Пионеры — герои

НИНА КУКОВЕРОВА Раевский Борис Маркович

В короткой ветхой шубейке и платке, повязанном глухо, по-деревенски, с залатанной холщовой торбой через плечо, в сумерки возвратилась Нина в занесенную снегом лесную землянку.

В торбе стукались друг о друга, словно камни, черствые куски хлеба, несколько промерзших картофелин, две ссохшиеся свеклы.

Много бездомных голодных мальчишек и девчонок бродили в те тяжелые времена по большакам и проселкам из деревни в деревню, стучали в хмурые, темные окна изб, выпрашивая горсточку пшена, корку хлеба.

И Нина, чтобы не привлекать внимания немцев и полицаев, делала как все.

В партизанской землянке ее встретила подруга Катя:

— Ну как?

— Потом, — устало пробормотала Нина.

В землянке было тепло; иззябшую, голодную Нину сразу разморило. Очень хотелось есть, но еще больше спать. Трое суток скиталась по дорогам.

— Потом, — повторила Нина, легла на широкую скамью возле стены, с головой накрылась шубейкой и сразу заснула, словно провалилась куда-то глубоко-глубоко.

Вот Нина видит маленькую деревушку. Колодец с длинным, воткнутым в небо шестом-журавлем посреди тихой улицы. Нина сразу узнаёт — это же Нечеперть!

Мать всегда на лето вывозила сюда из Ленинграда всех троих детей: Нину и ее младших братишку и сестренку. Пусть досыта надышатся медвяным деревенским воздухом, поваляются на травке, вволю попьют теплого парного молока.

И вдруг — война…

И сейчас, во сне, Нина видит: деревня словно замерла, притаилась. Вот в сумерки приходит бабка Ульяна. Шамкая и крестясь, тревожно шепчет: немцы уже где-то рядом. Уже занята станция Шапки. Внучка уже видела серо-зеленые шинели в соседнем селе.

Нина беспокойно ворочается в землянке на скамье.

Шум, треск… Цепочка немецких мотоциклистов ворвалась в деревню. С грохотом промчались машины мимо молчащих, словно вымерших изб. Сквозь щель в задернутом окошке Нина видела: возле школы немцы остановились, посовещались. Один из них вошел в пустую школу, вскоре вернулся, и все, стрекоча моторами, поднимая пыль, понеслись дальше.

В деревне мотоциклисты не задержались. Толкнулись в несколько изб, подстрелили двух суматошных куриц и, оставив после себя едкую струю бензиновой гари, умчались так же внезапно, как и появились.

А когда стемнело, в избу, где жила Нина, осторожно постучали.

Вошли трое. Во сне Нина и сейчас видит их. Первый — высокий, под самый потолок, в сапогах и выгоревшем пиджачке. Пиджак был ему маловат: казалось, наклонись — треснет в плечах. И руки с большими, широкими, как лопаты, ладонями, далеко вылезали из рукавов.

Двое других были пониже и помоложе. Они не прошли в избу, а остановились у двери, привалившись к косяку.

Первый — его звали Тимофей — обвел Александру Степановну и детей изучающим, внимательным взглядом и негромко, властно, так, словно он здесь был хозяином, а не пришельцем, спросил:

— Куковеровы? Ленинградцы?

Александра Степановна — мать Нины — торопливо объяснила: муж на фронте, а они вот — застряли в деревне.

— Да, знаю. — Огромный Тимофей, шагая удивительно легко, неслышно подошел к окну, поверх занавески долго вглядывался во тьму. Вернулся к столу, сел, выложив на клеенку, словно напоказ, свои красные руки.

«Выйдите», — кивнул детям.

Олешка и Валя вышли в сени. Нина осталась: ей было четырнадцать лет, и она считала себя уже большой.

— Нам нужен хлеб, — сказал Тимофей негромко и весомо и остановился, словно ждал, как примет Александра Степановна его слова.

Она молчала. Молчала и Нина. Тимофей не сказал, кому — «нам», но и так было понятно.

Тимофей коротко объяснил: негде печь хлеб. Пусть Александра Степановна подсобит. Мать кивнула. Быстро договорились: как украдкой доставлять муку, когда удобнее забирать испеченные караваи.

