Пиппи Длинныйчулок

К ЧИТАТЕЛЯМ

Дорогие ребята!

Трудно представить себе, что есть дети, которые выросли, стали взрослыми, так и не подозревая о существовании Пиппи Длинныйчулок!

Позвольте, спросите вы, почему Пиппи? Ведь эта девочка – Пеппи!

В самом деле, уже не менее двух поколений детей и взрослых нашей страны привыкли называть удивительную веселую рыжеволосую девочку в разных чулках, героиню повести Астрид Линдгрен, именно так – «Пеппи». Однако писательница называет ее «Пиппи», да-да, потому что это имя придумала маленькая дочь Астрид Линдгрен – Карин, попросив рассказать ей про Пиппи Длинныйчулок. Астрид так и сделала, а в 1945 году выпустила первую часть трилогии «Пиппи Длинныйчулок», за которой последовали «Пиппи Длинныйчулок садится на корабль» (1946), «Пиппи Длинныйчулок на острове куррекурредутов» (1948).

Итак, Пиппи Длинныйчулок в 1995 году исполнилось 50 лет, и юбилей ее широко отмечали в разных странах, особенно в Швеции. Но Пиппи так и не стала взрослой, не захотела перейти в мир мелких и скучных забот.

Дорогие дети, вас вновь ожидает встреча с героиней замечательной книжки Астрид Линдгрен! Только эту героиню с 1993 года, когда книжка о ней в новом переводе появилась в издательстве «Карелия», зовут Пиппи. Зовут так, как назвала ее сама писательница и как называют ее шведские дети. Так будете называть ее и вы.

Только не забудьте поставить ударение на первом слоге: «Пиппи». Вот так!

Счастливого тебе пути к детям, дорогая Пиппи!

Людмила Брауде

ПИППИ ПОСЕЛЯЕТСЯ НА ВИЛЛЕ ВВЕРХТОРМАШКАМИ

На окраине маленького-премаленького городка был старый запущенный сад. В саду стоял старый дом, а в доме жила Пиппи Длинныйчулок. Ей было девять лет, и жила она там совершенно одна. У нее не было ни мамы, ни папы; и, собственно говоря, это было не так уж и плохо. Некому было говорить ей, что пора ложиться спать, как раз тогда, когда ей было всего веселей. И никто не заставлял ее пить рыбий жир, когда ей гораздо больше хотелось карамелек.

Когда-то у Пиппи был папа, которого она очень любила. Да, по правде говоря, у нее была и мама, но так давно, что она ее и не припомнит. Мама умерла, когда Пиппи была всего-навсего крошечной малышкой, которая лежала в колыбели и так ужасно орала, что никто просто не мог находиться поблизости. Теперь Пиппи думала, что ее мама сидит наверху, на небе, и смотрит сквозь маленькую дырочку вниз на свою дочку. И Пиппи частенько махала ей рукой и говорила:

– Не бойся! Я не пропаду!

Папу Пиппи помнила. Он был капитаном и плавал по морям-океанам, а Пиппи плавала вместе с ним на его корабле до тех пор, пока папу однажды во время шторма не сдуло ветром прямо в море и он не исчез. Но Пиппи была совершенно уверена в том, что в один прекрасный день он вернется назад. Она никак не могла поверить, что он утонул. Она верила в то, что он выплыл на берег, на остров, где полным-полно негров, и стал королем всех этих негров, и все дни напролет расхаживает по острову с золотой короной на голове.

– Моя мама – ангел, а папа – негритянский король. Не у всякого ребенка такие знатные родители, – частенько говаривала довольная собой Пиппи.

– И как только папа построит себе новый корабль, он приплывет за мной, и я стану негритянской принцессой. Тра-ля-ля! Вот будет здорово-то!

Старый дом, который стоял в саду, ее папа купил много лет тому назад. Он думал, что будет жить там с Пиппи, когда состарится и не сможет больше плавать по морям. Но вот тут-то как раз и случилась эта досадная неприятность: его сдуло ветром в море. Пиппи знала, что он непременно вернется обратно, и она прямиком отправилась домой, чтобы ждать его там. Дом назывался Вилла «Виллекулла», что значит «Вилла Вверхтормашками», или «Дом Вверхдном». Он стоял в саду, готовый к ее приезду, и ждал. В один прекрасный летний вечер она распрощалась со всеми матросами на папином корабле. Они очень любили Пиппи, а Пиппи очень любила их...

– Прощайте, мальчики, – сказала Пиппи, перецеловав их всех по очереди в лоб. – Не бойтесь за меня, я не пропаду!

Она захватила с собой с корабля маленькую обезьянку по имени господин Нильссон – ее она получила в подарок от папы – и большой чемодан, битком набитый золотыми монетами. Матросы стояли у перил и смотрели вслед Пиппи, пока она не скрылась из виду. Она шла, крепко держась на ногах и не оборачиваясь. В руке у нее был чемодан, а господин Нильссон устроился у нее на плече.

– Удивительный ребенок! – сказал один из матросов, когда Пиппи исчезла вдали, и вытер слезу.

Он был прав. Пиппи была в самом деле удивительным ребенком. А самым удивительным в ней была ее огромная сила. Она была так сильна, что во всем мире не нашлось бы полицейского, который мог бы помериться с ней силой. Она могла бы поднять даже лошадь, если бы хотела. И она этого хотела. У нее была собственная лошадь, она купила ее, уплатив одну монету из кучи своих золотых в тот самый день, когда вернулась домой на Виллу Вверхтормашками. Она всегда мечтала о собственной лошади. И теперь ее лошадь жила на веранде. Но когда Пиппи хотелось выпить там чашечку кофе после обеда, она, без лишних слов подняв лошадь на руки, выносила ее в сад.

По соседству с Виллой Вверхтормашками был другой сад и другой дом. В этом доме жили папа и мама со своими двумя милыми детишками – мальчиком и девочкой. Мальчика звали Томми, а девочку – Анника. Это были двое исключительно добрых, хорошо воспитанных и послушных детей. Томми никогда не грыз ногти и всегда делал то, о чем просила его мама. Анника никогда не скандалила, если не выполняли ее желания. И всегда выглядела очень нарядно в своих коротеньких наглаженных ситцевых платьицах, которые очень боялась запачкать. Томми и Анника так хорошо играли вдвоем в своем саду! Но им часто хотелось, чтобы еще какой-нибудь ребенок играл вместе с ними. А в те времена, когда Пиппи по-прежнему плавала по морям со своим папой, они, повиснув иногда на заборе, говорили друг другу:

– Надо же, какая глупость! Почему никто не переезжает в этот дом?! Кто-то же должен жить здесь! Кто-то, у кого есть дети!

В тот самый прекрасный вечер, когда Пиппи впервые переступила порог Виллы Вверхтормашками, Томми и Анники не было дома. Они уехали на неделю повидаться с бабушкой. И потому понятия не имели о том, что кто-то поселился в соседнем доме. А когда, стоя у калитки в первый же день после возвращения домой, они выглядывали на улицу, то по-прежнему не знали, что рядом с ними живет ребенок, с которым можно вместе играть. Как раз в ту самую минуту, когда они, стоя у калитки, думали, чем им заняться, или о том, что в этот день может случиться какая-то радость, или же о том, что этот день, наоборот, будет скучным и они ничего не смогут придумать... как раз в ту самую минуту калитка Виллы Вверхтормашками отворилась и оттуда вышла маленькая девочка. Это была самая удивительная девочка, какую когда-либо доводилось видеть Томми и Аннике. И этой девочкой была Пиппи Длинныйчулок, которая отправлялась на утреннюю прогулку. И вот как она выглядела.

Ее волосы, точь-в-точь такого же цвета, как морковка, были заплетены в две тугие косички, торчавшие в разные стороны. Нос у нее был точьв-точь как маленькая картофелинка и весь пестрел веснушками, рот до ушей – широкий-преширокий, а зубы белые. Ее платье было тоже удивительным. Пиппи сама сшила его. Предполагалось, что оно будет голубым, но голубой ткани не хватило, и Пиппи пришлось вшить то тут, то там несколько обрезков красной. На ее длинные тоненькие ножки были надеты длинные же чулки – один коричневый, другой черный. А еще на ней были черные туфли, размером вдвое больше ее ног. Эти туфли папа купил ей на вырост в Южной Америке, и Пиппи ни за что не желала надевать другие.

Но что особенно поразило Томми и Аннику и заставило их вытаращить глаза – так это обезьянка, сидевшая на плече незнакомой девочки. Это была маленькая мартышка, одетая в синие брючки, желтую курточку и белую соломенную шляпку.

Пиппи шла по улице. Он шла, ступая одной ногой по тротуару, а другой

– по мостовой. Томми и Анника смотрели ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. Через некоторое время она вернулась назад. Теперь она шла задом наперед. Для того чтобы не поворачиваться, когда придется идти обратно домой. Дойдя до калитки Томми и Анники, Пиппи остановилась. Дети молча смотрели друг на друга. Наконец Томми спросил:

– Почему ты идешь задом наперед?

– Почему я иду задом наперед? А разве мы живем не в свободной стране? Разве здесь нельзя ходить как пожелаешь? А вообще-то, если хочешь знать, в Египте все так ходят и это никому не кажется странным.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Томми. – Ты ведь не была в Египте.

– Я не была в Египте! Можешь зарубить себе на носу, что я там была. Я была везде, на всем земном шаре, и навидалась вещей куда более удивительных, чем люди, которые ходят задом наперед. Интересно, что бы ты сказал, если б я ходила на руках? Так, как ходят люди в Дальней Индии?

– Ты все врешь, – сказал Томми.

Пиппи немножко подумала.

– Да, ты прав. Я вру, – печально сказала она.

– Врать – нехорошо, – заявила Анника, осмелившаяся наконец-то открыть рот.

– Ага, врать нехорошо, – еще печальнее сказала Пиппи. – Но я иногда забываю об этом, понятно? Да и как вообще можно требовать, чтобы девочка, у которой мама – ангел, а папа – негритянский король и которая сама всю свою жизнь плавала по морям, всегда говорила бы правду? А кроме того, – добавила Пиппи, и все ее веснушчатое личико засияло, – скажу вам, что в Конго не найдется ни единого человека, который говорил бы правду. Они врут там целыми днями. Начинают с семи утра и врут, пока солнце не зайдет. Так что если меня угораздит когда-нибудь соврать, вам надо попытаться простить меня и вспомнить, что все это оттого, что я слишком долго жила в Конго. Мы ведь все-таки можем подружиться? Правда?

– Мы бы с радостью! – сказал Томми и внезапно почувствовал, что этот день наверняка будет нескучным.

– А вообще-то почему бы вам не позавтракать со мной? – спросила Пиппи.

– Да, почему бы нам этого не сделать? Пойдем, Анника?

– Да, – согласилась Анника, – пойдем сейчас же.

– Но сначала я должна представить вас господину Нильссону, – сказала Пиппи.

И тогда обезьянка, сняв шляпу, вежливо поздоровалась.

И вот они, открыв ветхую калитку Виллы Вверхтормашками, по усыпанной гравием дорожке, окаймленной старыми, поросшими мхом деревьями (до чего же хорошо на них взбираться!), прошли прямо к дому и поднялись на веранду. Там стояла лошадь и жевала овес прямо из супницы.

– А почему это у тебя на веранде лошадь? – спросил Томми.

Все лошади, которых он знал, жили в конюшнях.

– Хм, – задумчиво произнесла Пиппи. – На кухне она бы только болталась под ногами. А в гостиной ей не нравится.

Томми и Анника погладили лошадь, а потом прошли дальше в дом. Там были кухня, гостиная и спальня. Но похоже, на этой неделе Пиппи забыла, что по пятницам нужно делать уборку. Томми и Анника осторожно огляделись по сторонам – а вдруг в каком-нибудь углу сидит этот негритянский король. За всю свою жизнь они никогда не видали ни одного негритянского короля. Но в доме и следа никакого папы не было, и никакой мамы тоже, и Анника робко спросила:

– Ты живешь здесь совсем одна?

– Ясное дело, нет. Ведь со мной живут господин Нильссон и лошадь.

– Да, но я спрашиваю, есть ли у тебя тут мама и папа?

– Нет никогошеньки, – радостно ответила Пиппи.

– Но кто же говорит тебе по вечерам, когда тебе нужно ложиться спать или что-нибудь в этом роде? – спросила Анника.

– Это делаю я сама, – сказала Пиппи. – Сначала я говорю это один раз ласково, и если не слушаюсь, то говорю это еще раз уже строго, а если я все-таки не желаю слушаться, то задаю сама себе взбучку. Понятно?

Томми и Анника так и не поняли все до конца, но подумали, что, быть может, так жить вовсе не плохо. Тем временем они вышли на кухню, и Пиппи заорала:

– Здесь будут печь блины! Здесь будут жарить блины! Здесь будут кормить вкусными блинами!

И, схватив три яйца, она подбросила их высоко в воздух. Одно яйцо свалилось ей прямо на голову и разбилось, а желток потек прямо на глаза. Два же других яйца она ловко поймала в кастрюльку, где они и разбились.

– Я всегда слышала, что желтком хорошо мыть волосы, – сказала Пиппи и вытерла глаза. – Вот увидите, они сейчас начнут расти так, что только треск пойдет! Вообще-то в Бразилии все люди расхаживают с желтком в волосах. Потому-то и лысых там вовсе нет. Только однажды нашелся там старикашка, такой чокнутый. Он съел все желтки, вместо того чтобы смазать ими волосы. Вот он-то и облысел по-настоящему, и когда он показывался на улице, начиналась такая свалка, что приходилось вызывать на помощь полицию по радио.

Рассказывая все это, Пиппи умело выгребала пальцем яичную скорлупу из кастрюльки. Потом, взяв банную щетку, висевшую на стене, она стала взбивать ею жидкое тесто, да так, что только брызги по стенам полетели. Затем она вылила все, что осталось в кастрюльке, на сковородку, стоявшую на плите. Когда блин подрумянился с одной стороны, она подбросила его на сковородке чуть ли не до самого потолка, при этом блин перевернулся в воздухе. Но Пиппи тут же снова поймала его сковородкой. И когда блин был готов, она швырнула его наискосок через всю кухню, прямо на тарелку, стоявшую на столе.

– Ешьте, – закричала она, – ешьте, пока он не остыл!

Томми с Анникой стали есть, и блин показался им очень вкусным. Пиппи пригласила их подняться в гостиную. Из мебели там было лишь огромное-преогромное бюро с откидной крышкой и со множеством мелких-премелких ящичков. Открыв ящички, Пиппи показала Томми и Аннике все сокровища, которые она там хранила. Там были диковинные птичьи яйца и удивительные раковины и камешки, маленькие изящные шкатулочки, красивые зеркальца в серебряной оправе, жемчужные ожерелья и другие диковинки, что Пиппи и ее папа покупали во время своих кругосветных путешествий. Пиппи вручила каждому из своих новых друзей подарок на память. Томми получил кинжал с блестящей перламутровой ручкой, Аннике же досталась маленькая шкатулочка, крышка которой была покрыта хрупкими ракушками. В шкатулочке лежало колечко с зеленым камешком.

– А теперь берите свои подарки и идите домой, – сказала Пиппи, – чтобы вернуться завтра утром обратно. Потому что если вы не пойдете домой сейчас, вы не сможете вернуться снова. А это было бы жалко.

Томми и Анника думали так же. И они пошли домой. Мимо лошади, которая съела уже весь овес, и через калитку, ведущую к Вилле Вверхтормашками.

ПИППИ ИЩЕТ РАЗНЫЕ ВЕЩИ И ВВЯЗЫВАЕТСЯ В ДРАКУ

Наутро Анника проснулась рано. Быстро выскочив из кровати, она чуть слышно подкралась к Томми.

– Проснись, Томми, – сказала она, дернув брата за руку. – Просыпайся, пойдем к этой смешной девочке в больших туфлях!

Томми тут же проснулся.

– Я даже во сне знал: сегодня случится что-то веселое, хотя и не мог вспомнить, что именно, – сказал он, срывая с себя пижамную курточку.

Затем брат с сестрой понеслись в ванную. Они умылись и почистили зубы быстрее, чем всегда, а оделись быстро и весело. И на целый час раньше, чем ожидала мама, съехали вниз по перилам с верхнего этажа и приземлились точно у стола, накрытого к завтраку. Усевшись за стол, они закричали, что сию же минуту желают получить свой горячий шоколад.

– А что вы будете делать? – спросила мама. – Куда вы так спешите?

– Мы пойдем к новенькой девочке в соседний дом, – сказал Томми.

– Может, мы останемся там на целый день, – добавила Анника.

В то утро Пиппи как раз пекла пряники.

Она замесила целую гору теста и вывалила его на пол кухни.

– Потому что, – сказала Пиппи своей маленькой обезьянке, – разве управишься на одной доске для теста, если нужно выпечь самое меньшее пятьсот пряников?

И вот она, лежа на полу, старательно вырезала пряники в форме сердечка.

– Перестань влезать в тесто, господин Нильссон, – раздраженно сказала она в ту самую минуту, когда в дверь позвонили.

Вскочив с пола, Пиппи открыла дверь. Девочка была с ног до головы обсыпана мукой и походила на мельника. И когда она стала сердечно трясти руки Томми и Аннике, их всех окутало мучное облако.

– Молодцы, что заглянули ко мне, – сказала она и отряхнула передник, так что новое облако муки осыпалось на детей и попало им в горло. Томми и Аннике досталось столько муки, что они закашлялись.

– Что ты делаешь? – спросил Томми.

– Ха, если я скажу, что очищаю трубу от сажи, ты мне все равно не поверишь, – ответила Пиппи. – Не такой уж ты простак! Ясное дело, что я пеку пряники. Но скоро я кончу. Посидите пока на дровяном ларе.

О, Пиппи умела работать быстро! Томми и Анника сидели на дровяном ларе и смотрели, как она раскатывает тесто, и как кидает пряники на противни, и как швыряет противни в духовку. Им казалось, что они сидят почти что в кино.

– Готово! – наконец сказала Пиппи и снова с шумом захлопнула дверцу духовки за последними противнями.

– Что мы теперь будем делать? – поинтересовался Томми.

– Не знаю, что вы собираетесь делать, – сказала Пиппи. – Я-то не собираюсь бить баклуши. Я – искалыцица вещей, а у них и минутки свободной не бывает.

– Ты сказала, что ты... Кто, кто ты?

– Искалыцица вещей.

– А что это такое? – спросил Томми.

– Ну, та, что разыскивает разные вещи! Кем же еще она может быть! – ответила Пиппи, сметая в небольшую кучку всю муку, рассыпанную по полу.

– Весь мир битком набит разными вещами, и просто необходимо, чтобы кто-нибудь их искал. Именно этим искалыцики вещей и занимаются.

– А что это за вещи? – поинтересовалась Анника.

– О, всякие разные, – сказала Пиппи. – Слитки золота, и страусовые перья, и дохлые крысы, и маленькие-премаленькие гайки, и многое другое в том же роде.

Такое занятие показалось Томми и Аннике крайне интересным, и им тоже захотелось стать искалыциками вещей. Правда, Томми сказал, что надеется найти слиток золота, а не маленькуюпремаленькую гайку.

– Посмотрим, что нам попадется, – сказала Пиппи. – Всегда ведь что-нибудь да найдешь. Но надо торопиться, пока не явятся какие-нибудь другие искалыцики вещей и не расхватают все золотые слитки, какие только есть в здешних местах.

Трое искалыциков вещей тут же двинулись в путь. Они решили, что лучше всего начать поиски вокруг окрестных домов. Ведь Пиппи сказала: можно, ясное дело, найти малюсенькую гайку и далеко-далеко в лесной чаще. Но уж лучшие-то вещи, во всяком случае, валяются почти всегда поблизости от тех мест, где живут люди.

– Хотя, – добавила она, – бывает и наоборот. Помню, как однажды я искала вещи в джунглях на острове Борнео. И вот как раз в самой глухой чаще первобытного леса, куда ни разу не ступала нога человека, – как вы думаете, что я нашла? Настоящую аккуратненькую деревянную ногу. Я отдала ее после одному одноногому старичку. И он сказал, что такую ногу ни за какие деньги не купишь.

