Пираты, корсары, рейдеры

Гости из Карибского моря

В конце XVII века завершается пиратская эра в Карибском море. Все большее число пиратов откликается на амнистии, объявляемые английскими властями, и переходит к мирной жизни. А самый известный из них, Морган, даже принимает государственную должность и становится грозой своих прежних товарищей.

Раньше Англия и Голландия сами участвовали в пиратских действиях и поощряли пиратов, коль скоро те нападали на испанские корабли и города. Теперь у англичан (а в какой-то степени и у голландцев) появилось много собственных торговых интересов в Америке и им порой было выгоднее торговать с испанцами, чем грабить их. Изменился и колониальный мир. Еще недавно он замыкался в стенах крепостей, за пределы которых европейцы выходили лишь в военные экспедиции или для сбора дани. Но с каждым годом население колоний росло и нападения пиратов встречали все больший отпор. Если за пик пиратской активности принять вторую половину XVII века, ознаменованную рейдами через Панамский перешеек, расцветом Порт-Ройяла и объединением пиратов в тысячные отряды, то тут уже нетрудно заметить признаки вырождения. Само столь неестественное для пиратов объединение в крупные отряды — свидетельство того, как трудно стало им действовать в одиночку.

Усиливающиеся преследования заставляют пиратов покидать привычные воды Карибского моря и пытаться освоить новые районы. Они уходят на север, к Ньюфаундленду, они стремятся к берегам Африки, они все еще выбираются в Тихий океан и все дальше углубляются в него. В дни, когда Дрейк и Кавендиш открывали пути через этот океан, обычным пиратам хватало добычи и в Атлантике. Путешественники не по призванию, пираты жили одним днем и идти за добычей на огромное расстояние могли решиться лишь в случае крайней необходимости. К концу XVII века эта необходимость возникла.

Поход, о котором сейчас пойдет речь, имеет по крайней мере четырех историографов. Среди них бывший врач, пират Лайонел Уэфер; образованный англичанин из хорошей семьи, пират Бэзил Рингроуз; сын фермера и сам бывший фермер, крупнейший из описателей пиратства Уильям Дампир; наконец, один из командиров похода, капитан Шарп. Так что каждый шаг экспедиции, ставшей столь знаменитой именно из-за обилия написанных о ней книг, нам известен с разных точек зрения, что помогает представить, как все было на самом деле.

Они собрались с нескольких кораблей и решили повторить путь Моргана: пересечь по суше Панамский перешеек и напасть на испанцев на берегу Тихого океана. Когда-то Дрейк шел этим путем, не зная, что ждет его впереди. Пираты XVII века были осведомлены куда лучше своего знаменитого предшественника. Единственное, что было им неизвестно, это удастся ли ограбить испанский город Санта-Марию или придется кончить жизнь под испанскими пулями либо на виселице.

5 апреля 1680 года пиратский отряд общей численностью около четырехсот человек, состоявший из экипажей семи кораблей (каждый экипаж, названный ротой, шел под командой своего капитана), отправился через джунгли на запад. С пиратами шли пятьдесят индейцев, у которых были с испанцами собственные счеты. Вероятно, никому из пиратов и в голову не приходило, что путешествие приведет их в Индийский океан.

Санта-Марию взяли штурмом на рассвете. Пленных испанских солдат передали индейцам, чтобы те их казнили, а сами начали обыскивать город. Он был почти пуст: золото, добытое в находившихся неподалеку богатых копях, слухи о котором привлекли пиратов, за три дня до нападения переправили в Панаму. Тогда решили идти на Панаму. Это было заранее обреченной на неудачу авантюрой, потому что сейчас пиратов было вчетверо меньше, чем десять лет назад в отряде Моргана, а Панама была куда лучше укреплена, чем тогда. Кроме того, среди участников похода было достаточно писателей, но не было настоящего начальника. Один из пиратских капитанов, Коксон, вообще решил было отправиться обратно, потому что завидовал избранному адмиралом Соукинсу; для того чтобы Коксон со своими людьми не покинул отряд, пришлось его самого избрать адмиралом.

Небогатую добычу, захваченную в Санта-Марии, пираты отправили под охраной двенадцати человек обратно через перешеек, а сами двинулись дальше на тридцати пяти каноэ и небольшом боте, который захватили на реке. Рингроуз, тщательно, час за часом отмечавший события, так описывает один из дней — 19 апреля. На рассвете он проснулся от холода: за ночь он промок от дождя и все тело онемело. В десять утра, когда дождь уже кончился, его каноэ разбилось о скалу. В двенадцать дня ему удалось спасти жизнь пяти испанцам, попавшим к пиратам в плен; в час Рингроуз улучил минутку и зарисовал очертания берега. В четыре он продолжил путь. Вечером того же дня попал в плен к испанцам. В девять часов был приговорен к смерти, в десять его узнали спасенные утром испанцы, и Рингроуз получил помилование. В одиннадцать испанцы отпустили его на все четыре стороны. В двенадцать он попытался уснуть, но не смог, потому что промок и дрожал от холода. Чтобы отвлечься, он стал записывать в дневник события прошедшего дня.

На закате бот под командованием «пенителя морей, художника океанов, отважного командира, капитана Бартоломью Шарпа» (так называет себя сам Шарп) занял островок в Панамской бухте, а вскоре ему удалось захватить барк, на который перешли пираты с нескольких каноэ. На следующий день заметили еще один барк и погнались за ним, но барк обстрелял пиратов и ушел. Вскоре он прибыл в Панаму и сообщил губернатору, что пираты, о которых было известно с того момента, как они захватили Санта-Марию, уже близко.

Что делать с испанскими пленниками, долго не могли решить; потом, чтобы не кормить, отдали их индейцам. (Но отнять у испанцев оружие забыли, и потому они прорвались через кольцо индейцев и ушли в джунгли.) Затем отправились дальше к Панаме и гребли всю ночь, чтобы пройти двадцать миль через залив. Лишь «художник океанов» Шарп в темноте умудрился отстать от прочих, повернул обратно к безопасному острову и занялся грабежом жемчужного промысла. Там его спутники отыскали вино, а сам Шарп — прекрасную испанку, и потому к сражению Шарп опоздал.

Битва, развернувшаяся у стен Панамы, вошла в историю пиратства. Тридцать каноэ, в которых сидели меткие и отважные стрелки, сражались с тремя испанскими галионами и тремя барками и смогли победить. Испанские корабли без цели палили из тяжелых орудий по юрким суденышкам, а от каждого ружейного залпа пиратов испанцы теряли десятки человек. Пираты в первую очередь целились в офицеров, рулевых и пушкарей, а также забрасывали испанцев ручными бомбами. Потом пираты взяли испанские корабли на абордаж, и лишь одному из них удалось укрыться под стенами Панамы. На один из кораблей пираты перенесли своих раненых, устроив там госпиталь, на второй забрались сами. А вечером, когда бой был закончен и победители, потеряв всего сорок человек, встали на якоря в миле от панамских бастионов, появился бот «пенителя морей». Капитан выразил радость по поводу победы своих спутников и присоединился к пиру на борту галиона «Благословенная Троица». На радостях на Шарпа не обиделись, тем более что доли в захваченной здесь добыче ему не полагалось.

Пир был веселым, однако на следующее утро пираты рассорились. Добыча была не так уж велика — лишь корабли, золота и серебра опять не было. Самые горячие головы требовали тут же штурмовать Панаму, но большинство отказалось. Коксон опять решил уйти и на этот раз выполнил свою угрозу. Командиром отряда, в котором осталось человек двести (к тому же еще не выздоровели раненые), вновь стал Соукинс.

Настроение несколько улучшилось, когда захватили корабль, который вез в Панаму жалованье. Каждому из оставшихся пиратов досталось по двести сорок семь монет. Потом снова потянулись дни без приключений. Чтобы занять ворчавших от безделья спутников, Соукинс предложил захватить небольшой городок Пуэбло-Нуэво, стоявший на реке в нескольких милях от берега. Правда, испанцы были предупреждены о нападении и перегородили реку поваленными деревьями. Пиратам пришлось оставить каноэ, в которых они поднимались по реке, и идти дальше по суше. Вскоре перед ними показался тын из толстых бревен, в щелях между которыми торчали дула мушкетов. Соукинс выхватил саблю, ибо, как писал Рингроуз, он «был человеком, которого ничто на свете не могло испугать», и начал рубить бревна. Тут его и убили. Шарп, который наступал во втором эшелоне, благополучно повернул обратно и приказал садиться в лодки. Так он стал адмиралом.

При утверждении Шарпа вожаком возникли разногласия. «Старики» резко протестовали, считая, что никакой добычи с ним не дождешься, ибо он отважен лишь на страницах дневника, который любит читать вслух матросам. Пришлось Шарпу поклясться, что каждый пират вернется из похода с тысячью фунтов стерлингов добычи. Это обеспечило ему избрание, однако семьдесят пиратов отказались идти с ним. Они погрузились на один из трофейных кораблей и покинули лагерь. К счастью для нас, все три писателя остались с Шарпом на «Троице», а то пришлось бы черпать описание дальнейших событий из дневника Шарпа, где они излагались отнюдь не в соответствии с действительностью.

В течение следующих двух месяцев Шарп с удивительной изобретательностью придумывал предлоги, чтобы ничего не предпринимать. Так, во время стоянки у небольшого острова, где некогда останавливался Дрейк, Шарп убедил своих спутников, что именно здесь лежит золото, брошенное Дрейком за борт. Легенды о пиратских кладах рождались уже тогда, и уже тогда пираты разыскивали на затерявшихся в океане островах сундуки с золотом. Одна из легенд гласила, что Дрейк не смог погрузить на «Лань» все захваченное золото и выбросил часть его за борт, чтобы оно не досталось испанцам.

Неделю потратили на поиски этого золота. Делали это куда проще, чем в последующие века: смазывали жиром и патокой свинцовые грузила и опускали их на веревке за борт лодки, будучи глубоко уверены, что золотые монеты прилипнут к грузилам. Но ни одна монета не прилипла.

Потом Шарп сообщил матросам, что, по его сведениям, в небольшом, неукрепленном поселке Ла-Сирена много золота. Пираты бросились на поселок, но испанцы успели скрыться в лесу. В поселке ничего не нашли, кроме корзин с собранным урожаем клубники. Клубнику пираты съели и написали испанцам письмо, что уйдут, если те заплатят выкуп. Испанцы платить выкуп не пожелали, за что поселок был сожжен.

Наконец, так и не разбогатев, пираты отправились к острову Хуан-Фернандес — одному из самых известных на свете клочков земли, прославленному и пиратами, и главным образом Даниэлем Дефо, ибо прототип его Робинзона Крузо — Селькирк — жил именно здесь.

На острове произошел бунт. Пираты сместили Шарпа, обвинив его в трусости и своекорыстии. Одним из аргументов, который приводили участники бунта, было то, что у них денег нет, а у Шарпа много. Деньги отняли, поделили, а Шарпа заковали в цепи и посадили в трюм. Выбрали адмиралом Джона Уотлинга и постановили взять штурмом город Арику. Перед уходом с острова увидели на горизонте паруса кораблей и, решив, что это испанцы их разыскивают, в такой спешке покинули остров, что забыли на берегу индейца Уильяма, который таким образом стал первым робинзоном на Хуан-Фернандесе.

Путешествие до Арики было скучным по вине нового адмирала, который запретил пить на борту, велел по вечерам молиться и не разрешал по воскресеньям играть в кости. По дороге пристали к островку, чтобы расспросить замеченных на нем индейцев о богатствах Арики. Один из индейцев пиратам не понравился, его тут же объявили испанским шпионом и зарубили. Капитан Шарп, которого к этому времени выпустили из трюма, решил обратить на себя внимание. Он принес на место смерти индейца таз с водой, омыл в нем руки и сказал: «Джентльмены! На мне нет крови этого старика, и я предупреждаю вас, что в Арике вы поплатитесь за это жестокое и бессмысленное преступление». Пираты встретили речь Шарпа смехом, но запомнили ее.

Из ста сорока человек, которые имелись в распоряжении Уотлинга (это было все, что осталось от экспедиции, отправившейся в поход через перешеек), сто были отобраны для штурма. Остальные оставались в лодках и должны были пригнать их по условному знаку.

Арика была защищена бастионами, на которых стояло двенадцать пушек; ее гарнизон составляли четыре роты испанских солдат, не считая ополчения, которое собиралось по тревоге. Зная, что по соседству появились пираты, жители города уже давно спрятали в тайниках все свои драгоценности. Тем не менее нападение противника было для них неожиданным.

Отрядив сорок человек во главе с Шарпом штурмовать бастионы, Уотлинг повел остальных в город. Испанцев было больше, но силы уравнивались тем, что пираты были отличными стрелками. Через час Уотлингу удалось захватить центр города. Пираты отнесли своих раненых в церковь. Несколько человек пришлось выделить для охраны пленных, которых оказалось больше, чем пиратов. Но бой не был окончен: в незанятой еще части города собиралось ополчение, а бастионы, как выяснилось, так и не были взяты.

Пока пираты под командованием Уотлинга сражались на улицах города, сорок человек, которые должны были захватить бастионы, бездействовали. Шарп, остановившись на безопасном расстоянии от бастионов, велел добровольцам подобраться к амбразурам и закидать защитников укреплений ручными бомбами. Это было исполнено, но бастионы не сдавались, и потому Шарп приказал отступить и ждать, как развернутся события.

В полдень Уотлинг сам начал штурм бастионов. Он велел погнать впереди пиратов сто испанских пленников, в том числе женщин и детей. Но испанцев это не смутило, и они открыли яростную стрельбу из пушек, расстреливая и своих и чужих.

Пока у бастионов шел бой, защитники города воспользовались тем, что в самой Арике оставался лишь караул, который стерег пленных испанцев, напали на него и почти весь перебили. Уцелевшие пираты выбежали из города, стараясь привлечь внимание занятых штурмом бастионов товарищей. Вспомнив о том, что в церкви лежат раненые, Уотлинг стал пробиваться к ней, но был сражен пулей. Нескольким пиратам все же удалось добраться до церкви, и они, вбежав в нее, велели лекарям уводить хотя бы тех раненых, кто мог передвигаться. Но лекари в ответ лишь распевали песни. Как потом выяснилось, и врачи и раненые успели напиться.

Когда оставшиеся в живых пираты прорвались к берегу, они вспомнили о предсказании Шарпа. А вспомнив, начали кричать, чтобы он принял командование. Плотной стеной окружив Шарпа, пираты медленно отступали к месту, куда должны были подойти лодки. Между тем испанцы ворвались в церковь и стали пытать раненых, чтобы узнать, каким сигналом вызывать лодки. Узнав, что условный сигнал — два дыма, они тут же зажгли костры на бастионе, чтобы подманить лодки и лишить пиратов надежды на спасение. К счастью для пиратов, они увидели, что лодки проплывают мимо, и успели их перехватить.

Раненых испанцы замучили и перебили. Лишь врачам, в которых была большая нужда, сохранили жизнь.

В течение нескольких недель после этого Шарп крейсировал у берегов Южной Америки на галионе «Троица». Ему удалось захватить богатый корабль «Святой Петр», а потом и еще один — «Святой Росарио». История, связанная с захватом последнего, сделала Шарпа позднее предметом насмешек всех пиратов Карибского моря. Забрав с корабля вино и сундуки с серебряными монетами, люди Шарпа обнаружили, что трюм буквально набит слитками какого-то белого металла. Пираты заключили, что это — олово. Кто-то из них предложил перегрузить олово на «Троицу» и продать его потом тем же испанцам в ближайшем городе. Однако именно в этот момент адмирал заметил на захваченном корабле пассажирку — испанскую даму, которая была, как писал в своих воспоминаниях Шарп, «наипрекраснейшим созданием, которое когда-либо представало пред моими очами». Когда очаровательная испанка поняла, что страшный, но крайне галантный пират готов на все ради нее, она попросила его об одной милости — немедленно отпустить корабль. И Шарп приказал своим людям довольствоваться сундуками с монетами, а олово и прочие товары не трогать. А так как обрадованные испанцы уговорили пиратов захватить с собой все вино, что было на борту, противники расстались, крайне довольные друг другом.

Впрочем, один из оловянных слитков взяли на корабль, чтобы лить из него пули. Когда поход завершился, пропившийся вчистую хозяин слитка продал остаток его за выпивку в Антигуа. Покупатель тут же спросил, нет ли у пирата еще такого олова. Олова не оказалось. Покупатель купил пирату бутылку вина, а затем перепродал остаток слитка за семьдесят пять фунтов стерлингов. К вечеру весь город, а через неделю все Карибское море хохотало над Шарпом и его молодцами, оставившими испанцам крупнейший груз серебра, который когда-либо попадал пиратам в руки. К тому же и с испанской стороны просочились вести о том, что прекрасная дама, очаровавшая пирата, получила от хозяев серебра богатое вознаграждение.

В ряду историй, связанных с отношением пиратов к женщинам, есть немало подобных описанной выше. Среди пиратов были насильники и убийцы, однако порой ими овладевала галантность — они ведь были не чужды тщеславия, особенно в моменты побед, когда на них были обращены взоры сотен людей.

Когда пираты Моргана захватили Панаму, то грабежи и насилия длились много дней. Эксквемелин, один из участников похода, описывает жуткие пытки, которым подвергали жертв, чтобы узнать, где спрятаны ценности. «Женщин тоже не щадили, — пишет он, — кроме тех, с кем пираты могли удовлетворить свою похоть. Тех же, кто не соглашался на это, мучили со всей возможной жестокостью. Пираты вытаскивали женщин из церкви, где они находились… а потом делали что хотели: их истязали, били, морили голодом, подвергали различным пыткам. Морган, как генерал, должен был, казалось бы, дать пример достойного обращения с пленницами, однако он сам был не лучше других».

В самый разгар бесчинств к Моргану привели даму, жену богатого купца, найденную на одном из близлежащих островов, где она пряталась от пиратов. «Я не стану описывать ее красоту, — пишет Эксквемелин, — а только скажу, что и в Европе краше не было и нет никого».

Увидев пленницу, Морган приказал отделить ее от остальных, оставить ей служанку и присылать ей пищу с его собственного стола. Каждый день Морган заходил к пленнице, развлекал ее разговорами, ибо неплохо знал испанский язык. Наконец, он пообещал отпустить на свободу и ее, и остальных пленников, если она согласится стать его любовницей. Красавица отказалась. Введенная в заблуждение внешней галантностью адмирала, она решила, что отказ не скажется на ее положении. Она ошиблась.

Морган еще два-три дня добивался своего, соблазняя пленницу богатствами, но когда ничего не вышло, приказал бросить ее в подвал. Эксквемелин уверяет, что ему удавалось пробираться к подвалу и даже передавать голодающей женщине пищу.

Когда начался поход из Панамы обратно, пленницу вели два пирата, которым запретили давать ей воду и пищу. Женщине удалось, однако, как-то договориться с двумя монахами и выдать им расписку на большую сумму, чтобы ее выкупили. Она уже знала, что пираты согласятся отпустить ее, несмотря на противодействие Моргана, потому что многие из них прониклись к ней сочувствием, а выкуп, который она предлагала, был очень велик. Монахи поклялись выполнить просьбу пленницы, но выкупили на полученные по расписке деньги двух своих собратьев, ибо полагали, что жизнь служителей господа куда важнее, чем жизнь женщины, красота которой вполне могла исходить от дьявола.

Когда об этом стало известно, пираты возмутились и, отправив за предприимчивыми монахами погоню, настигли их и вернули в лагерь. Моргану пришлось отпустить женщину, и он заявил товарищам, что вел себя так только потому, что считал даму незамужней. Это был правильный дипломатический ход. Пираты согласились, что, если бы дама была незамужней, Морган был волен делать с ней что пожелает. Гнев пиратов был искусно обращен против монахов, которых тут же высекли при большом стечении народа. Что касается Моргана, то он даже сделал даме на прощание ценный подарок.

Путешествие Шарпа, к которому мы возвращаемся, продолжалось еще несколько месяцев. Он провел свой галион вокруг мыса Горн и добрался до Вест-Индии, где пришлось оставить корабль, чтобы не стать добычей английских фрегатов, снаряженных перешедшим на королевскую службу Морганом.

В конце концов пираты попали в Англию, где Шарп и несколько его спутников по требованию испанского посла были арестованы. Шарп нанял адвокатов, которым удалось доказать, что его действия были защитой от нападений испанцев. Пиратов оправдали.

Еще до истории с серебром часть пиратов, не любивших Шарпа, отделилась от него. Среди них был Дампир. В начале своей карьеры Дампир был самым заурядным пиратом, и даже обстоятельства, приведшие его к этому занятию, были обыденными. Он относился к тем беспокойным сынам Альбиона, которые покидали свой остров и отправлялись искать счастья и денег в Америку, не придавая особо важного значения тому, каким способом это достигается. Некоторое время он был лесорубом на берегу Центральной Америки. Лесорубы были подобны буканьерам. Они также жили в разбросанных по джунглям хижинам, также ненавидели испанцев, которые время от времени совершали набеги на побережье, вылавливая лесорубов и продавая их в рабство. Как и буканьеры, лесорубы были одним из основных источников пополнения рядов пиратов; народ этот был суровый, привыкший к тяготам жизни, закаленный и решительный.

Дампира сделали пиратом не испанцы, а ураган, разрушивший его хозяйство. Поэтому, когда через несколько дней после урагана к побережью пристали два пиратских судна, Дампир и его разоренные товарищи записались на них матросами. Боевое крещение Дампир получил у городка Альварадо, жители которого оказали пиратам яростное сопротивление и, отступая, успели унести свое добро. Пришлось возвращаться ни с чем. Дампир расстался с новыми друзьями и решил, что никогда больше не займется таким невыгодным промыслом, как пиратство.

Читая приключенческую литературу, можно сделать ложное заключение, что пираты, за редкими исключениями, шли от победы к победе, от грабежа к грабежу. На самом деле все было не так. На каждого Моргана или Дрейка приходилось множество неудачников, которые, едва успев начать свою карьеру, погибали либо старались при первой возможности, скопив немного денег, перейти к обычной жизни. На примере пиратского похода 1680 года, о котором только что рассказывалось, видно, что после штурма Арики в живых осталось куда меньше половины пиратов, а богатства они так и не нажили. Да и то, что доставалось пиратам в дни их великих походов и завоеваний, редко задерживалось в их карманах, зато быстро богатели торговцы и трактирщики в Тортуге и Порт-Ройяле.

Даже взятие Панамы почти ничего не принесло рядовым пиратам, потому что Морган обокрал своих товарищей и скрылся с деньгами. Любителей романтики дальних дорог или храбрецов, рвавшихся в бой ради боя, среди пиратов было немного. За деньги они могли продать кого угодно, в том числе ближайшего друга: ведь посадили же они в трюм своего адмирала Шарпа, потому что обнаружили, что он богаче прочих. Как только пиратов начинали преследовать неудачи, они затевали склоки или вообще принимались искать другое занятие. До какой-то степени этим объясняются успехи Моргана и Вудса Роджерса в борьбе с пиратством. Отлично зная цену своим бывшим товарищам, перебежчики в считанные годы значительно сокращали объем пиратской активности, попеременно прибегая к амнистиям и к виселицам.

Уйдя из пиратов, Дампир вернулся к более тяжелому, но надежному труду лесоруба и еще год валил деревья, пока не скопил денег на покупку фермы в Англии. На рождество 1679 года Дампир отправился на Ямайку и там оформил покупку фермы в Дорсетшире. Ожидая попутного корабля в Англию, он встретил старого знакомого, капитана Хобби, который уговорил Дам пира сопровождать его переводчиком в небольшом плавании, обещая долю прибыли от продажи товаров лесорубам.

По дороге корабль зашел в бухту Негрил на Ямайке набрать воды и тут обнаружил несколько пиратских кораблей. Пираты собрались в тихой бухте, чтобы обсудить важную проблему: как избежать железной хватки Моргана и куда направить свой путь. На английский корабль никто из них не обратил внимания: его товары не представляли ценности для пиратов, к тому же капитан корабля был знаком им, а на его борту было немало бывших пиратов. Когда матросы мистера Хобби узнали, что пираты решили пересечь Панамский перешеек и напасть на испанские города на Тихоокеанском побережье, они тут же покинули своего капитана и, соблазнившись блеском испанского золота, ушли в пиратскую вольницу. Три дня Дампир боролся с искушением, наконец не выдержал и тоже присоединился к пиратам. Так он очутился в экспедиции, о которой говорилось в начале этого раздела.

Путь от Ямайки до Арики Дампир прошел в качестве рядового пирата. Расставшись с Шарпом, Дампир вернулся в Порт-Ройял и некоторое время оставался там, занимаясь обработкой своих записей, а потом при соединился к спутнику по походу — капитану Куку и плавал на его корабле «Месть». Однажды во время поисков манильского галиона «Месть» отнесло далеко к югу. Стало так холодно, что пираты «обнаружили, что могут выпивать по три кварты бренди на человека каждый день и притом совсем не пьянеть». Этот факт настолько потряс команду, что его занесли в судовой журнал.

Когда шторм утих и потребление бренди вошло в норму, взяли курс на север, в теплые края, и вскоре догнали английского пирата Джона Итона, который присоединился к ним на своем двадцатишестипушечном «Николасе». Оба корабля пошли к острову Хуан-Фернандес.

Подойдя к острову, увидели дым: кто-то жег костер, стараясь привлечь внимание кораблей. Бросили якоря и спустили шлюпки. На берегу стоял человек в звериных шкурах с копьем в руке. Увидев пиратов, он сказал по-английски, что очень рад встретить их и что он убил к их приезду несколько коз и готов угостить гостей на славу. Человек был индейцем, и его поведение настолько изумило пиратов, что они лишились дара речи. Но тут подошла вторая шлюпка, в которой был Дампир, и индеец, отбросив копье, кинулся в раскрытые объятия пирата.

Это был Уильям, которого в спешке забыли на острове четыре года назад. Четыре года он прожил на Хуан-Фернандесе — и не только выжил, но и доказал, что человек может не опуститься даже в таких условиях.

В отличие от Робинзона Крузо Уильям остался на острове без всяких припасов, и судьба не выкидывала ему на берег ящиков с нужными вещами. Правда, у Уильяма были нож и мушкет. Поразмыслив, он превратил нож в пилу, дуло мушкета распилил этой пилой на несколько частей и из получившихся кусков изготовил себе рыболовные крючки, гарпуны, наконечники копий и новый длинный нож. Таким образом, Уильям был полностью снаряжен для жизни на необитаемом острове, построил себе дом, разводил коз и даже три раза удачно скрывался от облав, которые устраивали на него испанцы.

Уильям присоединился к старым друзьям. После того как корабли привели в порядок, путешествие продолжалось.

Нельзя сказать, что пиратам совсем не попадалось добычи. Но все захваченные корабли, как назло, оказывались груженными мукой, сахаром и тому подобными товарами. Запасы муки пираты перевезли на Галапагосские острова, где спрятали на черный день. За время стоянки на островах нанесли их на карту и дали им всем названия.

Испанцы уже были осведомлены о прибытии пиратов, и все близлежащее побережье Южной Америки охватила тревога. Неожиданно умер капитан Кук, и его повезли на берег хоронить. На высадившихся на берег пиратов напали испанцы, и те еле успели добежать до моря, прыгнуть в воду и доплыть до скалы, верхушка которой чуть поднималась над водой в нескольких десятках метров от берега. Испанцы за ними не последовали и вскоре вообще удалились повыше, к деревьям.

Пираты сидели на скале, пели песни и ждали, когда за ними приедут с кораблей, стоявших в нескольких милях от этого места. Постепенно вода поднималась. Тут пираты перестали петь, так как поняли, почему испанцы не принимают никаких мер, чтобы достать их со скалы. Оказалось, что в прилив скалу покрывает на два метра водой. Когда пираты стояли уже по пояс в воде и молились, понимая, что пришел их последний час, показалась лодка, в которой сидел Дампир, встревоженный долгим отсутствием товарищей.

Вместо Кука капитаном «Мести» избрали Эдуарда Дэвиса, но добычи все не было. Еще одна попытка захватить испанское поселение провалилась, и тогда корабли пиратов расстались. «Николас» пошел через Тихий океан на запад, а «Месть», на которой остался Дампир, решила попытать счастья у берегов Перу.

Может быть, отдельные пираты и попадали в Индийский океан раньше, но, вероятно, «Николас» капитана Итона был первым кораблем, принадлежавшим к братству карибских пиратов, который пересек Тихий океан и приплыл в Азию с востока. Он был началом той волны, которая вскоре вынесла в Индийский океан большинство наиболее известных пиратов Атлантики и лет через десять превратила эти края в центр пиратской вольницы.

14 марта 1686 года капитан Итон появился у острова Гуам. Испанскому губернатору, пожелавшему узнать, что за корабль подошел к острову, Итон сообщил, что «Николас» снаряжен на деньги одного высокопоставленного француза для исследований и открытий в дальних морях, а на Гуам зашел за провизией и свежей водой. Губернатор был удовлетворен ответом и пригласил пиратов на берег. Губернатору было тоскливо и порой страшно находиться на острове с маленьким гарнизоном, окруженным враждебными островитянами. Лишь иногда сюда заходил манильский галион или какой-либо другой корабль с Филиппин.

После визита Итона к губернатору тот послал пиратам в подарок десять поросят, сладкий картофель, бананы и папайю. В качестве ответной любезности «французский исследователь» отправил губернатору кольцо с бриллиантом, недавно снятое с испанского капитана. Губернатор попросил у пиратов пороха, чтобы отбивать нападения гуамцев. Итон послал два бочонка и получил в ответ полтораста золотых монет. Итон гордо отверг золото, и тогда губернатор послал ему в подарок кольцо с бриллиантом втрое большим, чем полученный. Это кольцо было снято с пальца убитого не так давно в этих краях английского капитана. Потом губернатор послал еще больше поросят и фруктов, а пираты в благодарность напали на гуамцев и перебили их великое множество. Когда же гуамцы предложили пиратам объединиться и выгнать с острова испанцев, Итон с негодованием отверг это предложение.

С Гуама Итон привел свой корабль в Кантон, где надолго задержался для ремонта корабля. В это время в Кантонскую бухту вошло тринадцать больших китайских джонок, груженных шелком, — начиналась ярмарка. Итон предложил своим спутникам захватить безоружные джонки. По прибытии в Англию, уверял он, этот шелк можно будет продать за бешеные деньги. Пираты выслушали капитана и ответили ему, что при всем уважении к Итону они никогда не опустятся до того, чтобы торговать тряпками. Если бы на джонках было золото или хотя бы серебро, они бы пожертвовали всем, чтобы его заполучить. Но тряпки — никогда.

Пришлось отправиться к Маниле, чтобы попытаться захватить манильский галион или какой-нибудь другой корабль, груженный серебром. Такой корабль удалось найти, но, хотя «Николас» гнался за ним через все Южно-Китайское море, догнать его не удалось: у испанского корабля был хороший ход, а пираты давно не имели возможности вытащить свое судно на берег и откилевать его. Постепенно «Николас» отстал, и пришлось отказаться от добычи. Это горькое разочарование привело к тому, что пираты пристали к берегу Северного Калимантана, сняли с корабля пушки, установили их вокруг стоянки, затем вытащили на берег корабль и занялись килеванием.

В декабре 1685 года «Николас» взял курс на Тимор — одно из немногих мест в Азии, где еще сохранялось португальское владычество. Но и на Тиморе, и у его берегов никакой добычи им не встретилось. Поблизости были голландские корабли (юго-западная часть Тимора в это время уже принадлежала голландцам), но на них пираты нападать не решались: корабли были отлично вооружены и голландские моряки умели стрелять не хуже пиратов.

У Тимора пираты поссорились. Долгое путешествие не принесло никакой выгоды. Двадцать пиратов решили, что с них хватит приключений, и потребовали возвращения домой. Итон отпустил их, и они, купив на Тиморе бот, отплыли на Яву. В Батавии пираты купили себе места на голландском корабле и в марте 1686 года прибыли в Англию — без денег, без добычи, но совершив почти кругосветное путешествие. Что касается Итона, то о нем больше ничего не известно.

«Месть» капитана Дэвиса, на которой находился Дампир, осталась у американского берега и вскоре встретила «Лебеденка» под командованием начинающего пирата капитана Свана (что значит по-английски «лебедь»). Капитан Сван стал пиратом по вине Дэвиса и Итона, бесчинства которых настолько вывели из себя вице-короля Перу, что тот приказал уничтожить все каботажные суда у берегов Перу, заколоть или отогнать внутрь материка весь скот и уничтожить продовольствие, чтобы пиратам нечем было поживиться. В то же время в Лиме спешно снаряжалась эскадра из десяти фрегатов, чтобы поймать пиратов. Поэтому, когда английский торговый корабль «Лебеденок», принадлежавший группе пайщиков, прибыл сюда, торговать с ним никто не стал — хорошо еще, что испанцы его не захватили. Пока капитан Сван размышлял, что ему делать (а происходило это возле Панамского перешейка), на берегу показался отряд пиратов. Команда «Лебеденка» быстро поддалась уговорам пиратов бросить торговлю и начать грабеж. Пираты завладели кораблем. Капитану Свану предоставлялась возможность принять мученическую смерть, отстаивая неприкосновенность добра хозяев корабля, либо высадиться на берег и в одиночестве достигнуть испанского города. Он предпочел третий путь — присоединился к пиратам и сохранил командование кораблем.

Большую часть товаров выкинули за борт, другие Сван, проявив завидную сметку, продал пиратам в кредит. Теперь путь в Лондон Свану был заказан.

