Пираты Эгейского моря и личность.

Приглашение к разговору

Имя Михаила Константиновича Петрова уже достаточно известно читателю. В 1991 г. вышли три его книги: «Язык, знак, культура» (М. Наука, Главная редакция восточной литературы, 1991), «Самосознание и научное творчество» (Ростов-на-Дону, Изд-во Ростовского университета, 1991), «Социально-культурные основания современной науки» (М., Наука, 1991).

Сегодня мы предлагаем читателю с любезного согласия Г.Д. Петровой, вдовы философа, еще две его работы: книгу «Искусство и наука» и философско-историческое произведение на тему «пиратов Эгейского моря» из семейного архива. Оба произведения написаны им в 60-е годы. Первое, завершенное, судя по записи М.К. Петрова, 2 декабря 1968г., есть непосредственное философское включение в спор «физиков и лириков», возникший в те же Шестидесятые, второе - приглашение к размышлению об особенностях античного мышления, изменившего способ трансляции знания не в последнюю очередь из-за географических условий. В любом случае оба текста представляют собой «обращение к бесцензурному чтению» и «напрямую обращены к читателю-современнику».

* Барабанов Евгений. Философия снизу. - Путь. 1994, №6, с. 4.

Обе работы по этой причине остались в рукописях. Но эта же причина предоставила нам возможность издать первую рукопись по своего рода средневековому образцу: не в издательском, очищенном варианте, а с пометами на полях, которые в свою очередь стали пометами на полях.

Сейчас кажется само собой разумеющимся то, что в 60-е-80-е гг. серьезные обсуждения культурных и общественно-политических событий происходили «на кухне». И, как правило, под такими серьезными обсуждениями понимались те, которые противоречили основной идеологической стратегии. Но аутсайдерскими такие обсуждения делало не это, а то, что серьезными они могли стать только невзирая на занимаемую обеими дискутирующими сторонами позицию, в противном случае они вырождались в тоже идеологические фигуры, но с обратным знаком. Книга «Искусство и наука» М.К. Петрова обсуждалась в кругу философов, с которыми он был дружески связан. Мнения одних так и остались «на кухне», другие же, оставив пометы в рукописи, вывели тем самым свои суждения за ее порог. Про них уже не скажешь: мало ли что говорилось там, внутри. Эти маргиналии обнаружили существовавшие стилистические и содержательные особенности полемики тех лет, чрезвычайно важные для понимания отечественного философствования середины XX в. Замысел понимания и положен в основание настоящей их публикации, понимания интеллектуального напряжения, доходившего до срыва горла. Одновременно анализ маргиналий предоставляет собой в некотором смысле уникальную возможность проследить процедуры, с помощью которых оказывались возможными попытки и «поправить» автора, не удовлетворявшего принятой системе философского отчета, а именно - марксизма, и вместе всерьез прочитать его: на полях рукописи остались пометы известных философов Эвальда Васильевича Ильенкова и Анатолия Сергеевича Арсеньева. К сожалению, позиция второго оппонента едва намечена, карандашных пометок чрезвычайно мало, зато позиция первого представлена достаточно полно.

Э.В. Ильенков обнаружил в существе философствования М.К. Петрова дуализм, что в то время считалось смертным грехом. «Пошлость», «вздор», «чушь» - этому обычному марксистско-ленинскому лексикону М.К. Петров противопоставлял почти сократово: «тише, не шуми» или «прочитай до конца и не шуми». Он видел внимание к себе и допускал самую строгую критику, сам много критиковал и именно Э.В. Ильенкова. Но он видел также и то, что внимание пробирается к нему сквозь идеологические линзы. И дело не в том, что М.К. Петров пренебрегал Марксом, напротив, пытался апробировать деятельностную теорию, но даже, как заметил Э.В. Ильенков, «подсюсюкнуть» в адрес социализма, желая быть напечатанным(см. с. 95-96 книги), он почитал идеи Маркса, равноценными идеям мыслителей прошлого, что и было недопустимо. Оба - и автор книги, и его критик - в то время принадлежали к неофициальной философии и были друзьями. Тем более резкими кажутся их внутренние интеллектуальные ошибки, приведшие к разрыву.

Критика Э.В. Ильенкова сыграла свою роль: книга осталась в столе М.К. Петрова. Это не значит, что в столе остались его мысли. Напротив, у него было множество учеников, которые переместились после запрета его преподавательской деятельности к нему домой. Некоторые подбирали его семена и, не взращивая, выдавали за зерна собственной мысли. Он этому не противился, полагая, что мысль потому и всеобща, что ею все могут пользоваться, изменяя при употреблении. М.К. Петров принимал не столько презумпцию понимания, сколько презумпцию непонимания, свойственную людям, хотя надеялся, разумеется, на первое. Как говорил М.Я. Гефтер, «понимания на блюдечке с голубой каемкой никто не принесет. Понимание - это работа, это преодоление чего-то существенного в нас самих»*.

