Пиппа бросает вызов

Пожар и потоп

Начинался октябрь, приближался сезон проливных дождей. Перед началом дождей в заповеднике обычно выжигают сухую траву, чтобы лучше росла новая; в огне гибнут и паразиты, отравляющие существование диким животным. Я просила директора прислать рабочих поджечь траву вокруг моего лагеря, чтобы потом огонь с равнины не перекинулся к нам. Когда приехали люди с факелами из пальмовых листьев, мне не пришлось уговаривать своих помощников подсобить в работе — куда там! Они так самозабвенно поджигали все кругом, что мне оставалось только следить, чтобы они не подпалили и наш лагерь. С каким восторгом они швыряли спички в сухую траву, хотя сами едва не задохлись в едком дыму, а глаза у них воспалились и покраснели от жарких языков пламени! Но им все было нипочем.

Пожар в степи для Пиппы был не в новинку, но малыши страшно пугались даже легкого запаха дыма, а Сомба все время тревожно принюхивалась. Несколько дней назад семейство перебралось на прекрасное место невдалеке от Мулики, где можно было чудесно играть на термитнике, в тени большого дерева. Малыши сразу же изобрели новые игры: они скатывались со склона, как на салазках, или играли в прятки среди причудливых закоулков. Самой любимой была игра «кто кого столкнет»: они без конца сражались за большую впадину на вершине термитника, где мог с удобством разлечься только один из них. Нужно было встать на задние лапки — так толчок получался сильнее — и всей тяжестью наваливаться на владельца ложа до тех пор, пока он не слетит оттуда кувырком. Но еще интереснее было прыгать туда-сюда через речку; со временем они научились не шлепаться в воду.

Когда кольцо огня стало смыкаться, Пиппа, не теряя времени, занялась спасением малышей. И хотя пламя было еще далеко, маленькие гепарды старались удрать побыстрее и со страху попадали в воду, позабыв все свои безукоризненные прыжки. Потом они выкарабкались кое-как на другой берег — только я их и видела. Мне было интересно наблюдать их отношение к пожару, совсем непохожее на поведение других хищников. В Серенгети львы усаживались так близко к пляшущим языкам огня, что нередко крупные искры подпаливали им шерсть!

Во время пожара большинство животных снимаются с привычных мест, но как далеко им приходится уходить, я поняла, увидев стадо из шести малых куду возле нашего лагеря. Эти прелестные антилопы всегда жили в густых зарослях, миль за десять от нас, и по дороге сюда им пришлось переплывать Ройоверу, кишащую крокодилами. Больше я их не видела — наверное, они покинули открытые места, как только огонь отступил.

Два дня мы не могли отыскать наше семейство. Увлеченные поисками, мы набрели на высохший прудик. Я решила перейти по затвердевшей, растрескавшейся корке и тут же провалилась по колено в жидкую грязь, она засасывала меня при малейшем движении, как зыбучий песок.

Проваливаясь все глубже и глубже, я отчаянным криком позвала Локаля; к счастью, он был совсем близко и протянул мне длинный шест, с помощью которого и вытащил меня на берег. Без него мне бы ни за что не выбраться из этой засасывающей жижи, а ведь с виду она была такой прочной и надежной.

Наконец мы отыскали гепардов в середине трех кустов. Обнаружить их нам удалось только потому, что один из малышей выдал всех еле слышным «чириканьем». Мы ехали по опаленной, черной земле на машине, и внезапная остановка у куста, должно быть, напугала малыша. Все в полной растерянности смотрели на окружающую их пустыню, покрытую пеплом, да и Пиппа никак не решалась вывести их на равнину — ведь на черной земле их золотые фигурки стали теперь отлично видны. Особую бдительность проявляла маленькая Сомба. И хотя ей всего-то было три месяца от роду, она так же неутомимо, как и Пиппа, высматривала издали малейшие признаки пожара. А увидев огонек, тут же бросалась бежать. За последнее время она стала очень злобной и прекрасно понимала, как действует на остальных ее особый «боевой» прием. Тут даже Пиппа предпочитала держаться от нее подальше.

Я отдала гепардам мясо, они мигом покончили с ним. Потом они стали играть, и Пиппа попробовала поймать Сомбу за голову — не тут-то было!

