряду с другими войсками использовался на различных участках Восточного фронта, в том числе в Карпатах, где бои носили особенно кровопролитный характер. Это не нравилось Пилсудскому, опасавшемуся, что большие военные потери приведут к обескровливанию легиона и окончательной утере им своего значения как козыря в игре с Центральными державами, ставкой в которой был будущий статус Польши.

Не могло не беспокоить Пилсудского и нарастание разногласий между ним, руководством военного департамента ГНК и командирами других легионерских частей. Командир 1-й бригады подходил к войне как политик. Он не чувствовал себя гражданином Австро-Венгрии, не был ее патриотом, поэтому вовсе не собирался твердо следовать данной присяге. С империей Габсбургов он идентифицировал себя только в той степени, в которой она могла помочь в достижении главной цели его жизни. Пилсудский считал нужным уже во время войны сформировать своего рода национальное правительство Царства Польского, независимое от ГНК, добиться от Центральных держав предоставления русской Польше политического статуса и национальных свобод по образцу Галиции. Его уже не устраивал бригадирский статус – он хотел иметь в подчинении всех легионеров. Считая, что лишь его бригада адекватно выражает интересы поляков Царства Польского, Пилсудский добивался, чтобы все добровольцы из этой провинции направлялись только к нему. Точно так же смотрели на войну его соратники, в этом же духе они воспитывали своих подчиненных из 1-й бригады легиона.

По-иному относились к войне Владислав Сикорский и командиры двух других бригад польского легиона. Они были не меньшими польскими патриотами, чем Пилсудский, но иначе представляли себе пути решения судьбы Царства Польского. Единственным, что могло этому способствовать, они считали честное исполнение присяги на верность Габсбургам и тесный боевой союз с войсками Центральных держав. Это должно было в будущем, в случае победы Германии и Австро-Венгрии, заставить их почувствовать себя должниками поляков и обеспечить Царству Польскому статус, аналогичный тому, который был у Галиции. Чисто политический подход столкнулся с чисто военным, и их приверженцы так и не смогли достичь взаимопонимания.

Совершенно очевидно, что австрийская сторона поддерживала оппонентов Пилсудского, не доставлявших ей политических хлопот и точно исполнявших приказы Главного командования. Снижение интереса к сотрудничеству с Пилсудским выразилось, например, в издании 25 марта 1915 года австрийцами приказа о ликвидации разведывательного отдела 1-й бригады, реализованного к концу мая. Это даже привело к временному прекращению связи Пилсудского с Варшавой, все еще находившейся в руках русских.

Сказка о потерянном времени

Успех весенне-летнего наступления армий Центральных держав в Царстве Польском привел к возникновению качественно новой политической ситуации в этой провинции. До конца лета 1915 года вся ее территория была занята германскими и австрийскими войсками. Но Пилсудский на этот раз не пытался использовать благоприятное, с точки зрения его прошлого плана, развитие событий для немедленного решения вопроса об изменении статуса Царства Польского. Характерно, что бригадир, в отличие от октября 1914 года, не вступал в переговоры с немцами на предмет участия легионеров в занятии Варшавы. Польская военная организация, объявившая мобилизацию и боевую готовность своих членов в Варшаве, никаких вооруженных выступлений или диверсий против покидающих город русских войск не осуществила. Не было заметных сдвигов и в настроениях жителей Царства Польского. Многие варшавяне провожали русскую армию со слезами на глазах и не скрывали своей тревоги в связи с приходом немцев, которых они вполне справедливо считали оккупантами.

Русская Польша была разделена на две зоны оккупации: австро-венгерскую с центром в Люблине и германскую с центром в Варшаве. Оккупационные власти стремились к установлению хороших отношений с местным населением. В частности, были открыты польские университет и политехнический институт в Варшаве, чего поляки многие годы безуспешно добивались от царского правительства. Свободно действовали политические и общественные организации. Наконец-то у сторонников решения судьбы русской Польши с помощью Центральных держав появилась возможность без помех заняться реализацией своих планов, в том числе и вербовкой в польский легион для превращения его в значимую военную силу. 3 июня 1915 года в губернском городе Петрокове, где с 1914 года дислоцировался военный департамент ГНК, состоялось организованное этим комитетом совещание. Делегаты от Царства Польского полностью поддержали линию ГНК и его военного департамента на австро-польское решение вопроса о судьбе их провинции.

Пилсудский посчитал решения совещания не только несвоевременными, но и вредными для судьбы вопроса о будущем русской Польши. В письме от 11 июня 1915 года Пилсудский попытался убедить Сикорского в ошибочности линии ГНК на охват своим влиянием Царства Польского и противопоставил ему собственную тактику, которой он намеревался придерживаться: «Вы поспешно строите ГНК в Царстве, а я стараюсь организовать Царство самостоятельно, помимо ГНК, как аргумент, в меньшей степени связанный с любой властью. Вы в своих отношениях как с властями, так и с ГНК хотите убедить их своими действиями, что жители Царства соглашаются с обоими институтами. А я вовсе не стремлюсь к взаимному согласованию этих дел: наоборот, я использую Царство как аргумент против неверной и глупой политики как Австрии, так и ГНК. Вы думаете, что вы всемогущи как в ГНК, так и в отношениях с Главным командованием армии. Я же считаю себя (так же как и вы) отыгранным козырем, тысячу раз проданным и битым, который может капризничать и демонстрировать недовольство, но без большого скандала неспособным изменить отношения. Как видите, я вовсе не украшаю цветами цепи, в которые я закован. А вы постоянно это делаете... Я говорю об этом только для того, чтобы высказать свое мнение о будущем. Например, я считаю, что все резолюции со стороны Царства, поддерживающие ГНК, плохие и не нужные, что ГНК на галицийской основе или найдет в себе достаточно сил, чтобы воспротивиться разложению, или погибнет... Мы обязаны поддерживать ГНК тем, что имеем, то есть я с подчиненными и вы, как часть ГНК, но нет политического смысла втягивать в это Царство и его внутренние силы, его моральные силы, так как только они могут стать новой основой для новых комбинаций, когда старая основа рухнет». Это письмо весьма знаменательно в свете произведенного вскоре Пилсудским тактического маневра, который должен был, по его замыслу, привести к достижению главной цели его жизни. Это видно из следующего фрагмента все того же письма, где он укоряет ГНК, что его деятельность ведет к «преждевременной демонстрации того, что Царство можно душить, как захочется, или же дешево купить, как дешево было куплено польское предприятие в Галиции, в то время как без этого Царство долго бы еще оставалось тем сфинксом, с которым следует считаться и принимать во внимание»[133].

Спустя 20 дней после этого письма Пилсудский приступил к реализации высказанных в нем идей. Он распорядился прекратить пополнение польского легиона добровольцами из Царства Польского. Осталось интересное свидетельство Славека о том, как Пилсудский познакомил его со своим новым планом действий: «4 или 3 августа 1915 года я был приглашен Комендантом поздней ночью на разговор и получил следующее поручение: приближается занятие Варшавы, Центральные страны, видимо немцы, войдут туда, судьбы войны выглядят так, что они начинают побеждать. В этих условиях наша роль не очень им нужна для этой работы чисто военного характера, и поэтому нужно начинать выдвигать от своего имени условия Центральным государствам. В момент, когда столица Польши будет освобождена, появляется возможность, чтобы [польское] общество решилось выдвигать условия Центральным странам. Пока легионы были на окраинах бывшего Царства [Польского], комендант брал на себя поддержание связи с польской армией, но в тот момент, когда столица сможет говорить, польское общество должно от себя выдвигать политические условия, для исполнения которых козырем было бы предоставление рекрутов. То есть комендант возвращается к проблеме, что рекруты из Царства не могут быть мобилизованы Центральными государствами. Центральные государства могут получить помощь, но взамен должны легализовать польскую проблему в политической форме и дать политические гарантии. Так как уже сейчас польское общество может вести эти переговоры, комендант хочет переложить роль политического фактора с себя на польское правительство, которое сформирует Варшава, а Варшава не должна давать добровольцев в легионы без получения от Центральных государств соответствующих гарантий политического характера»[134].

Итак, Пилсудский попытался в отношениях с Центральными державами еще раз использовать фактор общества Царства Польского, точнее Варшавы, где, как он надеялся, у него должно было найтись много сторонников. Но на этот раз козырем в новом туре игры должно было стать не восстание, поскольку прошедший после начала войны год убедительно показал, что жители русской Польши на него не пойдут, а вопрос о пополнении частей польского ландштурма. Учитывая слабый отклик в Царстве Польском на его призывы подняться на борьбу с Россией, Пилсудский не мог не опасаться, что в случае вступления этих немногих волонтеров в легион у него просто не останется человеческого материала для ПВО – его последнего шанса удержаться на политической сцене.

Но в остальном новый план Пилсудского был ремейком его прежних проектов: сформировать в Варшаве некий достаточно представительный политический орган, обладающий моральным правом говорить от имени Царства Польского, который в обмен на обещание обеспечить массовый приток добровольцев в польский легион склонил бы Берлин и Вену к решению вопроса о будущем этой провинции в австро-польском духе. Сам Пилсудский свой план определял как «сфинксирование» Царства Польского. Помимо главной задачи он надеялся попутно решить еще несколько важных лично для него вопросов: освободиться от тяготившего его контроля Главного командования австро-венгерской армии и военного департамента ГНК, вернуть себе роль единоличного лидера движения за освобождение польских земель из-под русского господства.

Однако реализовать задуманный Пилсудским план оказалось нелегким делом. 5 августа 1915 года, в день оставления русскими войсками Варшавы, состоялось собрание деятелей ряда политических партий и организаций, стоявших на платформе освобождения Царства Польского из-под русского господства. Предпринятая на нем попытка создания Национального правительства или Национального совета оказалась безуспешной; удалось договориться лишь о создании Главного комитета объединенных партий-сторонниц независимости. Конечно же и в данном случае речь шла только о партиях Царства Польского, а не всех польских земель. Участники совещания, в соответствии с планом Пилсудского, согласовали воззвание, в котором говорилось о необходимости создания правительства провинции, а также формирования на базе легиона польской армии. Но руководители Польской военной организации в Варшаве, не знавшие о новом плане Пилсудского, придерживались ранее принятой тактики. Они перевели отмобилизованный добровольческий батальон на казарменное положение и обратились к немецкой стороне с просьбой оказать помощь в его отправке в 1-й бригаду польского легиона.

15 августа Пилсудский, оставив бригаду на Казимежа Соснковского, без согласования с вышестоящими инстанциями приехал в Варшаву. Здесь он провел совещание с рядом близких ему политических деятелей, стараясь склонить их к поддержке своего плана, но не получил единодушной поддержки. Как вспоминал позже адъютант Пилсудского, известный поэт Венява-Длугошовский, собравшиеся были поражены и подавлены. Ничего удивительного в этом не было, если принять во внимание, что они мечтали об активном участии Польши в борьбе за независимость, о поражении России, агитировали за вступление в легион. И вот теперь, когда для этого, наконец, возникли благоприятные условия, творец и моральный вождь польского легиона перечеркивает все их усилия и надежды, более того, отказывается от своих собственных идей и начинаний! Пилсудскому не оставалось ничего иного, как бросить на чашу весов весь свой авторитет. Поэтому он решительно заявил, что ни при каких обстоятельствах не допустит дальнейшей вербовки в Царстве Польском добровольцев в легион, пока Центральные державы не примут решения относительно его будущего статуса.

