Пища любви

2

Прошла неделя, прежде чем Томмазо снова увидел ту девушку В тот день он поехал в «Гильеми» – огромный продовольственный магазин возле пьяцца Венеция, – чтобы закупить кое-что для ресторана. Перед этим ему позвонили и сказали, что один из охотников, снабжавших «Гильеми», рано утром приехал в город и его «фиат» полон свежайших lepre – маленьких зайчат, первых в этом сезоне. Томмазо посоветовали не мешкать, поэтому он тут же отправился на склад магазина, взял у Адриано большой ящик и взвалил его на плечо, задержавшись лишь для того, чтобы в двух словах обсудить семью Адриано, женитьбу его дядюшки, работу двоюродного брата и новую подружку родного брата. После чего Томмазо поспешил к выходу, но по дороге боковым зрением увидел нечто, обратившее на себя его внимание. Это была девушка. Она тянулась к верхней полке за пакетом макарон, демонстрируя полоску упругого живота. Томмазо разглядел маленькую лунку пупка, замысловатую и аккуратную, как узелок на воздушном шарике. Будучи тонким ценителем женской красоты, он пробормотал: «Fosse ’a Madonna!» – и поставил на пол ящик с зайчатами.

– Momento[4], – окликнул он девушку. Он подошел к ней, достал макароны с верхней полки и, улыбаясь, вручил ей пакет – Prego.

И тут Томмазо понял, что уже видел ее раньше.

Она улыбнулась.

– Grazie, faccia di culo – Спасибо, кретин.

Да, теперь он вспомнил. Это же та девушка из бара Дженнаро. А еще он вспомнил, как она говорила, что теперь будет спать – ну, встречаться, для американок это одно и то же – только с теми, кто умеет готовить. А раз она покупает макароны, значит, еще не нашла подходящую кандидатуру. И это замечательно, потому что, как справедливо заметила ее подруга, Рим битком набит поварами, а светловолосые американки здесь большая редкость.

Судьба дала ему шанс, и он немедленно им воспользовался.

– Spaghetti, – сказал Томмазо, глядя на пакет в ее руке. – Как мило. – Даже для него самого эта фраза прозвучала глуповато.

– Да, надеюсь.

– Ас чем вы их готовите? С каким соусом?

– Ну… Наверно, с болоньезе.

Томмазо даже не пришлось изображать крайнее изумление.

– Нет, это не годится, – возразил он.

– Почему?

– Во-первых, потому что вы не в Болонье, – резонно заметил он. – А во-вторых, то, что вы держите в руке, – это spaghetti.

– Да. Спагетти болоньезе, – ответила девушка, увидев его выражение лица. – Разве это плохо?

– Это невозможно, – объяснил Томмазо. – Ragù Bolognese – это соус для tagliatelle, gnocchi или, в крайнем случае, tortellini – Он указал на стеклянную витрину. – Вот tortellini. – Он протянул руку, и продавец подал ему сверток с чем-то мягким и нежным. Томмазо передал его Лауре. – Формой они напоминают женские… как вы это называете?

Девушка с опаской смотрела на tortellini.

– Не знаю, не знаю…

Томмазо ткнул пальцем в свой живот.

– Пуговка на животе?

– Пупок. Ну да, – кивнула она с явным облегчением.

Томмазо вспомнил узкую полоску ее живота и аккуратненькую ямку пупка. Совершенно не похоже на то, что он держит в руке. Это, в пакете, скорее напоминает большую жирную устрицу из сыра рикотта или, может быть, совсем уж неприличное место женского тела.

