Писатель и Шуб-Ниггурат

Эта леденящая душу история произошла с одним моим знакомым, тоже, кстати, писателем. Не таким известным, не столь печатаемым, но тем не менее. Сей молодой человек тридцати лет писал немного, особенно в последние годы, а предпочтение отдавал готическим рассказам невеликой длины в подавляющем большинстве своем стилизованным под опусы Говарда Филипса Лавкрафта; кто не знает, был такой американский писатель, тоже безвестный и так же плохо печатавшийся при жизни, как и мой знакомый. Оба они издавались во второразрядных журналах и газетах, публиковавших разные бредни о пришельцах, гуманоидах, вампирах, нетопырях, олигархах и прочей мифической нечисти. Одинаково скверно обеим платили гонорары – одному, правда, в долларах, другому, моему знакомому, в рублях, но зато примерно равные суммы в соответствующей валюте. По этой причине оба были одиноки, печальны, сильно раздражены настоящим, а больше – власть предержащими в нем, отдавая предпочтение временам давно минувшим, и находили временное утешение лишь в написании своих жутковатых рассказов.

И вот, с этого и начинается сама история, которую я хочу поведать миру, несколько дней назад мой знакомый написал очередной опус, – в четыре машинописные страницы – с леденящим душу названием «Проклятие Шуб-Ниггурат». Для непосвященных в таинства Лавкрафтианской мифологии, думается, куда более леденяща первая часть названия, поскольку вторая не говорит ровным счетом ничего. А вот истовым же поклонникам Говарда Филипса много жутче вторая. Поэтому первой категории сразу поясню, хотя краткими пояснениями тут не отделаешься, что это богиня из созданного Лавкрафтом пантеона, отвечавшая, за… как бы попроще… гм, одним словом, за экологию. Вроде страшнее не стало, но потому-то я и сел за рассказ, чтобы… Словом, читайте далее.

Написав этот рассказ, мой знакомый разослал его электронной почтой некоторым своим «электронным знакомым». И стал ожидать их скорой реакции на свое творение.

Уже через пару дней они появились: позвонил один, написал ответ другой, я тоже не остался в стороне. Рассказ моего знакомого приняли не ахти как: да интересно, занимательно, увлекательно, но все же с долей прохладцы – мало кому нравилось его истовое подражание американцу во всем, в том числе, совсем уж непатриотичное помещение своих героев – в созданные фантазией писателя с того берега Атлантики города Аркхэм и Иннсмут.

Прочтя и выслушав рецензии, мой знакомый расстроился. Чувства его растрепались, голова поникла. И в таком состоянии вчера вечером он сел за свою электронно-вычислительную машину, которую именовал, опять же непатриотично, компьютером, дабы еще раз просмотреть последнее творение, хранящееся в ее памяти, и, может быть, внести кое-какие изменения в опус, чтобы немного улучшить первое впечатление.

Тут-то все и началось.

Сперва писатель почувствовал странный запах, а повернув голову, обнаружил на противоположной стене быстро расширяющееся темное пятно, подсвечиваемое изнутри мутным багровым сиянием. Мне сейчас думается, что сначала все же появилось это самое багровое пятно, затем уже начавшее распространять запахи неведомых пространств, но в тот момент моему знакомому было не до причинно-следственных связей. Пятно росло на глазах и буквально через минуту оно походило размерами на дверь; интересно, но писатель в этот момент, в силу специфичности своего готического воображения, подумал, что это гроб. Но из пятна шагнули, появляясь в его комнате, один за другим, сразу двое, так что первоначальная версия моего знакомого тотчас отпала.

Первый появившийся был громаден – мужчина за два метра роста, косая сажень в плечах, непробиваемая бронь мускулов на курчавой груди. Из одежды на нем присутствовала только набедренная повязка: дорогое, расшитое золотыми галунами опоясание, чьи концы с изящной бахромой спускались спереди и сзади почти до пола. Голову покрывала золотая каскетка с длинным козырьком и крылышками, защищавшими уши.