Правда, Главный комендант все же согласился на отправку в его бригаду уже сформированного и находившегося на казарменном положении варшавского батальона Польской военной организации численностью в 300 человек. Идя на этот противоречивший его плану шаг, Пилсудский руководствовался разными соображениями. Одним из них, несомненно, было опасение деморализующего воздействия его отказа на бойцов батальона, рвавшихся в бой с русской армией. Кроме того, факт готовности батальона к отправке на фронт в первые же дни после занятия немцами Варшавы можно было использовать как доказательство того, что в Царстве Польском множество людей, готовых сражаться с монархией Романовых. И если Центральные державы согласятся безотлагательно заняться решением вопроса о судьбе Царства Польского, то таких людей будет во много раз больше.

Первое после длительного перерыва пребывание Пилсудского в Варшаве оказалось недолгим – всего 48 часов. Германские власти, использовав в качестве предлога немногочисленную манифестацию в его честь у гостиницы «Французская», где он остановился, потребовали от него покинуть город. 17 августа Пилсудский уехал из Варшавы и следующие две недели пребывал в ее окрестностях, главным образом в Отвоцке. Здесь он провел ряд встреч, на которых обсуждались вопросы активизации деятельности Польской военной организации, а также приостановки вербовки добровольцев в польский легион. В Отвоцке его посетили, в частности, Сокольницкий, Сливиньский, Сикорский, делегация ГНК. Далеко не все собеседники соглашались с его позицией в вопросе о пополнении легиона.

Новая тактика Пилсудского углубила трещину, возникшую в движении сторонников освобождения Царства Польского из-под русского господства еще в 1914 году, в момент создания Главного национального комитета. Те организации, в которых влияние Пилсудского было преобладающим, пусть не сразу, но переходили на его сторону. Так, Главный комитет объединенных партий-сторонниц независимости 1 сентября 1915 года известил о прекращении вербовки в легионы до проведения в них изменений, учитывающих национальные устремления поляков Царства Польского или соответствующего решения представляющего их полномочного национального органа.

Основным оппонентом Пилсудского стал ГНК, пытавшийся развернуть в Царстве Польском активную пропагандистскую и организационную деятельность в пользу австропольского варианта решения судьбы этой провинции. Биографы Пилсудского обычно указывают на незначительное влияние комитета в русской Польше в тот момент, но ведь и резонанс от деятельности самого бригадира также был невелик. Большинство жителей по-прежнему занимали выжидательную позицию.

Раскол в лагере сторонников изменения статуса Царства Польского выразился, в частности, в том, что с лета 1915 года с легкой руки популярного в то время писателя Юлиуша Каден-Бандровского в политический обиход вводится термин «пилсудчики»: так называлась его опубликованная в июле 1915 года книга. Если распространенный до войны термин «ирредентисты» охватывал всех сторонников освобождения Царства Польского из-под русского господства, то «пилсудчиками» считались только военнослужащие 1-й бригады легиона и преданные своему лидеру политики. Заметим, что круг людей, приближенных к Пилсудскому, не был постоянным. Во второй половине 1915 года своеобразным пропуском в него было отношение к новому плану вождя. Все сомневавшиеся в правильности курса на конфронтацию с ГНК, даже если они были его давними соратниками, начинали терять его полное доверие, постепенно отодвигаясь на второй план. Так случилось, например, с Сокольницким и Сливиньским. Отходили в тень и его бывшие товарищи по ППС, в деятельности которой Пилсудский с начала войны участия не принимал. Их место занимали молодые офицеры 1-й бригады, слепо доверявшие своему командиру.

Во время войны получил дальнейшее развитие наблюдавшийся уже накануне ее процесс нарастания дистанции между Пилсудским и его окружением. Биографы отмечают, что все меньше становилось людей, осмеливающихся делать ему замечания. Он отдалялся от прежних приятелей, а с новыми сотрудниками уже не допускал близких отношений. Если в бытность его в руководстве ППС он со многими соратниками был на короткой ноге, то в годы войны ситуация кардинально изменилась. За исключением Дашиньского, он с 1914 года и вплоть до своей кончины ни с кем не выпил на брудершафт, в том числе со своим начальником штаба Соснковским и своим будущим преемником на посту Генерального инспектора польских вооруженных сил Эдвардом Рыдз-Смиглы. Он вообще никогда и ни к кому не обращался на «ты», даже к рядовым и прислуге, но при этом любил употреблять в разговоре применительно к новым хорошим знакомым уменьшительные имена.

Неверно объяснять эти поступки Пилсудского какими-то изменениями в психике, появлением у него мании величия. Просто он был намного старше всех своих офицеров, у него был более богатый жизненный опыт, он генерировал идеи, разрабатывал планы, а они были только исполнителями. Но самая главная причина, несомненно, заключалась в том, что он проникся духом армии; ему нравились присущая ей иерархия, язык команд и приказов, солдатское братство. Совершенно не случайно со времени создания стрелковых союзов и до конца жизни полувоенная и военная форма была его любимой одеждой. Кроме того, в зрелом возрасте люди сближаются с окружающими не так быстро и близко, как в молодости.

Одновременно в нем нарастало ощущение, что сама судьба предопределила ему сыграть особую роль в польской истории, и он исполнит эту свою миссию, даже вопреки желанию поляков. Показательно в этом отношении его письмо Сокольницкому и Соснковскому от 14 ноября 1915 года. В нем Пилсудский поведал о посетившей его мысли о том, что он послан Польше в наказание за какие-то страшные провинности в прошлых реинкарнациях. Что он, по своей природе любитель риска и вояка, должен пройти весь крестный путь по земле с народом, который как черт ладана боится риска, дует на холодное и немедленно пасует перед любой борьбой. И ничего с этим поделать нельзя – нужно до конца отбыть эту миссию или срок наказания. Когда народ не хотел войны, он рискнул начать войну от имени своего народа – и в наказание сразу же попал в тюрьму. Имел задатки стать вождем, но любимый народ сразу же подрезал ему крылышки и сказал: «Стой, братишка, иди, как и твой милый народец, в презренные наемники. А, тебе все еще мало! Весь народ ждет практического шага – шага большой капитуляции! Чудесного шага без риска, шага запродажи себя в обмен на спокойствие и безответственность». Но он, Пилсудский, не сдастся, не продастся и рискнет сделать еще один безумный шаг. И надеется выиграть.

На первый взгляд мы имеем дело с исповедью человека, презирающего свой народ. Но если вдуматься глубже, то это монолог отчаявшегося борца, постоянно наталкивающегося на более сильные, чем его воля, обстоятельства. И все же он не сломлен, в нем еще жива вера, что не все потеряно, что у него еще есть шанс, и этот самый последний шанс он постарается использовать вопреки всему. Это еще одно подтверждение того, что Пилсудский был настоящим политиком, умевшим держать удар любой силы, подниматься с колен и начинать бой сначала.

Скорее всего, двухнедельное пребывание в Варшаве и Отвоцке во второй половине августа – начале сентября 1915 года убедило Пилсудского в необходимости внесения некоторых корректив в его план. Учитывая не только нежелание Центральных держав прислушиваться к его требованиям, но и противодействие ГНК, который стремился подчинить своему влиянию Царство Польское, командир 1-й бригады легионов еще больше утвердился во мнении, что Польскую военную организацию следует обязательно развивать, сохраняя при этом ее полуконспиративный характер. На одном из совещаний 21 августа 1915 года с участием руководителей ПВО он заявил, что наступил момент, когда нужно выдвигать требования в адрес оккупантов, а не предлагать им свои услуги. Нужно начать игру на повышение значимости польского вопроса на международной арене. В России неизбежны революция и падение самодержавия, поэтому отношение к ней теряет политическую актуальность. Но вместо русского появляется новый фронт. Хотя он и не назвал его прямо, но, учитывая предшествующие его заявления близким людям, это могла быть только будущая борьба с Центральными державами. Поэтому бригадир потребовал дальнейшего развития ПВО, а также намекнул, что, возможно, он будет вынужден пойти на жесткие действия в отношении легиона.

Его слова о возможном изменении отношения к польскому легиону не были пустым звуком. По всей видимости, они свидетельствовали о серьезной переоценке Пилсудским роли легиона, с помощью которого он в 1914 году надеялся получить у Германии и Австро-Венгрии добро на создание независимого государства на территории бывшей русской Польши и желании закрыть эту страницу своей политической биографии. О направлении планировавшейся смены политической линии он дал понять Яворскому уже 1 сентября 1915 года. В своем письме бригадир требовал от ГНК прекратить набор добровольцев в легион, резко критиковал его командование за покорность австрийцам и заявил, что поскольку компромиссное решение, заключающееся в назначении его командиром легиона, невозможно, то он не исключает, что покинет его ряды вместе со своими единомышленниками.

Правда, эту свою угрозу Пилсудский выполнил только через год. И эта затяжка, вне всякого сомнения, была вызвана не опасением потерять свою достаточно высокую общественную позицию или генеральское жалованье (все офицеры 1-й бригады по предложению своего командира часть своего жалованья отчисляли в специальный фонд, средства из которого использовались не только на помощь нуждающимся коллегам, но и на политическую деятельность). Пилсудский был смелым человеком – он доказал это и во время «экса» под Безданами, и на фронте, где не прятался за спины солдат. Просто в 1915 году он не считал, что исчерпал все возможности приближения к главной цели своей жизни. Попытки бригадира снова договориться с немцами, в том числе и обещание выставить миллионную армию в обмен на согласие Германии на его план решения судьбы русской Польши, были Берлином проигнорированы. Но все еще оставались надежды на австрийцев, более удобного партнера хотя бы в силу того, что они во всех отношениях были слабее Германии. Кроме того, пойдя в свое время на создание легиона и ГНК, они были глубже вовлечены в перипетии вопроса о будущем Царства Польского. Угроза отставки нужна была Пилсудскому для тонкого шантажа союзников с привлечением к нему Главного национального комитета. Ведь без легиона ГНК терял смысл своего существования.

2 сентября 1915 года Пилсудский возвратился в свою бригаду, которая вместе с двумя другими бригадами польского легиона в это время воевала на северо-западе Волыни (историческая область Украины, охватывающая в настоящее время Волынскую, Ровенскую и Житомирскую области), и тут же направил в Варшаву ряд надежных офицеров для работы в ПВО. В их числе в разное время были Соснковский, майор Михал Жимерский (во время Второй мировой войны командующий созданной польскими коммунистами Гвардии людовой) и др. Общее руководство этой работой в Варшаве Пилсудский возложил на Валерия Славека. Ему же было поручено возглавить деятельность по формированию Национального комитета – общего представительства политических партий Царства Польского.

От идеи создания польского правительства пришлось отказаться почти сразу, так как она не получила поддержки не только национальных демократов и их единомышленников, но и других партий и организаций. Но и из затеи с Национальным комитетом тоже ничего не вышло. В конце концов 18 декабря 1915 года в Варшаве на съезде представителей ППС, Национального рабочего союза и еще нескольких небольших левых партий и групп был создан Центральный национальный комитет (ЦНК), безоговорочно поддерживавший Пилсудского и его план. Поскольку ни одна из вошедших в ЦНК организаций не обладала сколько-нибудь массовой базой, то его влияние в обществе было незначительным.

После ухода на фронт 22 августа 1915 года варшавского батальона Польской военной организации, а затем и еще нескольких групп добровольцев работу по формированию этой очень важной для Пилсудского структуры пришлось начинать чуть ли не с нуля. С середины сентября 1915 года по поручению Пилсудского ее возглавил капитан Тадеуш Каспшицкий, один из самых близких ему на тот момент людей из 1-й бригады. Была подготовлена новая программная декларация организации, определившая в качестве стратегической цели подготовку собственных вооруженных сил с целью борьбы за независимость Царства Польского. Хотя в историографии широко распространено мнение, что одной из целей деятельности ПВО ее руководители считали подготовку сил к будущей борьбе с Центральными державами, в декларации на это не было ни малейшего намека. Там содержались только традиционные антироссийские выпады. Формально эта полуконспиративная структура имела аполитичный характер, но, учитывая политические амбиции Пилсудского и его ближайшего окружения, ее следует считать военно-политической организацией. В пользу такого определения говорит и то, что одной из важнейших задач ПВО ее руководители считали преодоление безразличного и даже враждебного отношения значительной части населения Царства Польского к идее изменения его государственного статуса. А это была задача сугубо политическая.