– Как бы то ни было, – подытожил Томмазо, – мы сейчас в Риме, и римские соусы гораздо лучше. Если еще точнее, мы сейчас в Лацио, но это одно и то же. Мы едим спагетти all’amatriciana с соусом guanciale, который готовится из свиной… – он так быстро провел пальцем по щеке девушки, что она даже усомнилась в том, что он действительно к ней прикоснулся, – …вот из этой части лица свиньи. Мы обжариваем мясо в оливковом масле с небольшим количеством чили, помидорами и, конечно, с pecorino romano – твердым сыром. Если вы не хотите spaghetti, можно взять bucatoni, calscioni, fettuccinie, pappardelle, tagliolini, rigatoni, linguine, garganella tonnarelli, fusilli, conchiglie, vermicelli или maccheroni[5], но… – он предупреждающе поднял палец, – каждое из них требует особого соуса. К примеру, соус на растительном масле подходит к сушеным макаронам, а соус на сливочном масле – к свежим. Так что лучше взять fusilli – Он показал ей пакет с этим сортом. – Говорят, их придумал сам Леонардо да Винчи. Спиралевидная форма помогает цеплять больше соуса, понимаете? Но для них годится только густой соус, который не вытечет из желобков. Conchiglie, напротив, делаются в форме ракушек, и в них удерживается жидкий соус.

– Вы что, повар? – спросила девушка, понимающе глядя на него.

– Да, я шеф-повар одного из римских ресторанов, – гордо кивнул Томмазо.

Лаура пребывала в нерешительности.

– Скажите, пожалуйста, что бы вы приготовили на моем месте? Я не часто готовлю, но через несколько дней сюда прилетает мой папа, и я сделала ужасную глупость, пообещав ему приготовить что-нибудь особенное. Хотелось бы подать что-то римское.

– Если бы я был на вашем месте… – задумчиво произнес Томмазо. Потом его взгляд упал на ящик с зайчатами – Я бы приготовил pasta con sugo di lepre, крупную лапшу под соусом с зайчатиной, – торжественно провозгласил он. – Нет ничего лучше зайчатины, если она молоденькая и нежная.

– А это не очень сложно?

– Примитивно просто. Немного обжариваете зайца с луком и чесноком, потом добавляете красного вина, гвоздику, корицу и – готово.

– А я могу купить здесь мясо? – спросила Лаура, с сомнением оглядываясь по сторонам.

– Нет, – ответил Томмазо. – Подобные деликатесы поставляют только по специальным заказам. Но для вас… – Он подошел к своему ящику, достал из него одного зайчонка и с гордостью вручил своей новой знакомой. – Вот. Это подарок. Чтобы вы больше никогда не готовили соус болоньезе.

Девушка попятилась.

– Разве их продают со шкуркой?

– Свежевать зайчонка очень легко, – радостно сообщил Томмазо. – Это дело двух минут. – Он попросил продавца дать ему бумажный пакет.

– А он… выпотрошен? – осторожно поинтересовалась Лаура.

– Конечно нет, – обиженно произнес Томмазо. – «Гильеми» не торгует разделанными тушками. – Он бросил зайца в пакет. – Вот, – сказал он, вручая подарок Лауре. – И – вот. – Достал карандаш и надписал на пакете свой номер телефона. – Если вам понадобится помощь в приготовлении этого блюда, и вообще любая помощь, позвоните мне. Меня зовут Томмазо Масси, и я буду счастлив вам помочь. – Он быстро поднял ящик с зайчатами на плечо, пока она не успела расспросить его обо всех подробностях приготовления блюда.

– В самом деле? Я действительно могу вам позвонить, если что-нибудь не получится?

Он чуть не рассмеялся. Американка спрашивает его, можно ли ей позвонить ему!

– Ну конечно. Звоните в любое время.

– Огромное спасибо. Я обязательно позвоню. Если мне понадобится помощь.

– Тогда ciao.

– Ciao. Пока.

– Пока ciao! – Повторил Томмазо. Ему понравилось – хорошо звучит. А еще понравилось, как она на него посмотрела. Он явно произвел впечатление.

Да, он действительно произвел впечатление.

Очень милый, думала Лаура. Как будто сошел с рисунка Микеланджело. Очень оригинальные крупные черты лица, и руки все время очень выразительно движутся в воздухе. Без сомнения, хорошенький. Но он меня не клеил, и это что-то новенькое. Новенькое и немного досадное обстоятельство. Потому что, если он меня не клеил, с чего бы мне говорить «нет»? Или, раз уж на то пошло, «да». Впрочем, этого быть не может. Тут мы имеем твердое «нет». Не втрескаюсь же я в такого, правда? Он не из тех, с кем можно пойти на свидание.