Объединившись, «Месть» и «Лебеденок» захватили испанский корабль, и на него перешла часть пиратов. Теперь у пиратов было три корабля, и они решили напасть на испанский караван, который шел с Филиппин в Панаму, Перу и Чили, а затем, обогнув мыс Горн, должен был уйти в Атлантику.

Когда пиратские корабли встали на якоря неподалеку от Панамы, к ним подошел еще один пират, француз, за небольшое вознаграждение предложивший капитанам корсарские удостоверения, которыми успешно торговал французский губернатор одного из островов Вест-Индии. С приходом французского корабля и нескольких пиратских ботов число пиратов превысило тысячу, и начались разговоры о том, что неплохо бы взять Панаму штурмом. Но предприятие это было слишком рискованным; кроме того, пришло известие, что испанский караван уже близко.

Пираты напали на испанскую эскадру, однако успеха добиться не смогли. Испанский адмирал, умело маневрируя, заставил пиратский флот растянуться, и испанцы смогли воспользоваться своим преимуществом в тяжелой артиллерии. В результате испанцы продолжали свой путь, а пираты рассеялись во все стороны. К месту сбора пришло чуть более четырехсот пиратов, и они решили впредь на испанские эскадры не нападать, а грабить небольшие города.

В последующие недели пираты захватили несколько испанских поселений, разорили и сожгли их, но стоящей добычи нигде не обнаружили. Неудачи заставили Свана покинуть американские воды и отправиться через Тихий океан к берегам Азии. На «Лебеденка» перешел и Дампир.

Путешествие через Тихий океан оказалось очень долгим, причем в пути матросы не видели ни одной птицы и не смогли поймать ни единой рыбы. Несмотря на уверения Дампира, что океан не безбрежен, ими овладело суеверное чувство, что они уже никогда не увидят земли. Свану с трудом удалось удержать экипаж от открытого бунта. Через пятьдесят дней пути показался Гуам. Там все было без изменений. Так же испанский губернатор враждовал с гуамцами и так же принял пиратов доброжелательно и обменялся с ними дарами. Губернатор уверил Свана, что неподалеку, на острове Минданао в Филиппинском архипелаге, они найдут множество провианта.

Еще через двадцать дней пути показался Минданао. «Лебеденок» бросил якорь близ города, в котором жил султан. На крепостных стенах, окружавших его дворец, стояло двадцать пушек; в городе было много ювелиров, кузнецов, плотников; на верфи строились крупные корабли. Султан уговаривал Свана остаться и защищать его землю от голландцев, которые стремились покорить Южные Филиппины. Брат султана, раджа Лаут, также не раз беседовал с капитаном Сваном.

Время шло. Продовольствие все реже привозили с берега, ни о какой добыче и речи быть не могло, и пираты начали ворчать и требовать продолжения плавания. Впрочем, так были настроены не все. Некоторые пираты, которым надоели сражения, решили, что местные жены ничем не хуже оставшихся дома, и предпочитали вообще поселиться здесь.

Наконец Сван согласился поднять якорь и назначил отплытие на 13 января 1687 года. Ночь перед отплытием Сван провел на берегу, в доме раджи Лаута. Наступило утро. На корабле, как было условлено, подняли якорь и дали два выстрела из пушки, чтобы поторопить капитана и остальных ночевавших на берегу пиратов. Но никто не отозвался. Подождали еще час, затем кто-то вспомнил, как недавно капитан сокрушался, что в Англию ему вернуться невозможно. Пираты решили, что оставшиеся не придут, и ушли, не досчитавшись капитана и еще сорока четырех человек. А раджа Лаут счел их недурным прибавлением к армии султана. Через несколько лет Дампиру рассказали, что Сван и его люди вмешались в междоусобицу на острове и были перебиты.

Охотиться за манильским галионом было уже поздно, поэтому «Лебеденок» обогнул Филиппины с запада и пристал к острову Миндоро. Весну и начало лета пираты курсировали в Сиамском заливе, нападая на местные суда, но большую часть времени проводили на якоре у различных островов. Наконец 4 июня попробовали снова пойти к Маниле, однако встречные ветры и штормы заставили до осени оставаться вблизи Китая. Снова манильский галион благополучно избег встречи с пиратами, и тем ничего не оставалось, как возвращаться домой. Долго спорили, какой выбрать путь, и решили наконец идти не Малаккским проливом, где можно было встретить английские или голландские военные корабли, а отправиться южнее, мимо Молуккских островов и Тимора.

4 января следующего, 1688 года пираты подошли к берегам Австралии. Австралия была уже знакома голландцам, и их корабли туда заходили, но для английских пиратов Австралия, или, как ее тогда называли, Новая Голландия, была землей неизвестной. В Австралии пиратам не понравилось. Дампир писал, что ее обитатели — самые жалкие существа во всей вселенной: нет у них ни домов, ни фруктов, ни скота и живут они, собирая ракушки. Не оказалось у австралийцев и никаких правителей, и, что совсем огорчило пиратов, они отказались носить воду на «Лебеденка», хотя пираты предлагали им за это монеты и куски железа.

Покинув Австралию, «Лебеденок» взял курс на северо-запад и через несколько недель достиг Никобарских островов. Здесь произошла очередная ссора. Как пишет Дампир, «мистер Холл, мистер Амброз и я преисполнились желания покинуть эту неблагородную и буйную команду, в составе которой мы плавали столь долго, и сошли на берег, чтобы самим добраться до Аче». «Лебеденок» же отправился на запад.

Дальнейшие приключения Дампира в Индийском океане не связаны с пиратством. Он и его спутники в компании четырех малайцев и случайного попутчика-португальца вышли в море на небольшой лодке и, буквально чудом пережив страшный шторм, добрались до султаната Аче на севере Суматры. Здесь Дампир занялся торговлей, но, насколько можно судить по его запискам, не преуспел в этом. Он ходил на местном судне в Тонкин и вернулся в Аче в 1689 году. Затем отбыл в Малакку, оттуда в Мадрас, где жил пять месяцев как свободный купец; не разбогатев, вернулся на Суматру. Дампир был человеком неуемной энергии и любознательности, замечательным рассказчиком и наблюдательным натуралистом, но пиратом и купцом он был заурядным. Если посчитать, сколько посетил он стран, даже трудно поверить, что за несколько лет плаваний он нажил лишь… половину «туземного» принца и половину его престарелой матери.

Вот как Дампир рассказывает о приобретении этой необыкновенной собственности: «В июле 1689 года знаменитый татуированный принц и его мать были куплены на Минданао мистером Мууди. Когда же я и мистер Мууди расстались, он продал мне половину собственности на раскрашенного принца и его мать и оставил их на мое попечение. Эти странные люди родились на острове Миогус, на котором много золота и пряностей. Когда принц однажды выплыл на каноэ ловить рыбу со своими родителями, они были взяты в плен жителями Минданао, которые продали их переводчику раджи Лаута, при котором принц, а также его мать жили как рабы пять лет, после чего переводчик продал их мистеру Мууди за пятьдесят долларов.

Этот принц был удивительно татуирован на груди, спине и на передней стороне ног. Через некоторое время доктор Мууди продал мне и остальную часть собственности на принца и его мать, но мать очень скоро скончалась, и мне пришлось приложить очень много сил, чтобы ее сын не умер с горя».

Вот с этим-то принцем Дампир и приехал в Англию. Он знает (и впоследствии напишет об этом в своей книге), что принц — вовсе не принц, а рыбак, но сейчас для него этот татуированный островитянин — последняя возможность нажиться. Дампир возит принца по городам и показывает его за деньги. Но и тут ему не везет.

Приходится продать половину принца другому дельцу. Это тоже не помогло, потому что принц умер в Оксфорде от оспы.

Тогда Дампир решает издать записки о своих путешествиях. Ведь он более десяти лет почти не покидал палубы корабля и знает Америку и Азию лучше любого своего современника. Притом он талантливый писатель — его книги будут потом переведены на все европейские языки. Пока, однако, он бедствует и экономит на всем, чтобы купить бумаги и чернил.

Дампир так никогда и не разбогател. Но когда вышла в свет его первая книга, он прославился, и эта слава толкнула его к новым приключениям.

Книги о путешествиях всегда были очень популярны в Англии. Чисто литературные достоинства записок Дампира были столь велики, что постепенно создалось убеждение, будто таковы же достоинства Дампира как руководителя экспедиции. Дампир не разубеждал в этом своих поклонников, потому что сам верил в свое исключительное умение руководить. Его всегда раздражало то, что пираты так и не избрали его капитаном, хотя возможностей к этому было более чем достаточно. Он объяснял это не своими недостатками, а неумением пиратов судить о людях.

Сочетание литературного успеха, славы пирата и высокого покровительства (Дампир посвятил свой труд первому лорду Адмиралтейства) привело к тому, что на какое-то время Дампир стал как бы «вторым Дрейком». Английская корона решила, что именно такой человек нужен ей, чтобы пройти к берегам Новой Голландии, навести ужас на конкурентов и открыть новые земли и рынки. И в 1699 году положение Дампира резко меняется — он получает под командование корабль королевского флота, вооруженный двенадцатью пушками, с командой из пятидесяти военных моряков.

Когда новый королевский капитан вышел в море, обнаружилось, что правы были пираты, а не покровители Дампира. Руководителем он оказался плохим. Дампир был спесив, нерешителен и, как сказали бы сегодня, рефлективен. Команда почувствовала это сразу. В первом же порту Дампир узнал, что моряки ждут, когда он сойдет на берег, чтобы обрубить якорный канат и уйти в море без него. И хотя Дампиру удалось дойти до австралийских берегов и открыть ряд неизвестных островов, он вел себя как пират, а не как исследователь. Он искал добычу и, не обнаружив ее, расстреливал из пушек мирные селения. К тому же он каждую минуту менял свои решения. В довершение всех бед его корабль погиб на обратном пути, и команде пришлось добираться домой кто как сможет.

Полное отсутствие ожидаемой добычи, как ни странно, не вызвало в Англии открытого возмущения или разочарования Дампиром. Новая книга с интереснейшими описаниями встреченных земель лишь убедила колеблющихся, что ее автор — выдающийся путешественник. Слава о нем гремела по всей Европе. Следует отметить, что в своих книгах (и это неудивительно) Дампир выступает как хладнокровный и разумный капитан. Правда, нельзя не признать, что при полном неумении руководить людьми, при всегдашней заботе о добыче и неумении ее получить Дампир был незаурядным мореходом, примером чему может служить безостановочный переход в 1699 году от берегов Бразилии до Австралии.

После завершения первого официального путешествия к Дампиру обратились некие состоятельные джентльмены, которые хотели использовать его по прямому назначению — в качестве пирата. Они предложили ему снарядить экспедицию для грабежа испанских и французских кораблей, благо началась война с Испанией и Францией и нападение на их корабли стало делом вполне законным.

Путешествие, в которое Дампир отправился в 1702 году, было еще более неудачным, чем первое. Но опять о неудаче его можно говорить лишь условно. Да, Дампир перессорился со всеми своими спутниками; да, из-за его нерешительности неоднократно уходила богатейшая добыча; да, он чуть было не загубил всю экспедицию, и остается удивляться, почему спутники не выбросили его за борт. Но при этом он снова обошел полмира на корабле, который был в таком жутком состоянии, что при ремонте плотники заливали дыры от ядер испанского галиона смолой, так как боялись, что гвозди будут проваливаться в насквозь прогнившие борта. Он не привез добычи, потому что даже то немногое, что удалось раздобыть в испанских поселках, отобрали голландцы в Батавии, арестовавшие Дампира и его команду и конфисковавшие корабль. Это был чисто пиратский акт со стороны голландцев, которые предпочитали быть беспощадными к любому конкуренту, полагая, что, пока в Европе будут разбираться на высшем уровне, кто прав, а кто виноват, они сохранят монополию на торговлю пряностями.

И опять, вернувшись в 1705 году на родину нищим, Дампир написал о своем путешествии книгу. Она была настолько интересна, что даже королева Анна приняла его и выразила искреннее сочувствие его несчастьям и горячее восхищение его литературными талантами. Однако никто не хотел больше доверять ему своих кораблей, и он дошел в своей бедности до того, что готов был наняться в любом качестве в любую корсарскую экспедицию. Когда в 1708 году такого рода экспедиция под командованием Вудса Роджерса состоялась, Дампир согласился занять в ней второстепенный и скорее почетный, чем реальный, пост главного штурмана. Вудс Роджерс, человек умный и деловой, рассудил, что Дампир должен принести экспедиции двойную пользу — как опытный штурман, знающий Южные моря и Тихий океан, и как «великий, знаменитый, непобедимый» пират, имя которого должно наводить ужас на испанцев. Роджерс был прав: книги Дампира были переведены в Испании, о его предыдущей экспедиции ходили в Америке преувеличенные и неправдоподобные, но пугающие слухи, на его счет списывались испанцами потери от других пиратов. Герой книги опять вытеснил реального автора.

Это путешествие, закончившееся в 1711 году, было весьма прибыльным, в частности, из-за того, что Дампир не имел в нем никакой власти. После возвращения из плавания он ушел на покой и умер в 1715 году.

Теперь вернемся на несколько лет назад и проследим судьбу «Лебеденка» после того, как Дампир покинул его на Никобарских островах, рассорившись со своими спутниками.

Команда «Лебеденка» еще не оставила надежды разбогатеть, и для этого с Никобар корабль взял курс на Цейлон. К Цейлону, однако, не дали подойти противные ветры, и корабль принесло к берегам Индии. Здесь в команде произошел очередной раскол. Часть пиратов сошла на берег и, наслышавшись от португальских наемников, как хорошо платят европейцам в армии Великого Могола, отправились пешком на север Индии, чтобы наняться на военную службу. Несколько месяцев пираты служили в армии индийцев, пока не обнаружили, что платят им далеко не так много, как хотелось бы, а доходных войн армия не ведет. Тогда пираты службу бросили и отправились искать счастья сами по себе. Они разделились на небольшие банды и грабили индийские города и деревни, пока не были выловлены и не кончили свои дни в тюрьмах и на виселицах.

«Лебеденок» же отправился дальше. Пираты хотели достичь Красного моря, так как слыхали, что там много кораблей. По дороге они встретили большой португальский корабль и ограбили его. Перегруженный добычей, «Лебеденок» не мог дойти до Красного моря, и было решено отправиться к Мадагаскару, чтобы основать там базу для дальнейших набегов. Правда, через некоторое время новому капитану «Лебеденка» Риду показалось (возможно, не без оснований), что команда злоумышляет против него. Чтобы опередить события, он с шестью верными друзьями ночью сбежал на шлюпке и через несколько дней был подобран судном, шедшим в Нью-Йорк. Через два месяца эти семеро пиратов завершили кругосветное путешествие.

«Лебеденком» стал командовать пират Тит. Вскоре встретили корабль еще одного карибского пирата, Найта, также решившего уйти из опасных вод Карибского моря в сравнительно спокойный Индийский океан. Пираты хотели было объединиться, однако, когда Тит показал своему старому товарищу, в каком состоянии находится «Лебеденок», Найт понял, что Тит и его спутники ему только помеха. И, чтобы не возиться с их спасением, он той же ночью покинул их и исчез.

Титу и его команде удалось все же добраться до мадагаскарского берега. Здесь, в бухте Святого Августина, их корабль, немного не дойдя до берега, скрылся под водой. Пираты выбрались на берег, вытащили некоторые припасы и пушки и основали в бухте поселение, ставшее впоследствии одной из самых знаменитых пиратских баз. Вся дальнейшая история пиратства в Индийском океане и Южных морях прямо или косвенно связана с Мадагаскаром.

Мадагаскар

К тому времени, когда Тит и его спутники поселились на Мадагаскаре, в Индийском океане было уже немало бывших карибских пиратов. Однако среди них не только не было писателей, но и вообще грамотных было немного, так что трудно сказать с точностью, когда и каким путем пришли они в Индийский океан. Известно, что причинами их появления были ухудшение условий для грабежа в Атлантике и достигшие их ушей слухи о богатых и беззащитных азиатских кораблях, пересекающих Индийский океан и идущих к Красному морю. Вероятно, обычный путь пиратов пролегал вокруг мыса Доброй Надежды к Мадагаскару, а затем к Индии или Красному морю. Тихий океан пересекали немногие. Во-первых, большинство пиратов уже у западного побережья Америки кончали плохо: их, как правило, вылавливали и казнили испанцы, усилившие охрану побережья. Во-вторых, переход через Тихий океан был тяжел и долог. Зато Атлантика была освоена, пираты знали господствующие там ветры, течения и сравнительно легко и быстро добирались до африканских берегов. Многие из них, еще базируясь в Карибском море, занимались работорговлей, так что рейсы к Африке были для них обычным делом. А кое-кто из них при этом даже не раз бывал в Индийском океане.

Пираты, пришедшие из Карибского моря в Индийский океан, нуждались в базах, на которые они могли бы свозить награбленное и куда бы приезжали не очень щепетильные торговцы. На первых порах пираты стремились к Красному морю, в узкой горловине которого можно было встретить индийские и арабские корабли — легкую добычу для тех, кто привык сражаться с испанскими фрегатами и галионами. Но острова в тех краях были либо лишены растительности и воды, либо уже заняты французами, либо, наконец, населены воинственными племенами. Часто пираты задерживались на Сокотре, Коморских или Сейшельских островах, но затем все-таки спускались к югу и основательно устраивались на Мадагаскаре. И хотя пиратский Мадагаскар никогда не получил такой всемирной известности, как Порт-Ройял или Тортуга, в его истории в XVII–XVIII веках встречаются интересные имена и драматические события.

Говоря о пиратской столице на Мадагаскаре, нельзя забывать, что уже наступает XVIII век и переход пиратов в Индийский океан — это не добровольный акт, а шаг отчаяния. Мадагаскарская эра пиратства — одновременно эпилог вольного пиратства вообще. Поэтому история пиратского Мадагаскара столь коротка: с перерывами она насчитывает меньше полувека.

Карибские пираты, пришедшие двумя волнами (в восьмидесятых годах XVII и десятых годах XVIII века) в Индийский океан, встретили здесь коллег — чаще всего англичан или голландцев, начинавших карьеру нередко в качестве торговцев или служащих одной из Ост-Индских компаний.

В 1683 году из Лондона в Бразилию отплыл корабль «Бристоль», которым командовал Джон Хэнд. Дойдя до Мадейры, Хэнд собрал команду и сообщил ей, что намерен пиратствовать в Южных морях. Немногие испуганные голоса были заглушены одобрением большинства моряков, и «Бристоль» проследовал в Индийский океан.

Остановившись ненадолго на Мадагаскаре, Хэнд затем поспешил к Суматре, полагая, что пиратство можно сочетать с торговлей. На Суматре Хэнд обнаружил, что местные жители не хотят продавать ему пряности по ценам, назначенным им самим. Тогда он сунул в карман пистолет со взведенным курком и отправился учить непокорных. Однако в тот момент, когда он вытаскивал пистолет из кармана, раздался выстрел, и Хэнд, прострелив себе ногу, вышел из игры.

В том же году четыре англичанина и два голландца взошли в качестве пассажиров на индийский корабль, следовавший из Персидского залива в Сурат с возвращавшимися из Мекки паломниками и серебром, вырученным за проданные на Ближнем Востоке товары. По дороге европейцы убили владельца корабля и двух его жен, а остальных индийцев побросали за борт, за исключением шестерых матросов, которых оставили для черной работы. Затем они направились к порту Гоноре, на подходе к которому за ненадобностью выбросили за борт и последних индийцев. Однако не рассчитали: один из матросов смог добраться до берега и сообщить местным властям о судьбе корабля. Вскоре индийцы поймали и казнили пиратов.

В 1686 году два корабля, которые совершали свои нападения под английским флагом (это, впрочем, еще ничего не доказывало, так как могло быть камуфляжем голландцев или французов), захватили в Красном море несколько индийских судов и ограбили их в общей сложности на сумму шестьсот тысяч рупий. Корабли были из Сурата, где находилась английская фактория. В Сурате поднялось возмущение, население требовало выгнать англичан из Индии. Возмущение подогревалось голландцами и французами, видевшими в нем удобный случай избавиться от конкурентов. Англичанам все-таки удалось оправдаться, использовав при этом одно обстоятельство. Компанейский корабль «Цезарь» под командованием капитана Райта как раз в эти дни встретился в море с пятью пиратскими кораблями, которые напали на него, подняв французские флаги. Райт вез подкрепление английским войскам в Индии, и потому у него были мушкетеры, что было важно в сражении с пиратами, основное преимущество которых заключалось в умении владеть ручным оружием.

Пока расстояние между «Цезарем» и преследователями было значительным, капитан приказал подготовить к бою орудийную палубу (для чего пришлось, в частности, выбросить за борт три тысячи фунтов хлеба, хранившегося там) и послал мушкетеров на реи. Приблизившись к «Цезарю», пираты открыли огонь, а затем попытались взять англичан на абордаж. Однако пиратские корабли лишь мешали друг другу, а огонь английских мушкетеров наносил тем временем серьезный урон орудийной прислуге пиратов. В конце концов пираты отказались от преследования, и «Цезарь» пришел в Бомбей, демонстрируя следы жаркого боя, которые английские торговцы могли приводить в качестве примера своей беспощадной борьбы с пиратством.

На следующий год Сурата достигли вести о том, что два пиратских корабля под датским флагом (а у датчан в то время были собственные торговые поселения в Индии) грабят индийские корабли между Суратом и Бомбеем и даже останавливают английские корабли (но не грабят их). Находившиеся в это время в Сурате английский военный корабль «Феникс» и военный корабль Компании «Кепт» тут же отправились на поиски разбойников. Они увидели в море четыре корабля и после двухдневного преследования обнаружили, что это и есть два датских пирата, которые ведут с собой два захваченных ими индийских корабля. Датчане показали английскому капитану корсарские лицензии, выданные датской Ост-Индской компанией, которая поручила им охотиться за индийскими кораблями в отместку за убытки, понесенные датчанами в Индии. Английский капитан отпустил датчан, ибо рассудил, что пребывание в океане датских пиратов, которые англичан хоть и задерживают, но не грабят, выгодно, так как направляет против датчан гнев индийских властей.

А пиратов с каждым годом становилось все больше. В 1687 году неизвестный английский пират разграбил португальскую факторию в Персидском заливе. Близ Телличери появился ирландский пират Филипп Бибингтон на «Прекрасной Мэри». Армянский корабль, шедший из Гоа в Мадрас с португальским пропуском, был захвачен пиратами, и им досталось двадцать тысяч рупий.

Перечисление подобных случаев можно продолжать долго. Наиболее опасными районами стали Малабарское побережье, Персидский залив, Красное море и Мозамбикский пролив. Кроме того, пять пиратских кораблей охотились за добычей у берегов Суматры.

В 1689 году к острову Святой Елены пристали пиратские корабли, возвращавшиеся из Индийского океана. Два из них были английскими, один — голландским. Они были так перегружены добычей, что с трудом могли маневрировать и им было опасно даже небольшое волнение. Жителей острова потрясло то, что изношенные паруса пираты заменили шелковыми. Это было яркое зрелище — корабли под блестящими разноцветными шелковыми парусами.

Подобные слухи, широко расходившиеся по морям и океанам, будоражили воображение моряков.

Пираты редко попадались в плен, но тем не менее известен случай, когда индийцам удалось заманить их в ловушку. Некий Джеймс Гиллиам остановился у индийского города для торговли награбленным и возобновления припасов. Местный раджа, недавно пострадавший от пиратов, понял, что из себя представляет команда этого судна, и пригласил ее на пир к себе во дворец. Гиллиам явился в сопровождении двадцати человек, вооруженных мушкетами. Пираты, полагавшие, что их хозяева ничего не подозревают, поддались уговорам продемонстрировать свое стрелковое искусство. Как только они разрядили мушкеты, последовало приглашение к столу. Пираты хотели задержаться, чтобы перезарядить оружие, но их успокоили, что это можно сделать и после пира. Когда они сидели за столом, ворвалась стража и пиратов схватили. Попав в плен, Гиллиам написал письмо (из которого известно о его судьбе) агенту Компании в Сурате, заявляя, что, как британский подданный, он имеет право на защиту соотечественников и просит выкупить его из плена. Агент, однако, понимал, что стоит ему хоть как-то выразить озабоченность судьбой пиратов, и он поставит себя в весьма неловкое положение. В интересах Компании он тут же отрекся от Гиллиама.

После этого пленных пиратов отослали ко двору Великого Могола Аурангзеба, и дальнейшая их судьба неизвестна. Вряд ли их казнили. Чаще всего подобных пленников брали в индийскую армию в качестве артиллеристов и стрелков.

В 1692 году английской Ост-Индской компании удалось получить от короля разрешение задерживать в морях всех пиратов и держать их в тюрьме до тех пор, пока король не выскажет своего мнения. Последняя оговорка была сделана потому, что Ост-Индская компания была склонна хватать не пиратов, а конкурентов — вольных торговцев или представителей других английских компаний — и расправляться с ними на месте, чтобы замести следы. Что касается пиратов, то это постановление мало что дало, потому что пиратские корабли, как правило, были легче и быстрее компанейских. Кроме тога, гонки за пиратами могли дорого обойтись Компании, потому что и ее моряки были не прочь поменять службу на вольную пиратскую жизнь. Так, в 1694 году некий Джон Стил украл бот с фрегата «Рубин» и сбежал в море. К нему должны были присоединиться шестнадцать матросов, но их удалось разоблачить и арестовать. Сам же Стил получил убежище у французов и в течение двух лет пиратствовал у Малабарского берега, базируясь на французские фактории. Затем он счел, что достаточно разбогател, и вернулся в Англию, где через четыре года был узнан и арестован по представлению Ост-Индской компании. Однако найти свидетелей преступлений Стила не смогли, и он был оправдан за недостатком улик.

В общей сложности число пиратских кораблей, действовавших одновременно в Индийском океане, вряд ли превышало два десятка. Чаще оно падало ниже этой цифры. Но в это же время сколько-то пиратских кораблей возвращалось в Англию, Голландию, Францию, Данию либо в Карибское море с награбленным добром, сколько-то, наоборот, спешило на восток из Атлантики, сколько-то стояло у северного берега Мадагаскара, устроив передышку либо ожидая торговцев, чтобы сбыть товары. Поэтому пиратский флот все время мог рассчитывать на подкрепления — лишь меньшая часть кораблей находилась на охоте. Это же усложняло и борьбу с пиратами. Индийские корабли бороться с ними не могли: в открытом море европейский пиратский корабль был маневренней, да и вооружен он был лучше, чем индийский или арабский. Уничтожение же пиратского корабля европейскими военными фрегатами лишь освобождало место для другого пирата. До тех пор пока пиратство было выгодным занятием, а противники пиратов не могли организовать регулярное патрулирование морских путей, разбойники продолжали свою охоту. Она облегчалась тем, что их враги были разобщены и порой склонны поддерживать пиратов или даже выдавать им корсарские лицензии в надежде подорвать этим позиции своих конкурентов.

Имена большинства пиратов до нас не дошли. Карьера их довольно быстротечна. Она продолжалась год-два, затем корабль тонул во время шторма, налетал на рифы или погибал в бою с военным фрегатом. Порой один удачный сезон завершал карьеру пирата, который бросал опасное ремесло и становился торговцем либо землевладельцем. «Безымянность» их достигалась и тем, что при неудачах пираты были склонны менять капитанов, а если им попадался лучший корабль, чем их собственный, они переходили на него. Порой пираты враждовали и между собой, что тоже приводило к переменам кораблей и капитанов. Так что зачастую проследить за каким-либо кораблем или капитаном вообще невозможно. Если вспомнить о походе через Панамский перешеек, в котором участвовал Дампир, обнаружится, что командование у пиратов менялось несколько раз, а отряд то и дело раскалывался, объединялся и вновь делился.

Лишь самые выдающиеся капитаны, приобретшие репутацию счастливчиков и наиболее решительные и смелые, оставили свои имена в истории. Но если рядом с ними не было писателя или сами они не оставили записок, сведения о них можно почерпнуть лишь из переписки торговцев и отчетов капитанов военных фрегатов. Были, конечно, среди пиратов конца XVII — начала XVIII века и такие, имена которых ставят рядом с именами Моргана или Дрейка. Среди тех, кто действовал в основном в Индийском океане, наиболее известны Счастливчик Эвери, Кидд и Миссон.

Биографию Счастливчика Эвери написал Даниэль Дефо. Пьеса о нем «Удачливый пират» пользовалась большим успехом в Англии в начале XVIII века. О нем было написано несколько книг, и во всех говорилось, что он сказочно разбогател, захватил в плен и заставил выйти за себя замуж индийскую принцессу, внучку Великого Могола.

Действительная биография Эвери разительно отличается от пьес и книг.

Первые правдивые сведения об Эвери были сообщены голландцем ван Брооком, который несколько месяцев был в плену на борту пиратского корабля. Сблизившийся с пленником пират признался ему, что настоящая его фамилия Бриджмен, а псевдоним он принял, чтобы не бросить тень на своих родных. Ван Броок пишет, что Эвери был человеком веселым, даже добродушным, но часто жаловался на то, что в детстве его обижали родственники. Родился он в Плимуте и был сыном капитана торгового судна. В юности попал на флот, служил на разных кораблях, пока не стал капитаном торгового судна, на котором несколько раз ходил в Вест-Индию.

В 1694 году Бриджмен был зачислен первым помощником капитана на английский фрегат «Карл II». В это время между Англией и Испанией был заключен мир, и обе страны объединились в борьбе с пиратами и контрабандистами. Функции эскадры, в которую входил «Карл II», были весьма непривычными для англичан: эскадра была одолжена испанскому правительству для борьбы с французскими контрабандистами у берегов Перу. Жалованье морякам должны были платить испанцы, но те задерживали деньги. Три месяца английские корабли без дела стояли в гавани Ла-Корунья на севере Испании, и моряки открыто выражали недовольство. Момент был очень удачным для Бриджмена, который решил, что служба на государственных кораблях куда менее выгодна, чем свободное крейсерство. Матросы легко поддались уговорам первого помощника, и 30 мая капитан «Карла II» был арестован и заперт в каюте. Слухи о бунте достигли соседнего корабля «Джеймс», и оттуда была срочно отправлена шлюпка с вооруженными матросами, для того чтобы подавить мятеж. Как только матросы со шлюпки поднялись на борт, они присоединились к восставшим. После этого капитан «Джеймса» понял, что любая акция против «Карла» может привести к тому, что и его корабль перейдет в руки пиратов. Потому он воздержался от всяких действий. «Карл II» благополучно покинул бухту. Выйдя в море, корабль лег в дрейф, и с него спустили шлюпку, в которую перешли капитан и несколько офицеров, отказавшихся менять профессию. Тут же пираты переименовали корабль в «Причуду» — они были мастерами по придумыванию названий для своих кораблей — и отправились к Африке.

Тогда же Бриджмен и взял себе псевдоним. Если герой Жюль Верна назвал себя капитаном Немо («никто»), то Эвери (Every) переводится как «каждый», «всякий», «любой». Нарочитая прозаичность этого слова привела к тому, что во всех последующих биографиях пирата авторы меняли первую букву на «А», чтобы это имя приобретало неконкретное и потому романтическое звучание.

Несколько месяцев Звери провел у берегов Гвинеи, где захватывал рабов. Здесь же он ограбил и сжег три английских и два датских корабля. Затем обошел мыс Доброй Надежды и появился в Индийском океане — его целью было добраться до Красного моря.

В мае 1695 года Эвери встретился в море с тремя английскими кораблями, которые погнались за ним, однако догнать не смогли. Тогда же Бомбея достигло письмо Эвери, его политическая программа:

Письмо характерно смесью самоуверенности (да и трудно не быть самоуверенным, имея корабль, какого не было еще ни у одного пирата) и в то же время желания подстраховаться — мало ли как обернутся события в будущем. Эвери идет даже на то, чтобы предать своих французских коллег, что в общем-то не было принято среди пиратского братства.

В дальнейшем Эвери, очевидно, сдержал свое обещание и англичан не трогал (хотя в письме он солгал — мы знаем, что у Африки он нападал и на английские корабли). Однако его короткая карьера в Индийском океане нанесла все же ущерб его соотечественникам, так как немало способствовала озлоблению против англичан в Индии.

Обосновавшись на Мадагаскаре, Эвери избрал районом своей охоты Красное море. Известно, что летом 1695 года помимо корабля Эвери там находилось еще пять пиратских кораблей, из них три пришли из Карибского моря, и ими командовали известные пираты Мей, Фарелл и Уэйк. Эвери удалось ограбить несколько небольших индийских судов. К пленникам он относился очень жестоко — впрочем, этим он мало отличался от остальных пиратов. Принято было пытать индийцев и арабов, так как пираты были уверены в том, что каждый «неверный» прячет где-то сокровища. И можно только удивляться долготерпению индийцев в Сурате и Бомбее, когда вместе с известиями об очередном ограблении в город возвращались изувеченные индийцы.

К европейцам пираты относились не в пример лучше, и чаще всего англичанин или голландец, попавший к ним в плен, оставался цел и невредим. Одно из немногих исключений касается капитана Собриджа, который попал в плен к пиратам, когда плыл из Бомбея в Сурат на корабле, груженном арабскими конями. Капитан был так расстроен потерей ценного груза, что ругал пиратов не переставая. Наконец терпение пиратов истощилось, а так как они не были лишены чувства, которое теперь зовется «черным юмором», то зашили крикливому капитану рот суровыми нитками и привязали его к мачте, чтобы он наблюдал, как они грабят корабль. Затем пираты сожгли корабль вместе с конями и лишь в последний момент перенесли Собриджа к себе на борт и разрешили разрезать нитки.