Формально аполитичный характер Польской военной организации позволял ей вести работу во всех слоях общества Царства Польского. В ее рядах состояли рабочие и крестьяне, ремесленники и предприниматели, интеллигенты и помещики. Несмотря на достаточно благоприятные условия для деятельности ПВО в обеих оккупационных зонах, рост ее рядов вряд ли можно назвать быстрым. В декабре 1916 года в Царстве Польском она насчитывала около семи тысяч членов обоего пола.

После возвращения в сентябре 1915 года из Отвоцка на фронт главным объектом нападок Пилсудского становится командование польского легиона. Причем бригадир не останавливался даже перед неисполнением приказов вышестоящего командования, как это было в случае с так называемым маршем на Черемошно на Волыни. Суть происшествия такова. Получив приказ командира польского легиона генерала Кароля Дурского-Тшаски об отправке двух батальонов 1-й бригады на другой участок фронта, Пилсудский не выполнил его, а поднял бригаду по тревоге под предлогом атаки русских на одну из рот бригады и покинул расположение кавалерийского корпуса, которому она была придана, в неизвестном направлении «за реку Стырь». Этот демарш Пилсудского сошел ему с рук, хотя Дурский требовал отстранения его от командования бригадой.

И на фронте главным для Пилсудского оставалась политическая деятельность. Воспользовавшись тем, что в сентябре 1915 года все три бригады легиона оказались на одном участке фронта, будущий маршал развернул активную деятельность по распространению на них своего влияния. Одним из средств к этому стала идея «легионизации легиона», то есть замены в них австрийских офицеров польского происхождения легионерами. Сама по себе идея была весьма привлекательной, давая возможность продвинуться по служебной лестнице тем офицерам из числа легионеров, которые не имели военного образования. В случае ее реализации у Пилсудского появлялся шанс занять место командира легиона.

Не без его ведома офицерами 1-й бригады было направлено открытое письмо своим коллегам из двух других бригад с протестом против попыток неодинаковой трактовки командованием прав и обязанностей легионеров. Сам Пилсудский его не подписал, но зато не преминул переслать это обращение председателю ГНК Яворскому, снабдив его сопроводительным письмом. В нем он помимо прочего опять угрожал подать в отставку, если к командованию легиона не будут приняты меры. Поскольку Яворский проигнорировал его требования, в середине ноября 1915 года Пилсудский дал аналогичные по содержанию инструкции своим агентам влияния в Главном национальном комитете Дашиньскому и Сокольницкому. Но и на этот раз его усилия не увенчались успехом.

Не исключено, что последовательная критика Пилсудским командования легиона могла оказать какое-то влияние на уход в первой половине декабря 1915 года Дурского в длительный отпуск и последующее его отстранение от командования легионом в конце января 1916-го. Но причиной мог быть и возраст генерала, родившегося в 1849 году. Пилсудский попытался использовать этот момент в своих целях, выступив устами Соснковского с предложением Главному национальному комитету развернуть польский легион в 150-тысячную армию. Основным условием этого была передача командования армией кому-то из легионеров. Но и из этой инициативы ничего не вышло, ГНК идея не заинтересовала, а новым командиром был назначен очередной польский генерал на австрийской службе – Станислав Пухальский. В борьбе Пилсудского с командованием легиона наступил перерыв, так как никто не знал, какую политику будет проводить новый командир. Но это не значило, что Пилсудский прекратил свои усилия по политизации легиона. Воспользовавшись инициативой снизу, он создал в середине февраля 1916 года Совет полковников в составе командиров полков 1-й и 2-й бригад – по сути политический орган, не предусмотренный ни одним армейским уставом. С его помощью он планировал оказывать давление на командование легиона.

27 февраля 1916 года Пилсудский решился на важный шаг – возвращение в католицизм. Акт об отречении от протестантизма и переходе в лоно католической церкви был составлен капелланом 1-го пехотного полка 1-й бригады Хенриком Чепихаллом. Его заверили ближайшие Пилсудскому люди – начальник штаба Соснковский и адъютант Венява-Длугошовский. Невозможно установить, что послужило причиной этого решения, которое почти до конца жизни Пилсудского хранилось в тайне. Можно только строить предположения, но в данном случае это не очень продуктивное занятие. Известно только, что этот глубоко личный шаг бригадир сделал во время своей очередной «инфлюэнцы». Пилсудский никогда не отличался крепким здоровьем и часто простужался, что в полевых условиях не было чем-то исключительным. Стоит напомнить, что его возраст приближался к пятидесяти, а жил он на фронте в таких же условиях, как и его подчиненные.

В начале марта 1916 года Пилсудский оставил 1-ю бригаду, вместе с двумя другими находившуюся на зимних квартирах, и уехал в отпуск, во время которого планировал подлечиться, а также решить волновавшие его политические проблемы. К числу главных на тот момент вопросов он относил «легионизацию» и передачу ему командования всеми формированиями легиона, свертывание деятельности военного департамента ГНК в Царстве Польском. Эти же проблемы он поручил ставить перед ГНК и Совету полковников. Причем этот самозваный орган должен был запугивать политических покровителей легиона возможностью его раскола на два отдельных формирования – галицийское и царствопольское.

Из разговора с руководителем австрийской военной разведки Граниловичем (это был самый высокий уровень в военных кругах, к которому он имел прямой доступ) Пилсудский понял, что для реализации задуманного ему следует заручиться поддержкой краковских консерваторов. В связи с этим ему пришлось уделить много внимания обработке галицийских политиков в надежде склонить их к поддержке его планов. Однако очень скоро Пилсудский понял, что краковские консерваторы вряд ли поддержат его постулаты. Они выслушивали его аргументы, вели длительные переговоры, но идти на полный отказ от прежней политики ради того, чтобы дать Пилсудскому полную свободу распоряжаться судьбой легиона, они не собирались. Не желая обострения конфликта, искушенные галицийские политики, давно познавшие вкус реальной власти, готовы были согласиться на некоторые кадровые перестановки в командовании легиона и военном департаменте ГНК, но не более. В результате Пилсудский так и не смог непосредственно донести свои идеи до высшего политического и военного руководства Австро-Венгрии, единственно полномочного принимать кардинальные решения по волновавшим его вопросам. В конце апреля 1916 года, после двухмесячного отсутствия, он вернулся в бригаду, вновь отправленную на передовую на Волынь. Пилсудский все еще не терял надежды, что краковские политики изменят свою позицию и учтут его постулаты.

Но поскольку до середины мая 1916 года галицийские опекуны бригадира так и не предприняли удовлетворявших его шагов, он во второй половине мая обрушился с резкой критикой на все польские вышестоящие военные органы. На этот раз больше всего досталось военному департаменту ГНК. В частности, командир 1-й бригады обвинял его руководителей в том, что они превратили департамент в элемент австро-венгерского оккупационного режима в русской Польше и тем самым вредят польскому делу. Он настаивал на его «демилитаризации», превращении в гражданский орган и свертывании деятельности на территории Царства Польского. От командования легиона он продолжал требовать «легионизации» этого формирования и активного продвижения в главном командовании австро-венгерской армии идеи преобразования легиона в армейский корпус (15 июля Совет полковников даже направил в этот орган соответствующую просьбу).

Пилсудский сумел придать драматическое звучание даже такому частному вопросу, как разрешение легионерам 2-й и 3-й бригад носить знаки отличия 1-й бригады, а не австрийские. Предварительно он провел такое решение через Совет полковников. Для достижения цели он не останавливался перед шантажом ГНК. Так, он обязал группу офицеров, занимавшихся вербовкой в легионы, потребовать благоприятных для него изменений в военном департаменте. В случае отказа они должны были подать в отставку, что ими и было сделано 4 июля, поскольку руководители департамента ультиматум подчиненных проигнорировали. Все эти действия Пилсудского носили исключительно политический характер.

Поведение Пилсудского четко указывает на осознание им тупикового характера ситуации, в которой он вновь оказался. План «сфинксирования» Царства Польского не давал никаких результатов. Не получилось втянуть компетентные органы Центральных держав в политический торг относительно будущего Польши, поэтому круг адресатов его требований ограничивался командованием легиона и ГНК. А те, как и прежде, были к ним абсолютно невосприимчивы. Несмотря на его противодействие, вербовка добровольцев из русской Польши в легион продолжалась. Единственным успехом последнего года Пилсудский мог считать только то, что ему удалось привлечь на свою сторону часть офицеров и рядовых двух других бригад. Но в тот момент это могло дать только моральное удовлетворение, и не более того.

Одним словом, за год оккупации Центральными державами Царства Польского, с которой Пилсудский в начале войны связывал все свои надежды на решение вопроса о будущем этой провинции, он так и не смог склонить австрийцев к реальным шагам в решении вопроса о судьбе Царства Польского. Позже, на съезде легионеров в 1922 году, он сам признал, что считает время с августа 1915-го по июль 1916 года потерянным[135]. Дальнейшая ориентация на Австро-Венгрию, особенно если учесть, что «двуединая монархия» все больше превращалась в младшего партнера Германии, теряла политический смысл.

Правда, оставалась пусть и слабая, но надежда на Германию. Берлин явно подавал сигналы, что не желает в будущем объединения Царства Польского с Австро-Венгрией, в том числе и потому, что боялся трансформации монархии Габсбургов в еще одну славянскую державу. Его больше устраивало превращение русской Польши в буфер между Германией и Россией. Поэтому немцы склонялись к созданию на территории Царства Польского формально самостоятельного, а фактически полностью зависимого от Центральных держав польского государства. А это значило, что Вильгельм II мог пойти в польском вопросе дальше того предела, о котором мечтал Пилсудский, вступая в союз с Веной.

Будущий маршал сумел, как ему казалось, понять намерения немцев. Так, в письме Яворскому от 22 июля 1916 года он признавался, что его разочаровала политика Австро-Венгрии в оккупированном Царстве Польском. Но зато стало заметным заигрывание немцев, склоняющихся к предоставлению полякам этой провинции возможности самостоятельной деятельности. Это тем более важно, что в союзе Австрии с Германией лидером является Германия, следовательно, именно она будут диктовать линию поведения в польских делах. Для него было очевидным, что прежняя политическая линия перестает быть актуальной. А спустя два дня он откровенно признавался тому же адресату, что столь близкая ему еще недавно мысль об объединении двух частей Польши «начинает... темнеть и угасать».

Несомненно, именно надежда на удачный розыгрыш немецкой карты толкнула Пилсудского на шаг, приведший его к разрыву с Австро-Венгрией. Зная, что Яворский, которому он уже неоднократно говорил о своем намерении покинуть австрийскую службу, довел его угрозу до австрийского политического и военного руководства, он решил прибегнуть к откровенному шантажу – заявить официально о своем желании получить согласие австрийцев на освобождение от присяги на верность Габсбургам.

29 июля 1916 года Пилсудский обратился к командованию польского легиона с рапортом о демобилизации. Основными мотивами своего шага он назвал конфликт с польскими вышестоящими военными инстанциями, противодействие его назначению командиром всех польских формирований, а также желание посвятить больше времени укреплению позиций своих сторонников в Царстве Польском, чтобы стимулировать активность Центральных держав в решении главного вопроса его жизни.