Правда, он повар… Как все-таки странно. Стоило нам с Карлоттой пошутить про свидание с поваром – и повар тут как тут. Говорит, что хороший. А я говорю – красивый.

Интересно, это ясновидение?

И только гораздо позже, покончив с этими потаенными размышлениями, Лаура вдруг обнаружила, что идет по виа Аракели, на ее губах играет улыбка, а рука держит пакет с убиенным зайчонком.

Томмазо привязал коробку с зайчатами к багажнику своего «Пьяджо» и влился в поток машин. Увы, он опаздывал! Ему велели съездить по-быстрому, а он опять потерял время, болтая с девушкой. Интересно, заметит кто-нибудь пропажу одного зайца?

Он промчался по виа Аурелия мимо Ватикана, и его мотороллер, пыхтя, взобрался на холм по дороге к Монтеспаккато, искусно лавируя между машинами и проскакивая пробки. Наконец Томмазо очутился в той части города, где было прохладнее и спокойнее, здания внушительней, а машины обгоняли друг друга на удивление беззвучно. Лишь иногда водители позволяли себе обидную реплику или жест, чтобы выплеснуть раздражение.

Томмазо припарковал «Пьяджо» позади большого белого здания, поставив его в один ряд с другими мотороллерами, взвалил на плечо ящик с зайчатиной и вошел в огромное помещение, где было нестерпимо жарко и все заволокло паром. На большом белом здании не было никакой вывески, и тем не менее это была кухня одного из самых известных и изысканных ресторанов в мире – «Темпли».

Ящик с зайчатами Томмазо сразу же отнес старшему повару, Карлу. Тот молча достал одного зайчонка, тщательно осмотрел его со всех сторон, долго обнюхивал мордочку и попку, удовлетворенно кивнул и только после этого произнес:

– Ты задержался.

– Пробка. На Понте Гарибальди перевернулся грузовик.

– И не хватает одного зайчонка. Я заказывал дюжину.

– Точно. Один был еще жив. Он неожиданно выпрыгнул и поскакал к своей мамочке. Прямо по проезжей части, между машинами. И знаешь, что самое интересное? Это случилось как раз, когда мы проезжали мимо Ватикана. Говорят, папа сейчас в своей резиденции. Может, это было чудо?.. Да-да, именно чудо.

Томмазо только успел войти в роль и увлечься рассказом, и тут Карл вздохнул и сказал:

– Помоги-ка со стаканами, Томмазо, – и кивнул в сторону раковины, где посудомойка Амели терпеливо перемывала гору стаканов.

В Риме есть три вида ресторанов. Во-первых, это местные trattorie и osterie[6], в которых подают в основном блюда cucina Romana, то есть римской кухни. Здесь традиционно используются продукты, доставляемые с рынка и бойни, причем в дело пускают все части туши. От ушей и до хвоста – вот их девиз и основной рецепт всех блюд, которые готовят здесь из поколения в поколение. Во-вторых, cucina creativa – кухня, основанная на той же традиции, но допускающая некоторые эксперименты. Римляне, как правило, настороженно относятся к подобным экспериментам, тем более что это связано с удорожанием любого блюда. Они верят, что più se spenne, peggio se mangia, – чем дешевле, тем вкуснее.

И в-третьих, cucina gourmet – кухня для гурманов, странное сочетание французских и итальянских традиций, которые не очень-то прижились на римской почве. Истинный римлянин страстно любит то, чем питается, и даже если он сказочно богат, скорее всего, ноги его никогда не будет в одном из тех дорогих заведений, которые разбросаны по всему Вечному городу. Присутствие огромного количества американских и европейских корпораций, у которых в Риме есть штаб-квартиры, говорит лишь о том, что благодаря наплыву туристов здесь есть спрос на блюда международной кухни, давно завоевавшие популярность во всем мире.

Ресторан «Темпли» находится на вершине местной кулинарной иерархии. Во главе этого трехзвездочного заведения стоит Ален Дюфре, швейцарский шеф-повар, всемирно известный корифей так называемой Новой Кухни.

Мытье стаканов – скучное дело, особенно если ты влюблен. Чтобы немного развлечься, Томмазо свистнул, привлекая к себе внимание своего приятеля Бруно, который готовил неподалеку zabaione[7].