Эвери не ограничивался грабежом кораблей. В конце лета он напал на расположенный на сомалийском берегу город Махе, жители которого отказывались торговать с ним. В сентябре он захватил корабль из Сурата, а вернувшись к берегам Индии, настиг к северу от Бомбея «Великое сокровище» — корабль, принадлежавший самому Великому Моголу Аурангзебу. Захват последнего корабля и породил все легенды об Эвери.

Все биографы Эвери утверждают, что на борту корабля находилась внучка Аурангзеба, в которую Эвери влюбился с первого взгляда и на которой тут же женился, а затем увез ее на Мадагаскар. Однако существует отчет об ограблении «Великого сокровища», принадлежащий перу индийского историка, который довольно подробно сообщает об обстоятельствах этого происшествия, но никаких родственников падишаха в связи с этим не упоминает. Да и удивительно было бы, если бы ни сам Аурангзеб, ни его губернаторы никак не откликнулись на столь тяжкое оскорбление, нанесенное семейству Великого Могола.

Корабль «Великое сокровище» был, как теперь говорят, приписан к порту Сурат. На нем было восемьдесят пушек, не считая другого вооружения, так что корабль считался самым крупным и хорошо вооруженным в Сурате и выходил в море без конвоя. К моменту встречи с Эвери корабль возвращался из Красного моря, везя выручку по окончании торгового сезона, превышавшую пять миллионов рупий в золоте и серебре. Кроме того, на борту корабля находилось несколько знатных женщин — паломниц к святым местам.

«Великое сокровище» был достаточно вооружен для того, чтобы отбить нападение обычного пирата, но у Эвери был военный корабль английского флота, вооруженный пятьюдесятью орудиями значительно большего калибра, чем те, что были на борту «Великого сокровища». Экипаж Эвери, вооруженный мушкетами и отлично умевший с ними обращаться, состоял из полутораста профессиональных моряков. Все эти обстоятельства компенсировали превосходство «Великого сокровища» в числе пушек и матросов. К тому же после первого залпа одна из пушек на «Сокровище» разорвалась, погибло много матросов, и это внесло растерянность в ряды защитников. Удачным выстрелом с «Причуды» была сбита грот-мачта «Сокровища», что еще более увеличило сумятицу на борту индийского корабля. Тогда Эвери приблизился к нему и бросил свою команду на абордаж.

В иных обстоятельствах это еще не означало поражения, так как на борту «Сокровища» находилось четыреста моряков, вооруженных саблями и в рукопашной не уступавших англичанам. Но капитан «Сокровища» Ибрагим-хан оказался трусом и, как только первые англичане появились на палубе его корабля, заперся в своей каюте. Другие офицеры последовали его примеру, спеша получше спрятать свои деньги и драгоценности. При виде бегущих командиров матросы бросали оружие и сдавались. Через несколько минут корабль был захвачен и команда загнана в трюмы.

Но надежды капитана и офицеров на то, что Эвери ограничится выкупом и поспешит скрыться, опасаясь преследования, не оправдались. Эвери никуда не спешил. Грабеж «Сокровища» продолжался целую неделю. Корабль был обыскан и простукан так тщательно, что проверили даже киль. Одновременно с этим обезумевшие от размеров свалившегося на них богатства пираты предавались дикой оргии. Многих индийцев замучили до смерти, потому что жадность пиратов разгоралась с каждым днем. Некоторые из обесчещенных женщин бросились в море или зарезались. Наконец на восьмой день последний драгоценный камень, последняя серебряная монета были перегружены на «Причуду», и «Сокровище» оставили на произвол судьбы.

Можно представить, что происходило в Сурате, когда в бухту вошел изуродованный, без грот-мачты, разграбленный корабль, когда мужья, пришедшие встретить своих жен, узнали, что их нет в живых.

Муфтий Сурата призвал к священной войне против англичан. Толпы бросились к английской фактории, и губернатор города едва успел поставить около нее охрану. Добро Компании осталось нетронутым, и никого из англичан не убили, но все английские купцы в Сурате и Бомбее угодили в тюрьму и почти год по милости называвшего себя их другом Эвери сидели в кандалах. Был наложен запрет на торговлю всех европейцев в Сурате до тех пор, пока им не будет обеспечена безопасность на морях. Кроме того, европейцам было запрещено вывешивать свои флаги, носить на берегу оружие и разъезжать в паланкинах. Чтобы разрешить кризис, глава Компании в Индии сэр Джон Гейер послал за счет Компании из Бомбея эскадру для сопровождения индийского флота в Мокку. Грозу пронесло.

А Эвери уже не было в Индийском океане. Осенью 1695 года он прибыл на Багамские острова, где за сравнительно небольшую взятку получил разрешение губернатора спокойно распродать добычу. Каждый член команды получил свою долю, и пираты рассеялись среди других моряков. Часть из них осела на Багамах, некоторые отправились в другие места, кое-кто поступил снова на пиратские суда. Сам же Эвери превратил свою долю в драгоценности и приплыл в Англию как раз в те дни, когда известия о его делах достигли Лондона. Уже тогда рождались легенды о невероятных богатствах пирата и впервые возникла версия о его женитьбе на могольской принцессе. Немедленно была установлена огромная по тем временам награда за его поимку — пятьсот фунтов стерлингов. Кроме того, Компания, со своей стороны, добавила к этой сумме четыре тысячи рупий, или пятьсот фунтов. Пожалуй, в те времена не было другого преступника, голова которого так высоко оценивалась.

Вскоре были пойманы несколько человек из команды Эвери. 19 октября 1696 года состоялся суд над ними, и тогда же был выдан ордер на арест их капитана. Но его так и не поймали.

Как пишет современник событий Джонсон, издавший в 1724–1726 годах двухтомную книгу «Всеобщая история грабежей и смертоубийств, совершенных самыми знаменитыми пиратами», Эвери, отлично сознавая, что награда за его поимку слишком велика, чтобы он мог кому-либо довериться, сменил имя и скрывался в трущобах, стараясь между тем продать принадлежавшие ему драгоценные камни. Торговец, которому он их показал, догадался, что они попали к Эвери незаконным путем, и шантажировал пирата, грозя предать. Эвери бежал в Ирландию, оставив драгоценности торговцу, и в конце концов нищим умер в Девоншире.

Эта история слишком литературна, чтобы быть правдой. Откуда стали известны подробности сделки Эвери с торговцем? Наверняка мы знаем лишь одно: Эвери никогда так и не поймали и не привлекли к суду. Судьба его добычи также неизвестна. Остальное — сюжет для авантюрного романа.

Пример Эвери и, главное, легенды, связанные с его именем, а, возможно, также и рассказы его соратников, которыми те делились с товарищами в тавернах Багамских островов и Ямайки, способствовали усилению пиратства в Индийском океане.

Еще не был отдан приказ об аресте Эвери, как команда английского фрегата «Мокка», шедшего из Бомбея в Китай, взбунтовалась у берегов Суматры, убила капитана и, высадив в лодку двадцать семь офицеров и матросов, не пожелавших стать пиратами, отправилась на вольный промысел. Корабль был переименован в «Защиту».

В те же дни в Мадрасе стоял компанейский корабль «Иосиф». Пока его капитан завершал на берегу свои дела, команда обрубила якорный канат и ушла на поиски «Защиты». На Никобарских островах вкусившие вольной жизни моряки «Иосифа» сошли на берег, где быстро перепились. На борту остались только два человека: оружейник Джеймс Графф, присоединившийся к команде против своей воли, и матрос, который стал пиратом только потому, что ему было неудобно отставать от товарищей. Когда оружейник предложил увести корабль и таким образом заслужить прощение Компании, матрос счел это предложение вполне разумным. Заговорщики вновь обрубили якорный канат и, по счастливому стечению обстоятельств, не зная основ навигации и даже не разбираясь в географии, а просто плывя в одном направлении, добрались до Суматры.

Судьба «Защиты» была иной. Правда, главаря пиратов вскоре убили (по одной версии, малайцы, по другой — свои же товарищи). Тогда командование принял Каллифорд, один из тех моряков, которые угнали из Мадраса корабль «Иосиф» и были оставлены на Никобарских островах оружейником Граффом. Каллифорд еще раз сменил название корабля, и «Защита» стала «Решением». В течение трех лет Каллифорд наводил ужас на торговцев, и поймать его никто не мог.

Сэр Джон Гейер слал из Бомбея в Лондон письма, в которых сообщал директорам Компании, что не смеет отправить в море ни одного корабля из опасения, что он тут же переметнется к пиратам. Да и на суше, добавлял Гейер, нет ни одного солдата, которого он мог бы с чистым сердцем произвести в капралы. Появление у Малабарского побережья французского флота еще больше увеличило убытки Компании, которые, по подсчетам Гейера, достигли за несколько лет миллиона фунтов стерлингов. Потери же индийских купцов значительно превышали эту сумму.

Английское правительство в ответ на просьбы Гейера предлагало ему справляться с пиратами своими силами: шла война с Францией, и флот был нужен у берегов Европы. Но выход, казалось, все же удалось найти: образовался синдикат, в который под вымышленными именами вошли канцлер Англии лорд Сомерс, лорд Орфорд, лорд Белламонт и другие лидеры партии вигов. Они решили послать в море корабль, который мог бы нанести серьезный ущерб французской торговле, а также уничтожить пиратство. Разумеется, надежды лордов на обогащение в результате этого предприятия были не последними из соображений, но главные цели были все же политическими: виги хотели показать, что они заботятся об интересах английских торговцев.

На деньги синдиката была снаряжена галера «Приключение», вооруженная тридцатью пушками и снабженная тридцатью парами весел. Командовать ею поручили капитану Кидду. Эта кандидатура была далеко не случайной, потому что Кидд уже имел опыт приватирства — он командовал кораблем в Вест-Индии — и был лично известен лорду Белламонту, которого как раз в это время назначили губернатором Нью-Йорка. Теперь король Англии приказал Кидду пресечь отплытие пиратов из Америки в Индийский океан, а также выдал ему лицензию на преследование пиратов в Индийском океане. За каждый уничтоженный пиратский корабль Кидд должен был получать по пятьдесят фунтов стерлингов.

Так капитан Кидд попал в центр интриги, участники которой, как отмечалось, хотели нажить политический капитал, демонстрируя готовность защищать интересы английской торговли. Вряд ли те, кто снаряжал «Приключение», верили, что Кидд сможет нанести серьезный урон французскому торговому судоходству и к тому же еще покончить с пиратством. Да и как могла галера разгромить пиратов, если у Эвери, к примеру, был пятидесятипушечный военный корабль, способный утопить «Приключение» за несколько минут.

В лицензии Кидду указывалось, что он должен придерживаться обычных корсарских правил: вести судовой журнал, отмечая в нем все свои достижения, и отводить захваченные корабли в ближайший дружественный порт, где они будут проданы с аукциона в присутствии властей. Правила эти, однако, нарушались всеми корсарами, потому что были непрактичны. Чаще всего корсар предпочитал получить с капитана корабля выкуп, так как опасался, что, обремененный грузом, он может сам стать жертвой противника по пути домой. Зачастую добычу сжигали или топили, и власти смотрели на это сквозь пальцы, за исключением тех случаев, когда корсару кто-нибудь хотел насолить. В конце концов строго придерживаться правил в пиратстве, даже одобренном официально, нельзя, иначе оно перестает быть пиратством. Немецкие подводные лодки в первую мировую войну топили торговые, пассажирские и госпитальные суда еще до того, как был отдан приказ о тотальной войне. И этому всегда находилось оправдание.

В мае 1696 года Кидд вышел из Плимута и взял курс на Нью-Йорк. По пути он захватил небольшой французский корабль, из-за чего ему пришлось вернуться обратно, чтобы по всем правилам оценить трофей и на полученные от его продажи деньги завершить снаряжение «Приключения». Синдикат (включая Кидда и команду) имел право на девять десятых добычи, одну десятую получала корона.

В Нью-Йорке Кидд довел численность команды до ста пятидесяти человек, А так как вербовка в те дни была весьма случайной, можно быть уверенным, что среди новых матросов было немало недавних пиратов. Это, в общем, было типично для всех кораблей того времени. И когда английский историк Джон Биддалф пишет в наши дни, что «люди покачивали головами, когда видели, насколько сомнительных людей Кидд набрал себе в команду», можно полагать, что здесь мы имеем дело с перенесением современной психологии на четверть тысячелетия назад. Более вероятно, что команда Кидда была не хуже и не лучше других — людей безупречной репутации ему было неоткуда взять.

Пока продолжалось первое путешествие Кидда, Ост-Индская компания не прекращала просить правительство о присылке подкреплений в Индийский океан. Чтобы успокоить торговцев, Адмиралтейство выделило небольшую эскадру из четырех кораблей для сопровождения каравана торговых судов Компании (правда, не далее, чем до мыса Доброй Надежды, и с приказом тотчас же вернуться в Европу). Эскадра должна была также посетить известные пиратские стоянки на западном берегу Африки и очистить их от пиратов, если таковые там обнаружатся.

К западу от мыса Доброй Надежды эскадра повстречала шедший к Африке корабль, который, как уверял впоследствии командующий конвоем коммодор Уоррен, попытался избежать встречи с английскими кораблями. Уоррен направил два корабля за беглецом, которым оказался корабль «Приключение», следовавший под командованием капитана Кидда из Америки в Индийский океан. То, что капитан Кидд пытался избежать встречи с эскадрой, дало позднейшим историкам основание утверждать, будто Кидд уже в это время задумал стать пиратом. Однако осторожность, которую проявил Кидд при виде эскадры, принадлежность которой установить издалека было невозможно, кажется нам естественной. Даже встреча с голландцами, не говоря уже о французах, могла для него плохо кончиться.

После того как недоразумение выяснилось, Уоррен пригласил корсара на борт своего корабля и предложил ему присоединиться к эскадре, Кидд согласился, но на просьбу отдать половину людей, так как команды Уоррена сильно пострадали от цинги, ответил отказом. В этом также нет ничего подозрительного, хотя впоследствии и это было внесено в список обвинений против Кидда. Люди ему нужны были самому — команда пиратского корабля в среднем всегда превышала сто человек, так как основным боевым методом пиратов был абордаж. Для того чтобы бороться с пиратами их собственным оружием, Кидд нуждался в как можно большем числе людей.

Уоррен и Кидд почувствовали взаимную антипатию, и нет ничего удивительного в том, что после шести дней совместного плавания, когда наступил штиль, Кидд на веслах отделился от эскадры. В условиях, когда Компания не решалась выпустить в море ни одного корабля, чтобы не подвергать своих служащих соблазну присоединиться к пиратам, такой поступок Кидда мог вызвать подозрение лишь одного рода. Может быть, Кидд действительно уже в то время вознамерился стать вольным пиратом, но весьма вероятно и другое: что он помимо письменных инструкций имел еще и тайные указания синдиката, которые разрешали ему «побаловаться» в водах Индийского океана. В пользу этого предположения говорит и дальнейшее поведение Кидда.

С Коморских островов Кидд проследовал к Мадагаскару. Как он указывал впоследствии, разгромить пиратов в их гнезде ему помешало лишь то, что все они были в тот момент в плавании. Некоторое время он крейсировал в Мозамбикском проливе, но ни на кого не нападал. Наконец, Кидд пошел к северу, где у сомалийского берега ограбил прибрежную деревню, отобрав У жителей зерно. Это также еще не свидетельство его пиратских намерений, так как подобные реквизиции были приняты среди европейцев. Но вот следующие шаги Кидда явно показывают, что он решил пойти по стопам Эвери.

Обнаружив крупное индийское судно, Кидд бросился за ним в погоню, но наткнулся на английский фрегат, посланный конвоировать индийский флот. Завидев фрегат, Кидд тут же сбежал с поля боя. Далее Кидд проследовал к Бомбею и неподалеку от берега захватил бригантину «Мэри» из Сурата. Командовал бригантиной, принадлежавшей индийскому купцу, английский капитан Паркер. Его забрали на «Приключение», чтобы он служил там в качестве лоцмана. Известие об этом пиратском акте распространилось по всему Малабарскому побережью, и когда через неделю Кидд зашел в Карвар за водой и припасами, его там встретили враждебно. Английский фактор тут же потребовал освобождения Паркера. Кидд поклялся, что ни о каком Паркере даже не слышал, однако восемь матросов Кидда, сбежав на берег, подробно изложили обстоятельства захвата бригантины. Заодно матросы сказали, что в команде Кидда нет согласия и что при первой же возможности борт «Приключения» покинут новые дезертиры.

Кидд ведет странную и не очень прибыльную жизнь. Он продолжает крейсировать у берегов Индии, ни на кого не нападая и все время нуждаясь в продовольствии, которым никто не хочет его снабжать. Свидетельство тому — его письмо, посланное 4 октября 1697 года английскому фактору в Каликуте:

Кидд продолжает делать вид, что охотится за пиратами, но к этому времени он явно уже сжег за собой мосты и вряд ли мог надеяться, что ему кто-нибудь поверит. Уже было известно, что он приставал к Лаккадивским островам и жестоко вел себя с тамошними жителями. Затем пришло сообщение, что он убил своего помощника. Этот помощник, который в некоторых источниках назывался пушкарем Муром, якобы заявил Кидду, что тот погубил всю команду. Кидд запустил в него бочонком и раскроил Муру череп. Впоследствии на суде убийство Мура фигурировало в качестве одного из основных обвинений против Кидда.

Мы не знаем, велика ли была добыча Кидда в эти месяцы — вести о нем лишь изредка достигали английских факторий. Осенью за Киддом погнались два португальских корабля, но ему удалось от них отбиться. В апреле следующего, 1698 года командир английского корабля доносил факторам, что за ним три дня гнался Кидд, но ему удалось уйти, пользуясь свежим ветром. Правда, через несколько недель этот корабль был задержан голландским пиратом, но тот отпустил его, забрав лишь паруса, в которых испытывал нужду.

Шел к концу второй год плавания Кидда в Индийском океане. Все это время он должен был не просто кормить сто пятьдесят человек, но и делать все возможное, чтобы они были довольны своей судьбой. А путь к этому был один — грабить торговые суда.

Наконец счастье улыбнулось Кидду. В начале 1698 года он настиг и захватил принадлежавший группе армянских купцов корабль «Кедахский купец», шедший из Бенгалии в Сурат. Капитаном на «Кедахском купце» был англичанин Райт, пушкарем — француз, в команде было также два голландца. Правда, на борту «Купца» не было ни золота, ни серебра, вез он мануфактуру, но добыча, ничтожная на фоне трофеев Эвери, показалась Кидду и его команде богатой — стоимость груза «Кедахского купца» оценивалась в десять тысяч фунтов стерлингов. Четвертая часть добычи принадлежала капитану.

К несчастью для многострадальных английских торговцев в Сурате, владельцы «Кедахского купца» пользовались в городе большим влиянием. Понимая, чем грозит англичанам набег Кидда, сэр Джон Гейер тут же отправил агента к Великому Моголу, чтобы тот успел оправдаться от имени Компании раньше, чем в столицу поступят жалобы из Сурата. Но агент не успел. В августе был издан указ, по которому материальная ответственность за грабежи на море возлагалась на англичан, французов и голландцев (владельцам «Кедахского купца», в частности, англичане должны были заплатить двести тысяч рупий). Напрасно голландцы и французы пытались убедить индийские власти, что во всем виноваты только англичане: губернатор рассудил, что европейцы добьются больших успехов в борьбе с пиратами, если объединят усилия.

Объявив о новом порядке компенсации за пиратские грабежи, индийцы приняли и другие меры: у ворот фактории в Сурате была выставлена стража, а все торговые операции европейцев в городе были запрещены. Тогда сэр Джон Гейер срочно снарядил в Бомбее три военных корабля — фактически все, чем располагал, — и во главе этой эскадры явился в Сурат. Там он навел пушки на крепость и послал к губернатору гонца объявить, что платить за пиратов англичане не будут. Чтобы подсластить пилюлю, Гейер выразил согласие конвоировать индийские караваны к Красному морю. Причиной столь решительных действий сэра Джона были полученные им сведения, что война в Европе кончилась и из Англии вышла военная эскадра для борьбы с пиратами и укрепления позиций Ост-Индской компании.

В конце концов был найден компромисс: губернатор уменьшил денежную компенсацию, а европейцы подписали совместное обязательство бороться с пиратами в океане. Голландцы уплатили в казну губернатора семьдесят тысяч рупий и послали свою эскадру охранять вход в Красное море, англичане ограничились тридцатью тысячами рупий и начали патрулировать южную часть океана, французы, выплатив свою долю, послали военные корабли в Персидский залив.

Получив известие о подписании договора, пираты стали осторожнее. Для их действий в это время характерен такой эпизод. Три пиратских корабля, зайдя за провизией в Гоноре, увидели в бухте корабль Компании. Пираты, которые могли бы в несколько минут покончить с противником, вместо этого послали англичанам письмо, в котором обещали не трогать их, если они позволят им забрать воду и продукты. Естественно, что командир компанейского корабля не стал проявлять излишней храбрости. В награду за хорошее к ним отношение пираты на прощание подарили англичанам только что захваченный и ограбленный португальский корабль.

Корабль был приведен в Бомбей, но сэр Джон Гейер, опасавшийся, что его вновь обвинят в дружбе с пиратами, тут же отослал его в Гоа, чтобы вернуть владельцам.

Таким образом, захват Киддом «Кедахского купца» вызвал взрыв возмущения в Индии и привел к усилению борьбы с пиратством в Индийском океане. Когда же вести об очередном закрытии английских факторий и гневе Великого Могола дошли до Англии, там тоже поднялась буря негодования. Оппозиция в парламенте сочла этот эпизод замечательным предлогом для того, чтобы ударить по вигам — членам синдиката и одновременно близким к королю вельможам. Ведь в синдикате, пославшем Кидда, участвовали, хотя под вымышленными именами (что не было секретом в Лондоне), такие лица, как лорд-канцлер и первый лорд Адмиралтейства. Преступления капитана Кидда стали объектом политической борьбы, и имя капитана было у всех на устах. Он стал воплощением пиратства, пиратом номер один, извергом без чести и совести и героем легенд, в которых он ограбил сотни судов и положил себе в карман миллионы фунтов стерлингов в золоте и серебре.

В январе 1699 года, после окончания войны с Францией, в Индийский океан была отправлена английская эскадра из четырех кораблей под командованием старого недоброжелателя Кидда — коммодора Уоррена. На борту кораблей находились королевские комиссары, имевшие право амнистировать добровольно сдавшихся пиратов. В приказе, данном комиссарам, был, однако, дополнительный пункт, по которому два слишком знаменитых пирата — Эвери и Кидд — амнистии не подлежали.

Коммодор Уоррен привел свою эскадру к Мадагаскару и здесь стал на якорь. Враждебных действий против пиратов он не открывал, а сначала выяснил обстановку.

Пиратских поселений на Мадагаскаре в то время было несколько, и далеко не все жители разбойничали на морях. Многие из бывших пиратов, уйдя на покой, занялись торговлей и вели дела с купцами, приходившими из Индии; другие завели небольшие фермы; третьи поступили на службу к местным князькам, которые часто враждовали друг с другом. Отдельные пираты пытались даже завоевать собственные княжества, и порой пиратские отряды уходили по острову в далекие сухопутные походы.

Коммодор Уоррен поджидал возвращавшиеся с добычей пиратские корабли и предлагал им сдаться. Некоторые из пиратов согласились на амнистию; были амнистированы и те из сухопутных пиратов, которым надоела бродячая жизнь. Однако нельзя сказать, что появление Уоррена у острова внесло кардинальные изменения в жизнь пиратов. Большинство пиратских кораблей, узнав о гостях, предпочли переждать опасность вдали от Мадагаскара.

В ноябре 1699 года Уоррен заболел и умер, и его сменил капитан Литтлтон. Еще два месяца английская эскадра стояла у острова, и Литтлтон вел переговоры С пиратами. Действия Литтлтона вызвали недовольство купцов в Бомбее и Сурате, которые полагали, что английская военная эскадра будет к пиратам беспощадна и в считанные дни положит пиратству конец. Современник событий Гамильтон писал, выражая, видимо, мнение многих торговцев: «По каким-то весьма веским причинам он их отпускал на волю. А так как им трудно было килевать свои большие корабли, он щедро помогал им, поставлял большие блоки и снаряжение для очистки». Надо полагать, что длительное пребывание у пиратских берегов сильно подорвало дисциплину на английских кораблях и заразило не только матросов, которые часто дезертировали, но и офицеров. Известно, что Литтлтон вынужден был арестовать капитана одного из кораблей эскадры, так как тот, по полученным Литтлтоном сведениям, намеревался уйти со своими кораблями к пиратам.

За восемь месяцев пребывания у Мадагаскара и частых свиданий с главарями пиратов Литтлтон не арестовал ни одного морского разбойника. Единственными выстрелами, сделанными им, был салют из пяти залпов, которым он ответил на пиратский салют из девяти залпов, когда вошел в бухту Сент-Мари. Этот факт Литтлтон зарегистрировал в своем судовом журнале, чтобы показать, что пираты относились к нему лучше, чем он к ним.

Известно, что Литтлтон расспрашивал пиратов об Эвери и Кидде. Но Эвери давно уже исчез из Индийского океана, а Кидд успел ускользнуть из-под самого носа Литтлтона. Капитан Каллифорд, сдавшийся по амнистии, рассказал Литтлтону, что видел Кидда несколько месяцев назад, когда тот заходил на Мадагаскар. Встретил его Каллифорд настороженно, так как знал об имевшейся у него лицензии на поимку пиратов и, хотя за годы пребывания Кидда в Индийском океане ни один пират от него не пострадал, предпочел держать пушки наготове. Кидд, по словам Каллифорда, клялся, что он такой же пират, как остальные, и в доказательство искренности своих слов подарил Каллифорду якорь и две пушки. У Кидда было в тот момент два корабля, однако «Приключение» настолько обветшал, что Кидд перешел на «Кедахского купца» и на нем ушел на юг.

В июне 1699 года Кидд привел свой корабль в Америку и остановился в Бостоне. Здесь он узнал, что объявлен пиратом, и, несколько смущенный этой новостью, отправил весть о своем прибытии старому знакомому, губернатору Нью-Йорка лорду Белламонту. Тем временем пираты срочно продали «Кедахского купца» и разделили добро. Кидд был уверен, что ему ничего не грозит, и даже послал ценный подарок жене губернатора, который как раз в эти дни размышлял, что ему делать. Наконец он решил не рисковать, и, уверив Кидда, что арест — лишь формальная мера, отправил его в тюрьму. Восемь месяцев тянулась переписка между Нью-Йорком и Лондоном. Она до нас не дошла, и можно лишь предполагать, что лорд Белламонт выяснял отношение к Кидду своих высокопоставленных друзей — членов синдиката. Тем временем и в Лондоне шла какая-то подпольная игра. Существует, кстати, вполне реальная версия о том, что Кидд, отправляясь к нью-йоркскому губернатору, не чувствовал никакой вины перед синдикатом. А это могло произойти в том случае, если он передал Белламонту долю, причитающуюся пайщикам. Это объясняет также и дальнейшие события: ведь после того как Кидда вытребовали в Лондон, он провел еще год в Ньюгейтской тюрьме, то есть прошло почти два года, прежде чем начался суд. Силы, которые пытались вызволить Кидда из тюрьмы, были весьма влиятельны. Может быть, лордам и удалось бы спасти Кидда, если бы не продолжавшиеся политические дебаты. Когда в палате общин оппозиция потребовала суда над пайщиками «Приключения», пришлось пожертвовать Киддом — он стал костью, которую бросили оппозиционерам.

Казнь пирата в Лондоне.

27 марта 1701 года Кидд был приведен в палату общин и допрошен в присутствии депутатов. Парламентариев интересовало в первую очередь, имел ли он секретные указания синдиката нападать на индийские корабли и куда он дел награбленные сокровища. Кидд был подготовлен к этому допросу. Он не сказал ни слова, могущего быть истолкованным во вред лордам, взял всю вину на себя, и разочарованная палата передала его королевскому суду.

К тому времени были арестованы одиннадцать человек команды Кидда, и двое из них согласились быть королевскими свидетелями — в обмен на жизнь помогать обвинению.

На суде Кидду предъявили прежде всего обвинение в убийстве британского подданного Мура. Хотя Кидд доказывал, что убийство было непреднамеренным, суд признал его виновным в предумышленном убийстве. Дальше Кидда можно было бы и не судить — виселица уже была ему обеспечена. Но надо было успокоить общественное мнение, и Кидда обвинили в пиратском нападении на «Кедахского купца». Капитан уверял, что корабль из Сурата имел французский пропуск, что ставило его в число врагов и делало законной добычей корсара. Более того, Кидд, поняв наконец, что члены синдиката его предали, перестал выгораживать их и сказал, что этот пропуск находится у лорда Белламонта, которому он как одному из пайщиков передал все документы и судовой журнал. Казалось бы, Белламонту было выгодно представить доказательства невиновности Кидда. Однако любая попытка гласно встать на защиту Кидда ставила под угрозу репутацию пайщиков. Выгоднее всего оказалось полностью отмежеваться от Кидда и признать его пиратом, обманувшим доверие членов синдиката.

В истории с французским пропуском, существование которого могло бы опровергнуть обвинение Кидда в пиратстве, многое осталось невыясненным. Кидд представил свидетелей, которые уверяли, что такой пропуск существовал. А когда судья обратился с тем же вопросом к армянскому негоцианту, одному из владельцев «Кедахского купца», который присутствовал на суде в качестве свидетеля, тот сказал, что ничего об этом не знает, потому что к оформлению судовых документов отношения не имел. Все это позволяет предположить, что в данном вопросе Кидд не лгал.

Из одиннадцати членов команды Кидда оправданы были трое. Двое, как известно, купили себе жизнь, став свидетелями обвинения. А еще троим просто не повезло: они в свое время сдались по амнистии, но суд решил, что амнистия на них не может распространяться, потому что при их сдаче не присутствовал специальный королевский комиссар. Таким образом, вместе с Киддом 12 мая 1701 года повесили еще шестерых пиратов с «Приключения».

Доля Кидда во всей добыче, конфискованная судом и переданная в 1705 году на нужды больницы в Гринвиче, составляла шесть с половиной тысяч фунтов — сумму немалую по тем временам, но никак не фантастическую. Документы суда, в которых указываются число ограбленных Киддом кораблей и стоимость их грузов, убедительно свидетельствуют, что никаких иных сокровищ у Кидда быть не могло. Так что слухи о зарытых им на необитаемых островах сундуках с золотыми монетами — не более чем легенда, красивая, но недостоверная.

Пребывание Литтлтона у Мадагаскара не привело к существенному уменьшению пиратства в Индийском океане. Во-первых, он не мог пресечь прибытия новых разбойников из Карибского моря. Во-вторых, обещаниями амнистий воспользовались в основном те пираты, которые и без того бросили или подумывали бросить это ремесло и, конечно, ухватились за представившуюся возможность вернуться домой за государственный счет.

Учитывая неутешительные итоги миссии Литтлтона, правительство Англии решило прибегнуть к более решительным мерам. Было издано постановление, по которому пойманных пиратов теперь не надо было отвозить в Лондон либо другой город, где находился королевский суд: чтобы вынести приговор, достаточно было семи англичан, из которых один должен быть губернатором, или членом совета колонии, или хотя бы командиром королевского судна. Прибавилось число патрульных кораблей Великобритании; охотой на пиратов занимались также голландцы и французы.

В эти годы удар пиратам Мадагаскара был нанесен с совершенно неожиданной стороны. В 1704 году на Мадагаскар прибыл корабль шотландского купца Миллара с грузом эля и дешевого рома. Чтобы не платить за столь приятный товар, пираты конфисковали груз корабля, а его команда решила остаться на берегу и не возвращаться в Англию. Но в разгар грандиозного пиршества пираты начали умирать в страшных мучениях. Гамильтон пишет, что погибло более пятисот человек. Очевидно, шотландец под видом рома торговал метиловым спиртом. Сообщая об этом эпизоде, Гамильтон не без оснований пишет, что «шотландский корабль под командованием некоего Миллара сделал больше в уничтожении пиратов, чем все военные эскадры, посланные для борьбы с ними, вместе взятые».

Хотя в результате принятых европейскими державами мер положение в Индийском океане несколько улучшилось, пиратские поселения на Мадагаскаре продолжали существовать. Самым необычным из них была колония в заливе Диего-Суарес, основанная пиратом Миссоном. К сожалению, у нас о Миссоне известно мало, причем в наиболее доступной книге — «Истории морского пиратства» Я. Маховского — о нем и его спутнике Караччиоли говорится со снисходительной иронией, которой эти люди, пожалуй, не заслужили.

В начинании Миссона любопытным образом сочетались утопические теории Возрождения и революционно-уравнительные идеи наступающего XVIII века. Желание претворить эти концепции в жизнь привело Миссона к мысли использовать демократические традиции пиратских сообществ, не признающих различий, вызванных происхождением или богатством. В то время, о котором идет речь, пиратские сообщества, как и родственные им разбойничьи и казачьи вольницы, были несомненными генераторами уравнительных идей. И если более ровное по составу казачество XVII века породило крестьянскую войну в России, то мобильное, разношерстное, многонациональное, закаленное в морских бурях и битвах общество пиратов смогло дать жизнь Либерталии — недолговечному, но благородному всплеску свободного разума.

Сведения о Миссоне можно почерпнуть в основном из его записок, включенных Джонсоном во «Всеобщую историю грабежей и смертоубийств». Другие упоминания о Миссоне немногочисленны и отрывочны: то его имя промелькнет в судебном отчете по делу Кидда, когда окажется, что в Либерталию убежало несколько человек с «Приключения», то всплывает в связи с деятельностью Тью. В общем, надо признать, что о Миссоне мы знаем мало.