Пилсудский вновь рисковал, причем серьезно. У него не было твердой уверенности в том, что австрийцы дрогнут и пойдут на его условия и что немцы захотят иметь с ним дело в случае неудачи демарша. Еще в июле 1916 года Сливиньскому который по его поручению вел политические разговоры с представителями оккупационных властей, было сказано, что польский вопрос Германия будет решать только вместе с Австро-Венгрией, но относительно сроков ясности не было. Поэтому нужно ждать, когда наступит подходящий момент, чтобы не повредить делу. Мешало Пилсудскому и его социалистическое прошлое, вызывавшее настороженность верно служивших своим монархиям государственных деятелей Германии и Австро-Венгрии, от которых зависели судьбоносные для него решения.

При этом бригадир не прекращал шантажировать ГНК, постоянно давая понять, что есть только одна возможность удержать его на стороне Австрии – принять его условия. Так, 3 июня 1916 года он признавался Яворскому в связи со своим нежеланием вести вербовку добровольцев в легион и расширять свою бригаду, что рискует больше, чем 6 августа 1914 года, потому что тогда терять было нечего, а выиграть можно было много. Сейчас же, после 20 месяцев войны, когда выиграно очень мало, а проиграно множество надежд и иллюзий, решиться на риск тяжело. Тем не менее 2 августа 1916 года, то есть уже после подачи рапорта, в ответ на критику его шага Яворским, Пилсудский заявил, что ему уже почти нечего терять, поэтому он с легкостью идет ва-банк.

Несомненно, австрийскую сторону и Главный национальный комитет не очень устраивал уход Пилсудского, сумевшего за годы войны завоевать большой авторитет у галицийских поляков. Но они не могли пойти на его требования, поскольку их удовлетворение зависело не только от Вены, но и от Берлина и даже от Антанты. После безуспешных уговоров изменить решение Пилсудскому был предоставлен отпуск.

5 сентября 1916 года он выехал из расположения бригады в ставку Главного командования австро-венгерской армии, располагавшуюся в городе Тешин для обсуждения его письма от 22 августа, в котором он изложил свои требования. Австрийское военное командование по-прежнему не оставляло надежды удержать Пилсудского в легионе. Это было важно и потому, что 11 – 12 августа Вена и Берлин достигли принципиального соглашения о создании на территории Царства Польского формально самостоятельного польского государства, в политическом, военном, экономическом и других отношениях полностью зависимого от Германии и Австрии. Степень влияния каждой из этих империй не была определена, что создавало почву для соперничества между ними.

В Тешине Пилсудского принял Гранилович. Полковник заявил, что серьезность содержащихся в письме постулатов требует их консультации с министерством иностранных дел, на что нужно некоторое время. Пилсудский сам затронул вопрос о судьбе его рапорта об отставке, заявив, что не может возвращаться к своим солдатам с пустыми руками. Это был откровенный шантаж австрийского командования. Дабы не усугублять возникший конфликт, было принято решение о предоставлении ему отпуска до 15 октября.

Пилсудский решил провести отпуск в любимом Закопане, тем более что теперь он мог позволить себе снимать хорошее жилье, а не ютиться в бедных лачугах. Отдых был относительным, поскольку постоянно приходилось вести переговоры по разным политическим вопросам. В частности, именно здесь он узнал о решении создать на базе легиона вспомогательный корпус в составе двух дивизий. Но и это известие его не порадовало, поскольку он был убежден, что ключ к вопросу о судьбе Царства Польского находится в руках немцев, а не австрийцев.

26 сентября 1916 года Пилсудский приехал в Краков, а на следующий день узнал, что его рапорт о демобилизации из легиона накануне был удовлетворен. В историографии существует мнение, что это было сделано под влиянием фельдмаршала Гинденбурга, не желавшего, чтобы несговорчивый Пилсудский участвовал в создании армии планировавшегося польского государства.

Это решение было неожиданным для искушенного шантажиста. 27 сентября в разговоре с Сокольницким и Юлианом Стахевичем он не скрывал, что ошибся в расчетах. Он делал ставку на соперничество за него австрийцев и немцев, но не хотел пока что порывать с Австрией и не предполагал, что Вена так быстро порвет с ним. Но из свидетельств соратников видно, что Пилсудский не был деморализован. Он приказал Сокольницкому выйти из состава ГНК и оставить пост его секретаря, потребовал активизации процесса формирования полулегальной Польской военной организации, а также непротиводействия начавшемуся исходу легионеров из 1-й бригады.

Уход Пилсудского вызвал большой резонанс среди легионеров, особенно 1-й бригады. Они, привыкшие слепо доверять своему командиру, не понимали этого его шага, чувствовали себя покинутыми и даже обманутыми. Некоторые легионеры из числа российских подданных последовали его примеру, отдельные галичане просили о переводе их в регулярную армию, были даже случаи самоубийства среди горячих приверженцев Главного коменданта. Но все же большинство легионеров остались верны присяге. Пилсудский лично воздерживался от каких-либо призывов, давая тем самым понять, что не желает кризиса бригады.

Свидетельством того, что Пилсудский окончательно расстался с мыслью о возможном возвращении в легион, может служить факт приобретения им 19 октября 1916 года в галантерейном магазине братьев Билевских в Кракове гражданского платья: пальто, шляпы, пяти сорочек, галстука, шести манжет и воротничков, дюжины носовых платков запонок – всего на сумму 393 кроны 10 кройцеров[136].

С отставкой завершился длившийся два года период службы Пилсудского монархии Габсбургов. Несмотря на его бесконечные нарекания в письмах, статьях и выступлениях на преследования со стороны австрийцев, бесконечно чинимые ими препятствия, а также интриги вышестоящих польских военных инстанций, он отнюдь не был пасынком судьбы. Просто его ожидания и запросы были больше того, что ему могла дать Вена. Но дунайская монархия по достоинству оценивала его вклад в войну с Россией – его заслуги были, в частности, отмечены в 1915 году орденом Железной короны. Социалисту, не имевшему никакого военного образования, было присвоено высокое воинское звание и доверено командование бригадой ландштурма.

Вместе с тем у Пилсудского были весомые основания для нареканий. Ему так и не удалось осуществить свои грандиозные политические планы, связанные с войной. Не оправдались расчеты на горячую поддержку населения Царства Польского, в том числе и варшавян, в активность которых он так верил. Вена так и не осмелилась на австро-польское решение вопроса о судьбе царства Польского. Легион не удалось преобразовать в польскую армию. Но главной причиной неудач были вовсе не коварство Вены и интриги ее военачальников, а слабость идей Юзефа Пилсудского. У него не оказалось мощной опоры в лице политически консолидированного общества Царства Польского. Его требования противоречили нормам ведения войны, которые Австро-Венгрия старалась в большей или меньшей степени соблюдать. Пилсудский так и не сумел получить прямой доступ к главным имперским центрам принятия политических решений, эта функция была закреплена за Главным национальным комитетом. Не лучше обстояло дело и с общением с высшим военным командованием, контакты с которым находились в ведении военного департамента ГНК и командования легиона. Отсутствие прямого доступа к высшему политическому и военному руководству монархии Габсбургов вынуждало его все эти два года приноравливаться к проводимой ими политике в польском вопросе, не будучи в состоянии влиять на нее. Таким образом, реальные условия, в которых пришлось действовать Пилсудскому, не имели ничего общего с его расчетами. Разделявшийся им жизненный принцип «хотеть – значит мочь» не сработал...

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что неудачи Пилсудского видели только его противники и оппоненты. Для политически неискушенных людей они были незаметны, меркли в свете его триумфальных успехов, о которых много писали и говорили. В их числе был и смелый рейд 6 августа 1914 года 1-й кадровой роты в оставленные русскими войсками районы Царства Польского, и формирование 1-го полка (1-й бригады), на целую голову превосходившего другие части польского легиона, и успехи в боях местного значения, умело преподносившиеся обществу как громкие победы чуть ли не стратегического значения. Целенаправленному формированию легенды Пилсудского и 1-й бригады польского легиона в немалой степени помогали собственный опыт коменданта-бригадира как социалистического пропагандиста и агитатора, наличие среди его подчиненных и адептов большого числа людей интеллигентных, творческих, не лишенных литературного дара. Они хорошо понимали роль печатного слова в формировании общественных настроений и широко им пользовались. В их творчестве Пилсудский представал перед современниками как создатель и командир 1-й бригады польского легиона, кровью и тяжелым солдатским трудом чуть ли не в одиночку проложившей своему народу дорогу к независимости. Что касается 2-й и 3-й бригад польского легиона, боевой путь которых мало чем отличался от пути бригады Пилсудского, то ни они, ни их командиры никогда не имели столь же громкой славы.

Активному формированию легенды Пилсудского в немалой степени способствовало то, что занимавшиеся этим люди действовали не анонимно, они не были пиарщиками в современном понимании этого слова. Возвеличивая вождя, они возводили на пьедестал истории и самих себя. Как отмечает В. Сулея, «трудно ответить на вопрос, все ли они понимали, что, как это выразил Ю. Каден-Бандровский, их „подхватила на свои крылья история“, но и из этого подсознательного убеждения рождалась вера в коменданта как вождя, который обеспечил им этот „орлиный полет“, – вера, усиленная убеждением в их собственном значении»[137].

После расставания с австро-венгерской армией на руках у Пилсудского оставались два козыря: его легенда и Польская военная организация, своего рода ремейк Стрелкового союза, используя который можно было попытаться начать новую игру, на этот раз с немцами. Не было только ясности, захотят ли в Берлине садиться с ним за карточный стол.

Финальная игра

Подавая в отставку, Пилсудский уже, скорее всего, знал от краковских политиков, имевших хороших информаторов в венских придворных кругах, о достигнутой в августе 1916 года немецкими и австро-венгерскими политиками договоренности относительно будущей судьбы Царства Польского. Берлин и Вена пришли к общему мнению, что настало время провозгласить создание в этой оккупированной их войсками провинции Российской империи самостоятельного государства – Польского королевства.

Среди исследователей все еще нет единства мнений относительно причин такого решения, принятого спустя год после оставления русской армией Царства Польского. Чаще всего называют желание мобилизовать на этой территории от 500 тысяч до миллиона солдат и с их помощью склонить чашу весов войны в свою пользу. Но есть и другое мнение: инициаторами решения были немцы, стремившиеся воплотить в жизнь идею Срединной Европы. Польское королевство должно было стать первым самостоятельным государством на западных окраинах Российской империи, призванным сыграть роль буфера между Великороссией и Германией. Затем аналогичные государства-сателлиты были бы созданы в Прибалтике, Финляндии и на Украине. Фактически этот крайне недружественный акт в отношении империи Романовых был равнозначен признанию Центральными державами невозможности заключения с ней сепаратного мира. Решение о создании Польского королевства свидетельствовало, что Центральные державы пошли в войне, кардинально отличавшейся от всех предшествующих вооруженных конфликтов, на крайнее средство: поддержку и поощрение сепаратизма угнетенных народов. Надо сказать, что названные причины не противоречат друг другу, поэтому можно считать, что обе они принимались во внимание, по крайней мере, Германией. Что же касается Вены, то для нее августовское соглашение 1916 года означало расставание с идеей польско-австрийского решения вопроса о судьбе Царства Польского. Но у Австро-Венгрии, как более слабого союзника, не было иного выбора, кроме как согласиться с Германией.

Решение о создании Польского королевства было грубым нарушением международного права, разрешающего проводить территориальные изменения только на мирных конференциях с участием всех заинтересованных сторон. Не меньшим нарушением было бы и введение в этом эфемерном государстве всеобщей воинской повинности, то есть прямое принуждение подданных России польской национальности к государственной измене со всеми вытекающими для них последствиями.