Маленькая кошка с рычанием перекатывалась и увертывалась, не спуская глаз с матери, и вдруг взвилась вверх и яростно ударила когтями; Пиппе удалось увернуться от удара, только подскочив в воздух сразу на всех четырех лапах. Сомба нападала раз за разом, а Пиппа все прыгала вверх, а потом отошла в сторонку. Она не стала силой укрощать разбушевавшуюся дочку, а дожидалась, когда воинственный пыл Сомбы поуляжется. Немного погодя малышка обняла мать с такой подкупающей нежностью, что все ссоры были позабыты, и они улеглись рядом, довольные и счастливые.

Мне приходилось соблюдать осторожность: Пиппа не желала, чтобы молодые получали пищу в первую очередь. Это вызывало у нее приступ ревности, и она уходила, приказывая им своим «прр-прр» идти следом, — все равно, успели они поесть или нет. Чем чаще Сомба применяла свой прием, тем меньше желания было у Тайни брать свою долю с бою. Обычно борьба за еду заставляет звереныша есть, даже если он еще не проголодался, но Тайни понял, что ему не устоять перед выходками Сомбы, и просто-напросто садился в сторонке, дожидаясь, когда я покормлю его из рук. Очень скоро это вошло в привычку, и он внимательно следил, как и куда я прячу его порцию от всех остальных, а потом ждал удобного момента, чтобы спокойно поесть. Все гепарды очень любили жир зебры и трахеи разных животных, и я часто прятала внутрь костную муку, которую они недолюбливали. Но Сомба, увидев, что я сыплю костную муку в их любимое лакомство, начинала бросаться на меня, чтобы я не смела портить хорошую еду.

Пожары бушевали по всей местности, где Пиппа обычно бывала, и только равнина за рекой Васоронги уже не дымилась и не тлела. Туда, примерно за четыре мили вверх по течению от моего лагеря, Пиппа увела своих детей. Там мы и встретили их однажды утром — около только что убитой молодой газели Гранта. Пиппа задушила ее, схватив за горло, но туша была еще не тронута. Как только я приблизилась, Сомба тут же налетела на меня с невероятной злобой, она бросалась, шипела и рычала, а глаза у нее горели так непримиримо, что я, честно говоря, испугалась. Конечно, меня радовало, что она ведет себя, как дикое животное, возле своей первой «настоящей» добычи. Впрочем, это было естественное поведение самки, которая должна охранять добычу; самцы не возражали против моего присутствия. Как ни странно, Сомба тут же присоединилась к братьям, когда я протянула им тазик с молоком, но как только я осмеливалась двинуться к ее добыче, она немедленно бросалась на меня. Я очень пожалела, что не захватила кинокамеру, и отправилась за ней в лагерь, оставив семейство на попечении Локаля. Когда я возвратилась, гепарды все еще не покончили с добычей, и Сомба защищала ее с такой же яростью, как и утром.

Приближалась гроза, темные тучи, готовые вот-вот хлынуть на землю дождем, нависли, закрывая горизонт. Раскаты грома то и дело тревожили гепардов, и малыши в ужасе вздрагивали, заслышав ворчание с неба, так что в конце концов Пиппа позвала их — «прр-прр» — и все они куда-то скрылись. Мы забрали с собой остатки газели, чтобы скормить их на следующий день, и вернулись домой.

Гепарды всю неделю держались на этой равнине. Чтобы добраться до них, нам приходилось переходить вброд речушку, которая день ото дня становилась глубже. В конце концов после сильнейшего ливня, который лил всю ночь напролет, мы не смогли перейти речку. Но, к счастью, след гепардов обнаружился на нашей стороне речки — они переплыли ее как раз вовремя. Я решила, что Пиппа просто не хотела лишаться мяса, которое мы ей давали, но она снова показала мне, как плохо я понимаю ее поступки. Она не пошла к нашему лагерю, хотя прекрасно знала, что там для нее запасено мясо, а прошла две мили в другую сторону, на равнину, где паслось множество газелей Гранта и зебр. Мне стало совершенно ясно, что она предпочитает вырастить своих детей дикими и свободными и не хочет приучать их к нашему лагерю.

