Писарев

III. Лихой барабанщик

1861 год. Записи в дневнике Никитенко гласят, что правительства больше «не уважают и не боятся». С пренебрежением отброшен закон и порядок. Россия вслух обсуждает «Положение». Определенные «Положением» льготы дворянам большинством из них были правильно поняты, «как зародыш, из которого могут развиться более обширные права дворянства… если они сумеют воспользоваться этим». Народ же не дождался ни земли, ни облегчения своей участи. И вот снова бунтуют крестьяне, недовольные разорительными условиями реформы, снова возмущаются помещики, раздраженные неповиновением крестьян. Обстановка накалялась. Все говорило о неизбежности грозных событий. Господствующий класс ежечасно ожидал, по словам Никитенко, всеобщего бунта, «новой пугачевщины». В связи с этим печать была поставлена под строгий правительственный надзор.

Водоворот событий захватил Писарева. Он теперь уже не мыслил своей деятельности в отрыве от жизни, которая доставила ему массу самых разнообразных сюжетов на общественные темы. И, несмотря на все строгости цензуры, он находил способы выразить свое отношение к происходящему. Чтобы высказать назревшие мысли по тем или иным общественным проблемам, он обращался то к современным международным отношениям, то к событиям далекого прошлого России и других стран. Но и рассматривая историческое прошлое, Писарев помнил о той пользе, которую он как реалист-демократ должен принести каждой своей статьей делу пробуждения критического отношения к жизни в сознании масс. Поэтому он постоянно старался связывать прошлое с современностью и делать из сказанного практические выводы. Данные им оценки событий минувших лет звучали актуально и в 60-е годы XIX в., показывая не только направленность его интересов, но и степень зрелости общественнополитических взглядов. Показательными в этом отношении являются такие статьи Писарева, как «Меттерних», «Бедная русская мысль», «Пчелы». В статье «Меттерних» он выразил свою солидарность с революционерами-демократами, выступавшими за революционное воссоединение Италии. Здесь он высказывает свое сочувствие свободолюбивым народам Ломбардии, у которых попытка Австро-Венгрии «германизировать» их провинцию путем усиления политического гнета, произвола в судах и разгула военщины вызвала взрыв гнева, пробудила «чувство национальной гордости и стремление к политической самостоятельности» (7, стр. 578). Разоблачая политику австрийского правительства, стремившегося насаждать колониальный режим в подвластных территориях, Писарев проводит мысль, что подобная политика правителей приводит к народному сопротивлению. Эту мысль он подтверждает яркими фактами из истории борьбы Нидерландов против испанского владычества. Цензура была крайне раздражена «демократическими тенденциями» статьи и тем, что в ней были приведены «неблаговидные» исторические сведения (44, стр. 152).

Пользуясь методом сравнений, параллелей, иносказаний, автор статьи так тонко и умело показал сложные союзнические связи и обоюдные интересы России и Австро-Венгрии, что разоблачение политики австрийской монархии превратилось в критику русского самодержавия.

Замечательной по политической остроте является статья Писарева «Бедная русская мысль», в которой он огонь своей критики направил на петровские преобразования, сосредоточив внимание на их отрицательной стороне, на грубых, насильственных мерах, которыми они сопровождались. О том, насколько революционной по содержанию была статья и насколько Писареву удалось провести в ней свои радикальные идеи, сказали царские цензоры. Ими отмечалось, что в этой статье содержится мысль о том, что «личная воля народных властителей» не имеет никакого значения и не может противостоять естественному ходу событий. Автор, по мнению цензуры, под видом философско-исторических рассуждений пропагандирует крайние политические взгляды, враждебные «существующей форме правления и спокойному состоянию общества». Правящая власть представляется им «только как сила реакционная, угнетательная и стесняющая свободное развитие народной жизни», навязывающая «свою непрошеную опеку; народ же или общество выставляется как элемент гонимый, протестующий, борющийся с гонителями… а все успехи гражданской жизни совершаются или естественным ее течением… или же крупными переворотами. Автор самыми черными красками, хотя и иносказательно, рисует характер неограниченного правления… восхваляет насмешку, презрение и желчь, которыми проникнута нынешняя литература наша» (44, стр. 147–148).