О своем решении явочным порядком создать Польское королевство Центральные державы объявили 5 ноября 1916 года в манифесте, изданном от имени императоров Вильгельма II и Франца Иосифа I германским и австро-венгерским генерал-губернаторами в Царстве Польском Гансом Гартвигом фон Безелером и Карлом фон Куком. Манифест был оглашен в Колонном зале Королевского замка в Варшаве, затем состоялись торжественное заседание Варшавского городского совета, а также демонстрации варшавян и студенческие митинги.

В манифесте провозглашалось создание самостоятельного (но не независимого) Польского королевства на землях, которые Центральные державы силой своего оружия вырвали из-под русского господства. Это должно было быть государство с наследственной монархией и конституционным строем, тесно связанное с Германией и Австро-Венгрией. Решение вопроса о будущем монархе и границах откладывалось на послевоенное время. Что же касается судеб прусской и австрийской частей Польши, то в манифесте не было ни малейшего намека на возможность изменения их статуса. Более того, Германия по стратегическим соображениям даже планировала включить в свой состав некоторые районы Царства Польского.

Следует сказать, что это провокационное решение Центральных держав, как это ни странно, оказало благоприятное воздействие на судьбу польского вопроса, заставив Николая II наконец-то определиться с официальной позицией. Россия, а вслед за ней и союзники по Антанте заявили о своем решительном осуждении очередного попрания Центральными державами норм международного права и незаконности принятого ими решения. Но этого осуждения было недостаточно для того, чтобы удержать поляков Царства Польского, в том числе и служивших в русской армии, от перехода на сторону противника. Проекту Центральных держав следовало противопоставить русский проект, и он был сформулирован Николаем II в рождественском приказе по армии и флоту в декабре 1916 года. В числе главных целей войны для России император назвал также отвоевание польских земель у Австро-Венгрии и Германии и их объединение с Царством Польским в составе России на правах широкой автономии, аналогичной той, которая была предоставлена Царству Польскому в 1815 году.

Это решение высшего российского руководства означало победу концепции лидера национал-демократов и личного врага Пилсудского Романа Дмовского, который и после начала войны не прекращал усилий склонить Россию к предоставлению Царству Польскому автономии и присоединению к ней других польских земель[138]. Более того, выехав на Запад в ноябре 1915 года, он стал активно привлекать к польскому вопросу внимание политиков держав Антанты и США. Отъезд Дмовского из России был связан с тем, что к этому моменту он пришел к выводу, что по причине общей слабости монархии Романовых союзники смогут подтолкнуть ее к более решительным действиям в польском вопросе.

Определение Николаем II своей позиции по польскому вопросу получило полное одобрение и поддержку государств Антанты, о чем они не только не преминули известить мировую общественность, но и предоставили России право самой устанавливать свою будущую западную границу. Фактически согласился с польским проектом России и президент США Вудро Вильсон, к этому моменту уже принявший для себя решение об участии Америки в Первой мировой войне. Консолидированная позиция Антанты и США не оставляла Пилсудскому ни малейших шансов для маневра, который, по утверждению ряда исследователей из числа его почитателей, он намеревался совершить на заключительном этапе войны. Суть маневра заключалась в том, чтобы порвать с Австро-Венгрией и Германией и переметнуться в лагерь Антанты. Этот план был столь же наивен, как и нереален.

Поведение держав Антанты на Парижской мирной конференции 1919 года показало, что они оставались лояльными своему восточному союзнику и формально не вышли в польском вопросе за рамки, установленные Временным правительством России в марте 1917 года. Опыт аналогичного движения украинских сечевых стрелков в Галиции, возникшего одновременно с польскими стрелковыми союзами, показывает, что западные державы не проявили в конце войны ни малейшего желания считаться с ними и учитывать их национальные требования. А вот чешские политические эмигранты Томаш Гарриг Масарик и Эдуард Бенеш, изначально делавшие ставку на Антанту, уже в 1916 году могли занести себе в актив позитивное отношение Франции и Англии к своим требованиям о предоставлении Чехии независимости, не имея на тот момент на родине и за границей никаких вооруженных формирований.

Реакция на манифест 5 ноября Пилсудского, в очередной раз оказавшегося не у дел и проводившего время в давно уже ставшем ему близким Кракове, была сугубо положительной. Он тут же призвал своих сторонников в польском корпусе из числа подданных Российской империи вернуться на службу, а также предложил будущему правительству Польского королевства свои услуги. На первый взгляд манифест выглядел как триумф всех предшествующих начинаний Пилсудского, преследовавших цель освобождения Царства Польского из-под русского господства, его первым действительным успехом с начала войны. Более того, авторы манифеста превзошли его самые смелые ожидания и вместо связи с АвстроВенгрией Царству Польскому даровали свободу. Поляки Галиции с восторгом встретили факт провозглашения Польского королевства, прямо приписывая основную заслугу в этом Пилсудскому. В качестве образчика такой реакции можно привести отправленное на его имя в краковский отель «Саский» следующее приветствие: «Собравшиеся 12 ноября с. г. в Новом Тарге на торжественное собрание по случаю провозглашения Польского государства легионеры всех бригад и граждане всех сословий местного общества воздают почести творцу легионов и выражают надежду, что тот, который мощью своего великого духа создал легионы, организует Польскую армию, что приведет к возрождению вольного польского народа»[139]. Легендарного бригадира приветствовали так горячо, особенно после манифеста, что в конце ноября 1916 года в письме Александре Щербиньской он даже не без тайной гордости сетовал: «Ты знаешь, я уже боюсь своей славы. Я постепенно становлюсь ее невольником и, как когда-то был нелегальным от полиции, так сейчас часто мечтаю о нелегальности от публики, которая постоянно досаждает своему избраннику»[140].

«Сердцу и совести возрождающейся Польши» после 5 ноября было посвящено немало панегирических виршей, отраженных в многократно издававшейся во Второй Речи Посполитой антологии Аполинария Крупиньского «Песнь о Юзефе Пилсудском». Там помещено даже стихотворение неизвестного автора на плохом русском языке с чудовищными рифмами, написанное, по свидетельству составителя, «после оглашения манифеста 5 ноября». Такое мог наверняка сочинить один из легионеров Пилсудского, которому русский язык был значительно ближе польского:

По команде Пилсудского резко активизировали свою пропагандистскую и агитационную деятельность в Варшаве и на местах Центральный национальный комитет и Польская военная организация. Рост численного состава ПВО стал особенно заметным с октября 1916 года, когда в нее стали вступать молодые люди, которые до отставки Пилсудского пополняли польский легион. Суть усилий этих структур сводилась к подталкиванию оккупационной администрации к скорейшему созданию правительства Польского королевства и армии, командование которой было бы поручено «великому человеку».

Но Центральные державы очень быстро показали истинную цель своего великодушного жеста в адрес сторонников освобождения Царства Польского из-под русского господства. Уже 9 ноября 1916 года оккупационные власти без каких-либо обещаний в политических вопросах призвали жителей Царства Польского вступать в ряды «Польского вермахта», к созданию которого приступали без промедления. В тот же день генерал-губернатор Безелер издал распоряжение о будущем Государственном совете и сейме Польского королевства, но о правительстве или главе нового государства по-прежнему хранили молчание. Создание Польского королевства не покончило с оккупационным режимом; вся полнота власти находилась в руках Безелера и Кука. Продолжался принудительный набор рабочей силы для работы в Германии, не прекращался вывоз сырья и продовольствия, учителей заставляли участвовать в вербовке волонтеров для армии. Временному государственному совету вменялась в обязанность главным образом подготовка осчастливленной независимостью провинции России к будущему самостоятельному существованию.

Подавляющая часть населения Царства Польского безразлично отнеслась к действиям оккупационных властей, не проявляя, как и годом ранее, желания сотрудничать с Центральными державами. И это крайне усложняло позицию активных сторонников создания Польского королевства под эгидой Берлина и Вены. С одной стороны, они не могли отказаться от участия в формировании новой реальности в Царстве Польском, так как это было основной целью их деятельности, начиная, по крайней мере, с 6 августа 1914 года. Тем более что немцы и австрийцы вполне могли обойтись без них, поручив миссию создания Польского королевства консервативным силам, в том числе и Главному национальному комитету, проявлявшему к этому очевидную склонность. Высокую активность демонстрировали военный департамент ГНК и его руководитель Сикорский, считавший, что Царству Польскому представился уникальный шанс для решения вопроса о своем будущем. С другой стороны, игра по правилам Безелера и Кука означала возвращение к модели отношений, существовавшей между польским легионом и властями Австро-Венгрии и имевшей крайне низкую результативность.

Найти правильную линию поведения пилсудчиков в отсутствие в Варшаве их вождя было не то что сложно, но просто невозможно. Регулярная переписка со Славеком и другими доверенными лицами в Польском королевстве не могла заменить Пилсудскому личного знакомства с ситуацией в Варшаве. Но приехать туда без согласия генерал-губернатора он не мог, а тот не торопился давать разрешение на приезд отставного бригадира. Только в конце ноября Пилсудскому сообщили, что он должен обратиться к Безелеру с соответствующей письменной просьбой. 5 декабря Венява-Длугошовский передал Безелеру памятную записку Пилсудского, в которой тот излагал свое видение проблемы вербовки добровольцев в армию Польского королевства. Главный комендант без особой скромности дал понять, что без него оккупантам вряд ли удастся создать Польский вермахт. Он писал: «Поляки не являются организованным народом, которым можно управлять рациональным путем, via Vernuft [через рассудок]. Это куча сыпучего песка, которая движется только тогда, когда удается умело организовать сильный ветер в нужном направлении... Сейчас все зависит от того, удастся ли, используя факт 5 ноября, умело организовать сильный ветер, который ... сделает армию и военную службу популярными в умах и сердцах»[142].

Ознакомившись с посланием Пилсудского, немецкий генерал-губернатор 8 декабря пригласил его приехать в Варшаву, но при этом не предложил никаких официальных функций в формирующихся институтах власти Польского королевства.

12 декабря 1916 года многочисленные сторонники горячо приветствовали прибывшего в Варшаву своего кумира. Когда он, выйдя из здания Венского вокзала, садился в экипаж, молодежь выпрягла лошадей и отвезла его в гостиницу на себе. В Варшаве он нанес визиты важным польским официальным и политическим деятелям, был принят Безелером. Однако длившаяся около двух часов беседа не дала конкретных результатов. Собеседники расходились в главном вопросе – Пилсудский хотел, чтобы дело создания польской армии было поручено Госсовету, то есть ему лично, а Безелер считал, что это дело не поляков, а оккупационных властей. Немецкий генерал был убежден, что должность командующего требует многолетней практики и технической подготовки, а Пилсудский, хотя и является пламенным патриотом, в военном и организационном отношениях совершенно для такой работы непригоден. Единственным конструктивным моментом встречи стало предложение Пилсудскому подготовить меморандум по вопросу о создании Польского вермахта.

Варшавские политики в это время были заняты подбором 25 кандидатов в члены Временного государственного совета (ВГС), решение об образовании и численном составе которого было оглашено генерал-губернаторами оккупационных зон 6 декабря. Задачей ВГС было участие под контролем оккупационных властей в создании государственных и административных органов и учреждений Польского королевства, а также в организации армии, подчиняющейся Центральным державам. Процесс согласования списка кандидатов в члены ВГС оказался чрезвычайно сложным и длительным. Каждый из политических лагерей – центр, правые и левые, – пытался усилить свои позиции за счет оппонентов.