Томми и Анника не спускали глаз с Пиппи, чтобы хорошенько присмотреться к тому, как должен вести себя настоящий искалыцик вещей. А Пиппи меж тем бегала от одной обочины дороги к другой и, прикрывая рукой глаза, все искала и искала. Иногда она ползала на коленях и, сунув руки между рейками забора, разочарованно говорила:

– Ну и ну! Мне казалось, я точно видела золотой слиток.

– А правда, можно брать все, что найдешь? – полюбопытствовала Анника.

– Да. Все, что валяется на земле.

Чуть поодаль перед своим домом в зеленой траве лежал и спал какой-то пожилой господин.

– Вот, к примеру, он как раз и лежит на земле, давайте-ка найдем его да и заберем с собой! – заявила Пиппи.

Томми и Анника страшно перепугались.

– Нет, нет, Пиппи, мы не можем забрать дяденьку, так дело не пойдет,

– сказал Томми. – Да и зачем он нам вообще?

– Зачем он нам? Он бы нам здорово пригодился! Мы могли бы посадить его в маленькую клетку вместо кролика и кормить листьями одуванчиков. Но если не хотите, не надо. Хотя меня бесит, что вдруг явится какой-нибудь другой искалыцик вещей и стащит его.

Они пошли дальше. Внезапно Пиппи издала дикий вопль.

– Ничего подобного я в жизни своей не видела! – орала она, вытаскивая из травы старую заржавленную жестянку. – Вот везуха так везуха! Жестянок никогда не бывает слишком много!

Томми, чуть недоверчиво поглядев на жестянку, сказал:

– А на что она нужна?

– Да на многое. Во-первых, в нее можно сложить пряники. И тогда она станет такой уютной Жестянкой С Пряниками. Во-вторых, можно не складывать в нее пряники. Тогда она станет Жестянкой Без Пряников. И, ясное дело, хотя она уже не будет такой уютной, но она тоже пригодится...

Она оглядела со всех сторон жестянку, которая и впрямь была вся заржавелая, да к тому же в донышке у нее виднелась дырка.

– Похоже, при ближайшем рассмотрении, что это Жестянка Без Пряников,

– задумчиво сказала она. – Зато ее можно нахлобучить на голову и представить себе, что вокруг тебя – темная ночь.

Пиппи так и сделала. С банкой на голове, словно маленькая жестяная башня, прошествовала она, не останавливаясь, по всему кварталу, пока не наткнулась животом на ограду из стальной проволоки и не повисла на ней. Раздался страшный шум, когда жестянка ударилась о землю.

– Вот видите, – сказала Пиппи, снимая жестянку с головы. – Не будь на мне этой банки, я бы упала лицом вниз и разбилась вдребезги.

– Да, но без этой жестянки ты бы никогда не наткнулась на стальную проволоку, – сказала Анника.

Однако не успела она договорить до конца, как снова раздался дикий вопль. Это Пиппи, ликуя, подняла с земли катушку из-под проволоки.

– Вот везуха! Похоже, у меня сегодня счастливый день, – сказала она.

– Из такой маленькой, хорошенькой катушки от проволоки можно выдувать мыльные пузыри или повесить ее на шнурке на шею, вот будет роскошное ожерелье! Пойду домой и сейчас же все это сделаю!

Но в тот же миг поблизости отворилась калитка виллы и оттуда выбежал мальчик. Вид у него был страшно испуганный, да и не удивительно. Ведь за ним буквально по пятам мчались пятеро ребятишек. Вскоре они догнали его, прижали к штакетнику и тут все вместе обрушились на беднягу. Всей оравой стали они лупить его, пытаясь нокаутировать. Он плакал и закрывал лицо руками, стараясь защититься.

– Бей его, ребята! – кричал самый большой и самый сильный из мальчишек. – Не будет больше таскаться на нашу улицу!

– Ой! – воскликнула Анника. – Ведь они Вилле лупят! Вот негодяи!

– Это все противный Бенгт виноват! Ему бы только драться, – сказал Томми. – Да еще пятеро против одного! Вот трусы!

Подойдя к мальчикам, Пиппи постучала указательным пальцем в спину Бенгта.

– Эй, ты, привет! – поздоровалась она. – Уж не собираетесь ли вы немедленно сделать пюре из малыша Вилле, набросившись на него впятером?

Обернувшись, Бенгт увидел девочку, которую никогда раньше не встречал. Совершенно незнакомую девчонку, осмелившуюся тыкать в него пальцем. Сначала он от удивления разинул рот, но тут же лицо его расплылось в широкую ухмылку.

– Ребята, – сказал он, – а, ребята! Бросьте Вилле и гляньте лучше на эту девчонку. Вот так девчонка! Девчонка всех времен и народов!

Он ударил себя по коленям и расхохотался. В один миг все мальчишки сгрудились вокруг Пиппи, все, кроме Вилле, который, вытерев слезы, осторожно отошел от забора и встал рядом с Томми.

– Видали, какие у нее волосы? Ну чистый огонь! А какие туфли! – продолжал Бенгт. – Нельзя ли мне одолжить одну? Хочу выйти в море, поплавать на лодке, да лодки-то у меня и нету.

Затем он вцепился в одну из косичек Пиппи, но тут же заявил:

– Ой, я обжегся!

И все пятеро мальчишек, окружив Пиппи, стали прыгать и кричать:

– Рыжий, красный, черт опасный! Рыжий, красный, черт опасный!

Пиппи стояла в середине кружка и, как всегда, ласково улыбалась. А Бенгт-то надеялся, что она разозлится или заплачет, по крайней мере выкажет страх. Когда же ничего из этого не вышло, он толкнул ее.

– Сдается мне, ты не очень-то обходителен с дамами, – сказала Пиппи. И она подняла его высоко-высоко своими сильными руками, и понесла

прямо к растущей поблизости березе, и подвесила его на ветке поперек туловища. Затем, схватив следующего мальчишку, она подвесила его на другой ветке. Еще одного она посадила на столбик калитки перед домом, а четвертого перебросила через забор, так что он плюхнулся на клумбу с цветами. Последнего же из драчунов она усадила в маленькую игрушечную тележку, стоявшую на дороге. Затем Пиппи с Томми и Анникой поглядели немного на мальчишек, которые совершенно онемели от изумления. И Пиппи сказала:

– Эх вы, слабаки! Впятером набрасываетесь на одного мальчика. Это все от трусости. А потом еще толкаете маленькую беззащитную девочку. Фу, какие вы паршивцы! А теперь пошли домой, – сказала она Томми и Аннике.

Обратившись же к Вилле, пообещала:

– Пусть только попробуют поколотить тебя еще хоть раз! Можешь сказать мне.

А Бенгту, сидевшему на верхушке дерева и не смевшему шевельнуться, она сказала:

– Если ты хочешь еще что-нибудь добавить о моих волосах или о моих туфлях, давай сейчас же, пользуйся случаем, пока я не ушла домой.

Но Бенгту было больше нечего сказать о башмаках Пиппи и даже о ее волосах. Пиппи, взяв жестянку в одну руку, а катушку от проволоки в другую, пошла домой в сопровождении Томми и Анники.

Когда они пришли в сад, она сказала:

– Милые вы мои, вот досада! Я нашла две такие шикарные вещи, а вам ничего не досталось. Придется вам еще немного поискать. Томми, почему бы тебе не заглянуть в дупло этого старого дерева? Ведь старые деревья – одно из самых лучших мест для искалыцика вещей.

Томми объяснил, что ему не кажется, будто он и Анника вообще когда-нибудь что-либо найдут, но в угоду Пиппи сунул руку в дупло древесного ствола.

– Надо же! – удивленно произнес он и вытащил руку из дупла. В ладони у него была зажата чудесная записная книжечка в кожаном переплете. В специальном футлярчике виднелась маленькая серебряная ручка.

– Ну и ну! – сказал Томми.

– Видишь, – заметила Пиппи. – На свете нет ничего лучше, чем быть искалыциком вещей. И просто удивительно, что не так уж много людей занимается поисками вещей. Столярами, сапожниками и трубочистами они могут стать запросто, это пожалуйста, сколько угодно, а вот искалыциками вещей

– это нет, это, видите ли, им не подходит!

И, обратившись к Аннике, добавила:

– Почему бы тебе не пошарить в этом старом пне? Практически всегда в старых пнях находишь какие-то вещи.

Анника сунула руку в дупло старого пня и почти в ту же самую минуту нашла яркое коралловое ожерелье. Она и Томми были страшно ошарашены и долго стояли разинув рот. А потом решили, что теперь-то уж они каждый день будут искать всякие вещи.

Пиппи, которая накануне встала посреди ночи и играла в мяч, внезапно почувствовала, что хочет спать.

– Кажется, мне надо пойти и немного прикорнуть. Не можете ли вы проводить меня и подоткнуть мне одеяло?

Сидя на краю кровати и снимая туфли, она задумчиво посмотрела на них и сказала:

– Ему, видите ли, хочется выйти в море и поплавать в лодке! Ну, этому Бенгту. Хм! – Она презрительно фыркнула. – Я научу его ходить на веслах, да, я! В следующий раз!

– Скажи, Пиппи, – почтительно произнес Томми, – почему у тебя такие огромные туфли?

– Чтоб я могла вертеть пальцами! Ну что, съел? – ответила она и улеглась в кровать.

Она всегда спала положив ноги на подушку и сунув голову под одеяло.

– Так спят в Гватемале, – заверила она. – И это единственный, самый правильный способ спанья. Когда так лежишь, можно двигать пальцами даже во сне.

– А вы можете уснуть без колыбельной песенки? – продолжала она. – Я так должна всегда попеть себе немного перед сном, а не то я глаз не сомкну.

И Томми с Анникой тут же услыхали, как она что-то бормочет под одеялом. Это Пиппи пела, навевая себе сон. Тихо и осторожно вышли они, крадучись, из комнаты, чтобы не помешать Пиппи. Остановившись в дверях, они обернулись и бросили последний взгляд на кровать. Но увидели лишь ноги Пиппи, покоившиеся на подушке.

Она лежала в кровати и старательно вертела пальцами.

А Томми с Анникой вприпрыжку побежали домой. Анника крепко сжимала в руке коралловое ожерелье.

– Все-таки странно! – сказала она. – Томми, ты, верно, не... ты не думаешь, что Пиппи заранее подложила эти вещички в дупло дерева и старого пня?

– Откуда мне знать? – ответил Томми. – Ведь никогда ничего не известно, когда имеешь дело с Пиппи.

ПИППИ ИГРАЕТ В ПЯТНАШКИ С ПОЛИЦЕЙСКИМИ

В маленьком городке вскоре всем стало известно, что девочка девяти лет совершенно одна живет на Вилле Вверхтормашками. Городские тети и дяди считали это совершенно немыслимым. Ведь у всех детей должен быть кто-то, кто бы за них отвечал, и все дети должны ходить в школу и учить таблицу умножения. И потому-то все тети и дяди постановили, что маленькая девочка с Виллы Вверхтормашками должна быть немедленно определена в детский дом.

В один прекрасный день Пиппи пригласила к себе после обеда Томми и Аннику на чашечку кофе с пряниками. Она поставила чашечки с кофе прямо на крыльцо веранды. Было так солнечно и красиво, а все цветы в саду у Пиппи благоухали. Господин Нильссон карабкался вверх-вниз по перилам веранды. А лошадь время от времени высовывала с веранды морду, чтобы и ее пригласили отведать пряников.

– До чего же все-таки чудесно жить на свете, – сказала Пиппи, вытягивая во всю длину ноги.

Как раз в эту минуту в калитку вошли двое полицейских в форме.

– Ой! – воскликнула Пиппи. – Выходит, у меня сегодня снова счастливый день. Полицейские – самое лучшее на свете из всего, что я знаю. Кроме киселя из ревеня.

И она пошла навстречу полицейским. Лицо ее сияло от восторга.

– Так это ты – та самая девочка, которая поселилась на Вилле Вверхтормашками? – спросил один из полицейских.

– Вовсе нет, – ответила Пиппи. – Я – маленькая-премаленькая тетушка, которая живет на третьем этаже совсем на другом конце города.

Она ответила так только потому, что хотела немножко пошутить с полицейскими. Но им ее слова вовсе не показались забавными. Они сказали, что нечего, мол, острить. И тут же сообщили, что добрые люди в этом городе устроили так, чтобы она получила место в детском доме.

– А у меня уже есть место в детском доме, – заявила Пиппи.

– Что ты говоришь, разве тебя уже пристроили? – спросил один из полицейских. – Где находится этот детский дом?

– Здесь, – гордо ответила Пиппи. – Я – ребенок, а это мой дом, значит, это и есть ребячий, то есть детский дом. И места у меня здесь хватает.

– Дорогой ребенок, – сказал полицейский улыбаясь, – ты не поняла. Тебе надо пойти в настоящий детский дом, где кто-то будет за тобой присматривать.

– А можно брать с собой лошадей в ваш детский дом? – поинтересовалась Пиппи.

– Нет, конечно, нельзя, – ответил полицейский.

– Верно, так я и думала, – мрачно изрекла Пиппи. – Ну, а обезьянок?

– Конечно нет, сама понимаешь.

– Ага, – сказала Пиппи. – Тогда поищите детей для вашего детского дома где-нибудь в другом месте. Я переселяться туда не собираюсь.

– Да, но разве ты не понимаешь, что тебе надо ходить в школу?

– А зачем мне ходить в школу?

– Чтобы научиться разным разностям.

– Каким еще разностям? – удивилась Пиппи.

– Всяким разным, – сказал полицейский, – целой куче полезных вещей, например таблице умножения.

– Я девять лет прекрасно обходилась без всякой долбицы помножения, – заявила Пиппи. – Обойдусь, верно, и дальше.

– Да, но подумай, как грустно оставаться такой невеждой. Представь себе: когда-нибудь ты вырастешь и, быть может, кто-нибудь спросит тебя, как называется столица Португалии, а ты не сможешь ответить.

– Конечно, смогу, – возразила Пиппи. – Только я отвечу так: "Если тебе до смерти охота узнать, как называется столица Португалии, то, пожалуйста, напиши прямо в Португалию и спроси! "

– Но не кажется ли тебе, что это грустно – не знать самой?

– Возможно, – ответила Пиппи. – Я, верно, не смогу заснуть по вечерам и буду все время думать: как все-таки называется столица Португалии? Но ведь нельзя же вечно веселиться, – добавила Пиппи и прошлась разок на руках. – Вообще-то я была в Лиссабоне с папой, – продолжала она, то выпрямляясь, то стоя вниз головой, потому что могла болтать и в этой позе.

Но тут один из полицейских сказал: пусть, мол, Пиппи не думает, будто ей позволят делать то, чего она сама желает. Ей велено идти с ними в детский дом, и все тут.

Подойдя к Пиппи, он схватил ее за руку. Но Пиппи мгновенно вырвалась, легонько хлопнула его по спине и крикнула: «Ты пятна!» И не успел он глазом моргнуть, как она одним прыжком очутилась на перилах веранды. Подтянувшись несколько раз на руках, она оказалась наверху, на балконе, расположенном над верандой. Полицейским не хотелось карабкаться следом за ней тем же путем. Поэтому они ворвались в дом и помчались вверх по лестнице на последний этаж. Но когда они выскочили на балкон, Пиппи была уже на полпути к крыше. Она карабкалась по черепице так, словно сама была обезьянкой. Миг – и она уже стоит на коньке крыши, а оттуда ловко прыгает вверх на дымовую трубу. Внизу на балконе полицейские рвут на себе волосы, а на лужайке Томми и Анника, задрав головы вверх, смотрят на Пиппи.

– До чего же весело играть в пятнашки! – кричала Пиппи. – И какие вы добрые, что пришли сюда! Сразу видно, что сегодня у меня счастливый день!

Поразмыслив немного, полицейские пошли за лестницей, которую прислонили к стене дома. Потом они полезли наверх, один – впереди, другой – позади, чтобы поймать и спустить вниз Пиппи. Но вид у них был чуть испуганный, когда они взобрались к Пиппи.

– Не бойтесь! – орала Пиппи. – Это ничуть не опасно! А только страшно весело!

Когда полицейские были уже на расстоянии двух шагов от Пиппи, она быстро спрыгнула вниз с дымовой трубы и, хохоча, побежала вдоль конька крыши к другой стене. Там на расстоянии нескольких метров от стены стояло дерево.

– Теперь я ныряю вниз! – закричала Пиппи и прыгнула прямо в зеленеющую крону дерева. Повиснув на ветке, она некоторое время раскачивалась взад-вперед, а потом рухнула на землю. Ринувшись стрелой к противоположной стене, она убрала лестницу.

Полицейские были неприятно удивлены, когда Пиппи спрыгнула вниз. Но еще более неприятно они были удивлены, когда сами собрались спуститься вниз по лестнице. Сначала они страшно рассердились и закричали, чтобы Пиппи, которая, стоя внизу, смотрела на них, приставила к крыше лестницу, иначе они ей покажут, где раки зимуют.

– Почему вы такие сердитые! – упрекнула полицейских Пиппи. – Мы ведь только играем в пятнашки, значит, мы друзья!

Полицейские немного подумали, а под конец один из них смущенно сказал:

– Эй, послушай, не будешь ли ты так добра приставить к крыше лестницу, чтобы мы могли спуститься вниз?

– Ясное дело, буду, – ответила Пиппи и мгновенно приставила лестницу к крыше. – А теперь мы можем выпить по чашечке кофе и приятно провести время вместе?

Но до чего же, право, коварны эти полицейские! Лишь только они спустились на землю, как тут же кинулись на Пиппи с криком:

– Сейчас ты у нас получишь, противная девчонка!

Но тут Пиппи сказала:

– Нет у меня больше времени с вами играть. Хотя, признаюсь, это было весело.

И, крепко схватив за пояса обоих полицейских, понесла их по садовой дорожке и вынесла через калитку на дорогу. Там она посадила их на землю, и прошло довольно много времени, прежде чем они пришли в себя и смогли пошевелиться.

– Подождите минутку! – закричала Пиппи и помчалась на кухню.

Выйдя из сада с несколькими пряниками в форме сердечек в руках, она дружелюбно сказала:

– Хотите попробовать? Наверное, ничего, что они немножко подгорели.

Потом она вернулась к Томми и Аннике, которые так и стояли, вытаращив глаза и не переставая удивляться. А полицейские поспешили обратно в город и доложили там всем тетям и дядям, что Пиппи, по всей вероятности, не совсем подходящий экземпляр для детского дома. Они ни словом не обмолвились о том, что побывали у нее на крыше. А тетям и дядям показалось, что, пожалуй, лучше всего оставить Пиппи в покое, пусть живет на Вилле Вверхтормашками. Ну а уж если ей захочется пойти в школу, то пусть сама и улаживает это дело.

Пиппи с Томми и Анникой отлично провели послеобеденное время. Они продолжили прерванный пир. Они пили кофе, и Пиппи одна съела четырнадцать пряников, а потом сказала:

– По мне, эти полицейские вовсе не экстракласс! Нет уж! Слишком много они болтали о детском доме, и о помножении, и о Лиссабоне.

После этих слов она на руках вынесла из дома лошадь, и дети, все трое, стали ездить на ней верхом. Анника сначала боялась и не хотела, но, увидев, как веселятся Пиппи и Томми, позволила Пиппи и себя посадить на спину лошади. И лошадь бегала трусцой вокруг дома, по всему саду, и Томми пел: "Вот шведы шагают и трубы гремят!.. "

Когда вечером Томми с Анникой залезли в свои кроватки, Томми сказал:

– Анника, верно, здорово, что Пиппи поселилась рядом с нами?

– Ясное дело, здорово, – ответила Анника.

– Я даже не могу вспомнить, во что мы играли до того, как она переехала сюда. А ты помнишь?

– Помнится, мы играли в крокет и всякие другие игры в этом же роде, – сказала она. – Но мне кажется, что с Пиппи куда веселее. Да еще с лошадьми и мартышками!

ПИППИ ИДЕТ В ШКОЛУ

Томми и Анника, разумеется, ходили в школу. Каждый день в восемь часов утра они, взявшись за руки, пускались в путь с учебниками под мышкой.

