Пират моего сердца

Глава 9

Аннелиза вновь бесшумно вошла в дверь загона, в котором содержали Майкла и где все последнее время он не жил, а ждал, дыша лишь наполовину, крепко сжимая цепи, не замечая онемевших пальцев. До последней минуты его не покидал страх, что она может не вернуться. Майкл не стал бы ее осуждать, если бы это произошло. Такой путь был для нее безопаснее и легче. Теперь он напряженно следил за ее приближением. Ножа при ней не было.

– Ты сменила платье и волосы подобрала… – В его голосе слышался вопрос.

Аннелиза только равнодушно пожала плечами. В колеблющемся пламени свечи она выглядела бледной как призрак – в лице ее, казалось, не осталось ни кровинки, глаза смотрели так скорбно, словно душа уже покинула тело. Эти превращения поразили пленника гораздо больше, чем смена наряда и подобранные волосы, и он по-своему истолковал их.

– Теперь ты сама видишь, Аннелиза, что я прав, – любовь толкает нас на заведомо неоправданные поступки, и мы подчас даже не задумываемся, чего это может стоить другому человеку…

– Не нужно сотрясать воздух бесполезными словами, – резко оборвала она. – Ты уже все объяснял мне.

– Послушай, в прошлый раз я слегка заболтался. Наверное, ты подумала, что…

– Не беспокойся, Майкл, я никогда не воспринимала всерьез твоих слов, как, надеюсь, и ты не придавал слишком большого значения моим. Я бы никогда не убежала с тобой, даже если бы ты стал меня упрашивать.

Разумеется, она сказала это, спасая свою гордость. И все равно он чувствовал себя уязвленным в самое сердце – взыгравшее самолюбие не желало мириться с тем, что она так легко отпускала его.

– Ты так много сделала для меня, а я не люблю оставаться в должниках.

– Знаешь, в чем твое несчастье, Майкл Роуленд? Ты слишком совестлив для преступника. Тебе кажется, что ты меня обидел, но, уверяю тебя, это не так.

Она остановилась так близко, что Майкл ощутил пробудившееся желание. Но сейчас ему было не до этого.

– Ты принесла нож? – В голосе у него зазвучал металл.

– Конечно. – Аннелиза сжала рукоятку ножа, спрятанного в складках платья. – Вот, держи.

Она протянула ему нож и осталась на месте, невинная, доверчивая как ребенок, но отчего-то эта ее покорность вызвала в нем не жалость, а злость.

– Принесла нож отчаявшемуся человеку, а теперь стоишь и ждешь! Не боишься, что я пущу его в ход не по назначению?

Аннелиза слегка наклонила голову и внимательно посмотрела на него:

– Ты что, собираешься убить меня?

– Может быть.

Она подняла подбородок, обнажив несколько дюймов нежной, незащищенной кожи.

– Тебе не удастся причинить мне боль, Майкл! – Голос ее звучал на удивление спокойно. – По крайней мере физическую.

За уверенностью, сквозившей в ее словах, стояло четкое осмысление происшедшего. Все самое сокровенное, что было в ней, он разрушил до основания, сделав ее по-настоящему незащищенной. Майкл понимал, что отныне она никогда больше не доверится мужчине с такой же легкостью, не отдастся с такой же свободой.

– Ты признался в своей вине, рассказал мне, что ты собираешься делать с теми орехами. Поэтому тебе и в самом деле разумнее убрать свидетеля.

Достаточно было Майклу услышать эти слова, чтобы в голове у него возникли самые неприятные картины. Он представил Аннелизу в окружении чиновников, полных решимости тем или иным способом выпытать у нее правду.

– Обещай мне, – потребовал он, – что никому не скажешь о своей роли в этом побеге. Никому и никогда.

Невеселая улыбка тронула ее губы.

– Не бойся, я много лет держала при себе свои мысли. Чему-чему, а этому я научилась. Я не выдам тебя.

– Но я пекусь не только о своей голове, Аннелиза. Ты не представляешь, на что способны мужчины – если они захотят допросить женщину, они душу из нее вынут.

Не приведи Господь, подумал он, чтобы по его вине голландцы взялись за нее. От одного этого предположения его захлестнула бессильная ярость.

– Я буду далеко, за пределами досягаемости. Я ничем не смогу тебе помочь.

Хотя его душа разрывалась от презрения к себе, он не был готов ценой собственной жизни избавить ее от испытаний, которые, несомненно, последуют. Если бы у него было мужество, ему давно следовало лишить себя жизни, но он этого не сделал. Аннелиза давала ему единственный шанс спастись, а инстинкт самосохранения был в нем настолько силен, что делал его неспособным к благородным и честным поступкам.

Нож, зажатый в его руке, наполнил Майкла безудержным желанием смести все, что стояло у него на пути, но он боялся, что грохот цепей привлечет сюда матросов. Только это и останавливало его.