Пилсудский, считавший, что в интересах дела следует отказаться от партийных пристрастий и руководствоваться одними лишь интересами общества Царства Польского, активно искал соглашения с правыми. Славек следующим образом комментировал принципиальную позицию Пилсудского: «Государственный совет, не обладающий административной властью, следовательно, лишенный возможности силой заставлять исполнять свои решения, должен опираться на моральную силу, которая только тогда достаточна, когда представляет все группы. Только тогда Государственный совет имеет моральную силу, когда он представляет всю нацию и не растрачивает сил на внутреннюю борьбу с теми, кто этот Государственный совет не признает...»[143] Такая «надпартийная» линия поведения бригадира вызывала недовольство левых и подозрительность правых. Из политиков его последовательно поддерживали только Славек, Сокольницкий, Иодко-Наркевич, Сливиньский, то есть старые соратники, глубоко убежденные в том, что Пилсудский всегда прав.

Лишь в начале января 1917 года удалось согласовать состав Временного государственного совета. 14 января состоялось его торжественное открытие, а на следующий день – инаугурационное заседание и распределение обязанностей. Пилсудский стал референтом военной комиссии Временного государственного совета, состоявшей практически полностью из политиков. Создание военного департамента представлялось немцам излишним, поскольку Польский вермахт не подчинялся ВГС.

Временный госсовет, вопреки истинному положению дел, представлялся пилсудчиковской пропагандой как первое после 1863 года национальное правительство, которое должно создать все институты государства, прежде всего армию. Пилсудский считал, что для этого следует убедить немцев и австрийцев передать Польский вермахт под контроль ВГС. Обосновывая свое видение проблемы, он писал летом 1917 года в меморандуме на имя Безелера, что нельзя создать польскую армию, если ее командование ответственно не перед польскими политическими центрами – Временным государственным советом или Польским национальным комитетом, – а перед иноземными инстанциями. В этом случае армия не будет иметь связи со своим народом, в ее рядах начнут шириться политиканство и доносительство, снизится моральный уровень контингента. Армию, формирующуюся на добровольческих началах, только на время войны, не могут воспитывать чужестранные кадровые офицеры, не понимающие специфики своих подчиненных.

У проблемы есть только одно решение: подчинить армию польскому политическому органу, признанному оккупационными правительствами. Этим правительствам необходимо предоставить право контроля за военным хозяйством и распоряжения уже готовым к участию в боевых действиях частями на Восточном фронте, а также, по согласованию с польским политическим органом, назначение главнокомандующего. Вербовку в армию должны вести только гражданские лица, получившие полномочия от польского политического представительства. Офицерские кадры армии надо взять из польского легиона, а во главе соединения, скорее всего корпуса, поставить офицера-поляка. Конечно же на этом месте Пилсудский видел только себя. Интересна в связи с этим его характеристика, данная Безелером в декабре 1916 года: «Этот не лишенный способностей человек, лично, видимо, деловой, но строптивый и наверняка очень далекий от настоящих военных знаний, дилетант и демагог, оказывает просто гипнотическое воздействие на близкие ему круги и выросшие из них организации и как создатель легионов уважаем и почитаем ими как национальный святой... Пилсудский верит или внушает себе, что является руководителем и спасителем нации, и особенно единственно возможным руководителем армии. Поэтому он считает ошибочным все, что делают другие лидеры, и запрещает своим сторонникам откликаться на их призыв...»[144]

Надо сказать, что Пилсудский был настойчив в своих усилиях по реализации этой программы. Он постоянно будоражил своих коллег по Временному государственному совету докладами о плачевном состоянии дел с формированием Польского вермахта, требовал скорейшего создания правительства Польского королевства и решения вопроса о монархе. Одновременно он чинил всяческие препятствия Сикорскому, распространявшему деятельность Военного департамента ГНК на Польское королевство. Пилсудский был против активной вербовки в Польский вермахт, пока не будут услышаны его требования, и ориентировал на это своих бывших подчиненных из легиона. Не считал он нужным и поддерживать атмосферу братства по оружию с немецкими и австрийскими союзниками.

В качестве аргумента в своей борьбе за польскую армию Пилсудский умело использовал Польскую военную организацию и легион, созданные в разное время при его самом активном участии. Особенно важной в это время была ПВО, выгодно отличавшаяся численностью от Польского вермахта, основу которого составили отдельные части легиона, переброшенные в начале декабря 1916 года в Варшаву. Так, до конца января 1917 года в Польский вермахт записалось две тысячи добровольцев, в то время как Польская военная организация имела в тот момент в своих рядах уже 11 тысяч членов, а в марте 1917 года – около 15 тысяч.

Для того чтобы ПВО могла беспрепятственно действовать, она 11 января формально подчинилась Временному государственному совету. Формы привлечения в ее ряды добровольцев были различными, но, по сути, большинство из них сводилось к демонстрации обществу своего присутствия. В населенных пунктах на всей территории Польского королевства устраивались торжественные шествия людей в полувоенной форме, учения в поле, иногда с приглашением немецких офицеров в качестве наблюдателей. Члены ПВО были непременными участниками различных массовых общественных и религиозных мероприятий и торжеств. Были организованы офицерские курсы, выпускникам которых присваивались воинские звания. Все это привлекало к ним внимание поляков, особенно старшеклассников и студентов. Распространению влияния ПВО способствовали также создание военно-спортивного общества «Пехур» («Пехотинец»), агитационно-пропагандистская работа различных общественных организаций, печатные издания.

Окунувшись вновь в привычную для него стихию военнополитической деятельности, Пилсудский и на этот раз, как это было уже в стрелковых союзах и 1-й бригаде легиона широко использовал проверенные методы управления. Так, своим заместителем в бюро Военной комиссии Временного госсовета он сделал бесконечно преданного ему Казимежа Соснковского, вслед за ним оставившего службу в 1-й бригаде, а большинство сотрудников аппарата состояли прежде в Главной комендатуре Польской военной организации. Такая кадровая политика обеспечила Пилсудскому решающее влияние на работу одного из важных органов Госсовета.

Связывая большие планы с успешным развитием ПВО, Пилсудский счел нужным укрепить ее в организационном отношении. Он решил сформировать в ПВО своего рода общественно-политическую структуру, аналогичную Союзу активной борьбы в стрелковом движении перед войной. На рубеже 1916 и 1917 годов Славеком по поручению Пилсудского был создан Военный союз (ВС). В него вошли наиболее надежные и проверенные члены ПВО, а также отдельные политики из близкого окружения Пилсудского. Официальной задачей членов Военного союза было наблюдение за организационным развитием и деятельностью ПВО на местах, но, главным образом, они должны были стать его опорой в качестве сплоченной и абсолютно преданной ему группы людей – послушных исполнителей его приказов, а не советчиков или экспертов. Это со всей очевидностью проявилось уже в первые месяцы существования Военного союза[145].

Переезд Пилсудского в Варшаву в связи с вхождением в состав Временного государственного совета конечно же сказался на его личной жизни. Несколько раньше его, в ноябре 1916 года, в столицу приехала Александра Щербиньская, которую он ласково называл уменьшительным именем Оля. С первого дня войны она активно участвовала во всех проектах Пилсудского, была одной из руководительниц женской связи, выполняла и другие поручения. В ноябре 1915 года она была арестована немцами в Варшаве за ведение пропаганды против вступления в легион и почти год провела в лагере. Все это время между влюбленными велась регулярная переписка, Пилсудский всячески поддерживал ее и морально, и материально. После возвращения в Варшаву Александра включилась в деятельность Польской военной организации. Ее встречи с Пилсудским стали более регулярными, но они по-прежнему формально не были семьей – о разводе с законной женой не было и речи.

Что касается отношений Пилсудского с официальной супругой Марией Юшкевич, то здесь все оставалось по-старому. Во время приездов в Краков он почти всегда останавливался на снятой ими еще до войны квартире на улице Шляк. Они вместе отправлялись в частные поездки. Мария приезжала к нему в январе 1915 года, когда 1-я бригада была отведена с фронта на отдых в горы, в район Нового Сонча, сопровождала его во время торжеств в связи с манифестом 5 ноября 1916 года о создании Польского королевства, представляла на различных общественных мероприятиях в Кракове. У них было много общих друзей из времен совместной деятельности в ППС, которые любили и уважали «Прекрасную даму».

В декабре 1916 года Мария не поехала за мужем в Варшаву – то ли не захотела, то ли он ее не позвал. Пилсудский и после этого приезжал к ней в Краков, правда, еще реже, чем прежде. Но они так же выходили на люди вместе. К ней обращались по делам, связанным с супругом. Так, 28 февраля 1917 года краковский кружок женщин ГНК благодарил ее за то, что она позволила кружку сделать копию портрета Пилсудского кисти Я. Мальчевского[146]. То есть внешне, для непосвященных, они оставались любящей супружеской парой. Мария знала, что у мужа есть другая женщина, но развода ему так и не дала. Конечно, это мучило Пилсудского, не желавшего решительным разрывом причинить Марии еще большую боль.

Расставание с союзниками

В марте 1917 года в России произошло событие, сразу же занявшее центральное место в мировых средствах массовой информации. Династия Романовых, десятью годами ранее успешно справившаяся с вышедшим из повиновения обществом, а затем пышно отметившая свое 300-летие, практически без сопротивления уступила бразды правления умеренным политическим оппонентам. Социальных радикалов разных мастей пока что удалось оставить на обочине власти, хотя они и сумели обеспечить себе беспроигрышную в условиях России позицию решительных критиков правительства и авторов популистских непродуманных решений. Одним из них можно считать воззвание Петроградского совета от 27 марта, признававшее право польского народа на полную государственную самостоятельность без каких-либо предварительных условий. Такое решение столь непростого дела, как выход какой-то территории из состава государства, не могло не привести к недоразумениям, спорам и конфликтам в момент его практической реализации. В числе наиболее сложных был вопрос о границах новой Польши, весьма немаловажный, если вспомнить, что Речь Посполитая вплоть до своего упадка являлась многонациональным государством, простиравшимся на восток до Днепра. Теперь же, пережив в XIX веке национальное возрождение, литовские, украинские, а с началом Первой мировой войны и белорусские политические группировки боролись за собственные государства, вовсе не собираясь связывать свою судьбу с поляками.

Воззвание Петросовета не имело обязательной силы, но оно вызвало определенный резонанс, заставивший Временное правительство определиться по вопросу, целый век не дававшему покоя властям и обществу России. Его обращение от 29 марта «Народу польскому» конкретизировало планы официального Петрограда относительно судьбы Царства Польского. Признавая безоговорочное право поляков бывшей русской провинции на государственность, его авторы вместе с тем определяли главные условия, на которых оно могло быть реализовано: применение этнического принципа как основополагающего при определении границ будущей Польши и ее связь «свободным военным союзом» с Россией, чтобы не допустить перехода на враждебные России позиции[147]. Все практические вопросы выхода Царства Польского из состава России оставлялись на усмотрение Учредительного собрания, что вполне соответствовало демократическому принципу разделения властей. И конечно же само собой разумеющимся был будущий республиканский характер нового польского государства.

Февральская революция в России изменила международноправовое звучание польского вопроса. Что касается Царства Польского, то его будущее можно было считать в принципе решенным. В случае победы Антанты здесь создавалось свободное в решении всех внутренних вопросов государство, то же произошло бы, и окажись военное счастье на стороне Центральных держав. А будущее австрийской и прусской частей Польши вновь приобретало характер открытого вопроса, поскольку Россия отказывалась от претензий на них, последний раз подтвержденных союзниками в феврале 1917 года.