Родился он в Провансе в обеспеченной семье и получил хорошее по тем временам образование. В шестнадцать лет Миссон поступил на флот, где вскоре дослужился до офицерского звания. Во время стоянки в Генуе Миссон познакомился и вскоре подружился с молодым Доминиканским монахом Караччиоли. Через некоторое время Караччиоли бросил монастырь и поступил матросом на корабль «Победа», где служил лейтенантом Миссон. Друзья решили никогда более не расставаться и посвятить жизнь освобождению людей от власти денег и сословий.

В последующие месяцы Миссон и Караччиоли плавали на «Победе», затем некоторое время служили на корсарском судне «Триумф» и, наконец, снова вернулись на «Победу».

В начале девяностых годов «Победа» была направлена на Мартинику с заданием охранять французское торговое судоходство от англичан. К тому времени многие моряки корабля уже находились под влиянием Миссона. Тогда же у Миссона и Караччиоли возникла идея стать пиратами. Подходящие обстоятельства для этого появились в результате тяжелого боя с английским корсаром у Мартиники. К моменту, когда французский корабль одержал победу, из всех его офицеров в живых остался лишь Миссон. И как только корабль был приведен в порядок, он обратился к матросам с призывом бросить военную службу и стать вольными пиратами.

Несмотря на то что Миссон был молод (вряд ли ему было более двадцати пяти лет), он был уже опытным моряком, а последующие события показали, что, раз избрав линию поведения, он был последователен и настойчив. Целенаправленность Миссона выразилась уже в выборе флага — обязательной детали пиратских судов. Флаг, придуманный Караччиоли, был необычным: белый, с надписью «За бога и свободу». Молодые утописты сознавали, что именно в такой форме — в виде исполнения божественного предначертания — их стихийный коммунизм будет понятнее рядовым матросам.

Через несколько дней после захвата «Победы» пиратам встретился английский торговый корабль, который после короткого боя был взят на абордаж. Дальнейшие события привели английского капитана Батлера в изумление. В тот момент Миссону нужды были провизия и ром, которого требовали матросы. Миссон взял с английского корабля ровно столько, сколько ему было необходимо, и не тронул остального груза, после чего Батлер приказал команде выстроиться на шканцах и трижды крикнуть «ура» в честь настоящих джентльменов Миссона и Караччиоли.

Миссон и в дальнейшем в большинстве случаев вел себя так же, как при первом столкновении: его пираты никого не убивали, не пытали и старались отбирать лишь те товары, которые были нужны для дальнейшего плавания. Вскоре пираты, энтузиазм которых подогревался речами Миссона и Караччиоли, осознали свою исключительность как апостолов новой жизни, и сознание это настолько поднимало их в собственных глазах, что у Миссона не возникало конфликтов с командой из-за добычи или по другим причинам.

Из Карибского моря «Победа» направилась к африканским берегам. По пути был захвачен голландский корабль с грузом невольников из Африки. На этот раз капитан Миссон не был снисходителен. Все ценности и товары, имевшиеся на борту, были сняты и поделены между матросами. Кандалы были разбиты, и невольников объявили свободными (затем их перевезли в Африку и отпустили на побережье). Часть команды голландского корабля присоединилась к Миссону, отчего через некоторое время возникли трения, так как порядки на борту «Победы» уж очень отличались от всего, с чем голландцам приходилось сталкиваться ранее. Но важно, что со временем Миссону удалось добиться полного подчинения и от новичков. В дальнейшем Миссон следовал тем же принципам: работорговцев грабил без всякой жалости, а рабов всегда освобождал.

В Индийском океане Миссон сначала сделал своей базой остров Анжуан в группе Коморских островов, который был удобно расположен на пути к Красному морю. За время пребывания на Анжуане Миссон женился на сестре жены султана Маската и участвовал в войнах султаната. Есть основания полагать, что этот брак не был дипломатическим, — по крайней мере знатная арабка до самой своей гибели была с Миссоном неразлучна.

Когда Миссон перевел свою базу на Мадагаскар (причины его отказа от проведения социального эксперимента на Коморских островах неизвестны), он облюбовал бухту Диего-Суарес на северо-восточной оконечности острова (основные базы пиратов находились южнее). К тому времени братство располагало добычей, которая позволила устроить на берегу небольшое поселение Либерталию — первое в мире государство, построенное по принципам раннесоциалистических утопий.

Первыми жителями Либерталии стали сто с небольшим пиратов с «Победы», их жены, привезенные с Анжуана, и какое-то число африканцев — бывших португальских рабов. Кроме того, Миссон разослал письма пиратам «семи морей» с приглашением присоединиться к нему и строить Свободный город. Важно отметить, что призыв Миссона нашел отклик среди пиратов, и в короткий срок население Либерталии значительно выросло. О популярности уравнительных идей Миссона можно судить хотя бы по таким документально подтвержденным фактам, как бегство в Либерталию в 1697 году части экипажа «Приключения» Кидда или приход к Миссону известного Карибского пирата Тью, который отдал республике свой корабль и верно служил ей до самого конца. Есть также основания полагать, что мадагаскарские пираты, жившие на других базах, к республике Миссона враждебности не питали. Во всяком случае, когда португальская эскадра через несколько лет после основания Либерталии пыталась уничтожить ее, на помощь Миссону пришли пиратские корабли из бухты Святого Августина.

Либерталия, стоявшая на берегу залива, была хорошо укреплена с моря, где ее прикрывали батареи на бастионах. Город был застроен небольшими домиками, в которых обитали жители республики — либеры. Все они были равны независимо от цвета кожи или прошлых дел и заслуг. Миссон поощрял женитьбы пиратов на мальгашках, так как это соответствовало его идее создания всемирного свободного государства. С соседними племенами был заключен мир на том условии, что мальгаши предоставляют городу рабочую силу, а пираты защищают их от соседей и, если придется, от других пиратов.

В городе располагались мастерские и верфи (на них были построены по крайней мере два корабля — «Вперед» и «Свобода»), а вокруг него — сады и поля, где выращивались овощи и злаки. Частной собственности в республике не было — существовала общая городская казна, из которой по мере надобности черпались средства. Из нее же выдавались пенсии нетрудоспособным и старикам. Если корабли привозили добычу, то часть ее шла в казну, а остальное делилось между гражданами Либерталии.

Управлял городом совет старейшин, выборы в который происходили раз в три года. Сам Миссон был избран главой государства — протектором, Караччиоли, потерявший в одном из боев ногу — статс-секретарем, а командовал флотом капитан Тью.

Среди ограничений, которые налагались на жителей города, было запрещение употреблять бранные слова и играть в азартные игры. К сожалению, ни Миссон, ни кто-либо иной не пишут о том, как поддерживался порядок в Либерталии. Известно лишь, что опасных конфликтов в городе не было — может быть потому, что пираты в силу своих традиций были привычны к выборной демократии, а флот республики достаточно часто выходил на охоту в море, чтобы город, во многом зависящий от внешнего снабжения, ни в чем не испытывал недостатка.

Когда Либерталия окрепла, Миссон начал подумывать о расширении ее владений. На кораблях, построенных на собственных верфях, он прошел вдоль восточного берега острова, снимая карту побережья. Вернулся он полный новых планов, привез много освобожденных рабов. Вскоре после этого Миссон во главе всего флота ушел на север, чтобы добыть деньги для новых начинаний. В городе в основном остались женщины, дети, старики и инвалиды. В этот-то момент республике был нанесен смертельный удар.

Как говорилось, либеры старались поддерживать с соседними племенами добрые отношения. Однако если ближайшие соседи были связаны с Либерталией множеством семейных и личных уз, то жившие внутри острова племена воспринимали республику как обыкновенное поселение иностранцев и никаких теплых чувств к ней питать, разумеется, не могли. Воспользовавшись уходом Миссона со всем флотом, мальгаши напали на город. Нападение было тем более успешным, что последовало с суши, тогда как укреплена Либерталия была в основном с моря.

После короткого боя защитники города были разгромлены. Лишь несколько пиратов успели добраться до единственного оставшегося в городе бота и уйти в море. Они захватили с собой часть городской казны, но жену Миссона спасти не смогли. Ее убили. Погиб и Караччиоли.

Через несколько дней Тью и Миссон вернулись в Либерталию. Город был полностью разграблен и разрушен. Лишь несколько человек, скрывшихся в соседних лесах, бродили среди развалин.

Пираты похоронили погибших, однако восстанавливать город не стали. Удар был настолько силен, что само место казалось им проклятым. Миссон и Тью решили идти в Америку и там все начать снова. В Мозамбикском проливе корабли разлучил шторм. Больше Миссона никто никогда не видел. Остались лишь его записки, которые подавленный случившимся капитан передал одному из спутников Тью. После его смерти их нашли в бумагах бывшего пирата, и Джонсон включил их во «Всеобщую историю».

Томас Тью, не найдя товарищей, высадился на одном из островов в западной части Индийского океана и прожил там несколько лет, удалившись от дел. В конце концов спокойная жизнь ему надоела, он починил свой обветшавший корабль и решил еще раз попытать счастья в Красном море. Но времена уже были не те. Между 1710 и 1713 годами он погиб. По одной версии, он попал в плен к англичанам и был повешен, по другой — погиб в бою с индийским кораблем.

А о Либерталии, развалины которой быстро заросли колючим кустарником, надолго забыли. Значение ее стало понятно лишь в наши дни, и теперь о ней пишут все, кто обращается к истории Мадагаскара.

Об упадке пиратских поселений на Мадагаскаре, начавшемся в 1703–1705 годах, после разрушения Либерталии и ухода из Индийского океана многих пиратов, сообщает известный нам Вудс Роджерс. Незадолго до своего назначения багамским губернатором Роджерс появился у Восточной Африки с весьма прозаической целью — добыть рабов и отвезти их на Виргинские плантации. Зайдя по пути на Мадагаскар, Роджерс обнаружил в бухте Сент-Мари пиратское поселение, которое существовало уже несколько лет без внешних влияний. Бывшие пираты жили мирно, окруженные женами, детьми и внуками. Роджерс писал о них: «Я не могу сказать, что они были оборваны, так как одежды на них почти не оставалось и прикрывали они свой стыд шкурами диких зверей и не носили ни башмаков, ни чулок, и потому более всего напоминали изображения Геркулеса в львиной шкуре. Обросшие бородами, с длинными волосами, они являли собой самое дикое зрелище, какое возможно представить». Впечатление, произведенное на Вудса Роджерса пиратским поселением на Мадагаскаре, было подтверждено свидетельством пиратов, встреченных экспедицией Роджерса в 1711 году на мысе Доброй Надежды. Пираты рассказали, что поселения на Мадагаскаре насчитывают по шестьдесят-семьдесят человек, «большинство из которых обеднело».

Малабарский берег

Малабарское побережье Индии было известно лучшими в Индии моряками, и раз так, то, разумеется, среди них были и пираты. Разница между этими занятиями была трудноуловима — чем оживленнее была торговля, чем больше кораблей проходило к Персидскому заливу, тем большим был соблазн захватить грузы этих кораблей. Малабарские пираты зачастую использовались поддержкой местных правителей, которые предоставляли им убежище, помогали сбывать награбленное и получали с этого определенный процент прибыли, — ситуация, сходная с той, что складывалась в малайских проливах либо у берегов Китая, где пиратство родилось вместе с торговлей и масштаб его зависел от размаха этой торговли.

Местное пиратство длительное время не грозило торговле истреблением. Малабарские пираты на своих лодках не нападали на большие корабли. Но революция в технике мореплавания, связанная с появлением европейских судов, а также нарушение естественного баланса сил европейскими пиратами, начиная с португальских грабителей и кончая карибскими буканьерами, привели к качественным изменениям в индийском пиратстве. С конца XVI века оно уже переплетается с борьбой против европейцев, которые, в свою очередь, склонны были именовать пиратами всех, кто не желал им покориться.

Столкновения с малабарскими пиратами, пиратами Гуджарата и Персидского залива почти не отмечены в документах европейских держав до конца XVII века. Но в 1683 году английский компанейский корабль «Президент» был атакован арабами Маската, причем в составе пиратской эскадры были два корабля европейского типа и четыре гораба (двухмачтовых корабля с малой осадкой). Горабы обычно подстерегали добычу в устьях рек или у отмелей, куда за ними не мог последовать глубоко сидящий океанский корабль. После ожесточенного боя «Президент», имевший преимущество в артиллерии, отбился от пиратов, потопив три гораба. В следующем году пираты окружили небольшую английскую шхуну, но во время боя она взорвалась. В 1685 году пираты приняли за торговый корабль английский фрегат «Феникс». Поняв свою ошибку, они попытались уйти, не принимая боя, но капитан «Феникса» спустил шлюпки, чтобы взять пиратский гораб на абордаж. Пираты отбили атаку; тогда, отозвав шлюпки, капитан «Феникса» приказал расстрелять гораб из пушек. После второго залпа тот пошел ко дну. Из воды было подобрано лишь сорок человек — более сотни погибло.

Документы отмечают еще несколько случаев нападения арабских и малабарских пиратов на компанейские суда. Реальной опасности, впрочем, они не представляли, и это признавали даже директора английской Ост-Индской компании. В их письме, датированном 1699 годом, говорится: «Что касается малабарских и прочих пиратов, мы не видим оснований, почему не вести против них не только оборонительной, но и наступательной войны в случае, если они встретятся нам на пути. Но представляется непрактичным занимать малые корабли охотой за ними, так как они не опасны как разбойники и добыча, которую можно захватить у них, не стоит усилий».

В дальнейшем, однако, борьба с местным пиратством заняла значительное место в сводках Компании, так как пиратами были объявлены маратхи Конаджи Ангрии.

В 1698 году Конаджи Ангрия стал командующим флотом маратхов, воевавших с государством Великих Моголов. Англичане принимали участие в этой борьбе на стороне Моголов. Конкретные причины возникновения вражды между Ангрией и англичанами нам неизвестны, но дату этого события можно установить довольно точно. В 1702 году Компания обращается к Конаджи Ангрии с просьбой освободить небольшой корабль из Каликута с шестью англичанами на борту, попавший в плен к маратхам. В ответ Конаджи направил англичанам гневное письмо, в котором предупредил, что заставит их запомнить свое имя. Письмо явно ссылается на обстоятельства, известные англичанам. В еще одном сохранившемся письме командующего маратхским флотом говорится, что он оказывал англичанам немало услуг, однако они обманули его доверие и впредь он намерен захватывать все английские корабли, где бы он их ни встретил.

После смерти известного предводителя маратхов Шиваджи в 1680 году государство маратхов переживало период разброда. Сын и преемник Шиваджи — раджа Самбхуджи был разбит Моголами и казнен. Его сын — малолетний наследник престола Сахуджи был взят заложником и лишь после смерти Аурангзеба в 1707 году получил свободу. Но и после этого положение еще долго не могло стабилизироваться, так как Сахуджи не обладал талантами деда, а военачальники маратхов старались обрести самостоятельность. Среди них был и Конаджи Ангрия, ставший фактически независимым хозяином значительной части Малабарского побережья, защищенного со стороны суши труднопроходимыми лесистыми горами.

В ноябре 1712 года флот Конаджи Ангрии захватил два английских корабля, следовавших в Бомбей. Один из них принадлежал самому губернатору Бомбея, на втором судне, груженном перцем и воском, направлялся со своей семьей в Бомбей фактор Компании в Карваре мистер Чоун. В завязавшемся бою Чоун погиб, а его молодая жена, семнадцатилетняя Катрин, попала в плен к маратхам. Здесь следует сделать небольшое отступление, ибо судьба этой женщины весьма своеобразно переплетается с судьбами других действующих лиц нашей истории.

В сентябре 1709 года корабль Ост-Индской компании, шедший из Англии в Бенгалию, из-за сильных встречных ветров настолько задержался в Индийском океане, что, как сообщалось в докладе капитана губернатору Бомбея, «наши люди в большинстве слегли от цинги, и вода у нас совсем кончилась. Мы созвали совет офицеров, и, так как было уже поздно пробираться в Бенгал и ветры уже изменились, а положение на борту было очень тяжелым, мы решили пристать в Карваре и достать там свежие припасы».

Глава английской фактории в Карваре Джон Харви принял нежданных гостей радостно. И свежие новости, и множество незнакомых лиц были приятным развлечением для уродливого, хромого старика, проведшего много лет на службе Компании и составившего себе недурное состояние, нещадно обманывая как индийцев, так и собственное начальство (последнее было весьма обычным явлением, так как младшие и средние служащие Компании получали мало и воровство было единственным способом разбогатеть).

Среди пассажиров корабля, прибывшего в Карвар, был капитан Кук — пожилой офицер, который не смог сделать карьеры дома и нанялся на службу в Индию. Кука сопровождала жена и две дочери. Достаток гостеприимного хозяина произвел на Кука впечатление. И когда старик дал понять, что ему понравилась Катрин — четырнадцатилетняя дочь Кука, тот с готовностью согласился оставить ее в Карваре. В конце концов Кук мог считать, что это лишь начало его выгодных сделок в Индии — еще одна дочь оставалась с ним, да две жили в Англии, и их всегда можно было выписать к себе. Дочери были бесприданницами, и капитан Кук полагал, что ему повезло. Как пишет современник, «мистер Харви предложил большую компенсацию, если отец и мать согласятся на эту женитьбу». Так четырнадцатилетнюю девочку продали старику в жены.

Немногие документы, из которых известна эта история, сухо регистрируют лишь внешние обстоятельства событий. И это позволяет нам, оставаясь на почве строгих фактов, наполнить их собственным воображением.

…Маленькая фактория в Карваре. Дом фактора, строение для младших служащих, склады и причал — все это обнесено высоким забором, который, разумеется, не спасет в случае войны, но в мирное время сохранит компанейское имущество от грабителей или нежеланных свидетелей. Живут здесь три-четыре служащих Компании и десяток-другой солдат из числа тех, о которых сэр Джон Гейер писал, что ни одного из них не мог бы произвести в капралы. Катрин — единственная европейка на много миль вокруг, если не считать жены коменданта маленького португальского форта, стоящего в устье реки. Неподалеку от забора фактории начинается индийский город, но туда Катрин не ходит. Не ездит она и в португальский форт, обитатели которого не дружны с Харви. Весь мир Катрин замкнут забором, на котором подолгу, словно заснув, сидят прилетающие с кладбища общипанные грифы, иногда поводя тяжелыми клювами в сторону марширующих на солнцепеке обтрепанных и больных лихорадкой солдат. Порой армянский купец, пришедший к мужу по делам, принесет ей какой-нибудь подарок, стоимость которого находится в прямой зависимости от важного дела. Подарки Харви прячет в сундук. Он часто говорит о том, что вот-вот завершит все дела и уедет в Бомбей, а потом в Англию. И Бомбей уже кажется Катрин центром мира, сказочным и веселым городом. Об Англии же она не смела и мечтать.

Редко, очень редко в фактории начинается суматоха — приходит корабль из Сурата или из Бенгалии. За два года, что Катрин прожила в Карваре, корабль из Бенгалии приходил лишь один раз. Галантный офицер передал ей письмо от отца, в котором тот между строк выражал сожаление, что продешевил. Девушки — лучший товар в колонии, и вторую дочь капитан Кук пристроил выгоднее и удачнее. Наверное, Катрин плакала, читая это письмо. Там, где сейчас отец, настоящие дома, не падают ночью на кровать ящерицы и змеи не заползают в комнату. Здесь же всегда так жарко, и в любой день раджа, о котором Харви говорит понизив голос, может привести своих диких солдат, чтобы они убили и Харви и Катрин.

В апреле 1711 года они все же прибыли в Бомбей. До октября, раньше чем кончится муссон, рассчитывать на отъезд в Англию не приходилось. За это время Харви надеялся отчитаться перед Компанией. Однако с отчетом возникли осложнения. Жуликом Харви, как оказалось, был не очень умелым и не очень удачливым. Например, выяснилось, что он дважды продал Компании свой собственный бот «Саламандра». Бухгалтерские страдания усугублялись тем, что в Индии находились в обращении десятки различных валют и перевод из фунтов в пагоды, из пагод в рупии, из рупий в фанамы, из фанам в португальские серафимы, из серафимов в матты, рейсы, будгерооки, пайсы и так далее требовал обширных знаний и немалой изворотливости. Старик проводил дни в канцеляриях, пытаясь оправдаться и превратить свои товары в твердую валюту. Однако эти пропахшие теплой пылью и мышиным пометом канцелярии, как бы перенесенные в неприкосновенности из Лондона и населенные выцветшими в трудах, пожелтевшими от лихорадки и дизентерии завистливыми и злыми клерками, обладали свойствами липкой бумаги от мух: раз попав туда, вырваться живым было трудно. У Харви не было в Бомбее ни влиятельных друзей, ни защитников. Он был мелкой компанейской сошкой, пытавшейся откусить от большого пирога и потерявшей на этом зубы.

А тем временем Катрин окунулась в роскошную (по сравнению с Карваром) и полную увлекательных знакомств бомбейскую жизнь. Ей еще не исполнилось семнадцати лет, но по индийским меркам она была уже взрослой женщиной, да к тому же еще хорошенькой, и поклонников у нее оказалось множество. Среди них выделялись двое — оба молодые, небогатые и полные надежд на лучшее будущее. Один — суперкарго потерпевшего крушение у Бомбея корабля Томас Чоун, проводивший время в вынужденном безделье, присматривая себе занятие; второй — молодой фактор Уильям Гиффорд, приехавший в Индию шесть лет назад семнадцатилетним клерком.

К осени обнаружилось, что дела мистера Харви далеки от завершения. Старику пришлось возвратиться в карварскую факторию. Катрин просила мужа оставить ее в Бомбее, но тот был неумолим.

Фактория в Карваре показалась Катрин еще более жалкой, чем прежде. Новый фактор, мистер Флитвуд, обращался с Харви грубо и обвинял его во всех грехах, а заодно старался свалить на него и свои грехи. Первый месяц Харви часто встречался с индийскими и армянскими купцами и подолгу шептался с ними, не обращая внимания на усмешки Флитвуда, строчившего доносы в Бомбей. Но вскоре купцы охладели к старику, и больше никто не приносил подарков Катрин. Харви худел, и Катрин поняла, что он уже вряд ли вернется в Англию. Когда он свалился от дизентерии, Катрин должна была выслушивать его одинаковые и скучные истории о том, как они заживут, вернувшись домой. А мистер Флитвуд, встречая молодую женщину у дверей флигеля — теперь большой дом занимал он сам, — намекал, что согласен, чтобы после смерти Харви Катрин осталась здесь в качестве его жены. Флитвуд был тоже немолод, жаден и завистлив.

В феврале мистер Харви умер, не оставив завещания. Флитвуд в тот же день, не дожидаясь, пока миссионер, приплывший на маленькой лодке из португальской крепости, прочтет положенные молитвы (мистер Харви был протестантом, но протестантского пастора поблизости не оказалось), наложил арест на все имущество Харви. Теперь Катрин даже не могла уехать отсюда. Она уже не плакала по ночам, и в ее голосе, когда она говорила с Флитвудом, появились визгливые интонации. Она считала себя вправе быть богатой — иначе были бессмысленными жертвы, принесенные ею в этой проклятой дыре. Она писала письма отцу в Калькутту, но ответа не было. Ей казалось, что ее забыли, что она состарится и умрет здесь среди стен, источенных термитами. От Флитвуда, который обещал все уладить, если Катрин выйдет за него замуж, она пряталась и даже велела служанке ночевать с ней в одной комнате.

Весть о смерти Харви дошла до Бомбея через две недели вместе с письмом, в котором Флитвуд сообщал о своих решительных действиях по охране компанейского имущества. На следующее утро бывший суперкарго Томас Чоун посетил губернатора. Мистера Флитвуда уже давно ждал более ответственный пост фактора в Персидском заливе, и Чоун, зная об этом, предложил свои услуги Компании. Оформление документов заняло еще две недели.

Когда паруса компанейского корабля «Анна» появились из-за низких стен португальской крепости в ответ на выстрел корабельной пушки белое облачко дыма поднялось над бастионом — португальцы салютовали «Анне», — Катрин первой выбежала на берег. Она ждала письмо от отца, ждала денег, на которые она могла бы добраться до Калькутты.

В шлюпке, причалившей к желтому от выгоревшей травы берегу, стоял Чоун. Красивый, надушенный, завитой, он был похож на принца, пришедшего выручить принцессу из лап дракона. Когда он, не поклонившись Флитвуду, прижал к груди рыдающую Катрин, та поняла, что все страдания кончились и теперь начнется светлая сказочная жизнь. В тот же вечер мистер Чоун официально сделал предложение вдове мистера Харви и получил ее согласие Мистер Флитвуд тем временем собирал вещи и документы, чтобы отплыть Бомбей.

Они прожили вместе чуть более полугода. Армянские и индийские купцы снова зачастили в дом; новый фактор нанес визит вежливости радже и пришелся там ко двору. Маленькая фактория вдруг приобрела для Катрин прелесть, и она перестала бояться ящериц гекконов; они были безвредны, добродушны, усердно охотились на мух, стараясь не покидать темные деревянные планки, пересекающие побеленный потолок. Молниеносные прыжки ящериц веселили молодых супругов. Катрин раздала солдатам небогатый гардероб мистера Харви — все равно Томасу ничего из вещей старого мужа не подошло бы: он был на голову выше покойного и шире его в плечах.

Но одно дело, весьма беспокоившее молодых супругов, требовало решения — дело о наследстве мистера Харви. Продажа товаров, принадлежавших Харви, принесла тринадцать тысяч рупий; треть из них принадлежала его вдове. Однако получить эти деньги было нельзя, так как бумаги затерялись в канцеляриях Бомбея. Супруги Чоун не намеревались делать подарков Компании. К осени обнаружилось, что Катрин ждет ребенка, и потому решено было отправиться на «Анне» в Бомбей, чтобы Катрин могла разрешиться от бремени в цивилизованном месте.

Так как «Анна» везла ценный груз перца и воска, ей навстречу были высланы вооруженная губернаторская яхта и фрегат «Вызов», чтобы сопровождать ее до Бомбея. Путешествие должно было быть недолгим. Под защитой пушек двух кораблей «Анна», казалось, была в безопасности.

Смелое нападение маратхских кораблей, возможно, было бы отражено, если бы фрегат «Вызов» не сбежал с поля боя. За трусость капитан «Вызова» был лишен права командовать английскими кораблями и потом долго, пока не устроился на корабль к какому-то индийскому купцу, забрасывал губернаторство жалобами на несправедливость решения совета Компании. «Анна» едва не дотянула, отбиваясь от врагов, до пушек португальской крепости, но тут у нее кончились боеприпасы, и маратхи взяли корабль на абордаж.

Чоун умер раньше, чем это случилось. Ядром ему оторвало руку, и он истек кровью на руках у Катрин. В семнадцать лет она во второй раз стала вдовой.

Это событие вызвало в Бомбее сильное волнение. Судьба Катрин была на устах у всех дам. Для Компании же важнее была потеря значительного груза перца и двух кораблей.

Через месяц маратхи прислали обратно всех пленных, за исключением миссис Чоун. Ее они согласны были отдать за выкуп — кто-то из английских пленных рассказал, что она очень богата. Остались в плену также капитан «Анны» и его помощники.

Ангрия, небольшое государство которого в то время переживало гражданскую войну — часть феодалов поднялась против своего сюзерена — был готов к миру с англичанами. Поэтому условия выкупа были согласованы довольно быстро, и лейтенант Макинтош, привезший в Колабу тридцать тысяч рупий, в конце февраля 1713 года вернулся в Бомбей со всеми пленниками. Вскоре Катрин родила сына, и совет колонии выделил ей тысячу рупий из имущества ее первого мужа, для того чтобы она могла снять себе дом и жить, как положено вдове двух факторов Компании.

На некоторое время Катрин сходит со сцены, чтобы уступить место другим действующим лицам.

В те годы Индия буквально на глазах превращалась из государства, достаточно сильного, чтобы противостоять любой европейской державе, в клубок враждующих княжеств и царств. Огромный государственный организм, который всего несколько лет назад держался воедино жестокой волей последнего воистину Великого Могола — Аурангзеба, распадался, и каждый из местных правителей старался отхватить себе кусок побольше. Войны, крестьянские восстания и религиозные волнения еще более ослабили страну. Ни один из ее новых хозяев не был достаточно силен, чтобы объединить Индию, и даже самое крупное из возникших на обломках империи Великих Моголов государств — маратхское — было союзом нескольких княжеств, вожди которых часто враждовали между собой и восставали против пешв — всесильных первых министров при радже маратхов. Так создавались предпосылки для европейской экспансии в Индии. Правда, пройдет еще несколько десятилетий, прежде чем основные соперники в дележе ее — англичане и французы — начнут обманом, интригами или военной силой покорять индийские государства. Пока же, в начале XVIII века, европейцы казались индийцам, занятым внутренними войнами, не опасным и. Когда борьба против их проникновения начнется всерьез, будет поздно.

В 1715 году в Бомбей прибыл облеченный чрезвычайными полномочиями новый губернатор — Чарльз Бун. Он сразу же начал возводить стену вокруг Бомбея, облагая налогом на ее строительство индийских купцов, а также сооружать на верфи военные корабли — сравнительно небольшие, но быстроходные. Через два года в распоряжении Буна было уже девятнадцать фрегатов, галер и брандеров. У этого флота был один недостаток — на кораблях некому было служить. Не хватало офицеров, а в матросы приходилось нанимать португальцев, голландцев и даже индийцев. Надежность экипажей была сомнительна: при первой же возможности они могли стать пиратами или переметнуться к маратхам. Но все-таки, имея эти корабли и мобилизуя по мере надобности суда, принадлежавшие частным английским торговцам, Бун смог перейти в наступление против тех индийских правителей, которых (справедливо либо несправедливо) обвиняли в пиратстве и которых, во всяком случае, «следовало проучить» за недостаточное уважение к интересам английских купцов.

Первая английская экспедиция — против одного из индийских княжеств недалеко от Сурата — кончилась полным провалом, так как ее руководители в разгар высадки перессорились между собой. Вскоре пришли известия, что раджа Сунды (на территории его княжества находился Карвар) предложил англичанам покинуть его землю. Подкрепления, посланные в Карвар из Бомбея, успели вовремя, и атака войск раджи на факторию была отбита. Тогда раджа обратился к другим средствам борьбы с врагом. Весной 1717 года им был захвачен бомбейский корабль, принадлежавший индийцу, но плывший под английским флагом, В мае был снят груз с потерпевшего крушение у самой фактории корабля «Елизавета».

Раджу было решено как следует проучить: высадить десант и взять город Карвар штурмом. Для этого были посланы фрегат «Утренняя заря» и пять галер. Командовал экспедицией крупный торговец Гамильтон.

Штурмовать город решили с моря, не обращая внимания на сильный прибой. Командир десанта Стантон был смертельно пьян и, когда лодки одна за другой опрокинулись у самого берега, чуть не утонул — его вытащили уже потерявшим сознание. Когда моряки и солдаты, отплевываясь и выливая воду из мушкетов, вылезли на берег, их атаковала конница раджи. Разгром десанта был полным. Головы погибших офицеров были выставлены у ворот английской фактории в назидание спрятавшимся там европейцам. А попавшего в плен заместителя командира десанта Милфорда заставили (или соблазнили) перейти на службу к радже. Англичане запросили мира, но раджа заявил, что успокоится лишь в тот день, когда последний англичанин уйдет с его земли. Тогда англичане вызвали подкрепления и, в ожидании их, занялись грабежом: блокировали устье реки и перехватывали все местные суда, шедшие и Карвар. Сначала прибыли подкрепления из Гоа — португальские наемники. Но уже через несколько дней Гамильтон сообщил в Бомбей: «Солдаты из Гоа имели стычку с противником 28 сентября, в которой вели себя отважно, но, когда мы решили сжечь несколько деревень, они сообщили об этом противнику, а затем перебежали к нему с оружием и ручными бомбами».

Наконец прибыли основные силы. Теперь в отряде было до двух с половиной тысяч солдат и матросов, его поддерживали плавучие батареи. В четыре часа утра, лишь стало светать, почти полторы тысячи англичан высадились на берег и начали медленно строиться в каре. Командовавший десантом офицер был обучен воевать по европейским законам, однако разношерстная публика, составлявшая его армию, плохо подчинялась командам. К тому времени, когда каре все же двинулось вперед, войска раджи открыли такой убийственный огонь, что первые ряды каре были уничтожены, погиб и командир отряда, а капитан Смит, к которому перешло командование, по словам Гамильтона, «содрал с себя красный камзол и пропал неизвестно куда». Десант обратился в бегство, и конники раджи изрубили почти триста человек.

Корабли англичан стояли в море, а фактория, в которой еще недавно жила Катрин, находилась милях в четырех вверх по реке, и сообщение с ней было затруднено. Там начался голод. Понимая, что вновь высаживать десант бессмысленно, а штурма фактория может не выдержать, англичане были готовы пойти на любые уступки. Но, как часто бывало в истории английского завоевания Индии, именно в момент близкой победы индийцев северные границы княжества перешел соседний государь и начал угрожать городу. 29 ноября был заключен мир, по которому восстанавливалось статус-кво.