*Гефтер М.Я. Память о гибели евреев нужна России. - Уроки Холокоста и современная Россия. М., 1995, с. 14.

В такого рода непонимании сам Михаил Константинович и видел способность мысли выражать возможные, в ней затаившиеся смыслы с целью ее коррекции, уточнения, чем он и занимался всю жизнь.

Я не стану в этом кратком предисловии подробно рассказывать философскую биографию Михаила Константиновича, отослав читателя к книге «Язык, знак, культура» и к моей статье, помещенной в газете «Советская культура» от 29 апреля 1989 г. Напомню лишь основные события. Он родился 8 апреля в Благовещенске, в 1940 г. поступил в Ленинградский Кораблестроительный институт. Оба представляемых ныне текста выдают в нем человека «водяного»: достаточно обратить внимание на его лексику. «Фарватер», «русло сходящихся берегов», «болотца», «тощий родничок», «плес взаимопонимания», «лодка», «вытянуть, выгрести, проскочить мели», «утопить, бросить, пустить вниз по течению» - это только с первой страницы «Искусства и науки». «Пираты Эгейского моря» говорят сами за себя. На войне был разведчиком, умевшим выходить из самых опасных ситуаций. После войны - учеба в Военном институте иностранных языков, работа начальником кафедры Ростовского артиллерийского училища, аспирантура в Институте философии АН СССР.

Результатом аспирантуры была не диссертация, а повесть «Экзамен не состоялся», своего рода беллетристический трактат о «реализации научно разработанных планов перестройки общества», за который в 1962 г. он был исключен из партии. Повесть в 1989 г. была опубликована в ж. «Дон», однако публикации предшествовал рад коллизий.

Я вначале отнесла ее в «Знамя», где в то время работал В.Я. Лакшин. Он повесть прочитал и резюмировал, что-де вещь, конечно, важная, но вот художественно слабовата. Мне пришлось эту «художественно слабоватую» вещь почти утаскивать со стола другого зама, спешно дочитывавшего ее. Речь, конечно же, шла не о слабости, а о «возможности» публикации в то время, когда еще не осмотрелись, не знали точно: можно ли? и оглядывались. Это подтвердилось последующими хождениями по редакциям. Безусловно понравившаяся повесть А. Стреляному не нашла поддержки у начальства «Нового мира», а принявшему решение о ее публикации «Дону» потребовался более именитый автор предисловия к ней - я таковым не была. К счастью, его согласился написать А. Стреляный.

Я рассказала эту историю для того, чтобы подчеркнуть следующее. Недавно в ж. «Путь» вышла статья Е. Барабанова «Философия снизу». Не будучи согласной с Е. Барабановым в том, что в бО-е-80-е годы не было ни одного философского текста, обращенного к бесцензурному читателю, я совершенно согласна с ним в том, что перестроечное и в значительной мере постперестроечное мышление обнаружило «стадную верность общим местам» и политике выжидания, выжидания разрешения «изменить границы дозволенного»*.

*Барабанов Евгений. Философия снизу, с. 31, 6.

Но я хотела бы подчеркнуть, что подобные вещи особенно сильны в около-каких-либо кругах (окололитературных, околофилософских и пр.). Вряд ли серьезный писатель или серьезный философ подвержен стадному чувству, зная или хотя бы подозревая, что такого рода индивиды - товар штучный.

В 1969 г. вышла работа М.К. Петрова «Предмет и цели изучения истории философии» (Вопросы философии. 1969, № 2), в которой был заявлен подход к прошлым эпохам без мерок современных идеологических установок, но с мерками, заданными самими этими эпохами, то есть с точки зрения культуры. Эта статья, жестоко раскритикованная в 1970 г. в ж. «Коммунист» за тот самый дуализм, который обнаружил в книге два года назад Э.В. Ильенков, послужила сигналом к увольнению М.К. Петрова из РГУ «за невозможностью использования на преподавательской работе по философии». После этого он был зачислен в штат Высшего Северокавказского научного центра с единственным условием - неучастия в работе. Такая жизнь продолжалась вплоть до 11 апреля 1987 г. - до дня его смерти. Так что он не успел стать перестроечным и постперестроечным человеком.