Майкл бросил взгляд в сторону экипажа, бывшего все эти недели его соседом по камере, и у него в голове тотчас возник ненавистный образ: Аннелиза сидит в карете со стенками из полированного черного дерева, а напротив нее, развалившись, расположился ее муж, упивающийся каждой каплей ее бесценных сокровищ, всем тем, что по праву должно было принадлежать ему, Майклу Роуленду.

– Боюсь понаделать шума, – сквозь зубы процедил он. – А то вонзил бы нож в эту колымагу и бил бы, пока от нее не остались бы одни обломки.

– Но зачем?

– Затем. Я знаю, что твой муж засадит тебя в нее и будет один любоваться тобой.

«О Боже, – спохватился он, – она, наверное, сочтет меня идиотом. Нельзя же то превозносить до небес свое стремление к свободе, то талдычить о какой-то ревности!»

Но Аннелиза, кажется, ничего не заметила.

– Ты считаешь, что я красивая? – шепотом спросила она.

– Разве хоть кто-то может в этом усомниться?

Майкл покрепче сжал зубы, чтобы заставить себя угомониться и впрямь не искромсать экипаж. Поставив ногу на цепь как можно ближе к левому запястью, он вставил нож в охватывавшее руку металлическое кольцо и попытался раздвинуть его, но ему не хватало опоры. Тогда Аннелиза, не спрашивая позволения, наступила на цепь и стояла на ней до тех пор, пока кольцо не разомкнулось. После этого Майкл молча принялся за второе кольцо, а затем освободил ноги.

Покончив с кандалами, он остановился. Поза его не менялась: ему все так же нужно было сгибать шею, чтобы не задевать за потолок, но каждый удар его сердца провозглашал, что теперь он свободен.

– Не медли. Связывай меня и уходи, – решительно проговорила Аннелиза.

Оков больше не существовало, но Майкл все равно стоял неподвижно, насупившись, с упавшим сердцем и парализованной волей, прислушиваясь к внутреннему голосу, шептавшему чуть слышно: «Она хочет, чтобы ты ушел».

Он вглядывался во мрак черной дыры, где в полной темноте и одиночестве провел эти недели. Один шаг отделял его от долгожданной свободы – ему оставалось только выйти из светящегося кружка и позволить мраку поглотить себя.

Тогда он повернулся и притянул ее к себе.

В первый раз Майкл держал Аннелизу в объятиях как свободный человек. В первый раз между ними не было цепей.

– Спасибо тебе, – прошептал он.

Эти два слова были несоразмерны ее мужеству, и Майкл пожалел, что природа не одарила его большим красноречием. Он не знал, как донести до нее свою благодарность. Ему хотелось сказать, что доброта, которую она проявила к нему, восстановила часть его прежней веры в гуманность, а красота разожгла страсть, долгое время пребывавшую в спячке. Любовь возродила в нем веру в себя как мужчину, а героические усилия освободить его напомнили о старой притче, в которой говорилось, что чудеса на свете возможны.

Никакие объятия не были так сладки и горьки одновременно, как это прощальное прикосновение. Он прижал свою спасительницу так крепко, как только мог. Ему безумно хотелось поцеловать ее, вкусить еще раз ее сладость, но Майкл знал, что не сделает этого, потому что потом не сможет обуздать свою страсть.

– Прости меня, – произнес он, словно извинялся за все причиненные ей невидимые кровоточащие раны.

– Прекрати это и уходи, – взмолилась Аннелиза надрывным шепотом. – Уходи, пока я не попросила тебя остаться.

Она начала трясущимися пальцами отстегивать воротник, но Майкл удержал ее руку.

– Позволь мне. Нужно оставить следы борьбы, тогда капитан скорее поверит. – Он грубо оторвал воротник, разорвав при этом лиф. Аннелиза изумленно ахнула и вцепилась в края зияющей прорехи, стыдливо пытаясь водворить воротник на прежнее место.

– Постой, я еще должен привязать тебя.

Майкл помог ей сесть как можно удобнее, прислонившись спиной к стене и вытянув перед собой ноги, и при этом ему казалось, что сама судьба противилась этим противоестественным усилиям сковывать ту, которая рисковала многим, чтобы дать ему свободу. Но что он мог еще сделать, чтобы защитить ее, оградить от обвинений?

– Я оставила для тебя пустой бочонок из-под воды, – сказала Аннелиза. – На палубе возле перил, между мотками канатов. Так тебе будет легче держаться на воде.

– Благодарю. – Майкл принял этот дополнительный подарок коротким кивком головы.

– Ты хотел сделать для меня кляп из своей рубашки…

– Я… я не могу. – У него не было уверенности, что его прикосновения не останутся без последствий, – тогда Аннелиза снова предстала бы перед ним прежней страстной женщиной, трепещущей в чувственном экстазе. – Моя рубашка прогоркла от пота. От нее смердит.

– Ничего. Я спокойно отношусь к твоим запахам, Майкл. Они стали родными для меня.