А они и вправду были дикие: мы убедились в этом однажды утром, когда увидели их ярдах в трехстах от нашего лендровера. Мы оставили машину на дороге и понесли мясо проголодавшимся гепардам. Но только они успели до него дотронуться, как вдали показался автомобиль с туристами. Гепарды исчезли задолго до того, как чужая машина подъехала к нашему лендроверу, несмотря на то что мясо осталось несъеденным.

Теперь, впервые за много месяцев с тех самых пор, как они расстались, Пиппа оказалась на территории Мбили. Мне приходила в голову только одна причина, которая могла заставить Пиппу нарушить закон, установленный ею самой: почти вся равнина за последнее время превратилась в сплошное болото, где было слишком трудно охотиться. Я с интересом отметила, что Пиппа никогда не подходила к тем термитникам и деревьям, где она чаще всего бывала с Мбили, Уайти и Тату. Новые малыши играли в других, новых местах, и Пиппа несколько дней подряд тщательно отмечала упавшие деревья своим обычным способом — кучкой помета. Может быть, так она заявляла свои права на эти участки? Мне очень хотелось узнать, что же будет, если здесь вдруг появится Мбили.

Однажды утром мы накормили гепардов, и я увидела, что Пиппа, сжав губы, пристально смотрит в сторону далеких холмов. Я посмотрела в том же направлении и увидела в бинокль почти на горизонте двух белых носорогов. Это была пара из тех шести носорогов, которых привезли три года назад из Южной Африки, чтобы они акклиматизировались и дали потомство в Кении. До сих пор носорогов держали в просторном загоне в Скале Леопарда; должно быть, эти двое удрали оттуда. Белые носороги крупнее черных, и у них более широкий рот. «Белыми» их называют по ошибке — голландцы произносят «уайд» («широкий») как «уайт», то есть «белый». Уж не знаю, разбиралась ли Пиппа во всех этих тонкостях, только «прр-прр» — и мать с детьми со всех ног умчались прочь. Мне очень хотелось узнать, неужели она и вправду различает два вида носорогов и спасается бегством от незнакомого вида, хотя местного, черного носорога она обычно просто не замечает. Мне пришлось дожидаться разгадки больше года, но ее дети дали мне ответ на этот вопрос — они поступали точно так же.

Следы гепардов привели нас обратно на территорию Пиппы в долине Мулики, но здесь они пересекались со следами льва. Ничего удивительного, что несколько дней мы никак не могли разыскать гепардов. Но вот Стенли заметил гепарда, который с рычанием бежал прямо на него со стороны Пятой мили. Стенли удивился и окликнул меня.

Увидев меня, гепард стал как-то странно прыгать вокруг, а потом побежал прямо через заросли, то и дело останавливаясь, чтобы удостовериться, что мы идем следом. Но он не подпускал меня достаточно близко, и я никак не могла узнать, кто это. Во время этой игры в пятнашки гепард спугнул двух цесарок и прыгнул, чтобы поймать птицу, но оба раза промахнулся. Я думала, что это Пиппа — видимо, она спрятала своих малышей от львов и хочет привести меня к ним, — так что еще минут пятнадцать я изо всех сил старалась не отставать от нее. Я уже начала всерьез беспокоиться — до сих пор Пиппа никогда так далеко не уходила от малышей, оставив их одних. Наконец я почти поравнялась с гепардом, но все же не смогла узнать его с такого расстояния. Малышей нигде не было видно. Я боялась, что произошло что-то непоправимое, и крикнула: «Пиппа!» Гепард молнией бросился к Мулике, прыжком перелетел на другую сторону и скрылся. Тут-то я начала догадываться, что это была Мбили — Пиппа ни за что не стала бы так себя вести. Я очень обрадовалась, что Мбили прекрасно выглядит после восьми с половиной месяцев самостоятельной жизни. Она оказалась на территории Пиппы, но это можно было понять: как раз на границе ее владений работала многолюдная бригада; видимо, она испугалась и перешла на чужую территорию.