Подчинив свою деятельность потребностям эпохи, Писарев, верный своим реалистическим принципам, старался, конечно, сказать свое слово и о намечающейся ликвидации крепостного права. Он сделал это в статье «Пчелы», где, пользуясь формой аллегории и сравнивая общество с пчелиным ульем, дал исключительно едкую политическую сатиру на существующий самодержавно-крепостнический строй в России со всей его порочной системой. Не скупясь на яркие и меткие эпитеты, Писарев все разновидности пчел называет именами, почерпнутыми из общественной жизни: одни из них, занимающие вершину иерархической лестницы, — царствующие тунеядцы, другие, привилегированные сословия, — трутни, «не знающие ни забот, ни обязанностей» и составляющие вместе с первыми «самую бесполезную, пустую и недобросовестную часть их общества». Основу же лестницы составляют рабочие пчелы-пролетарии, «задавленные существующим порядком вещей, закабаленные в безвыходное рабство… и потерявшие всякое сознание лучшего положения». Они своим трудом содержат все это многочисленное не-трудящееся, но исключительно прожорливое скопище тунеядцев-трутней. В этом улье-обществе «происходит, — замечает со злой иронией Писарев, — самое оригинальное разделение труда: одни работают, другие едят и плодятся» (14, стр. 317). Внимательному читателю статьи было ясно, что автор имел в виду именно Россию с ее феодальными порядками и сословной иерархией и что царящий в улье мрак — это ужасные условия крепостнического режима, безжалостно искореняющего все, что хотя бы в какой-то мере способно пробудить сознание трудящегося большинства. Статья кончается многоточием. Это след ее сокращения цензурой. Но в сербском ее издании имеется концовка, показывающая исход назревающего конфликта между рабочими пчелами и трутнями: «…рабочие пчелы, забыв все требования учтивости и социального подчинения, собрав все свои силы и пустив в ход все свои жала, пошли в атаку на благородных трутней, перебили их и выбросили вон из улья». За каждой фразой статьи проглядывает не только порицание существующего. В призыве Писарева предпочесть жизни в улье смерть на свободе заключается явный намек на возможность покончить со старым порядком вещей.

В статье «Намеки природы» Писаревым развивается мысль, затронутая в «Пчелах». Рассказывается притча, как одна из пчел-работниц, наслушавшись от людей, что она и ее подружки бедствуют, так как работают на матку и трутней, предложила учредить систему самоуправления. Эта идея окончилась неудачей. Тут же выводится мораль из притчи: во-первых, пчелы действовали исходя не из внутренней потребности, а наслушавшись людей. А жизнь свою надо устраивать сообразно собственным потребностям. Ведь что пригодно для людей, то не годится для пчел, и наоборот. Во-вторых, «никакое движение не должно быть останавливаемо насильственно, потому что пустая демонстрация всегда замрет сама собою, а сильное и осмысленное волнение, имеющее свои корни в действительности, прорвет самую крепкую и высокую плотину» (24, стр. 217).

Таким образом, выражая свои мысли в аллегорической форме, а порой обращаясь к истории разных стран, Писарев давал по существу яркую картину социальных противоречий в России и делал далеко идущие выводы. Это прекрасно понимали его читатели.

В ноябре 1861 г. Чернышевский приглашает Писарева в «Современник». Для Писарева это была большая честь. И все же он отказался, ответив, что решил полностью посвятить себя «Русскому слову». Талант Писарева, поистине «деспотически подчиняющий себе», как выражался Ткачев, его умение писать красиво, живо, интересно и с «беззаветной искренностью» откликаться на жгучие вопросы современности, чутко улавливать настроение общественности сделали его «властителем дум» и «пророком» молодого поколения. Деятельность Писарева наложила отпечаток на все направление журнала «Русское слово», который, как свидетельствует Ткачев, стал одним из самых интересных и популярных в то время прогрессивных журналов и пользовался необыкновенным, почти баснословным успехом. Успех этот объясняется и тем, что по своей идейной направленности журнал стоял на уровне «Колокола» и «Современника» и в нем «как в зеркале отражалось умственное настроение молодежи 60-х годов». С нетерпением ожидалась каждая новая книжка «Русского слова». Современник Писарева С. Л. Чудновский, в то время гимназист херсонской гимназии, писал в своих воспоминаниях: «Кумиром и богом гимназической молодежи… был Д. И. Писарев. Статьями его захлебывались, мысли его воспринимались с благоговением, как евангелие, как нечто непререкаемое, как священный завет. Я помню, — пишет автор, — с каким страстным нетерпением мы ожидали выхода книжек чрезвычайно популярного тогда „Русского слова“ и с какой жадностью мы набрасывались на полученную новую книжку, если только в ней появлялась статья Писарева…» (111, стр. 8). Выход очередного номера журнала составлял для читателей целое событие, вызывая бурные споры, горячие прения, дебаты, полемику, подчас восторженные рукоплескания, а подчас и ядовитую ругань. «Лихой барабанщик» молодежи — вот меткая характеристика Писарева в этот период (73, стр. 9). Писарев вызывал интерес даже в кругах, далеко не сочувствующих боевому духу его взглядов, хотя здесь его статьи воспринимались чуть ли не со скрежетом зубовным.

