Пир окончен

Глава 1

В тот февральский день у Стефана Беста пропало настроение писать. Освещение было неважное и становилось все хуже. Оно начало ухудшаться с полудня. Казалось, Лондон укрывается одеялом самого плотного тумана из всех, что он уже видел в этом году. Писать что-либо было совершенно бесполезно. Стефан вытер кисти и швырнул их на стол. Той же тряпкой он вытер испачканные краской руки и обернулся к женщине, сидящей на небольшом возвышении в противоположном конце мастерской.

– Джулия, – сказал он, – освещение никуда не годится.

Женщина поднялась со стула, сладко потянулась и улыбнулась ему.

– И слава Богу. Давай подбросим поленьев в камин, сядем перед ним и не будем думать ни о работе, ни о чем, а только о нас двоих.

Стефан не ответил. Скривив губы, он повернулся к холсту, натянутому на мольберт, снял очки и пристально всмотрелся в нарисованные голову и плечи. Зрелище, судя по всему, вызвало у него приступ отвращения. И художник воскликнул:

– Ба, какая гадость!

К нему подошла женщина, встала рядом и привычным жестом положила руку ему на плечо.

– И совсем не гадость. Это божественно! В самом деле, Стефан, ты сегодня просто невыносим. Какая муха тебя укусила?

Он отшатнулся от женщины, словно прикосновение ее руки было ему неприятно.

– Не люблю халтуру. Первый твой портрет получился куда лучше… у него был класс… характер. Тебе он не понравился, потому что ты на нем такая, как есть. Но это, – Стефан указал на холст, – это не ты. Это хорошенькая женщина на десять лет моложе тебя. Я старался угодить тебе, но свою подпись не поставлю ни за что…

Стефан сделал жест, будто хочет сорвать полотно с мольберта и уничтожить его. Женщина коротко вскрикнула и удержала его руку.

– Стефан! Ты что… правда, ты сегодня в жутком настроении, и все время только и грубишь мне. Проклятье – я вовсе не так стара, как ты говоришь!

Стефан надел очки, повернулся и так пронзил ее безжалостным взглядом, что она поморщилась.

– Почему вы, женщины, так боитесь показать свой возраст. Ума не приложу. Я не перестану утверждать, что красота есть и в морщинах, и в седине. Так-то, дорогая моя. А вовсе не в этой ерунде, которой вы замазываете лицо и красите волосы. Все это только внушает жалость. Итак, это ты! Портрет женщины, которая не желает смотреть правде в глаза.

Накрашенное лицо Джулии вспыхнуло. Она бросила на Стефана сердитый взгляд, отошла к камину и поставила ногу на решетку.

– Ненавижу тебя таким, – проговорила она низким голосом.

Стефан вдруг почувствовал, что ненавидит ее в любом состоянии. Он ненавидел и самого себя за то, что у него не хватало храбрости еще несколько недель назад сказать ей, что охладел к ней… что любовь между ними кончилась. Откровенная жестокость, свойственная характеру Стефана, временами приходила в противоречие с жалостью, которую он испытывал ко всем, кто страдал. Внутренне же он понимал, что эта женщина по-своему привязана к нему. Пусть эта привязанность эгоистического свойства, лишенная каких бы то ни было духовных качеств, но это тоже любовь и ее нельзя грубо отвергать. Таким образом, Стефан оказался как бы в долгу у Джулии, и этот долг был довольно велик. Она ввела его в круг богатых женщин, он писал их портреты, мог требовать за портрет двести гиней – и получал их.

Правда, Стефан предпочел бы писать портреты тех женщин, у которых, к сожалению, не было столько денег. Но, утвердившись в положении известного портретиста, надо было поддерживать свою высокую репутацию, и Стефан уже не мог позволить себе раствориться в безвестности.

И все же, даже если принять во внимание все обстоятельства, он очень жалел о том, что на его пути встретилась Джулия Делимор.

Река скрылась в тумане. Лондон выглядел бесцветным и безлюдным. В студии было холодно, несмотря на огонь в большом камине, который представлял главную достопримечательность комнаты.

Стефан засунул руки в карманы и нахмурился.

У него появилась мысль сделать в работе перерыв, отказаться от новых двух заказов и поехать за границу. Год еще только начинался. На путешествие ему требовалось тридцать пять фунтов. Можно было бы совершить пеший поход по Испании. Он бы уговорил поехать с ним Ноэля Тернера. Стефан знал, что парень дошел до ручки, потому что его любимая сестра, как раз перед Рождеством вышла замуж. Мужа Эвелин звали Поль Севанич, он был родом из Югославии – славный парень, довольно известный скульптор, обаятельный человек, который сразу всем понравился. Но Ноэль, естественно, чувствовал отчуждение своей сестры. Да, он позвонит Ноэлю и предложит ему поездку в Испанию. Затем надо избавиться от Джулии. Мысли Стефана прервал ее голос.

– Не порти мне настроения, Стефан. Туман и без того действует на нервы. Иди сюда, сядь, отдохни.

Нехотя Стефан повернулся и сел рядом с Джулией у камина. Скосил один глаз на шелковое голубое платье.

– Ты замерзнешь с голыми плечами. Почему бы тебе не переодеться?

Холодные бирюзовые глаза женщины смягчились. Больше всего она любила Стефана именно таким: в вельветовых штанах, в свитере, со спутанными волосами, похожим на «работягу». За всю жизнь из всех мужчин самое глубокое чувство ей внушал Стефан Бест. Он никогда не принадлежал ей целиком. Джулия это знала. И это обстоятельство придавало особую остроту ее роману. В ее характере была такая чисто мужская черта, как страсть к охоте. Заполучить Стефана в качестве любовника было ее триумфом. Небогатый, как все художники, Стефан тратил деньги с такой же скоростью, как зарабатывал их. К тому же он прославился своей безудержной щедростью. Он устраивал для своих старых друзей роскошные праздники, а то, что ни один из нищих, но искренних художников, обращавшихся к нему за помощью, не уходил с пустыми руками, стало общеизвестным фактом.

Да, у Стефана не было больших капиталов, не было титула или поместья. Но Джулия Делимор с готовностью обменяла бы все, что ей принадлежало, на Стефана. Она была не прочь развестись, если бы он женился на ней. Но пока что Стефан недвусмысленно дал ей понять, что женитьба не входит в его планы.

Джулия придвинулась поближе к Стефану и обняла голыми руками его за шею. Оба запястья украшали бесценные драгоценности – на одном Джулия носила наручные часики с бриллиантом и изумрудом, которые сэр Уильям купил для нее в Париже, на другом – бриллиантовый браслет из знаменитой коллекции Делиморов. Бриллианты сверкали в ее ушах, а с бархатной ленточки, обвивавшей шею и скрывавшей ее недостатки, свисал чудесный старинный кулон. Выражение лица, обращенного с мольбой к Стефану, было трагическим.

– Неужели ты ни капельки не любишь меня, милый?

Машинально руки Стефана обхватили ее, но делал он это совершенно равнодушно.

– Может быть, чуть-чуть, но не так, как бы ты хотела, Джулия. Жаль, что ты никак не можешь этого понять.

Женщина прикусила губу.

– Какой ты жестокий.

– Я честный. Честность и жестокость очень часто идут рука об руку, дорогая. Это неизбежно.

Руки Джулии сильнее сжали шею Стефана.

– Но ты же знаешь, что я обожаю тебя и готова ради тебя всем пожертвовать.

Стефан слегка сжал ее талию ладонями и рассмеялся.

– Мне совсем не нужны твои жертвы. Ярко-голубые глаза из-под накрашенных ресниц жгли его медленным огнем.

– Я молю Бога, чтобы они были тебе нужны.

– Но мне ничего не нужно.

– Почему ты так изменился? Когда-то ты был влюблен в меня.

Стефан нахмурился и беспокойно задвигался в круге, образованном ее руками.

– Джулия, милая… послушай! Все эти разговоры только расстраивают нас обоих. Мы столько раз обсуждали эту тему. Зачем повторять это снова и снова. Когда мы впервые встретились с тобой, ты очень привлекала меня, это правда. И мы очень хорошо проводили с тобой время. Я глубоко благодарен тебе за твое великодушие. Но я в самом начале предупредил тебя, что у меня нет серьезных намерений. Ведь я никогда не вводил тебя в заблуждение. Никогда не признавался тебе в любви.

Руки Джулии отпустили его шею. В эту минуту она выглядела старой, изможденной, бледной и только на щеках горели яркие пятна румян.

– Да, я знаю, ты никогда не признавался мне в любви. Я думаю, что ты никого не любишь, кроме себя самого. Ты самый отъявленный эгоист, какого мне приходилось встречать в жизни.

Стефан с облегчением вздохнул. Так-то лучше. Он предпочитал ссору признаниям в любви, которые вызвали бы в нем одно раздражение и даже тошноту. Его недолгое увлечение угасло. Вот и хорошо. Стефан постарался свести все к шутке.

– Ну, ну – а как насчет соринки в чужом глазу и бревна в своем? Разве наша маленькая Джулия не эгоистка? Вот она, здесь, наслаждается лондонской жизнью, в то время, как ее печальный супруг чахнет и страдает одышкой на горных вершинах.

Но он не дождался ответного смешка. Губы Джулии сжались в злую линию. Дрожащей рукой она зажгла сигарету и швырнула сгоревшую спичку в камин.

– Вилли может убираться к черту.

– Но, милая моя, ты все еще носишь его благородное имя вместе с его фамильными драгоценностями. Может, ты их тоже пошлешь вместе с ним к черту? – с издевкой спросил Стефан.

Джулия резко обернулась к нему.

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу выносить даже одного вида этого старого занудного идиота и что его титул, как и его драгоценности для меня ничего не стоят.

Стефан тоже закурил сигарету.

– Тогда, дорогая, избавляйся от него, как хочешь, но, прошу тебя, не надейся, что я предложу себя в качестве твоего четвертого мужа.

Быстрым, порывистым движением Джулия вынула изо рта сигарету и посмотрела на него горящими глазами.

– Ты еще никогда не вел себя так нагло.