Некоторое время спустя мы нашли наше семейство в полном здравии в полумиле от этого места. Здесь было много дичи, и Пиппа все время старалась подкрасться к стаду газелей Гранта, но ей так и не удалось подобраться поближе — ведь трава сгорела и спрятаться было негде. Я снова подумала, что же будет, если ей встретится Мбили. На следующее утро я нашла семейство около того места, где скрылась Мбили; все они то и дело озирались, словно ожидая чего-то.

Это место было в шести милях от лагеря и недалеко от дороги, так что на следующий день мы приехали на машине и оставили ее примерно в четырехстах ярдах от дороги, увидев, что к нам несется стадо газелей Гранта. Вскоре показалось и наше семейство. Пока мы готовили еду, Пиппа исчезла, но приказала малышам не трогаться с места, и они беспрекословно подчинились, поэтому нам пришлось тащить к ним мясо, хотя они отлично видели, как мы режем его на кусочки. Когда они начали есть, Пиппа вернулась, села под кустом ярдах в пятидесяти от них и негромко позвала к себе детей. Я принесла к ней мясо и заметила, что она тяжело дышит, а правая передняя лапа и пасть у нее в крови. Она была очень возбуждена и не позволила мне осмотреть окровавленную лапу, а к мясу даже не притронулась. Она не сводила глаз с дороги и вскоре перешла поближе к ней и уселась. Тем временем я послала своих помощников на розыски ее добычи, но они ничего не нашли. Тогда я понесла Пиппе молоко. Теперь ее поведение объяснилось — я увидела, что она сторожит молодую газель Гранта, которую только что задушила. Лишь тогда я поняла, что она старалась по-своему объяснить мне, в чем дело: она бросила добычу и пошла за мной, нельзя же оставлять тушу возле дороги! А мне-то это было невдомек! Потом я перенесла добычу подальше от дороги, чтобы гепарды могли есть, не пугаясь шума машин.

Как только малыши увидели добычу, они принялись в восторге отплясывать вокруг нее, и Пиппа долго не вмешивалась в их игру. Но увидев, что они никак не могут справиться со шкурой, она продемонстрировала им наилучший способ начинать еду — вспорола нежную кожу между задними ногами, где нет никаких костей.

Я с огромным интересом наблюдала за поведением Сомбы. Когда я попыталась подойти к добыче, Сомба бросилась на меня еще яростнее, чем раньше: опустив голову, она шипела, а потом старалась ударить сразу обеими передними лапами. Тихонько, шаг за шагом, я отступала назад, а Сомба преследовала меня, продолжая царапаться. Но тут она увидела, что братья принялись за еду, помчалась к туше защищать свою долю и в мгновение ока прогнала их прочь. Чтобы восстановить справедливость, мы дали малышам мяса. Но как бы не так: Сомба немедленно явилась за своей порцией и даже взяла мясо прямо у меня из рук. Стоило мне сделать шаг в сторону добычи — и Сомба едва не уронила мясо, бросившись на меня, чтобы я не смела приближаться к добыче. Так она вела себя целый день до самого нашего ухода. Я от души сочувствовала бедной Сомбе: ну как тут было не запутаться? С одной стороны, я была для нее другом, достойным доверия, я каждый день приносила ей хорошее мясо, но внезапно все ее дикие инстинкты восставали, и она бросалась защищать от меня законную добычу. И вот, раздираемая столь противоречивыми побуждениями, она мгновенно преображалась, и вместо мирного животного, которое брало пищу прямо из моих рук, передо мной оказывался дикий и весьма опасный гепард. И ведь она не только была самочкой — у самок инстинкт охраны добычи сильнее, чем у самцов, — нет, она еще и прекрасно знала, что уступает братьям в силе, и поэтому все время была настороже, чтобы не остаться в стороне, когда им что-нибудь перепадало. Поэтому она и казалась такой невероятной жадиной. Но я не хотела, чтобы она становилась чересчур агрессивной, и с этих пор нарочно кормила ее в первую очередь, отдавая те куски, которые ей больше нравились.

Да, у Пиппы можно было поучиться обращению с маленькими гепардами.