Представители реакционных кругов признавали большое влияние Писарева на общественность. Так, в официальном докладе цензора Скуратова говорится, что «из всех русских социалистических писателей Писарев едва ли не самый популярный в кругу незрелой молодежи, которая не только читает, но изучает его сочинения, и каждая строка в них служит темою для горячих, увлекательных споров и толков; что у другого автора осталось бы неизвестным или незамеченным, в сочинениях Писарева будет отыскано, обсуждено и цитировано в подтверждение социалистических учений об угнетении труда капиталом и т. д.» (44, стр. 158).

А в отзыве члена цензурного комитета Никитенко говорится о большом влиянии «Русского слова» и «Современника» на читателей, и особенно на молодежь. Популярность «Русского слова», тон в котором задавал Писарев, была совсем нежелательной для царской цензуры, видевшей в этом журнале рассадника атеизма и материализма, разрушителя авторитетов власти, нравственности, веры. В связи с обострением политического кризиса в стране после реформы журналу было сделано предупреждение.

Но оппозиционное движение все ширилось и во многих городах было поддержано передовой общественностью страны, и особенно студенчеством. В ответ на это правительством было принято решение о закрытии всех воскресных школ и женского пансиона в Вильне. Временно были прекращены занятия в Петербургском университете, бунтующее студенчество которого заполнило улицы столицы. Московский и Казанский университеты также были закрыты, а профессора с передовыми взглядами вынуждены были уйти в отставку. «Атмосфера была насыщена духом реакции», — вспоминал позже Кропоткин. «Современник» и «Русское слово», по-прежнему оставшиеся не только идейными вдохновителями движения, но «какими-то евангелиями молодежи», находились теперь под угрозой закрытия. Понимая это и желая предотвратить опасность, Писарев пишет статью «Очерки из истории печати во Франции», где под видом обзора французской печати старается намекнуть на критическое состояние печати в России и этим по возможности отвести удар, нависший над прогрессивной прессой. Намекая на политические осложнения в России, Писарев подчеркивает, что стремление правительства поправить свое положение преследованиями «настроения умов, которое является характерным для целой нации», не укрепляет, а еще больше подрывает его позицию. Выпадами против свободы печатной мысли правительство покажет, что оно «боится простых выводов здравой логики, потому что его существование, его происхождение, его действия во всех отношениях противоречат этим простым выводам» (14, стр. 497). Но старания Писарева оказались напрасными. В июле 1861 г. выпуск «Современника» и «Русского слова» был приостановлен на 8 месяцев. Писарев, однако, намеревался продолжать свою деятельность в том же духе, если, конечно, обстоятельства не принудят его, как он говорил, «отправиться в места отдаленнейшие и бросить журналистику». А обстоятельства складывались неблагоприятно. Ретроградная печать объясняла жадное стремление юношества к новым идеям незрелостью ума, неразвитостью и совращенностью вследствие неумения «противиться обаянию печатного слова» тех нигилистических журналов, где якобы демагогически «толкуется о безграничной свободе человека вообще и юношества в особенности» и где проповедуются возмутительные мысли и опасные теории (80, стр. 54). Желая представить студенческие волнения и другие выступления против старых порядков как бессмысленные действия деморализованной радикальными журналами молодежи, реакционные круги развернули кампанию клеветы против Герцена, «Колокол» которого, тайно проникавший в Россию, вместе с «Современником» и «Русским словом» вел революционную агитацию. Ретроградная печать называла Герцена «беглым апостолом революции», который якобы из «безопасного притона» командует «на русских площадях бунтующими мальчишками», усугубляя кризис (80, стр. 87). Писарев видел в Герцене единомышленника в борьбе и поэтому считал своим долгом дать достойный отпор выпадам