В это время Пиппи большей частью чистила свою лошадь или надевала на господина Нильссона его маленький костюмчик. Или же занималась утренней гимнастикой, которая заключалась в том, что она, вытянувшись в струнку, вставала на пол и прыгала ровно 43 раза на одном месте. После этого она обычно садилась на кухонный стол и в тишине и покое выпивала большую чашку кофе и съедала бутерброд с сыром.

А Томми с Анникой по пути в школу с тоской смотрели на Виллу Вверхтормашками. Гораздо охотней они шли бы туда играть с Пиппи. Но если бы Пиппи, по крайней мере, ходила в школу, все было бы, наверно, несколько иначе.

– Подумать только, как нам было бы весело, если бы мы все вместе возвращались из школы, – сказал Томми.

– Да, но для этого надо было бы и ходить туда вместе, – поправила брата Анника.

Чем больше они об этом думали, тем печальней им становилось оттого, что Пиппи не ходит в школу. В конце концов они решили попытаться уговорить Пиппи пойти в школу.

– Ты даже представить себе не можешь, какая добрая наша фрекен! – схитрил однажды Томми, когда, хорошенько выучив уроки, он и Анника пришли после полудня на Виллу Вверхтормашками.

– Если бы ты знала, как весело в школе! – уверяла подругу Анника. – Я бы просто рехнулась, если бы мне не позволили туда ходить.

Сидя на скамеечке, Пиппи мыла ноги в лоханке. Ничего не ответив, она только повертела немного пальцами ног, так что вода брызнула во все стороны.

– И там вовсе не надо быть очень долго, – продолжал Томми. – Только до двух часов.

– Ага, зато потом у тебя и рождественские, и пасхальные, и летние каникулы, – добавила Анника.

Пиппи задумчиво кусала большой палец ноги, по-прежнему не говоря ни слова. Внезапно она решительно выплеснула всю воду из лоханки на пол кухни так, что у господина Нильссона, сидевшего немного поодаль и игравшего с зеркальцем, совершенно промокли брючки.

– Это – несправедливо! – заявила Пиппи, совершенно не обращая внимания на господина Нильссона, впавшего в страшное отчаяние из-за промокших насквозь брючек. – Это – абсолютно несправедливо! Я этого не потерплю!

– Чего не потерпишь? – поинтересовался Томми.

– Через четыре месяца Рождество и у вас будут каникулы. А что будет у меня?

Голос Пиппи звучал печально.

– Никаких рождественских каникул, никаких даже самых коротких рождественских каникул, – жалобно сказала она. – С этим надо кончать. С завтрашнего дня я начинаю ходить в школу.

Томми и Анника захлопали от восторга:

– Ура! Тогда мы ждем тебя у наших ворот в восемь часов утра.

– Ну уж нет! – возразила Пиппи. – Идти в школу так рано я не могу. И вообще я, пожалуй, поеду в школу верхом.

Сказано – сделано. Ровно в десять часов утра на другой день Пиппи спустила свою лошадь вниз с веранды, а через час все жители маленького городка бросились к окнам, чтобы взглянуть на лошадь, которая скакала бешеным галопом. Мало сказать, скакала. На самом деле лошадь неслась во весь опор. Хотя лошадь была тут совершенно ни при чем. Дело в том, что Пиппи просто-напросто спешила в школу. Ужасающим, бешеным галопом ворвалась она на школьный двор, на всем скаку соскочила с лошади и привязала ее к дереву. Затем, войдя в школу, она с таким страшным грохотом отворила дверь в класс, что Томми и Анника, а также их славные школьные товарищи буквально подскочили с испугу на скамейках.

– Привет, приветик! – заорала Пиппи, махая своей огромной шляпой. – Успела я к помножению?

Томми и Анника рассказали своей фрекен, что в класс придет новая девочка, которую зовут Пиппи Длинныйчулок. А фрекен тоже слыхала разговоры о Пиппи в маленьком городке. И поскольку это была очень добрая и очень славная фрекен, она решила сделать все, чтобы Пиппи понравилось в школе.

Пиппи, не дожидаясь, пока ее пригласят, бросилась на свободную скамейку. Но фрекен не обратила внимания на бесцеремонность новенькой и только очень ласково сказала:

– Добро пожаловать в школу, маленькая Пиппи! Надеюсь, тебе здесь понравится и ты многому научишься.

– Ага, а я надеюсь, что у меня будут рождественские каникулы, – заявила Пиппи. – Поэтому я и пришла сюда. Справедливость прежде всего!

– Если ты сначала скажешь мне твое полное имя, – попросила фрекен, – я запишу тебя в школу.

– Меня зовут Пиппилотта Виктуалия Рульгардина Крусмюнта Эфраимсдоттер Длинныйчулок. Я дочь капитана Эфраима Длинныйчулок, который раньше был грозой морей, а теперь – негритянский король. Собственно говоря, Пиппи – это мое уменьшительное имя, так как папа считал, что имя Пиппилотта произносить очень долго.

– Вот как, – сказала фрекен, – ну тогда мы тоже будем называть тебя Пиппи. Ну а что, если мы сейчас чуточку проверим твои знания? – продолжала она. – Ты ведь большая девочка и коечто уже, верно, знаешь. Может, мы начнем с арифметики? Ну, Пиппи, ты можешь мне сказать, сколько будет 7 плюс 5?

Пиппи удивленно и недовольно взглянула на нее, а потом сказала:

– Нет уж, если ты сама этого не знаешь, не думай, что я собираюсь тебе подсказывать!

Все дети в ужасе смотрели на Пиппи. А фрекен объяснила ей, что так отвечать в школе – нельзя. Нельзя говорить фрекен «ты», надо обращаться к ней: «фрекен».

– Простите, пожалуйста, – с раскаянием сказала Пиппи. – Я этого не знала. Больше я не буду так говорить.

– Хочу надеяться, что нет, – согласилась фрекен. – Тогда я тебе подскажу, что 7 плюс 5 будет 12.

– Надо же, – удивилась Пиппи. – Ведь ты сама это знаешь, чего ж ты меня тогда спрашиваешь? Ой, какая же я дуреха, ведь я снова сказала тебе «ты». Простите, – извинилась она и сильно дернула себя саму за ухо.

Фрекен решила сделать вид, будто ничего не случилось. Она продолжала:

– Ну, Пиппи, как по-твоему, сколько будет 8 плюс 4?

– Примерно 67, – решила Пиппи.

– Конечно, нет, – сказала фрекен, – 8 плюс 4 будет 12.

– Э, нет, моя милая старушенция, так дело не пойдет, – сказала Пиппи.

– Ты сама совсем недавно сказала, что 7 плюс 5 будет 12. Какой ни на есть, а порядок должен же быть даже в школе. И вообще, если ты в таком телячьем восторге от всех этих глупостей, почему не засадишь саму себя в угол и не посчитаешь? Почему ты не оставишь нас в покое, чтобы мы могли поиграть в пятнашки? Нет, ну надо же, теперь я снова говорю «ты»! Но не можете ли вы простить меня только в этот последний раз? А я уж попытаюсь получше удержать это в памяти.

Фрекен сказала, что она так и сделает. Но она решила, что нет смысла даже пытаться просить Пиппи еще что-нибудь сосчитать. Вместо нее она стала спрашивать других детей.

– Томми, – сказала она. – Ты можешь ответить мне на такой вопрос: если у Лизы 7 яблок, а у Акселя – 9, сколько яблок у них вместе?

– Да, да, скажи ты, Томми, – вмешалась Пиппи. – И заодно можешь ответить мне на такой вопрос: если у Лизы заболел живот, а у Акселя еще сильнее заболел живот, кто в этом виноват и где они свистнули яблоки?

Фрекен попыталась сделать вид, будто она ничего не слышала, и обратилась к Аннике:

– Ну, Анника, вот тебе пример: Густав был на экскурсии со своими школьными товарищами. У него была 1 крона, а когда он вернулся домой, у него осталось 7 эре. Сколько денег он истратил?

– Это еще зачем? – воскликнула Пиппи. – А я вот хочу знать, почему он так транжирил деньги, и купил ли он на них лимонаду, и вымыл ли он хорошенько уши, перед тем как уйти из дому?

Фрекен решила прекратить занятия арифметикой. Она подумала, что, быть может, Пиппи больше понравится чтение. Поэтому она вытащила маленькую красивую картинку, на которой был нарисован еж. Перед мордочкой ежа была написана буква "е".

– Ну, Пиппи, сейчас ты увидишь что-то забавное, – быстро сказала она,

– ты видишь здесь е-е-е-е-е-е-ежика. А эта буковка перед е-е-е-е-е-ежиком читается "е".

– Вот уж никогда бы не подумала, – заявила Пиппи. – Мне кажется, что буква "е" – какаято закорючка с запятой внизу и с двумя капельками мушиного дерьма наверху. Но мне хотелось бы знать, что общего может быть у ежа с мушиным дерьмом?

Фрекен достала следующую картинку, на которой была изображена змея, и объяснила Пиппи, что буква перед ней называется "з".

– Кстати, о змеях, – сказала Пиппи, – я никогда не забуду гигантского змея, с которым однажды билась в Индии. Верьте не верьте, это был такой кошмарный змей! Четырнадцать метров длиной и злющий, как шмель. И каждый день он сжирал пять штук индийцев, а на десерт двух маленьких детей. А один раз он приполз ко мне и хотел съесть на десерт меня, уже обвился вокруг меня – крах-х-х... Но «смеется тот, кто смеется последним», – сказала я и как дам ему по башке – бум, – и тут он как зашипит – уйуйуйуйуйч... И тут я как дам ему еще раз – бум... И он тут же и сдох. Вот как, стало быть, это буква "з", ну просто удивительно!

Пиппи необходимо было немного перевести дух. А учительница, которая уже подумывала, что Пиппи – скандальный и трудный ребенок, предложила, чтобы весь класс вместо чтения занялся рисованием.

«Наверняка Пиппи тоже будет спокойно сидеть и рисовать», – подумала фрекен. И, вынув бумагу и карандаши, она раздала их детям.

– Рисуйте что хотите, – сказала она и, сев возле кафедры, начала проверять тетради. Через некоторое время она подняла глаза, чтобы посмотреть, как дети рисуют. Но все сидели за партами и смотрели на Пиппи, лежавшую на полу и рисовавшую в свое удовольствие.

– Но, Пиппи, – нетерпеливо спросила учительница, – почему ты не рисуешь на бумаге?

– А я ее изрисовала уже всю давным-давно, да и лошади моей никак не поместиться на этой маленькой бумажонке, – ответила Пиппи. – Сейчас как раз я рисую переднюю ногу лошади, но когда доберусь до хвоста, мне, верно, придется выйти в коридор.

Некоторое время фрекен напряженно размышляла.

– А что, если нам вместо рисования спеть небольшую песенку! – предложила она.

Все дети поднялись и встали за партами, все, кроме Пиппи, по-прежнему лежавшей на полу.

– Пойте вы, а я немножко отдохну. Слишком много учености – вредно. Самый здоровенный громила от этого заболеет.

Но тут терпение фрекен окончательно лопнуло. Она велела детям выйти на школьный двор, потому что она хочет поговорить с Пиппи наедине.

Когда фрекен и Пиппи остались одни, Пиппи поднялась с пола, подошла к кафедре и сказала:

– Знаешь, что я думаю, фрекен, чертовски весело было прийти сюда и посмотреть, как тут у вас. Но не думаю, чтоб я очень рвалась снова ходить в эту школу. А с рождественскими каникулами я как-нибудь разберусь. Слишком уж много тут всяких яблок, и ежей, и змеев, и всякой всячины! У меня просто голова пошла кругом. Надеюсь, фрекен, ты не очень из-за этого огорчишься?

Но тут фрекен сказала: она, конечно, огорчилась, а больше всего из-за того, что Пиппи не хочет даже попытаться вести себя как следует. И что ни одной девочке, которая ведет себя так, как Пиппи, не разрешают ходить в школу, даже если она очень этого захочет.

– Разве я плохо себя вела? – страшно удивилась Пиппи. – Вот тебе и раз, я и сама этого не знала! – с горестным видом сказала она.

Ни у кого на свете не бывает такого горестного вида, как у Пиппи, когда она огорчена. Она молча постояла, а спустя некоторое время дрожащим голосом сказала:

– Понимаешь, фрекен, когда у тебя мама – ангел, а папа – негритянский король, а ты плавала по морям всю свою жизнь, то откуда же тебе знать, как вести себя в школе среди всех этих яблок и ежей?

Тогда фрекен сказала, что она это понимает и больше не огорчается из-за Пиппи. И что Пиппи, пожалуй, сможет вернуться обратно в школу, когда станет немного старше. И тогда Пиппи, вся сияя от радости, сказала:

– Мне кажется, ты чертовски добрая, фрекен. А это тебе в подарок от меня!

Пиппи вытащила из кармана маленький изящный золотой колокольчик и поставила его на кафедру. Фрекен сказала, что не может принять от Пиппи такую дорогую вещь. Но Пиппи возразила:

– Ты должна его принять! А не то я снова приду сюда завтра. Веселенький будет спектакль!

Затем Пиппи вылетела на школьный двор и прыгнула на лошадь. Все дети столпились вокруг нее, чтобы погладить лошадь и увидеть, как Пиппи отправляется в путь.

– К счастью, я знаю, какие бывают школы в Аргентине, – с чувством собственного превосходства сказала Пиппи и посмотрела на детей сверху вниз. – Вот бы вам туда! Пасхальные каникулы начинаются там через три дня после окончания рождественских, а когда кончаются пасхальные, остается всего три дня до летних. Летние каникулы кончаются первого ноября, а потом, ясное дело, остается всего ничего до одиннадцатого ноября, когда снова начинаются рождественские каникулы. Но приходится с этим мириться, потому что, во всяком случае, никаких уроков все равно не задают. В Аргентине вообще строжайше запрещено учить уроки. Иногда случается, что какой-нибудь аргентинский ребенок прокрадывается тайком в шкаф и, сидя там, учит уроки. Но горе ему, если мама ребенка его там засечет. Арифметики у них в школах вообще нет. А если найдется какой-нибудь ребенок, который знает, сколько будет 7 плюс 5, то ему приходится целый день с позором стоять в углу, если он такой дурак, что проговорится об этом фрекен. Чтение у них в школе только по пятницам, да и то лишь если найдутся какие-нибудь книги, которые можно читать. Но таких никогда не бывает.

– Да, но чем же они тогда занимаются в школе? – удивился какой-то малыш.

– Едят карамельки, – авторитетно заявила Пиппи. – От ближайшей карамельной фабрики проходит труба прямо в школьный двор, и оттуда целые дни так и выскакивают целые водопады карамелек, так что дети с трудом успевают их съесть.

– Да, но что же тогда делает учительница? – поинтересовалась одна из девочек.

– Дурочка ты, она снимает детям фантики с карамелек, – сказала Пиппи.

– Уж не думаешь ли ты, что они сами это делают? Очень редко! А сами они не ходят в школу больше одного раза. Они посылают вместо себя своего брата.

Пиппи взмахнула своей огромной шляпой.

– Привет, детеныши! – радостно воскликнула она. – Больше вы меня не увидите! Но не забывайте никогда, сколько яблок у Акселя, а не то с вами случится беда. Привет! Ха-ха-ха!

Звонко смеясь, Пиппи выехала из ворот так быстро, что мелкие камешки полетели у лошади из-под копыт, а стекла в окнах школы задребезжали.

ПИППИ СИДИТ НА СТОЛБИКЕ КАЛИТКИ И КАРАБКАЕТСЯ НА ДЕРЕВО

Пиппи, Томми и Анника сидели перед Виллой Вверхтормашками. Пиппи взобралась на один из столбиков калитки, Анника на другой, а Томми – на саму калитку.

Был конец августа, и день стоял теплый и ясный. Грушевое дерево, которое росло у самой калитки, опустило свои ветки так низко, что дети могли без труда срывать чудеснейшие маленькие золотисто-красные августовские груши. Они жевали один плод за другим и выплевывали грушевую кожуру и зернышки прямо на дорогу.

Вилла Вверхтормашками стояла как раз на том самом месте, где кончался городок и начинался пригород, а улица переходила в проселочную дорогу. Жители маленького городка очень любили прогуливаться в сторону Виллы Вверхтормашками, потому что там-то и находились прекраснейшие окрестности городка.

И вот в то время, когда дети сидели на калитке и ели груши, на дороге, ведущей из города, показалась девочка. Увидев детей, она остановилась и спросила:

– Вы не видели моего папу, он не проходил мимо?

– Гм, – произнесла Пиппи. – А какого вида твой папа? Глаза у него голубые?

– Да, – ответила девочка.

– Он среднего роста, не длинный, но и не коротышка?

– Да, – ответила девочка.

– У него черная шляпа и черные башмаки?

– Да, все правильно, – живо ответила девочка.

– Нет, такого не видели, – решительно заявила Пиппи.

Ошеломленная девочка пошла прочь, не произнеся ни слова.

– Подожди немного, – закричала ей вслед Пиппи. – Он был плешивый?

– Нет, ясное дело, нет, – рассердилась девочка.

– Повезло ему, – сказала Пиппи и выплюнула грушевую кожуру и зернышки.

Девочка торопливо зашагала по дороге, но тут Пиппи закричала:

– У него ужасно длинные уши, до самых плеч?

– Нет, – ответила девочка и удивленно обернулась. – Уж не хочешь ли ты сказать, что видела, как мимо проходил человек с такими длинными ушами?

– Я никогда не видала никого, кто ходит ушами. Все, кого я знаю, ходят ногами.

– Фу, какая ты глупая, я спрашиваю, неужто ты и вправду видела человека с такими длинными ушами?

– Нет, – ответила Пиппи. – Человека с такими длинными ушами на свете нет. Это было бы совсем глупо. Как бы это выглядело? Нельзя иметь такие уши. По крайней мере, не в этой стране, – добавила она после многозначительной паузы. – Вот в Китае – можно, там это немножко иначе. Однажды я видела в Шанхае одного китайца. У него были такие огромные, длинные уши, что он мог пользоваться ими как накидкой. Когда шел дождь, он просто заползал под собственные уши, и ему было так тепло и хорошо, что лучше не бывает, хотя ушам, само собой, было уютно лишь отчасти. Если погода была особенно плохая, он приглашал своих друзей и знакомых разбить лагерь под защитой его ушей. Там они сидели и распевали свои грустные песни, пока сверху моросил дождь. Он очень нравился им своими ушами. Звали китайца Хай Шанг. Вы бы видели, как Хай Шанг бежал по утрам к себе на работу! Он всегда припускал в последнюю минуту, потому что ему очень нравилось долго спать по утрам. И когда он мчался вперед изо всех сил, с ушами, похожими на два больших желтых паруса за спиной, это выглядело очень здорово, поверьте мне!

Девочка застыла на месте и, разинув рот, слушала Пиппи. А Томми и Анника уже не в состоянии были есть груши. Они были целиком захвачены рассказом Пиппи.

– Детей у него было гораздо больше, чем он мог сосчитать, а младшего звали Петтер, – заливала Пиппи.

– Да, но у китайского ребенка не может быть имя Петтер, – сказал Томми.

– То же самое говорила ему и его жена: «Не может у китайского ребенка быть имя Петтер». Но Хай Шанг был страшно упрямый и заявлял, что мальчишка будет зваться Петтер или вообще никак. И вот он, страшно разозлившись, уселся в угол и натянул уши на голову. И тогда его бедной жене пришлось, ясное дело, сдаться, и мальчишку назвали Петтером.

– Вот как, – тихонько сказала Анника.

– Это был самый избалованный мальчишка во всем Шанхае. Капризный в еде, так что его мама была просто несчастная. Вы, верно, знаете, что там, в Китае, едят ласточкины гнезда? И вот его мама сидела там с полной тарелкой ласточкиных гнезд и пыталась его накормить. «Так, миленький Петтер, – говорила она, – сейчас мы съедим ласточкино гнездо за папу». Но Петтер только крепко сжимал ротик и мотал головкой. В конце концов Хай Шанг так рассвирепел, что запретил готовить Петтеру другую еду, до тех пор пока он не съест ласточкино гнездо «за папино здоровье». А уж если Хай Шанг что-нибудь говорил, то это – железно. Одно и то же ласточкино гнездо путешествовало туда и обратно, из кухни в столовую и обратно с мая по октябрь. Четырнадцатого июля мама Петтера стала молить Хай Шанга разрешить ей накормить мальчика мясными фрикадельками, но Хай Шанг сказал «нет».