В начале этого года никто не мог с уверенностью предсказать, чем закончится Великая война. Даже вступление в апреле в войну на стороне Антанты Соединенных Штатов Америки не устраняло этой неопределенности, поскольку долгое время этот шаг имел политическое и моральное, но не сугубо военное значение. США еще предстояло создать, вооружить, обучить и перебросить в Европу свою армию, а на это нужно было время и флот. Поэтому вопрос о победителе оставался открытым, по крайней мере, до провала немецкого наступления на Западном фронте в марте 1918 года.

Произошедший в марте 1917 года поворот в судьбе вопроса о будущем Царства Польского теоретически освобождал Пилсудского от необходимости предпринимать какие-то дальнейшие усилия в этом направлении. Он с удовлетворением воспринял победу Февральской революции в России. Ненавистный царизм рухнул, и Россия плавно погружалась в анархию. Пилсудский, активный участник первой русской революции, хорошо представлял себе неизбежные последствия произошедшего на востоке политического переворота. Он по достоинству оценил принятые в Петрограде решения по польскому вопросу, снимавшие международно-правовые препятствия для строительства на территории бывшего Царства Польского независимого польского государства уже во время войны, не дожидаясь мирной конференции. Об этом он прямо заявил в июне 1917 года на закрытом заседании ВГС. Выполнив, как он полагал, свою часть работы по завоеванию независимости Царства Польского, он неоднократно говорил окружающим, что теперь настал черед его оппонента Дмовского добиться аналогичного успеха на Западе.

В первые пять месяцев 1917 года отношение Пилсудского к Центральным державам в целом оставалось лояльным. Правда, добиваясь контроля над создающейся ими польской армией, он даже подбивал своих соратников по Временному государственному совету солидарно подать в отставку в связи с нежеланием оккупантов прислушаться к его словам. Но, наученный горьким опытом отставки из легиона, при этом собственной отставкой грозить не торопился. Неявно противодействуя вербовке добровольцев в польскую армию, он не стал в конце апреля голосовать против соответствующего воззвания ВГС, а только воздержался, мотивируя это тем, что не может быть армии без правительства.

Однако в конце мая – начале июня в поведении Пилсудского стали заметны новые моменты. Бригадир стал явно тяготиться своим положением члена ВГС и верного союзника Центральных держав. На одном из заседаний совета в начале июня он объявил о своем намерении подать в отставку и вступить в армию. Во второй половине июня 1917 года он вел в Люблине переговоры с генералом Станиславом Шептицким о возможности возвращения на австрийскую службу, а также предлагал свои услуги в качестве командира польских частей. Однако австрийцы ему отказали. В июне – начале июля Пилсудский вполне серьезно рассматривал возможность перехода через линию фронта на русскую сторону, но в конечном счете от этой идеи отказался. Общавшиеся с ним в то время соратники свидетельствуют, что к тому времени он уже не сомневался в поражении Центральных держав.

В таких условиях следовало определить тактику дальнейшего поведения для своего движения и себя лично. При этом бригадир понимал, что она не обязательно должна быть одной и той же. Что касается военно-политического движения в Польском королевстве, то он дал указание перевести всю его деятельность в подполье, продолжая одновременно расширять и укреплять ПВО, а центром заграничной деятельности сделать Россию, быстро «навести мост» через фронт к существующим там организациям ПВО и политическим центрам, признающим его авторитет. А он был немалым, о чем свидетельствует избрание его 8 июня 1917 года съездом Союза военных поляков в Петрограде своим почетным председателем. На базе этих сил следовало формировать польскую армию.

Требовала своего разрешения проблема легиона, в апреле 1917 года выделенного австрийцами из состава вспомогательного корпуса и переданного под командование Безелера. В его рядах было много его горячих сторонников, готовых выполнить любой приказ своего бригадира. К началу июля 1917 года он пришел к выводу, что у них нет иного выхода, как отказаться принести воинскую присягу, работа на текстом которой как раз завершалась, и перенести все последствия этого своего шага. Правда, теоретически еще оставалась возможность возвращения легиона под австрийское командование и повторное его включение в состав вспомогательного корпуса. Но надежд на такое решение было немного, поскольку Австро-Венгрия все заметнее превращалась в младшего партнера Германии.

Пилсудский определил и собственную линию поведения. Если до июля 1917 года ею была организация давления на Безелера с помощью Временного госсовета, обращений, петиций и т. д., то теперь он решил бросить на чашу весов свой личный авторитет и влияние, особенно в польском легионе. Ясности относительно того, какой цели он хотел добиться, нет. Ею в одинаковой степени мог быть и шантаж Безелера чтобы заставить его, наконец, убедить Берлин в необходимости создания подлинно польской, а не наемной армии, и демонстрация нежелания участвовать в проекте «Польское королевство», и создание условий для возвращения на австрийскую службу.

Свой путь Пилсудский начал с отставки с поста референта Военной комиссии. Показательно, что раньше других он известил о своем решении Безелера. Генерал-губернатор, играя на честолюбии Пилсудского, безуспешно пытался уговорить его остаться и участвовать в формировании армии. Взамен германский полководец сулил «далекому от настоящих военных знаний дилетанту и демагогу» захватывающую перспективу стать одним из самых известных военачальников эпохи, славу и почет, о которых тот и не мечтал, но при этом не обещал переподчинить Польский вермахт полякам. Пилсудский, несомненно, не чуждый громкой воинской славе, человек с большими амбициями, тем не менее решительно отказался от заманчивых посулов. Он больше не верил в возможность договориться с немцами на своих условиях.

2 июля на заседании ВГС бригадир заявил о своей отставке с поста референта Военной комиссии, а также попросил вычеркнуть его фамилию из платежной ведомости за прошедший месяц, поскольку о своем уходе с поста референта Военной комиссии он якобы объявил еще в начале июня 1917 года[148]. Главной причиной отставки он назвал нежелание немцев, на сотрудничество с которыми он пошел из патриотических, а не политических соображений, дать согласие на создание самостоятельной польской армии. Такое объяснение позволяло достичь нескольких целей одновременно. Во-первых, заявив, что в состав Временного госсовета он вошел «не ради политической службы», бригадир тем самым отделил себя от сторонников решения вопроса о судьбе Царства Польского с помощью Центральных держав. Во-вторых, подчеркнув (и это полностью соответствовало истине), что все его действия периода войны диктовались исключительно желанием создать подлинно самостоятельную национальную армию для борьбы за независимость Царства Польского, он тем самым оправдывал не только свои действия, но и всех, кто последовал его призыву и примеру. В-третьих, назвав свой поступок «единственной службой, которой он может послужить братьям в польской армии, последним предупреждением тем, которых следует предостеречь», он еще раз сказал легионерам, что, даже несмотря на отставку с должности командира бригады, он всегда думает и заботится о них. Но самый главный вывод, который можно было сделать из выступления Пилсудского, сводился к тому, что он все делал правильно, и если его планы не осуществились, то только по вине австрийцев и немцев[149]. Вряд ли стоит осуждать его за отсутствие самокритики, особенно если исходить из того, что его речь служила будущему, а не расчетам с прошлым. Главный комендант вовсе не собирался покидать политическую сцену, а только намеревался сменить площадку.

Совершенно очевидно, что уход Пилсудского в отставку был связан с запланированным на 3 июля утверждением ВГС текста военной присяги, которую должны были приносить бывшие российские подданные, вступая в Польский вермахт. Она окончательно перечеркивала надежду на то, что немцы согласятся хотя бы на ограниченное участие польской стороны в делах Польского вермахта, полностью отдавала его в руки Германии. Пилсудский, хорошо знавший содержание присяги, понимал, что голосование за нее равнозначно личному поражению. Изменить ее текст он не мог, голосовать против не имело смысла, потому что большинство членов ВГС были «за».

Бригадир знал, что его призыв отказаться от присяги получит серьезную поддержку у легионеров. Но он, как человек вот уже третий год связанный с армией, знал, что за этим незамедлительно последуют арест и заключение «отказников» в лагеря. Он попытался облегчить участь хотя бы части кандидатов в жертвы репрессий. 7 июля Пилсудский выехал в Краков. Сугубо служебный характер его поездки подчеркивался даже тем, что на этот раз он остановился в гостинице, а не дома. Цель поездки заключалась в том, чтобы добиться согласия на перевод из легиона в Галицию всех австрийских подданных и назначение его их командиром. Однако это его предложение не было принято. Теперь и легионеры, и сам Пилсудский встали перед выбором: подчиниться силе Германии или идти в своем протесте до конца.

9 июля состоялась церемония присяги легионеров из числа бывших подданных России, завершившаяся глубочайшим кризисом легиона. Около 3300 российских подданных, отказавшихся присягнуть, были интернированы и заключены в концентрационные лагеря: офицеры – в Беньяминово, рядовые и унтер-офицеры – в Щиперно. Примерно 3500 австрийских подданных были отправлены в Перемышль, включены в австрийскую армию и отправлены на Итальянский фронт. Но часть легионеров, в том числе почти вся 2-я бригада, не последовала их примеру. Позже, оказавшись на Восточном фронте, эта бригада перешла на русскую сторону. Это был еще один выход, но Главный комендант отказался от него в июне 1917 года.

Пилсудский понимал, что после отказа от предложений Безелера и связанного с присягой кризиса у него практически нет шансов остаться на свободе. В связи с этим возникала проблема руководства ПВО в его отсутствие. Уже в мае 1917 года старый конспиратор приступил к формированию узкой по составу участников и еще более засекреченной, чем Военный союз, политической организации. Как и ПВО и ВС, ее деятельность ограничивалась территорией бывшей русской Польши. В отличие от ВС, наделенного исполнительными функциями, новая структура должна была стать своеобразным штабом Пилсудского, позволяющим влиять на военную, политическую и экономическую сферы. Планировалось, что она будет состоять из двух самостоятельных частей. Одна из них (организация А) должна была объединять близких Пилсудскому политиков из левых партий, относительно состава второй (организации Б) ясности нет. По одним сведениям, ее составили бы готовые с ним сотрудничать представители правых партий, по другим – экономисты, финансисты и предприниматели, которые занялись бы подготовкой к созданию независимого государства. Во главе организации должен был стоять руководящий и координирующий деятельность обеих ее структур коллективный орган – Конвент. Точную цель замысла установить невозможно. Несомненно одно: Пилсудский скорее всего создавал эту организацию с мыслью не только о сегодняшнем дне, в том числе на случай своего ареста, но и о послевоенном будущем. Со своим проектом Пилсудский познакомил ближайшее окружение, но довести задуманное до конца до момента ареста не успел.

Репрессиям подверглись также члены Польской военной организации, а соратники Пилсудского Валерий Славек, Вацлав Енджеевич, Медард Довнарович, Петр Турецкий, Стефан Помараньский и многие другие были арестованы и посажены в Варшавскую цитадель.

Теперь Пилсудского ничего больше не связывало с вчерашними союзниками, он из государственного деятеля превратился в частное, хотя политически и достаточно влиятельное лицо. Продолжая свою линию «мягкого расставания» с союзниками, Пилсудский в середине июля приступил к подготовке Безелеру памятной записки, в которой вновь повторил, что прежний союз возможен только при условии создания польской армии на базе легиона, политически подчиняющейся польским органам власти и возглавляемой поляком. На случай, если его предложение будет проигнорировано, он просил позволить ему разделить судьбу своих солдат, которые, как и он, готовы отдать жизнь и кровь за свой край, но не могут приносить присягу, в которой нет ни слова о польских органах власти. Но вручить документ Безелеру он не успел, поэтому передал его при аресте доктору Эриху Шульце, шефу немецкой тайной полиции в Варшаве[150].