– Прости, Джулия, – сказал Стефан усталым голосом, – право, я не хотел тебя обидеть. Мы так хорошо проводили с тобой время, еще раз повторяю: я тебе так благодарен, но…

– О, да! – перебила его Джулия, поднимая голос до истерических ноток, – ты всегда был со мной честен… ты всегда говорил, что не можешь полюбить меня и так далее, и тому подобное. Старая пластинка. Заезженная. Меня от нее тошнит.

Стефан пожал плечами с таким видом, словно намекал, что тут он бессилен. Джулия посмотрела на него долгим тяжелым взглядом.

– У тебя кто-то есть?

– Уверяю тебя, нет. Никого нет, и я не намерен никого заводить. От женщин одни только неприятности. Я отправляюсь в скором времени за границу с одним своим приятелем. Прошу тебя, Джулия, смотри на вещи философски. Мне бы не хотелось ссориться с тобой. Куда лучше, если мы останемся друзьями.

При этих словах он отвернулся от женщины, нахмурив брови. Какое право имела Джулия Делимор, известная своими похождениями, смотреть на него так, будто он нанес ей смертельный удар. Это не входило в правила игры. Своим поведением она внушала ему отвращение. Стефан всегда чутко относился к страданиям других, несмотря на обвинения Джулии в эгоизме.

– Друзьями! – Джулия произнесла это слово со смесью ненависти и горечи. Она сделала попытку овладеть собой. В ее планы не входило подвергать свою гордость слишком сильному унижению и впадать в постыдную слабость в тщетной попытке удержать мужчину, которого она, очевидно, уже потеряла. Джулия закурила другую сигарету. Ее руки дрожали, когда она положила свою маленькую золотую зажигалку обратно в сумочку. Потом она рассмеялась, и в ее смехе звенел металл.

– Какими же мы будем друзьями, Стефан? Чувствительными и поверяющими друг другу свои тайны, или же такими, которые раскланиваются на улице, говоря при этом: «заходи ко мне как-нибудь»… – Джулия опять рассмеялась.

– Мне жаль, что ты так это воспринимаешь, Джулия, – сказал Стефан низким голосом.

– А как ты хочешь, чтобы женщина воспринимала отказ? С воплем радости вроде: «я так на это надеялась»? В самом деле, Стефан, из какого теста ты сделан? По-видимому, у тебя камень в том месте, где должно быть сердце.

Стефан начал медленно покрываться краской. Что эта женщина знает о его сердце, подумал он с горечью. Разве она понимает, как он глубоко несчастлив? Просто он не мог ни с одной женщиной продолжать отношения, если огонь выгорал. И Стефан сказал:

– Давай не будем спорить, из чего сделано мое сердце. Мне было бы куда больше по душе, если бы ты сказала мне, что мы сможем остаться друзьями, и что ты согласна, чтобы я закончил твой портрет…

–..И дал звонок, чтобы опускали занавес, – закончила за него Джулия.

Ее грудь лихорадочно вздымалась. Потом она снова рассмеялась.

– Ну что ж. Это не имеет значения. Наверное, так и должно быть. Единственный мужчина, которого я полюбила по-настоящему… Видимо, за все нужно платить. Когда-то я тоже не слишком хорошо обходилась с теми мужчинами, которые любили меня, но которых не любила я.

– Разве я обходился с тобой плохо? – спросил Стефан с той неожиданной обезоруживающей улыбкой, которая смягчила его жесткое, изможденное лицо.

Джулия глубоко затянулась сигаретой.

– Да, я признаю, что ты никогда ничего мне не обещал. Между нами не было обмана. Но ты жесток. Иногда, даже когда мы занимались с тобой любовью, у меня появлялось странное ощущение, что ты равнодушен и далек от меня.

– Прости, – проговорил Стефан все тем же мягким голосом.

– А все дело в том, что ты все еще любишь ту девушку, Верону, которая вышла замуж за другого, правда?

Стефан отшатнулся, словно одно только слово «Верона» взломало стену равнодушия, на которую всегда жаловались Джулия и женщины до нее, терзая его за это. Вот уже почти три года он ничего не слышал о Вероне. От близнецов Тернер, с которыми Верона изредка переписывалась, он знал только то, что она до сих пор на Ближнем Востоке. По-видимому, счастлива. Но ни Эвелин, ни Ноэль не получали от нее известий с прошлого лета. Стефан, стоя в своей студии и глядя поверх головы Джулии на небольшую картину маслом, изображающую гавань Дьеппа, которая висела на дальней стене, понимал, что Джулия права. Он никогда не был по-настоящему влюблен ни в кого, кроме Вероны, и до сих пор любил ее. Один Бог знает, почему. Кроме красоты и странной и обольстительной смеси целомудрия и страсти, которую выдавали ее глаза, ее губы, у нее была масса недостатков. Слабая, нерешительная, беспомощная перед «ударами судьбы» – она предала свою сердечную любовь и свободу духа, не говоря уже об искусстве, ради преимуществ «удачного замужества». Нежное, но ни на что не пригодное существо – вот что такое Верона. Отнюдь не объект поклонения мужчины. И все же он боготворил ее.

Он все стоял, тупо глядя на маленькую картину, которую она отдала ему для выставки. Верона тогда сказала, что заберет ее обратно, как только вернется домой. Стефан знал, что не осмелится посмотреть назад, на противоположную стену мастерской, где в нише висела картина «La Femme Abandonee». Портрет Вероны. Только он один видел ее такой.

Нет, мрачно поправил он себя, без всяких сомнений, Форбс Джеффертон тоже видел ее такой.

Почему, во имя чего Джулия решила назвать имя Вероны и открыть дорогу ко всем прошлым воспоминаниям, о которых он в последнее время задумывался все реже, спрашивал себя Стефан, поддавшись внезапно нахлынувшему на него бессильному гневу.

А Джулия смотрела сейчас мимо него, прямо на портрет Вероны.

– Она, видимо, поражала своей красотой. Никогда я не видела таких волос. У меня были волосы такого же цвета. Понимаешь? О, как противно стареть. Знаешь, что самое скверное, что ты сделал со мной, Стефан? Ты заставил меня осознать свой возраст.

С чувством, похожим на облегчение, Стефан отбросил воспоминания о Вероне и снова обратился к Джулии Делимор. Он бросил сигарету, быстро обнял ее и поцеловал в макушку крашеных завитых волос.

– Не дури, Джулия. Ты дьявольски хороша и прекрасно об этом знаешь. Пусть твои волосы будут в серебре седины, но вместе с твоими бирюзовыми глазами они производят фурор.

В его объятиях Джулия позволила себе немного расслабиться, прижалась лицом к его плечу, наслаждаясь этим мгновением и сознавая с той горькой неизбежностью, с какой сознают неотвратимость смерти, что Стефан Бест никогда больше не будет ее любовником. Со сдавленным смехом Джулия сказала:

– Все правильно. Еще укажи мне мое законное место бабушки и передай мне вязанье. С тебя хватит.

Стефан еще раз поцеловал ее и по-дружески встряхнул.

– Сними это платье, давай попьем чаю. Потом я отвезу тебя домой. Тебе не следует задерживаться надолго. Туман станет совсем плотным.

Джулия на мгновение прильнула к нему.

– Я на самом деле любила тебя Стефан… по настоящему.

– Я этого не заслуживаю, – сказал Стефан. Он произнес те же смиренные слова, которые произносило бесчисленное множество мужчин в подобной ситуации. Но еще он прибавил:

– У нас с тобой так много было хорошего, и я так тебе благодарен. Джулия, милая, прошу тебя, останемся друзьями.

Джулия отвернулась от него, чтобы он, не дай Бог, не увидел примечательного и во многих отношениях уникального зрелища слез, катящихся по ее накрашенным щекам. Джулия Делимор подумала: «Вот бы бедняга старый Вилли увидел меня сейчас, у него бы начался приступ, он бы скончался на месте. Что я за идиотка! Чем скорее я пройду через это, тем лучше».

Она подобрала тяжелые шелковые юбки своего старинного платья и грациозно пошла по мастерской к спальне, в которой переодевалась. Тыльной стороной ладони Джулия вытерла глаза и, обернувшись, сказала небрежным тоном через плечо:

– Пожалуй, я сейчас одену пальто и шляпу и ты, Стефан, сразу отвезешь меня домой. Я сейчас не в настроении для милых бесед. Что же касается портрета – безусловно, его надо закончить. Он очень хорош. Он добавит тебе еще больше славы, мой дорогой. Но я неделю-другую не буду позировать. Ты уезжаешь за границу, ты сам это только что сказал. А я поеду и вызволю Вилли с горных вершин и возьму его недели на две в Канны.

Стефан почувствовал невыразимую радость и нечто вроде настоящей благодарности – нечто вроде уважения к ней за то, как она приняла разрыв в их отношениях, и сказал:

– Вот и договорились. Мы оба немного отдохнем за границей, потом закончим портрет.

Дверь в спальню закрылась. Стефан остался один. Глубоко вздохнув, он подошел к камину, ткнул ногой полено – и по нему снова заиграли языки пламени. День пропал окончательно. Он чувствовал себя измотанным. Он знал, что Джулия будет одеваться, приводить в порядок лицо и прическу по крайней мере еще полчаса. Стефан подошел к телефону, стоящему на письменном столике в дальнем конце комнаты и набрал номер Ноэля Тернера. Ноэль оказался дома. После взаимных приветствий Стефан без предисловий предложил ему поехать в Испанию.

– Я хочу убраться из Лондона ко всем чертям. Как ты на это смотришь, Ноэль? Кроме всего прочего, меня уже до смерти тошнит рисовать хорошеньких женщин, я бы хотел писать андалузийскую природу. Мне рассказали о небольшом местечке близ Малаги – там, в деревушке Торремолинос есть замок в мавританском стиле, переделанный под пансион. В это время года, если не ошибаюсь, там цветут маки, а горы покрыты дикими ирисами. Ну что ты на это скажешь?

– Это похоже на сон. Я прокашлял все утро, мое горло забито туманом, – раздался жизнерадостный молодой голос Ноэля, – и я только и мечтаю о том, чтобы сесть на ослика и проехать по горам вместе с тобой, дорогой мой Стефан. Но я не смогу этого сделать ни на следующей неделе, ни через две. Твое предложение обрушилось на меня так внезапно. У меня есть работа, которую я должен закончить. Я освобожусь только в середине марта.

– Как жаль, – сказал Стефан.