Поигрывая бицепсами обеих рук, мужчина сделал шаг вперед, этим шагом пересекши комнату, и вперил взоры в писателя, напуганного до совершенного онемения. Следом за этим батыром в комнате появился второй посетитель, куда хилее. Разглядеть подробнее нового пришлеца писатель не мог, тот до поры, до времени прятался за мощным торсом батыра. Вытянув вперед волосатую руку, гость гортанно изрек (Вообще, исходя из обилия волос, разросшихся на бронзовом теле вошедшего, особой формы носа и цвета глаз, мой знакомый почему-то решил, что имеет дело с неким представителем народов Кавказа. При этом способ появления «представителя» его нисколько не смутил – писателей-фантастов в силу особенности их профессии трудно чем-либо смутить, – да и намерения прибывших не оставляли сомнений в неблаговидной цели визита.):

– Игорь Щёчкин, – это была констатация факта, но писатель все же нашел в себе силы кивнуть. – По твою душу пришел.

Писатель вздрогнул всем телом. А гость тем временем подошел почти вплотную к моему знакомому и, нагнувшись, внимательно разглядывал строки текста, отображенные на экране монитора. При этом лицо его приобрело столь зловещие черты, что я нисколько не удивился бы, окажись в тот момент мой знакомый в глубоком обмороке – сам на его месте поступил бы также. Но мой знакомый не оказался, а продолжал с ужасом вглядываться в обличье вошедшего, все еще уверенный, что перед ним какой-то жуткий абрек, посланный откуда-нибудь из Панкисского ущелья за головами неверных писателей.

Ткнув пальцем в монитор, «горец» хрипло хмыкнул:

– Вот она, главнейшая из улик. Сама в руки пришла. – и добавил весомо: – Ну все, Игорь Щечкин, сейчас я буду тебя в бараний рог крутить, а ты выкручивайся, как знаешь. И, обернувшись, произнес своему спутнику: – Ниггурат, поди сюда. Это точно он.

Из-за его торса, наконец, показался второй прибывший – то была женщина. От одного ее вида, мой знакомый точно потерял бы дар речи – при других обстоятельствах, коли у него, на тот момент, означенный дар еще имелся бы. Женщина была прекрасна, но ее поистине божественная красота была омрачена припухшими от слез глазами; она и сейчас едва сдерживала их, прижав к носу скомканный кружевной платочек. Ко всему прочему, прибывшая дама была обнажена до пояса, вернее, обнажена полностью, но… тут моя гелевая ручка замедляет бег, противясь всем попыткам описать увиденное. Выше пояса, Ниггурат была обнажена как женщина, а вот ниже, она, она… фу ты пропасть, не хочет писать ручка! Словом, вид имела ну в точности как козлица: ноги ее покрытые черной тонкорунной шерстью, заканчивались раздвоенными копытцами, а позади, писатель смог увидеть это, когда Ниггурат повернулась в профиль, весело болтался вздорный хвостик.

Мужчина отвлек внимание хозяина от созерцания гостьи самым простым способом: тряхнул за ворот. И весомо изрек:

– Я Шуб-Халаш. Надеюсь, это говорит тебе что-нибудь?

Писатель, икнув, осмелился произнести первые слова:

– Вы, значит, брат?

– Я муж Ниггурат. Шуб – это фамилия, – холодно заметил он.

– А… я думал…

– Ты нанес супруге моей несмываемое оскорбление, – продолжил греметь мужчина. – Своей нечестивой писаниной ты исказил прекрасный облик ее, более того, ты посмел утверждать, будто истинное обличье суженой моей именно то, что ты описал в скаженном своем рассказе. Ты осмелился раздать сей грязный пасквиль знакомым своим, которые, по простоте душевной или черствости ея, восприняли писание твое как должное. Ведь людям все равно, во что верить, для их вера – лишь желание побыть в веселой компании себе подобных, а отнюдь не благочестивое созерцание истин. Описанное тобой понравилось прочитавшим, а, значит, запало им в душу. И теперь имя супруги моей навек отождествлено с тем уродливым видом, что ты в бреду выдумал ей. Как тебе, ничтожеству из ничтожеств, вообще посмело придти в голову, что бесподобная, небесноликая Шуб-Ниггурат может быть столь безобразна? В какой подлой книге ты мог прочесть это?