Что я хотела бы отметить в данной связи? Михаил Констатинович одним из первых начинал то, что ныне называется культурологией. Но он это начинал, вовсе не преследуя целей «расширить пространство дозволенного». Как, впрочем, не делали этого и многие другие культурологи: они просто занимались каждый своим делом, вовсе не полагая - в противовес Е. Барабанову, - будто культура «традиционно безразлична к действительности «здесь-и-сейчас»«, будто сейчас «от историка культуры или историка идей... культуролога и его труды отличает недостаточно отрефлектированное воспроизводство верования в то, что бытие - на этот раз не социально-классовое, а культурное - всецело определяет сознание»*.

*Там же, с. 13. *Там же.

С этим утверждением трудно спорить, поскольку автор берет его с потолка, никак не аргументируя. Более того, он смешивает в одну кучу «всеразъясняющие», по его словам, «категории культуры» - «типы культур», «типы ментальностей», «культурные оппозиции», «культурные архетипы», «культурные парадигмы», «диалоги культур», не менее бездоказательно, а то и вовсе не зная предмета оспаривания, утверждая, что все они, «по существу» (любопытно выяснить, по какому?) выполняют функции «законов диалектики» по отношению к «верному и всесильному» сверхзнанию»А Ибо как можно, если предмет знать, помещать в один ряд школу «диалога культур» с ее первенствующей идеей произведения (уникальности, особенности) со школой социальной антропологии с ее идеей ментальности (общего)? Да и М.К. Петров из далека 60-х годов оспаривает утверждения Е. Барабанова, предостерегая от подхода к разным культурам с заранее заданным стандартным набором характеристик типа «идеальное - материальное», адресуя упрек современным ему марксистам-ленинцам, что они сознанием определяют бытие, то есть упрекая их обратным тому, что думает о старой интелектуальной парадигме Е. Барабанов. Вызывает удивление то, что в этой, своего рода программной, статье Е. Барабанова о позиции М.М. Бахтина сказано лишь, что ее главный признак - это «смех, живое веселье, дистанцирующий юмор, противостоящий всякому обособлению и замыканию в себе»*.

*Там же, с. 32.

Но веселие духа - это вовсе не смех без причины, это радость следования строгой проблемной мысли, логической работы ума. Слов нет: в современной институированной философии полно провинциализма, но вольно же называть философией подделки под нее и вместо предметной критики, вместо «школы и труда дисциплинированной мысли»*

*Там же, с. 33.

заниматься критикой «тривиальной литературы».

На первый взгляд, кажется, что в этом небольшом предисловии я слишком много места уделяю статье Е. Барабанова, где критикуется, чаще всего справедливо, современная отечественная философия. Но даже там, где критика справедлива, она беспредметна, она «вообще»; в ней предполагается совершенно определенная негация любой мысли, которая была в прошлом и есть в настоящем, пытающаяся лишить ее философской отваги. Такая критика слишком легка, ибо она не работает в логических контекстах, избегает предметного анализа, действуя в сфере второсортных схем, которые навязываются вполне серьезным философам. К сожалению, иногда это имеет успех.

Когда М.К. Петров начал работать как культуролог, ему важно было осмотреться в своем предмете и апробировать новые понятия, такие, как трансляция, трансмутация, репродукция, творчество, да и что собственно понимать под термином «деятельность»: воспроизведение человеком самого себя или же воспроизведение навыков. Нежелание констатировать два вида творчества - самотворчества человека как искусства, куда наука, понятая как деятельность по созданию идеализированных объектов, входит на правах одного из его канонов, и творчества репродукции, то есть творчества человеком отчуждающихся от него предметов науки, или нечеловеческого, нормативного, и создает, по его мнению, многочисленные недоразумения относительно сущности науки и искусства. Выяснению этих недоразумений посвящена книга «Искусство и наука», явившаяся преддверием к книге «Язык, знак, культура».

Несколько слов о построении книги. Отсылки к литературе в ней даются в конце. Б скобках внутри книги - отсылки к источникам, как правило, к античным, или к публикациям в литературных журналах и газетах. В подстрочных примечаниях помещены пометы А.С. Арсеньева (А.А.) и главным образом Э.В. Ильенкова (Э.И.) и ответы на них (если таковые имеются) М.К. Петрова (М.П.). Таким образом, подстрочные примечания представляют своеобразный диалог двух философов по поводу текста, что позволяет обнаружить не только внутренние тяжелейшие напряженнейшие разногласия, но и методы ведения спора, непосредственно вводящие в интеллектуальные философские начала мысли. Рукописи, как и книга «Язык, знак, культура», печатаются без сокращений и без изменений. Редакторские примечания, относящиеся главным образом к истории наследия или раскрывающие имена, которые не всегда можно обнаружить в справочниках, вынесены в подстрочник. Курсив в тексте и маргиналиях принадлежит автору, выделенное полужирным шрифтом - оппонентам М.К. Петрова.

С.С. Неретина