– Знаешь, – продолжал Ноэль, – приходи часов в шесть, мы выпьем и обсудим это дело. Еще будет Эвелин с мужем.

– Кажется, я свободен, – неуверенно сказал Стефан.

– И если туман не будет слишком густым…

– Туман не помеха, – сказал Стефан. – Я могу дойти до тебя пешком.

– Между прочим, – добавил Ноэль равнодушным тоном, – я слышал, что Верона вернулась.

Стефан почувствовал, как напрягся всем телом. Глаза сузились. Второй раз за этот день при нем произносили вслух это имя. Поразительно! Но почему у него так сильно забилось сердце? Верона – это всего лишь одно имя… призрак прошлого, причем очень назойливый призрак, где бы он не возникал. Верона больше ничего не значила для него. И это навсегда. Беззаботным тоном Стефан сказал:

– Это интересно. А что бравый майор с супругой получили назначение в Англию или только приехали в отпуск?

– Я сам с Вероной не разговаривал, – сказал Ноэль, – с ней разговаривала Эви. Вчера вечером Верона звонила ей по телефону. Она здесь уже недели две, но ни с кем не виделась, потому что лежала в постели. Я слышал, что бедняжка очень больна. Более того, по словам Эви, она чуть не умерла.

Стефан Бест в этот момент почувствовал, что сердце как будто сжала холодная рука.

– А! И чем же она больна?

– Я не знаю. Наверное, Эви знает больше. Во всяком случае, Верона сейчас в Хэмпстеде, у родителей, а ее муж остался в Египте. Ее отправили домой одну по состоянию здоровья.

– О, – только и мог выговорить Стефан.

– Увидимся позже, старина, – сказал Ноэль и повесил трубку.

Стефан медленно положил трубку на аппарат. Он снял очки и тщательно протер стекла носовым платком. Ему казалось, что этим туманным днем в его мастерской разорвалась бомба и разрушила все, что его окружало, всю его благополучную и интересную жизнь, которую он создал вокруг себя с тех пор, как Верона ушла от него. Кругом он видел одни развалины. Нетронутым оставалось одно прошлое, оно поднялось и встало перед ним… неумолимое, безжалостное… и все потому, что Верона вернулась в Лондон. Верона была в своем старом доме. Боже мой, подумалось ему, он мог поднять сейчас телефонную трубку и услышать ее голос, если бы захотел, как это бывало сотни раз в прежние дни.

Верона одинока и больна. Он помнил ее пышущей здоровьем – сверкающие глаза, удивительная жизненная энергия, несмотря на хрупкое сложение – и не мог связать такие понятия, как Верона и опасная болезнь. Мысль об этом так растревожила Стефана, и ему тут же захотелось увидеть Верону. Но это, конечно, невозможно. Верона – замужняя дама, у нее уже есть уютное гнездышко. Вряд ли ей хочется нарушать свой покой. Что же до него – к чему подвергать себя пытке видеть Верону женой другого, потерянную навсегда.

В мастерскую вошла Джулия Делимор, одетая, как картинка с обложки «Вог», в соболином коротеньком жакете и кокетливой меховой шапочке, сдвинутой набок. Умело накрашенная, с улыбкой на алых губах, в сером свете февральского дня она легко могла бы сойти за двадцатипятилетнюю девушку.

– Я готова, – объявила Джулия. Стефан с трудом оторвался от мыслей о Вероне и усмехнулся.

– Выглядишь как всегда на миллион, милая. Дай мне пять минут, чтобы я переоделся в костюм, и тогда я смогу отвезти тебя домой, – сказал он.

– Давай поскорей, Стефан, – сказала Джулия с таким видом, будто ей не терпелось уехать.

Как только он вышел, Джулия сунула руки в соболиную муфточку и долго стояла, пристально вглядываясь в портрет Вероны, на котором та была как живая.

Глава 2

– Может быть, в такой вечер тебе лучше посидеть дома, дорогая? – озабоченно спросила миссис Лэнг свою дочь.

Верона у себя в спальне надевала черное платье, которого ее мать раньше никогда не видела. Она купила его в Каире, это была французская модель из шерсти и тафты, с длинными рукавами, несколько напоминающая тунику. В нем Верона казалась очень худой и высокой. Матери, наблюдавшей за тем, как ее дочь одевается, было грустно. Она не узнавала свою дочь. Верона была как чужая. Казалось, она изменилась до неузнаваемости. И не то, чтобы внешне – Верона всегда была хрупкой – кроме того, за то короткое время, что она после Египта провела дома, в основном, в постели, за чтением, она стала выглядеть намного лучше. Даже каштановые волосы возвратили утраченный блеск. Но как сильно она отличалась от той юной девушки, покинувшей Англию почти три года тому назад! Только вчера родители Вероны говорили о том, что редко теперь слышат ее смех, видят улыбку. Она казалась постоянно чем-то подавленной. Слишком тихая, слишком грустная для своего возраста. Правда, сейчас она замужняя женщина и, естественно, должна была повзрослеть, особенно после злополучного выкидыша и многочисленных болезней «в этом мерзком Египте», как выражалась миссис Лэнг. Но даже семейный врач, который тщательно обследовал Верону, не видел причин для такого подавленного состояния. Верона, по его мнению, могла бы уже и поправиться и повеселеть, ведь произошла полная смена обстановки и климата.

Миссис Лэнг оставалось только грустно догадываться, что замужество дочери оказалось не столь удачным, как на это надеялись. Раз или два она предприняла робкие попытки вытянуть из Вероны, в чем причина ее грусти, но безуспешно. Верона рассказывала о своей жизни незначащими, ни к чему не обязывающими словами. Форбс, повторяла она, «такой милый». Она регулярно получала от него письма и так же регулярно отвечала ему. Через десять дней он должен был приехать домой. Накануне вечером Верона получила телеграмму, в которой извещалось о том, что Форбс на военном корабле отплыл из Порт-Саида и в конце недели будет в Ливерпуле. Он планировал сразу взять отпуск и уехать с Вероной в Швейцарию, в горы. Верона должна прыгать от радости, думала миссис Лэнг. Но после этой телеграммы дочь загрустила еще больше, еще больше ушла в себя. Мать видела, что она часами лежит у себя в спальне, ничего не делая, как бы погруженная в какие-то мысли. Часто приходили письма от одного человека с Ближнего Востока (авиаконверты, как выяснила миссис Лэнг, были подписаны неким полковником Колдером). У нее возникли смутные подозрения: не завела ли Верона в Фэйде роман с этим человеком. Но эту неприятную мысль она быстро отогнала от себя. Ее дочь «не из таких», а полковник Колдер – это просто друг, пожилой человек, один из врачей, который выхаживал Верону.

Нет, на душевное состояние Вероны, по-видимому, повлияла ее болезнь, потеря ребенка и последний приступ дизентерии.

С тех пор, как она приехала в Лондон, она ни с кем не виделась. Только один раз она сделала над собой усилие и съездила в Кемберли навестить свекровь. Вернувшись, она скупо рассказывала, что мать Форбса стала слаба здоровьем, но все еще держится и живет в ожидании сына. Она очень взволнована его повышением по службе. Уже было точно известно, что в апреле Форбса переводят в Германию на работу в штаб с временным присвоением звания подполковника. «Для миссис Джеффертон это предел мечтаний, – сказала Верона матери. – Джеффертоны всегда жили армией, в ней заключались все их интересы». Верона произнесла это таким тоном, что у миссис Лэнг уже не осталось сомнений в том, что жизнь Вероны на армии не кончалась. Когда однажды вечером отец напрямик спросил, что она думает об армейской жизни, Верона ответила:

– Это идеальная жизнь для тех, кого в ней воспитали, и кому нравится дисциплина – тесное общение с сослуживцами, полное отсутствие художественных увлечений, постоянные передвижения с места на место. Я лично нахожу такую жизнь убийственной.

Супруги Лэнг обменялись взглядами и промолчали. Но оставшись ночью наедине с мужем, миссис Лэнг отважилась высказать мнение, что бедняжка Верона, судя по всему, не слишком-то счастлива в браке.

Мистер Лэнг отверг эту мысль. Он сказал, что дело всего лишь в состоянии здоровья дочери и что она станет совсем другой, как только немного окрепнет и сможет родить ребенка.

Миссис Лэнг сомневалась в этом. В первый и единственный раз, когда она заговорила с Вероной о детях, ее дочь вдруг как-то странно побледнела и сказала:

– У меня больше никогда не будет детей. Это единственное, что я не могу дать Форбсу. Я это точно знаю…

Миссис Лэнг на это ничего не сказала и дала себе слово больше не изводить себя, а наслаждаться неожиданным возвращением своего единственного сокровища. Ее собственное здоровье в последние несколько месяцев сильно пошатнулось. Миссис Лэнг донимал диабет, и она прибавила в весе, что было ей противопоказано. Нанять прислугу за разумную плату было совершенно невозможно. На нее навалилось много тяжелой домашней работы и готовки, особенно, когда Верона была не в состоянии помочь ей. Однако с возвращением Вероны финансовое положение миссис Лэнг несколько улучшилось. Форбс щедро снабжал Верону деньгами, и она настояла на том, чтобы самой оплачивать все свои расходы. Сейчас Лэнги нашли кухарку-норвежку, работу которой оплачивала Верона. Когда ее мать возразила, зачем, мол, им кухарка, если скоро приедет Форбс и заберет Верону в отпуск, а потом они уедут за границу, Верона ответила так, что снова вызвала у матери тревогу:

– Я могу и не поехать. Сейчас никто не знает, что может случиться. Давай наймем эту девушку-норвежку. Ты слишком много работаешь, мама, так нельзя.

Душечка Верона! Миссис Лэнг смотрела на нее любящими, преданными глазами; какая удивительно милая и возвышенно загадочная у нее дочь, которую она никогда не могла понять по-настоящему. Три года замужества и болезнь, по мнению миссис Лэнг, превратили ее в ангела. В ней совсем не осталось и следов эгоизма и равнодушия, которым она отличалась, когда изучала живопись. Сейчас все было наоборот, она постоянно заботилась о своих старых родителях.

Не раз миссис Лэнг связывала депрессию Вероны со Стефаном Бестом. Насколько ей было известно, он навсегда ушел из жизни ее дочери. Однажды Верона вскользь упомянула о том, что разговаривала по телефону со своей старой подругой Эвелин Тернер и узнала, каких успехов добился Стефан. «Как это замечательно» – добавила Верона и больше ничего.