Майкл сразу вспомнил, как недавно сам вцепился в ее воротник, когда решил, что они больше не увидятся. Как ему хотелось тогда, чтобы этот ужасный лоскут остался ему на память! Он был нужен ему, потому что касался ее кожи и хранил ее запах.

– Все-таки будет лучше, если ты заткнешь мне рот. В противном случае они удивятся, почему я не кричала.

– Да, пожалуй, ты права.

Майклу было так нелегко видеть, как она раздвигает губы – и не отвечать ей поцелуем; прикасаться пальцами к ее коже и волосам – и не продлить ласки; чувствовать ее теплое дыхание у себя на груди – и не прижаться оголенной кожей к ее рту. Но он не мог вовлекать свою спасительницу в эротическую игру, как бы ему самому этого ни хотелось. Лишь под конец экзекуции он как бы невзначай смахнул рукой слезинку с ее щеки; другая тем временем продолжала движение вниз, чтобы впитаться в кляп, который он смастерил из своей рубахи.

Такую же затычку из рукава Майкл зажал между зубами, чтобы из горла у него не вырвалось ни единого звука; потом повернулся и окунулся в темноту, оставив Аннелизу в тюрьме, предназначавшейся для него.

Глаза пленника без труда приспособились к мраку трюма, мышцы, сохранившие силу благодаря непрерывным упражнениям, позволили легко и неслышно подняться по лестнице. Крадучись, он прошел на палубу, зорко окинул взглядом сторожевые посты и убедился, что дозорные действительно были целиком поглощены наблюдением за морем. Так же тихо, остерегаясь любых неосторожных движений, Майкл осмотрел горизонт в поисках ближайшего острова. Неподалеку над водой возвышался небольшой горбатый бугор с неясными очертаниями, однако нить к спасению была такой непрочной. Для человека, лишенного возможности нормально плыть, несколько сот ярдов могли оказаться равносильными сотням миль. Майкл почувствовал страх и сглотнул неожиданно вставший в горле комок.

И тут он вспомнил, что Аннелиза говорила об оставленном для него пустом бочонке. Он обнаружил его точно в том месте, где она указала, между канатами, возле перил борта. Захватив бочонок под мышку, Майкл перелез через перила и прыгнул в воду «солдатиком», чтобы ненужным всплеском не вспугнуть дозорных.

Прохладная бездна потянула его вглубь, но бочонок, как поплавок, сразу вынес тело на поверхность. Майкл начал осторожно перебирать ногами, стараясь держать их под водой, чтобы не нарушать тишину. Он все дальше и дальше уплывал от «Острова сокровищ» и от женщины, которую любил.

Майкл исчез. Все произошло легко и просто. Вот так же, вероятно, когда-то распрощалась и мать с ее отцом. Чувствовала ли она такую же боль утраты, расставаясь с ним, зная, что он никогда не вернется? Мучило ли ее такое же тягостное ощущение предательства? В отличие от матери у Аннелизы не было даже такой привилегии, как возможность проводить любимого человека. Всего одну секунду он стоял перед ней в мерцании свечи, а уже в следующую скользнул за пределы света и скрылся во мраке трюма.

Она напрягла слух, но ничего не услышала. Наверху не было никакого шума, ничего похожего на всплеск от прыжка. Майкл исчез внезапно и бесследно, как будто его здесь вовсе не было и он существовал только в ее воображении.

Однако тело еще помнило его, как помнили сладостные ощущения те сокровенные места, откуда он взял единственное, что она могла предложить, – тайный драгоценный дар, принесенный с радостью, по собственной воле.

Аннелиза закрыла глаза и привалилась к стене. Если бы сейчас ей пришлось начинать все сначала, она сделала бы то же самое. А что до ее страданий, то скоро все телесные ощущения угаснут и перестанут напоминать о его власти. Она излечится от этой болезни, забудет его непреодолимый, единственный в своем роде запах и ощущения от приятного трения его бороды возле своей щеки или трепетного рта, склонившегося над ее грудью. В памяти останутся лишь печальные мысли, да и те с каждым прожитым днем будут притупляться.

Аннелиза подтянула ноги к груди и прижалась лбом к согнутым коленям. Не известно, сколько времени она провела в таком положении, прежде чем почувствовала чье-то прикосновение. Страйпс заскребла лапой по ее бедру, просясь на колени.

Как только Аннелиза опустила ноги, кошка вспрыгнула на нее и, мурлыча, начала мягко тереться о ее живот. Аннелиза откинулась обратно к стене, и благодарная за уступку Страйпс уютно свернулась клубком.

Майкл все предусмотрел. Он привязал ее не слишком туго, так что узлы не давили на запястья и руки не испытывали особого неудобства. Но все это теперь не имело никакого значения: она не чувствовала ничего, кроме огромных холодных волн, без остановки перекатывавшихся через нее, – совершенно невообразимое явление в душном замкнутом пространстве. Ее сотрясал озноб, и тело онемело так, словно ее оставили голой посреди ледяной пустыни. На миг ей даже показалось, что она умерла.