– Слушай-ка, Бруно, а я влюбился.

– Это хорошо, – кивнул Бруно, сосредоточенный на сабайоне, который он готовил в традиционном горшочке с круглым дном и теперь как раз держал его на огне – Но не ново. Вчера ты тоже был влюблен.

– Нет, это совсем другое дело. Она американка. Блондинка и очень умная.

Бруно хмыкнул.

– Скажи, Бруно, как ты готовишь sugo di lepre?

Вопрос, касавшийся скорее еды, чем женщин, настолько удивил Бруно, что он даже поднял глаза на Томмазо. Бруно был не такой симпатичный, как его приятель, – тяжеловат и немного неуклюж. От стеснения он никогда не смотрел на собеседника и не опускал глаза только тогда, когда перед ним было нечто, что можно приготовить. Так было и сейчас.

– Ну, жаришь зайчатину вместе с небольшим количеством грудинки… – начал он.

– Грудинки! – Томмазо хлопнул себя по лбу. – Я как чувствовал, что что-то забыл.

– Потом вынимаешь зайчатину и грудинку, обжариваешь немного лука и чеснока, но очень осторожно. Выливаешь бутылку красного «санджиовезе», добавляешь корицу, гвоздику, розмарин и много-много тимьяна…

– Черт! Еще и тимьян.

– …кладешь зайчатину обратно и тушишь не меньше двух часов, пока мясо не начнет разваливаться в соусе, который делается таким вязким, что становится похож на густой клей.

– Два часа! – воскликнул Томмазо, который не помнил, говорил ли он девушке, что это блюдо нужно так долго готовить.

– Перед тем как подать на стол, само собой, вынимаешь все кости.

– Дьявол!

– А почему ты спрашиваешь?

– Черт!

– Объясни, что произошло, – терпеливо выспрашивал Бруно. Он разложил крем по порционным горшочкам и убрал в холодильник. Крем подавали в составе сложного блюда из холодных и теплых ингредиентов: чуть подтаявшего персикового мороженого, охлажденного вина, небольшого количества теплого и менее густого сабайона из гусиных яиц, а также шерри «марсала». Крем накрывали сушеными листьями мяты, посыпали жареными бобами и украшали цветочными лепестками.

Когда Томмазо закончил свой рассказ, Бруно спокойно подвел итог:

– И ты подарил ей зайца.

– Да. Лучшего из тех, что получил в «Гильеми».

– Очень романтично.

– Да. Разве нет?

– Другие мужчины дарят цветы. А ты, Томмазо, даришь труп животного. Труп детеныша животного. Причем американке.

Томмазо призадумался.

– Что ж, – продолжал Бруно. – По крайней мере, она не вегетарианка. Их в Америке навалом.

– Ты думаешь, заяц – это ошибка?

Бруно пожал плечами.

– Она спросила, как его освежевать, – вспомнил Томмазо. – Я еще удивился. Ведь большинство женщин знают, как свежевать дичь, разве нет?

– Наверно, на американок это не распространяется.

Томмазо сжал руку в кулак и ударил себя по ладони.

– Куда смотрят их матери? И чему их учат в школе, хотел бы я знать?

– Видимо, приемам орального секса, – сухо произнес Бруно. – Я точно не знаю.

– Черт! Черт! Черт! Да, заяц – это моя ошибка. Нужно было подарить ей tortellini[8]. Любой дурак сможет приготовить tortellini. Даже я смогу их приготовить. Если бы я поехал за чем-нибудь другим, ничего бы не было.

– Si nonnema teneva ’о cazzo, ’a chiammavamo nonno[9], – спокойно возразил Бруно. – Слишком много «если». Почему бы тебе просто не позвонить и не дать ей правильный рецепт?

– У меня нет ее номера. Я дал ей свой и разрешил звонить, если будут вопросы.

– Что ж, если она позвонит, это будет означать, что она не лежит в морге с заячьей костью в горле.

От двери, ведущей в зал ресторана, послышалось тихое позвякивание. Кто-то сдержанно стучал ножом по стакану.

– Пожалуй, тебе пора идти, – осторожно предположил Бруно.

– Черт!