А сегодня Верона собралась в гости к близнецам Тернерам. Эвелин не терпелось познакомить ее со своим мужем-югославом, и она пригласила подругу в их старую квартиру в Гледхау-гарденз, где все еще жил Ноэль.

– Я надеюсь, ты не собираешься возобновлять отношения со своей старой компанией, – рискнула заметить миссис Лэнг, на что Верона пожала плечами и ответила:

– Никакой компании не будет. Будут Ноэль и Эвелин с мужем. Это мои друзья. Эви все время, что я была за границей, писала мне письма.

Когда после полудня на Хэмпстед опустился туман, у миссис Лэнг появилась надежда, что Верона отложит свой визит. Но ближе к вечеру туман вместо того, чтобы сгущаться, как предсказывал прогноз, начал рассеиваться. Прошел сильный дождь, и видимость стала почти нормальной.

Верона решила быть респектабельной дамой и наняла машину, чтобы ехать к Ноэлю.

– Настоящая современная богатая замужняя дама, – посмеялась над ней мать.

Верона все с тем же непостижимым выражением усталости и апатии в огромных глазах слабо улыбнулась в ответ и сказала:

– Я никогда не тратила никаких денег. Наверное, на один вечер я могу позволить себе нанять машину.

Она уже закончила одеваться, подошла к гардеробу и вытащила меховой жакет – подарок к свадьбе. Верона довольно часто носила его в холодные зимы на Востоке, но хорошо следила за ним, и жакет все еще не потускнел и выглядел вполне прилично. Верона надела его и устало улыбнулась матери.

– Ты слишком беспокоишься обо мне, мама. Ничего со мной не случится. От простуды я не умру. В Египте тоже было не очень тепло, когда я уезжала оттуда. Когда начинает дуть ветер с пустыни, там очень холодно.

– Ну, хорошо, милая, береги себя. Ты вернешься к ужину?

– Если меня не уговорят остаться, тогда вернусь. Если задержусь, я позвоню вам.

В доме раздался звонок.

– Наверное, это твоя машина, – сказала миссис Лэнг. – Я крикну папе, что ты уже готова.

Верона отключила электрический обогреватель. Она скрывала от родителей, что сильно страдала от холода, не хотела их волновать. Если она иногда и вспоминала Египет, то только его солнце, больше ничего. Ей было очень хорошо у себя в комнате, почему – она и сама не знала. В красивой бело-голубой комнате, ни чуточки не изменившейся с тех пор, как она покинула ее. Ее родной дом. Лежа в кровати, имея уйму свободного времени, Верона перечитала все свои старые книги. Книги, любить которые научил ее Стефан. Сочинения Остин, Теккерея, Моргана и Спакенброук – любимые ими обоими. Чтение этих книг, так тесно связанных с теми временами, когда они со Стефаном любили друг друга, прослушивание старых пластинок на ее маленьком проигрывателе в углу, иногда вызывали у нее чувство глубокой ностальгии. Это было слишком острым напоминанием о том, что она потеряла. Иногда Верона против воли горько плакала – и запирала дверь на ключ, чтобы ненароком не вошла ее мать и не стала задавать ей вопросы.

И все же здесь она была по-своему счастлива – душа еще была неспокойна, но такого смятения, как в Фэйде не было. Прежняя жизнь казалась ей кошмаром. Читая жизнерадостные письма Форбса, в которых он сообщал о последних сплетнях, касающихся их общих друзей в Фэйде или жизни гарнизона, Верона испытывала невыразимое облегчение от того, что была далека от всего этого. Она не выносила такую жизнь. Она ни за что к ней не вернется. Впрочем, Египет больше не грозил ей. Но впереди предстояла точно такая же жизнь в армейском окружении, в Германии, с тем же Форбсом. Вероне приходилось делать над собой огромное усилие, чтобы писать мужу доброжелательные письма.

Только в письмах своему верному другу Доку Верона могла раскрыть свое настоящее «я». Но его ответы разочаровывали ее. Док не самым лучшим образом выражал свои мысли на бумаге. Казалось, ему гораздо труднее дать ей мудрый и полезный совет в письме, чем устно. Но раза два Колдер коснулся ее будущего с Форбсом.

«Ради Бога, дитя мое, забудьте прошлое и перестаньте предаваться унынию. В этой жизни надо смотреть вперед. Попытки вернуться назад обречены на неудачу, Форбс скучает по вас. Я это прекрасно вижу. Устройте ему хорошую встречу, когда он вернется домой, иначе я устрою вам хорошую взбучку…»

Милый доктор… дорогой Стефан, который спас ей жизнь! Но для чего он спас ее? – задавала себе мрачный вопрос Верона. Она, как и ее мать, и семейный врач, надеялась на то, что когда ее физическое здоровье восстановится, пройдет и депрессия. Но Верона начинала терять эту надежду.

Никто в целом свете не знал, как часто она думала о Стефане, как мечтала увидеть его. Но не решалась, считая такой поступок безрассудным и опасным. То и дело ее взгляд останавливался на небольшом квадратном пятне на стене в том месте, где когда-то висела ее любимая картина маслом, изображающая гавань Дьеппа. Картина все еще у Стефана. У него же остался и портрет Вероны, который он подарил ей на свадьбу. Вот портрет она не хотела бы видеть снова. Но картина с видом Дьеппа принадлежала ей и Верона страстно захотела вернуть ее. Она вынашивала мысль о том, чтобы написать Стефану Бесту и попросить прислать ей картину.

Об этом Верона говорила с Эвелин Тернер – теперь Эвелиной Севанич. Эви рассказала ей, каких грандиозных успехов добился Стефан: всегда при выгодных заказах; описала его прекрасную мастерскую в Челси; уверила ее в том, что он остался прежним щедрым Стефаном, любимым всеми старыми друзьями, жаль только, что теперь его редко видят. Вечно он «troccupe» [3], как выразилась Эвелин с легким смешком. Верона сразу догадалась, что речь идет о «той женщине», о которой ей написала Маргарет Шо. Эвелин, естественно, не стала распространяться на эту тему, а Верона не спрашивала…

Но она поймала себя на том, что ей интересно, кто эта женщина, какая она, и счастлив ли с ней Стефан?

Верона отдавала себе отчет в том, что в доме таких общих друзей, как Тернеры, она вполне может столкнуться со Стефаном, хотя вероятность этого невелика. А если они даже и встретятся там – так что ж? Они улыбнутся друг другу и поговорят как чужие. На этом все и кончится.

Верона поцеловала мать на прощание. Шофер укутал ее ноги в плед и автомобиль тронулся. Боже, какой сильный дождь! Скоро туман окончательно рассеется. Забившись в уголок, она дрожала всем телом, поглядывая в окно на мокрый грязный тротуар и блестящий гудрон дороги, на сверкающие под фарами автомобиля струи дождя. Она снова в Лондоне – таком привычном ей Лондоне – таком далеком от сухих прохладных звездных ночей на Большом Горьком озере.

Верона подумала, что поделывает сейчас Форбс? Потом вспомнила, что его уже нет в Фэйде, что он направляется домой. Сидит сейчас в каком-нибудь прокуренном, продуваемом сквозняком салоне, в котором время от времени громкоговоритель выдает команды и распоряжения начальства.

С содроганием Верона вспомнила свое собственное путешествие и обратный путь в каюте, в которой было еще пять пассажирок, сильную качку в Бискайском заливе. Только одна из ее попутчиц, старше ее по возрасту, казалось, была рада тому, что возвращается домой. Остальные офицерские жены помоложе, с сожалением покидали Египет. Они обожали армейскую жизнь и, по их словам, «никогда так чудесно не проводили время».

Верона думала: «Стефан был прав – правы и те, кто предупреждал меня, что я возненавижу эту жизнь. Но я надеялась, что все будет хорошо и что я буду счастлива с Форбсом».

А еще она надеялась выбросить из своей головы воспоминания о Стефане Бесте. В этом и была ее самая роковая ошибка.

Верону охватил приступ ностальгии – перехватило горло, когда машина проезжала мимо поворота к старому дому, где когда-то жил Стефан. Она почувствовала безумное желание выскочить из машины, взбежать по знакомым ступеням, позвонить в дверь и броситься в его объятия прямо там, у него в мастерской, как это происходило сотни раз.

Но этого не будет. Какой-то другой человек жил сейчас в его квартире.

Ей вспомнилась строчка из Теннисона – этот вопль, вырвавшийся из разбитого сердца поэта:

«О, смерть в расцвете жизни. О, дни, которым повториться не судьба!»

Верона закрыла рукой глаза и постаралась собраться с духом. И в самом деле, ей надо приложить еще немного усилий, чтобы не воспринимать жизнь так трагически. Как говорил Док, «нельзя смотреть только в прошлое». Надо собраться с духом и жить будущим.

«Ах, если бы я знала, что надо делать!» – подумала Верона.

Когда автомобиль миновал Глочестер-роуд и подъезжал к дому, где жил Ноэль Тернер, Вероне показалось, что она слышит голос Стефана, раздающийся откуда-то из незабываемого прошлого – ядовитый, жестокий и, как всегда, точно расставляющий все по своим местам.

«Ради Бога, не доверяй своим эмоциям – твори свою собственную судьбу».

Вот она и сотворила свою собственную судьбу. И он ей в этом помог.

«Ах, Стефан, Стефан, – рыдала про себя Верона, – твоя вина не меньше моей. Ты испортил мне жизнь, а я испортила жизнь Форбсу. И сейчас нет никакого выхода!»

Тоска по прошлому все так же мучила ее, когда она позвонила в квартиру Тернеров, Верона часто бывала здесь раньше, вместе со Стефаном или без него. Приятная квартира на самом верхнем этаже одного из больших домов на тихой Кенсингтонской площади, где близнецы раньше жили вместе. Верона чувствовала странную смесь знакомых воспоминаний и новых впечатлений. Дождь лил как из ведра. Застывшие деревья и кусты на площади, изуродованные противовоздушными укрытиями, сейчас наполовину разобранными, выглядели продрогшими и печальными. Но когда-то в мастерской Ноэля было светло тепло и радушно, и это согрело сердце Вероны.