Экспедиция англичан против Карвара показала, что они еще не в состоянии вести войны даже со слабыми властителями. И как бы ни обвиняли англичане раджу Карвара в пиратстве для оправдания своего нападения на него, никто всерьез этому не верил. Захват раджей английских кораблей был оправдан даже в глазах командовавшего экспедицией Гамильтона, который, кстати, после возвращения из похода оставил военную службу и вернулся к торговле. В докладе директорам Гамильтон сообщал, что считает фактора в Карваре Тейлора полностью ответственным за возникновение конфликта, ибо он неоднократно обманывал индийцев и своим вызывающим поведением довел раджу до ненависти к англичанам. Тейлор ответил обвинением в том, что Гамильтон по преступной небрежности не освободил факторию. Бомбейский совет на специальном заседании рассмотрел взаимные доносы и удовлетворился тем, что призвал Тейлора в будущем вести себя осмотрительно.

В 1717 году снова обострились отношения англичан с Ангрией, владения которого начинались у самого Бомбея. К сожалению, неизвестны хроники этой части государства маратхов, так что в изложении событий приходится ограничиваться материалами лишь одной из враждующих сторон.

Вскоре после получения известий о захвате Ангрией двух кораблей англичане решили прибегнуть к наступательной тактике. Бомбейский совет Компании постановил провести экспедицию против крепости Герия, где находился один из захваченных маратхами кораблей. Приказ отряду, ушедшему к Герии на двадцати небольших судах — галиватах, включал следующие слова: «Если подвергнетесь атаке, отбейте ее силой и, если возможно будет, разорите его страну».

Подойдя к Герии, англичане блокировали ее, а затем рассыпались по окрестностям, грабя прибрежные города и деревни. Вот выдержки из доклада, представленного совету по завершении набега: «4 июня. Два галивата вернулись, разорив город в стране Ангрии, и привели шестнадцать пленных… 9 июня. Наши галиваты вернулись, потеряв из-за плохого командования более пятидесяти человек. Им удалось разорить один город Ангрии». Однако штурм самой крепости, в которой находилось сто защитников, не был успешным; понеся большие потери, англичане отплыли обратно в Бомбей.

В этом же году англичане дважды нападали на маратхский форт на острове Кеннери вблизи Бомбея. Оба штурма, изобиловавшие драматическими событиями, окончились неудачей.

После серии провалов Бун понял, что без существенной военной помощи из Англии справиться с сопротивлением индийских властителей невозможно. Он засыпал Лондон письмами, в которых утверждалось, что пираты полностью парализовали английскую торговлю в Бомбее. Ему поверили, и для охраны гавани из Англии был прислан шестидесятипушечный компанейский линейный корабль «Святой Георг». Однако корабль прибыл как будто специально для того, чтобы лишний раз подчеркнуть низкий класс компанейских офицеров — обычно неудачников, уволенных с королевской службы. Когда после перехода из Англии «Святого Георга» вывели на мелкое место для килевания, нерасторопный капитан так плохо командовал этой привычной для моряков тех времен операцией, что корабль завалился набок и переломился.

В довершение всех бед возобновилась вражда с португальцами, которым ранее принадлежал Бомбей и которые никак не могли примириться с его потерей. Оставшиеся в городе португальские миссионеры вели себя, с точки зрения английских чиновников, отвратительно, подговаривая не слишком патриотичных служащих факторий и солдат переходить на службу Португалии. Буи выгнал из Бомбея всех католических миссионеров португальского происхождения и на их место призвал итальянцев во главе с епископом. В ответ на это вице-король Гоа запретил местным католикам признавать итальянских предателей и вообще решительно прервал с Бомбеем все отношения.

Открытая война с португальцами не входила в планы Буна, который терпел поражение за поражением в борьбе с Ангрией и которому как раз в это время на несли чувствительные удары пираты с Мадагаскара. Количество пиратов в Индийском океане резко увеличилось после того, как Вудс Роджерс был назначен губернатором Багамских островов и прибыл туда во главе эскадры из шести военных кораблей, облеченный правом амнистировать пиратов, которые пожелают прекратить свой промысел, и жестоко карать всех, кто на этот призыв не откликнется. Пятеро пиратских капитанов со своими командами сдались Роджерсу, но наиболее отчаянные, в том числе Инглэнд, Ле Буше и другие, ушли в Индийский океан, где силы англичан и голландцев были не так велики, как в Карибском море.

Таким образом, через два десятилетия после того, как в этих водах наводил ужас на торговцев Эвери и плавали Миссон с Тью, Индийский океан вновь стал центром пиратской активности. Стоило в 1717 и 1718 годах появиться близ Мадагаскара новым пиратским кораблям из Америки, как поселки ожили, в них строились новые дома и укрепления, а добыча, которую свозили сюда пираты, привлекала торговцев из Занзибара, Персидского залива и с Маскаренских островов. Пиратский Мадагаскар переживал второе рождение.

Первое крупное столкновение англичан с пиратами произошло в 1718 году. Компанейские корабли «Гринвич» и «Кассандра», шедшие из Сурата в Бомбей, узнали, что где-то по соседству знаменитый французский пират Оливье Ле Буше налетел на риф, потерял свой корабль и строит новый.

Капитаны английских судов Макрэ и Кирби решили отыскать пирата и взять его в плен. Однако не успели они отправиться на поиски Ле Буше, как показались паруса «Победы», корабля Инглэнда, и «Причуды», которой командовал Тейлор. Узнав пиратов, англичане обратились к находившемуся неподалеку голландскому кораблю, и тот обещал оказать помощь в бою. Капитаны уже подсчитывали премию, которую они получат за поимку пиратов.

Пираты подняли свои флаги — черный на грот-мачте, красный на фок-мачте и флаг с крестом святого Георга на бизани. И тут нервы Кирби и голландского капитана не выдержали. Воспользовавшись легким бризом, они удалились, и «Кассандра» осталась одна против двух пиратских кораблей.

В начале боя несколько ядер с «Кассандры» попали в «Победу» ниже ватерлинии, отчего пиратскому кораблю пришлось временно выйти из боя. «Причуда» попыталась взять «Кассандру» на абордаж, но матросы Макрэ отбили эту атаку. Через три часа боя потери на «Кассандре» возросли настолько, что Макрэ решил выброситься на берег. «Причуда» погналась за «Кассандрой», и оба корабля сели на мель. Английские матросы отстреливались из последних сил, и, если бы остальные корабли пришли к ним на помощь, бой мог бы закончиться их победой — в какой-то момент, не выдержав огня с «Кассандры», пираты на «Причуде» очистили верхнюю палубу и скрылись внизу. Однако Кирби и голландец, наблюдавшие за боем с безопасного расстояния, избрали именно этот момент для того, чтобы поднять все паруса и устремиться к Бомбею. Зато Инглэнд не оставил своего товарища в трудную минуту и, посадив часть экипажа в шлюпки, направил их на помощь Тейлору. Увидев, что к пиратам приближается подкрепление, Макрэ понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и приказать покинуть судно. Самого Макрэ вынесли на руках — он был контужен в голову мушкетной пулей. «Кассандра» потеряла убитыми и ранеными сорок человек. Пираты занялись грабежом «Кассандры», на борту которой было на семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов серебряных монет и много товаров.

Немного оправившись от контузии, Макрэ послал к пиратам матроса, чтобы предупредить, что он намеревается посетить их и договориться о выкупе «Кассандры». Среди пиратов было несколько человек, которые раньше плавали с ним и знали его как человека смелого и справедливого. Выслушав их, Инглэнд согласился принять Макрэ.

«Кассандра» уже была приведена в порядок. Инглэнд принял английского капитана на борту его собственного судна и угостил ужином из капитанских запасов. Но после ужина возникли осложнения. Инглэнд, давший слово, что не тронет Макрэ, поссорился с Тейлором, имев свои счеты с англичанами. Тот потребовал прикончить Макрэ. И неизвестно, чем кончился бы спор, если бы на палубе не раздались крики и сквозь толпу пиратов в каюту капитана не вошел увешанный пистолетами, грозного вида пират на деревянной ноге.

Те из читателей, кто помнит героев повести Стивенсона «Остров сокровищ», без труда узнают в этом одноногом пирате Джона Сильвера. Именно описание этого инцидента, известного по запискам Гамильтона и воспоминаниями других служащих Ост-Индской компании, подало писателю мысль ввести в повесть одноногого пирата. Сильвер в «Острове сокровищ» говорит, что он вернулся домой на «Кассандре», пришедшей с Малабарского побережья, после того как Инглэнд взял «Кассандру» и победил вице-короля Индии. «Сначала с Инглэндом, потом с Флинтом — вот моя история».

Одноногий пират обнял капитана Макрэ и поклялся самой страшной клятвой, что знает капитана как человека справедливого и честного. И пообещал сделать бифштекс из любого, кто посмеет поднять на Макрэ руку, даже если им будет сам капитан Тейлор. На этом инцидент закончился. Правда, Инглэнд, чтобы не ссориться с Тейлором, который понес большие потери в бою, передал ему «Кассандру», а капитану Макрэ в знак доброго к нему отношения пираты подарили «Причуду» и часть груза с «Кассандры».

Починив сильно пострадавшую «Причуду», Макрэ отплыл на ней в Бомбей с сорока оставшимися у него моряками и солдатами. Путь до Бомбея занял пятьдесят дней — «Причуда» плохо слушалась руля, и ее далеко отнесло в океан. Лишь 26 октября «Причуда» вползла в Бомбейскую бухту. Там Макрэ не ждали: капитан сбежавшего корабля Кирби уверил всех, что «Кассандра» погибла в бою, а всех оставшихся в живых английских моряков пираты зарезали.

Сохранились записки плотника Ричарда Лазенби, которого пираты не отпустили вместе с Макрэ, а оставили в плену. Он рассказывает о дальнейших приключениях Инглэнда и Тейлора, о том, как пираты грабили и жгли индийские поселки и пытали их жителей, чтобы узнать, где спрятаны драгоценности. Он рассказывает также о друзьях пиратов, которых было немало на Малабарском побережье. Пираты, например, нередко заходили на голландскую факторию в Кочин, где продавали награбленное и закупали продовольствие. Голландцы даже предупреждали пиратов о маршрутах военных фрегатов и подсказывали, каким путем пройдут английские торговые корабли. Конкуренция заставляла голландцев, уступавших англичанам одну позицию за другой, идти на союз с кем угодно, лишь бы повредить Бомбею. Помогали пиратам и французы, которые, например, предоставляли места на кораблях, уходящих в Европу, тем из пиратов, кто полагал, что нажился достаточно, чтобы оставить опасное ремесло. Прежде чем плотник Лазенби смог последовать примеру этих пиратов, он стал свидетелем еще нескольких отважных дел Инглэнда.

Вскоре после возвращения Макрэ в Бомбей губернатор Бун собрал все английские корабли для взятия Герии. Командовал эскадрой мистер Браун, именовавшийся «адмиралом флота, главнокомандующим всеми вооруженными силами». Браун, однако, показал себя никуда не годным командующим, а большинство его капитанов — никуда не годными командирами. Одного из капитанов по пути пришлось даже заковать в кандалы, потому что ему с пьяных глаз показалось, что его корабль налетел на рифы, и он, прыгнув в шлюпку, бросился с этим сообщением к командующему. Вскоре появился и невредимый корабль без капитана. Командиры отрядов и капитаны перессорились между собой, и один из них, Эптон, жаловался Компании, что ему ежедневно приходится усмирять бунты на корабле, «происходящие оттого, что офицеры ввязываются в пьяные драки». Он же сообщал, что два капитана дрались на кулаках перед носом у Брауна, который не посмел прекратить эту драку.

После месяца неудачных высадок и бесцельных бомбардировок совет офицеров флота отказался от штурма цитадели Ангрии и, чтобы хоть как-то компенсировать поражение, решил перейти к слабо укрепленному городу Диогуру. Но и этот поход провалился. Пришлось отказаться от дальнейших попыток разгромить маратхов и возвращаться в Бомбей.

Не успели корабли Компании отойти от маратхской крепости, как на горизонте показались четыре корабля. Это были Инглэнд и Тейлор, которые вели за собой захваченные незадолго перед тем два торговых судна. Вид приближающихся пиратов привел Брауна в полную растерянность, хотя под его командой находилась эскадра, по крайней мере впятеро превосходящая по силе пиратов.

Браун не придумал ничего лучшего, как подойти поближе к бастионам маратхской крепости и стал там на якорь, с тем чтобы с наступлением темноты незаметно скрыться.

Пираты и не подумали бы нападать на столь большую европейскую эскадру, но они полагали, что под стенами крепости спрятался маратхский торговый флот, и решили подождать утра, чтобы выбрать себе добычу по вкусу.

Ночью английский флот поднял якоря и начал медленно вытягиваться в океан. В темноте корабли пиратов и англичан перемешались, и когда Инглэнд увидел, что мимо него проходит какой-то большой корабль, он приказал выстрелить.

Это был «Лондон» — флагманский корабль англичан, на котором было почти вдвое больше пушек и людей, чем у Инглэнда.

— Что за корабль? — крикнул с палубы капитан «Лондона».

— «Победа», — ответил Инглэнд. Он не знал, что в эскадре Брауна также был фрегат «Победа». Браун решил, что это его корабль, и начал отчитывать пирата за неосмотрительный выстрел. Это Инглэнда обидело. Он приказал дать залп из всех орудий, и начался бестолковый ночной бой, причем ни англичане, ни пираты, которые наконец поняли, в какой они попали переплет, не хотели сражаться всерьез. Пираты даже обрубили концы и бросили на произвол судьбы свои трофеи. Инглэнд понимал, что скоро рассветет и тогда англичане его расстреляют. Но убегать он не любил. Он провел свой корабль сквозь английскую эскадру, паля с обоих бортов. Английских флот охватила паника. Корабли рассеялись во все стороны, а Браун даже спустил свой флаг.

Это зрелище так позабавило Инглэнда и Тейлора, что они решили потешить свои сердца. Пираты стали догонять один за другим английские фрегаты и линейные корабли и бомбардировать их до тех пор, пока жертва не бросалась к берегу. Ни разу за два дня, пока продолжалась эта потеха, английские корабли не попытались объединиться и отогнать пиратов. Как только очередной английский корабль спускал флаг и готов был сдаться, пираты оставляли его в покое и отправлялись за новой жертвой. Добычи на английских военных кораблях не было — вся эта операция проводилась для развлечения.

Английский флот рассыпался по разным гаваням, и лишь через пять недель потрепанным кораблям удалось вновь собраться в Бомбее.

Браун оправдывался тем, что его подвели офицеры. Губернатор Бун в наказание вновь отправил его в море во главе эскадры с приказанием забыть о войне с маратхами и охотиться только за Инглэндом и Тейлором. А для того чтобы экспедиция не провалилась, в помощники Брауну был дан Макрэ, который уже доказал, что пиратов не боится. Браун с облегчением передоверил ему командование эскадрой.

Отпраздновав в кругу голландцев в Кочине победу над англичанами и заодно продав захваченный корабль «Елизавета», пираты вновь вышли в море. И тут от капитана настигнутого ими небольшого корабля узнали, что из Бомбея на их поиски вышла большая эскадра, во главе которой стоит Макрэ. Это вывело пиратов из себя. Акции Инглэнда упали на корабле весьма низко — ведь была же возможность прикончить Макрэ, и прав, оказывается, был Тейлор, который этого требовал. А когда через несколько дней они встретились в море с эскадрой Макрэ, то погналась за ними столь решительно, что только через два дня пиратам удалось оторваться от преследователей.

После этого весь гнев пиратов обрушился на Инглэнда. Сначала его хотели повесить — пиратская вольница была скорой в своих решениях. Правда, потом припомнили заслуги Инглэнда и сохранили ему жизнь. Но простить ему, что он отпустил Макрэ на свободу, пираты не смогли. Инглэнд и три его друга, которые осмелились защищать капитана, были высажены на необитаемом острове. Одним из четырех робинзонов был пират на деревянной ноге — прототип Джона Сильвера. Лишь через несколько месяцев пиратам удалось встретить рыбаков, которые отвезли их в деревню, а оттуда Инглэнд и его спутники добрались до Сент-Мари. Там Инглэнд с большим огорчением узнал, что за время его вынужденного бездействия Ле Буше, которого пираты пригласили в капитаны «Победы», и Тейлор захватили такую добычу, которая даже не снилась Инглэнду.

Вице-король Гоа Конде да Эришейра после окончания трехлетнего срока службы отправился домой на семидесятипушечном линейном корабле. Он вез в Португалию много драгоценных камней для сдачи в казну, а также собственные ценности. Уже подходили к мысу Доброй Надежды, когда начался страшный шторм. Корабль потерял две мачты, и пришлось выбросить за борт большинство орудий. Португальцы стали искать гавань, чтобы привести корабль в порядок. К голландским поселениям у мыса вице-король идти не решился, а взял курс обратно, к острову Бурбон из группы Маскаренских островов, принадлежавшему французам. Там в гавани, близ французского форта, начался ремонт.

Тейлор и Ле Буше узнали о том, в каком плачевном состоянии находится португальский корабль, и решили воспользоваться этим. Операция была дерзкой: корабли пиратов вошли в гавань Бурбона, подняв английские флаги, и спокойно приблизились к португальцам, которые приветствовали их салютом, полагая, что это военные суда Ост-Индской компании. В ответ на салют зашедшие с обоих бортов пираты дали залп по португальцам, а затем, воспользовавшись суматохой, взяли корабль на абордаж.

Добыча была тем ценнее, что заключалась в основном в золоте и драгоценностях, занимавших немного места и не требовавших дополнительных операций по перепродаже.

Ле Буше решил отметить торжество как настоящий дворянин. Он встретился с французским губернатором острова, который не смел ни в чем отказать пиратам, и, дав ему денег, уговорил его устроить торжественный обед. На обеде Ле Буше сидел между губернатором и вице-королем и произносил тосты за дружбу. Тейлор на обед не явился: он делил свою часть добычи с матросами. Во «Всеобщей истории» Джонсона говорится, что матросы Тейлора хвастались тем, будто на долю каждого из них пришлось по тысяче фунтов стерлингов серебром и золотом, не считая драгоценных камней. Джонсон упоминает о том, что при дележе добычи одному из пиратов достался большой алмаз, тогда как его товарищи получили по нескольку меньших камней. Чтобы не отставать от товарищей, пират разбил свой алмаз молотком и стал счастливым обладателем пригоршни драгоценностей.

Тейлор, которому не по душе были светские наклонности Ле Буше, любил напоминать, что те же недостатки в характере Инглэнда дорого ему обошлись. Французский путешественник Бернарден де Сан-Пьер, посетивший остров Бурбон через пять-десять лет после этих событий, сообщает, что предсказания Тейлора сбылись. После захвата сокровищ вице-короля Ле Буше решил оставить пиратский промысел и жить, как положено благородному человеку. Он купил поместье в Бурбоне и поселился там, будучи уверен в вечном расположении к нему и его богатству со стороны властей. Но через несколько лет, когда вторая волна пиратства пошла на убыль и французские губернаторы перестали трепетать перед разбойниками, Ле Буше был арестован, его имущество конфисковано, а сам он повешен.

Судьба Тейлора сложилась удачнее. Он продолжал свои плавания на «Кассандре» и через несколько месяцев после битвы у Бурбона, расставшись с Ле Буше, напал на большой голландский корабль, захватил его и привел к Сент-Мари. Там большинство пиратов сошло на берег, чтобы отпраздновать очередную удачу, но голландцы вырвались из трюма, перебили охрану и увели свой корабль.

После этого инцидента Тейлор решил вернуться в родные карибские воды. Возвращение туда обычно означало добровольный конец пиратской карьеры — ведь большинство пиратов начинало свой путь именно там, и там у них оставались друзья. Прибыв в Портобелло в 1723 году, Тейлор начал переговоры с английскими властями об амнистии. Но переговоры зашли в тупик. Подозревая, что из переговоров ничего не получится, Тейлор на всякий случай держал пушки «Кассандры» в боевой готовности, и попытки англичан задержать его силой ни к чему не привели. А так как матросы Тейлора, разбогатев, продолжать старые занятия не желали, а набрать новую команду не было возможности, Тейлор отпустил пиратов на берег, а сам ушел к испанцам. Он передал им корабль и получил капитанский чин в испанском флоте. Командовал ли он старой «Кассандрой» или получил другое судно, неизвестно.

Дальнейшая судьба Инглэнда также неизвестна. Макрэ в знак признания его заслуг Ост-Индской компанией был назначен губернатором форта Святого Георга в Мадрасе, где показал себя не только энергичным губернатором, но и ловким торговцем. Когда через шесть лет он покинул Индию, его имущество оценивалось в сто тысяч фунтов стерлингов.

Следующая глава истории мадагаскарских пиратов связана с деятельностью коммодора Томаса Мэтьюза, посланного в 1721 году с эскадрой из четырех кораблей на помощь Ост-Индской компании.

Известно, что Мэтьюз отличился в 1718 году, командуя фрегатом «Кент» в сражении с испанцами. Это был спесивый и недалекий человек, порой одержимый манией величия, порой забывающий обо всем ради своей выгоды. Вероятно, из него получился бы хороший пират — жестокий, коварный и жадный. Но ему было поручено обратное — охранять интересы Ост-Индской компании, карать ее врагов и способствовать ее обогащению.

Согласно полученным инструкциям Мэтьюз должен был первым делом проследовать к поселениям мадагаскарских пиратов и уничтожить их. Затем ему надлежало отправиться к острову Бурбон, где, по имеющимся в Англии сведениям, пираты вольготно чувствовали себя под крылом французского губернатора, и, наконец, пройти к Красному морю и истребить пиратов, которых он встретит там.

В бухте Святого Августина Мэтьюз пиратов не нашел: их корабли ушли к Красному морю. В поселении было малолюдно. Ничего не предприняв, Мэтьюз в нарушение инструкций сразу направился к Бомбею, куда прибыл 27 сентября.

Мэтьюз долго не мог решить с губернатором вопрос, кто и сколькими выстрелами должен салютовать. Наконец он сошел на берег в сопровождении офицеров своих кораблей. «Они смотрели на нас свысока, — вспоминает современник, — как будто понимали всю важность их задачи. Они начали задираться с нашими офицерами и торговцами, почти ежедневно происходили дуэли, и вызовы разлетелись по всему городу». Но офицеры Мэтью задирали не только местных джентльменов. Они дрались и между собой. Мистер Митчелл и мистер Сазерленд так переругались, что первый из них послал вызов Сазерленду и был тяжело ранен на дуэли. Через несколько дней неукротимый Сазерленд дрался с мичманом Далримплом, поссорившись за игрой в кости. Дрались они без секундантов, Далримпл был пронзен шпагой Сазерленда и скончался на месте. Это уже выходило за рамки дозволенного — без секундантов драться нельзя. Мистер Сазерленд, сын лорда Сазерленда, был судим военным трибуналом, в котором председательствовал Мэтьюз, и приговорен к смерти за убийство не по правилам. Но никто не мог казнить офицера и дворянина без санкции короля, и потому с первой оказией Сазерленда отправили домой. По дороге корабль зашел на Барбадос, где Сазерленд сбежал на берег и скрывался до тех пор, пока король не прислал ему прощения. А через неделю после дуэли Сазерленда и Далримпла подрались второй лейтенант «Солсбери» Степни и третий лейтенант того же фрегата Беркли. Оба были тяжело ранены, и Степни умер через две недели. Но так как хирург подписал документ, свидетельствующий, что не рана, а осложнение после нее явилось причиной смерти, Беркли под суд не попал.

Вскоре после своего прибытия в Бомбей Мэтьюз был приглашен губернатором принять участие в большой экспедиции против Ангрии. Она была подготовлена тщательнее, чем предыдущая, и в ней участвовали не только англичане, выделившие от Компании две тысячи солдат, но и португальцы, также враждовавшие с Ангрией и обещавшие предоставить столько же солдат. Целью похода была крепость Колаба, неподалеку от Бомбея. Союзники были настолько уверены в успехе, что заранее поделили добычу: Колаба переходила к португальцам, тогда как англичане получали Герию, которую уже не раз безрезультатно штурмовали. Мэтьюз присоединил к войску двести своих матросов и офицеров и выделил артиллерию. Португальцы прислали солдат больше, чем обещали, и в общей сложности силы союзников, выступившие против маратхов, насчитывали шесть тысяч человек.

Целый день объединенная армия продвигалась к Колабе, но маратхов все не было видно. Лишь однажды из-за дерева выскочил одинокий всадник и метнул копье в группу офицеров, ехавших сбоку от колонны. Копье попало в бедро Мэтьюзу и оцарапало его. Мэтьюз погнался за всадником, но, конечно, не догнал.

Маратхские войска стояли перед воротами крепости. Когда значительно превосходившие их численностью европейцы увидели врага, ни один из начальников не взял на себя ответственности руководить боем. Пока начальство раздумывало, что делать, полковник Брасуэйт (на самом деле второй лейтенант с фрегата «Лев», повышенный в чине, как и другие офицеры Мэтьюза, лишь на время этого похода) повел свой отряд в атаку. Но так как пятьдесят тяжелых пушек, которые англичане и португальцы притащили с собой, в бою не участвовали, отряд англичан застрял под стенами, а поддержать его никто не догадался. Тем временем конница маратхов бросилась во фланг наблюдавшим за событиями португальцам, которые тут же разбежались. Увидев это, оставили поле боя и англичане. На их счастье, никто их не преследовал, пока они в беспорядке бежали к лагерю. Все орудия и часть боеприпасов достались маратхам.

В тот же вечер Мэтьюз, подчиненные которого понесли самые тяжелые потери, бессмысленно штурмуя стены города, устроил на военном совете скандал и при этом едва не избил самого вице-короля Гоа. В негодовании португальцы оставили лагерь, и Ангрия, воспользовавшись моментом, написал вице-королю письмо с предложением мира. Португальцы согласились. Англичане не посмели штурмовать крепость в одиночестве и были вынуждены также пойти на переговоры. Результаты похода были для англичан плачевны. Видя, как маратхи заставили просить мира большую европейскую армию, против англичан стали восставать мелкие владетели малабарских городов.

Губернатор Бомбея Бун вернулся в город разочарованный и подавленный. Поход, который он так тщательно готовил и на который возлагал столько надежд, провалился. Бун знал, что ему пора возвращаться в Англию: ведь его преемник Фиппс уже прибыл и принимал участие в делах совета в качестве заместителя Буна.

Когда корабль губернатора Буна покидал Бомбей, раздался салют береговых фортов и всех кораблей Компании, стоявших у берега. Молчали лишь пушки эскадры Мэтьюза. Мэтьюз был разочарован в Ост-Индской компании и пришел к решению, что лучше самому стать торговцем, чем служить другим. С этими мыслями он покинул Бомбей и пошел к Сурату, где обратился к местным купцам с предложением снабдить его товарами, которые он за приличное вознаграждение отвезет в Кантон. Но ни поведение самого Мэтьюза, ни тем более выходки его офицеров не способствовали доверию к нему купцов. В товарах Мэтьюзу было отказано. Тогда Мэтьюз вернулся в Бомбей и чуть было не довел дело до открытой войны. Он пригрозил, что снесет город, если кто-нибудь посмеет сорвать с городских ворот написанную им прокламацию, где он называл совет и всех купцов Компании теми словами, которых они, по его мнению, заслуживали. Затем Мэтьюз отправился к Мадагаскару, чтобы, как он заявил, нанести пиратам сокрушительный удар. По пути к Мадагаскару Мэтьюз поссорился со своими капитанами. Он предложил им в Бомбей не возвращаться, а торговать, причем потребовал две трети всех доходов. Капитаны наотрез отказались — очевидно, их не устраивала арифметика коммодора.

Корабли зашли на остров Маврикий, и здесь Мэтьюз обнаружил послание от пиратов, написанное углем на могиле известного пирата капитана Карпентера. Пираты приглашали Мэтьюза к себе в гости в Порт-Дофин. Но Мэтьюз сначала заглянул на остров Бурбон и продал с выгодой мадеру, купленную у португальцев в Гоа.

Когда эскадра Мэтьюза подошла к Мадагаскару, он почему-то не воспользовался любезным приглашением пиратов, а проследовал к бухте Сент-Мари. И попал туда вовремя.

Незадолго перед этим пираты, которых в Индийском океане было еще достаточно, захватили несколько кораблей и привели их в Сент-Мари. Там они посадили призы на мель и спешно проверили содержимое их трюмов. Каждый пират брал себе то, что нужно, остальное осталось на берегу. Пираты торопились вернуться к Красному морю, чтобы не упустить сезон.

Перед Мэтьюзом на берегу валялись сокровища: ящики с фарфором, мешки с пряностями, тюки шелка и сатина. Мэтьюз решил не терять ни минуты. Были спущены все шлюпки, и на них стали перевозить на корабли добычу с берега. Кладоискательская лихорадка охватила всех моряков. Офицеры растаскивали по каютам фарфор и перец. Матросы тащили рулоны шелка. На всякий случай на берегу англичане водрузили белый флаг, чтобы показать, что с пиратами им воевать некогда и они согласны на перемирие.

Когда погрузка награбленного пиратского добра заканчивалась, на берегу показался богато одетый пожилой человек, окруженный хорошо вооруженным отрядом мальгашей. Он представился Мэтьюзу как местный сквайр Джон Плантен. Его имя, с гордостью заявил он, хорошо известно в Карибском море. Он был учителем многих пиратов; Эвери и Инглэнд плавали на его кораблях. Но все это в прошлом. Мистеру Плантену надоело разбойничать, и он поселился здесь. Ему удалось купить у мальгашей значительный участок земли, и потому его здесь зовут королем Бухты. Пиратам он судья и советник. Кто такой Мэтьюз, он знает, ибо пираты отлично осведомлены о путешествиях этого достойного джентльмена и при виде его бросаются наутек.

Польстив таким образом коммодору, Плантен пригласил его и офицеров к себе в замок.

Мэтьюз согласился. Впоследствии, пытаясь оправдать свое поведение, он мотивировал визит к бывшему пирату желанием захватить его в плен, овладеть всем его добром и привезти в Англию. Но оказалось, что замок пирата обнесен крепкой стеной, на которой стоят пушки, а гарнизон крепости состоит не только из мальгашей, но и из англичан и даже датчан. И тогда Мэтьюз согласился быть мирным гостем пирата, соскучившегося по цивилизованному обществу.

Мэтьюз не терял времени даром. Он продал Плантену запасы одежды — камзолы, мундиры, шляпы, чулки и башмаки, продал заодно и часть добра, найденного на берегу. За все это Плантен платил золотом и драгоценными камнями. Плантен купил у Мэтьюза также несколько десятков бочонков рома и вина и по-царски заплатил за них.

Наступила ночь, в замке Плантена шел пир, и отставной пират оставил вино и ром на берегу под охраной нескольких своих солдат.

Когда пир закончился и англичане вернулись на берег, они напали на солдат Плантена, часть их перебили, остальных захватили с собой, погрузили проданные Плантену бочонки с вином и ромом в шлюпки и, радуясь, как ловко обманули старика, отправились к кораблям. А Мэтьюз, выйдя в море, гордо заявил офицерам: «Мы не похожи на этих зловредных пиратов, которые, совершив столько отвратительных грехов, удаляются в этот рай на земле и погружаются в разврат».

После этого, оставив два корабля у Мадагаскара, Мэтьюз пошел на двух остальных, груженных добром, в Бенгалию. В Бенгальском заливе пиратов не было, зато шла оживленная торговля сахаром. Мэтьюз воспользовался конъюнктурой и выгодно променял на сахар подмоченный шелк и пушки. Затем он пришел в Калькутту и здесь снова натворил дел. Причиной тому была известная нам Катрин Кук-Харви-Чоун, а в то время, о котором идет речь, — Гиффорд.

Мы оставили Катрин восемнадцатилетней вдовой, которая вернулась из маратхского плена, родила сына и живет в Бомбее на пенсию из наследства первого мужа. Но вдовство Катрин продолжается недолго. Через год к ней посватался Уильям Гиффорд, любимец губернатора, тот самый молодой фактор с большим будущим, который влюбился в Катрин еще в ее первый приезд в Бомбей. Губернатор дал разрешение на свадьбу — без этого не могла состояться ни одна свадьба в Бомбее. Это правило возникло из-за большого дефицита англичанок подходящего возраста. Известен случай, когда в начале XVIII века фактор Соломон Ллойд женился на одной юной леди без санкции губернатора. Губернатор, прознав об этом, немедленно расторг брак и отдал руку юной леди своему сыну.

Соглашаясь на брак Гиффорда с Катрин, губернатор сделал молодым хороший подарок — наследство мистера Харви. Это помогло двадцатилетнему Гиффорду, получившему место суперкарго на компанейском корабле «Екатерина», закупить товары.

Через два года Гиффорд получил назначение в Аньенго — важную факторию на Малабарском побережье. Фактория находилась на территории княжества, в котором правила в то время рани Ашуре. Когда-то, почти за Двести лет до описываемых событий, здесь построили небольшой форт португальцы, через сто лет их сменили голландцы, затем здесь обосновались англичане. Первый английский агент прибыл в Аньенго в восьмидесятых годах XVII века с подарками для рани, недавно занявшей престол. Гамильтон говорит об этом так: «Прекрасный молодой английский джентльмен имел честь преподнести дары Компании ее черному высочеству. И как только королева увидела его, она в него влюбилась и на следующий день сделала ему предложение руки и сердца, но он скромно отклонил столь высокую честь, однако, для того чтобы порадовать ее высочество, остался при ее дворе на месяц или два и удовлетворил ее так хорошо, что, когда он покидал ее, она вручила ему ценные подарки».

С тех пор прошло тридцать с лишним лет. Рани, о которой пишет Гамильтон, умерла в 1700 году, успев разочароваться в англичанах. Она пыталась даже силой выгнать их из фактории, но англичане укрепились там и не отступили, несмотря на то что на стороне рани выступал голландский отряд.