В пять часов утра 22 июля 1917 года немецкая тайная полиция арестовала Пилсудского, а спустя некоторое время и Соснковского. В тот же день они были увезены из Варшавы. Вначале немцы объявили, что причиной ареста явилась его последняя поездка в Краков, объявленная попыткой покинуть Польское королевство по поддельным документам. Но в начале августа от этого обвинения немцы отказались. Второй причиной ареста было названо направление Пилсудским молодых людей в Польскую военную организацию, ставшую в последнее время тайной структурой, деятельность которой враждебна Центральным державам. Такие же мотивы задержания Пилсудского и Соснковского назвал Безелер Временному государственному совету. Юридическим основанием для ареста стало распоряжение, предоставлявшее генералам право применять к иностранным подданным арест, лишение свободы на определенное или неопределенное время, отправку вглубь страны и т. д.

Пройдя через тюрьмы в Данциге, Шпандау и крепости Везель, Пилсудский спустя месяц оказался в Магдебурге. Его содержали на офицерской гауптвахте бастиона Королевы в форте Магдебургской крепости. В его распоряжение были представлены три комнаты на втором этаже двухэтажного деревянного дома, после войны перевезенного в Варшаву и установленного в Бельведерском парке на правах музея. Хозяйством занимался фельдфебель, проживавший на первом этаже. Условия содержания не были излишне суровыми. Пилсудского трактовали как пленного офицера высокого ранга, что обеспечивало ему право пользоваться специальными привилегиями. Кроме того, на личные нужды ему выдавали 250 марок в месяц. Пилсудский сам признавался, что одиночество переносил относительно легко, – по его мнению, он был рожден для тюремной жизни. Тоску он преодолевал с помощью усиленной мыслительной работы. И все же, учитывая деятельный характер будущего маршала, его не могли не тяготить неопределенность судьбы (ему не предъявили никаких обвинений и не судили, а интернирование могло продлиться неопределенно долго) и монотонность существования. К тому же беспокоили мысли о состоянии Александры, которая ждала их первого ребенка. Ей было уже 35 лет (по тем временам почтенный возраст), и он сильно опасался возможных осложнений при родах.

Как писал Пилсудский Александре, обычно он вставал в половине восьмого, скромно завтракал, следующие два с половиной часа гулял в саду или читал единственную доступную ему газету «Магдебургише цайтунг», затем обедал (еду заказывал в ресторане «Магдебургес гоф») и пил чай, который заваривал лично. После обеда читал, писал (здесь, в частности, были написаны воспоминания об эпизодах боевых действий легиона во время Первой мировой «Улина Малая», «Лиманова – Марчинковичи», «Новый Корчин – Опатовец», изданные после войны под общим названием «Мои первые бои») или садился за шахматную доску. После раннего, в половине седьмого вечера, ужина раскладывал пасьянс (этой страсти, позволяющей отвлекаться от однообразной повседневности и не замечать одиночества, он был подвержен до конца жизни) и в 10 часов ложился спать, потому что выключали свет.

Ему очень хотелось увидеть дочь Ванду, которая родилась в начале февраля 1918 года и которую он знал только по письмам Александры и фотографиям. Все его попытки получить под слово чести разрешение на отпуск или добиться освобождения оказались напрасными.

Легче стало лишь в конце августа 1918 года, когда к нему перевели Соснковского, содержавшегося в военной тюрьме в Магдебурге. Теперь у Пилсудского был не просто товарищ по неволе и собеседник, но очень близкий и беспредельно преданный ему человек, в чем он имел возможность неоднократно убедиться в предшествующие годы. С этого момента время пошло значительно быстрее. Ко всему прочему они получили разрешение на отлучки в город без сопровождения, что сразу же создало ощущение нормальности бытия. Облегчало жизнь и все более очевидное приближение конца войны, особенно после прорыва союзниками Салоникского фронта и их быстрого продвижения к границам Австро-Венгрии. Окончание Первой мировой лично для них означало свободу и возвращение на родину, о будущем которой Пилсудский подолгу разговаривал со своим товарищем по заключению.

Германские политические круги принялись думать о том, как будут развиваться их отношения с будущим польским государством. Об этом свидетельствовал визит к магдебургским узникам 31 октября 1918 года посланца канцлера графа Гарри Кесслера, который познакомился с Пилсудским на фронте на Волыни в октябре 1915 года. Целью визита было выяснить актуальные взгляды Главного коменданта на будущие польско-германские отношения, а также добиться от него декларации о лояльности. Пилсудский заявил собеседнику, что, по его мнению, нынешнее поколение поляков не будет воевать за Познанщину и Западную Пруссию. Но делать какое-либо письменное заявление на эту тему он отказался.

Спустя несколько дней Германия уже стояла на пороге революции, устранившей старый режим, узником которого был Пилсудский, так же быстро, как это случилось в России и совсем недавно в Австро-Венгрии. Но о Пилсудском не забыли. 5 ноября германское правительство приняло решение о его освобождении при условии, что он все же подпишет обязательство ничего не предпринимать против Германии. Осуществить эту миссию поручили тому же Кесслеру 6 ноября он приехал в Магдебург, но поскольку комендант крепости не получил соответствующих распоряжений, освобождение пришлось отложить. Соответствующее указание из Берлина поступило только на следующий день пополудни, но его нельзя было выполнить немедленно, поскольку не было поезда до столицы. И лишь ранним утром 8 ноября, когда в Магдебурге начались революционные выступления, Кесслер, наконец, приступил к исполнению поручения. Быстро собрав самые необходимые вещи, узники, сопровождаемые Кесслером, в тот же день, с несколькими остановками для замены покрышек везшего их автомобиля (они были изготовлены из ненадежных искусственных материалов и буквально лопались, нагреваясь во время движения), были доставлены в Берлин. Эвакуация была проведена так поспешно, что они не взяли с собой даже смены белья. Из-за прекращения по причине революции железнодорожного сообщения с Варшавой пришлось на сутки задержаться в Берлине. И лишь во второй половине дня 9 ноября, после очередной, вновь неудачной и на этот раз не очень настойчивой попытки склонить Пилсудского к заявлению о своем отношении к Германии, специальный поезд в составе паровоза и одного вагона увез Пилсудского и Соснковского в Варшаву, которая все еще была в руках немцев.

Несмотря на неблагоприятные лично для Пилсудского как человека обстоятельства пребывания в Магдебургской крепости, в политическом плане он оказался в крупном выигрыше. В целом можно согласиться с мнением супругов Наленч, что «в политическом смысле такая развязка была для него огромным благодеянием. Арест немцами делал безосновательным обвинение в сотрудничестве с Центральными государствами. Значение этого трудно переоценить, учитывая растущие военные успехи Антанты. Также в глазах польской общественности он из союзника Австрии и Германии превратился в жертву их преследований. Становился даже символом борьбы с оккупантами. Тем более что оставшиеся на свободе его сторонники делали все возможное для распространения такого мнения. Чем дольше его не было, тем больше людей с нетерпением ожидали его возвращения»[151].

Еще более глубокую оценку последствий интернирования дает Анджей Гарлицкий: «Если в личном отношении пребывание в Магдебурге было тягостным и трудным для Пилсудского, то в политическом отношении оно стало его огромным успехом. Оно принесло разнообразные выгоды. Автоматически ликвидировался тупик, в котором оказался Пилсудский после русской революции. Арест стал великолепным выходом из все более двусмысленной и непопулярной концепции сотрудничества с Германией. Пилсудский становился жертвой преследований, символом борьбы с оккупантами. Каждая неделя, каждый месяц пребывания в Магдебурге повышали его популярность, превращали его в руководителя нации. Конечно, это происходило не без широкой и последовательной пропагандистской кампании, но эта кампания давала положительные результаты как раз потому, что попадала на благоприятную почву, что обращалась к широко распространенным эмоциям.

Тот факт, что Пилсудский был изолирован, не имел никаких возможностей политической деятельности, так же – как это ни странно – действовал в его пользу. Поскольку Пилсудский не мог участвовать в текущих политических играх, он не мог связать себя с созданным оккупантами в сентябре 1917 года в качестве высшего органа власти в [Польском] королевстве Регентским советом, с его правительствами, с Польским вермахтом. По мере компрометации всех этих мероприятий рос политический капитал Пилсудского. Время работало на него. И поэтому эти месяцы немецкой тюрьмы стали полным политическим успехом, позволили Пилсудскому не только восстановить прежнюю репутацию, но и создать позицию, которой у него еще никогда не было. Больше не имели значения зигзаги его политики – их заслонил факт заключения»[152].

Конечно, вряд ли в обществе Царства Польского сохранилась бы в полной мере память о Пилсудском как борце за независимость, если бы не активная пропагандистская деятельность его сторонников. В феврале 1918 года они решили организовать массовую акцию поздравления магдебургского узника с именинами, приходившимися на 19 марта. С этой целью в Варшаве ими был создан специальный «Комитет 19 марта», который обратился ко всем жителям всех трех частей Польши с призывом принять в ней самое активное участие. В распространенном обращении говорилось, в частности, что «содержание коменданта Юзефа Пилсудского в немецком заключении будит в польском обществе хроническое раздражение и обеспокоенность. Содержание в тюрьме Главнокомандующего становится символом кошмара, нависшего над жизнью народа и отравляющего его спокойствие. Это психическое состояние народа требует своего внешнего выражения. Чтобы индивидуальная бессильная тревога уступила место ощущению силы коллективного проявления. Чтобы грубый, уверенный в своем кулаке угнетатель услышал ропот народного гнева. Такова всеобщая воля...». В планы варшавского комитета входило издание брошюры о военной и политической деятельности коменданта, художественного альбома и коллективной памятной книги.

Местные комитеты должны были заняться организацией фонда имени Пилсудского, демонстративным празднованием именин в учреждениях науки и культуры, проведением лекций. Но наиболее актуальным проектом инициаторы празднования считали посылку Пилсудскому прямо или через посредство комитетов мужчинами и женщинами, пожилыми людьми и детьми почтовых карточек с поздравлениями. Цели этого проекта были определены следующим образом: выразить признательность национальному герою, проверить ряды приверженцев идеи, символом которой стал Пилсудский, показать оккупационным властям, что они не смогут с помощью насилия вырвать из общества дух коменданта, укрепить собственный дух «путем установления коллективного духовного контакта с вождем».

Были даны подробные указания, как должна быть организована поздравительная кампания, что писать, как отправлять и т. д. Заканчивалось это извещение-инструкция следующим пассажем: «Мы не призываем к живому и горячему участию всего общества, потому что мы убеждены, что идеи коменданта и любовь, которую народ испытывает к своему Герою и Вождю, будут достаточным стимулом к участию всех, кто живет и хочет жить»[153].

Обращение пилсудчиков нашло в обществе отклик. Стоит привести текст некоторых из сохранившихся поздравительных открыток из Калиша и Блашек. Так, Войцех Словиньский писал: «Бригадир! Я, старый поляк, в день твоих именин желаю тебе, чтобы наша любимая Польша имела больше таких сынов». Другой калишанин: «Бригадиру Пилсудскому, благодаря которому „наш сон о шпаге наконец стал явью“, в день именин скорейшего возвращения желает Петровский». Маленькая девочка: «Большие поздравления от маленькой Ганки 19-3-18. Г. Родолиньская». Не обошлось и без рифмованных поздравлений:

Общий тон процитированных выше посланий Пилсудскому от простых людей свидетельствовал, что в сознании многих поляков понятие борьбы за независимость и имя Пилсудского слились в одно целое, что он стал для них на обыденном уровне символом героизма, мудрости и патриотизма. Традиции празднования именин бригадира, родившейся в 1-й бригаде в 1915 году, был придан общенациональный масштаб. И эта практика сохранится во все последующие годы, вплоть до трагического 1939-го.