Близнецы встретили ее с неподдельной радостью. Они обнимали ее, придирчиво осматривали, нашли, что она сильно похудела, но осталась по-прежнему красивой, сообщили, что все по ней ужасно соскучились.

Тернеры обращались с Вероной, как с почетной гостьей, за которой надо было внимательно ухаживать, помогли ей снять меховой жакет, который промок в ту же минуту, как она вышла из машины, сунули ей в руки бокал с чем-то спиртным, усадили в кресло у камина. Ее познакомили с Полем Севаничем, мужем Эвелин – высоким изящным молодым человеком с бледным интересным лицом, темными миндалевидными глазами и шапкой черных волос. Он поцеловал ей руку и без предисловий заявил, что находит ее лицо гораздо красивее, чем на портрете.

В теплой светлой комнате в дружеской атмосфере Верону немного отпустило напряжение, она почувствовала себя лучше. Ее взгляд мечтательно блуждал по комнате Ноэля. Когда близнецы жили вместе, здесь всегда присутствовал некоторый беспорядок, было немного тесно. Большой рояль (Ноэль Тернер играл на рояле), много мебели, огромная восточноевропейская овчарка, аквариум с рыбками, искусно освещенный, продуваемый кислородом (одно из увлечений Ноэля), картины, мольберты, холсты, книги, выпивка и бутерброды. Славный старый беспорядок. После аскетической обстановки казенной квартиры и упорядоченной жизни, которую Верона вела с Форбсом, все это казалось одновременно и странным, и невыразимо милым. Верона не могла надышаться этим воздухом. Вот сейчас она действительно вернулась домой. Рядом со своим красавцем-мужем сияла счастьем Эвелин. По контрасту с ним, жгучим брюнетом, она казалась еще светлее. Поль просто не сводил с нее глаз. Ноэль остался точно таким, каким Верона запомнила его – высоким худым юношей со светлыми всклокоченными волосами, черты лица которого в точности повторяли черты лица сестры. На нем были вельветовые брюки и свитер, что сразу же напомнило Вероне Стефана, он, не переставая, пыхтел большой пенковой трубкой. Над камином, как и следовало ожидать, висела одна из работ Стефана – умный живой портрет Эвелин в ранней юности.

Неожиданно Верона обратилась к Полю.

– Какой из моих портретов вы видели? – спросила она, впервые за долгое время чувствуя себя более менее нормально, как будто у нее полегчало на душе.

– Головку, где ваши чудные волосы падают на одну щеку. У Стефана в мастерской, – сказал Поль четким, ясным голосом с небольшим налетом иностранного акцента. Он почувствовал, как его жена сжала ему руку, как бы предупреждая, но уже было поздно. Худое бледное лицо Вероны ярко вспыхнуло.

– А… да, я знаю.

А сердце екнуло. Она подумала: «Значит, этот портрет все еще у него. Он держит его у себя перед глазами», и почувствовала безумную, острую радость.

Неожиданно Ноэль вынул трубку изо рта и движением головы отозвал сестру в дальний угол мастерской, якобы для того, чтобы показать ей новый холст.

– Святые праведники, что я натворил, Эви, – прошептал он.

– Так что же ты натворил? – Эвелин потерлась светлой кудрявой головкой о его плечо. Несмотря на то, что она была по уши влюблена в молодого скульптора, ставшего ее мужем, Ноэль оставался любимой и неотделимой частью ее существа.

Ноэль через плечо взглянул на Верону, которая оживленно беседовала с Полем о египетском искусстве, о том, что она видела в Каирском музее. Поль тоже бывал в Египте и ходил в этот музей.

Ноэль шепнул:

– Я совершенно забыл, что ты пригласила ее на сегодняшний вечер, и позвал его.

– Кого – его?

– Стефана.

Эвелин закатила глаза под потолок.

– Ноэль, растяпа! Зачем ты это сделал? Ноэль запустил пятерню в свои растрепанные волосы.

– Ты же знаешь, какая у меня память. Он позвонил мне, предложил поехать с ним в Испанию. У него был такой голос, как будто ему все надоело, поэтому я пригласил его к нам посидеть, выпить, сказал, что вы с Полем придете сегодня.

Эвелин взглянула на маленькие часики, приколотые к воротнику ее костюма.

– Половина седьмого. На какое время ты его пригласил?

– В шесть часов. Во всяком случае, уже ничего нельзя сделать. Да и зачем Ведь их роман давно закончился, Верона замужем, и они обязательно где-нибудь да встретились бы.

Эвелин покачала головой.

– Вечно ты витаешь в облаках, ангел мой, и ничего не смыслишь в женской психологии. Неужели ты думаешь, что Верона выбросила его из головы? Держу пари, что нет. Я это читала между строк всех ее писем из Египта. Однако, уже слишком поздно. Придется им встретиться.

– Она ужасно плохо выглядит, совсем больная, – пробормотал Ноэль.

– Да, меня поразил ее вид, – сказала Эвелин, понизив голос, – она выглядит сейчас старше своих лет. Ей можно дать все тридцать.

Ноэль пососал пустую трубку, окинул Верону проницательным взглядом художника. Свет от торшера падал на бледное печальное лицо, повернутое к Полю.

– Мне даже чем-то нравится ее изможденный вид. Он делает ее интересной. Как будто что-то мучает ее.

– А, вот! – пробормотала Эвелин, – что я тебе говорила. Она выглядит так, будто ужасно страдает. А в чем, по-твоему, причина этих страданий? Уж не в майоре ли?

– Почему бы и нет? Вы, девушки, просто обожаете придумывать романтические истории из ничего, – усмехнулся Ноэль.

– Фи! – Эвелин скорчила рожицу и вернулась к Вероне и Полю.

Подойдя к ним, она весело сказала:

– Послушай, Верона, отцепись-ка от моего мужа. Он такой восприимчивый, особенно по отношению к женщинам с твоим цветом волос и хрупким видом. Я рядом с тобой выгляжу настоящей амазонкой.

Верона рассмеялась, как она часто в прошлом смеялась шуткам Эвелин. Поль посмотрел на красивую сильную фигуру жены, на ее пылающие щеки и обнял ее.

– Эта амазонка сводит меня с ума, – сказал он.

Верона улыбнулась им, отхлебнула немного из бокала и почувствовала, как ее сердце сжалось от зависти. Перед ней двое настоящих супругов, слившихся душой и телом, как повезло Эвелин. Но можно ли назвать это везением? Не потому ли это произошло, что Эвелин умно вела себя и терпеливо ждала, когда в ее жизнь войдет именно тот человек, который ей нужен?

Но, когда Поль вошел в жизнь Эвелин, какую бы трудную и бедную жизнь он ни вел, он предложил ей выйти за него замуж. У них не было на этот счет разногласий. А Стефан поставил перед ней непреодолимые препятствия.

Через час на вечеринку явился Стефан.

Отвезя Джулию Делимор в Гросвенор-хаус, он вернулся домой, поставил машину в гараж и решил прогуляться. Когда Стефан ощущал внутреннее беспокойство, он любил ходить пешком. С непокрытой головой, в макинтоше он шел сквозь туман по набережной до самого Вестминстера. Темзу за туманом совсем не было видно. То и дело раздавались печальные гудки пароходов. Стефан шел, пока не устал. Потом туман начал подниматься и полил проливной дождь. Стефан вернулся домой. Он ненавидел дождь. И вообще находил Лондон невыносимо действующим на нервы.

По обычной рассеянности Стефан чуть не забыл о приглашении Ноэля Тернера. Только страстное желание уехать в Испанию напомнило ему о Ноэле и о том, что сегодня вечером у Ноэля его ждали Эвелин и ее муж.

Переодевшись, Стефан на такси приехал к Ноэлю в Гледхау-гарденз. Он настроился уговорить Ноэля поторопиться с работой и вместе с ним уехать из Англии в конце февраля.

Стефан чувствовал, что сам он полностью утратил желание писать. Ему было необходимо как следует отдохнуть подальше от Англии.

На его звонок вышла Эвелин.

Сдвинув очки на нос, Стефан улыбнулся высокой, крупной светловолосой девушке, которую по-приятельски любил, но которая была слишком большой и шумной, чтобы вызвать в нем мужской интерес. У Стефана никогда не было ни малейшего желания поухаживать за Эвелин.

Эвелин не могла ответить на улыбку Стефана. Ее блестящие голубые глаза смотрели тревожно и немного виновато. Она пригласила приятеля в холл и, когда он снял свой мокрый макинтош, шепнула:

– Не сердись, пожалуйста, Стефан, дорогой, но Ноэль сделал большую глупость. Приглашая тебя, он забыл, что я позвала на сегодняшний вечер Верону, и она здесь.

Стефан не шелохнулся. На его лице не дрогнул ни один мускул. Но сердце странно забилось, как почти всякий раз, когда он слышал это имя. Сегодня, видимо, от него никуда не денешься, с иронией подумал он.

– Почему я должен сердиться? – сказал Стефан. – Я буду очень рад видеть миссис… э-э… как зовут того, за кого сна вышла замуж? Не могу вспомнить…

Эвелин, хорошо знавшей Стефана, стало немного не по себе, когда она услышала угрожающие нотки в этом мрачном юморе. Стефан прекрасно знал новую фамилию Вероны, однако Эвелин ответила ему:

– Джеффертон. Ну, Стефан, веди себя прилично!

Стефан молча скорчил гримасу и, вытирая платком намокшие от дождя руки, прошел за ней в мастерскую.

– Я всегда веду себя прилично, милая Эви.

– Еще как, – сказала Эвелин вполголоса. Верона стояла у камина, одной рукой опираясь на него, а в другой держа бокал. Когда Стефан вошел, она оживленно рассказывала Ноэлю и Полю какой-то случай, произошедший с ней во время путешествия домой.

Стефан окинул ее жадным взглядом: он не видел Верону почти три года. На первый взгляд, она почти не изменилась; так же высока и изящна – длинные тонкие пальцы поднимают бокал – откинутая назад голова, открывает длинную молочно-белую шею; свет от торшера падал на ее рыжевато-каштановые волосы, которые она носит по-прежнему: зачесанными с прекрасного лба и закрывающими немного одну сторону лица.