– Ерунда! – изрекла девочка, стоявшая на дороге.

– Да, то же самое говорил и Хай Шанг, – продолжала Пиппи. – "Ерунда,

– сказал он. – Ясное дело, мальчишка может съесть ласточкино гнездо, если только перестанет упрямиться". Но Петтер все время – с мая по октябрь

– только и делал, что крепко сжимал ротик.

– Да, но как же он мог тогда жить? – удивленно спросил Томми.

– А он и не мог жить, – спокойно ответила Пиппи, – он умер. Из чисто бычьего упрямства. Восемнадцатого октября. А хоронили его девятнадцатого. Двадцатого же влетела ласточка и снесла яйцо в ласточкино гнездо, которое по-прежнему стояло на столе. Так что гнездо уж во всяком случае пригодилось. И никто не пострадал, – радостно заявила Пиппи.

Потом она в раздумье посмотрела на девочку, стоявшую с ошалелым видом на дороге.

– До чего ж ты чудная, – сказала Пиппи. – В чем дело? Уж не думаешь ли ты, что я сижу тут и вру? Что? Попробуй только скажи, что я вру, – угрожающе заявила, засучивая рукава, Пиппи.

– Да нет, вовсе нет, – испуганно сказала девочка. – Не то чтобы я хотела сказать, будто ты врешь, но...

– Не надо, – прервала ее Пиппи. – Именно этим я и занимаюсь. Ты что, не слышишь? Я вру так, что у меня от вранья язык чернеет. Ты и вправду думаешь, что ребенок может прожить без еды с мая по октябрь? Ну уж это чушь, хотя я знаю, что дети могут прекрасно обойтись без еды примерно месяца три-четыре. Но чтобы с мая по октябрь – это чушь собачья. Ты, верно, и сама понимаешь, что это враки. Не позволяй людям вешать тебе лапшу на уши.

Тут девочка пошла прочь, ни разу не обернувшись.

– До чего ж доверчивые люди! – сказала Пиппи Томми и Аннике. – С мая до октября – это же такая жуткая муть! – И она закричала вслед девочке:

– Не-а, твоего папу мы не видали! Сегодня мы ни разу не видали ни одного плешивого! А вот вчера их проходило мимо целых семнадцать штук. Взявшись за руки!

Сад у Пиппи был просто замечательный. Он был не очень ухоженный, нет, но там зеленели чудесные лужайки, где трава никогда не подстригалась, там были старые кусты роз, усеянные и белыми, и розовыми, и желтыми цветами, разумеется, не очень изысканными. Но они так сладко благоухали! Там росло также довольно много фруктовых деревьев, но лучше всех были вековые дубы и вязы, на которые так удобно карабкаться.

В саду же у Томми и Анники деревьев, на которые можно карабкаться, было не слишком много. Да и мама их вечно боялась, что дети свалятся и разобьются. Именно поэтому они в своей жизни не очень-то много взбирались на деревья. Но тут Пиппи сказала:

– А что, если нам влезть вон на тот дуб?

Томми – в восторге от этого предложения – тут же соскочил с калитки. Анника была более осторожной и осмотрительной; но, увидев, что на стволе дерева виднелись наросты, на которые можно было ставить ноги, она тоже подумала, что здорово будет хотя бы попробовать вскарабкаться наверх.

На расстоянии нескольких метров над землей дуб разделялся на два ствола, и в том месте, где он раздваивался, образовалась словно бы небольшая комнатка. Миг – и уже все трое сидят там. Над их головами зеленой крышей распростер свою крону старый дуб.

– Здесь мы могли бы пить кофе, – сказала Пиппи. – Слетаю-ка я домой и сварю пару глотков.

Томми и Анника захлопали в ладоши и закричали "браво! ".

Довольно скоро кофе у Пиппи сварился. А булочки она испекла еще накануне. Встав под дубом, она стала подкидывать вверх кофейные чашки. Томми и Анника их ловили. А иногда их пытался поймать старый дуб, и две кофейные чашки разбились. Однако Пиппи тут же сбегала за новыми. Затем настала очередь кидать вверх булочки, и довольно долго они так и мелькали в воздухе. Но булочки, по крайней мере, не разбились. Под конец Пиппи тоже вскарабкалась наверх; в одной руке у нее был кофейник, в другой – бутылка со сливками и сахар в маленькой коробочке.

Томми и Анника подумали, что никогда прежде они не пили такого вкусного кофе. Им доводилось пить кофе не каждый день, а только тогда, когда их приглашали в гости. Но ведь сейчас их как раз и пригласили. Анника пролила немного кофе на колени. Сначала ей стало тепло и мокро, а потом холодно и мокро. Но Анника сказала, что это ерунда.

Когда они напились, Пиппи сбросила кофейные чашки на лужайку.

– Хочу посмотреть, прочный ли нынче фарфор, – сказала она.

Одна чашка и три блюдца на удивление выдержали испытание. А у кофейника отбился только носик.

Вдруг Пиппи ни с того ни с сего стала карабкаться еще выше на дерево.

– Нет, вы видали что-нибудь подобное! – внезапно вскричала она. – Дерево-то с дуплом!

Прямо в стволе зияла огромная дыра, скрытая листвой от взглядов детей.

– Ой, нельзя ли мне тоже влезть наверх и посмотреть? – попросил Томми. Но ответа не последовало. – Пиппи, где ты? – обеспокоенно закричал он.

И тут они услыхали голос Пиппи, но не сверху, а откуда-то снизу. Казалось, словно голос ее доносился из преисподней.

– Я – внутри дерева. В нем дупло до самой земли. Если смотреть в узенькую щелочку, можно увидеть в траве кофейник.

– Ой, как же ты поднимешься наверх?! – закричала Анника.

– Я никогда не поднимусь наверх, – сказала Пиппи. – Я останусь здесь до тех пор, пока не выйду на пенсию. А вы будете бросать мне сверху через дупло еду. Пять-шесть раз в день.

Анника заплакала.

– Зачем печаль, зачем страданья! – сказала Пиппи. – Спускайтесь лучше вниз, и мы сможем поиграть в узников, которые томятся в темнице.

– Ни за что в жизни, – заявила Анника.

На всякий случай она совсем спустилась вниз с дерева.

– Анника, я вижу тебя в щелочку! – закричала Пиппи. – Не наткнись случайно на кофейник! Это – старый почтенный кофейник, который никогда не делал никому зла! Он ведь не отвечает за то, что у него нет больше носика!

Анника подошла к древесному стволу и через маленькую щелочку увидела самый-самый кончик указательного пальца Пиппи. Это ее немного утешило, но она по-прежнему беспокоилась.

– Пиппи, ты в самом деле не можешь подняться наверх? – спросила она. Указательный палец Пиппи исчез, и не прошло и минуты, как ее личико

высунулось из дупла на верхушке дерева.

– Может, и поднимусь, если хорошенько попытаюсь, – сказала она, разводя руками листву.

– Раз так легко подняться наверх, – сказал Томми, все еще сидевший на верхушке дерева, – я тоже хочу спуститься вниз в дупло и чуточку потомиться в темнице.

– Ну, ладно! – сказала Пиппи. – Я думаю, мы принесем лестницу.

Выбравшись из дупла, она быстро и ловко съехала вниз на землю. Потом побежала за лестницей, с трудом втащила ее на дерево и сунула в дупло.

Томми ужасно хотелось оказаться в дупле. Спуститься туда было чрезвычайно трудно, но Томми был храбрый мальчик. Он не боялся забраться в темный древесный ствол. Анника увидела, как он исчез, и испугалась: а вдруг она его больше не увидит? Она попыталась заглянуть в щелочку.

– Анника! – услышала она голос Томми. – Ты не поверишь, до чего же здесь здорово! Ты должна тоже спуститься сюда. Здесь ни капельки не опасно, раз можно спуститься вниз по лестнице. Если хоть раз спустишься сюда, тебе больше никогда ничего другого не захочется.

– Правда? – спросила Анника.

– Честное слово, – заверил ее Томми.

Тогда Анника, дрожа от страха, снова влезла на дерево, а Пиппи помогла ей преодолеть последний трудный подъем. Однако, увидев, как темно в дупле, Анника отпрянула назад. Но Пиппи держала ее за руку и все время подбадривала.

– Не бойся, Анника, – услышала она снизу голос Томми. – Теперь я вижу уже твои ноги, и, если свалишься вниз, я тебя подхвачу.

Но Анника не свалилась, а благополучно спустилась вниз к Томми. А мгновение спустя следом за ней спустилась Пиппи.

– Ну что? Верно, здесь здорово? – произнес Томми.

И Аннике пришлось признать, что в самом деле в дупле было здорово и вовсе не так темно, как она думала, потому что в щелочку проникал луч света. Анника подошла к щелочке и проверила, виден ли кофейник на траве. Оказалось, что виден.

– Это будет наше тайное убежище, – объявил Томми. – Никто не должен знать о нем. А если кто-нибудь станет нас искать, мы сможем увидеть этих людей в щелочку. То-то мы над ними посмеемся.

– Мы можем найти маленькую щепку, высунуть ее в щелочку и пощекотать их, – сказала Пиппи. – Тогда они решат, что здесь водится привидение.

От одной мысли об этом дети так развеселились, что стали обниматься. И тут вдруг они услыхали звуки гонга – гонг-гонг, – которые звали домой к обеду Томми с Анникой.

– Вот обида! – сказал Томми. – Нам пора идти домой. Но мы придем сюда завтра, как только вернемся из школы.

– Приходите, пожалуйста! – сказала Пиппи.

И они поднялись по лесенке, сначала Пиппи, затем Анника, а последним Томми. Потом они спустились вниз с дерева, сначала Пиппи, потом Анника, а последним Томми...

ПИППИ УСТРАИВАЕТ ПИКНИК

– Сегодня, Пиппи, мы не пойдем в школу, – сказал Томми, – у нас санитарный день.

– Ха! – воскликнула Пиппи. – Опять несправедливость! У меня-то точно никакого санитарного дня нет, хотя он мне нужен до зарезу. Поглядите хотя бы на кухонный пол! Но вообще-то, – добавила она, – если хорошенько подумать, я могу драить пол даже и без санитарного дня. И я думаю сделать это сегодня – есть у меня санитарный день или нет. Хотела бы я видеть того, кто мне помешает этим заняться! Садитесь на кухонный стол, чтобы не болтаться у меня под ногами.

Томми и Анника послушно залезли на стол, и туда прыгнул также господин Нильссон, который улегся спать на колени к Аннике.

Пиппи нагрела большой котел воды, который затем без малейших колебаний вылила на пол кухни, не пользуясь никакими кувшинами или кружками. Потом сняла свои огромные туфли и аккуратно положила их в хлебницу. Потом крепко привязала две щетки для мытья полов к своим босым ногам и покатила словно на коньках по всему полу, да так, что он заходил ходуном, когда она разгоняла воду.

– Вот бы мне стать принцессой конькобежного спорта, – сказала Пиппи, задрав одну ногу вверх так, что щетка для мытья пола на ее левой ноге отбила кусочек абажура лампы, висевшей на потолке.

– По крайней мере, грации и очарования мне не занимать, – продолжала она и ловко перепрыгнула через стул, стоявший у нее на дороге.

– Ну, вот так! Теперь, верно, уже чисто, – сказала она, снимая с ног щетки.

– А ты не будешь вытирать пол досуха? – удивилась Анника.

– Не-а, пусть его высушит солнце, – ответила Пиппи. – Я думаю, он не простудится, теперь важно, чтобы по нему ходили.

Томми и Анника слезли со стола и как можно осторожнее прошли по полу, чтобы не замочить одежду.

В саду на ярко-голубом небе сияло солнце. Стоял такой лучезарный сентябрьский день, когда очень хочется пойти в лес. Пиппи пришла в голову новая идея.

– А что, если нам взять с собой господина Нильссона и отправиться на небольшой пикник?

– Да! Да! Давайте пойдем! – закричали Томми и Анника.

– Бегите домой и попросите разрешения у вашей мамы. А я покуда соберу нам еду.

Томми и Анника решили, что это здорово придумано. Они помчались домой и совсем скоро вернулись обратно. Пиппи уже стояла у калитки с господином Нильссоном на плече. В одной руке у нее был дорожный посох, а в другой – большая корзинка.

Дети прошли сначала немного по проселочной дороге, а затем свернули на огороженный выгон, где между березами и зарослями орешника змеилась узкая и заманчивая пешеходная тропка. Мало-помалу они добрались до калитки, а за ней раскинулось еще более живописное огороженное пастбище. Однако калитку перегородила корова, и, похоже, она вовсе не торопилась убраться. Анника стала кричать на нее, а Томми смело вышел вперед и попытался прогнать корову, но она и с места не двинулась, а только таращила на детей свои огромные коровьи глаза. Чтобы положить этому конец, Пиппи поставила корзинку на землю, подошла к калитке, подняла корову и отнесла ее в сторону. Корова тут же исчезла в зарослях орешника.

– Подумать только, какими упрямыми могут быть коровы, ну прямо как быки, – сказала Пиппи, перепрыгнув через изгородь. – А к чему это приведет? К тому, ясное дело, что быки станут коровистыми. В самом деле! Даже думать об этом жутко!

– Какое красивое, ну просто мировое пастбище! – восторженно закричала Анника, взбираясь на каждый камень, какой только попадался ей на пути.

Томми взял с собой кинжал, подарок Пиппи, и вырезал палки и себе, и Аннике. Он чуточку порезал себе большой палец, но не придал этому значения.

– Может, собрать немного грибов? – предложила Пиппи и обломала красивый красный мухомор. – Интересно, можно ли его есть? – продолжала она. – Во всяком случае, насколько мне известно, пить его нельзя, а значит, ничего не остается, как только его есть. Может, это и ничего! И сойдет!

Откусив большой кусок гриба, она проглотила его.

– Сошло! – восторженно воскликнула она. – Да, да, ну а остаток мы поджарим в другой раз, – сказала она, подбросив гриб высоко-высоко, чуть ли не до верхушек деревьев.

– Что у тебя в корзинке, Пиппи? – спросила Анника. – Какая-нибудь вкуснятина?

– Этого я и за тысячу крон не скажу, – заявила Пиппи. – Сначала надо найти подходящее местечко, где можно накрыть стол.

Дети начали усердно искать такое местечко. Анника нашла большой плоский камень, который показался ей пригодным, но по нему ползали полчища рыжих муравьев, и тогда Пиппи сказала:

– Не хочу сидеть у них в гостях за столом, потому что я с ними не знакома.

– Да, а кроме того, они кусаются, – добавил Томми.

– Неужели! – удивилась Пиппи. – Тогда ты кусай их тоже!

Тут Томми увидел небольшую прогалинку в орешнике, и ему показалось, что там можно расположиться.

– Нет уж, тут мало солнца для моих веснушек, им будет неуютно, – заявила Пиппи. – А мне кажется, веснушки – это красиво.

Чуть поодаль виднелась невысокая горка, на которую можно было легко взобраться. А на горке был маленький, залитый солнцем уступ. Ну прямо настоящий балкон! Там они и уселись.

– Можете подремать, пока я накрываю на стол, – предложила Пиппи. Томми и Анника как можно крепче зажмурили глаза и слушали, как Пиппи открывает корзинку и шелестит бумагой.

– Раз, два, тридцать три – поскорее посмотри! – наконец произнесла Пиппи.

Они посмотрели. И закричали от восторга, когда увидели все лакомства, которые Пиппи разложила на голой горной плите. Там лежало несколько вкусных бутербродов с котлетами и ветчиной, целая горка блинов, пересыпанных сахарным песком, несколько небольших коричневатых колбасок и три ананасных пудинга. Видите ли, Пиппи научилась готовить у кока на отцовском корабле.

– Ой, до чего же весело, когда санитарный день! – сказал Томми. Рот его был набит блинами. – Вот бы каждый день был санитарным!

– Не-а, знаешь что, – сказала Пиппи, – не такая уж я дурочка, чтобы драить полы каждый день. Спору нет, это здорово, но не каждый же день! Еще загнешься от усталости.

Под конец дети так наелись, что едва могли двигаться. Они тихонько грелись на солнце и блаженствовали.

– Интересно, трудно ли летать? – спросила Пиппи, мечтательно глядя на край уступа.

Внизу под ними был крутой обрыв, и до земли довольно далеко.

– Летать вниз, верно, можно научиться, – продолжала она. – Летать вверх куда легче. Но ведь можно начать с более легкого. Пожалуй, я попробую!

– Нет, Пиппи! – в один голос закричали Томми и Анника. – О, Пиппи, милая, пожалуйста, не надо, не делай этого!

Но Пиппи уже стояла на краю крутого откоса.

– Злая муха, улетай, крыльями сильней махай! – сказала она. И в тот миг, когда Пиппи произнесла слово «махай», она подняла руки и буквально взлетела в воздух. Через полсекунды послышался глухой звук, какой бывает при неловком падении. Это Пиппи шлепнулась на землю. Томми и Анника, лежа на животе, испуганно смотрели на нее сверху вниз. Пиппи поднялась на ноги и отряхнула коленки.

– Я забыла помахать крыльями, – радостно сказала она. – А к тому же, должно быть, мой живот слишком набит блинами.

И тут дети обнаружили, что господин Нильссон исчез. Он явно отправился на свою абсолютно личную небольшую прогулку. Они вспомнили, что совсем недавно видели, как он сидит очень довольный и жует корзинку для провизии. Но во время летательных маневров Пиппи они забыли о нем. А теперь он исчез.

Пиппи так рассердилась, что швырнула одну туфлю в большую, глубокую лужу.

– Когда идешь куда-нибудь, никогда не надо брать с собой никаких обезьян, – заявила она. – Господину Нильссону надо было сидеть дома и ловить блох у лошади. Это было бы только справедливо. Так ему и надо! – продолжала она, залезая в лужу, чтобы вытащить оттуда туфлю. Вода доходила ей до пояса.

– Вообще-то воспользоваться бы случаем и вымыть еще и волосы, – заявила Пиппи и тут же окунула голову в воду, и держала ее там так долго, что на поверхности воды появились пузыри.

– Ладно, на этот раз можно будет обойтись без парикмахерской, – удовлетворенно продолжала Пиппи, когда голова ее снова вынырнула на свет.

Пиппи вылезла из лужи и надела на ногу туфлю. А потом все они отправились в поход – искать господина Нильссона.

– Слышите, как вокруг меня булькает вода, когда я иду? – Пиппи захохотала. – «Бульк, бульк» – булькает платье, «чмок, чмок» – чмокают туфли. Ну и умора! Тебе тоже надо попробовать влезть в лужу, – сказала она Аннике с ее светлыми шелковыми локонами и такой изысканно нарядной в розовом платьице и маленьких белых кожаных туфельках.

– В другой раз, – сказала Анника.

Они пошли дальше.

– Ну как не сердиться на господина Нильссона! – возмущалась Пиппи. – Он вечно проделывает такие штучки. Один раз в Сурабае [1] он смылся от меня и нанялся в прислуги к одной старой вдове. Но насчет прислуги – это, понятно, враки, – добавила она после небольшой паузы.

Томми предложил отправиться на поиски в разные стороны. Анника сначала немножко боялась и не хотела, но Томми сказал:

– Ты что, трусиха?

Такого подозрения Анника, само собой, ни за что бы не допустила. И тогда все трое отправились на поиски – каждый в другую сторону.

Томми выбрал тропку, ведущую через лес. Никакого господина Нильссона он не нашел, зато нашел кое-кого другого. Он нашел быка! Или, вернее, бык нашел Томми, и Томми ему не понравился. Потому что это был злой и совершенно не любивший детей бык. Он примчался, опустив голову, с жутким ревом, а Томми издал страшный вопль, который разнесся по всему лесу. Пиппи и Анника тоже услыхали его вопль и поспешно прибежали, чтобы посмотреть, почему Томми так вопит. Но бык уже успел поддеть Томми на рога и подбросил его высоко в воздух.

– Какой глупый бык, – сказала Пиппи Аннике, которая рыдала в полном отчаянии. – Разве можно так себя вести? Ведь он испачкает беленькую матроску Томми. Надо пойти и проучить этого глупого быка.