реакции. Особенно рьяно выступал с нападками на Герцена барон Фиркс (псевдоним Шедо-Ферроти). Писарев написал рецензию на одну из брошюр Шедо-Ферроти, но цензура не пропустила ее. Тогда Писарев сочинил статью-прокламацию «Русское правительство под покровительством Шедо-Ферроти», где открыто выступил против царского правительства. Продолжая мысль о царице и о трутнях, изложенную в «Пчелах», он бросает гневный вызов правительству, называя его вместе с придворным окружением «естественными притеснителями и врагами» народа, «царственными лежебоками», злоупотребляющими терпением масс и держащимися у власти только «непрерывным рядом преступлений». На ряде примеров Писарев показывает, как правительство систематически поглощает материальные средства и губит силы народа. И так будет до тех пор, пока «масса проглоченного, — говорит он, — не разорвет это безобразное чудовище» (20, стр. 126). Исходя из исторической обстановки России, Писарев предсказывает скорую гибель «средневекового правительства», царствующей династии Романовых. Все, «что мертво и гнило, должно само собою свалиться в могилу; нам останется, — говорил он, — только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы» (20, стр. 126). Статья была обнаружена во время обыска выданной провокатором тайной типографии Баллода. Так как Баллод не хотел назвать автора статьи, чтобы дать возможность Писареву уехать за границу, то Следственная комиссия тщательно изучила ее с целью определить автора. Сличение почерков и само изложение навели на мысль, что автор рукописи — Чернышевский или Писарев. Вслед за этим 27 июня 1862 г. в журнале Следственной комиссии появилась запись о «незамедленном произведении внезапного и строгого обыска в квартире Д. И. Писарева и его аресте» (45). Писарев был привлечен к суду за антиправительственную деятельность и заключен в одиночный каземат Невской куртины Петропавловской крепости. Здесь он около двух лет содержался как подследственный, пребывая в неизвестности относительно своей дальнейшей судьбы. Во время следствия, как сообщают документы, Писарев сначала настойчиво отрекался от авторства, а потом объяснял резкое направление статьи горячностью характера, душевной болезнью, опрометчивостью по молодости лет. Но Судебная комиссия доказала, что статья, написанная не в один раз, свидетельствует об обдуманности «преступного действия». Министр юстиции считал эту статью «возмутительной… написанной дерзкими и оскорбительными выражениями как против правительства, так и против священной особы государя императора» (45). Свое поведение в период следствия Писарев позже объясняет в статье «Популяризаторы отрицательных доктрин», где говорит о сходной со своей судьбой судьбе Вольтера, который, будучи обвинен в распространении запретной литературы, во время допроса отказывался не только от факта распространения, но и от своих идей. Писарев одобряет подобную тактику, так как она не вредит делу, а «только отнимает у иезуитов и у полицейских сыщиков возможность помучить оппозиционного мыслителя» (11, стр. 485). Как реалист и утилитарист, он считал бесполезным и потому глупым бравировать арестом и увеселять своей особой охранку. По его мнению, необходимо было сделать все, чтобы избежать тюремного заключения, которое в ущерб демократическому движению прервало бы на длительный срок его только что развернувшуюся деятельность. Писарев отмечал, что подобные маневры очень напоминают тактику бурсаков по отношению к своему начальству. «Но что же делать? — говорит он. — Бывают такие времена, когда целое общество уподобляется одной огромной бурсе. Виноваты в этом не те люди, которые лгут, а те, которые заставляют лгать» (11. стр. 485).

Судебная комиссия раскрыла смысл его отпирательств и вынесла решение, что, хотя не вполне доказана виновность Писарева в намерении распространить свое произведение, он виновен в написании антиправительственного воззвания и, следовательно, в покушении на возбуждение бунта. За это Писарев был приговорен к заключению в Петропавловскую крепость.