Пираты с озера Меларен

Глава десятая Конская ярмарка

Силас почувствовал, как у него сильно заколотилось сердце. Сейчас наконец будут торговать вороного, сейчас он снова увидит его. Мальчику казалось, что как только вороного выведут из этой проклятой конюшни, все каким-то образом разрешится. Он был уверен, что снова будет сидеть у коня на спине, но пока Эммануель ходит тут с ключом за пазухой, сделать ничего нельзя.

У сидевшего рядом с Силасом пастуха был такой вид, будто он обдумывает что-то очень серьезное. Они не разговаривали, хотя сидели близко друг от друга, даже шептаться боялись. Ведь любой шум мог выдать, где они прячутся, а ни Силас, ни Хромой Годик не хотели, чтобы их заметили сейчас, когда начнется самое главное. Кроме того, они ведь слыхали, что за Силаса было обещано заплатить столько же, сколько за лошадь, и если крестьянам удалось бы поймать его, они бы спросили с Филлипа вдвое дороже.

Эммануель направился к конюшне, и народ замер, ожидая, когда он появится с лошадью, предчувствуя, что произойдет что-то особенное. Услыхав стук танцующих копыт и увидев коня, Силас наклонился вперед, ликуя от радости, и Хромой Годик предостерегающе потряс головой.

Норовистого коня так долго держали в темноте, что сейчас от яркого солнца он совсем ошалел, и Эммануель с трудом удерживал его за поводья. Зрители восторженно ахнули, даже те, кто видел этого коня раньше, а Филлип сложил губы трубочкой и одобрительно свистнул.

Однако никто не сказал ни слова, пока Эммануель, петляя, выводил коня со двора на улицу. Позади них зияла черная пасть открытой двери конюшни. Силас пристально смотрел на торговца, главного покупателя, и по его растерянному, смущенному виду понял, что такого коня ему еще покупать не доводилось.

«Да он и подойти-то к нему не решится», — злорадно подумал Силас, глядя на испуганное лицо торговца.

Но если торговец оробел от грозного вида коня, то Бартолин просто взбесился, увидев свою утраченную собственность.

Он грозил тесной толпе кулаками, сыпал проклятия и умолял без промедления отдать ему коня. Но никто не обращал внимания на его крики и угрозы, все глядели на коня, разве что кроме охотника на нутрий, с которым Бартолин не желал разговаривать.

— Что ты так развопился? — спросил охотник, с презрением глядя на барышника.

— Так конь-то ведь мой, вы не смеете, не смеете продавать его, это мой конь.

— Докажи, — подзадоривал его охотник.

— Да ведь я же признал его, что же вы думаете, я не признаю свою собственную скотину? — взвыл Бартолин.

— А тебе охота его иметь?

— Еще бы! — барышник усердно закивал головой.

— Тогда тебе придется его купить, — сказал Арон.

— Так ведь он же м о й, я уже один раз платил за него, — стонал Бартолин.

— Тогда покажи нам, чего стоит этот конь, купи его еще раз. Доброе дело даром не проходит, сам знаешь.

Охотник огляделся, ища места, куда бы поставить свою огромную кастрюлю.

— Так ведь его у меня украли, — протестовал барышник.

— А ты докажи, каждый может сказать, что конь его. И я тоже могу это сказать, чего проще!

Он быстрым шагом подошел к дому Юанны и поставил кастрюлю у двери.

— Надеюсь, ты не против, если я ее здесь поставлю? — спросил он у Бартолина, который следовал за ним по пятам. Казалось, ему пришла в голову отличная идея.

— Послушай-ка, что я тебе скажу, — таинственно прошептал он.

— Ну?

Бартолин склонил голову к плечу долговязого охотника.

— Если ты поможешь мне получить обратно коня, можешь оставить себе вдову Юанну.

Охотник мрачно усмехнулся.

— Она и без того мне достанется, мы с ней уже договорились однажды, ты ей и даром не нужен.