Тимофей встал, шагнул к двери, но вдруг остановился. Спокойно и неторопливо, как все делал, оглядел Нину, подозвал к себе. Спросил, как зовут, в каком классе. Пионерка? А немецкий знает?

Нина отвечала, чуть подумав перед каждой фразой.

Это, видимо, особенно понравилось партизану. «Серьезная. Хоть и маленькая, а серьезная…»

Тимофей не знал, что Нина заикалась. С малых лет выработалась у нее привычка: прежде чем сказать что-то, сосредоточиться, сперва мысленно произнеси ответ и только потом уже вслух. Тогда звуки не цеплялись, не застревали. В школе учителя, прежде чем вызвать Нину к доске, говорили:

— Куковерова, приготовься!

И спрашивали другого. А пока Нина внутренне «собиралась», сосредоточивалась, как перед прыжком. Это ей помогало преодолеть заикание.

— Ваш дом — крайний в деревне. Так? — сказал Нине Тимофей.

Девочка кивнула. Она вообще предпочитала, когда можно, обходиться без слов.

— Издалека виден, — продолжал Тимофей.

Нина снова кивнула, хотя не понимала, куда он клонит.

А дом их крайний, на холме, и виден из-за реки и из лесочка. Это верно. Бывало, далеко уйдет Нина с ребятами по ягоды, по грибы, а нет-нет и мелькнет вдали их красная крыша с облупленной трубой.

— Поручение тебе, — сказал Тимофей и положил свою огромную руку ей на плечо. Нина была худенькой, и плечо утонуло у него в ладони. — Когда немцы в деревне, вывешивай бельишко на плетень. Ну будто стирала. Полотенца там, наволочки… Понятно?

Чего ж тут не понять?! Сигнал! Белье будет служить сигналом партизанам. Висит белье: «Стой! Не входи! В деревне немцы!» Нет белья — «Пожалуйста, рады гостям!»

— Смотри, — строго сказал Тимофей. — Не подведи!

— Не подведу! — твердо пообещала Нина.

С тех пор, как только в деревне появлялись немцы, Нина хватала старенькую скатерть, совала ее в бак с водой и вывешивала, мокрую, на плетень, там, где он был обращен к лесу, к реке. Нина не знала, где скрываются партизаны, но решила — в лесу.

…И сейчас, лежа в землянке на широкой жесткой скамье, Нина видела во сне, как Тимофей подходит к ней, кладет тяжелую руку на плечо и говорит:

— Молодцом!

— Нина, да Нина, проснись же…

Нина с трудом разлепила склеенные веки. Перед нею стояла Катя, осторожно, но настойчиво трясла за плечо.

— Вставай. Часа три уже спишь. Батов зовет.

Нина сразу вскочила. Батов — командир отряда.

Значит, что-то важное… Быстро сполоснула ледяной водой измятое лицо, пригладила волосы.

В командирской землянке было тихо. Батов один сидел у грубо сколоченного стола.

— Ну, дочка, рассказывай.

Нина проглотила комок в горле. У нее всегда слезы подступали, когда Батов называл дочкой. Отец Нины недавно погиб на фронте. И ни мать, ни Нина даже не знали, где могила солдата-артиллериста Куковерова. Да и есть ли она — могила?

Никогда уже отец не назовет ее дочкой. Никогда не споет вместе с Ниной о том, как одиноко стоит, качаясь, тонкая рябина и как в степи глухой замерзает ямщик. А Батов, как нарочно, очень похож на отца. Тоже невысокий, коренастый, простой. Впервые придя в отряд, Нина даже удивилась. Нет, не таким представляла она себе боевого партизанского командира. Ни кожанки, ни револьвера на боку, ни папахи, ни патронных лент на груди. Обычная сатиновая косоворотка, даже не сапоги, а ботинки с калошами, и залысина надо лбом. Худощавое лицо, усталые глаза. Таким вот приходил отец с фабрики после смены.

…Нина подробно рассказывала Батову, где она побывала за эти трое суток, что видела в деревнях, сколько там комсомольцев и что они предпринимают. Сказала, что две девушки просились в партизаны.

— Сводки Совинформбюро рассказывала? — спросил Батов, делая краткие пометки в блокноте.