В дальнейшей истории фактории нет ничего необыкновенного: смена факторов, воровство, интриги. Последний перед Гиффордом фактор настолько обострил отношения с жителями княжества, что достаточно было искры, чтобы вспыхнуло восстание. Гиффорд еще более восстановил против англичан местных торговцев, используя при расчетах с ними неправильные гири и подделывая счета. Искрой оказался визит нескольких мусульманских торговцев. Пока они сидели в тени и ожидали выхода фактора, служанка облила их помоями, а когда возмущенные купцы накинулись на нее, их связали и выбросили за ворота.

Город восстал, и фактория была осаждена. Весь 1720 год прошел в напряжении. Со стороны моря, однако, фактория не была блокирована, а так как у Гиффорда был свой корабль, он продолжал торговать в других местах, сообщая при этом Компании, что торговля замерла ввиду враждебности «туземцев».

11 апреля 1721 года Гиффорд отправился в город. По дороге он и сопровождавшие его солдаты были окружены возбужденной толпой и едва успели спрятаться в какой-то дом. На следующее утро горожане взяли дом штурмом, и англичане были перебиты. Самого Гиффорда ждала мучительная казнь: ему вырвали язык и привязали к бревну, которое пустили вниз по реке.

В предвидении дальнейших осложнений оставшиеся на фактории англичане решили эвакуировать женщин и детей. Среди них была Катрин, в двадцать семь лет в третий раз ставшая вдовой.

На этот раз, однако, она уже не та растерянная, робкая девочка, что десять лет назад. Жизнь настолько закалила ее, что смерть мужа, по крайней мере внешне, не произвела на нее впечатления. В то время как другие вдовы погибших англичан собирали свое имущество, она проникла в контору и взяла оттуда все деньги и документы фактории. Ей надоела бедность, надоело быть чьей-то собственностью; она готова, если понадобиться, драться за свое добро. Правда, ей страшно уходить в море на утлом суденышке. Она обращается к Сьювеллу, ставшему во главе фактории, с требованием, чтобы ее сопровождал в Бомбей лейтенант Питер Лапторн. Заместитель ее мужа в недоумении: как он может отправить в Бомбей одного из двух оставшихся офицеров? Да и согласится ли Питер покинуть факторию ради удовольствия сопровождать вдову фактора? К изумлению Сьювелла, Лапторн сознался, что согласен последовать за Катрин хоть на край света.

Сьювелл все же лейтенанта не отпустил. Тогда Катрин взяла с Питера клятву, что, когда все уладится, он продаст товары со склада ее мужа и перешлет ей деньги. Через несколько недель Катрин получила от Питера письмо, что на складах, по уверению нового фактора, нет ничего, принадлежащего Гиффорду, и Питер ничего не может поделать. Катрин этого опасалась. Уже не в первый раз Компания накладывала лапу на ее добро. Она выкинула из сердца не оправдавшего ее ожиданий лейтенанта и начала новый этап борьбы за богатство.

Добравшись до Калькутты, Катрин поселилась у своих родных. А в Бомбей тем временем доставили закованного в кандалы Питера Лапторна. Оказывается, он, вместо того чтобы охранять факторию, пил горькую, грабил компанейские склады и через верных людей отправлял по реке товары на базар в соседний город. Через некоторое время, впрочем, Питера освободили и отправили снова воевать — офицеры были нужны Компании.

Так прошел год. Катрин ходила по канцеляриям и требовала, чтобы ей возвратили имущество, потерянное во время восстания. Этот спектакль нужен был Катрин для маскировки. Все документы фактории и крупная сумма денег были спрятаны ею в надежном месте. Наконец комиссия, посланная на факторию, установила, что Гиффорд расхитил почти шестьсот тысяч рупий. После долгих споров Катрин вернула в казну семь тысяч рупий, но на все остальные требования ответила отказом, заявив, что Компания сама должна ей значительную сумму за товары, исчезнувшие неизвестно куда со складов фактории. Катрин чувствовала поддержку родственников, прежде всего отца, который был уже полковником. Однако покинуть Индию она могла, только рассчитавшись с Компанией. А пропуска на корабль, уходящий в Европу, Компания ей не давала, будучи уверена, что Катрин скрывает деньги, украденные ее мужем, а также казну фактории, конфискованную ею лично.

И вот в этот-то момент в калькуттской гавани появились паруса фрегатов коммодора Мэтьюза, ненавидящего Компанию и ее служащих.

Однажды, когда Мэтьюз прогуливался по набережной в окружении верных офицеров, к нему подошла облаченная в траур прекрасная незнакомка и попыталась упасть в ноги коммодору, чего тот, конечно не допустил. Незнакомка была обижена Компанией обворована, оскорблена, разорена. Ее муж погиб от рук «туземцев», а чиновники не выпускают ее в Англию и намерены уморить ее голодом.

Вечером того же дня представители Компании получили гневное письмо коммодора, в котором он, не стесняясь в выборе выражений, доводил до сведения господ торговцев, что оклеветанная ими дама находится отныне под покровительством английской короны и любой, кто посмеет поднять на нее руку, будет вынужден заглянуть в дула пушек королевских фрегатов.

В ответ на это Компания конфисковала бригантину, принадлежавшую брату Катрин — вольному купцу в Калькутте. Мэтьюз тут же объявил, что бригантина уже куплена им для нужд королевского флота и потому лучше ее оставить в покое. Тогда Компания обратилась к Мэтьюзу, умоляя его не увозить миссис Гиффорд, пока она не внесет хотя бы пятьдесят тысяч рупий в счет долга. Мэтьюз ответил, что в Бомбее, куда он отправляется вместе с госпожой Гиффорд, разберутся, кто прав, а кто виноват.

В начале 1723 года Катрин уже в Бомбее. Пираты могли спать спокойно: Мэтьюз был занят своими личными делами. Сняв в Бомбее дом, он поселился там с прекрасной Катрин, в то время как его офицеры веселились в городе, а отцы Бомбея мечтали лишь об одном — скорее бы их «защитники» покинули индийские воды.

По возвращении в Бомбей Мэтьюзу сообщили, что один из капитанов эскадры в его отсутствие помогал Компании во вспыхнувшей войне с португальцами (в которой обе стороны в основном занимались тем, что нападали на торговые суда и грабили индийские деревни). Арестовав и отослав капитана в Англию, Мэтьюз даже послал письмо вице-королю Гоа, в котором сообщал, что в этом конфликте он полностью на стороне португальцев. Вице-король на письмо Мэтьюза не ответил: португальцы были сердиты на него еще со времен неудачного похода на маратхов.

Наконец в начале 1724 года Мэтьюз, к великой радости всего Бомбея, собрался в Англию. Он разбогател за эти годы больше, чем самый удачливый пират. По пути домой он по требованию Катрин заглянул в факторию, где служил и погиб Гиффорд. Наведя на факторию пушки, Мэтьюз забрал с нее столько товаров, сколько госпожа Гиффорд сочла нужным. Катрин была благодарна коммодору, и обратный путь в Англию прошел в любви и согласии. В июле флагман Мэтьюза благополучно достиг Плимута.

Некоторое время лондонские директора Компании не обращали на Катрин никакого внимания — видимо, и без нее у них было немало дел. Но она сама, хотя и знала непреклонность Компании в денежных вопросах, написала заявление на имя директоров, в котором требовала возмещение убытков. Компания немедленно ответила встречным иском. Дело разбиралось через четыре года после возвращения Катрин в Англию, и в качестве ее агента выступал — неисповедимы пути судьбы! — Питер Лапторн. Еще через четыре года Катрин вновь судится с Компанией, требуя с нее одиннадцать тысяч фунтов стерлингов за те подарки, которые ее муж якобы преподнес индийцам. Компания, со своей стороны, требует возвращения пятидесяти тысяч рупий. Питер Лап — уже не агент Катрин — они поссорились, и от его услуг Катрин отказалась. О дальнейшей ее судьбе ничего не известно. Ясно только, что Ост-Индской компании никаких денег от Катрин получить не удалось.

Основной гнев Компании, впрочем, был направлен против Мэтьюза. Жалобы на него лавиной обрушились на Адмиралтейство и государственную канцелярию. Адмиралтейство, защищая честь мундира, потребовало свидетелей, но все свидетели были подчиненными Мэтьюза и потому не могли давать против него показаний. Купцы же могли лишь сообщить, что Мэтьюз был груб, не поддерживал Компанию, когда ей это было нужно, и использовал служебное положение для личного обогащения. Все обвинения, кроме последнего, Мэтьюзу удалось отвести. Однако частная торговля Мэтьюза была доказана со всей очевидностью, и прощать этот грех, который мог стать дурным примером для других командиров британского флота, адмиралы не намеревались. Мэтьюз был приговорен к уплате громадного штрафа в двадцать пять тысяч фунтов стерлингов и на некоторое время сошел со сцены. Но на этом его карьера не закончилась. В 1742 году он назначается посланником Англии в Турине и командующим флотом в Средиземном море, а еще через два года командует английским флотом в битве с объединенным франко-испанским флотом у Тулона. Подчиненные ему офицеры так ненавидели его, что в разгар битвы отказались выполнять его приказы. Противнику удалось ускользнуть. Два адмирала и пять капитанов, виновные в неповиновении, были уволены со службы. Заодно уволили в отставку и самого Мэтьюза.

Директора Ост-Индской компании надолго запомнили двухлетнее крейсерство Мэтьюза в Индийском океане и в течение двадцати лет отказывались от присылки в их воды военных эскадр. Лишь в 1744 году, после начала войны с Францией за владычество в Индии, они согласились на прибытие в Бомбей кораблей британского королевского флота.

Хотя Мэтьюз не выполнил своей задачи и на счету его эскадры нет ни одного потопленного или захваченного пиратского корабля, присутствие его фрегатов в Индийском океане стало одной из причин ослабления пиратства. Встреч с эскадрой пираты избегали. Пребывание Мэтьюза в океане совпало также с окончанием карьеры самых знаменитых пиратов двадцатых годов.

Большинство их отправилось обратно в Вест-Индию, а оттуда на север, к берегам Виргинии и Флориды. Английские и французские колонии в Северной Америке в это время быстро развивались, и множество кораблей с хлопком и рабами проходило в тех водах. И, как это бывало и раньше, вновь сработала система «сообщающихся сосудов». Пираты усилились у берегов Америки, следовательно, их стало меньше в Индийском океане.

Они не исчезли совсем, но с каждым годом их становилось все меньше, пока в начале сороковых годов Индийский океан не был заполнен английскими и французскими военными эскадрами. Война между европейскими державами, первая настоящая война в этом бассейне, практически положила конец пиратству.

Но еще до этого заглохли вновь, и на этот раз уже окончательно, мадагаскарские поселения. К середине двадцатых годов, как полагает французский исследователь мадагаскарского пиратства Дешан Жубер, в пиратских поселках оставалось не более двухсот человек. Примерно в это время бросил свой замок и уплыл в Индию, чтобы поступить на службу к маратхам, Плантен; покинули Мадагаскар и другие поселенцы. Посети Вудс Роджерс Мадагаскар в 1725 году, он бы решил, что за десять лет ничего не изменилось: те же одичавшие пираты, окруженные мальгашскими женами и детьми. Короткий и бурный период второго расцвета пронесся над островом, не оставив следов.

Когда корабли эскадры Мэтьюза, увозившего в Англию прекрасную Катрин, проходили мимо вновь пришедших в запустение пиратских поселков Мадагаскара, заканчивалась еще одна эпопея, связанная с мадагаскарским пиратством, — своеобразный эпилог описанных здесь событий.

Около 1712 года пиратам, тогда многочисленным и активным, пришла в голову мысль легализовать свою вольницу, встав под покровительство какой-нибудь европейской державы. Держава должна была быть достаточно сильной и воинственной и в то же время отдаленной, чтобы союз с ней пиратским интересам в Индийском океане не угрожал.

Посланец пиратского союза прибыл в Европу в 1713 году и вскоре пришел к выводу, что наилучшим покровителем может стать шведский король Карл XII — воинственный, авантюристичный и нуждавшийся в союзниках. Посланец пиратов обратился к королю через шведского посла в Ганновере, сообщив (и это было чистой правдой), что шведов среди пиратов мало и что на шведские корабли пираты не нападают (за неимением таковых в Индийском океане). Карла в то время в Швеции не было, и просьбу посланца пиратов рассмотрел шведский сенат, но никакого решения не принял.

Тем временем положение пиратов на Мадагаскаре ухудшилось: начинался новый и последний упадок их поселений. Не дождавшись ответа от шведов, они послали в Европу новое посольство, во главе которого поставили «адмирала» Каспара Моргана, однофамильца знаменитого разбойника.

На этот раз пиратскому посланцу удалось привлечь внимание Карла XII. «Адмирал» не скупился на обещания. Он предлагал устроить на Мадагаскаре фактории и передать королю громадные сокровища, якобы хранящиеся на острове.

Пираты для европейского государя были существами загадочными. Рассказы об их деяниях широко циркулировали в Европе, книги об их подвигах были нарасхват. Карл о пиратах был много наслышан, но, разумеется, реального представления о них не имел. А так как он отчаянно нуждался в деньгах и людях, то поверил даже в легенды о сокровищах.

В июне 1718 года Карл подписывает пиратам охранную грамоту, в которой Морган объявляется наместником шведской короны на Мадагаскаре. Спешно снаряжается экспедиция для организации фактории и геологических изысканий. Что касается сокровищ, то Карл обещает рассматривать их как заем и платить пиратам проценты. Морган, со своей стороны, обещает королю выделить тридцать кораблей.

И тут Карл XII погибает. Экспедиция отменяется.

Проходит несколько лет. Швеция все так же нуждается в деньгах и кораблях. Неудивительно, что договор Карла с пиратами вспоминают, и правительство Ульрики Элеоноры, занявшей шведский престол, решает возобновить отношения с пиратским островом.

В большой тайне начинается подготовка экспедиции на Мадагаскар, во главе которой становится генерал-адъютант Ульрих.

Но эскадра еще не успела выйти в море, как про изошла «утечка информации» и об экспедиции узнал Петр I.

Петр давно стремился найти пути в Индию. С этой целью он отправил через Среднюю Азию Бековича-Черкасского, но тот вместе со своим отрядом погиб в Хиве Ведя войну с Персией, Петр также имел в виду открыть путь к Индии. Он снарядил корабли Беринга, он внимательно следил за английскими и французскими путешествиями в Индийский океан.

И вдруг в 1721 году при дворе Петра появился его старый знакомый, шаутбенахт (контр-адмирал) В иль стер, который воевал со шведами против датчан, с дат чанами против шведов, бывал в России еще в 1714 году — в общем, профессиональный наемник и опытный моряк.

Петр принял Вильстера на русскую службу в чине вице-адмирала, и тот рассказал царю все, что знал о связях шведов с мадагаскарскими пиратами и о подготовке второй экспедиции к Мадагаскару Петр внимательно выслушал Вильстера, однако, казалось бы, ничего не предпринял.

Тем временем подготовка экспедиции Ульриха закончилась и его корабли, замаскированные под торговые суда, направились на юг и вскоре бросили якоря в испанском порту Кадис. Там шведская эскадра провела несколько месяцев, очевидно ожидая пиратского посланца. На борту кораблей начались ссоры между офицерами, Ульрих унять их не смог, и, так и не дождавшись пиратов, поспешил назад, в Швецию, где его отдали под суд за срыв экспедиции.

В то время как Ульрих ждал пиратов у Кадиса, в Лондоне появилось еще одно действующее лицо этой истории — швед Наркрос. О нем известно, что он поступил на русскую службу в одно время с Вильстером, но в отличие от последнего неожиданно ушел в отставку и через несколько месяцев уехал в Лондон. Русский посланник в Англии Долгорукий сообщил Петру о распространившихся в Лондоне слухах, будто Наркрос прибыл из России с тайной миссией найти флибустьеров, которые искали протекции шведского короля. Видимо, Наркрос действовал неосторожно, и в Англии стало известно об интересе Петра к Мадагаскару, что вряд ли доставило удовольствие англичанам и голландцам.

К 1723 году Петербурга достигают вести о неудаче экспедиции Ульриха. Какие-то не дошедшие до нас сведения поступают и от разведчиков в Лондоне Не исключено, что розысками следов мадагаскарских пиратов занимались помимо Наркроса и другие русские агенты.

Как только стало известно о провале экспедиции Ульриха, Петр вызывает в Петербург из Ревеля (Таллинна) Вильстера. Он приказывает ему подготовить «экстракт» — свод всех сведений о пиратах и их отношениях со шведским двором. 4 июня 1723 года Вильстер представляет требуемый документ Вряд ли столько времени заняло написание докладной — вероятно, Вильстер тоже собирал дополнительные сведения. Подготовка к экспедиции, очевидно, уже началась, хотя и в глубокой тайне. Вильстер в записке сообщает имена рекомендованных им офицеров, и Петр на полях против иностранных фамилий помечает: «Офицеров перемешать с русскими, как говорено». Значит, об экспедиции уже говорилось.

И вновь наступает пауза, теперь на несколько месяцев. Вильстер возвращается в Ревель. Очевидно, экспедиция отложена.

Вдруг 3 ноября 1 723 года начальник Ревельской эскадры Фан-Гофт получает приказ Петра срочно оснастить и вооружить для дальнего плавания два новых, только что построенных в Амстердаме фрегата: «Амстердам-Галей» и «Декронделивде».

Казалось бы, удобнее готовить экспедицию в Петербурге — на глазах царя. Но в ноябре Финский залив начинает замерзать, а загадочная срочность требует отправки эскадры незамедлительно. Поэтому, несмотря на плохую погоду, морозы и ветры, на Ревельском рейде начинается лихорадочная деятельность.

Приказ Петра отправлен в Ревель, а сведения о тайном путешествии уже мчатся в Европу Голландский посол в Петербурге доносит своему правительству, что Петр готовит корабли, которые «пойдут в Испанию, а по другим слухам, может быть, в Ост-Индию».

На корабли назначены правительственные комиссары — капитан-лейтенант Мясной и капитан-поручик Кошелев. Правда, о цели плавания не знают еще ни комиссары, ни командиры фрегатов. Лишь в Атлантическом океане Вильстср должен им о ней объявить.

Спешка такова, что Петр велит генерал-адмиралу Апраксину — одному из трех человек в государстве, посвященных в тайну, — изготовить фрегаты к плаванию за десять дней.

8 ноября начинается погрузка, 14 ноября Фан-Гофт сообщает в Адмиралтейств-коллегию, что фрегаты будут готовы через три-четыре дня. 2 декабря Апраксин приказывает погрузить на фрегаты порох и отправить их в незамерзающую бухту Рогервик, в сорока семи верстах от Ревеля, куда они и прибывают 15 декабря.

Петр хотел превратить Рогервик в главный порт России. Поэтому в те дни в бухте шло большое строительство, которым командовал полковник Маврин. Именно к нему на квартиру неожиданно явился прокурор Адмиралтейств-коллегий Козлов и привез жильца, имени которого не знал даже хозяин дома. Так адмирал Вильстер прибыл к эскадре.

Вильстер маялся у окошка квартиры, выходившей к морю, глядел, как суетятся матросы и мастеровые, готовя фрегаты, и читал инструкцию Петра. В ней говорилось о встрече с мадагаскарскими пиратами: «…объявите о себе владеющему королю, что имеете от нас к нему комиссию посольства, и верющую грамоту, при сем приложенную, ему отдайте… А потом всяким образом тщитесь, чтобы оного короля склонить к езде в Россию».

Была и вторая инструкция, касающаяся отношений с Великим Моголом и возможности заключить с индийцами торговый договор.

Наконец корабли готовы к плаванию, но лишь формально. В трюмы насыпали столько песка, что некуда было грузить припасы. Все было настолько неладно, что вышедший из «заточения» и осмотревший корабли Вильстер 22 декабря писал Петру: трудно поверить, «что морской человек оные отправлял». Вильстер понимал, что вряд ли фрегаты в таком состоянии уйдут далеко. Понимал это и Апраксин. Но перечить Петру, который торопил с отправлением так, словно от этого зависела судьба государства, никто не посмел.

В море корабли встретил шторм. «Амстердам-Галей» дал такую течь, что помпы еле успевали откачивать воду. После нескольких дней борьбы с непогодой фрегаты 8 января 1724 года в самом плачевном состоянии добрались до Ревеля.

Вильстер убедился, что фрегатам до Мадагаскара не дойти, и направил Петру донесение, в котором просил выделить другие суда. Экспедиция, подготовленная на месяц, сорвалась.

Пока суд да дело, решили килевать «Амстердам-Галей», чтобы найти и устранить течь. Из корабля выгрузили балласт, но капитан Лоренс так плохо провел эту операцию, что фрегат лег на борт и затонул. На нижних палубах погибло шестнадцать матросов.

Получив письмо Вильстера, Петр не отменяет экспедицию. Вильстер получает через Апраксина новый приказ: готовить к плаванию «Принца Евгения» или выбрать подходящий фрегат в Ревельском порту.

Суда были выбраны, но оказалось, что они не подшиты шерстью (в те времена полагали, что это — лучшая защита от моллюсков в теплых морях). На ревельских складах шерсти не оказалось, пришлось искать ее по соседним городам. Январь прошел в этих заботах.

С феврале пришел новый приказ Петра: отменить экспедицию «до другого благоприятного времени».

Вероятнее всего, Петр получил от своей разведки в Лондоне сведения о том, что пиратское царство на Мадагаскаре — блеф. Академик Тарле полагает, что переубедить Петра мог и генерал Ульрих — командир неудавшейся шведской экспедиции. Ульрих был шведом «эстляндской породы», к тому же он был очень сердит на шведское правительство. Возможно, Ульрих встречался в эти дни с Петром и рассказал ему о мадагаскарских пиратах. По крайней мере существует письмо родственника ревельского вице-губернатора, в котором тот сообщает Апраксину, что Ульрих хочет увидеться с Петром и рассказать ему все, что знает о шведской экспедиции.

Вскоре Петр умер. И хотя те же самые фрегаты, что должны были идти к Мадагаскару, в последующие годы выходили в море и доходили, с другими целями, до Испании, в Индийском океане русские мореплаватели появились лишь через полвека.

И это была не государственная экспедиция.

Два восстания

Камчатка лежала на краю России. Путь туда от Якутска занимал месяцы, а в некоторые времена года и вообще закрывался. Использовали ее в основном для того, чтобы ссылать людей, от которых надо было отделаться навсегда. По мере того как ширилось Российское государство, расширялась и география мест заточения. Лет за двести до описываемых событий краем земли были Соловецкие острова. Меньшикова уже ссылают в Березово. Середина XVIII века видит ссыльных по всей Сибири. Затем приходит очередь Камчатки.

В начале семидесятых годов XVIII века в Большерецком остроге — крепостце на Камчатке — набралось девяносто ссыльных на семьдесят человек гарнизона. Ссыльные там были разные. Старик Турчанинов был когда-то камер-лакеем Анны Иоанн овны и участвовал в заговоре 1742 года с целью возвращения на престол Иоанна Антоновича. У Турчанинова были вырваны ноздри и отрезан язык. Подпоручик Иоасаф Батурин, тоже немолодой уже человек, в 1749 году должен был со своей командой подавить бунт рабочих на фабрике Болотникова, а вместо этого решил с помощью солдат и мастеровых свергнуть Елизавету и возвести на престол ее племянника Петра. Был он за это разжалован в солдаты, но вновь дослужился до офицерского чина и вновь попытался добиться престола для Петра, опять же с помощью мастеровых. Он был уверен, что это пойдет народу на благо. Жизнь ему спасло лишь клятвенное обещание Елизаветы, данное в момент захвата ею власти, никого не казнить. Шестнадцать лет Батурин провел в тюрьме. Его «протеже» за это время уже законным порядком вступил на престол, но Батурина не освободил. Потом царствовать начала Екатерина II, и лишь в 1769 году Батурина выпустили из Шлиссельбургской крепости и отправили в Сибирь.

Были среди ссыльных и предтечи декабристов — Степанов и Панов. Первый был членом российского «парламента» — Комиссия об Уложении, созванной Екатериной, когда она пыталась убедить Европу в своих намерениях создать из России просвещенное государство. После того как Комиссию распустили за ненадобностью, Ипполит Степанов, принадлежавший к «левому крылу» оппозиции, был сослан в Сибирь.

В общем бараке — «обывательском доме» — жили несколько гвардейских офицеров — Хрущов, Панов, Гурьев, адмиралтейский лекарь Мейдер, пленный швед Винблан и, наконец, полковник Барской конфедерации Мориц Август Беневский. Этот тридцатилетный дворянин родом из Венгрии — небольшого роста, стройный, полный энергии — попал сначала в Казань, откуда бежал и добрался до Балтийского моря; затем он был сослан в Тобольск и — позднее — в Охотск. Объединяла этих людей, попавших на Камчатку за участие в заговорах и покушениях, а то и просто по злому навету, лишь полная безнадежность их положения. Все они пользовались в Большерецке относительной свободой передвижения и возможностью договариваться между собой и строить планы освобождения. Побег по суше был бессмыслен, зато оставалось море. Для того чтобы идея бегства через океан овладела ссыльными, нужно было, чтобы среди них появился человек, который сможет убедить их в реальности и даже неизбежности восстания. Беневский, прибывший в Большерецк вместе с Батуриным, Пановым и Степановым в сентябре 1770 года на небольшом галионе «Святой Петр», имевший опыт по части побегов и не желающий влачить дни на краю земли, когда за морем лежат десятки стран, являлся таким человеком.

Ночью 27 апреля 1771 года ссыльные восстали. Коменданта, который пытался убить Беневского, ранил Панов. Работные набросились на него и добили. Повстанцы захватили склады, где хранились ясак и товары, а также галион «Святой Петр». За товары расплачивались расписками Беневского, который именовал себя в них «пресветлейшей республики Польской резидент и Ея императорского величества Римского камергер, военный советник и регементарь».

Восставшие написали большое «Объявление» — политическую программу. Там говорилось: «В России начальники единое только имеют право, делать людям несчастье, а помочь бедному человеку никакого уже права не имеют… Народ российский терпит единое тиранство…». Затем они выломали из прибрежного льда «Святого Петра» — небольшое судно длиной семнадцать и шириной шесть метров — и вышли в море.

Среди отправившихся в путь семидесяти человек были не только ссыльные, но и двадцать пять рабочих купца Холодилова вместе с приказчиком Чулошниковым, которые присоединились к восставшим, а также купцы, солдаты, матросы, промышленники и даже их жены. Приключения их описаны самим Беневским, выпустившим потом полную романтических измышлений книгу мемуаров, где он не столько описывал само восстание и путешествие на захваченном судне, сколько рисовал картину, должную показать современникам собственное величие. Но есть второй, более надежный источник «Записки канцеляриста Рюмина». Этот журнал, вести который Рюмину помогали Судейкин и штурман Бочаров, попал к русскому резиденту в Париже Хотинскому и был передан им в Иностранную коллегию, а после того как с ним ознакомилась императрица, сдан в архив и опубликован только в 1822 году.

Задача Беневского была нелегкой. Сам он стремился попасть в Европу, но намерения других путешественников не были столь определенными. На галионе, буквально набитом людьми, уже через несколько дней начались разногласия. Беневский показывал своим спутникам зеленый конверт, уверяя, что в нем письмо цесаревича Павла австрийскому императору с просьбой руки его дочери. Письмо было рассчитано на тех, кто попал на Камчатку за участие в заговорах в пользу нелюбимого сына Екатерины или мог рассчитывать на его милости. В любом случае идти надо было на юг, вдоль Курил. Карт не было. У путешественников оказался лишь отчет об экспедиции в Тихом океане английского путешественника и пирата Эпсона, одного из немногих счастливцев, которому удалось захватить манильский галион. С этой книги Хрущов рисовал кроки, а Чурин и Бочаров вели корабль.

В литературе принято считать Беневского личностью сомнительной, нечистой на руку и противопоставлять его «оппозиции», существовавшей на судне. Немалую роль в создании подобного мнения сыграла книга Беневского, в которой четко вырисовываются конкистадорские черты его характера. Вряд ли, однако, он был так плох, как его иногда изображают. Против этого свидетельствует и его жизнь на Камчатке, где он вместе с Хрущовым учил русских детей арифметике и французскому языку, а камчадалов — русскому языку; и тот факт, что большая группа вполне самостоятельных и зачастую выдающихся людей признала его главенство; и судьба юноши Вани Устюжинова, любимого ученика Беневского, который разделил в будущем все его странствия и приключения. В вину Беневскому ставится продажа им «Святого Петра» в Китае, о чем речь пойдет дальше. Но ведь на галионе невозможно было продолжать плавание, Беневский же, зафрахтовав на вырученные деньги два французских корабля, доставил беглецов в Европу. Наконец, Беневский был одним из авторов программного «Объявления», посланного в Петербург, именно он поднял восстание и убедил разношерстную команду уйти в холодное море на маленьком, пригодном лишь для прибрежных плаваний, кораблике, без карт и лоций. Это было выдающееся путешествие, и заслуга в том, что оно удалось, не только штурманов, но и командира — Беневского.

Трудности в пути увеличивались тем, что не все на борту «Святого Петра» примкнули к восставшим добровольно. В первую очередь это касалось команды судна. Штурманские ученики Измайлов и Зябликов и матрос Фаронов договорились обрубить якорный канат, как только ссыльные сойдут где-нибудь на берег, и увести захваченный корабль, то есть повторить дело, которое удалось почти за сто лет до того у Никобарских островов верным Ост-Индской компании английским морякам. Но Беневский узнал об этом замысле и высадил главных заговорщиков на необитаемом острове, оставив им запас ржаной муки. Через несколько месяцев их сняло с острова промысловое судно.

Во время сильного шторма, разыгравшегося, когда корабль шел вдоль Курил, в трюме сорвались грузы и «Святой Петр» чуть не опрокинулся. Наконец добрались до острова, на котором жили японцы. Они отвели корабль ссыльных в удобную бухту, привезли воды, пшена, но на берег не пустили, хотя русские, знавшие по слухам, что японцы допускают в свою страну голландцев, пытались убедить их, что «Святой Петр» — судно голландское и идет в Нагасаки.

Хлеб испекли на другом японском острове, где их встретили радушно и даже снабдили свежими овощами. У этого острова беглецы простояли почти месяц, отдыхая от тяжелого пути.

16 августа галион встал на якорь в бухте у Тайваня.

На следующий день Панов и несколько промышленников с матросами поехали на берег за водой. Никаких неприятностей не ожидали, потому что бухту указали сами местные жители. Однако, пока набирали воду, на русских напали. Панова и двоих промышленников убили, несколько человек ранили стрелами. Беневский бушевал: нападение казалось ему верхом вероломства. Он приказал обстрелять из пушки деревню и потопить проплывавшие мимо лодки. Весьма возможно, что нападение не было случайным. Известно, что португальцы и голландцы высаживались в тех местах, убивали местных жителей и увозили рабов.

Похоронив погибших на тайваньском берегу, отправились дальше и вскоре вновь попали в шторм. Через десять дней, когда шторм утих, никто не мог сказать, где находится корабль. Неожиданно появилась лодка, в которой был китаец. Он указал путь к берегу, и вскоре «Святой Петр» бросил якорь в бухте Макао. Половина пути была завершена. За лето неприспособленное к дальним плаваниям судно прошло от Камчатки до Южного Китая.

Было жарко. Над набережной португальского города покачивались пальмы, виднелись каменные особняки, купола соборов и стены монастырей. Фидалго в роскошных камзолах выходили к берегу поглядеть на корабль; купцы спешили к капитану узнать, нет ли на борту редких товаров. Беневский сидел у губернатора, разговаривая с ним по-латыни, говорил полуправду: судно, уверял он, венгерское, поэтому языка моряков понять нельзя. На корабле Беневский приказал, чтобы, молясь, не крестились — еще не исчезла опасность погони. Многие Беневским были недовольны. Кое-кто уже раскаивался в содеянном, некоторым хотелось домой, подальше от этих пальм и теплых ливней.

Повод к раздору возник уже на берегу, когда русские разместились в большом доме, предоставленном губернатором. Беневский сообщил, что продал «Святого Петра» вместе с такелажем и пушками. Соображения у него были разумные. Первое из них состояло в том, что дальше на галионе не пойдешь: и так лишь чудом добрались до Китая. Второе соображение было следующим: беглецов ищут и, пока доберешься на «Святом Петре» до Европы, могут задержать англичане или голландцы. В ответ на это Степанов, ставший во главе недовольных, предложил Беневского с поста командира убрать; нельзя доверять человеку, который продал русский корабль. Вряд ли, однако, продажа галиона была действительной причиной вражды. Просто противоречия, которые копились за месяцы плавания, вышли наружу, когда отдалилась опасность погони.

Степанов пытался объяснить губернатору Макао, что корабль собственность русского правительства и, как таковая, не может быть продан. Вероятно, в те дни у Степанова уже созрела мысль, что еще не все потеряно и, защищая интересы российской короны, он сможет добиться прощения. Были среди беглецов и такие, как Чурин или Бочаров, которым «Святого Петра» было жалко как живую душу — он ведь честно потрудился и спас их. И вот теперь его продали. Раньше был свой корабль свой дом. Теперь они бездомные. Беневского подобные соображения не беспокоили. Сентиментальных чувств к галиону он не питал. Португальскому губернатору нужен был корабль, и губернатор согласен был за него платить. Беневскому корабль был уже не нужен.