Охотник произнес эти слова презрительно, безжалостно, и барышник смущенно опустил голову.

— Если тебе так уж приспичило заполучить этого коня, плати денежки, — добавил Арон. — Конь продается.

— Да вы просто разбойники, — зашипел разъяренный барышник. — Ведь конь-то мой.

— Ну, назначайте цену, — заорал Эммануель через головы собравшихся. — Мы начинаем торг.

К своему огорчению, Силас увидел, что вороного не подвели к самому дереву, как он надеялся. Эммануель держал коня почти посредине улицы, чтобы его было видно со всех сторон. А Силас надеялся, что ему в какой-то момент удастся вскочить коню на спину и ускакать, когда все растеряются.

— Ну? — воскликнул Арон, подбадривая народ.

Бартолин мрачно насупился и молчал.

— Сотня серебром! — весело воскликнул охотник. Стоявшие вокруг засмеялись, а Бартолин покраснел еще сильнее, цена была названа ничтожная. С минуту все молчали.

— Если никто больше не дает, то я покупаю коня за сотню серебром, — громко сказал охотник.

— Две сотни, — засмеялся Филлип.

— Никак вы спятили, конь стоит куда больше, — крикнул Эммануель.

— Ясное дело, — согласился Арон, — но если дороже не дают, можно купить и за эту цену.

— Двести десять, — рявкнул торговец с кислой миной.

— Гляди веселей, — крикнул ему Арон, — это лучший конь во всей округе.

— Да он мой, — закричал Бартолин, — верните мне его!

— Триста, — сказал охотник и захохотал.

— Помолчи! — оборвал его Эммануель, — тебе я его не продам.

— В самом деле?

Видно, охотника забавлял этот спор.

— Это ты за такую цену не хочешь мне его отдавать, — добавил он.

— Триста десять, — сказал торговец.

— Триста одиннадцать, — сказал Филлип точно таким же тоном, и все поняли, что он дурачится. Торговцу не позволяли самому назначить цену за покупку. Это ему не подходило, он был явно недоволен тем, что торг принял такой оборот.

— А что же ты? — обратился Эммануель к Бартолину, — тебе так хотелось заполучить этого коня.

— Не могу ли я обменять его на другого коня? — спросил Бартолин.

— Только не на одного, — весело сказал охотник, — а на нескольких.

— Предлагается упряжка добрых рабочих лошадей, — согласился Эммануель.

— Ими никого не удивишь, — сказал Филлип, — я даю за этого четыреста.

— Пятьсот, — пропел охотник.

Эммануель беспокойно покосился на него.

— У тебя и денег-то нет, — сказал он.

— Найдутся.

— Не порти нам дело, — пригрозил Эммануель.

— Да я только поднимаю цену, — успокоил его весело охотник.

— Пятьсот десять, — пробормотал торговец.

— Плюс две, — сказал Филлип.

— Три лошади, — крикнул Бартолин.

— Три лошади за пятьсот две монеты серебром! — громко выкликнул Эммануель.

— Шестьсот! — завопил охотник.

— Заткнись, — испугался Эммануель, — не тебе покупать коня.

— Разве?

— И что тебе только надо?

— Деньги на налоги и платежи, чего же еще.

— И что бы ты стал делать с конем, если бы купил его?

— Содрал бы с него шкуру.

У Силаса перехватило дыхание.

— Содрать шкуру? — спросил крестьянин, думая, что ослышался.

— Больно хороша у него шкура, — сказал охотник так, будто вполне резонно было заколоть такое животное ради шкуры.

— В своем ли ты уме? А как же мы?

— Ничего, до сих пор как-то обходились, хотя вечно ноете, — утешил его охотник.

— Шестьсот пятьдесят, — выдавил торговец с такой натугой, словно ему пришлось оторвать лошадь от земли.

— Семьсот, — выпалил охотник.