— Везде, — сказала Нина. — В каждой деревне. Рассказывала, как дела на фронтах…

— Так. — Батов сделал несколько шагов по тесной землянке. Внимательно, словно первый раз видел, оглядел Нину.

Волосы черные-черные, гладкие и блестят, будто полированные. И сама смуглая, и глаза черные. Галка.

«Приметная», — покачал головой Батов.

Для разведчицы это ни к чему. Чем незаметнее, обычнее, тем лучше.

«Может, кого другого послать? — подумал он. — Нет, смелая девчушка и толковая…»

— У меня к тебе дело, дочка, — сказал он. — Трудное дело…

Задание было и впрямь нелегким. Батову стало известно, что неподалеку, в деревне Горы, расположился на отдых немецкий карательный отряд. Сильный отряд. Прислан, чтобы разгромить окрестных партизан, раз навсегда покончить с ними.

— Понимаешь, Нина, — Батов в упор посмотрел девочке в глаза, — необходимо точно узнать, где у них пулеметы, орудия, сколько солдат, в каких избах офицеры…

Нина кивнула.

— Это очень важно, — продолжал Батов. — Тогда одним внезапным встречным ударом мы уничтожим их пулеметы, офицеров, посеем панику…

Нина снова кивнула.

— Вечером или ночью подобраться к Горам нетрудно, — задумчиво продолжал Батов. — Одна только беда: немного и увидишь-то в потемках… А днем — днем рискованно…

Нина на секунду представила себе темную ночную деревню, редкие блики света на снегу, одинокие фигуры часовых. Нет, ночью толком ничего не выяснишь.

— Пойду утром, — сказала она. — Завтра утром.

Чуть свет Нина надела свою потрёпанную шубейку, крест-накрест повязала старенький платок, перекинула через плечо холщовую торбу и зашагала.

До Гор было километров пятнадцать. Нина шла и шла, настороженно посматривая по сторонам.

Утоптанная, побуревшая от колёс и полозьев просёлочная дорога тянулась вдоль заметённых сугробами полей. У моста Нина свернула, пошла еле приметной в снегу тропкой. Так короче. И встречных меньше…

Чего только не передумаешь, шагая по огромной, пустынной снежной равнине!..

Опять вспомнился отец. Вот они вдвоём на катке. Нина ещё совсем маленькая, коньки разъезжаются, она больно шлёпается…

— Не трусь, Нинок! — хохочет отец.

…Идёт и идёт Нина по заснеженной тропке. Узкая дорожка вильнула, ушла в лесок. И Нина зашагала меж молодых. покрытых снегом берёзок и осин.

«Побегать бы тут на лыжах! По горушкам», — подумала Нина и засмеялась — таким нелепым показалось ей это внезапное желание.

До лыж ли теперь?! Нине даже трудно представить себе, что когда-то, всего года два назад, она любила с весёлым криком, с шутками бегать наперегонки с мальчишками по скользкой, будто навощённой лыжне. А кажется, это было так давно!.. И было ли это?..

Километров десять уже прошла Нина. Вскоре увидела: навстречу идут два немецких солдата.

Нина изо всех сил старалась не убыстрять и не замедлять шаги. «Главное — выдержка», — учил Батов.

Приблизилась к немцам, хотела пройти мимо, но один из солдат остановил её.

— Куда гейст ду, медхен?

Нина объяснила, как делала уже не раз: идет к тётке. Назвала деревню неподалёку от Гор.

Говорить Нина старалась поменьше и медленно.

«А то ещё начну заикаться. Подумают — от страха…»

— Гуд. Ходи свой тётка.

Нина пошла дальше.

Вскоре показались Горы. Деревня стояла на холме, окружённая редким леском. Избы извилистой цепочкой сбегали вниз с холма до замёрзшей, заметённой снегом реки.

Когда до деревни было уже совсем близко, Нина притаилась в кустарнике. Стала наблюдать…

Вот возле одного дома, стоящего на самой вершине, — часовые.

Сюда то и дело подходят офицеры с солдатами. Солдаты остаются на улице, офицеры входят, выходят, что-то приказывают солдатам.

Возле дома — автомашина и два мотоцикла.

«Пожалуй, штаб, — думает Нина. — И место фрицы выбрали удобное. С горки всё как на ладони…»

Неподалёку от штаба — какой-то большой сарай, возле него тоже часовой. И тоже суетятся люди. Но что в этом сарае — не понять.