Натолкнувшись на сопротивление, Беневский вступил в переписку с командой: сочинял прокламации и зачитывал их в общей комнате дома. В первой из них говорилось: «Если искренне любите меня и почитать будете, то вам клянусь богом, что моя искренность ежедневно доказана будет; если же, напротив, увижу, что ваши сердца затвердели и меня больше почитать не будете, то сами заключать можете, что от меня тоже ожидать надлежит». Прокламация и горячая речь Беневского оказали свое действие. С ним согласились и постановили по-прежнему считать его командиром. Только Степанов упорствовал, решив до конца охранять интересы императрицы. Беневский написал еще одну прокламацию, в которой заверял: «Я буду вам заступою и никакого оскорбления вам не будет, и ежели Бог нас в Европу принесет, то я вам обещаю, что вы довольны будете и со всем удовольствием, хотя во весь век ваш, содержаны, что, писавши рукой своей, подтверждаю».

Тогда Степанов нашел голландских агентов и через них послал жалобу китайскому императору. В ней он сообщал, что корабль захвачен обманом, что все люди на нем также обмануты, и требовал, чтобы Беневский, как вор и преступник, был схвачен.

А пока шла эта борьба, команду одолевала лихорадка и дизентерия. Климат был непривычный и вредный для северян. Умерли Турчанинов и Зябликов. Умер и человек, которому ссыльные были во многом обязаны своим спасением, штурман Чурин. Беневский тем временем договорился о плавании в Европу. Денег, полученных за пушнину и галион, было с избытком. На китайских джонках добрались до Кантона, где уже ждали зафрахтованные французские корабли. Степанов остался в Макао.

Путешествие в Европу было трудным, хотя и не сравнимым с мучениям и на борту «Святого Петра» В Индийском океане экипаж понес еще одну потерю — умер неутомимый бунтарь Иоасаф Батурин. Мучила жара. Смола кипела в пазах. Лекарю Мейдеру было немало работы, правда, однообразной — всем страждущим он пускал кровь. 16 марта 1772 года корабли пришли на Иль-де-Франс (так назывался тогда остров Маврикий) и запаслись водой. Во французских владениях Беневский чувствовал себя в безопасности; Франция в те годы была с Россией в плохих отношениях. Беневский встречался с французским губернатором, и тот рассказывал ему о Мадагаскаре. О беседах можно только догадываться. Но вряд ли губернатор обошел в своих рассказах пиратское прошлое острова, его богатства и удобное расположение на пути из Европы в Индию. Беневский впоследствии писал: «Губернатор Иль-де-Франса своими рассказами о некоторых особенностях этого огромного и прекрасного острова вызвал у меня огромное желание ближе познакомиться с ним». А Беневский был человеком дела и разговора с губернатором не забыл.

7 июля беглецы благополучно добрались до Франции и сошли на берег, где, как пишет Рюмин, «определена им была квартира и пища, и вина красного по бутылке а день».

Из семидесяти человек, отплывших с Камчатки, во Францию прибыло тридцать семь мужчин и три женщины. Большинство из тридцати недостающих умерли. Десять человек были оставлены в дороге: четверо на Курилах, Степанов — в Макао, а еще четверо на Иль-ле-Франсе в госпитале.

В этом путешествии, которое началось с восстания на Камчатке, все было первым. Это был первый известный случай русского пиратства в Тихом океане (ибо в широком смысле слова действия ссыльных, захвативших корабль и ограбивших склады, были пиратскими), первый приход русского корабля в Макао, первое пересечение русскими экватора, первый переход русских через Индийский океан и т. д.

Беневский оставил спутников в порту, а сам отправился в Париж. Там он стал популярной фигурой во французских салонах — романтическим героем, вырвавшимся из страшной Сибири. Он предлагает французскому правительству завоевать Формозу (Тайвань), выгодно расположенную у берегов Китая. Однако Формоза не стояла в планах французской экспедиции, а вот интересы в Индийском океане у Франции были значительные. Беневскому предложили попытать счастья в Индийском океане, и он согласился возглавить экспедицию для покорения Мадагаскара.

Тем временем спутники Беневского начали беспокоиться, куда исчез их командир. Деньги кончались, и пора было решать, что делать дальше. Беневский прислал письмо из Парижа: «Ребята! Ваше письмо получил. До моего приезда ваша командировка отменена есть. После всякой мне свое намерение скажет. До моего приезда живите благополучно. Я есмь ваш приятель барон де-Беневский!».

Вскоре Беневский и в самом деле вернулся к спутникам. Он сдержал свои обещания, данные в прокламациях: довез их до Франции. Теперь, уладив собственную судьбу, он вернулся к ним с новыми идеями и планами. Он звал их завоевывать Мадагаскар.

Последнее собрание беглецов было коротким. Каждый принял решение еще до приезда Беневского, так что спорить было не о чем. Двенадцать человек, в том числе одна женщина, решили не расставаться с командиром. Среди них было семеро рабочих, приказчик Чулошников, два матроса — Потолов и Андреянов (последний с женой) — и верный ученик Беневского Устюжинов.

Тем, кто захотел вернуться в Россию, Беневский выписал подорожные до Парижа. Русский резидент во Франции Хотинский уже сообщил о беглецах в Петербург. Екатерина решила во избежание излишних толков проявить милосердие. К тому же невероятность плавания и лишения, выпавшие на долю беглецов, ее растрогали. Она была в курсе всех дел, — недаром, как только журнал путешествия прибыл в Петербург, он был немедленно доставлен императрице, и она его внимательно прочла.

27 марта 1773 года семнадцать человек, решивших возвратиться на родину, пешком отправились через почти всю Францию в Париж и спустя месяц встретились там с русским резидентом. Еще несколько месяцев они прожили в Париже, ожидая бумаг из Петербурга, и 30 сентября. 1773 года шестнадцать мужчин и одна женщина, жена Рюмина, увидели форты Кронштадта. Вскоре они разъехались кто куда пожелал (желания, видимо, направлялись правительством — в центральной России никто не остался). Рюмин с женой и Судейкин отправились в Тобольск, остальные выбрали Иркутск или Охотск. Штурман Бочаров поначалу тоже уехал в Иркутск, но впоследствии вновь вышел в море и, встретившись во время плавания с участниками экспедиции Кука, рассказал им о своих приключениях.

Были среди беглецов и такие, кто не пожелал ни возвратиться в Россию, ни отправиться на завоевание Мадагаскара. Швед Винблан вернулся на родину, а Хрущов, Кузнецов и Мейдер поступили на французскую военную службу. Хрущов получил чин капитана, Кузнецов — поручика. Заметим, что Кузнецов был в отличие от остальных крестьянином, и потому можно встретить сомнения в том, мог ли он быстро овладеть французским языком. Но эта быстрота относительна, Кузнецов провел несколько месяцев на французском судне, а затем почти год прожил во Франции… Так что времени было достаточно.

Эскадра с переселенцами и войсками, на которой находились Беневский и его товарищи, отправилась на Мадагаскар 23 марта 1773 года и прибыла к северной части острова в начале февраля 1774 года. Следующие полтора года были для Беневского очень трудными. Французские колониальные власти на Иль-де-Франсе не были заинтересованы в поддержке мадагаскарской колонии, а без поддержки выдержать тяжесть климата, враждебность мальгашей и необходимость кое-как перебиваться от корабля до корабля было почти невозможно. Кроме того, Беневскому не хватало действия, приключений. Несмотря на то что Беневский все же смог завоевать доверие мальгашей (есть даже сведения, что его провозгласили королем), через два года после прибытия на Мадагаскар он бросил основанный им Луисбург, взошел на палубу английского торгового судна и был таков. Во Францию, где его могли счесть за дезертира, он решил не возвращаться и поселился в Англии. Там Беневский прожил восемь лет, написав за это время свои ставшие широко известными записки — скорее авантюрный роман, чем документальное повествование.

Что стало с русскими, которые отправились с Беневским на Мадагаскар, неизвестно. Если, что вероятнее всего, они остались на острове, то, возможно, на Мадагаскаре и сегодня живут их потомки.

В Англию с Беневским прибыл только Устюжинов, которому Беневский дал образование и который сопровождал своего кумира во всех его странствиях.

В апреле 1784 года Беневский уже в Соединенных Штатах Америки — недавно добившейся независимости, быстро богатеющей стране, торговцы которой начинают уже поглядывать по сторонам, рассчитывая принять участие в борьбе за Южные моря. И неудивительно, что Беневскому с его энергией и его прошлым удалось найти здесь сторонников. Богатый коммерческий дом в Балтиморе решает ссудить его деньгами на покорение Мадагаскара. И в начале 1785 года Беневский вновь на острове.

Имеющиеся в нашем распоряжении отрывочные сведения о последнем путешествии Беневского на Мадагаскар не позволяют судить о том, каковы были его действительные планы. Хотел ли он стать королем Мадагаскара по примеру Плантена и других пиратов? А может быть, он желал отомстить французам за те беды, которые обрушились на него, когда он правил частью острова от имени французского короля? Обо всем этом можно лишь гадать, внешняя же канва событий такова.

В январе 1785 года Беневский прибывает на Мадагаскар с небольшим отрядом, ни состав, ни численность которого неизвестны. Высаживается он где-то неподалеку от французских владений и сейчас же вступает в бой — вероятнее всего, с французами. В «Русской старине» за 1876 год об этом говорится так: «Но едва он Успел высадиться на берег со своим незначительным конвоем, как капитан корабля, напуганный стрельбой на берегу, снялся с якоря и ушел в море, оставив таким образом Беневского на произвол судьбы».

Два месяца Беневский ждал возвращения судна, на котором остались припасы и оружие. В отряде, постепенно вымирающем от болезней, вскоре осталось лишь несколько человек. И тут мы видим Беневского во главе мальгашей, которым он предложил помочь изгнать с Мадагаскара французов. Надо полагать, что этот план у Беневского был с самого начала. Он не мог рассчитывать победить французов без помощи местных жителей. Далее известно следующее: «Дикари приняли его предложение и стали охотно обучаться под его руководством разным маневрам. Первые их попытки нападения на французов увенчались успехом, но при втором нападении 23 мая 1786 года островитяне, запуганные наскоком французов с меткою стрельбой, разбежались, а Беневский, раненный пулей в грудь, умер на месте».

Так сорока пяти лет от роду погиб на Мадагаскаре пират и бунтарь.

Иван Устюжинов, которому в это время было 28 лет, по некоторым сведениям, попал к французам в плен и был отправлен на Иль-де-Франс, а оттуда в Париж. В 1789 году он уже в России, где поступает на гражданскую службу. Он прожил долго, и есть сообщения, что он оставил записки. Они пока не обнаружены, а жаль: ведь Устюжинов не расставался с Беневским пятнадцать лет и побывал во всех океанах и на всех, кроме Австралии и Антарктиды, материках.

Мемуары Беневского, вышедшие впервые в 1791 году, имели большой и несколько скандальный успех из-за склонности их автора к преувеличениям и частому пренебрежению фактами. Они выходили не раз на многих языках, попадали в Россию, но все-таки Беневский был более известен во Франции и Польше, чем в России, которая в его мемуарах описана недоброжелательно и не всегда правдиво. Он был популярен в Европе в начале прошлого века, когда был большой спрос на романтических героев. Много пишут о нем и в наши дни.

Бунт в Большерецке, захват «Святого Петра» и путешествие в океан — событие, конечно, необычайное.

Однако, несмотря на то что о Беневском написано несколько книг, поставлен балет и недавно польско-венгерский многосерийный телефильм, известностью камчатские повстанцы далеко уступают своим собратьям, морякам с «Баунти», также захватившим корабль, чтобы добиться свободы.

Камчатские ссыльные и команда английского военного корабля «Баунти» могут быть отнесены к пиратам лишь условно. Ни те ни другие в отличие, скажем, от матросов «Батавии» не намеревались никого грабить они были лишь беглецами, хотя и совершили пиратский акт: захватили корабль.

Когда Беневский поднимал мальгашей на последний бой у укреплений Луисбурга, в канцеляриях английского Адмиралтейства уже составлялись рапорты и ведомости — к плаванию готовили небольшой корабль «Баунти».

На следующий год «Баунти» был готов выполнить необычное задание Адмиралтейства: собрать в Полинезии саженцы хлебного дерева и привезти их в Америку, чтобы там высадить в британских колониях. Во всем остальном рейс не представлял ничего необыкновенного открытий от «Баунти» никто не ждал, подвигов тоже.

24 ноября 1787 года «Баунти» вышел в море. Из-за длительной штормовой погоды, препятствовавшей плаванию, корабль лишь в июле следующего года оказался в Индийском океане и, пройдя южнее Мадагаскара, взял курс на восток.

Вряд ли кто-нибудь на борту «Баунти» слышал о Беневском и его приключениях, и уж никто, конечно, не предполагал, что их кораблю уготована судьба, в чем-то похожая на судьбу «Святого Петра».

Командовал «Баунти» тридцатитрехлетний лейтенант Блай, кадровый моряк из хорошей семьи, с опытом кругосветных плаваний он сопровождал Кука в его третьем путешествии. Помимо матросов на корабле было пять мичманов семнадцатилетних юношей, ботаник, садовод, врач, штурман, штурманские помощники и плотники.

Об эпопее «Баунти» написаны сотни книг и статей, которые с разной степенью достоверности, с разными выводами и акцентами излагают и сами события, к что для многих авторов важнее их последствия, которые и в самом деле оказались куда долговечнее, чем результаты камчатского бунта.

Мне представляется, что в истории «Баунти» два главных героя, а не три, как принято считать. Эти двое — лейтенант Блай и матрос Александр Смит, ровесник командира, который впоследствии именовал себя Джоном Адамсом. Третий герой — формальный вождь восстания штурманский помощник Флетчер Кристиен, несомненно, уступает характером двум первым.

Лейтенант (впоследствии капитан и адмирал) Блай — жесткий и сухой человек, склонный пренебрежительно относиться ко всем, кого считает ниже себя, гордец, обладающий железной волей, — был обречен, как показала его жизнь, постоянно вступать в конфликты с подчиненными. Его мужество и стойкость достойны уважения, в то же время он по натуре каратель, извлекающий очевидное удовольствие из права и возможности управлять другими людьми, унижая их.

Джон Адамс во время плавания остается в тени. Он опытный матрос, к нему нет претензий ни со стороны боцмана, ни со стороны командира. Он спокоен, выдержан, и матросы признают в нем человека, имеющего право командовать ими — то моральное право, которое достигается в постоянном и тесном общении, завоевывается не сразу и не требует никаких чинов, эполет или плети.

Третий герой, Кристиен — интеллигентный молодой человек из бедной дворянской семьи, самолюбивый, образованный, добрый, порой нерешительный. Все эти качества выделяют его из числа прочих офицеров корабля как для Смита, старающегося сблизиться с ним, так и для Блая, которого все в Кристиене раздражает.

26 октября 1788 года «Баунти» бросил якорь у берегов Таити.

Остров Таити был открыт в 1606 году испанским капитаном де Киросом, затем потерян и открыт вновь за двадцать лет до прибытия «Баунти» англичанином Уоллисом. Первая же встреча англичан с островитянами закончилась боем, в котором пушки Уоллиса оказались сильнее таитянских пращей. Правда, капитан Кук, прибывший вслед за Уоллисом к острову, сделал все, чтобы конфликтов с таитянами впредь не возникало. Он подружился с одним из местных королей, и спутники Кука чувствовали себя на острове спокойно.

Таитян в то время, по подсчетам Кука, было около ста тысяч. Народ это был рослый, красивый, дружелюбный, не знавший до появления европейцев многих болезней (что впоследствии и послужило причиной их вымирания).

Сразу же по прибытии на Таити Блай почувствовал, как стремительно падает корабельная дисциплина. Свободные нравы, благодатный климат, неспешная, столь отличная от морской каторги, жизнь оказывали на команду ошеломляющее воздействие, и Блаю приходилось все чаще прибегать к плети, чтобы выбить из матросов мечты о том, как хорошо было бы остаться в этом земном раю. А времени для того, чтобы эти мечты появились и окрепли, было достаточно: найти, выкопать и пересадить в кадку тысячу саженцев — операция, требующая многих недель труда.

Опасения Б лая оправдались 5 января 1789 года. В тот день пропала шлюпка, исчезли каптенармус и два матроса. Вскоре стало известно, что беглецы скрываются на острове Тетуроа, куда Блай сейчас же направился во главе вооруженного отряда.

Матросы и девушки-таитянки, которые бежали вместе с ними, были обнаружены в одной из хижин деревни. Блай приказал окружить хижину и предупредил, что, если беглецы не сдадутся, он прикажет хижину поджечь. Матросы сдались. Их связали, доставили на корабль и после экзекуции заковали в цепи и посадили в трюм.

Если этот урок и оказал воздействие на остальных матросов, многие из которых тоже обзавелись подругами, то лишь тем, что они поняли: бегство не спасет, надо придумать иной путь. Каким должен быть этот путь, лучше других представлял Джон Адаме. Но Джон Адамс пока молчал.

3 апреля 1789 года «Баунти» покинул Таити и взял курс на восток, к Америке. Снова начались тоскливые будни. С каждым проплывающим мимо корабля и исчезающим в мареве островов Полинезии все нереальнее становилась мечта остаться в мире, где нет плетей и каторжного труда. Матросами постепенно овладевали раздражение и ощущение невозвратимой потери, атмосфера на корабле все больше напоминала котел под давлением. Достаточно было незначительного конфликта, чтобы произошел взрыв. Однако Блай не желал этого понять и вел себя по-прежнему.

Признаки взрыва наметились через несколько дней после отплытия с Таити. Блай недосчитался нескольких кокосовых орехов и обвинил Кристиена в небрежности. Кристиен вспылил, и Блай отправил его под арест в каюту. Неожиданно на сцене появился всегда молчаливый Адамс. Матрос вступился за Кристиена, сказав, что тот в пропаже орехов не виновен. Блай, разумеется, оборвал наглеца. Но авторитет Джона Адамса, посмевшего перечить самому командиру, еще более поднялся в глазах команды.

Через несколько дней остановились у острова Анамука. Среди островитян, подплывших к «Баунти», оказался некий Брэк, дезертир с какого-то европейского корабля. Он отлично прижился на острове и даже стал вождем одного из племен. Пример был очевиден и соблазнителен.

26 апреля Кристиен командовал партией, которая сошла на остров, чтобы набрать пресной воды. Островитяне напали на моряков, и Кристиену пришлось отступить. Блай вновь накинулся на штурманского помощника с бранью и обвинил его в трусости. За такие слова Кристиен должен был бы вызвать Блая на дуэль, но не имел права — Блай был командиром.

Ночью оскорбленный, мятущийся Кристиен нес вахту, обдумывая, что предпринять. Может быть, спустить шлюпку и убежать? Неожиданно рядом оказался Адамс, который словно ждал этой минуты. Он предложил Кристиену возмутить команду и захватить корабль, уверяя, что матросы поддержат его. Момент был выбран удачно, предложение Адамса попало на благодатную почву.

В ту же ночь матросы захватили офицеров, спавших в каютах, связали их, и на рассвете следующего дня «Баунти» уже не принадлежал британской короне. Теперь это был вольный корабль.

Некоторые матросы предлагали убить Блая и других офицеров или хотя бы высадить их в ветхую, протекающую шлюпку, на которой им бы никогда не добраться до земли. Но Кристиен не мог пойти на это, хотя всем было ясно, что как только Блай доберется до суши, он примет все меры, чтобы настичь бунтовщиков. Адамс не возражал — в его интересах было поддерживать авторитет Кристиена, офицера, само присутствие которого на борту давало матросам уверенность в том, что они смогут управлять кораблем.

Блай и восемнадцать человек, решивших разделить его судьбу, спустились в единственную хорошую шлюпку, им выдали провиант, воду, палаши и одежду. Вскоре «Баунти» потерял шлюпку из виду.

Тому, что сделал в последующие недели Блай, с трудом можно найти аналогии в морской истории. На переполненной открытой шлюпке, почти без еды и воды, опасаясь высаживаться на островах, моряки прошли за полтора месяца несколько тысяч миль и достигли голландских владении па Тиморе. Никто бы не остался о живых, если бы не железная воля Блая, собственноручно делившего дневные порции еды и питья, ни на секунду не упускавшего власть над кучкой изможденных людей. Сам же Блай вряд ли смог бы шесть недель обходиться почти без сна, если бы его не сжигали ненависть к бунтовщикам и стыд за оскорбление, которое нанесли ему, лейтенанту королевского флота, плебеи, выбросившие его за борт.

Когда Блай привел свою скорлупу в бухту, где стояли на якорях голландские корабли, он не разрешил своим спутникам сразу же пристать к берегу. Он приказал поднять флаг «терплю бедствие» и, лишь получив приглашение, вышел на берег, оставив остальных в шлюпке. Еле волоча ноги, он доплелся до старшего по чину и официально сообщил об обстоятельствах дела. Потом попросил разрешения его людям сойти на берег Лишь когда разрешение было получено, Блай дал сигнал высаживаться. Он в любых обстоятельствах оставался военным офицером.

Большинство матросов, оставшихся на «Баунти», хотели одного — скорее вернуться на Таити, к друзьям И любимым девушкам, к обеспеченной и неспешной жизни. Адамс и Кристиен были против. Они знали Блая и верили в то, что он может совершить невероятное — остаться живым. И тогда месть его будет беспощадной.

Победили все-таки матросы. После неудачной попытки обосноваться на острове Тубуаи «Баунти» подошел к Таити и бросил якорь в знакомой бухте. Затем потянулись желанные и, казалось бы, ничем не омраченные дни. «Баунти» стал как бы продолжением деревень. Таитяне не покидали его, а матросы совершенно забыли о дисциплине и вообще обо всем, включая грядущее возмездие. Кристиена эта анархия смущала. Он совсем уж было решил взять бот и уйти на нем по следам Блая, как Адамс, который смотрел в завтрашний день, предложил ему взять моряков, которые еще не полностью порвали с действительностью, и уйти на «Баунти» дальше, оставив здесь тех, кому эта идея не по душе.

С Адамсом и Кристпеном согласились уйти с Таити шесть матросов и мичман Юнг. Кроме того, обманом, пригласив на пир на борт корабля, моряки взяли с собой десять таитянок и восемь таитян, чтобы обосноваться навсегда на необитаемом острове. Кристиен даже знал, на каком, — он выбрал небольшой остров Питкэрн, от крытый капитаном Картеретом.

13 июня 1790 года «Баунти» бросил якорь у Питкэрна. С корабля все перенесли на берег, а остов, чтобы случайно не заметили с моря, сожгли. Таким образом, робинзоны были отрезаны от реального мира.

Возмездие между тем настигло тех, кто остался на Таити. В марте 1791 года к берегу подошел английский военный фрегат «Пандора».

Первым увидел его мичман Хейвуд, проводивший последние недели на берегу, ожидая именно этого часа. Чувство вины, тоска по дому заставляли его не думать о грядущем наказании — лишь бы вернуться домой. Впрочем, он рассчитывал на снисхождение. Ни он, ни его друг мичман Стюарт активного участия в бунте не принимали, они попросту не решились в последний момент перейти в перегруженную шлюпку Блая.

Хейвуд побежал за Стюартом, который в отличие от него не столь обрадовался прибытию фрегата. Он страстно любил свою жену — таитянку Пегги. Ему было восемнадцать лет, Пегги — чуть меньше. Все же после краткого раздумья Стюарт присоединился к Хейвуду, и они на пироге подгребли к «Пандоре».

«Пандора», которой командовал мрачный и жестокий капитан Эдвардс, уже месяц разыскивала бунтовщиков по Океании, прежде чем пришла на Таити. Как только мичманы поднялись на борт, их заковали в кандалы и бросили в трюм.

Когда через некоторое время туда же прибыл король этой части острова, вместо ожидаемого дружеского приема он получил выговор от Эдвардса за то, что скрывает бунтовщиков и врагов Англии. Король был оскорблен тем, что его гости, которые вот уж год живут здесь, обманули его. Поэтому он тут же послал своих людей С англичанами, и те в несколько дней разыскали и привезли на «Пандору» всех беглецов.

Пленников было четырнадцать. Их посадили в большую клетку ну палубе, и таитянские жены могли подходить к прутьям и смотреть на своих мужей. Пегги Стюарт, которая приплыла на «Пандору» с новорожденной девочкой, отказывалась отойти от клетки, и ее каждую ночь силой отрывали от решетки и бросали в пирогу. С рассветом она уже ждала разрешения вновь подняться на борт.

Еще три месяца «Пандора» рыскала по архипелагу в поисках «Баунти». Внезапно ночью у Большого Барьерного рифа она попала в шквал, ее бросило на рифы и в образовавшуюся пробоину хлынула вода. Парус под пробоину подвести не удалось, помпы не справлялись. К семи утра вода подступала ко второй палубе. Пришлось спускать шлюпки.

Пленники метались по клетке, умоляя расковать их и пустить к шлюпкам. Эдвардс поставил у клетки часовых и приказал стрелять, если кто-либо из бунтовщиков попытается выбраться наружу.

Уже занеся ногу над бортом, Эдвардс обернулся к бунтовщикам и сказал спокойно:

— Будьте прокляты, собаки!

Жуткие крики погибающих догоняли моряков с «Пандоры». Люди старались делать вид, что не слышат их. Вдруг боцман Мультон не выдержал. Он попросил офицера, командовавшего шлюпкой, вернуться к кораблю. И офицер вернулся. Мультон взобрался на «Пандору» и стал железным ломом разламывать клетку. Судовой оружейник крикнул ему из шлюпки, что ключи от кандалов остались в его каюте. Капитан Эдварде уже отплыл далеко от тонущего корабля и не видел того, что происходило на «Пандоре».

История как бы еще раз проигрывала тему: Блай — Адамс, жестокость — благородство.

Пока Мультон бегал за ключами, «Пандора», сравнявшись бортами с водой, начала опрокидываться. Мультон спокойно, словно на суше, расковывал одного за другим матросов. Стоя на палубе, они по очереди протягивали к нему руки. Шлюпка отошла от борта, чтобы не попасть в водоворот. Освобожденные пленники прыгали в воду и плыли к шлюпке.

Мультон не успел расковать четверых пленников и погиб с ними вместе. Среди погибших был мичман Стюарт.

Погибая, потому что уступил свою очередь одному из матросов, Стюарт не знал, что Пегги уже несколько дней как умерла от горя. Она ничего не ела и лишь плакала, сидя на берегу. Девочку взяли и воспитали родственники.

Спасшиеся с «Пандоры» повторили путешествие Блая; правда, оно было короче и в шлюпках было достаточно припасов. 15 сентября жители голландской фактории на Тиморе вновь увидели шлюпки с английского корабля.

Суд над мятежниками состоялся в сентябре 1792 года. Трех активных участников бунта повесили. Мичмана Хейвуда, приговорив к смерти, затем помиловали.

Блай продолжал службу в королевском флоте и впоследствии несколько раз отличился. В 1795 году благодаря его решительности и жестокости было подавлено восстание в английской военной эскадре, стоявшей в устье Темзы. Он был произведен в капитаны второго ранга. В 1805 году он стал губернатором Нового Южного Уэльса в Австралии и через некоторое время драконовскими мерами довел колонию до восстания. Блая посадили в тюрьму, где он просидел два года, а затем был выслан домой. После этого Блай был произведен в контр-адмиралы; в 1814 году, после победы над Наполеоном, он стал вице-адмиралом. Умер Блай в 1817 году.

Он был еще жив, хотя и не у дел, когда обнаружились следы Адамса и Кристиена. В 1814 году английские фрегаты «Бритон» и «Тангус» подошли к острову Питкэрн, который должен был быть необитаемым. Но оказалось, что часть острова распахана и недалеко от берега стоят аккуратные хижины. Несколько лодок прорвались сквозь полосу прибоя, и на борт фрегата поднялись высокие голубоглазые молодые люди. Они вежливо поздоровались с командиром и на довольно правильном английском языке спросили, не встречал ли он в Англии человека по имени Уильям Блай.

И тогда капитан фрегата понял, что через двадцать пять лет он случайно напал на след мятежников с «Баунти», которых давно считали погибшими.

— А знаете ли вы Флетчера Кристиена? — спросил капитан.

— Конечно, — ответил один из юношей. — Вот его сын Пятница-Флетчер-Октябрь Кристиен.

Оказалось, что к тому времени из десяти моряков в живых остался лишь Джон Адамс, старейшина небольшого поселка, населенного детьми моряков. Остальные погибли, причем по собственной вине.

Через некоторое время после прибытия на остров начались трения между англичанами и таитянами из-за женщин. Трагедии ревности, предательства, засады, чудесные спасения, когда любящие жены предупреждали мужей об опасности, привели к тому, что после периода «гражданских войн» в живых остались лишь Юнг и Адамс. Юнг умер в 1800 году. И Адамс решил посвятить остатки своих дней тому, чтобы учить многочисленных детей своих товарищей всему, что знал.

Шло время, дети выросли, переженились, у них появились свои дети, но беспрекословное почитание вождя острова Джона Адамса привело к созданию странной патриархальной общины, известия о которой, когда достигли Англии, произвели фурор. Идеальное общество в затерянном мире — трагическая и трогательная история! Королева Виктория через несколько лет пошлет туда пианино, туда будут приезжать гости и миссионеры, слава об острове Питкэрн разнесется по всей Европе.

С тех пор в жизни острова произошло много событий. Бывали периоды, когда население его увеличивалось настолько, что остров не мог всех прокормить и его жителей вывозили то на Таити, то на Норфольк. Но по прошествии нескольких лет потомки беглецов с «Баунти» неизменно возвращались домой. Они живут там и сейчас — странное полинезийское племя с фамилиями МакКой, Адамс, Кристиен, Юнг…

Корсар из Сен-Мало

Англо-французские войны в Индии, разразившиеся в середине XVIII века, не только привели к окончательному крушению европейского «вольного пиратства» в Индийском океане, но и возвестили о начале новой колониальной эры. Французские и английские полки сражались на равнинах Южной Индии не ради создания новых факторий и баз, а с целью прямого захвата княжеств и султанатов.

Пиратов в Индийском океане сменили корсары и приватиры. Среди них особенно выделялись французские корсары, продолжавшие традиции Жана Барта и его сподвижников по подвигам в Ла-Манше и на Атлантическом побережье в конце XVII века. Корсары подчинялись строгим законам, по которым они должны были приводить захваченный корабль в порт и продавать его там на аукционе. Им доставалась лишь часть добычи, в то время как львиную долю получали владельцы корабля и государственная казна.

Корсарство не могло существовать в мирное время. Уже миновали годы, когда в Индийском океане безраздельно господствовало право сильного. Теперь в передышках между войнами корабли конкурирующих Ост-Индских компаний смело заходили в чужие порты и бросали якоря у чужих факторий. Их не грабили — для расправы с конкурентами приходилось искать иные, более сложные, но порой не менее жестокие пути. Зато когда начиналась война, торговые корабли становились законной добычей для любого охотника, будь он военным кораблем либо специально снаряженным для такой цели корсаром.

В годы первой англо-французской войны в Индии, в середине XVIII века, корсарство было не очень развито, но в конце века корсары заставили о себе говорить.

В 1789 году во Франции началась революция. Вскоре на страну со всех сторон двинулись армии врагов. Франция оборонялась сразу на нескольких фронтах. Вновь вспыхнула война и в Индийском океане: англичане хотели воспользоваться случаем, чтобы полностью изгнать из этого района французов, в руках которых после первой войны осталось лишь несколько факторий на побережье Индии и ряд островов в центре Индийского океана. Впоследствии в войну вступила Голландия, попавшая в зависимость от Франции. В эти годы французский военный флот был значительно слабее английского, и потому так важны были для Франции действия ее корсаров.

Мир рыбаков и матросов Дюнкерка и Сен-Мало дал Франции многих корсаров. С именами Жана Барта, Жака Кассара, Труина и Сюркуфа связаны не только пиратские подвиги, но и слава французского флота. Первые трое сражались в XVII веке в Ла-Манше и Бискайском заливе. Сюркуф жил значительно позже, и, не будь революции и войны, оставаться бы ему работорговцем, может быть, пиратом средней руки. Знаменитостью его сделали чрезвычайные обстоятельства.

Робер Сюркуф происходил из богатой семьи моряков Сен-Мало. Богатство было особого рода: прадедом и тезкой нашего героя был известный корсар начала XVIII века Робер Сюркуф, воевавший у берегов Перу. С материнской стороны его близким родственником был Ла Барбине, разбогатевший в корсарских походах.

Мальчику хотели дать достойное буржуазное образование, но он был непоседлив и в 1789 году, в возрасте пятнадцати лет, записался добровольцем на корабль «Аврора», уходивший в Индийский океан. Семья должна была довольствоваться обещанием старого знакомого, капитана «Авроры» Тардиве, присмотреть за юнгой.

«Аврора» была «честным» торговым кораблем, не имевшем никакого отношения к пиратам или разбойникам. С сегодняшней точки зрения, однако, капитан Тардиве и его экипаж были преступниками самого отвратительного толка, и опыт, почерпнутый юным Сюркуфом во время этого путешествия, вряд ли можно признать полезным.

На пути к французским владениям в Индийском океане «Аврора» пристала к африканскому берегу в месте, где возвышалась приземистая, старинная португальская крепость. К кораблю подплыл на шлюпке толстый самоуверенный португалец, которого капитан Тардиве, вежливо поддерживая под руку, провел к себе в каюту. На следующий день на борт «Авроры» были доставлены шестьсот рабов, предназначенных для плантаций острова Бурбон. Роберу, который помогал загонять невольников в специально оборудованные для перевозки живого товара трюмы, капитан объя снил, как важны эти работники для плантаций французских островов. Робер запоминал: он отличался деловым складом характера и завидным самообладанием.