Писатель нерешительно замотал головой, более оттого, что вопрошавший встряхивал его перед каждым вопросом.

– А, если не прочел, – продолжил Шуб-Халаш, – то отчего решился обезобразить ее своей презренной писаниной?

– Но ведь, – писатель попытался вырваться из железной хватки, но ему не удалось даже ослабить ее, – ведь были же прецеденты. Бог Пан, например. Или большинство богов Египта, они, напротив…

– К супруге моей эти непристойные домыслы не имеют ни малейшего отношения. Мы – другие боги. Вот Азатота, вседержителя хаоса, можешь описывать как угодно, ему от этого ничего не станет, ибо он единственный из нас, кто не имеет обличья и никогда не будет его иметь. А мою жену трогать не смей. Не смей даже в мыслях, коли не ведаешь о ней ничего!

– Нет… видите ли, я… видел ее во сне. Всю ту сцену, что описал в рассказе, вот честное слово. Видел женщину с ногами козлицы, которую мужчины, поклонявшиеся ей, именовали Шуб-Ниггурат. Видел, как она благосклонно внимала их молитвам и прошениям – о сути их желаний, пускай и нескромных – я тоже подробно описал. А затем богиня забрала с собой, всех шестерых, в неведомое и еще…

При этих словах женщина явственно побледнела и разом перестала плакать, испуганно вглядываясь в спину своего мужа и повелителя. Но тот, не имея глаз на затылке, не видел перемены и смотрел лишь на своего обидчика.

– Это твое последнее слово о моей супруге. Сейчас ты пожалеешь, что не умер пять минут назад, – при этих словах писатель, освобожденный из плена рук Шуб-Халаша, испуганно вжался в стенку, где хранились книги, оставшиеся с институтских времен. Пальцы стали автоматически шарить по полкам, ища фолиант потолще, перебирая «Органическую химию» Глинки, «Теоретические основы электротехники» Бессонова, «Физику» Джанколи, «Последнее приближение числа π» в трех томах, «Властелина колец» Толкина. Опус последнего автора, невесть какими судьбами попавшего в подобное общество, оказался наиболее предпочтительным – в толщину книга достигала полутора вершков. Мой приятель незаметно выдвинул тысячестраничный том и приготовился к худшему.

Но тут ему на помощь совсем неожиданно пришла Шуб-Ниггурат. Она коснулась тонкими пальчиками мускулов на руке мужа и произнесла чудотворным шепотком:

– Ну не сейчас же. Пускай сперва исправит.

– Но я же видел вас… – пискнул писатель, и тут же благоразумно смолк, добавив: – На что править-то?

– На то, что я узрел при первой встрече с бесподобной Ниггурат. Моя жена пребывала в красоте своей от макушки до пяток, все прочие боги и богини, даже безобличный Азатот, преклонялись перед ее красотой. Пока ты… – он вперил в грудь писателя мощный указательный палец, размерами своими походивший на писателеву руку, но вперил больше для острастки. – Заново переписывай и рассылай по электронной почте всем своим друзьям виртуальным. С уведомлением стереть предыдущую копию и обязательно заменить новой, рассылай всем шести: я по предыдущему письму твоему смотрю, копий ровно столько было. И на страничке своей в Сети тоже замени, как только исправишь. Ну, шевелись же, окаянный!