Но тут Верона увидела Стефана и все краски постепенно покинули ее лицо. Ее глаза стали огромными и удивленными, как у испуганного олененка. Она не двинулась и не сказала ни слова, просто смотрела на Стефана, как на видение.

В мастерской Ноэля воцарилась тишина. Ее нарушил сам Стефан. Он поклонился Вероне в свойственной ему шутливой манере.

– Кого я вижу! Миссис Джеффертон, собственной персоной. Вернулись к нам из песков пустыни. Ну, ну, какой сюрприз!

Эвелин нервно рассмеялась и бросилась к нему с бокалом.

– Да, как хорошо, что она снова с нами. Возьми джин, Стефан. Выпей, согрейся. Ты весь замерз. Дождь все еще льет?

– Как из ведра, – медленно проговорил Стефан, не сводя глаз с Вероны.

Теперь он подошел ближе к ней, держа в руке коктейль, и увидел, что Верона не совсем та, какой была прежде, она повзрослела и пугающе, болезненно похудела. Еще у нее появились тонкие морщинки вокруг глаз, а прекрасно очерченные губы имели страдающее и угнетенное выражение, что тоже очень старило ее. Стефан вспомнил, что Верона перенесла тяжелую болезнь.

Он оставил свой издевательский тон. Тихим, мягким голосом он сказал:

– Я слышал, Египет не пошел вам на пользу. Какая жалость. Надеюсь, сейчас вы чувствуете себя лучше.

Верона, чтобы унять дрожь во всем теле, схватилась за каминную доску. Она предчувствовала, что может встретиться с ним в гостях, но все равно не была готова к этому. Один его вид вызвал у нее настоящий шок. Она никак не могла собраться с мыслями. Но Верона знала, в чем причина того, что в Египте она была так несчастлива и беспокойна. Она отчетливо сознавала, что у нее с Форбсом нет ничего общего и все это потому, что всем своим существом, душой и телом она любила этого человека. Верона так любила его, что готова была прямо тут же, у всех на глазах упасть к его ногам и разрыдаться от радости, что снова видит его. Но формально они были чужими. Они не виделись три года. Все это время ни один из них не знал, что другой делает, думает и чувствует. И пока ее огромная радость волнами накатывалась на нее, и сильно билось сердце, и дрожь пронимала ее с головы до ног, Верона не забывала того, что она жена Форбса и что этот момент бурной радости пройдет, и что она должна вернуться к той, другой жизни, в которой Стефану не было места.

Сделав над собой отчаянное усилие, Верона попыталась ответить ему так же небрежно, как небрежно он поинтересовался ее здоровьем.

– Мне гораздо лучше, спасибо Стефан. Стефан поставил бокал на каминную доску, достал из кармана портсигар, открыл его и протянул ей. Верона молча отказалась. Он взял сигарету и сказал:

– Климат, наверное, оказался неподходящим?

Кончиком языка Верона провела по пересохшим губам.

– Зимой все было хорошо, но лето там изнурительное. Всегда очень жарко и довольно влажно, особенно в зоне канала.

– Наверное, эта влажность и сыграла с тобой злую шутку.

– Нет, что меня подкосило, так это дизентерия, – сказала Верона.

– Я слышал, что это очень коварная болезнь, – заметил Стефан.

Он смотрел на нее поверх своих роговых очков, большие блестящие глаза излучали такую нежность, что Верона совсем растаяла. И подумала:

«Не надо быть со мной таким ласковым. Ради Бога, не надо – это выше моих сил».

– Хорошо, что ты вернулась домой, – продолжал Стефан. – Если бы ты осталась на Востоке, ты вряд ли избавилась бы от дизентерии, хотя сейчас ее лечат достаточно эффективно.

– Это правда. Я через все это прошла.

– Из-за этого ты так похудела? – спросил Стефан.

И посмотрел на нее критически, как раньше. И Верона почувствовала, что горит всем телом. Еще она подумала, как можно ошибиться в чьем-то сходстве по памяти. Она считала, что доктор в Фэйде очень похож на Стефана, а сейчас она видела, что на самом деле между ними было весьма отдаленное сходство. По сравнению с полковником Колдером Стефан Бест выглядел совсем молодым – ничуть не старше, чем тогда, когда она видела его в последний раз, лицо все такое же худое, выдававшее нервное напряжение. Но Вероне показалось, что он прибавил в весе. На Стефане был хорошего покроя темно-серый костюм, под пиджаком – бордовый пуловер. Еще она заметила начавшие седеть виски, что придавало ему еще больше привлекательности.

Эвелин, стараясь сгладить неловкость ситуации, носилась кругом, наполняя всем бокалы и треща, как сорока. Она включила радиоприемник, и в мастерскую полились мощные звуки концерта, который передавала какая-то заграничная станция.

Верона, которая не могла оторвать глаз от Стефана, увидела, как он взглянул в сторону радио, потом повернулся к ней.

– «Песня Земли», – резко сказал он. – Ты помнишь, у меня была такая пластинка?

Верона не сводила с него зачарованного взгляда. Она все еще пребывала в состоянии экзальтации, перемежающейся с отчаянием, но позволила себе вернуться вместе с ним в прошлое – прошлое, принадлежащее только им двоим. Прерывающимся голосом она сказала:

– Да, я помню. Чудесная музыка, но мы считали ее немного мрачноватой.

– Она и есть мрачная. Но ведь, как ты знаешь, ее породило больное сознание. Малер кончил свои дни в сумасшедшем доме.

По телу Вероны вдруг пробежала дрожь.

– Да, я помню, ты рассказывал мне.

– А что еще ты помнишь? – спросил Стефан, понизив голос.

Вероне не пришлось мучительно искать ответ на этот сугубо личный вопрос, которым Стефан так неожиданно смутил ее. В их разговор вмешался Ноэль.

– Так как насчет путешествия в Испанию, Стефан?

– Ах, да, – сказал Стефан. – Испания… Он отвернулся от Вероны и подошел к Ноэлю. С сигаретой в зубах, засунув руки в карманы, он стал обсуждать свое будущее пешеходное путешествие.

Верона почувствовала вдруг слабость, она не в состоянии была больше держаться на ногах. Она одним глотком допила то, что оставалось в ее бокале и села. Сплетя пальцы рук, она вытянула их к огню, чтобы как-то согреть их. От нервного напряжения ей стало очень холодно, а в сердце возникла новая боль. Физическая боль.

«Лучше бы он не приходил сюда, – думала она. – Мне на самом деле не хотелось, чтобы это произошло. Это слишком тяжело для меня – снова видеть его».

К ней подошла Эвелин. Она заметила, что Верона помертвела.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – с тревогой спросила она.

– Прекрасно, – ответила Верона. – А не могла бы ты поискать другую станцию – что-то у меня нет настроения слушать «Песню». Она слишком грустная.

– Найдем что-нибудь повеселее, – сказала Эвелин, подошла к приемнику и переключила его.

Стефан тут же отвлекся от своего разговора с Ноэлем.

– Ты зачем выключила Малера? Замечательная музыка.

– Слишком печальная, – сказала Эвелин.

– Но прекрасно печальная, – улыбнулся Стефан.

– Вероне не нравится, – сказала Эвелин.

– Не правда. Она ее очень любит. Это одна из ее любимых мелодий. Ты же любишь наслаждаться грустью, разве не так, Верона?

Все так же протягивая руки к огню, Верона повернула голову и через плечо взглянула на него. Она почему-то растерялась – не знала, наверное, подтрунивает ли он над ней или на самом деле хочет оживить их прошлые отношения. Заикаясь, она произнесла:

– Я… ну, пусть играет, если нравится… мне в самом деле все равно.

Но Эвелин уже настроила приемник на другую волну. Зазвучал банальный мотив танцевальной музыки. Стефан поморщился, пожал плечами и повернулся к Ноэлю.

Верона заметила и эту гримасу, и пожатие плечами, и подумала: «Он не изменился. Он все такой же невыносимый, эгоистичный Стефан. Это просто написано на нем. Ах, как я люблю его!»

К Вероне подошел Поль Севанич.

– У вас, на Востоке, наверное, не было концертов?

– У нас были, но до того, как репатриировали немцев. Они давали хорошие концерты, – машинально ответила Верона, – но сейчас их никого уже нет. Это большая потеря для зоны канала.

Ей казалось, что она говорит с Полем о музыке, не понимая и половины своих слов и почти не слыша его ответов. Она сидела вся дрожа, как в жару, слишком остро сознавая присутствие Стефана. Наконец, он закончил беседовать с Ноэлем и передвинулся к ним.

Верона сделала попытку вернуться в нормальное состояние.

– Значит, ты думаешь поехать в Испанию? – спросила она.

– Да, мне нужно погреться на солнце.

– Ты слишком много работал?

– Довольного много.

– Ты добился больших успехов, Стефан, – сказала Верона. – Я читала некоторые статьи о тебе. Я хотела написать и поздравить тебя, но…

– Но не написала, – беззаботно закончил за нее фразу Стефан.

– Да, не написала, – произнесла Верона. Их глаза встретились.

– Прошло много времени, – сказал он, понизив голос, – и много воды утекло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Верона вспомнила их последнюю встречу в его мастерской – снова поднялась невыносимая боль и заново сокрушила ее. Она была уверена, что он тоже помнит об этом. В его взгляде было столько глубокой близости, что Верона была бессильна сдержать дрожь.

Перед камином стоял маленький стульчик, обитый гобеленом. Стефан уселся на него. Он осмотрел Верону взглядом художника.

– Те же прекрасные черты, но ты действительно сильно похудела, дитя мое. Верона рассмеялась.

– Дитя! Я уже давно не дитя.

– Пожилая замужняя женщина, да? – Его глаза за стеклами очков загорелись знакомым ироническим блеском.

– Вот именно, – сказала Верона и попыталась рассмеяться еще раз.

Эвелин увела Поля, и они занялись настройкой радио. Ноэль на минуту вышел из комнаты. Стефан и Верона остались у камина одни. Он спросил:

– Когда ты вернулась?

Верона ответила. Он задал ей еще несколько вопросов о ее путешествии и ее здоровье. И вдруг добавил:

– Я очень расстроился, когда узнал, что ты серьезно заболела.

– У меня должен был быть ребенок, но… я потеряла его, – сказала Верона тихим голосом, мучительно краснея.