Внизу возле реки немцев почти не видать. Домишки стоят тихие, без дымков, словно нежилые.

«Так, — подумала Нина, — значит, центр у них на холме…»

Она пряталась в кустарнике уже долго. Мороз всё настойчивей проникал сквозь ветхую шубейку.

«Обойду деревню, — подумала Нина, — посмотрю, что там. И согреюсь заодно. А то на одном месте — зазябну совсем…»

Крадучись, стала пробираться сквозь кустарник. Вдруг замерла.

Послышался какой-то шорох, урчание. Что бы это? Нина настороженно прислушивалась.

Рядом вдруг вынырнул пёс. Чёрный, огромный, с налитыми кровью глазами. Язык его, мокрый, вывалился из пасти и свисал, как тряпка.

— Ой! — тихонько вскрикнула Нина.

Всегда она боялась собак. Боялась так, что при встрече с ними у неё всё мертвело внутри. И надо же — именно сейчас этот чудовищный пёс.

Он не лаял, только рычал, и от этого было ещё страшней.

Так они и стояли: долго, неподвижно, девочка и пёс. Собаки чуют, когда их боятся. И этот пёс тоже, наверно, чувствовал, что девочка смертельно напугана.

«Ну, — в душе молила Нина. — Ну, пёсик, не стой же, иди себе гуляй…»

Но пёс не уходил и, казалось, готов так стоять вечно. Внутри у него по-прежнему урчало, словно там работал мотор.

Собрав всё своё мужество, Нина сделала шаг… Но пёс сразу так ощерился, лязгнул огромными жёлтыми клыками, что девочка тотчас остановилась.

И опять они долго стояли неподвижно.

«Ещё залает, — подумала Нина. — Выдаст…»

Решила: сосчитаю до пяти и пойду. Медленно стала считать. Но когда прошептала «пять», пёс вдруг так грозно фыркнул, что Нина замерла.

«Снова», — приказала она себе.

Досчитала до пяти и тут же, чтоб чего доброго не передумать, пошла. Сердце у неё колотилось часто и прерывисто. Но она шла. Пёс неслышно ступал за ней.

«Не оборачивайся, — велела себе Нина, — пусть он не воображает…»

А оглянуться так хотелось! Может быть, пёс приготовился прыгнуть?

Укусить?.. Но она шла и шла.

«Вон у той берёзы, ладно, оглянусь», — решила она.

Дошла до берёзы, осторожно посмотрела через плечо. Нет! Пса нет! Она повернулась всем телом, всё ещё не веря. Неужели?!

Пёс исчез.

Нина повеселела. Быстро зашагала. Только сейчас почувствовала, как замёрзла. Тайком, где прячась в кустах, где перебегая от дерева к дереву, обошла вокруг Гор. Больше ничего важного не обнаружила.

«Маловато. Придётся зайти в саму деревню. Остановят? Ну и что? Побираюсь, и весь сказ. Зато всё-всё высмотрю».

Вышла на дорогу, не торопясь прошла мимо часового. Он поглядел на девочку, но ничего не сказал.

Медленно брела Нина по деревне. Краешком глаза всё замечала.

Ого! Вот у штаба — миномёт. Она раньше не видела его.

А вот в этом доме под железной крышей, наверно, живут офицеры.

Вон трое их вошло. Оттуда доносился вкусный запах, денщик у крыльца, закатав рукава, щиплет курицу, слышны звуки губной гармошки.

Чтобы задержаться тут, осмотреться, Нина постучалась в соседнюю избу, попросила хлебца. А сама всё глядела на дом с железной крышей.

Хозяйка, сердитая старуха, сунула ей картофелину.

И тут у Нины вдруг мелькнула хитрая мысль.

— Бабушка, — жалобно сказала Нина. — Пусти чуток погреться. Совсем зазябла…

— Ладно уж, — не слишком приветливо отозвалась старуха.

Нина шагнула в избу. Сразу обдало теплом и запахом щей. Постояла у печки, потом прошла к окошку.

Вот это — НП! Наблюдательный пункт — другого такого не сыщешь. Слева через дорогу — штаб. Да, теперь Нина уже не сомневалась — это штаб. Вон вылез из машины и по-хозяйски неторопливо прошёл к дверям высокий костлявый офицер, часовой сразу вытянулся.