Томмазо быстро облачился в униформу. Черные брюки, белая рубашка, черный галстук, черный пиджак. Франциск, метрдотель, терпеть не может ждать.

Когда Томмазо говорил Лауре, что он повар, это было не совсем правдой, вернее, совсем не правдой. Он не был поваром. Он был официантом, самым младшим официантом, таким младшим, что даже посудомойка Амели могла им командовать.

В тот день в «Темпли» происходил привычный для первого дня каждого месяца ритуал – заполняли libro prenotazioni, журнал предварительных заказов.

Весь персонал стоял полукругом около стола, на который вывалили содержимое трех или четырех огромных сумок с почтой. Письма вскрывали одно за другим и вручали Франциску, который их внимательно прочитывал, кивал или отрицательно мотал головой, после чего передавал очередное письмо одному из двух официантов, стоявших от него по левую руку. Один клал письма в потрепанный мешок, чтобы потом отнести на помойку, другой аккуратно записывал имя заказчика в кожаный журнал, тяжелый, как церковная книга. В обязанности Томмазо входило забирать у них полные мешки и подавать пустые. Весь ритуал, как и все ритуалы в «Темпли», проходил размеренно, спокойно и необычайно торжественно.

Чтобы сделать заказ в «Темпли», совершенно не достаточно туда позвонить. Даже если вам удастся раздобыть номер телефона, что весьма проблематично, ответивший на ваш звонок официант очень вежливо объяснит вам, что заказы принимаются исключительно в письменной форме, только в первый день каждого месяца и только на ближайшие три месяца. И даже при этих условиях желающих бывает больше, чем мест, и сочиняя письмо, остается надеяться, что вам повезет.

Поговаривают, будто полезно написать, что вы большой поклонник и ценитель легендарного кулинарного творчества месье Дюфре. Хорошо бы еще перечислить те рестораны, которые вы уже посетили, с обязательным упоминанием о том, что они в подметки не годятся «Темпли». Или что вы целиком и полностью разделяете философские взгляды месье Дюфре, которые тот изложил в одной из своих книг. Ни в коем случае не увлекайтесь эпистолярным жанром – вас сочтут болтуном, а их месье Дюфре терпеть не может. Конечно, разговаривать в «Темпли» не запрещается, но излишне продолжительная беседа не приветствуется, потому что сюда приходят не поболтать, а отдаться вкусовым ощущениям, и не нужно перебивать их бесполезным пустословием. Сотовые телефоны, сигареты и дети здесь запрещены, о чем вам своевременно пришлют уведомление, из которого ясно, что месье Дюфре готовит свои шедевры только для взрослых и восприимчивых клиентов.

Очень важно не ошибиться в выборе бумаги и орудия письма. Если вы воспользуетесь шариковой, а не перьевой ручкой, в ресторане сделают вывод о том, что вы относитесь к своему посланию недостаточно серьезно. Бумага должна быть обязательно писчая: месье Дюфре доброжелательно относится к простоте, но бумага должна быть не только простая, но и дорогая. Кстати, о деньгах. Ни в коем случае не вкладывайте в конверт банкноту в сто евро. Многие именно так и поступают. Видели бы вы, каким ледяным становится лицо метрдотеля, когда эта купюра падает на стол. Он отдает деньги одному из официантов, и они идут на чаевые, а непрочитанное письмо тут же попадает в мешок на выброс. Месье Дюфре знаменит своим безразличием к деньгам, и оно пропитывает собой все его заведение, вот почему в меню не указаны цены, и обед на двоих будет вам стоить от пятисот до тысячи евро.

С заказами покончили к полудню, официанты разошлись по залу и в ожидании первых посетителей еще раз проверяли сервировку столов. Месье Ален очень гордится тем, что официантов в его ресторане вдвое больше, чем посетителей. Стоит потянуться к бутылке, как вино, словно по волшебству, уже льется в ваш бокал. А если вы уроните вилку, ее подхватят раньше, чем она упадет на пол, и тут же заменят на чистую.