— Восемьсот, — поторопился выкрикнуть Филлип.

— Вот видишь, это помогает, — торжествовал Арон, обращаясь к Эммануелю.

Торговец прямо-таки корчился от напряжения.

— Восемьсот двадцать пять, — пробормотал он еле слышно.

Охотник опять повысил цену и резко повернулся, показав пальцем на Бартолина:

— А что скажешь ты? Что же ты молчишь?

— Так ведь это мой конь, — застонал этот здоровенный человек.

— Понятно. Этого одра ты упустить ни за что не хочешь. Сколько лошадей из своей конюшни ты готов отдать за него?

— Я уже говорил — три.

— Так ведь цена коня поднялась.

— Ну я тебе это припомню, дьявольское отродье, — прошипел Бартолин.

— Четыре? — невозмутимо спросил Арон, подняв одну бровь.

— Три, я сказал.

— Стало быть, ты сам не знаешь, сколько стоит твоя лошадь. Покажи ее настоящую цену.

— Восемьсот пятьдесят, — проревел Бартолин с такой болью, словно отрывал собственную руку.

Охотник рванул себя за волосы, изображая полное отчаяние:

— Вот видишь, чего стоит твой конь? — взвыл он. — Ну, а ты что скажешь?

Он повернулся к торговцу.

— Что же ты мешкаешь? А я-то, человек бедный, думал, увидев этого коня, что вы двое всерьез можете оценить его…

— Девятьсот, — сухо сказал Филлип.

— Наконец-то я слышу что-то разумное. Так конь продан?

— Нет! — вырвалось из глотки торговца.

Охотник вопросительно поглядел на него.

— Тысяча.

Арон бросил на Бартолина насмешливый взгляд:

— Неужто ты уступишь свою лучшую лошадь за такую жалкую цену?

Барышник переводил взгляд налитых кровью глаз с Арона на торговца и потрясал кулаками.

— Сколько ты дашь, чтобы торговец отступился? — спросил охотник предательски ласково.

— Тысячу десять, — хрипло сказал Бартолин.

— Вы слышите, — воскликнул Арон, указывая на барышника, — этот человек согласен отдать тысячу десять крон серебром за лошадь, которую он однажды уже купил. Стыдно вам не предложить за нее вдвое больше.

— Тысяча двадцать пять, — сказал Филлип.

— Это просто насмешка над конем! — сердито рявкнул охотник.

— Тысяча тридцать, — сказал торговец.

— А что скажешь ты? — обратился Арон к Бартолину.

— Я не могу опустошить свою конюшню, чтобы потрафить тебе, — отрезал Бартолин.

— Можешь, помяни мое слово.

— Заткнись, — проревел барышник. — Все это жульничество, отдайте, моего коня.

— Теперь это конь торговца или еще нет?

Бартолин молчал. А охотник внимательно оглядел собравшихся.

— Что ты дашь мне за то, что я больше не буду повышать цену? — спросил он Эммануеля.

Крестьянин возмущенно вцепился крепче в уздечку.

— Видать, ты не в своем уме, у тебя и денег-то нет, ничего у тебя нет.

— Ну и что из того?

— Стало быть, ты не можешь…

— А вот могу…

— Так ведь…

— Что ты дашь мне за это?

— А сколько ты хочешь? Сам-то ты сколько просишь?

— Те тридцать, что сверх тысячи, — ответил без колебания охотник.

— А не жирно ли будет?

— Я бы мог получить и сотню, которую первым предложил, — задумчиво сказал охотник.

— Ну ладно, получишь тридцать.

— Меньше уж никак нельзя, — подтвердил Арон.

Эммануель глубоко вздохнул.

— Я покуда подержу коня, а вы с торговцем ударьте по рукам да получи свои деньги, — услужливо предложил охотник и бесцеремонно протиснулся между жеребцом и Эммануелем. Тот с неохотой отошел к стене, чтобы закончить сделку, но ясно было видно, как ему не хотелось расставаться с вороным.