Писатель, внутренне пораженный образованностью прибывших к нему богов в человеческой технике, принялся торопливо править текст, руководствуясь отрывистыми фразами Шуб-Халаша и поглядывая искоса на его супругу. Затем он разослал исправленный и одобренный текст шести адресатам и заменил рассказ на сетевом адресе. Через десять минут – будто кто нарочно ждал, – в гостевой книге появился новый отзыв. Послание было коротким и простым как валенок:

«По-моему, то же самое, только сбоку. Вот за той я бы пошел, не раздумывая. А эта – банальная какая-то, уж не обессудь. Что у нас своих красавиц мало, чтоб еще за чужими невесть куда шляться?». Подпись была странная: Ихтиандр.

Прочтя отклик, Шуб-Халаш покачал головой.

– Сам мутант – вот и лезет. Ладно, с ним я тоже разберусь, – и обернувшись к жене, прибавил: – Милая моя, тебе не кажется, что повествуя о прелестях твоих, все же перестарался наш графоман. В этом мире о красоте твоей через него слава пойдет… право, же, несколько однобокая.

– Да уж лучше, чем ничего, – ответствовала супруга. И тут же прикусила язычок. Шуб-Халаш медленно повернулся к ней. – Я только сказать хотела, что сейчас лучше, чем было. Ведь надо же такое написать…

– Но ведь сам Лавкрафт вас описал, и вы на него не в обиде, – неожиданно осмелел писатель, не замечая, что влез в семейный спор и здорово выгораживает Ниггурат. – Он-то ведь откуда-то о вас узнал.

– Книжки правильные читал, – произнес Шуб-Халаш, отвлекаясь от созерцания побледневшей супруги. – «Некрономикон» аль-Хазреда.

– А сам аль-Хазред что читал?

– Ничего не читал, не умел.

– Как… не умел?

– Так. Неграмотный житель сельской глубинки невдалеке от Дамаска. Обкурившись опия, видел сны, о коих повествовал, кому ни попадя. Сим поступком своим завоевал преизрядную популярность, особенно среди безработной молодежи. Время тогда было неспокойное, – не без удовольствия принялся вспоминать Шуб-Халаш, – пророки, безумцы и юродивые большим почитанием пользовались. А причины все на поверхности. Они и тебе, борзописец, известны, уже по своим смутным временам. И тогда происходило подобное: распад халифата Омейядов, чьей столицей и был Дамаск, на мелкие государства, ищущие поддержки у других правителей, посильнее, бесконечные войны с соседями, опустошившие казну, да продажность высших государевых лиц… И закономерный итог: народное восстание под предводительством Абу Муслима, открывшее врагам ворота в Дамаск. Власть перешла к жестокому и коварному аль-Мансуру, из династии Аббасидов, силой воинства своего мигом справившегося с бунтом Абу Муслима. Ну, скажи, как тут простому человеку, потерявшему последнее в распрях, не услышать голоса безумца, именующего себя открывшим истину.

Шуб-Халаш окончательно сменил гнев на милость и продолжал умиротворенным, насколько это возможно, голосом:

– В те неспокойные времена, вскоре после падения Дамаска, и был написан «Некрономикон» – учениками аль-Хазреда, коих у него было во множестве. Мы с Ниггурат не вошли в сей труд…

– У нас был медовый месяц, – уточнила супруга, склонив голову на сгиб локтя своего мужа – выше достать она не могла. Шуб-Халаш оттаял окончательно.

– Супруга моя хочет сказать, что ни аль-Хазред, ни ученики его не знали о нас. Нет, конечно, о половине моей слухи ходили среди прочих богов, о красоте ее в особенности, я же, как и положено достойному мужу, старался держаться в тени небесноликой супруги. Когда же время празднеств наших вышло, и мы вернулись из далекого путешествия своего, оказалось, что аль-Хазред ко времени тому уже умер от передозировки своего зелья, ученики его разошлись по городам и весям с повестями о таинствах иного мира. Так что видеть сны с участием нашим стало, увы, некому. И потому в книге аль-Хазредовой я не помянут вовсе, а супруга моя – лишь именем своим да достоинствами. Которым ты осмелился придать эдакое невыразимо мерзостное обличье.