– Не повезло, – пробормотал Стефан. Он отвел взгляд от этого стройного прекрасного тела и понял, что глубоко, жестоко ревнует, потому что она собиралась иметь ребенка от другого. Но Стефан заставил себя сказать:

– Ты, наверное… очень расстроилась?

– Тогда очень.

Он решился еще на один вопрос.

– А… твой муж… бравый майор… как он?

Верона ответила скованно:

– Он хорошо. Его переводят в Германию и повышают звание до подполковника.

– Он сейчас здесь?

– Нет. Едет сюда из Египта. Приедет на следующей неделе.

Стефан сощурил глаза. Сейчас он не смотрел на нее. Он уставился в мерцающие блики огня.

– Ты поедешь с ним в Германию?

– Нет, скорее всего, нет. Я еще сама не знаю. Все зависит от моего здоровья. Я еще не поправилась окончательно.

Стефан снова повернулся к ней. Он смотрел на крошечные морщинки, глубокие синие тени под огромными нежными глазами и грустный рот и подумал: «Она не только больна – она несчастна…»

Стефан почувствовал жестокую радость. В момент приступа наивысшего эгоизма он понял, что не хотел, чтобы она была счастлива с Форбсом Джеффертоном.

– Ты что-нибудь рисовала в эти годы? – спросил он.

– Практически ничего. Когда я заболела прошлым летом, я познакомилась с полковником медицинской службы, который понимал немного в рисовании и попытался заставить меня писать снова, но я скоро отказалась от этого. Между прочим, он немного напоминал тебя. Его звали Стефан Колдер. Когда я впервые увидела его, это было для меня потрясением.

Стефан поднял брови.

– Потрясением? Для тебя? Ты хочешь сказать, что не хотела, чтобы тебе напоминали обо мне?

– Я этого не сказала. Но давай поговорим о тебе, Стефан. Я… мне бы хотелось увидеть некоторые из твоих портретов.

– В моей студии их уже не найти. Большая их часть уже продана и отослана заказчикам. Но один я сохранил – очень красивый и, возможно, самый значительный из всех моих портретов. Если ты хочешь посмотреть, можешь зайти в студию в любое время, он там.

– Чей это портрет?

– Миссис Джеффертон. «La Femme Abandonee» Горячая кровь обожгла ее лицо и горло. Верона внезапно встала.

– Ах… этот…

Стефан иронично посмотрел на нее.

– Я его сохранил. Твоему мужу он не понравился.

– Это естественно, – сказала Верона.

– Еще у меня есть твоя «Дьеппская гавань». Верона чувствовала волнение, которого она не испытывала уже три долгих года. Ее охватил ужас. Она хотела убежать от Стефана и, едва дыша, проговорила:

– Я думаю, мне лучше пойти домой. Тогда выражение его лица изменилось. Стефан вскочил на ноги и поставил свой стакан на полку над камином.

– Так скоро? Но почему, Верона?

– Я… о, я не очень хорошо себя чувствую, – запинаясь, сказала несчастная женщина.

– Так ты хочешь сказать, что больна?

– Ну в «Скорой» я не нуждаюсь, – Верона попыталась засмеяться, – но я ужасно слаба и у меня кружится голова, к тому же сильно бьется сердце. Это всего лишь усталость.

– У меня тоже сильно бьется сердце, но я не думаю, что это усталость, – сказал Стефан тихим голосом, обращаясь только к ней. – О, черт, Верона, вот и ты – замужняя женщина – и я не видел тебя целые годы, но я все еще нахожу тебя такой же чертовски привлекательной. И даже еще больше.

– Ты не должен говорить такие вещи, Стефан.

Художник поклонился.

– Приношу свои извинения, моя дорогая. Верона с отчаянием посмотрела на Эвелин.

– Эвелин, я действительно должна уйти. Не мог бы кто-нибудь позвонить и вызвать такси?

Близнецы и Поль Севанич повернулись в ее сторону. Все они заговорили одновременно.

– О, Верона, неужели тебе действительно нужно ехать?..

– Останься поужинать, Верона…

– Идет сильный дождь… не ходи сейчас… Виски у Вероны горели, а колени дрожали, она протестовала:

– Я действительно должна ехать. Я обещала маме, что не останусь здесь долго. Я еще не совсем поправилась… Я очень устала…

Тогда Эвелин крепко взяла ее за руку.

– Я наотрез отказываюсь отпускать тебя в таком состоянии. Ты пойдешь в комнату Ноэля, я уложу тебя под одеяло и дам тебе пару таблеток аспирина. Я позвоню миссис Лэнг и скажу ей, что ты останешься поужинать.

– Но Эви, правда… – начала Верона. Но Эвелин, сильная и решительная, настояла на своем. Она действительно боялась, что Верона может потерять сознание и упасть в обморок. Эвелин подумала, что никогда не простит себе того, что допустила эту сегодняшнюю встречу Вероны и Стефана. Очевидно, что ни ему, ни ей это не принесло ничего хорошего.

Эвелин настояла на том, чтобы Верону отвели из мастерской в соседнюю комнату. К этому времени Вероне было уже так плохо, что она была только рада упасть на кровать Ноэля, где лежала под одеялами, дрожа и стуча зубами.

– О, Верона, дорогая моя, тебе не нужен доктор? Ты очень больна? – в ужасе спрашивала Эвелин.

Верона покачала головой.

– Через несколько минут все пройдет. Со мной это бывает… это что-то вроде лихорадки, а я была так слаба все эти дни. Я еле стояла на ногах… и я снова увидела ЕГО…

Эвелин взяла свою подругу за руку и сжала ее.

– Прости меня за это. Я и не представляла, что это для тебя все еще такая свежая рана.

– Мне так плохо, что умереть было бы легче, – сказала Верона, В этих словах слышалось такое страдание, что Эвелин залилась краской. И ей было больно видеть мертвенно-бледное лицо Вероны, с которого вдруг исчезла вся молодость. Она не произнесла ни звука, но огромные слезы медленно скатывались по ее щекам.

Эвелин наклонилась и поцеловала подругу.

– Мне очень жаль, моя дорогая. Я бы все отдала, лишь бы этого не было.

– Я буду в порядке через несколько минут, – прошептала Верона.

– Выключить свет?

– Нет, оставь, только выключи лампу над кроватью. Я не хочу, чтобы было темно – я боюсь привидений, Верона слабо засмеялась.

– Скоро она сама будет, как привидение, если не отдохнет, – подумала Эвелин. Она открыла дверь и увидела Стефана.

– Иди отсюда, – резко сказала Эвелин, как будто он был виноват в состоянии Вероны.

Но Стефан и не смотрел на нее. Он смотрел мимо, на фигуру, съежившуюся под одеялом.

– С ней все нормально?

– Нет. Честно говоря, я думаю, что она очень сильно больна.

– Может быть позвать доктора?

– Она не хочет. Она говорит, что это просто лихорадка и слабость, и что через несколько минут все будет нормально.

Верона открыла свои безжизненные глаза и увидела в дверях силуэт Стефана. И тогда она почувствовала ужасное, непреодолимое желание, чтобы он был рядом с ней, – желание было таким острым, что она больше не могла ему сопротивляться и забыла обо всем остальном.

– Стефан, – позвала она слабым голосом.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросил он и вошел в комнату, сделав несколько шагов по направлению к кровати.

Эвелин покачала головой. Дело становилось все хуже и хуже. Она не одобряла этого, но она не любила вмешиваться. Стефан и Верона должны были сами решить, как им жить. Ее практичный ум подсказал ей, что в комнате по сравнению с теплой мастерской было ужасно холодно. И если Верона и Стефан решили «посидеть» там, ей надо было что-то предпринять. Поэтому она включила им электрический радиатор и затем вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Стефан медленно подошел к кровати. Верона была покрыта одеялами до самого подбородка. Она смотрела на него своими огромными, несчастными глазами. Стефан увидел ее слезы, и его охватили любовь и сострадание. В этот момент он невыносимо остро почувствовал бесполезность этих последних трех лет. Что он наделал? Он не должен был отпускать Верону, она принадлежала только ему. И в его жизни не должно было быть других женщин.

Стефан сел на край кровати и обнял Верону, притягивая ее к себе, ужасаясь тому, какая она тонкая и хрупкая. И вдруг ее руки с удивительной силой обхватили его шею.

Верона вскрикнула и подняла свои губы к его губам.

– Стефан… Стефан!

– О, Верона, моя любовь, мое счастье! – сказал Стефан и положил ее на подушки. Он наклонился над ней. Их губы слились в отчаянном, жарком поцелуе, который, казалось, будет длиться вечно.

Глава 4

Стефан сидел на краю кровати. Одной рукой он обнимал Верону, другой держал ее за руку. Первая вспышка страсти прошла. Он обнимал ее и целовал в губы, пока они не опухли от поцелуев. Стефан запустил пальцы в ее шелковистые волосы и целовал их. Они не думали ни об окружающем мире, ни о том, что остальные, должно быть, думали о них. Время остановилось. Это был их час. Теперь они разговаривали – разговаривали лихорадочно, близко наклонясь друг к другу, как будто хотели наверстать упущенное время, получить награду за все страдания и воздержания последних трех лет.

– Почему ты вышла за него, Верона? Почему ты не вернулась ко мне?

– Ты знаешь, почему, Стефан.

С горьким смехом он процитировал Марвелла:

Верона наклонилась и прижалась губами к его руке.

– Нет-нет. Я всегда помнила, что ты меня тоже любишь.

– Да, ты, такое странное маленькое существо, такое слабое, моя дорогая, дорогая… – сказал Стефан с глубокой нежностью.

Он снял свои очки. Его большие карие глаза светились, глядя на нее сверху вниз. Его волосы были взъерошены в тех местах, где она гладила его голову. С его лица, казалось, исчезло все утомление. Он выглядел очень молодым. Щеки Вероны были горячие и красные. Он подумал, что она снова была необыкновенно хороша, как будто он неожиданно своим поцелуем вернул ее к жизни. Но это было не так. Ее тело дрожало и пульс был слишком учащен. Раз или два Верона на мгновение переставала дышать, как будто острая боль пронзала ее сердце. Но она выглядела восторженной и счастливой.

Стефан наклонился и поцеловал ее волосы.

– Как ты красива, Верона! Ты моя «Femme Abandonee».