Неподалеку от мадагаскарского берега «Аврора» попала в шторм. Ее отнесло к западу и разбило о скалы Африки. Капитан, команда и пассажиры, ехавшие в колонии, были спасены. Рабов оставили на борту. Никто не догадался в суматохе отпереть люки трюмов.

Через несколько дней шторм утих, и моряки вернулись к разбитому кораблю. Капитан Тардиве полагал, что «Аврору» можно будет починить, но для того чтобы в этом убедиться, следовало проникнуть в трюмы и исследовать днище.

Люки открыли с трудом, потому что груда трупов, словно рой ос, была привалена к люкам снизу: люди старались пробиться к тонкой щели — единственному источнику воздуха. Взломать люки невольники не смогли: на работорговых судах они обшивались железом.

Когда все трупы были, наконец, выброшены в море, оказалось, что починить «Аврору» не удастся. Пришлось нанять арабскую фелюгу, чтобы плыть на ней дальше. Капитан был доволен Сюркуфом, который показал себя в уборке трупов с лучшей стороны. Капитан не унывал. Убытки были велики, но их всегда можно возместить — негров в Африке достаточно.

На Иль-де-Франсе Тардиве расстался с пассажирами и получил под командование другой корабль — «Реванш». Тардиве уже знал, что может положиться на Робера, и взял его к себе вторым помощником. Проплавав С Тардиве чуть больше года, Сюркуф решил бросить капитана — тот был неудачлив. Его преследовали бури, крушения, убытки. Сюркуф нанялся на другое работорговое судно и еще несколько месяцев изучал ремесло — покупал и перевозил невольников.

Сюркуфу уже семнадцать. Он два с лишним года плавает в Индийском океане. Ему надоело помогать другим богатеть, оставаясь бедным. Но кто здесь доверит корабль мальчишке? И Сюркуф возвращается во Францию. Там он обращается к родственникам и друзьям, уговаривает их купить небольшой бриг «Креол» и сделать его капитаном. И в 1792 году он вновь отправляется в Индийский океан.

Сюркуф знал, что Конвент революционной Франции отменил рабство и объявил работорговлю незаконной. Указ об этом был направлен и губернатору острова Бурбон. Но то, что было понятно членам Конвента в Париже, казалось нарушением всех естественных норм жизни плантаторам французских владений в Индийском океане. Отмена рабства грозила плантаторам разорением. Поэтому единственной реакцией на постановление Конвента было повышение цен на рабов. А губернатор, опубликовав декларацию, тут же закрыл глаза на работорговлю.

К тому времени, когда Робер Сюркуф вернулся на своем бриге, ситуация в работорговле несколько изменилась. В дело вмешались англичане. Не потому, что они были ярыми противниками рабства — в их колониях тоже использовались невольники. Но коль скоро Франция находилась с Англией в состоянии войны, англичане организовали блокаду французских владений в Индийском океане, и она оказалась куда эффективнее, чем постановление Конвента и неискренние запреты губернатора. В результате несколько кораблей, перевозивших рабов из Африки, были задержаны и конфискованы англичанами. Сюркуф, как и другие работорговцы, счел более благоразумным отсиживаться на Бурбоне, а не рисковать бригом.

Возмущенные плантаторы, однако, требовали более активных действий. Всем было известно, что силы англичан невелики и что им приходится рассредоточивать корабли по всему океану, охраняя свои коммуникации от Калькутты до мыса Доброй Надежды. Под давлением плантаторов губернатор Бурбона согласился на то, чтобы все наличные французские суда, усиленные добровольцами, совершили нападение на английский блокирующий отряд. В распоряжении французов были два военных фрегата, кроме того, удалось вооружить два больших торговых судна, на одном из которых, «Жане Барте», ушел и доброволец Робер Сюркуф. Бой окончился успешно — английская блокада была снята, и французы сами перешли в наступление.

После этого боя Сюркуф понял, что куда выгоднее, а главное, благороднее заниматься ремеслом корсара, чем возить в трюмах рабов из Африки. И он решает начать охоту за английскими торговыми судами.

Однако здесь возникли трудности. Чтобы получить патент корсара, необходимо было внести залог и найти поручителей. Это делалось для того, чтобы под видом корсаров в море не уходили мелкие разбойники, которым было все равно, на кого нападать, и которые чаще угрожали собственному, чем враждебному, судоходству.

Судя по последующим событиям, у Робера были на Реюньоне (так с 1794 года стал называться остров Бурбон) не только друзья, но и враги. Ехать же в поисках денег во Францию было невозможно: Сюркуф уже исчерпал там кредит. За месяцы, проведенные в порту, богаче он тоже не стал. И потому Сюркуф решает совершить еще несколько рейсов в Африку за рабами, чтобы заработать денег на залог.

В этом не было ничего удивительного, поскольку после снятия английской блокады работорговцы возобновили рейды в Африку и никто их за это не преследовал. Но, вероятно, Сюркуф чем-то не угодил губернатору. Не успел он выйти в море, как последовал приказ: «Креола» по возвращении немедленно задержать и капитана арестовать как работорговца и злостного нарушителя Декларации прав человека. Возможно, впрочем, что губернатор решил пожертвовать юным моряком, чтобы продемонстрировать Парижу свое служебное рвение.

Известие об ордере на свой арест Сюркуф получил от друга, придя на Мадагаскар. Иной бы отказался от покупки рабов, но Сюркуф набил трюмы невольниками и спокойно проследовал к Реюньону. Правда, он принял меры предосторожности. Верные люди должны были ждать его ночью у одной из бухт острова, куда «Креол» и приблизился. Невольников отправили на берег на шлюпках, а Сюркуф на следующий день смело вошел в порт и бросил якорь. Полиция ждала Сюркуфа. Власти действовали даже расторопнее, чем Робер ожидал. Команда не успела привести трюмы в порядок, как комиссар полиции с помощниками взошел на борт брига и, осмотрев его, предложил капитану следовать за ним в тюрьму.

Отрицать свое участие в работорговле было бы трудно. Низкие нары были снабжены ножными кандалами. Там же стояли котлы для варки риса, которым кормили рабов. Да и в трюме стоял специфический запах — след многодневного пребывания в душной тюрьме двух сотен измученных людей.

Сюркуф не стал спорить. Он лишь позволил себе пригласить комиссара и его спутников в каюту, чтобы позавтракать, ибо гостям и хозяину предстоял долгий и трудный день. Стол в каюте ломился от яств, и проголодавшийся комиссар проявил естественную человеческую слабость.

Пока Сюркуф поил гостей, его помощники, следуя инструкции, принялись за дело. Сначала один из них, сославшись на приказ комиссара, отослал на берег шлюпку, на которой полицейские прибыли на «Креол». Затем был поднят якорь и поставлены паруса. Все приказы отдавались шепотом, и многочисленная, хорошо вооруженная команда судна действовала дружно и слаженно. Потом пришлось пережить тревожные минуты, пока бриг проходил под самым бортом французского фрегата и под пушками береговых батарей, стерегущих вход в порт. Наконец «Креол» оказался в открытом море.

Когда океанская качка стала заметной, комиссар встревожился и потребовал, чтобы его выпустили на палубу. Берег был еще ясно виден, но помощи оттуда ждать не приходилось. Взбешенный комиссар забыл о щедром угощении и потребовал, чтобы его немедленно отвезли обратно в порт, иначе Сюркуфа ждут большие неприятности. Стоявшие вокруг матросы с пистолетами и мушкетами, однако, не проявляли признаков страха, растерянности или желания подчиниться приказу.

Двадцатилетний капитан вежливо ответил комиссару, что именно нежелание подвергать себя большим неприятностям заставило его решиться на небольшую морскую прогулку. Более того, теперь он намерен вернуться за новой партией рабов к африканскому берегу, где и оставит комиссара и его спутников. Ибо тем, кто так заботится о свободе негров, несомненно, будет приятно провести остаток своих дней в их обществе. А пока «Креол» идет к Африке, он в полном распоряжении гостей, которые могут пользоваться его кухней, винным погребом и прочими услугами.

До вечера бушевал комиссар, но бриг держал курс в открытое море. Сюркуф ждал темноты, чтобы незаметно повернуть обратно: в его планы визит к берегам Африки не входил. К вечеру начался шторм, и комиссару пришлось пережить неприятные часы, когда бриг кидало с волны на волну. Это сделало комиссара более сговорчивым. Он разорвал уже заготовленное обвинение Сюркуфа в работорговле и похищении должностного лица и составил акт, в котором информировал губернатора, что тщательный осмотр судна доказал полную беспочвенность обвинений гражданина Сюркуфа в работорговле. Более того, когда случайно оборвался якорный канат и «Креол» был унесен в море, комиссар провел несколько дней в компании Робера Сюркуфа и может засвидетельствовать его высокий профессиональный и моральный уровень.

Сюркуф отпустил пленников через неделю. Он стоял у берега и торговался с правительством острова, пока не получил полного прощения. Тогда он расстался с комиссаром.

Власти Реюньона выполнили соглашение: Сюркуф остался на свободе. Его лишь предупредили, что следующая попытка отправиться в Африку за рабами кончится плохо. А когда Сюркуф обратился к губернатору за разрешением на корсарство, тот отказал ему. Мальчишку можно было простить, но помогать ему губернатор не намеревался.

Сюркуф не стал спорить. Он снова вышел в море, но не на «Креоле», а на «Скромнице» — быстроходной шхуне водоизмещением менее двухсот тонн, вооруженной четырьмя шестифунтовыми пушками. Сюркуф решил все же стать корсаром, а «Креол» не был приспособлен для пиратских набегов — он был тихоходен. Решение, принятое Сюркуфом, ставило его в положение пирата. Поэтому в первые дни плавания команда «Скромницы» — тридцать человек — не была в курсе планов капитана.

Чтобы не обострять отношений с губернатором, Сюркуф подрядился взять на Сейшельских островах груз риса и черепаховых панцирей. Но поблизости дежурили два английских корабля, и пришлось уйти в море, не взяв груза. Тогда Сюркуф и объявил команде, что собирается стать корсаром. Матросы полностью поддержали капитана, и Сюркуф направился на восток, потому что в западной части океана было больше английских военных судов, встреч с которыми Сюркуф избегал.

Долгое время никого не удавалось найти — то жертва была не по зубам, то ускользала от молодого пирата. Наконец догнали и захватили без всякого сопротивления небольшой английский корабль «Пингвин», который шел с грузом тика из Бирмы в Индию. Сюркуф посадил на него призовую команду и направил трофей своим ходом на Реюньон. Этим поступком Сюркуф объявлял друзьям и недругам, что намерен оставаться в рамках закона.

Следующий трофей Сюркуфа был куда более ценным, чем первый, — голландский корабль, груженный рисом, перцем, сахаром и слитками золота. Когда Сюркуф объявил, что голландец тоже будет отправлен на Реюньон, на «Скромнице» поднялся ропот. Сюркуф, однако, сумел убедить команду в том, что чистое пиратство уже изжило себя. Рано или поздно, говорил он, они попадутся и погибнут. Зато как корсары они имеют право и на долю в добыче, и на убежище, и, наконец, на славу и уважение. Кораблю всегда нужна база и возможность распорядиться добычей. Но где можно продать восемьсот тонн риса и двести тонн перца, не возбудив подозрений? Пусть же торгует товарами французское правительство, и да здравствует республика!

Осмелев, Сюркуф взял курс на север, к устью Ганга, и 19 января 1796 года увидел там караван из трех судов. Два торговца следовали по фарватеру вслед за лоцманским бригом к Калькутте. Сюркуф поднял английский флаг и спокойно присоединился к каравану. Когда до лоцманского брига оставалось несколько метров, французы выстрелили из пушки, и лоцманы поспешили сдаться: они никак не ожидали встретить врага у самых стен Калькутты. Не составило труда захватить и остальные корабли.

Лоцманский бриг был крепким, новым судном, и Сюркуф перенес на него пушки и свой флаг. Теперь уже четыре корабля, принадлежащих Сюркуфу, ползли по океану к Реюньону. Его собственная команда не была ослаблена отделением призовых групп, потому что на каждом из захваченных кораблей нашлось несколько моряков, согласных присоединиться к корсарам, и Сюркуф взял их к себе на борт.

Переименовав лоцманский бриг в «Картье» — в честь земляка Сюркуфа, открывателя Ньюфаундленда, — капитан вновь отправился в путь и вскоре захватил большой корабль «Диана», груженный рисом. Приз был настолько велик, что Сюркуф решил не искушать судьбу и конвоировать его домой сам, тем более что он не имел вестей с Реюньона и не знал, добрались ли туда захваченные ранее корабли.

На следующий день, впрочем, Сюркуфу пришлось отказаться от своего замысла: он увидел стоявший на якоре большой корабль под английским флагом, вооруженный множеством пушек. Казалось бы, Сюркуф должен был поспешить в открытое море: на борту брига оставалось менее двадцати моряков, остальные стерегли команду «Дианы». Но корсар решил извлечь выгоду из явной невыгоды своего положения. Дело в том, что большинство команды «Дианы» составляли ласкары — индийские матросы, которые славились как отличные моряки. Сюркуф приказал немедленно перевезти часть ласкаров на «Картье» и заменил ими своих людей у парусов. Теперь его корабль управлялся пленными матросами, а все французы были готовы к бою.

Сюркуфу даже не пришлось поднимать для маскировки английский флаг. С «Тритона», как назывался английский корабль, сразу узнали калькуттский лоцманский бриг и сигналами подозвали его поближе, чтобы узнать новости. Была середина дня, большинство команды и пассажиров «Тритона» находились внизу, прячась от палящих лучей полуденного солнца. Ветер почти совсем упал. Сюркуф понял, что его смелый план удается как нельзя лучше. «Картье» подошел к самому борту «Тритона», и Сюркуф во главе девятнадцати пиратов неожиданно перепрыгнул на палубу англичанина. Первым делом пираты захлопнули люки, отрезав команду внизу, и обезоружили вахтенных. Сто пятьдесят человек попали в плен к двадцати.

Правда, в последний момент капитан и несколько офицеров из тех, кто был наверху, успели прыгнуть в шлюпку, спущенную у противоположного борта и потому незамеченную Сюркуфом. Однако шлюпка не успела отойти далеко. Огнем из пистолетов капитан и два матроса были убиты, остальные сдались.

На «Тритоне» было двадцать шесть пушек и много ценных грузов. Сюркуф был вынужден решать известную загадку о волке, козе и капусте, ибо с помощью двадцати спутников он должен был провести через половину океана три корабля с двумя сотнями пленников. Выиграл в этой ситуации капитан «Дианы». Сюркуф вызвал его к себе и предложил отпустить его за выкуп при условии, что он возьмет на борт команду и пассажиров «Тритона». Английский капитан тут же согласился на все условия и даже уступил Сюркуфу сверх договоренности часть ласкаров.

Через несколько дней показался Реюньон. На подходе к порту на обоих кораблях были подняты французские флаги: Сюркуф не хотел попасть под огонь своих же батарей. Брошен якорь. Молодой капитан приказывает спустить шлюпку, а сам внимательно смотрит, стоят ли в гавани его призы? Да, вот он узнает один корабль, другой, третий…

В тот же день Сюркуф был поставлен в известность не забывшим недавнего унижения комиссаром полиции, что по приказу губернатора Маларте все его призы конфискованы и обращены в собственность республики, так как Сюркуф не является корсаром. Правда, ему объявлены прощение и благодарность за то, что с его помощью колония избегла голода и казна значительно обогатилась. Если же Сюркуф будет жаловаться, то губернатор распорядиться арестовать его и судить как пирата.

Губернатор, видимо, рассчитывал на то, что пират смирится с потерей: Франция далеко, а большинство денег за продажу трофеев осело в карманах чиновников. Однако возмущенный Сюркуф не сдался и на первом же корабле отправился во Францию.

На его счастье, Директория весьма благожелательно рассмотрела его жалобу. Возможно, сыграли свою роль письма врагов губернатора, привезенные Сюркуфом, может быть, произвели впечатление цифры трофеев и обещания не меньших прибылей в будущем, да и сам Сюркуф мог произвести благоприятное впечатление на членов Директории, нуждавшихся в средствах и желавших развить каперство в прежних масштабах, когда подвиги Жана Барта наносили значительный ущерб врагам Франции. Осудить Сюркуфа значило испортить отношения с другими корсарами, да и с судовладельцами, которые предоставляли корсарам корабли и снаряжение.

Сюркуфу были присуждены двадцать семь тысяч ливров из стоимости проданных товаров; в соответствии с законом были награждены и другие участники рейда. Основанием для такого решения было то, что Сюркуф в свое время по всем правилам обращался с просьбой выдать ему патент на корсарство и не получил его не по своей вине.

А Сюркуф, пока шло судебное разбирательство, влюбился в Мари Блез, красавицу из зажиточной бретонской семьи, и заявил, что намерен в дальнейшем жить на берегу, чтобы не выпускать из виду прекрасных глаз своей возлюбленной. Правда, счастье его длилось не столь долго, как хотел бы молодой пират, ибо его добыча значительно уступала состоянию семьи Блезов и другие соискатели руки Мари Блез, хотя и не были столь красивы и мужественны, как корсар, превосходили его богатством. Тогда Сюркуф взял с возлюбленной слово, что она дождется его, и в июле 1798 года отправился в поход за деньгами, которые должны были удовлетворить претензии семейства Блезов.

Сюркуф покидал Нант на «Клариссе», специально построенной как корсарский корабль. «Кларисса» была сравнительно невелика, но очень быстроходна, вооружена четырнадцатью двенадцатифунтовыми пушками, и ее экипаж насчитывал сто сорок человек — испытанных моряков, рыбаков и контрабандистов. Старшим офицером был назначен младший брат Сюркуфа — Никола.

Будущий тесть приехал в Нант, осмотрел «Клариссу» и, убедившись в серьезности намерений Сюркуфа, пожелал ему доброго пути, поклявшись, что последит, чтобы невеста дождалась возвращения Робера. Комиссар Директории в Нанте торжественно вручил Сюркуфу документы, из которых явствовало, что он находится на службе республики в качестве корсара, а также набор республиканских флагов и вымпелов.

Несмотря на торжественные проводы и уверенность матросов в том, что десятки английских кораблей сдадутся, как только увидят трехцветный флаг Сюркуфа, добыча избегала корсара. Желая оправдать свою репутацию, обычно осторожный Сюркуф приказал напасть на первый же английский корабль, встреченный у берегов Африки, несмотря на то что тот был велик и хорошо вооружен. Артиллерийская дуэль продолжалась три часа, и «Клариссе» пришлось покинуть поле боя, лишившись фок-мачты. К счастью для корсаров, англичане в этом бою также потерпели значительный урон и преследовать противника не стали.

Пришлось зайти в Рио-де-Жанейро, чтобы поставить новую мачту и паруса. Там же улыбнулось счастье. У берега был захвачен небольшой бриг, на который Сюркуф перевел офицера и шестерых матросов, приказав им вернуться на трофее в Нант и поведать о начале победного шествия по морям. С офицером Сюркуф отправил и письмо возлюбленной. Письмо написал младший брат: Робер ненавидел всяческую писанину.

Губернатор Маларте был вынужден принять своего врага и признать его документы. Сюркуф мог торжествовать: губернатор был вновь унижен.

В следующем году Сюркуф крейсировал у берегов Суматры. После тяжелого боя он захватил два английских корабля, потом задержал датский корабль (под предлогом того, что на его борту были товары, принадлежавшие англичанам), без единого выстрела овладел большим португальским судном с грузом пряностей и пошел в Бенгальский залив, где за четыре года до того столь блистательно победил «Тритона». Он полагал, что англичане будут искать его восточнее, а он тем временем сможет безнаказанно действовать у самых ворот Калькутты.

Сюркуфу действительно удалось захватить здесь два судна и отправить их на Реюньон, однако через месяц после начала действий у Ганга его выследил английский фрегат «Сибилла». Началась погоня, во время которой Сюркуф приказал бросить за борт часть пушек, чтобы облегчить «Клариссу». Наступила ночь, и в темноте «Клариссе» удалось скрыться от погони.

Эпизод с «Сибиллой» показывает, что Сюркуф, упоенный успехами, стал беспечнее относиться к опасности. Когда утром выяснилось, что «Кларисса» ушла от погони, корсары сразу успокоились и, вместо того чтобы покинуть опасную зону, вернулись на старое место. И тут же, словно по волшебству, в лучах поднявшегося солнца показались паруса торгового корабля. Сюркуф приказал догнать его. Корабль поднял американский флаг. Тем хуже для него: если он идет в Калькутту, значит, торгует с англичанами. Сюркуф дал предупредительный выстрел и велел команде готовиться к абордажу. Американец послушно спустил паруса. Казалось, богатая добыча сама идет в руки.

Одного не учел Сюркуф: «Сибилла» не ушла далеко.

Предупредительный выстрел, далеко разнесшийся по гладкой поверхности океана, был истолкован ее капитаном правильно: значит, корсар не бежал, а снова вышел на охоту. «Сибилла» бросилась на выстрел, и Сюркуф, узнавший издали паруса своего врага, оставил американца и повернул в открытое море.

Но и на этот раз Сюркуф не ушел из Бенгальского залива. Встречи с «Сибиллой» произошли 29 и 30 декабря 1799 года, а уже в первый день нового года корсар совершил удивительный по дерзости набег.

В Калькутте знали о присутствии Сюркуфа, и потому, когда английский корабль «Джейн» вышел в море, направляясь в Бомбей, он не решился идти в одиночку, а подождал, пока к нему присоединятся два больших корабля, следовавших тем же курсом. В устье Ганга тревогу англичан усилил американский корабль, капитан которого рассказал, как чудом спасся от французского корсара.

Так и шли все вместе. Днем встретили «Сибиллу», которая продолжала поиски Сюркуфа. Ночь прошла спокойно. На рассвете капитан «Джейн» увидел, что его корабль отстал миль на пять от двух других кораблей, но это его не очень беспокоило, потому что в случае опасности те всегда могли вернуться. И тут показался незнакомый парус. Неизвестный корабль приблизился весьма осторожно. Это была «Кларисса». Поняв, что перед ним торговцы, Сюркуф направился к отставшей «Джейн», капитан которой тут же приказал палить из пушки, чтобы привлечь внимание остальных судов. Но те, хотя и слышали выстрелы, предпочли продолжать путь. «Джейн» была оставлена на произвол судьбы. На ней была всего одна шестифунтовая пушка. Неравный бой продолжался до тех пор, пока на «Джейн» оставались ядра. Последний выстрел сделали, зарядив пушку мушкетными пулями.

Налетел неожиданный шквал, и большие английские корабли, все еще продолжавшие делать вид, что ничего не случилось, вынуждены были убрать часть парусов. Капитан «Джейн» приказал парусов не убирать. Казалось, «Джейн» вот-вот догонит трусливых спутников, но Сюркуф тоже не сбавлял хода и вскоре настиг и захватил «Джейн».

Сюркуф был горд этим боем: ведь он вел его на глазах больших английских кораблей и каждую минуту могла появиться «Сибилла» или какой-нибудь другой английский фрегат. Капитану «Джейн» Сюркуф великодушно вернул шпагу — тот сражался до последней возможности. Потом спросил: а что это за корабли на горизонте? Почему не пришли на помощь? Англичанин ответил, что это его соотечественники. Сюркуф сказал: «Если бы они попались мне в руки, я повесил бы их за предательство».

Вместе с «Джейн» и захваченным ранее кораблем, который дрейфовал в открытом море, ожидая корсара, Сюркуф пошел к Реюньону. «Кларисса» была сильно потрепана боями и непогодой, но тем не менее, когда на обратном пути встретились два американских корабля, Сюркуф предложил им сдаться. Один из американцев спустил флаг, другой после короткой перестрелки сумел уйти.

Сдав призы, Сюркуф поспешил в море. На этот раз ему пришлось оставить в порту «Клариссу» — ее ремонт требовал времени. Судовладельцы наперебой предлагали свои корабли удачливому корсару, и Сюркуф тут же вышел в море на «Уверенности», причем помимо команды из ста человек губернатор по собственной инициативе выделил ему двадцать пять солдат — лучших стрелков острова.

В это время отделился от Сюркуфа его младший брат. Он тоже решил попытать счастья и приобрел небольшой корабль для самостоятельного плавания.

Счастье не сопутствовало Никола Сюркуфу, который, захватив всего один корабль, в ноябре 1800 года был побежден в бою английским фрегатом и попал в плен к англичанам. Захватили англичане и «Клариссу», которая во второй половине года вышла в плавание под командованием другого корсара.

Робер же ушел на Иль-де-Франс, где переоборудовал свое новое судно, чтобы можно было не опасаться английских фрегатов, и провел учения команды. Бенгальский залив патрулировали англичане, у Суматры дежурил американский фрегат «Эссекс» — возможности корсаров в Индийском океане с каждым днем сокращались. Поразмыслив, Робер отправился к цейлонским берегам. В первые же дни удалось захватить несколько английских судов, груженных пряностями и другими товарами. Трофеи были столь велики, что Сюркуф обратился к запрещенному методу: вместо того чтобы отводить призы во французские владения, он брал с них выкуп. Но даже при том, что несколько кораблей было отпущено, команда Сюркуфа уже через неделю уменьшилась почти вдвое. С этой командой удалось захватить большой, переделанный из военного фрегата и соответственно вооруженный английский корабль «Кент». В английских газетах помещались ужасные рассказы о зверствах Сюркуфа, но они были в основном домыслами газетчиков, не желавших примириться с безнаказанностью французского корсара.

Теперь можно было возвращаться домой и просить руки прекрасной Мари Блез. Распродав товары и получив свою долю, Сюркуф повел «Уверенность» к берегам Франции.

Свадьба Мари Блез с корсаром, капитал которого составлял два миллиона франков, состоялась в Сен-Мало. К этому торжеству гражданин Робер Сюркуф получил подарок от правительства Франции — патент на офицерский чин. Нельзя сказать, чтобы эта честь порадовала Сюркуфа, но его родственники были довольны, потому что уже двести лет высшим признанием заслуг корсара во Франции считалось внесение его в списки офицеров флота. Правда, в то время наступил мир с Англией и услуги Сюркуфа Франции не требовались. Однако мир был недолгим. Снова началась война, и Сюркуф был вызван в Париж, где стал одним из первых кавалеров ордена Почетного легиона. При личной встрече с Наполеоном Сюркуф получил предложение принять под свою команду небольшую эскадру быстроходных судов для охоты за торговыми судами англичан в Индийском океане. Предложение было лестным, но корсар отказался. Дело в том, что командовать всем французским флотом в Индийском океане был назначен адмирал Линуа, а Сюркуф был о нем низкого мнения. Наполеон не стал настаивать, тем более что Сюркуф обещал на свой счет вооружить несколько каперских судов и отправить их в море. Одним из кораблей командовал младший брат, которого удалось выручить из английского плена во время краткого мира.

Так Сюркуф остался во Франции и лишь стриг купоны с прибылей своих пяти кораблей. Но в 1806 году пришло известие о поражении адмирала Линуа и взятии его в плен англичанами. Как только Сюркуф узнал, что этот близкий друг губернатора Маларте потерпел поражение, он тут же вышел в море на специально оборудованном корабле водоизмещением четыреста тонн. Теперь, когда он был предоставлен самому себе, Сюркуф решил еще раз попытать счастья. На пути вокруг Африки Сюркуф, придававший большое значение подготовке экипажа, по нескольку часов в день учил моряков стрелять из пистолетов и драться на шпагах. Он даже не пожалел денег на то, чтобы нанять специальных инструкторов, понимая, что в корсарском ремесле главное — уметь брать корабли на абордаж.

Прибытие Сюркуфа в Индийский океан было встречено французами с энтузиазмом. К этому времени английская блокада практически прервала все связи с Европой, и французским владениям в Индийском океане угрожал голод. От Сюркуфа ждали, что он в одиночку прорвет блокаду и обеспечит острова продовольствием. И он постарался оправдать ожидания соотечественников. Уже само его имя было залогом успеха. Английские торговцы готовы были сдаться Сюркуфу без боя, да и военные фрегаты предпочитали в одиночку не встречаться с ним.

За три осенних месяца 1806 года Сюркуф захватил и привел на острова четырнадцать английских кораблей с рисом. Опасность голода была устранена, а Сюркуф получил свою долю от продажи кораблей, которая увеличила его состояние еще на несколько сот тысяч франков. Размер потерь англичан отражен в докладной записке калькуттских торговцев английскому Адмиралтейству от 10 декабря 1807 года, в которой утверждается, что страховые компании были вынуждены уплатить собственникам английских кораблей, пострадавших от действий корсаров, почти триста тысяч фунтов стерлингов.

Но и англичане не теряли времени даром. Французские корсары, ободренные примером Сюркуфа, потеряли осторожность и вскоре один за другим стали жертвами английских военных эскадр. Кроме того, были потоплены либо взяты в плен почти все французские военные корабли, которые охраняли коммуникации или сами охотились за английскими торговцами. Военные силы французов уменьшились настолько, что губернатор приказал офицеру французского флота Сюркуфу передать свой корабль правительству в качестве военного фрегата. После этого, не в силах отказаться от мести старому врагу, он назначил Сюркуфа командиром изношенного линейного корабля «Карл».

Фрегат Сюркуфа ушел в корсарский рейд под командованием старого спутника и помощника Сюркуфа — Потье, а сам он скрепя сердце был вынужден перейти на «Карла». Формально трудно было жаловаться: мало кто из корсаров мог похвастаться тем, что в тридцатилетнем возрасте стал командиром линейного корабля. Унизительным было не назначение, а задание, которое получил Сюркуф.

Дело в том, что Потье нагнал у берегов Индии и после тяжелого боя захватил громадный португальский корабль «Зачатие святого Антония» водоизмещением тысяча пятьсот тонн с командой, превышавшей пятьсот человек. Сюркуфу было приказано отвезти пленных во Францию. Такое задание в момент, когда каждый французский моряк был нужен на месте, можно объяснить лишь ненавистью губернатора к счастливому корсару. Команда линейного корабля «Карл» была сбродом, списанным с других кораблей, причем чуть ли не половину ее составляли португальцы, которые в свое время попали в плен и согласились служить Франции. Сюркуф пытался убедить губернатора, что с такой командой и таким числом пленных на борту корабль скорее всего кончит свой путь в Лиссабоне уже в качестве португальского судна, а сам Сюркуф и его офицеры будут выброшены за борт. Губернатор отказался слушать Сюркуфа. Он не имел ничего против такого конца корсара.

Тогда Сюркуф принял вызов. 21 ноября 1807 года он вышел в море в сопровождении лоцманского судна. Как только корабль покинул бухту, Сюркуф приказал лоцманскому судну подойти к «Карлу» и, угрожая утопить его, передал на борт маленького корабля большинство португальцев. Теперь опасность бунта уменьшилась.

Путешествие во Францию заняло больше года. Несколько раз Сюркуфу лишь чудом удавалось ускользнуть от англичан. К глубокому разочарованию губернатора, весенняя почта 1809 года принесла сообщение о том, что линейный корабль «Карл» под командованием Робера Сюркуфа благополучно прибыл во Францию.

С тех пор Сюркуф уже не выходил на корсарский промысел. Это не значит, что он полностью порвал со старым ремеслом. Он снаряжал за свой счет корсаров, подбирал команды, и считается, что девятнадцать его кораблей одновременно уходили в пиратские рейды. А когда в 1814 году был заключен мир, Сюркуф присягнул на верность новому королю и, сняв с кораблей пушки, превратил их в торговые суда. Несколько самых крупных из них, переоборудовав, он послал к Мадагаскару для торговли неграми. Декларация прав человека после реставрации была благополучно забыта, а рабы для сахарных плантаций требовались, как и прежде.

Сюркуф умер в 1827 году в окружении детей и родственников, будучи одним из самых богатых и солидных судовладельцев Франции. Он начал как работорговец и кончил как работорговец. Но об этом обрамлении его корсарской карьеры, выдвинувшей его в один ряд с такими знаменитыми пиратами, как Морган, Дрейк, Эвери и Жан Барт, часто забывают историки. И если Жан Барт был, безусловно, патриотом Франции, то Сюркуфа интересовали лишь деньги. И он их заработал много. Куда больше, чем те пираты, которые, как гласят легенды, закапывали сундуки с золотом на необитаемых островах.

Эра вольных пиратов и корсаров, как мы уже отметили, продолжалась в Индийском океане всего несколько десятилетий. К середине XVIII века активность морских разбойников сходит на нет, и лишь наполеоновские войны вновь на короткое время вызывают пиратство к жизни.

В тропиках кусты и деревья растут быстро. За считанные годы покрылись молодой порослью руины свободного города Миссона и пиратских замков Мадагаскара. Прошло время, и сгладилась память о морских сражениях, абордажах, многодневных погонях. Но еще быстрее имена Кидда и Эвери стали достоянием легенд. Знаменитым пиратам приписывались подвиги, которых они не совершали, и клады на коралловых островах, которых они не зарывали. Не успели сгнить остовы налетевших на рифы пиратских кораблей, как первые кладоискатели, тщательно пряча истертые на сгибах карты, купленные по случаю в тавернах Кейптауна или Ливерпуля, стали высаживаться на берегах пустынных лагун и, отсчитав положенные двадцать шагов от кокосовой пальмы, вгрызаться лопатами и кирками в слежавшийся песок. Наступил трезвый и деловитый XIX век, однако именно в нем даже самым трезвым и деловитым из пиратов в этих качествах отказывали.

Мир Индийского океана превратился в колониальный бассейн, хозяевами в котором стали европейцы. Вольные пираты исчезли, им в этом мире делать было нечего. Их место заняли иные люди, дети нового века.