Так она и сделала. Подбежав к быку, Пиппи дернула его за хвост.

– Извините, что помешала! – сказала она.

И поскольку она больно дернула его за хвост, бык обернулся и увидел еще одного, новенького детеныша, которого ему тоже страшно захотелось поднять на рога.

– Извините еще раз, что помешала, – повторила Пиппи. – Извините, что я вынуждена лишить вас рогов, – добавила она, отломив один бычий рог. – Два рога теперь не в моде. В этом году все самые лучшие, самые модные быки носят только один рог. А некоторые не носят вовсе, – сказала она, отломив и второй рог.

Поскольку рога у быков нечувствительны к боли, бык не знал, что остался без рогов. Он все равно продолжал бодаться, и будь на месте Пиппи какая-нибудь другая малышка, от нее бы мокрого места не осталось.

– Ха-ха-ха, перестаньте меня щекотать! – орала Пиппи. – Вы даже представить себе не можете, как я боюсь щекотки. Ха-ха, кончайте это дело, кончайте, говорю, а не то я умру со смеху!

Но бык не прекращал бодаться, и в конце концов Пиппи вскочила ему на спину, чтобы хоть немного отдохнуть. Но ни о каком отдыхе не могло быть и речи: ведь быку совершенно не понравилось, что Пиппи сидит у него на спине. Он делал самые невероятные кульбиты, чтобы сбросить Пиппи на землю, но она только крепче сжимала ногами его бока. Бык бесновался, бегая взад-вперед по лугу, и ревел так, что казалось, будто из ноздрей его валит дым. Пиппи хохотала, и вопила, и махала рукой Томми и Аннике, которые стояли на почтительном расстоянии, дрожа как осиновый листок. Бык вертелся волчком, пытаясь избавиться от Пиппи.

– "Здесь танцую я с моим милым дружком..." – напевала вполголоса Пиппи, продолжая сидеть на спине быка.

В конце концов бык так устал, что улегся на землю; его одолевало безумное желание, чтобы на свете не осталось ни единого ребенка. Да и вообще он всегда считал, что малявки не так уж необходимы.

– Вы собираетесь отдохнуть после обеда? – вежливо спросила Пиппи. – Не буду мешать!

Сойдя со спины быка, она подошла к Томми и Аннике. Томми уже чуточку поплакал. Бык повредил ему руку, но Анника перевязала ее своим носовым платком, так что она больше не болела.

– О, Пиппи! – воскликнула возбужденно Анника, когда Пиппи подошла к ней и к Томми.

– Тс-с-с! – прошептала Пиппи. – Не разбуди быка! Он спит, и если мы разбудим его, он опять начнет психовать.

– Господин Нильссон, господин Нильссон, где ты? – тут же заорала она громким голосом, ничуть не заботясь о послеобеденном сне быка. – Нам пора домой!

И правда, неподалеку на сосне сидел скрючившись господин Нильссон. Он с печальным видом сосал свой хвост. Ведь такой маленькой обезьянке вовсе не весело, когда ее одну бросают в лесу. Но он тут же спрыгнул с сосны прямо на плечо Пиппи и замахал своей соломенной шляпкой, как всегда, когда у него бывало радостно на душе.

– Вот как, значит, на сей раз ты не нанялся в прислуги? – сказала Пиппи, погладив его по спинке. – Тьфу! Ведь это же враки, истинная правда, – добавила она. – Да, но ведь истинная правда не может быть враньем,

– продолжала она свои рассуждения. – Вот увидите, в конце концов может статься, что господин Нильссон и в самом деле был прислугой в Сурабае! И тогда я уж точно знаю, кто потом будет жарить нам котлетки.

И они отправились домой. Платье Пиппи попрежнему булькало «бульк, бульк», а туфля чмокала «чмок, чмок». Томми же и Анника думали, что, несмотря на встречу с быком, у них был замечательный день, и пели песню, которую выучили в школе. Собственно говоря, это была летняя песня, а ведь осень уже была на носу. Но они думали, что все-таки песня была очень к месту.

Нам летнее солнце сияет,

Леса и луга освещает,

Наш класс по дороге шагает.

Мы весело поем. Халло! Халло!

Ты молодой,

Бодрись, не ной,

Иди и с нами вместе пой,

А наша песня улетай

В зеленый, светлый

Горный край.

Нам летнее солнце сияет,

Мы с песней идем. Халло! Халло!

Пиппи тоже пела, но слова ее песни были не совсем такие, как у Томми с Анникой. А пела она вот что:

Нам летнее солнце сияет,

А я по дороге шагаю,

И делаю все, что желаю,

И туфлями стучу: стук, стук!

И не беда,

Что, как всегда,

В туфле чмокает вода.

А бык сбежал,

Какой скандал!

И мне спасибо не сказал.

Нам летнее солнце сияет.

Я шлепаю туфлей: шлеп, шлеп. [2]

ПИППИ ПОПАДАЕТ В ЦИРК

В маленький городок приехал цирк, и все дети побежали к своим мамам и папам и стали клянчить, чтобы их сводили туда. Так же поступили и Томми с Анникой, а их добрый папа тут же вытащил несколько красивых серебряных крон и дал им. С этими деньгами, крепко зажатыми в кулачках, дети побежали к Пиппи. Она была на веранде у лошади. Она заплетала ее хвост в мелкие косички, которые украшала красными бантиками.

– Я думаю, у нее сегодня день рождения, – сказала Пиппи. – И поэтому она должна быть красивая и нарядная.

– Пиппи, – сказал, запыхавшись от быстрого бега, Томми. – Пиппи, хочешь пойти с нами в цирк?

– Я могу пойти с вами куда угодно, – сказала Пиппи, – но могу ли я пойти с вами в цирк, я не знаю. Ведь я не знаю, что за штука такая – цирк. А больно не будет?

– Ну и дурочка же ты, – сказал Томми. – Вовсе он не делает больно! Это ведь удовольствие, ясно? Там и лошади, и клоуны, и красивые дамы, которые ходят по канату!

– Но билет стоит денег, – добавила Анника, разжав свой маленький кулачок, чтобы посмотреть, по-прежнему ли там лежит блестящая двухкроновая монета и две монетки по пятьдесят эре.

– Я богата, как тролль [3], – сказала Пиппи, – так что могу всегда купить себе даже весь цирк. Хотя если у меня будет много лошадей, на моей вилле станет тесно. Клоунов и красивых дам я могу, правда, загнать в чулан, где хранится каток для белья, но с лошадьми будет труднее.

– Дурочка! – сказал Томми. – Незачем тебе покупать цирк. Деньги платят за вход туда и за то, что там увидят, понятно тебе?

– Как бы не так! – заорала Пиппи и сощурилась. – Платить за то, чтобы смотреть! А я и без того хожу здесь целыми днями и только и делаю, что глазею по сторонам. Разве сосчитаешь, на сколько денег я уже насмотрелась всякой всячины!

Мало-помалу она осторожно приоткрыла один глаз, и тут у нее голова пошла кругом.

– Сколько будет стоить, столько и будет! – сказала она. – Я должна хоть одним глазком взглянуть на этот цирк!

Однако в конце концов Томми и Аннике удалось растолковать Пиппи, что такое цирк, и тогда она взяла из своего чемодана несколько золотых монет. Затем она надела свою шляпу величиной с мельничное колесо, и они пустились бежать к цирку.

Перед палаткой цирка толпился народ, а у окошечка кассы тянулась длинная очередь. Но наконец подошла и очередь Пиппи. Она сунула голову в окошечко и, пристально взглянув на сидевшую там пожилую приветливую даму, сказала:

– Сколько будет стоить посмотреть на тебя?

Но пожилая дама приехала из-за границы и не поняла, что имела в виду Пиппи.

– Милая девошка, – ответила она, – мешт в первый ряд штоит пять крон, во второй – три кроны, а ешли штоять – одна.

– Ладно, идет, – сказала Пиппи, – но ты должна мне обещать, что пройдешься по канату.

Тут Томми вмешался и сказал, что Пиппи нужен билет во втором ряду. Пиппи протянула в окошечко золотую монету, а пожилая дама недоверчиво взглянула на нее. Она даже попробовала монету на зуб, чтобы убедиться: монета не фальшивая. В конце концов дама уверилась, что монета в самом деле золотая, и Пиппи получила свой билет. Кроме того, ей вернули сдачу: много серебряных монеток.

– Еще чего! На что мне все эти мелкие, противные белые денежки? – недовольно сказала Пиппи. – Знаешь, возьми их обратно, а я за это смогу посмотреть на тебя два раза. На штоячем мешт!

Поскольку Пиппи абсолютно не желала брать сдачу, дама обменяла ее билет на место в первом ряду и дала также Томми и Аннике места в первом ряду совершенно бесплатно. Им не пришлось платить ни единого эре. Таким образом, Пиппи, Томми и Аннике достались очень красивые, обитые красной материей кресла возле самой арены. Томми и Анника много раз оборачивались, чтобы помахать рукой своим школьным товарищам, сидевшим гораздо дальше.

– Какой смешной чум! Точь-в-точь – как у лопарей! – сказала Пиппи, удивленно оглядываясь вокруг. – Но, как я вижу, они рассыпали на полу опилки. Не такая уж я чистюля, но, сдается мне, тут работали грязнули и неряхи.

Томми объяснил Пиппи, что в цирках всегда рассыпают опилки, чтобы лошадям было легче бегать.

На небольшом помосте расположился оркестр, который внезапно заиграл бравурный марш. Пиппи бешено захлопала в ладоши и запрыгала в кресле от восторга.

– А слушать тоже стоит денег или это бесплатно? – спросила она.

И тут занавес, прикрывавший дверь, откуда выходили артисты, отодвинулся и директор цирка в черном фраке с хлыстом в руке выбежал на арену, а вместе с ним десяток белых лошадей с алыми плюмажами на гривах.

Директор цирка щелкнул хлыстом, и лошади стали бегать вокруг арены. Тогда директор щелкнул хлыстом снова, и все лошади встали передними ногами на барьер, окружавший арену. Одна из лошадей очутилась прямо против кресел, где сидели дети. Аннике не понравилось, что лошадь стоит так близко от нее, и она забилась как можно глубже в кресло. А Пиппи, наоборот, наклонившись вперед, подняла переднюю ногу лошади и сказала:

– Привет, лошадка, как поживаешь? Тебе кланяется моя лошадь. У нее сегодня тоже день рождения, правда, бантики у нее не на голове, как у тебя, а на хвосте.

К счастью, Пиппи опустила ногу лошади еще до того, как директор цирка ударил хлыстом в следующий раз. Потому что все лошади спрыгнули с барьера и снова начали носиться по арене.

Когда номер подошел к концу, директор вежливо поклонился и лошади умчались. Миг – и занавес снова отодвинулся, чтобы впустить ослепительно белую лошадь, на спине которой стояла прекрасная дама в зеленом шелковом трико. В программе было написано, что ее зовут мисс Карменсита.

Лошадь трусила по опилкам, а мисс Карменсита улыбалась, спокойно стоя на ее спине. Но тут случилось нечто непредвиденное. В тот самый миг, когда лошадь гарцевала мимо кресла, где сидела Пиппи, в воздухе что-то просвистело. И это был не кто иной, как Пиппи – собственной персоной. И вот она уже стоит на спине лошади, позади мисс Карменситы. Сперва мисс Карменсита была так ошарашена, что чуть не свалилась с лошади. Но потом она разозлилась и начала размахивать за спиной руками, чтобы заставить Пиппи спрыгнуть. Но не тут-то было.

– Успокойся грамм на двести! – завопила Пиппи. – Думаешь, тебе одной хочется повеселиться? Другие тоже платили за билет!

Тогда мисс Карменсита захотела сама спрыгнуть с лошади, но опять-таки не тут-то было, потому что Пиппи цепко обхватила руками ее живот. И тогда зрители, все до одного, не могли сдержать смех. Все это казалось каким-то несусветным безумством. Прекрасная мисс Карменсита, за которую судорожно держалась какая-то рыжеволосая девчонка в огромных туфлях, стоявшая на спине лошади с таким видом, словно она никогда не занималась ничем иным, как только выступала в цирке.

Но директору цирка было не до смеха. Он дал знак своим одетым в красное униформистам, чтобы те выбежали на арену и остановили лошадь.

– Неужели номер уже окончен? – разочарованно спросила Пиппи. – Как раз когда нам так весело!

– Жамолши, девшонка! – прошипел сквозь зубы директор. – Убирайся вон!

Пиппи горестно взглянула на него.

– Что случилось? – спросила она. – Почему ты злишься? А я-то думала, тут хотят, чтобы нам было весело и приятно.

Соскочив с лошади, она пошла и уселась на свое место. Но тут появились двое здоровенных служителей, чтобы вышвырнуть ее из балагана. Схватив ее с обеих сторон, они попытались приподнять девочку.

Но это им не удалось. Пиппи как раз сидела очень спокойно, но все равно не было ни малейшей возможности сдвинуть ее с места, хотя служители старались изо всех сил. И тогда, пожав плечами, они отошли от нее. Тем временем начался следующий номер. Мисс Эльвира собиралась пройти по канату. Мелкими шажками взбежала она на канат. Она балансировала на канате и выделывала всевозможные трюки. Ее номер выглядел очень мило. Она продемонстрировала также, что может пройтись по узенькому канату задом наперед. Но когда она вернулась на небольшую площадку, где начинался канат, и обернулась, там уже стояла Пиппи.

– Ну, что ты скажешь теперь? – восторженно спросила Пиппи, увидев удивленное лицо мисс Эльвиры.

Мисс Эльвира не произнесла ни слова, а только спрыгнула вниз с каната и бросилась на шею директора цирка, который был ее папой. И директор цирка снова послал своих служителей, чтобы те вышвырнули Пиппи вон из балагана. На этот раз их было пятеро. Но тут все зрители в цирке закричали:

– Оставьте ее в покое! Хотим видеть рыжую девчонку!

И они затопали ногами и захлопали в ладоши.

Пиппи выскочила на канат. И все трюки мисс Эльвиры ничего не стоили по сравнению с тем, что умела Пиппи. Выйдя на середину каната, она задрала ногу высоко-высоко вверх, а ее огромная туфля распростерлась, словно крыша, у нее над головой. Затем Пиппи чуточку согнула ногу так, что смогла почесать у себя за ухом.

Директор цирка был не очень-то доволен тем, что Пиппи выступает в его цирке. Он хотел избавиться от нее. И поэтому он тихонько подкрался поближе к канату и выключил механизм, который держал его натянутым. Директор наверняка рассчитывал, что Пиппи тут же рухнет вниз.

Но Пиппи вовсе не рухнула. Вместо этого она стала раскачиваться на провисшем вниз канате. Пиппи раскачивалась все быстрее и быстрее то в одну, то в другую сторону. И вдруг, подпрыгнув, свалилась прямо на спину директора. Он так испугался, что бросился бежать.

– Ну и веселая лошадка! – сказала Пиппи. – Только почему у тебя в гриве нет кисточек, как у настоящих цирковых лошадок?

А потом Пиппи решила, что пора вернуться обратно к Томми и Аннике. Она сползла со спины директора цирка, пошла и села на свое место. Тут как раз должен был начаться следующий номер. Но он задержался, потому что директору цирка нужно было сначала уйти с арены, выпить стакан воды и причесать волосы. Но после этого он, выйдя на арену, поклонился публике и сказал:

– Дамы и гошпода! Шереж минуту вы увидите величайшее чудо вшех времен

– шамого шильного человека в мире. Шилач Адольф, которого еще никто не шмог победить! Пожалуйшта, дамы и гошпода, шейшаш перед вами выштупит Шилач Адольф!

И вот на арену вышел гигантского роста мужчина. Он был одет в трико цвета мяса, а шкура леопарда прикрывала его бедра. С очень довольным видом он поклонился публике.

– Пошмотрите только, какие мушкулы, – сказал директор цирка и нажал на руку Силача Адольфа, где мышцы набухали как шар под кожей.

– А теперь, дамы и гошпода, я выштупаю, в шамом деле, ш прекрашным предложением! Кто иж ваш пошмеет вштупить в единоборштво ш Шилачом Адольфом? Кто попробует победить шамого шильного человека в мире? Што крон будет выплачено тому, кто шможет победить Шилача Адольфа, што крон. Подумайте хорошенько, дамы и гошпода! Пожалуйшта! Кто выштупит вперед?

Никто не выступил.

– Что он сказал? – спросила Пиппи. – И почему он говорит по-арабски?

– Он сказал, что тот, кто поколотит эту громадину, получит сто крон,

– сказал Томми.

– Это могу сделать я, – заявила Пиппи. – Но я думаю, жалко колотить его. Он с виду добрый.

– Да и где тебе, – возразила Анника. – Ведь это же самый сильный парень в мире!

– Парень – да, – согласилась Пиппи, – но я – самая сильная девочка на свете, запомни это!

Тем временем Силач Адольф занимался тем, что поднимал огромные железные ядра и сгибал пополам толстые железные штанги, чтобы показать, какой он сильный.

– Ну, гошпода, – вскричал директор цирка, – неушто шреди вас не найдется никого, кто желает жаработать шотню крон? Неужто я, в шамом деле, буду вынужден шохранить ее для шамого шебя?! – сказал он, размахивая ассигнацией в сто крон.

– Нет, не думаю, чтобы мне этого в шамом деле хотелось, – сказала Пиппи и перелезла через барьер на арену.

Директор цирка совершенно обезумел, снова увидев девочку.

– Уходи, ишчезни, не желаю тебя больше видеть! – шипел он.

– Почему ты всегда такой неприветливый? – упрекнула директора Пиппи.

– Я ведь только хочу подраться с Силачом Адольфом.

– Ждешь не мешто для шуток, – сказал директор. – Убирайшя, пока Шилач Адольф не ушлышал твои бешшовештные шлова!

Но Пиппи, не обращая ни на кого внимания, прошла мимо директора цирка прямо к Силачу Адольфу. Взяв его огромную руку в свою, она сердечно пожала ее.

– Ну, сейчас мы с тобой немного поборемся! – заявила она.

Силач Адольф смотрел на нее, ничего не понимая.

– Через минуту я начинаю! – заявила Пиппи.

Так она и сделала. Прежде чем кто-либо смог понять, что произошло, она крепко схватила Силача Адольфа за пояс и уложила его на обе лопатки на ковер. Силач Адольф тут же вскочил, лицо его было багрово-красным.

– Браво, Пиппи! – закричали Томми и Анника.

Услыхав эти слова, публика в цирке тут же подхватила их: "Браво, Пиппи! "

Директор цирка сидел на барьере, в отчаянии ломая руки. Он был страшно зол. Однако Силач Адольф разозлился еще сильнее. Ни разу в жизни он не попадал в такую ужасную переделку. Зато теперь он, по крайней мере, покажет этой рыжей девчонке, что за парень Силач Адольф! Кинувшись к ней, он железной хваткой схватил девочку за пояс. Но Пиппи неколебимо и твердо, как скала, стояла на ногах.

– Ты можешь лучше, – сказала она, желая подбодрить его. Но тут же вырвалась из его объятий: миг – и Силач Адольф снова оказался на ковре! Пиппи стояла рядом и ждала. Ждать ей пришлось не долго. С воплем вскочив на ноги, он снова как ураган ринулся на нее.

– Тидде-ли-пум и пидде-ли-дей! – вскричала Пиппи.

Все зрители в цирке топали ногами и, подбрасывая свои шапки к потолку, орали:

– Браво, Пиппи!

Когда Силач Адольф ринулся на нее в третий раз, Пиппи высоко подняла его вверх и понесла на вытянутых руках вокруг арены. Затем она снова уложила его на обе лопатки на ковер и крепко прижала к полу.

– Ну, милый старикашка, сдается мне, больше мы к этому возвращаться не станем, – сказала она. – Веселее этого все равно ничего больше не будет.

– Пиппи – победительница, Пиппи – победительница! – закричала публика.

Силач Адольф тут же улизнул, умчавшись во всю прыть. А директор цирка был вынужден выйти на арену и вручить Пиппи ассигнацию в сто крон. Хотя вид у него был такой, что он охотнее съел бы ее.

– Пожалуйшта, мой маленький фрекен! – сказал он. – Пожалуйшта, што крон!