– Я всегда была твоей.

– Ты никогда не любила его?

– Я старалась… Я очень старалась. В какой-то мере я любила его, когда был наш медовый месяц, хотя даже тогда я сознавала, какую ужасную ошибку совершила. Я никогда не забуду, как мы ездили в Лувр. В тот день я почти ненавидела его.

– А потом, в Египте?

– Я не могла ненавидеть его. Он милый и добрый. Он всегда хорошо относился ко мне.

– Слава Богу.

– Я просто существовала. Но я думала, что, возможно, если у нас был бы ребенок, он сделал бы нас ближе.

Стефан покачал головой.

– Нет, моя дорогая, это не имело бы никакого значения. Ты и тогда принадлежала бы мне. И если бы у тебя был ребенок, то только мой.

Верона взяла его за руку и прижала ее к своим глазам.

– Я знаю, знаю.

– Я никогда не прощу себя, – сказал Стефан, – за то, что я отпустил тебя к Форбсу. Мог ли я знать, что удача придет ко мне так скоро? Это была ужасная ирония судьбы – это случилось вскоре после того, как я потерял тебя.

– Это я была виновата, что не подождала. Я думала, что найду мир и безопасность. Я получила безопасность, но не получила мира – о, Стефан! Я так и не получила мира. Я никогда не переставала любить тебя.

– Я тоже любил только тебя, Верона.

– Но в твоей жизни были другие женщины.

– Я признаю это, но они никогда ничего не значили для меня. Мне нужна была любовь, но того, что я действительно хотел, я не получил. У меня никого не было, кроме тебя, Верона.

Верона глубоко вздохнула.

– Я не понимаю, почему. Я такая глупая. Я никогда не могу решиться…

– Но это ты, моя дорогая. И даже, когда ты меня очень раздражала, я и тогда находил тебя восхитительной.

Верона тихонько засмеялась.

– Я не понимаю.

– И не пытайся. Я же не пытаюсь понять, почему ты любишь меня вместо твоего замечательного супруга.

Верона подумала о Форбсе с сестринской нежностью и сожалением.

– Он просто… никогда не владел моим сердцем, – прошептала она.

– А теперь, – сказал Стефан, – что теперь? Он взял свои очки и медленно надел их. Затем посмотрел на Верону и сжал губы. Ее маленькое изможденное лицо снова стало бесцветным.

– Что же теперь? – безжалостно повторил Стефан.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Верона, и в ее больших глазах мелькнул страх.

– Я хочу сказать, что это очевидно, что ты должна принять еще одно большое решение, Верона. Ты снова находишься в критическом положении, моя дорогая. Другими словами, когда ты оставила меня и ушла к Форбсу… или, точнее, когда я заставил тебя уйти к Форбсу, – это было большой ошибкой. Сделаешь ли ты еще одну ошибку, решишь ли ты вернуться к нему теперь? Или ты пойдешь со мной?

Молчание. Ее зрачки так увеличились, что глаза казались черными. Она дрожала, шепча:

– О, Стефан…

Стефан бросил ее руку и встал.

– Нет, ты не можешь и дальше продолжать трусить, Верона. Твое замужество – это фарс, и я знаю, что мне не хватает тебя. Ты должна исправить свою ошибку: оставить Форбса и уйти ко мне.

Прошло довольно много времени, прежде чем Верона заговорила. Она лежала, покрытая одеялами до самого подбородка, все еще неспособная справиться с нервной дрожью и все еще ощущая необычную боль в области сердца и странную боль в правой руке.

– Мне кажется, я действительно больна. Я думаю, все это уж слишком для меня… – думала Верона.

Стефан ходил из угла в угол, куря сигарету, то и дело посматривая на нее. Верона глядела на него с любовью и почти с обожанием.

Итак, они должны были принять решение. Его ультиматум звучал в ее голове снова и снова, как будто это был голос самой судьбы: «Ты должна исправить свою ошибку: оставить Форбса и уйти ко мне».

Оставить Форбса! Бедного Форбса, за которого она никогда не должна была выходить замуж и которому никогда не следовало бы уговаривать ее сделать это, зная, что она любила кого-то другого. Верона так хотела, чтобы он был счастлив. Она так старалась. Но это не удалось. Только Форбс все еще любил ее. Как он воспримет их развод? Верона быстро представила себе, как на следующей неделе Форбс приедет в Англию, как ее родители скажут ему, что Верона ушла к другому. Какой это был бы удар для него. Он был бы смертельно оскорблен, возмущен, что она так отплатила ему за его доброту и терпение. Его гордость была бы оскорблена. Его любовь даже могла превратиться в отвращение и презрение. А его мать, его сестра – они были бы в ужасе. Они бы не поверили, что кто-то может оставить их прекрасного Форбса, который был для них всем, чем только может быть человек.

И ее собственные мать и отец – стареющие люди – Верона была их единственным ребенком, и они отдали ей всю свою любовь. Это нанесло бы им удар. Особенно маме, которая всегда ненавидела Стефана Беста. Даже сейчас, когда он стал известным художником и мог зарабатывать кучу денег, они бы не захотели, чтобы он был причиной развода их дочери с Форбсом. И, кроме того, они были религиозны и чтили условности. Они могли лояльно относиться к разводам других, но не к разводу собственной дочери.

Мысли крутились в голове Вероны, и чувства переполняли ее. То ее бросало в жар от мысли, что она может навсегда остаться со Стефаном, то она леденела от отчаяния, когда представляла, сколько несчастья она могла причинить своим близким, выбрав этот путь.

Наконец она подумала о Стефане Колдере. Что бы он сказал по этому поводу? Что бы он посоветовал ей? Она знала ответ. Он бы посоветовал ей подумать и поступить правильно. Он бы никогда не посоветовал ей убежать со Стефаном Бестом.

И все же… какое блаженство: покончить со страданиями и этим чувством, что жизнь погублена навсегда. Наконец-то быть вместе со Стефаном Бестом. Сразу после развода он женился бы на ней. Быть его женой было бы небесным счастьем.

Неожиданно Стефан остановился и больше не ходил из угла в угол, бросил свою сигарету в пустой камин, подошел и снова сел на край кровати. С бесконечной нежностью он смотрел на Верону сверху вниз и правой рукой легко гладил ее виски и прекрасные волосы, которые он так любил и так часто рисовал.

– Моя дорогая, – сказал он. – Я знаю, что происходит в твоей чудной маленькой головке. Ты любишь меня и хочешь уйти со мной, но ты не хочешь обидеть своего мужа. Ведь так?

Верона вытащила одну руку и схватила своими холодными пальцами его сильную и теплую руку. Она прижала ее к своему лицу, мучаясь своими сомнениями.

– Да. Ты прав. Как раз об этом я и думаю.

– Я не могу притворяться и делать вид, что я очень волнуюсь о Форбсе, – сказал Стефан. – Ты принадлежишь мне. Ты всегда была моей. Я отпустил тебя, потому что верил, что так будет лучше. А он никогда не должен был допускать этого. Так что ему придется винить только себя.

Никакого ответа от Вероны. Она, казалось, не собиралась спорить. Тогда Стефан прибавил:

– Здесь есть и другая сторона вопроса. Ты не очень подходишь Форбсу. В самом начале я сказал тебе, что из тебя никогда не получится жена военного. Ты принадлежишь моему миру, а не его. Он еще молод и найдет себе другую жену. Кого-нибудь, кому будет нравиться его сопровождать. Он будет намного счастливее. А с тобой он никогда не был по-настоящему счастлив.

Верона беззвучно кивнула. Да, это правда. Она никогда не могла стать такой женой, которая была нужна майору – нет, теперь подполковнику Джеффертону. Она бы никогда не смогла быть ничем, кроме как помехой для его карьеры. А Форбс мог бы запросто найти такую девушку, которая стала бы для него идеальной женой и товарищем. Стефан был прав.

Тогда Верона посмотрела на него.

– Если я действительно оставлю Форбса и уйду к тебе, не буду ли я тебе обузой, Стефан? Я уже не такая крепкая, как была когда-то.

Стефан снова взял ее за руки и поцеловал в губы долгим и крепким поцелуем. Наконец он сказал:

– Я люблю тебя, Верона. Я говорю тебе еще раз: у меня никого нет, кроме тебя. Я хочу, чтобы ты вышла за меня, как только Форбс освободит тебя. Пойдем со мной, моя дорогая. Не возвращайся к нему и не мучай себя. Это не принесет счастья ни тебе, ни ему. Я увезу тебя за границу. Ты поедешь со мной в Испанию, на юг. Ты поправишься и станешь сильной. В это время в Андалузии прекрасное солнце. Ты не будешь болеть, как в Египте. Ты скоро снова поправишься.

Верона часто дышала у него на руках, внезапно осознав свое огромное счастье.

Поехать в Испанию со Стефаном – какое небесное блаженство!

Его губы нежно ласкали ее глаза, губы, длинную белую шею, которую он любил.

– Ты часть меня, моя любимая. Нам было предназначено судьбой, в конце концов, соединиться.

Верона кивнула.

– Да… да…

– Я не отрицаю, я пытался забыть тебя. Я не отрицаю того, что занимался любовью с другими женщинами. Но ты знаешь те слова, которые я как-то читал тебе из книги Эрнеста Доусона:

«Когда пир окончен, и лампы угасают, появляется твоя тень. Динара! Ночь – твоя!» Появляется твоя тень, Верона… – Стефан тихо засмеялся и посмотрел на Верону поверх своих очков. – Да, ты никогда не оставляла меня в покое, моя девочка. Прости меня, если я причинил тебе боль, в те далекие дни я не представлял, что случится в будущем. Сейчас я ясно вижу, что все дороги вели обратно к тебе. Скажи, что ты пойдешь со мной, Верона.

Верона снова глубоко вздохнула. Стефан еще раз принял за нее решение. Она прошептала:

– Да, я пойду… пойду!..

Какое-то мгновение Стефан испытывал величайшее счастье в своей жизни. Он целовал милые алые губы. Он чувствовал объятия ее тонких молодых рук, которые становились все крепче, и дрожание ее хрупкого тела, совсем близко от него.

И он понял, что ни его успехи в живописи, ни карьера, ни все его заказы не стоили этого единственного мига – встречи с любовью потерянной – и вновь обретенной.