Ежедневно в четверть первого сам месье Дюфре выходит в зал и осматривает свои владения. И ни за что не догадаешься, что он провел на кухне уже шесть часов: на белоснежной одежде не видно ни пятнышка. Худощавый, высокий и немногословный человек, он обходит столики и осматривает их, как главнокомандующий – свои войска. Иногда он берет какой-нибудь бокал и смотрит его на просвет или перекладывает вилку на несколько миллиметров левее. В этих случаях он ничего не говорит, но Франциск тут же дает официанту распоряжение заменить тот предмет, который вызвал подозрение у хозяина. Потом Ален возвращается в святая святых – кухню. Двери плотно закрываются, звуки затихают. И никаких последних приготовлений – все уже готово. Как армия, занявшая оборонительную позицию, официанты расходятся по своим местам и ждут, когда в дверях появятся первые посетители.

3

К половине третьего на кухне все жужжало, как в хорошо смазанном механизме, творя причудливые блюда haute cuisine[10] среди всполохов огня и клубов пара. Повара работали, как демоны, их пальцы изящно колдовали над ингредиентами – нарезали кубиками, шинковали и смешивали. Несмотря на большую ответственность и крайнюю срочность их работы, они не жаловались и не проклинали свою судьбу. Здесь мало кто разговаривал, за исключением старшего повара, который громко выкрикивал команды, когда официанты приносили бланки заказов. Целью Алена была безупречность конечного результата, поэтому никакой беспорядок или суета не должны были отвлекать от работы его подмастерьев. Лишь однажды, когда кто-то уронил соусницу, величайший повар оторвался от работы, повернулся к своему старшему помощнику и что-то сказал ему на ухо. Никто не слышал, что именно, но все знали, что несчастного растяпу уволят раньше, чем истечет его контракт. Работать в «Темпли» – особая честь. Сюда приезжали издалека – из Австралии, Франции и Америки, – чтобы иметь счастье учиться у мэтра. Такую честь не оказывают неумехам.

Ален Дюфре вел все дела в традиционной манере. В каждой бригаде поваров было пять уровней иерархии. На вершине находился он сам, шеф-повар. Старшим поваром и его заместителем был Карл. В обязанности Карла входило передавать отдельные приказы на низшие уровни – sous chefs и chefs de partie. Пока sous chefs работали на раздаче, выкладывая еду на тарелки, поливая ее соусами и добавляя гарнир, chefs de partie отвечали за разные секции кухни. Saucier следил за приготовлением мяса, entre metier – за овощами, garde manger – за холодными закусками, a pâtissier – за десертами. Еще ниже в иерархии располагались всевозможные помощники, или demi chefs. И наконец, в самом низу – commis, которые делали то, что им говорят, причем выполняли распоряжения всех без исключения работников ресторана. Эта иерархия была такой же жесткой и неизменной, как иерархия средневекового общества, в котором каждый знал свое место и то, что его дальнейшее существование зависит от благоволения того, кто стоит на ступеньку выше.

Бруно недавно перевели в pâtissier. Его кухонный уголок располагался отдельно от остальных, чтобы жара и суматоха не попортили хрупкие сахарные нити и взбитые яичные белки. Но два-три раза за день Ален Дюфре заходил и сюда – проверял, все ли в порядке. Иногда он окунал палец в одну из мисок и пробовал очередной десерт. И никогда не показывал, что ему больно, даже если там оказывалась кипящая жидкость. За последнюю неделю эта процедура несколько раз сопровождалась одобрительным кивком. Эти похвалы не укрылись от внимания остальных chefs de partie, и каждый из них тут же пожалел о том, что одобрение даровано не ему.

Самому же Бруно некогда было убеждаться в том, что все идет как надо. К трем часам, когда остальные повара уже могли передохнуть, он все еще был в запарке – смешивал, заправлял, пропитывал, доводил до совершенства, вылеплял из сахара, сливок и льда причудливые фигуры, которые не должны были растаять раньше, чем попадут в желудок клиента. Он был предельно сосредоточен и потому не сразу заметил, что происходит нечто необычное.

В разгар кухонной страды из зала ресторана донесся звук, который был гораздо громче привычных. Внезапно, когда официанты выбежали в зал, распахнув двери, раздался взрыв хохота, который Бруно услышал только потому, что тот испортил ему настроение. Кухонная бригада отреагировала на этот смех так же дружно, как обезьяны реагируют на перемены в настроении их вожака.