– Вот это? – презрительно сказала Пиппи. – А на что мне эта бумажка? Можешь взять ее себе и завернуть в нее селедку, если хочешь!

И она пошла назад, на свое место.

– Какой жутко скучный этот цирк! – сказала она Томми и Аннике. – Вздремнуть никогда не помешает. Но разбудите меня, если еще чем-то надо помочь!

И, откинувшись на спинку кресла, она внезапно заснула. Она лежала и храпела, пока все эти клоуны, и шпагоглотатели, и люди-змеи показывали свои трюки Томми и Аннике и всем другим зрителям в цирке.

– Но мне все-таки кажется, что Пиппи была лучше всех, – шепнул Томми Аннике.

ВОРЫ НАНОСЯТ ВИЗИТ ПИППИ

После выступления Пиппи в цирке в маленьком городке не нашлось бы человека, который не знал, какая она ужасно сильная. О ней даже напечатали в газете. Но люди, жившие в других местах, конечно же, не знали, кто такая Пиппи.

Темным осенним вечером по дороге мимо Виллы Вверхтормашками шли двое бродяг. Бродяги эти были отпетые ворюги, которые отправились по стране, чтобы посмотреть, не удастся ли что-нибудь украсть. Увидев в окнах Виллы Вверхтормашками свет, они решили войти туда и выпросить по бутерброду.

В тот самый вечер Пиппи вывалила все свои золотые монеты из чемодана на пол кухни и пересчитывала их. Считать она, конечно, хорошенько не умела, но все же иногда это делала. Порядка ради.

– ...семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь, семьдесят девять, семьдесят десять, семьдесят одиннадцать, семьдесят двенадцать, семьдесят тринадцать, семьдесят семнадцать... фу, как у меня в горле засемерилозасвербило! Ну и ну! Какие еще цифры-то бывают? Эй, где вы там, цифры-мифры?! Ага, теперь я вспоминаю: сто четыре, тысяча, – это, право слово, куча денег, – сказала Пиппи.

Как раз в эту минуту в дверь постучали.

– Либо входите, либо оставайтесь там, за дверью, как вам угодно! – воскликнула Пиппи. – Я никого не неволю!

Дверь отворилась, и вошли двое бродяг. Отгадай, сделали ли они большие глаза при виде рыжеволосой девчонки, сидевшей в совершенном одиночестве на полу и считавшей деньги!

– Никак ты одна дома? – хитро спросили они.

– Ни в коем случае, – ответила Пиппи. – Господин Нильссон тоже дома. Ведь воры при всем желании не могли знать, что господин Нильссон -

маленькая обезьянка, которая как раз спала в своей выкрашенной в зеленый цвет маленькой кроватке с кукольным одеяльцем на животе. Они думали, что это хозяина дома зовут Нильссон, и понимающе подмигнули друг другу, как бы говоря: «Мы можем вернуться сюда чуть позднее».

Но, обратившись к Пиппи, они сказали:

– Мы зашли к тебе только узнать, что такое часы, вернее, который час [4].

Бродяги так взбодрились, что начисто забыли про всякие бутерброды.

– Здоровенные сильные дяденьки, а даже не знаете, что такое часы, – съехидничала Пиппи. – Ну и дрянцовское же воспитание вы получили! Часы – это такая маленькая кругленькая штучка, которая говорит «тик-так», которая идет и идет, а никогда до дверей не дойдет. Если вы знаете еще другие загадки, валяйте, выкладывайте, – ободряюще произнесла Пиппи.

Бродяги решили, что Пиппи слишком мала, чтобы разбираться в часах, поэтому они, не говоря ни слова, вышли из дома.

– Я вовсе не требую, чтобы вы сказали «так» [5], – закричала им вслед Пиппи, – но вы могли бы, по крайней мере, поднапрячься и сказать «тик». У вас даже обыкновенного ума, как у часов, не хватает! Да ну вас, убирайтесь с миром, – сказала Пиппи и вернулась к своим деньгам.

Удачно избежав неприятностей, бродяги в восторге потирали руки.

– Ты видел, сколько денег? Ну и ну! – сказал один.

– Да, везуха пошла! – сказал второй. – Единственное, что остается, – подождать, пока девчонка и этот Нильссон заснут. А потом тихонько пробраться в дом и наложить на все лапу.

Усевшись под дубом в саду, воры стали ждать. Моросил мелкий дождик, а они к тому же страшно проголодались. Нельзя сказать, что им было очень уютно, но мысль об огромных деньгах поддерживала в них бодрость духа.

Мало-помалу во всех домах погас свет, но окна Виллы Вверхтормашками светились по-прежнему. В тот вечер Пиппи как раз училась танцевать шоттис и не желала ложиться спать, пока не убедится, что она в самом деле уже выучилась танцевать этот танец. В конце концов, однако, и на Вилле Вверхтормашками погас свет.

Бродяги немножко подождали, желая удостовериться в том, что господин Нильссон заснул. Но под конец они прокрались к кухне с черного хода и приготовились открыть дверь своими отмычками. Между тем один из взломщиков – вообще-то его фамилия была Блум – совершенно случайно коснулся двери. И она оказалась незапертой.

– Что они тут, чокнулись? – прошептал он своему сообщнику. – Дверь-то не заперта! Ну и дела!

– Тем лучше для нас, – ответил его сообщник, черноволосый взломщик, которого все, кто его знал, звали Громила-Карлссон.

Громила-Карлссон зажег карманный фонарик, и они прокрались на кухню. Там никого не было. Но в комнате рядом спала Пиппи, и там же стояла маленькая кукольная кроватка господина Нильссона.

Громила-Карлссон открыл дверь и осторожно заглянул в комнату. Там было спокойно и тихо, а свет фонарика заплясал по всей комнате.

Когда лучи света коснулись кровати Пиппи, бродяги, к своему величайшему удивлению, не увидели ничего, кроме пары ног, покоившихся на подушке. Голова Пиппи, как обычно, лежала под одеялом у изножья кровати.

– Должно быть, это и есть та самая девчонка, – прошептал Громила-Карлссон Блуму. – И теперь, верно, она крепко спит. А где, как ты думаешь, где может быть этот Нильссон?

– Господин Нильссон, с вашего позволения, – послышался спокойный голос Пиппи. – Господин Нильссон лежит в маленькой выкрашенной в зеленый цвет кукольной кроватке.

Бродяги так перепугались, что их просто затрясло от страха. Но тут они осознали то, что сказала Пиппи. В кукольной кроватке спал господин Нильссон. При свете карманного фонарика они разглядели также кукольную кроватку и лежавшую в ней маленькую обезьянку. Громила-Карлссон не смог удержаться от смеха.

– Блум, – сказал он, – господин-то Нильссон – обезьяна, ха-ха-ха!

– Да, а ты думал, кто он? – раздался из-под одеяла спокойный голос Пиппи. – Машинка для стрижки газонов, что ли?

– А твои мама с папой дома? – спросил Блум.

– Нет, – ответила Пиппи. – Их нет! Они уехали! Совсем уехали!

Громила-Карлссон и Блум просто закудахтали от восторга.

– Послушай-ка, милая детка, – сказал Громила-Карлссон. – Вылезай из-под одеяла, поболтаем!

– Не, я сплю! – сказала Пиппи. – Что, опять хотите поговорить о загадках? Тогда, может, сначала отгадаете эту: что за часы, которые идут и идут, а никогда до двери не дойдут?

Но тут Блум решительно сорвал одеяло с Пиппи.

– Ты умеешь плясать шоттис? – спросила Пиппи, серьезно глядя ему в глаза. – А я умею!

– Ты задаешь слишком много вопросов, – сказал Громила-Карлссон. – Не можем ли мы немного расспросить тебя тоже? Где у тебя, например, деньги, которые только что валялись на полу?

– В чемодане на шкафу, – чистосердечно ответила Пиппи.

Громила-Карлссон и Блум ухмыльнулись.

– Надеюсь, дружок, ты ничего не имеешь против, если мы их заберем? – спросил ГромилаКарлссон.

– О, пожалуйста, – сказала Пиппи. – Ясное дело, нет.

После чего Блум подошел к шкафу и снял оттуда чемодан.

– А теперь, дружок, надеюсь, ты ничего не имеешь против, если я заберу их обратно, – сказала Пиппи; она вылезла из кровати и подошла к Блуму.

Блум так хорошенько и не понял, как это произошло, но чемодан вдруг быстро и весело очутился в руках у Пиппи.

– Хватит шутить! – злобно произнес Громила-Карлссон. – Давай сюда чемодан!

Схватив Пиппи крепко за руку, он попытался рвануть к себе желанную добычу.

– Шутки в сторону! – изрекла Пиппи.

Она подняла Громилу-Карлссона и посадила на шкаф. Через минуту рядом с ним там уже сидел и Блум. Вот тут-то оба бродяги испугались. Они начали понимать, что Пиппи уж точно не какая-то там заурядная девчонка. Но чемодан влек их к себе настолько, что они забыли всякий страх.

– Вместе и сразу, Блум! – вскричал ГромилаКарлссон, и они, соскочив со шкафа, накинулись на Пиппи, державшую чемодан в руках.

Но Пиппи ткнула в каждого из них указательным пальцем так, что они тут же очутились в разных углах. И не успели они подняться на ноги, как Пиппи вытащила веревку и молниеносно скрутила руки и ноги обоим ворам.

Теперь они запели другую песню.

– Милая, добрая фрекен! – заныл ГромилаКарлссон. – Прости нас, мы ведь только пошутили! Не обижай нас. Мы ведь всего лишь несчастные нищие бродяги, которые зашли в твой дом попросить немного еды.

Блум даже чуточку всплакнул.

Пиппи аккуратно поставила чемодан обратно на шкаф. А потом повернулась к своим пленникам:

– Умеет кто-нибудь из вас танцевать шоттис?

– Хы, хы! – захныкал Громила-Карлссон. – Я думаю, мы оба сумеем.

– Ой, до чего же весело! – воскликнула Пиппи, хлопая в ладоши. – А мы не можем немного потанцевать? Понимаете, я только что научилась.

– Да, пожалуйста, – немного обескураженно ответил Громила – Карлссон. Тогда Пиппи взяла огромные ножницы и разрезала веревку, опутавшую ее гостей.

– Но у нас нет музыки, – огорченно произнесла Пиппи.

Тут у нее возникла новая идея.

– А ты не можешь поиграть на гребенке? – спросила она Блума. – Тогда бы я потанцевала с ним. – Она указала на Громилу-Карлссона.

Ну да, Блум мог, разумеется, поиграть на гребенке. И он заиграл, да так громко, на весь дом. Господин Нильссон, проснувшись, уселся в своей кроватке, словно для того, чтобы увидеть, как Пиппи кружится по всей комнате с ГромилойКарлссоном. Она была чрезвычайно серьезна и торжественна, а танцевала так старательно, словно речь шла о ее жизни.

Под конец Блуму не захотелось больше играть на гребенке; он утверждал, что от этого немилосердно щекотно его губам. А у Громилы-Карлссона, который целый день таскался по дорогам, начали уставать ноги.

– Милые вы мои, ну еще хоть немножко, – клянчила, продолжая танцевать, Пиппи.

И Блуму с Громилой-Карлссоном оставалось только продолжить игру на гребенке и танцы.

В три часа ночи Пиппи сказала:

– О, я могла бы танцевать до самого четверга! Но вы, может быть, устали и хотите есть?

Да, они устали и были голодны, хотя едва ли осмелились бы ей об этом сказать. Но Пиппи достала из кладовки и хлеб, и сыр, и масло, и ветчину, и холодное жаркое, и молоко, и все они уселись за стол. И Блум, и Громила-Карлссон, и Пиппи ели до тех пор, пока не растолстели и чуть ли не превратились в четырехугольники. Пиппи плеснула себе немного молока в ухо.

– Это полезно от глухоты.

– Бедняжка, ты что, глохнешь? – спросил Блум.

– Не-а, – ответила Пиппи, – но, может, еще буду глохнуть.

Под конец оба бродяги поднялись из-за стола, от души поблагодарили хозяйку за угощение и попросили разрешения откланяться.

– Как мило, что вы пришли ко мне! Вам в самом деле пора уже уходить?

– жалобно спросила Пиппи. – Никогда не встречала я никого, кто бы так отплясывал шоттис, как ты, мой сахарный поросеночек, – сказала она Громиле-Карлссону. – Упражняйся прилежней в игре на гребенке, – сказала она Блуму, – тогда ты про щекотку и думать забудешь.

Когда бродяги уже стояли в дверях, Пиппи подбежала к ним и дала каждому из них золотую монетку.

– Вы их честно заработали! – сказала она.

ПИППИ ПРИГЛАШАЮТ НА ЧАШКУ КОФЕ

Мама Томми и Анники пригласила на чашку кофе несколько дам. И поскольку она напекла столько всякой всячины, что ее на всех бы хватило, она и подумала: пожалуй, Томми с Анникой могли бы заодно пригласить и Пиппи. По крайней мере, думала она, у нее будет меньше хлопот с собственными малышами.

Томми и Анника от всего сердца обрадовались, услыхав об этом кофепитии, и тотчас побежали к Пиппи, чтоб пригласить ее. Пиппи ходила по саду и поливала из старой заржавленной лейки чахлые цветы, которые еще оставались у нее. Поскольку именно в тот самый день с неба непрерывным потоком лил дождь, Томми сказал Пиппи, что, пожалуй, это совершенно ни к чему.

– Да, хорошо тебе говорить, – с досадой сказала Пиппи. – Я, может, всю ночь не спала и радовалась, что встану и буду поливать цветы. Так неужели я позволю, чтобы такой мелкий дождик помешал мне! Заруби себе это на носу!

Но тут Анника преподнесла восхитительную новость: Пиппи приглашена на чашку кофе.

– На чашку кофе... я? – вскричала Пиппи и на нервной почве, вместо куста роз, о котором, собственно говоря, и шла речь, стала поливать из лейки Томми.

– О, как все это будет! Ой, как я волнуюсь! Подумать только, а что, если я не смогу как следует вести себя?

– Нет, ты точно сможешь, – утешила ее Анника.

– Не будь так уверена в этом, – сказала Пиппи. – Я, конечно, попытаюсь, можешь не сомневаться, но я много раз замечала, что людям не нравится, как я себя веду. И это несмотря на то, что я стараюсь вести себя как нельзя лучше. На корабле мы никогда не придавали этому большого значения. Обещаю, что буду стараться изо всех сил и вам не придется стыдиться меня.

– Чудесно! – сказал Томми и помчался как стрела вместе с Анникой домой под дождем.

– В три часа пополудни, не забудь! – крикнула Анника, выглядывая из-под зонтика.

Ровно в три часа пополудни по лестнице дома семейства Сеттергрен поднималась весьма изысканная фрекен. Это была Пиппи Длинныйчулок. Свои рыжие волосы она, в виде исключения, распустила, и они, словно львиная грива, падали ей на плечи и спину. Она размалевала свои губы яркокрасным фломастером, а к тому же еще намазала сажей брови. Так что вид у нее был почти грозный и внушающий страх. Красным же мелком она размалевала также ногти, а туфли украсила огромными зелеными бантами.

– Похоже, я буду самой шикарной на этом пиру, – удовлетворенно пробормотала она себе под нос, когда звонила у дверей.

В большой комнате семейства Сеттергрен сидели три важные дамы, а также Томми с Анникой и их мама. Стол был великолепно накрыт, а в камине горел огонь. Дамы спокойно и тихо беседовали между собой, а Томми и Анника, сидя на диване, рассматривали альбом. Все было так мирно!

Но внезапно мир был нарушен.

– К оружииииииию!

Пронзительный командный окрик раздался из прихожей, и в следующий миг на пороге уже стояла Пиппи Длинныйчулок. Она закричала так громко и так неожиданно, что дамы просто подскочили.

– Отряд, вперед МАРШ! – раздался следующий окрик, и Пиппи, чеканя шаг, подошла прямо к фру Сеттергрен.

– Отряд, СТОЙ!

Она остановилась.

– Руки вперед, АТЬ, ДВА! – закричала она и обхватила обеими руками руку фру Сеттергрен, которую начала сердечно трясти.

– Колени СОГНУТЬ! – снова закричала она и сделала красивый книксен.

Потом, улыбнувшись фру Сеттергрен, Пиппи приветливо сказала:

– Вообще-то я зверски стеснительная, так что если бы я не отдавала приказания самой себе, то просто осталась бы в прихожей, тряслась бы от страха и не посмела бы войти.

Затем она ринулась к другим дамам и расцеловала их в обе щеки.

– Шармонт, шармонт [6], какая честь для меня, – сказала она, потому что слышала, как один шикарный господин говорил однажды при ней эти слова одной даме.

Потом Пиппи уселась в самое лучшее кресло, какое только попалось ей на глаза. Фру Сеттергрен предполагала, что дети поднимутся наверх, в комнату Томми и Анники. Но Пиппи спокойно продолжала сидеть, потом ударила себя рукой по коленям и, бросив взгляд на накрытый кофейный стол, сказала:

– В самом деле, это выглядит ужасно аппетитно. Когда сядем к столу? Но тут вошла служанка Элла с кофейником, и хозяйка дома пригласила гостей:

– Прошу к столу!

– Чур, я первая! Я первая! – вскричала Пиппи и в два прыжка очутилась у стола.

Она разом сгребла со стола столько пряников, сколько могло поместиться на тарелке. Она швырнула пять кусков сахара в свою кофейную чашку, вылила в ту же чашку полсливочника и двинулась со своей добычей обратно к креслу прежде, чем дамы успели даже подойти к столу.

Вытянув вперед ноги, Пиппи поставила тарелку с пряниками на пальцы ног. Затем, бодро макая пряники в кофе, принялась впихивать их себе в рот, да столько, что не могла вымолвить ни слова, как ни старалась. Одним движением руки она опустошила целую тарелку с пряниками. Затем поднялась, ударила в тарелку как в бубен и подошла к столу, чтобы посмотреть, не осталось ли там еще пряников. Дамы неодобрительно смотрели на нее, но она их просто не замечала. Весело болтая, ходила она вокруг стола и хватала пряники то тут, то там.

– Как все-таки мило с вашей стороны пригласить меня, – говорила она.

– Меня ведь никогда раньше не приглашали на чашку кофе.

На столе стоял также большой торт со взбитыми сливками. Посредине торта красовался кусочек красной конфетки. Заложив руки за спину, Пиппи неотрывно смотрела на этот торт. Внезапно наклонившись вперед, она схватила губами вожделенный кусочек конфеты. Но нырнула она губами в торт слишком быстро. И когда оторвала от него губы, все лицо ее было сплошь залеплено сливками.

– Ха-ха-ха! – залилась смехом Пиппи. – Теперь мы можем поиграть в жмурки, ну, в слепого козла [7]. Потому что здесь, по крайней мере, мы получаем слепого козла даром. Я не вижу ни грамма.

Высунув язык, она слизнула со своего лица все сливки.

– Да, ужасная беда случилась с этим тортом, – сказала она. – А раз торт все равно пропал, лучше всего мне его сразу съесть.

Так она и сделала. Она пошла в наступление на торт, вооружившись специальной лопаточкой, и очень скоро он весь был съеден. Пиппи удовлетворенно похлопала себя по животу. Фру Сеттергрен тем временем отлучилась на кухню и ничего не знала о беде, постигшей торт. Но остальные дамы очень строго взирали на Пиппи. Им, верно, тоже хотелось попробовать хотя бы маленький кусочек. Пиппи заметила, что у них кислый вид, и решила приободрить их.

– Не надо расстраиваться из-за такой ерунды, – утешила их она. – Главное – здоровье. А когда приглашают на чашку кофе, нужно веселиться.

Схватив сахарницу, где были кусочки сахара, она выбросила все на пол.

– Ой! – пронзительно закричала она. – Как я могла так ошибиться! Я-то думала, что там сахарный песок. Но уж если беде суждено быть, то она тут как тут. К счастью, если тебя угораздило вывалить кусочки сахара на пол, есть только один способ помочь беде – кусать сахарный песок.

С этими словами она схватила другую сахарницу, стоявшую на столе, высыпала оттуда немного сахарного песку на язык и крепко стиснула зубы.

– Классно! – проговорила она. – Если это не поможет, то уж ничто не поможет.