— Теперь я. не отдам его, покуда не получу свою долю, — с насмешкой крикнул охотник вслед Эммануелю, но тот не обернулся.

Сидевший на дереве Силас обрадовался его словам. Охотник похлопал вороного по шее и попросил стоявших рядом посторониться.

— Мне думается, надо отвести его в тень, — сказал он и отвел коня под дерево.

Силас почувствовал, как мышцы у него под кожей напряглись, он изловчился и занял удобное положение почти на конце толстой ветки. Из слов охотника он понял, что наступил решающий момент.

— Только сначала я получу свои деньги, — сказал Арон, ласково поглаживая морду коня.

Силас и Хромой Годик поглядели друг на друга, пастух снял кожаную флягу с нароста на дереве и взвесил ее на руке. Она была тяжелая, точно деревянная, еще не совсем пустая.

Эммануель отошел от стены назад к лошади, держа в высоко поднятой руке серо-коричневый кожаный мешочек, чтобы все его видели.

— Теперь лошадь моя, — сказал торговец и потянулся, чтобы взять уздечку.

— Погоди-ка немного, пока я получу свое, — возразил охотник, отодвигая его локтем, и подставил Эммануелю ладонь, большую и глубокую, как блюдце.

Крестьянин сунул руку в мешочек и стал, торопливо отсчитывая монеты с жадным и подозрительным видом, выкладывать их на руку охотника. Звук ударявшихся друг о друга монет взволновал любопытных зрителей, они стали толкаться и протискиваться вперед, особенно напирали задние, кому совсем ничего не было видно.

— Считай вслух, — потребовал охотник, — чтобы после никто не говорил, что я взял лишнее.

— И чтобы ты не говорил, что тебе недодали, — согласился Эммануель и стал считать вслух так, чтобы все слышали, — … семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

Вплотную рядом с крестьянином, почти наклонившись над его плечом, стоял Бартолин, лоб у него буквально распухал с каждой монетой, ложившейся на ладонь охотника. Силасу было хорошо видно, как вздувались жилы под топорщившимися, почти стоявшими дыбом волосами барышника. Точно такой вид был у него, когда Силас скакал по кругу на его диком жеребце, без сомнения, в этом человеке клокотал справедливый гнев. В душе он был совершенно уверен, что конь принадлежал ему, ему одному.

«Но это вовсе не так, — думал Силас. — Бартолин проиграл спор, хотя и не хочет это признать. Все равно конь мой, я его выиграл».

— …двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, — считал Эммануель медленно и обстоятельно. Силас прикидывал расстояние от него до лошади.

— …тридцать.

Охотник зажал монеты в руке. Этого уже Бартолин не смог вынести. С ревом рванулся он вперед и, протянул руку через плечо Эммануеля, чтобы выбить деньги из руки охотника, порушить всю сделку.

— Это не по правилам, не по правилам, — кричал он, в то время как четыре руки пытались удержать его.

Тут Силас медленно скользнул на нижнюю ветку и, воспользовавшись этой суматохой, прыгнул вниз и благополучно приземлился на спину лошади.

Почувствовав тяжелый предмет, вдруг упавший ему на спину, вороной вздрогнул и высоко подпрыгнул на прямых, упругих ногах, так что сгрудившиеся вокруг люди в страхе подались назад. При виде Силаса, которого они сами посадили в старый рассохшийся челнок Пепе, их словно хватил паралич, и они потеряли дорогие секунды, не веря своим глазам и не понимая, в самом деле это он или их постигло наказание господне.

Но тут же опомнившись, они бросились к лошади, явно собираясь стащить его на землю. Силас поднял вороного на дыбы, обороняясь от них. Дело касалось его жизни и свободы, и его ничто не остановило бы, даже если бы у многих в этой толпе оказались сломаны руки и отдавлены ноги.