– Я больше не буду, – пообещал мой знакомый, вновь касаясь выдвинутого тома Толкина и давая про себя зарок никогда более не писать рассказов о таинственных богах Лавкрафта, а перенестись лучше в прекрасный, полный чудес и загадок мир Средиземья.

Шуб-Халаш хмыкнул.

– Мы посмотрим, – пообещал он. – Проконтролируем искренность твою. Хорошо еще, что у странички твоей в Сети так мало посетителей.

Мой знакомый, задетый за живое этими словами, покраснел как маков цвет и опустил очи долу.

– Верно, дорогой, – прощебетала Ниггурат, – а то у людей такие извращенные вкусы, я тебе скажу. Простой красоты им давно уже мало, им, видите ли, «изюминку» какую-нибудь подавай. Истинная красота им, видите ли, приелась. Не воспринимают они истинную красоту, как ни старайся перед их равнодушными взорами. Ну еще бы – насмотрятся в Интернете своем, такого, что волосы дыбом встают, – так после их и не проймешь ничем, разве что переплюнув видимое там…

Шуб-Халаш снова повернулся к говорливой супруге. И смерив Ниггурат взглядом – под его тяжестью та слегка присела, – холодно произнес:

– На тему эту мы еще поговорим с тобой позже. Дома.

Мой знакомый неожиданно осмелел.

– Дело может и в «изюминке». Но за свой рассказ я ручаюсь, что видел все описанное в нем во сне. И не в первый раз, поскольку своими силами научился некоторым умениям сновидца, пусть не аль-Хазреда, но все же, – словно желая отомстить Ниггурат, сказал он.

Богиня подошла к писателю и отвесила ему звонкую пощечину. Супруг схватил ее за руку, дабы предотвратить повторный удар – но уже по правой щеке писателя, и готовился сказать, прямо скажем, нечто нелицеприятное, но в этот самый момент шерсть с нижней половины его половины стала облезать, опадая буквально клочьями. Спустя минуту на пол с деревянным стуком упал задорный хвостик. По всей видимости, исправленный рассказ дошел до адресатов, и те прочли новую его версию, поверив в нее так же, как и в предыдущую. Ниггурат, разом превратившись в обыкновенную красавицу, взвизгнула, не то от радости возвращения ей привычного облика, не то по причине врожденной женской стыдливости, не испытываемой ранее под шерстяными покровами, и пробормотав нечто вроде «ну вот, все и обошлось», мигом скрылась в багровеющем проеме. Шуб-Халаш последовал за ней, но на самом пороге обернулся и процедил:

– Специально для тебя, настырного, повторяю. Даже коли ты и сновидец. И действительно что-то видел. Все равно не лезь, куда не прошено.

И вышел, закрыв за собой проем.

– Понял, – пробормотал писатель, с трепетом наблюдая, как боги пропадают в темном багрянце и как исчезает, скрывая могучую спину Шуб-Халаша, сам багрянец, словно стираемый со стены невидимым ластиком. Когда же на стене не осталось ничего, кроме обыденных обоев в цветочек, писатель осмелился вздохнуть полной грудью и встать из-за стола. А затем пойти в кухню и налить себе сперва стаканчик кипяченой воды, затем рюмочку белого вина, затем две рюмочки рябиновой настойки на коньяке. А под конец он прошел в ванную и полил себе голову водой из-под крана.

Трель телефонного звонка буквально подбросила его: мой знакомый едва не сломал кран, под котором в то время держал голову и лишь чудом не сверзился в саму ванную.

Звонила его давешняя знакомая Лена, литературный редактор журнала «Биология и жизнь», знакомая не просто давняя, но и весьма близкая, настолько, что не так давно, в прошлом, кажется, месяце, писатель едва не предложил ей руку и сердце, когда она попросила его «поговорить о чем-то новеньком». Но речь далее зашла – увы, увы, увы – о литературе, и перебить, любившую поболтать, Лену своим предложением ему так и не удалось. И вот теперь – чем не повод для второй попытки, тем более, что звонила Лена сообщить новость весьма приятную.