Затем, снова схватив сахарницу, высыпала на пол целую кучу сахарного песку.

– Заметьте хорошенько, что это сахарный песок, – сказала она. – Так что я в своем праве. Да и вообще, хотела бы я знать, на что нужен песок, хоть и сахарный, если его нельзя рассыпать?

Но тут вошла фру Сеттергрен и, увидев разбросанный и рассыпанный по полу сахар, крепко взяла Пиппи за руку и отвела ее к дивану, на котором сидели Томми и Анника. Затем она подошла к дамам, сама села рядом с ними и предложила им еще по чашке кофе. То, что торт исчез, ее только обрадовало. Она подумала, что гостям торт так понравился, что они весь съели.

Пиппи, Томми и Анника тихонько болтали, сидя на диване. Огонь трещал в камине. Дамы пили кофе, и все было снова мирно и спокойно. И как это бывает порой за чашечкой кофе, дамы начали говорить о своих служанках. Нельзя сказать, что им достались образцовые служанки. Дамы не были ими довольны, и все они сошлись на том, что держать служанок вовсе незачем. Гораздо лучше все делать самим, потому что тогда, по крайней мере, знаешь, что все сделано как нельзя лучше.

Пиппи сидела на диване и слушала, а когда дамы ненадолго замолчали, она вмешалась в разговор:

– У моей бабушки была как-то служанка, которую звали Малин. На ногах у нее были мозоли, а в остальном с нею все было классно. Пожалуй, единственно неприятное с ней было то, что, как только в дом приходили гости, она набрасывалась на них и кусала их за ноги. И лаяла! Ой, как она лаяла! По всему кварталу было слышно! Но это только тогда, когда она бывала в игривом настроении. Хотя гости не всегда это понимали. Когда Малин только-только нанялась в служанки, пришла к бабушке одна старая пасторша, и когда Малин примчалась и вонзила зубы в ее тощую ногу, пасторша так взвыла, что напугала Малин до смерти, и та от страха еще крепче вонзила в нее зубы. А потом никак не могла их вытащить, аж до самой пятницы. Так что в тот день бабушке пришлось самой чистить картошку. Но тогда-то наконец это было сделано на совесть. Она работала так умело, что, когда почистила всю картошку до конца, осталась только кожура. Ни одной картошки не было. Но после той пятницы пасторша никогда больше к бабушке не заявлялась. Она просто шуток не понимала. Как тут не пожалеть Малин, которая так любила шутить и веселиться! Хотя, пожалуй, и она иногда обижалась, да, и она тоже, уж этого у нее не отнимешь. Однажды, когда бабушка заехала вилкой ей в ухо, она целый день дулась.

Посмотрев вокруг, Пиппи приветливо улыбнулась.

– Ага, Малин была такая, да! – сказала она, вертя большими пальцами.

Дамы сделали вид, будто они ничего не слышали. И продолжали болтать.

– Была бы моя Руса хотя бы чистоплотна, – заявила фру Берггрен, – я, пожалуй, оставила бы ее. Но она – настоящая свинюшка.

– Видели бы вы Малин, – снова встряла в разговор Пиппи. – Малин была такая грязнуля – ну второй такой не найти! «Одно удовольствие смотреть на нее», – говорила бабушка. Бабушка всегда считала Малин негритянкой, потому что она была такая темнокожая. Но все это дерьмо большей частью можно было смыть. А однажды на благотворительном базаре в городском отеле ей присудили первое место за самую лучшую траурную каемку под ногтями. О ужас, о страх, до чего эта девица была вся в дерьме! – радостно сокрушалась Пиппи.

Фру Сеттергрен бросила на нее строгий взгляд.

– Можете себе представить, – произнесла фру Гранберг. – Как-то вечером, когда моей Бритте понадобилось уйти, она безо всяких церемоний надела мое голубое шелковое платье. Разве это не предел хамства?

– Вот как, еще бы! – согласилась с ней Пиппи. – Ваша Бритта, по всему видно, во многом того же поля ягода, что и Малин. У бабушки была розовая нижняя рубашка, которую она жутко обожала. Но самое ужасное, что Малин тоже обожала эту рубашку. И каждое утро бабушка и Малин ругались, кто из них ее наденет. Под конец они сговорились, что будут носить ее через день, по очереди, ну, чтобы по справедливости! Но подумайте только, какой ведьмой могла быть Малин! Иногда она, бывало, прибежит, даже когда был бабушкин черед надевать рубашку, и скажет: «Не видать вам брюквенное пюре на сладкое, если не дадите мне надеть розовую нижнюю рубашку». Хи! И как вы думаете, что оставалось бабушке? Ведь брюквенное пюре было ее любимым блюдом. И ей приходилось отдавать Малин рубашку. А потом, стоило Малин отхватить рубашку, как она сразу становилась как шелковая, добренькая-предобренькая. Она тут же выходила на кухню и принималась взбивать брюквенное пюре, да так усердно, что только брызги по стенам летели.

На мгновение в комнате наступила тишина. Но затем фру Александерссон сказала:

– Я не до конца уверена в этом, но сильно подозреваю, что моя Хильда нечиста на руку. Я точно заметила, что некоторые вещи пропадают.

– Малин... – снова завела Пиппи, но тут фру Сеттергрен решительно сказала:

– Дети, немедленно поднимайтесь в детскую.

– Да, но я только расскажу, что Малин тоже воровала, – сказала Пиппи.

– Как сорока! Открыто и бессовестно. Бывало, она встанет среди ночи и немножко поворует, иначе, говорила она, ей спокойно не заснуть. А один раз она стибрила бабушкино пианино и засунула его в верхний ящик своего бюро. Она была очень ловка, и бабушка всегда восхищалась ею.

Но тут Томми с Анникой взяли Пиппи под руки и потащили вверх по лестнице. Дамы пили уже по третьей чашке кофе, а фру Сеттергрен сказала:

– Я вовсе не собираюсь жаловаться на мою Эллу, но фарфор она бьет, это точно.

На верхней ступеньке лестницы снова показалась рыжая головка.

– Кстати о Малин, – сказала Пиппи, – может, вам интересно, била она фарфор или нет? Так вот, можно утверждать: била. Она выбрала себе специальный день на неделе, чтобы бить фарфор. Бабушка рассказывала, что это бывало по вторникам. И вот уже около пяти утра во вторник слышно было, как эта крутая девица бьет на кухне фарфор. Начинала она с кофейных чашечек и стаканов и других более мелких предметов, а затем уничтожала глубокие тарелки, потом мелкие, а под конец – блюда для жаркого и суповые миски. И до самого обеда, рассказывала бабушка, в кухне такой звон стоял, что просто сердце радовалось. А если у Малин находилось немного свободного времени и после обеда, то она шла в гостиную с крохотным молоточком и кокала им античные восточноиндийские тарелки, развешанные по стенам. А по средам бабушка покупала новый фарфор, – сказала Пиппи и исчезла с верхней ступеньки лестницы, как попрыгунчик в коробке.

Но тут терпение у фру Сеттергрен лопнуло. Она взбежала по лестнице, потом вошла в детскую и направилась прямо к Пиппи, которая только-только начала учить Томми стоять на голове.

– Ты никогда больше не придешь сюда, – заявила фру Сеттергрен, – если будешь так плохо вести себя.

Пиппи удивленно посмотрела на нее, и глаза ее медленно наполнились слезами.

– Так я и думала, что не умею вести себя! – сказала она. – Не стоило и пытаться, мне все равно никогда этому не научиться! Лучше бы мне остаться на море!

С этими словами она сделала книксен фру Сеттергрен, попрощалась с Томми и Анникой и стала медленно спускаться по лестнице.

Но и дамам тоже пора было идти домой. Пиппи уселась на ящик для галош в прихожей и стала смотреть, как дамы надевают шляпы и плащи.

– Как обидно, что вам не по душе ваши служанки, – сказала она. – Вам бы такую, как Малин. «Другой такой мировой девицы на свете нет», – всегда говорила бабушка. Подумать только, однажды на Рождество, когда Малин надо было накрыть стол и поставить туда целиком зажаренного поросенка, знаете, что она сделала? Она прочитала в поваренной книге, что уши рождественского поросенка надо украсить цветами из гофрированной бумаги и сунуть ему в рот яблоко. А бедняжка Малин не поняла, что это поросенку надо сунуть в уши бумажные цветы, а в рот яблоко. Видели бы вы ее, когда она вошла в комнату рождественским вечером, вырядившись в нарядный передник и с огромным надгробным камнем во рту. Бабушка сказала ей: «Ну и скотина же ты. Малин!» А Малин ведь ни слова не могла вымолвить в свою защиту, а только размахивала ушами, так что гофрированная бумага в ее ушах мелко тряслась. Верно, она пыталась что-то сказать, но памятник мешал, и получалось только «блюбб-блюбб-блюбб». Да и кусать за ноги людей, как она привыкла, она тоже не могла из-за надгробного камня, а как назло, именно в тот самый день понаехало столько гостей! Да, невеселый выдался рождественский вечер для бедняжки Малин, – горестно закончила Пиппи свой рассказ.

Дамы были уже одеты и попрощались с фру Сеттергрен. А Пиппи, подбежав к ней, прошептала:

– Извини, что я не сумела хорошо себя вести! Покедова!

Затем, нахлобучив на голову свою огромную шляпу, она последовала за дамами. Но за калиткой их пути разошлись. Пиппи отправилась на Виллу Вверхтормашками, а дамы в другую сторону.

Пройдя немного, они услышали пыхтенье за спиной. То была Пиппи, которая, догоняя их, мчалась изо всех сил.

– Представляете, как бабушка горевала, когда потеряла Малин? Подумать только, однажды утром, во вторник, когда Малин едва успела раскокать чуть больше дюжины чайных чашек, она сбежала из бабушкиного дома и ушла в море. Так что бабушке пришлось в тот день самой бить фарфор. А она, бедняжка, к этому не привыкла, и у нее появились даже волдыри на руках. Малин она так больше никогда и не видала. "А жаль, – говорила бабушка. – Такая экстра-классно-люксовая девица! "

С этими словами Пиппи ушла, да и дамы поспешили скорее удалиться. Но только они успели пройти несколько сотен метров, как услыхали издалека голос Пиппи, кричавшей во всю силу своих легких:

– Она никогда не подметала под кроватями! Да, она. Малин!

ПИППИ СПАСАЕТ ДЕТЕЙ

Однажды в воскресенье, после обеда, Пиппи сидела в раздумье: чем бы ей заняться? Томми и Анника вместе со своими папой и мамой были приглашены в гости на чашку чая, и дожидаться их было нечего.

Целый день Пиппи занималась приятными делами. Встала она рано и подала господину Нильссону сок и булочки прямо в кроватку. Он казался таким миленьким, когда сидел там в своей светлоголубой ночной рубашечке и держал стакан обеими руками. Затем Пиппи задала корм лошади, почистила ее скребницей и рассказала ей длиннуюпредлинную историю своих приключений на морях-океанах. Затем она пошла в гостиную и набросала большую картину прямо на обоях. Там была изображена толстая дама в алом платье и черной шляпе. В одной руке она держала желтый цветок, а в другой – дохлую крысу. Пиппи думала, что это очень красивый рисунок. Он украшал всю комнату. Затем она села у бюро с откидной крышкой и стала рассматривать свои коллекции птичьих яиц и раковин, а потом начала вспоминать все те удивительные места, где она и ее папа собирали их, и все те маленькие уютные лавчонки, разбросанные по всему миру, где они покупали все эти красивые редкости, хранившиеся теперь в ящиках ее бюро. Затем она попыталась научить господина Нильссона танцевать шоттис, но он не желал учиться. В какой-то момент она подумала было, не попытаться ли научить лошадь, но, как бы там ни было, она вместо этого влезла в дровяной ларь и закрыла за собой крышку. Она играла, воображая, будто она сардина в банке с сардинами. Однако игру омрачало одно печальное обстоятельство: с ней не было Томми и Анники, а ведь они тоже могли бы быть сардинами.

Но тут начало темнеть. Она прижала свой маленький носик картошкой к оконному стеклу и стала всматриваться в осенние сумерки. Ей пришла в голову мысль, что она несколько дней не ездила верхом, и Пиппи тут же решила прокатиться. Разве это не чудесное завершение приятного воскресенья?

Она надела свою большую шляпу, взяла господина Нильссона, который, сидя в углу, играл каменными шариками, оседлала лошадь и вынесла ее с веранды. И вот они пустились в путь. Господин Нильссон – верхом на Пиппи, а Пиппи – верхом на лошади.

Было по-настоящему холодно, дороги замерзли, и копыта лошади громко цокали о наледь, когда они ехали верхом. Господин Нильссон сидел на плече у Пиппи и пытался схватиться за ветки деревьев, мимо которых они проезжали. Но Пиппи скакала так быстро, что ему это никак не удавалось. И наоборот, шумевшие мимо ветви деревьев то и дело хлестали его по ушам, и обезьянке было трудно удержать свою соломенную шляпку на голове.

Пиппи проехала через весь маленький городок, и люди боязливо прижимались к стенкам домов, когда она вихрем проносилась мимо.

В этом маленьком городке была, само собой, рыночная площадь с невысокой, выкрашенной в желтый цвет ратушей и множеством красивых, старинных одноэтажных строений.

Там, под видом дома, стояло также своеобразное чудовище. Это было новое трехэтажное здание, именуемое «небоскреб», так как оно было выше всех остальных домов в городе.

Тихо и мирно выглядел маленький городок в послеобеденный воскресный час. Но внезапно крики прорезали тишину:

– Небоскреб горит! Пожар! Пожар!

Со всех сторон, вытаращив глаза, сбегались люди. Неистово гудя, промчалась по улицам пожарная машина, и маленькие городские дети, которым обычно весело и интересно смотреть на пожарные машины, заплакали от страха. Они боялись, что их дом тоже загорится. На площади перед небоскребом собрались толпы народа, которым полиция пыталась преградить путь, чтобы могла подъехать пожарная машина. Из окон небоскреба вырывались языки пламени, а клубы дыма и искры обволакивали пожарников, храбро пытавшись погасить огонь.

Пожар возник на нижнем этаже, но быстро распространился и на верхние. И тут люди, собравшиеся на площади, внезапно увидели зрелище, заставившее их содрогнуться от ужаса. На самом верху дома была чердачная мансарда, а в окне мансарды, которое в этот миг открывала слабенькая детская ручка, стояли два маленьких мальчика и звали на помощь.

– Мы не можем выйти, кто-то развел костер на лестнице! – кричал старший.

Ему было пять лет, а его брат был на год младше. Их мама ушла по делам, и теперь они были в мансарде совершенно одни. Многие люди внизу, на площади, начали плакать, а у брандмейстера на лице читалась растерянность. На пожарной машине была, ясное дело, лестница, но так высоко она не доставала. Войти в дом и забрать оттуда детей было невозможно. Страшное отчаяние овладело людьми, стоявшими на площади, когда они поняли, что детям ничем нельзя помочь. А бедные малыши стояли там, наверху, и горько плакали. Не пройдет и нескольких минут, как огонь охватит и их мансарду.

На площади посреди людской толпы сидела верхом на своей лошади Пиппи. Она с интересом разглядывала пожарную машину и размышляла, не купить ли такую же. Машина эта понравилась ей тем, что она – красная, и тем, что поднимала страшный шум, проезжая по улицам города. Затем она посмотрела на трещавшее пламя, и ей понравилось, когда на нее упало несколько искр.

Но вдруг она обратила также внимание на малышей в окне мансарды. К ее величайшему удивлению, непохоже было, что пожар доставляет им слишком большое удовольствие. Это было выше ее понимания, и наконец ей пришлось спросить тех, кто стоял вокруг нее:

– Почему дети вопят?

Сначала в ответ раздались лишь рыдания, но в конце концов какой-то толстый господин сказал:

– Ну, а сама-то ты что думаешь? Ты что – не вопила бы, если бы была там, наверху, и не могла бы спуститься вниз?

– Я никогда не ору, – заявила Пиппи. – Но если они, в конце концов, хотят спуститься вниз, почему же никто им не поможет?

– Потому, разумеется, что все равно из этого ничего не выйдет, – ответил толстый господин.

Пиппи немножко поразмышляла.

– Неужто никто не может раздобыть длинный канат? – спросила она.

– Это все равно не поможет, – сказал толстяк. – Дети слишком малы, чтобы сами могли спуститься вниз по канату. Да и вообще, как бы ты, например, могла переправить им канат?

– Как? – спокойно повторила Пиппи. – Разве я не плавала по морям? Мне нужен канат.

Ни один человек не поверил, что детям можно помочь. Но как бы там ни было, девочке принесли канат.

У фасада небоскреба росло высокое дерево. Его верхушка была примерно вровень с окошком мансарды. Однако расстояние между деревом и окошком составляло по крайней мере метра три. А ствол дерева был ровный и без единой ветки, на которую можно было бы влезть. Даже Пиппи не могла бы вскарабкаться на это дерево.

Огонь разгорался, дети в окошке мансарды кричали, а все люди на площади плакали.

Пиппи слезла с лошади и подошла к дереву. Затем взяла канат и крепко привязала его к хвосту господина Нильссона.

– Давай полезай наверх, мой добрый, послушный сынок, – сказала она обезьянке.

Затем, подсадив господина Нильссона на ствол дерева, она легонько его подтолкнула. Он прекрасно понял, что ему делать, и послушно стал карабкаться по стволу. Для маленькой обезьянки это было ведь обычным делом, не требовавшим большого искусства.

Все люди на площади затаив дыхание смотрели на господина Нильссона. Вскоре он уже достиг верхушки дерева. Там он уселся на ветку и поглядел вниз на Пиппи. Она махнула ему рукой, показав, чтобы он снова спускался вниз. Господин Нильссон так и сделал, но стал слезать вниз по другой стороне ствола. Так что, когда господин Нильссон снова очутился на земле, канат был уже перекинут через ветку и свисал теперь вниз, касаясь земли двумя концами.

– Какой же ты умница, господин Нильссон! Ты в любую минуту можешь стать профессором, – похвалила обезьянку Пиппи и распустила узел, стягивавший один конец каната и хвост господина Нильссона.

Совсем рядом ремонтировали дом. Пиппи сбегала туда и нашла длинную доску. Взяв ее под мышку, она подбежала к дереву, схватилась свободной рукой за канат и уперлась ногами в ствол дерева. Быстро и ловко она стала карабкаться вдоль ствола наверх, а у людей на площади от удивления высохли на глазах слезы. Добравшись до самой верхушки дерева, Пиппи приладила доску поперек толстой ветки и стала осторожно продвигать ее к окошку мансарды. И вот доска уже легла на подоконник, словно мост между верхушкой дерева и окошком.

В полном молчании стояли внизу на площади люди. Они были в таком волнении, что не могли вымолвить ни слова. Пиппи влезла на доску и приветливо улыбнулась обоим мальчикам в окошке мансарды.

– Какие вы печальные! – сказала она. – Никак у вас животы болят?

Она побежала по доске и прыгнула в окошко мансарды.

– А здесь тепло, – заметила она. – Сегодня здесь больше топить не надо, это я гарантирую. И, как мне кажется, завтра больше четырех щепок, чтобы протопить комнату, не понадобится.

Затем, взяв по одному мальчику в каждую руку, она снова вылезла из окошка и ступила на доску.

– А теперь вы немного позабавитесь, – сказала она. – Это все равно, что пройтись в цирке по проволоке.

И, дойдя до середины доски, Пиппи задрала одну ногу вверх, точь-в-точь как делала это в цирке. Толпа внизу на площади заволновалась. И когда Пиппи тут же уронила вниз одну из своих туфель, многие пожилые дамы попадали в обморок. Но Пиппи счастливо и благополучно добралась до верхушки дерева. И тогда все люди внизу закричали "ура! ", да так, что по площади прокатился громкий гул, который перекрыл этим темным вечером шум и треск беснующегося пламени.

Затем Пиппи притянула к себе канат и надежно прикрепила один его конец к ветке. Потом она крепко привязала одного из мальчиков к другому концу каната и медленно и осторожно стала спускать его к обезумевшей от счастья маме, которая ждала своих малышей на площади. Она тотчас кинулась к сынишке и стала обнимать его со слезами на глазах. Но Пиппи закричала:

– Эй, ну-ка отпусти канат! Остался еще один малыш, а он тоже летать не умеет!