Она принимала во внимание несхожие характеры своих детей и умела с необычайным тактом добиться их послушания. За последнее время Сомба объявила войну не только мне, но, кажется, и всему собственному семейству. Она становилась такой опасной, что мне иногда приходила в голову мысль избавиться от нее; но, глядя, как Пиппа управляется со своей буйной дочерью, как ей всегда удается усмирить и развеселить ее, я поняла, что не имею никакого права вмешиваться.

Чем глубже я узнавала Пиппу, тем больше любила ее. Ее чудесный характер проявился по-настоящему только после того, как она стала матерью. Я с восхищением наблюдала, как она справляется со всеми выходками детей, неизменно сохраняя присущую ей неприступность и спокойствие.

На следующее утро мы подъехали к тому же месту, где гепарды были вчера, и я стала сигналить — они теперь уже знали: гудки в определенном ритме означают, что привезли еду. К нам со всех ног бежали два взрослых гепарда и три маленьких; малыши остались возле машины, а взрослые пронеслись мимо к сухому руслу в 400 ярдах от нас и скрылись в зарослях. Я поняла, что Пиппа преследует свою дочь Мбили, хотя территория принадлежала как раз Мбили. Должно быть, Пиппа услышала знакомый сигнал и, ничего не подозревая, пошла к машине, но по дороге столкнулась с Мбили, а Мбили теперь считала ее соперницей.

Мне было жалко Мбили, но я надеялась, что, как только погода улучшится, мать вернется в собственные охотничьи угодья.

Когда возвратилась запыхавшаяся Пиппа (ей удалось прогнать Мбили), мы скормили гепардам остатки газели Гранта. И вот что интересно: на этот раз Сомба разрешала мне держать мясо в руках, пока она ела; видимо, для нее разрезанное на куски и не совсем свежее мясо уже не было естественной «добычей».

Потом мы попробовали пойти по следу Мбили, но ничего не вышло: возле зарослей была сплошная жидкая грязь. Мы назвали это сухое русло Канавой Ганса — по имени одного из помощников Джорджа, которому как-то пришлось здесь заночевать в своем маленьком автомобильчике, увязшем в грязи. Всю ночь напролет его держал в осаде прайд львов, жалили мириады комаров, и в довершение всего на рассвете ему пришлось брести пешком за помощью, чтобы вытащить машину из канавы.

В Канаве Ганса вода появлялась только в сезон дождей, но отдельные лужицы не просыхали круглый год. Сейчас единственные относительно сухие места располагались по обе стороны русла, а кругом было сплошное болото. Поэтому здесь скопилось множество животных, в том числе и хищники, которым было очень удобно укрываться в густых зарослях. Мне оставалось надеяться, что у Пиппы хватит хитрости и ума, чтобы уберечь детей от опасности.

Вечером я видела Мбили на термитнике, примерно в полумиле от того места, где утром потеряла ее из виду. Она спокойно смотрела на меня, подпустила к себе совсем близко, и только когда я могла уже прикоснуться к ней, оскалилась, но не тронулась с места. Я стала тихонько говорить с ней, как бывало, и обошла ее кругом. Уже почти девять месяцев она жила совершенно самостоятельно, и прошло четыре месяца (не считая случайной встречи несколько дней назад) с тех пор, как я видела ее в последний раз. Разве можно было ждать еще большего — ведь она до сих пор доверяла мне, видела во мне друга, несмотря на то что ей уже ничего не было от меня нужно.

Дожди так разбушевались, что ездить на машине стало невозможно.

Как-то под вечер, возвращаясь от гепардов, мы переезжали Мулику, как вдруг прямо посреди бешеного потока что-то захлюпало, и мотор заглох.

Вода стремительно поднималась, и мы, промокшие до ниточки, все же обливались потом битых два часа, толкая лендровер дюйм за дюймом к дороге. Тем временем стало темно, как в преисподней… Пара львов рычала где-то очень близко, и мне казалось, что им просто приятно видеть наши мучения.

Бедным гепардам дождей перепало в избытке — они почти не просыхали.

Понятно, что частенько у них портилось настроение. Много раз мы видели, как они сбиваются в кучку под хлещущим ливнем, стараясь устроиться спиной к ветру. Но когда проходил самый сильный ливень, малыши снова начинали веселиться и, носясь друг за другом по лужам, окатывали нас водой с ног до головы. После очередной ненастной ночи мы нашли гепардов в полумиле от лагеря. Это значило, что они переплыли разлившуюся, полную крокодилов Васоронги. Я не могла себе представить, как им это удалось: перепрыгнуть через речку теперь было невозможно.