Ален Дюфре поднял голову, удивленно прислушался и снова вернулся к своей работе, оставив происшествие без комментариев. Через некоторое время из зала послышались отдельные возгласы и аплодисменты. Ален никак не отреагировал, но немного погодя другие повара заметили, как он выбросил в помойку трюфеля, над которыми как раз трудился, и начал все сначала. A chef de cuisine[11], несмотря на невероятно высокие требования к самому себе, крайне редко что-то переделывал.

К этому моменту вся бригада уже смотрела в свои блюда только одним глазом, а вторым наблюдала за шефом. Не обходилось без мелких ошибок. Старший повар, Карл, забраковал несколько блюд, которые принесли ему на дегустацию, и вынужден был отчитать вспотевших поваров. Отлаженный механизм дал сбой, и Дюфре, нервы которого были на пределе, это почувствовал.

Из зала вошел официант, и через открытую дверь снова послышался непривычно громкий шум. Снова смех. Дюфре оторвался от работы и подошел к официанту.

– Что там случилось? – тихо спросил он.

Официант и без объяснений понял, о чем говорит шеф.

– Второй столик. День рождения.

– Сколько человек?

– Двенадцать.

Ален направился было к своему рабочему месту. Но в этот момент вошел еще один официант и принес с собой новый взрыв хохота. И Ален передумал.

Поправив колпак, он твердым шагом направился в зал ресторана.

За столиком, где праздновали день рождения, стало тихо. Но не потому, что там почувствовали приближение бури. Просто один из присутствовавших постучал ножом по столу Дождавшись тишины, он промокнул рот салфеткой и встал из-за стола, лицо его расплылось в широкой улыбке. Поднявшегося приветствовали взрывом аплодисментов. Умберто, отец Федерики, которой в этот день исполнился двадцать один год, собирался произнести речь.

– Друзья мои… – начал он.

И тут к столу подошел шеф-повар. Его гигантский рост завораживал больше, чем белоснежный колпак, высокий, как меховой кивер гвардейца. Ничего не подозревавший Умберто обернулся, чтобы поприветствовать Дюфре.

– Здравствуйте, – радостно воскликнул он. – Это просто потрясающе, честное слово! Правда, друзья?

Ален окинул стол быстрым взглядом. Увидел стоявшую перед Умберто тарелку с недоеденным блюдом и множество пробок от бутылок – здесь выпили очень много отменного красного вина. В зале наступила тишина. Все посетители ждали, что будет дальше.

– Вам придется уйти, – твердо сказал Ален. – Немедленно. Всем. Уходите. – Он повернулся и ушел обратно на кухню.

Кто-то засмеялся, решив, будто это шутка, но смех замер у него на губах, как только стало понятно, что шеф-повар говорит серьезно. К набедокурившему столу уже направлялся целый взвод официантов. Умберто открыл было рот, чтобы выразить протест, но дочь, красная от стыда, дернула его за рукав.

Медленно и тихо все встали со своих мест и ушли из ресторана. Каждого сопровождал официант, как тюремщик – узника. Томмазо досталась виновница торжества, которая горько плакала.

– Извините, – прошептал он. – Наш шеф очень нервный человек. – Он взял ее под руку. – И если честно, слегка чокнутый.

Гости Умберто уже оправились от неожиданности, и изумление сменилось злостью. Перед лицами официантов замаячили кулаки. И только при помощи вызванных на подмогу охранников всех удалось рассадить по машинам и отправить восвояси.

Сбой в работе означал, что дневное обслуживание в ресторане плавно, без перерыва, перейдет в вечернее. Всю вторую половину дня повара резали, перемешивали, рубили и приправляли специями блюда, тщетно пытаясь вернуть положению на кухне и настроению шефа обычное равновесие. К восьми часам в «Темпли» снова царило спокойствие. Первые вечерние посетители ели свои amuse-gueules, пили mur royale и внимательно изучали меню, пытаясь сделать выбор между фаршированной грибами куропаткой с картошкой и мясным ассорти с бобами в оливковом масле.