Видимо, важная птица.

Вот на полном газу подлетел к крыльцу мотоциклист и, показав пакет часовому, чуть не бегом вскочил в дом.

А это что? Прямо напротив — тот большой сарай, который Нина видела из кустарника. И тоже часовой. К сараю подъехал грузовик.

Солдаты что-то сгружают. Но что — Нине не разобрать.

— Чегой-то всё около оконца трёшься? — спросила, входя из сеней, старуха. — У печи-то теплей…

Пришлось отойти от окна. Но едва старуха вышла, девочка снова бросилась к своему НП. Солдаты всё ещё разгружали машину. «Ого! Да это снаряды! А вот и орудие — из-за угла сарая торчит короткий ствол».

«Так, — обрадовалась Нина. — Значит, тут вроде бы арсенал!»

Она продолжала внимательно оглядывать улицу. А это что? Под навесом, где раньше был колхозный гараж, стояли металлические бочки. И около них — тоже часовой.

«Горючее, — догадалась Нина. — Как хорошо, что я зашла в дом. А теперь быстрее обратно!»

Она поблагодарила сердитую старуху — та лишь рукой махнула — и, стараясь не спешить, зашагала вниз под гору. По дороге считала, сколько встречается солдат.

Остановили её лишь один раз. Снова соврала про тётку. Отпустили.

Дойдя до реки, Нина повернула на тропинку в лес. Деревня осталась позади. Теперь быстрее! Быстрее к Батову!

…Под вечер она уже была в партизанском отряде. Батов расспрашивал подробно, дотошно. Потирал подбородок и повторял:

— Умница, дочка!

Обо всём рассказала Нина, только о встрече с чёрным псом умолчала.

Ещё засмеёт Батов: разведчица, а собак боится!

…Ночью Нину разбудили. В темноте бесшумно собирался отряд.

Шли пешком. Только двое саней — на них пулемёты.

Когда до Гор оставалось всего с километр, Батов подозвал двух своих помощников, коротко шёпотом повторил распоряжение. Отряд распался на три группы. Нине Батов велел быть возле него.

Леском подобрались к самой вершине холма. Залегли. Было тихо.

Темно. Только на холме, в деревне, светились окна в одном доме.

— Штаб, — шепнула Нина.

Батов кивнул.

В тишине прошло ещё несколько минут.

«Чего он ждёт? — беспокоилась девочка. — А вдруг собаки залают?»

Батов по-прежнему недвижимо лежал на снегу. Возле с пулемётом приткнулся Степан. Где-то рядом, невидимые в темноте, схоронились бойцы.

Вдруг раздался взрыв, и разом полыхнуло пламя. В ночи оно казалось особенно ярким. Высокие огневые языки метались по ветру, как огромный коптящий факел. Сразу стало светло.

«Бочки… Бензин….» мелькнуло у Нины.

И тотчас грохнули разрывы гранат. Рядом с Ниной натужно залился пулемёт.

Что началось в деревне! Немцы, полуодетые, выскакивали из домов.

Суетясь, бежали куда-то и тотчас падали, сражённые пулеметными очередями.

Вспыхнул штаб. Вся вершина холма теперь была как на ладони.

Нина видела — трое немцев бросились к миномёту. Но тотчас по ним полоснул пулемёт…

— Так, так! — возбуждённо шептала Нина. — Это вам за отца! За Ленинград!

— Лежи! — крикнул ей Батов и вскочил на ноги: — За мной!

Партизаны бросились к деревне…

Хотелось бы мне на этом кончить рассказ о славной разведчице, ленинградской пионерке Нине Куковеровой. Хотелось бы сказать, что сейчас Нина выросла, живёт в своём родном Ленинграде, работает.

Но нет! Не дожила Нина до победы. Много боевых дел совершила она. Но однажды ушла в разведку и не вернулась. Предатель выдал её врагам…

Нина Куковерова родилась 25 ноября 1927 года в городе Ленинграде.

Училась в 74-й школе Петроградского района (ныне 34-я школа-интернат).

В дни празднования 20-летия победы над фашистской Германией Нина Куковерова награждена посмертно орденом «Отечественной войны I степени».