– Сразу хочу тебя порадовать, – сказала она, едва мой знакомый успел донести трепещущей рукой трубку до уха. – Читала твой новый рассказ, «Проклятие Шуб-Ниггурат». Мне понравился, немного жутковато правда, особенно эта полуженщина-полукоза. Но зато по нашей тематике. У нас номер посвящен неблагоприятным воздействиям окружающей среды. Твой рассказ выходит вместе с новыми историями о метаморфах Берендеева, ты по-моему знаешь такого. К тому же у нас в этом номере «дырка», надо чем-то заполнять пробел, – ведь все уже сверстано. Так что я подсунула главреду твой опус, и он его одобрил. Хоть и поскрипел для порядка зубами. Сегодня номер ушел в типографию. Можешь заходить за гонораром.

В их беседу вклинился странный шум: что-то тяжелое свалилось, мешком упав на пол. А трубка, внезапно освободившись, стала негромко постукивать о ножку журнального столика…

Приехав через полчаса к писателю домой Лена застала его в кухне, приходящем в себя за новой порцией рябиновой настойки. А зайдя в комнату, дабы уложить моего знакомого на диван, она заметила странное: валявшиеся вокруг черные клочки тонкорунной шерсти и засохший обрубок задорного козьего хвостика. Покачав головой, она только и смогла произнести:

– Видимо, не зря Игорь говорил мне, что пишет в жанре магического реализма.

P. S. написанный спустя два месяца.

Вообще-то все кончилось хорошо. Только что отпечатанный номер «Биологии и жизни» с рассказом моего знакомого ни с того, ни с чего сгорел вместе с типографией. Лена внесла изменения в гранки, и в следующей версии номера вышло уже обновленное «Проклятие Шуб-Ниггурат». А через месяц она сменила фамилию на Щёчкина – я снова говорю о Лене. Это обстоятельство несколько затруднило продвижение ее статей в английских и немецких научных журналах, с которыми она давно сотрудничала. Ну, сами представьте ее новую фамилию в латинской транскрипции: Shchyochkina – и русскому-то человеку прочесть сложно, где уж какому-то романцу. Но в целом, эта семейка зажила мирно и счастливо.

Пока вчера вечером Лена не пришла ко мне в гости – ничего такого, просто занесла гонорар, ведь мои рассказы тоже печатаются в «Биологии и жизни». И не призналась в беседе за чаем, что намедни Игорь пришел поздно вечером с фонарем под глазом, причем совершенно трезвый, хотя ходил на презентацию своей долгожданной книги. Объяснить он ничего не мог, только упорно утверждал (чем довел жену до истерики), что у дома его поджидала парочка плечистых гномов с нехорошими намерениями, которые они немедленно воплотили в жизнь. Весь следующий день он проторчал дома, предавшись литературе – раскладывал на полу свечки и чертил многогранники; она не стала ждать, чем закончатся его опыты, пошла на работу, а вернувшись, отпирая дверь, услышала женский голос, у которого муж просил прощения за памятную обоим прошлую нелицеприятную историю, и никогда не поминать ни имени ни облика той женщины письменно, и который в ответ пригласил Игоря в гости – когда никого не будет. Лена уверяла меня, что совершенно точно слышала слова женщины, обещавшей встретить Щёчкина в том виде, который им обоим так памятен и который так пользуется успехом здесь – вот в этом.

– Когда я ворвалась и попыталась узнать в каком именно виде, он стал утверждать, будто мне все послышалось. Ведь в квартире, несмотря на мои поиски, никого не оказалось, – сказала Лена, и снова заплакала. А затем протянула мне руку и разжала ладонь.

– А сегодня, когда я вернулась из редакции, собрала это на его тренировочных, – произнесла она, высыпая на стол содержимое ладони.

На скатерть упал большой пучок тонкорунной козьей шерсти асбестово-черного цвета.

3-4.05.03