Мы сами, попытавшись незадолго до того перейти ее вброд, оказались по пояс в воде, и как мы ни цеплялись за нависающие ветки, стремительное течение едва не сбило нас с ног. Пришлось вернуться назад.

Мне было непонятно, почему Пиппа не хочет идти в лагерь, где, как она прекрасно знала, ее ждет мясо. Вместо этого она повернула в другую сторону, чтобы самой добывать пропитание. Через несколько дней мы опять нашли ее возле Канавы Ганса — она подкрадывалась к газели Гранта, несмотря на проливной дождь. Но охота сорвалась, и Пиппа устроилась на одном из немногих сухих островков, окруженных водой.

Правда, здесь было неглубоко, каких-нибудь несколько дюймов, но нам понадобилось четыре часа, чтобы добраться до гепардов. Шесть миль мы шли вброд, скользя в грязи под тяжестью ноши; я хотела быть спокойной за гепардов и знать, что они не погибнут от голода за эти тяжкие несколько недель.

Наевшись мяса, малыши забрались на скользкий ствол дерева, и, как всегда, Тайни проявил удивительную ловкость. Он часто забирался повыше — с этих высоких стволов можно было высматривать добычу, да и лапы как-никак были в сухом месте. Сомба тоже отлично замечала малейшее движение, и только Биг-Бой был чересчур ленив и не желал себя утруждать, но зато у него был самый спокойный характер. Пиппа, бедняга, теперь частенько бывала сама на себя не похожа и становилась сварливой от усталости — надо было охотиться и к тому же заботиться о безопасности детей. Она то и дело зевала — верный признак переутомления, и даже играть с малышами у нее не хватало сил.

Но не только гепардам приходилось плохо во время этого потопа.

Однажды привлеченные грифами, мы нашли новорожденного буйволенка. Он лежал в воде на глубине не больше пяти дюймов; должно быть, он родился во время ливня и тут же утонул. Вся жизнь животных переменилась, когда начались дожди. Я и не знала, что даже скорпионы умеют плавать, пока не увидела, как скорпион переплывает лужу. Вездесущих цесарок, попадавшихся нам в любое время и в любом месте, сменили европейские аисты и марабу, которые охотились в болотах за лягушками и головастиками. Даже дикобразам пришлось покинуть свои надежные убежища. Мы как-то вспугнули пару дикобразов под скалистым карнизом, таким узким, что им негде было спрятаться от врагов, хотя они и приложили все усилия, чтобы отпугнуть нас, гремя своими иглами. Я совсем не обрадовалась, обнаружив, что ко мне в гости пожаловала рыжая плюющая кобра; она выбрала местечко посуше, свернувшись в уголке за дверью в моей столовой. Я заметила ее, когда закрывала дверь. Три дня она упрямо лежала на месте, как я ни старалась выдворить ее оттуда длинной палкой, оберегая глаза от ее ядовитых плевков.

В довершение всего моему повару надоели дожди, и он попросту удрал.

Мне было трудно винить его — ведь Васоронги, которая всегда текла на шесть футов ниже моего лагеря, теперь поднялась до самых хижин и не заливала их, как в прошлый раз, только потому, что мои помощники расчистили берега от густых зарослей, которые тогда задерживали воду.

При полном отсутствии средств передвижения достать нового повара было невозможно, и мне приходилось терять драгоценное время на возню по хозяйству. А это было теперь особенно трудно — ведь у нас уходил почти целый день на то, чтобы за семь миль доставить еду гепардам к Канаве Ганса. Наше маленькое стадо коз в опустевшем Кенмер-Лодже таяло с непостижимой быстротой, а мясо так быстро портилось в этой сырости, что нельзя было рисковать, таская его с собой целый день, — оно бы пропало, не найди мы гепардов. Так что мне приходилось сначала вместе с Локалем отыскивать гепардов, а потом он возвращался в лагерь за мясом и приносил его вдвоем со Стенли.