И народ кинулся помогать развязывать канат, так что мальчик наконец освободился. Уж Пиппито умела завязывать морские узлы! Этому она научилась, когда плавала по морям. Она снова подтянула к себе канат, и настал черед другого мальчика съехать вниз.

Теперь Пиппи осталась на дереве одна. Она выбежала на доску, а все люди стали глазеть на нее и гадать, что она собирается делать. А Пиппи танцевала взад-вперед по узкой доске. Она так красиво поднимала и опускала руки и пела хриплым голосом, еле-еле доносившимся до людей, толпившихся на площади:

Как ярко горит

Веселый огонь,

Беснуется желтое пламя,

Горит для тебя,

Горит для меня,

Для всех, кто танцует с нами.

Под эту песенку она танцевала все более и более неистово, и многие люди на площади зажмурились от ужаса, потому что думали: она вот-вот рухнет вниз и разобьется насмерть. Гигантские языки пламени вырывались из окошка мансарды, и при свете огня люди ясно и отчетливо могли видеть Пиппи. Она поднимала руки вверх, к ночному небу, а когда ее осыпал дождь искр, она громко закричала:

– Какой веселый, веселый, веселый пожар!

И тут она прыгнула прямо на канат.

– Эй, вы там! – закричала она и спустилась вниз на землю с быстротой смазанной маслом «молнии».

– Четырехкратное ура в честь Пиппи Длинныйчулок! Да здравствует Пиппи Длинныйчулок! – вскричал брандмейстер.

– Ура, ура, ура, ура! – закричали все, кто был на площади.

Но среди них нашелся человек, который крикнул «уpа!» пять раз. И это была сама Пиппи.

ПИППИ ПРАЗДНУЕТ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Однажды Томми и Анника обнаружили в своем почтовом ящике письмо.

«ДЛЯ ТММИ И АНИКИ» – было указано на конверте. И когда они вскрыли конверт, то нашли открытку, на которой было написано:

«ТММИ И АНИКА ПУСТЬ ПРИДУТ К ПИППИ НА ПИР В ДЕНЬ РАЖДЕНИЯ ЗАВТРЕ УТРОМ ПОСЛЯ ПАЛУДНЯ. ФОРМА АДЕЖДЫ: КАКУЮ ХОЧЕТЕ».

Томми и Анника так обрадовались, что начали прыгать и танцевать. Они прекрасно поняли, что было написано на открытке, хотя она и была довольно странно составлена. Пиппи было ужасающе трудно писать приглашение. Ведь в тот раз в школе она проучилась так недолго. Но уж немножко-то, во всяком случае, писать она умела. В те времена, когда она плавала по морям, один из матросов на корабле ее папы сидел с ней иногда на корме по вечерам и пытался научить ее читать. К сожалению, Пиппи была не очень усердной ученицей. Совершенно неожиданно она могла сказать: «Нет, Фридольф (так звали того матроса), нет, Фридольф, давай наплюем на все это, влезу-ка я лучше на верхушку мачты и погляжу, какая завтра будет погода».

И потому-то ничего удивительного, что у Пиппи было туго с правописанием. Она просидела целую ночь, кропая эту пригласительную открытку. А под утро, когда звезды начали бледнеть над крышей Виллы Вверхтормашками, еле слышно прокралась к вилле Томми и Анники и сунула конверт в их почтовый ящик.

Как только Томми с Анникой вернулись домой из школы, они начали прихорашиваться, чтобы пойти в гости. Анника попросила маму завить ей волосы. Мама завила ей локоны и завязала огромный розовый бант. Перед тем как причесаться, Томми, наоборот, намочил волосы водой, чтобы они были более гладкие. Ему не хотелось, чтобы волосы у него вились. Потом Анника захотела надеть на себя свое самое лучшее платье, но тут мама сказала, что не стоит этого делать, так как Анника редко остается чистой и нарядной, когда возвращается домой от Пиппи. Поэтому Аннике пришлось довольствоваться не самым лучшим и нарядным платьем, а платьем чуть похуже. Томми вообще не очень заботился о том, что на нем будет надето, только бы было чистое.

Они, ясное дело, купили для Пиппи подарок. Достали деньги из своих копилок, по дороге домой забежали в игрушечный магазин на Стургатан и купили очень красив... да, но что именно они купили, пока остается тайной. И вот теперь подарок этот лежал завернутый в зеленую бумагу, крепко перевязанный множеством веревочек.

Когда же Томми и Анника были готовы, Томми взял пакет, и они отправились к Пиппи, сопровождаемые назойливыми мамиными напоминаниями не пачкать одежду. Аннике тоже непременно хотелось немножко понести пакет. Ну а когда они будут вручать подарок, они станут держать его вдвоем. Так и решили.

Стоял уже ноябрь, и темнело рано. Когда Томми с Анникой проходили через калитку Виллы Вверхтормашками, то крепко держались за руки, потому что в саду у Пиппи было довольно темно, и старые деревья, которые уже роняли листья, так мрачно шумели.

– Шумят по-осеннему, – сказал Томми.

Насколько приятнее было видеть все окна Виллы Вверхтормашками ярко освещенными и знать, что идешь туда пировать и праздновать день рождения.

Обычно Томми и Анника забегали в дом с черного хода, через кухню, но сегодня они вошли с парадного. Лошади на веранде не было видно. Томми вежливо постучал в дверь. Из кухни послышался угрожающий голос:

– Кто бродит там в ночи глухой?

Чей голосок так тонок?

Ты призрак, что ли? – Нет, открой.

Я – маленький мышонок.

– Нет, Пиппи, это мы! – закричала Анника. – Открой!

И тогда Пиппи открыла дверь.

– О, Пиппи, зачем ты заговорила о призраке, я так испугалась! – сказала Анника, совершенно забыв поздравить Пиппи.

Пиппи чистосердечно рассмеялась и отворила дверь в кухню. Ой, как чудесно было очутиться в светлой и теплой кухне! Пир по случаю дня рождения Пиппи решила устроить в кухне, потому что там было уютнее всего. В нижнем этаже виллы было всего две комнаты. В гостиной стояло только одно бюро с откидной доской, а в другой помещалась спальня Пиппи. Зато кухня была большой и просторной, и Пиппи привела там все в порядок и так красиво все устроила. На пол она постелила ковры, а на столе лежала скатерть, которую Пиппи сшила сама. Правда, цветы, которые она вышила на скатерти, выглядели немножко странно, но Пиппи утверждала, что такие и растут в Дальней Индии, поэтому все здесь вышито так, как надо. Занавески были задернуты, а дрова в очаге горели так, что только треск стоял. На дровяном ларе восседал господин Нильссон и, держа в руках две крышки от кастрюль, бил их друг о друга, а в дальнем углу стояла лошадь. Само собой, она тоже была приглашена на праздник.

И тут вдруг Томми и Анника вспомнили наконец, что им надо поздравить Пиппи. Томми поклонился, Анника присела, а потом они вручили Пиппи зеленый пакет и сказали:

– Имеем честь поздравить тебя с днем рождения!

Пиппи поблагодарила и нетерпеливо разорвала пакет. Там лежала музыкальная шкатулка. Пиппи пришла в дикий восторг. Она гладила Томми, и она гладила Аннику, и она гладила музыкальную шкатулку и оберточную бумагу. Потом она начала крутить ручку, и из шкатулки, со множеством всяческих «плинг» и «плонг», полилась мелодия, которая, видимо, должна была изображать "Ах, мой милый Августин, Августин, Августин... ".

Пиппи без конца крутила ручку шкатулки и, казалось, позабыла обо всем на свете. Но внезапно она что-то вспомнила.

– Милые вы мои, вы-то не получили ваши подарки ко дню рождения!

– Да, но ведь это не наш день рождения, – в один голос сказали Томми и Анника.

Пиппи удивленно посмотрела на них.

– Да, но у меня-то сегодня день рождения, и в таком случае я, наверно, могу тоже подарить вам подарки? А может, в ваших учебниках написано, что этого делать нельзя? Может, это долбица помножения виновата, что так не делают?

– Нет, конечно, так иногда делают! – произнес Томми. – Хотя это и не принято. Но я-то, конечно, очень хочу получить подарок.

– Я тоже, – поддержала брата Анника.

И тогда Пиппи побежала в гостиную и принесла два пакета, лежавшие на бюро.

Когда Томми развернул свой пакет, он увидел что-то похожее на маленькую флейту из слоновой кости. А в пакете Анники лежала красивая брошка в виде бабочки. Крылья бабочки были усыпаны алыми, голубыми и изумрудными камешками.

Когда все подарки были розданы, настало время идти к столу. Там было полно всяких пряников и булочек. Пряники были ужасно причудливой формы, но Пиппи уверяла, что именно такие пряники едят в Китае.

Пиппи разлила в чашки горячий шоколад со взбитыми сливками, и уже пора было садиться за стол. Но тут Томми сказал:

– Когда у мамы и папы бывает званый обед, то у всех кавалеров рядом с прибором лежит карточка, на которой написано, какую даму он поведет к столу. Я думаю, нам тоже надо так сделать.

– Поднимай паруса! – скомандовала Пиппи.

– Хотя для нас это хуже, поскольку я здесь только один кавалер, – нерешительно произнес Томми.

– Чушь! – заявила Пиппи. – Может, ты думаешь, что господин Нильссон – фрекен?

– Нет, конечно нет, я ведь совсем забыл про господина Нильссона, – ответил Томми.

И, сев на дровяной ларь, написал на карточке:

"Господин Сеттергрен имеет удовольствие вести к столу фрекен Пиппи Длинныйчулок ".

– Господин Сеттергрен – это я, – удовлетворенно сказал он и показал Пиппи карточку.

А потом написал на новой карточке:

«Господин Нильссон имеет удовольствие вести к столу фрекен Сеттергрен».

– Да, а ведь лошади тоже надо положить карточку, – решительно заявила Пиппи. – Хотя ей и нельзя сидеть за столом.

И тогда Томми под диктовку Пиппи написал на новой карточке:

«Лошадь имеет удовольствие стоять в углу и получит угощение – пряники и сахар».

Пиппи сунула карточку к морде лошади и сказала:

– Прочитай и скажи, что ты обо всем этом думаешь!

Поскольку никаких возражений у лошади не было, Томми подал руку Пиппи, и они пошли к столу. Господин же Нильссон не сделал ни малейшей попытки пригласить к столу Аннику, так что Анника поступила весьма решительно: подняла обезьянку и понесла ее к столу. Но господин Нильссон отказался сидеть на стуле и уселся прямо на стол. Не захотел он пить и горячий шоколад со взбитыми сливками, зато когда Пиппи налила ему в чашку воду, он схватил чашку обеими передними лапками и тут же выпил.

И Анника, и Томми, и Пиппи без конца жевали пряники, а Анника заявила, что если там, в Китае, такие пряники, то она, когда вырастет, переедет в Китай.

Выпив воду, господин Нильссон опрокинул свою чашку, а потом надел ее на голову. Увидев это, Пиппи сделала то же самое, но, поскольку она не выпила весь свой шоколад, тоненькая струйка спустилась ей на лоб и побежала по носу. Тогда Пиппи высунула язык и приостановила дальнейший бег струйки шоколада.

– Ничего не должно пропадать! – сказала она.

Томми и Анника сначала как следует вылизали свои чашки, а уж потом поставили их на голову.

Когда все были сыты и довольны, да и лошадь получила все, что ей хотелось, Пиппи быстрым движением схватила скатерть за все четыре конца и подняла ее в воздух, так что чашки и блюдо с пряниками загремели друг о друга, как в мешке, а весь узел с посудой она запихнула в дровяной ларь.

– Я люблю прибирать немного погодя, – заявила она.

А затем настал черед игр. Пиппи предложила поиграть в игру, которая называлась «Не касаться ногой пола». Игра была очень простая. Единственное, что нужно было делать, это передвигаться по всей кухне, ни разу не коснувшись ногой пола.

Пиппи прыгала кругом, по всей кухне, не касаясь пола. Да и у Томми с Анникой дела шли совсем неплохо. Начали они с мойки, а если широко расставить ноги, то можно приблизиться и к очагу, с очага перепрыгнуть на дровяной ларь, с ларя, через полку со шляпами, вниз на стол, а оттуда, через два стула, к угловому шкафчику. Между угловым шкафчиком и мойкой расстояние было несколько метров, но, к счастью, там стояла лошадь, и если вскочить на нее со стороны хвоста и съехать вниз с другого конца, с головы, а затем в нужный момент сделать резкий поворот, приземляешься прямо на мойку.

Когда они поиграли так некоторое время и платье Анники уже не было чуть похуже самого нарядного, а чуть похуже того, что было самым что ни есть ненарядным, а Томми стал черным, как трубочист, они решили придумать какую-нибудь новую игру.

– А что, если подняться на чердак и поздороваться с привидением? – предложила Пиппи.

Анника задохнулась от страха.

– У тебя во... во... водятся на чердаке привидения? – спросила она.

– Водятся ли там привидения? Целая куча! – заявила Пиппи. – Там, наверху, разные привидения и призраки так кишмя и кишат. Просто ходишь и натыкаешься на них на каждом шагу. Пойдем туда?

– О! – воскликнула Анника и с упреком посмотрела на Пиппи.

– Мама сказала, что никаких привидений и призраков на свете нет, – задорно произнес Томми.

– И я так думаю, – сказала Пиппи. – Их нет нигде, кроме как здесь, потому что все, какие только есть на свете, живут у меня на чердаке. И незачем просить их переселиться в другое место. Но они не опасны. Они только щиплют тебя за руки так, что остаются синяки, а еще – воют да играют в кегли своими головами.

– И... и... играют в кегли своими головами? – прошептала Анника.

– Именно это они и делают, – ответила Пиппи. – Пошли поднимемся наверх и поболтаем с ними. Я здорово играю в кегли.

Томми не хотел и виду подать, что боится, да и, по правде говоря, очень хотел бы увидеть призрака. Будет что порассказать мальчишкам в школе! И кроме того, он утешался тем, что призраки наверняка не посмеют напасть на Пиппи. Он твердо решил пойти вместе с ней. А бедная Анника ни за что не хотела подниматься на чердак, но потом подумала, что вдруг какой-нибудь маленький-премаленький призрак прокрадется к ней вниз, пока она сидит тут одна на кухне. И это решило дело! Лучше быть вместе с Пиппи и Томми среди тысячи призраков, чем здесь, на кухне, одной с самым маленьким-премаленьким призраком-детенышем.

Пиппи шла первой. Она отворила дверь на лестницу, ведущую на чердак. Томми крепко вцепился в Пиппи, а Анника еще крепче – в Томми. Так они стали подниматься по лестнице. От каждого их шага лестница скрипела и трещала. Томми уже начал было подумывать, не лучше ли отказаться от этой затеи, а Аннике и подумывать не надо было. Она с самого начала была в этом уверена.

Однако мало-помалу лестница кончилась, и они оказались на чердаке. Там было так темно, хоть глаз выколи, если не считать узенького луча света, падавшего наискосок на пол. А когда ветер дул в щели, во всех углах раздавались писк и вздохи.

– Привет вам всем, эй, вы, призраки! – заорала Пиппи.

Но если на чердаке и был какой ни на есть призрак, то он все равно не ответил.

– Так я и думала, – заявила Пиппи. – Они пошли на заседание правления Общества Призраков и Привидений.

У Анники вырвался вздох облегчения: она горячо желала, чтобы заседание продлилось как можно дольше. Но тут в одном из углов чердака раздался какой-то ужасающий звук.

– Клэуитт! – завыл кто-то во мраке, и мгновение спустя Томми увидел, как кто-то с шумом несется на него. Он почувствовал, как что-то пахнуло ему в лоб, и увидел, как что-то черное исчезает в маленьком слуховом оконце, которое было открыто. И он в страхе закричал:

– Призрак, призрак!

И Анника тоже закричала.

– Бедняга опаздывает на заседание! – сказала Пиппи. – Если только это призрак, а не сова. Вообще-то призраков на свете нет, – немного погодя добавила она. – Так что чем больше я об этом думаю, тем больше уверена, что это – сова. Тому, кто станет утверждать, что на свете водятся призраки, я сверну шею!

– Ага, но ты сама это говорила, – напомнила Анника.

– Вот как, неужели я это говорила? – удивилась Пиппи. – Тогда придется мне свернуть шею самой себе.

И, крепко схватив себя за собственный нос, она изо всех сил стала его вертеть.

После этого Томми и Анника почувствовали себя немного спокойнее. Они даже так расхрабрились, что осмелились подойти к окошку и взглянуть на сад. По небу проносились мимо большие темные тучи и делали все возможное, чтобы затмить луну. А деревья шумели.

Томми и Анника обернулись. Но тут – о, ужас! – они увидели белую фигуру, которая надвигалась прямо на них.

– Привидение! – дико завопил Томми.

Анника так испугалась, что не могла даже кричать. А белая фигура все приближалась, и Томми с Анникой вцепились друг в друга и крепко зажмурили глаза.

Но тут они услыхали, как привидение сказало:

– Гляньте-ка, что я нашла! Папина ночная рубашка лежала вон там, в старом матросском сундучке. Если я подошью ее со всех сторон, то смогу носить.

Пиппи подошла к ним в длиннющей ночной рубашке, волочившейся по полу.

– О, Пиппи, я чуть не умерла от страха! – сказала Анника.

– Ну да! Ночные рубашки не смертельно опасны, – заверила ее Пиппи. – Они кусаются только в целях самозащиты.

Пиппи надумала как следует обыскать матросский сундучок. Она поднесла его к окну и откинула крышку, так что скудный свет луны озарил содержимое. Там лежало довольно много старой одежды, которую она просто кинула на пол чердака. Под ней нашли бинокль, несколько старых книг, три пистолета, шпагу и мешок с золотыми монетами.

– Тидде-ли-пум и пидде-ли-дей! – сказала довольная Пиппи.

– Как интересно! – произнес Томми.

Пиппи собрала все вещи в папину ночную рубашку, и дети снова спустились вниз, на кухню. Анника была страшно рада уйти с чердака.

– Никогда не разрешайте детям брать в руки огнестрельное оружие! – сказала Пиппи, взяв в каждую руку по пистолету. – А иначе легко может случиться несчастье, – заявила она, одновременно нажав на спусковые курки у обоих пистолетов. – Здорово шарахнуло! – констатировала она, взглянув вверх, на потолок. Там, на том самом месте, куда вошли пули, виднелись две дырочки.

– Кто знает, – с надеждой сказала она, – может, пули пробили потолок и угодили какомунибудь из призраков в ноги? В следующий раз они еще подумают, стоит ли им пугать невинных маленьких детей. Потому что если даже призраков и нет на свете, то им, верно, вовсе незачем пугать людей до смерти, чтобы они чокнулись, так я думаю. Хотите, я дам каждому из вас по пистолету? – спросила она.

Томми пришел в восторг, да и Анника тоже очень захотела иметь пистолет, только если он не заряжен.

– Теперь, если захотим, мы можем сколотить разбойничью шайку, – заявила Пиппи, приставив к глазам бинокль. – Мне кажется, с его помощью я могу почти видеть блох в Южной Америке, – продолжала она. – Если мы сколотим разбойничью шайку, бинокль тоже пригодится.

В эту минуту в дверь постучали. Это был папа Томми и Анники, который пришел за своими детьми. Он объявил, что давно уже пора ложиться спать. Томми и Анника торопливо стали благодарить, прощаться с Пиппи и собирать свои вещи – флейту, и брошку, и пистолеты.

Пиппи вышла на веранду проводить гостей и увидела вскоре, как они уходят по садовой дорожке. Обернувшись, они помахали Пиппи рукой. Свет из дома падал на нее. Пиппи стояла на веранде в ночной рубашке своего папы, такой длиннющей, что она волочилась по полу, ее тугие рыжие косички торчали торчком. В одной руке она держала пистолет, в другой шпагу. И отдавала ею честь.

Когда Томми и Анника и их папа подошли к калитке, они услыхали, как Пиппи что-то кричит им вслед. Они остановились и прислушались. Деревья шумели, так что они едва могли расслышать ее слова. Но все-таки расслышали.

– Когда я вырасту, то стану морской разбойницей! – орала она. – А вы?