В этот момент чей-то мобильный телефон заиграл «Smoke on the Water» – мелодию «Deep Purple» из альбома 1970 года.

Едва услышав ее, Томмазо тут же понял, что это его мобильник. В Италии не так много поклонников «Deep Purple», чтобы в одном ресторане оказалось два телефона с этой мелодией. Он тут же вспомнил, что, увлекшись мыслями об американке, действительно забыл отключить свой телефон, хотя всему персоналу были даны на сей счет жесткие указания. А неподчинение приказу грозило мгновенным увольнением.

Звонок раздавался из шкафа, в который сотрудники вешали свою одежду. Действовать нужно было молниеносно. Сунув руку в шкаф, Томмазо выхватил мобильник из кармана куртки, нажал на кнопку приема и прошептал: «Одну минуту». Одновременно другой рукой он обшарил карманы висевших в шкафу пальто, нащупал другой телефон, который был выключен. Незаметно спрятав мобильник в карман фартука, он отвернулся от шкафа, с победным видом подняв над головой второй телефон.

– Вот он, – сказал он метрдотелю Франциско. Тот взял мобильник, положил его на пол и раздавил каблуком. Томмазо тут же выскользнул в сад.

– Да? – ответил он, наконец оказавшись один.

– Здравствуйте, – неуверенно произнес женский голос. Сердце Томмазо затрепетало. Это была американка. – Это Лаура Паттерсон… Мы с вами встретились в магазине деликатесов…

– Да, здравствуйте. Как дела, Лаура?

– Да в общем неплохо, но я не уверена, что правильно поняла, как готовить этого зайца…

На самом деле Лаура в эту минуту остолбенело смотрела на гору дымящихся желтых pappardelle, вершину которой украшал целый и почти сырой зайчонок. Лауре удалось освежевать и выпотрошить его, что оказалось мучительным как для нее, так и для зайчонка, хотя необходимо заметить, что к концу процедуры последний выглядел гораздо хуже.

– Пожалуй, у меня сегодня не заячий день, – нервно пошутила Лаура.

– Что?

– Ничего, не обращайте внимания. Неудачная шутка. Что я должна делать?

– Вы не забыли его отварить? – решительно спросил Томмазо.

– Отварить? Кажется, нет.

– И как долго вы его варили?

– Ну… минут двадцать.

Томмазо почесал затылок. Одно дело – поделиться рецептом, и совсем другое – спасти гибнущее блюдо. На это его кулинарных познаний явно не хватало. Он быстрым шагом направился к кухне. Бруно подскажет, что делать.

Он хотел было просто передать трубку своему другу, но вдруг вспомнил, что его шансы очаровать Лауру зависят от того, насколько убедительно он сыграет роль повара. И Томмазо поступил иначе. Потянув Бруно за рукав, он отвел его в самый потаенный уголок и ткнул пальцем в телефон, который держал возле уха.

– Итак, у вас есть заяц, которого вы варили двадцать минут, и pappardelle, которые вы варили… сколько? – произнес он в трубку.

– Пятнадцать минут, – ответила Лаура. Через открытую дверь она видела отца и Кэсси, его непристойно молодую подружку-ассистентку, они все время поглядывали на часы.

– Пятнадцать, – повторил Томмазо, многозначительно взглянув на Бруно.

Бруно поморщился.

– Свежие макароны, – прошептал он.

– Вам придется сварить свежую порцию pappardelle, – сообщил Томмазо Лауре.

– Не сразу, – добавил Бруно. – Сначала нужно закончить с зайцем.

– Но сначала нужно закончить с зайцем.

– У нее есть сковорода с ручкой? – поинтересовался Бруно.

– У вас есть сковородка с ручкой? – спросил Томмазо.

– Да, – изрекла Лаура на том конце провода.

– Да, – передал Томмазо своему другу.

Лаура озадаченно посмотрела на свой телефон. Либо очень сильное эхо, либо Томмазо повторяет каждое ее слово…

Бруно кивнул.

– Отлично. Теперь посмотрим, что у нее есть в холодильнике. Вряд ли мы сможем приготовить идеальное sugo di lepre, если она хочет съесть его раньше полуночи, но попытаемся изобразить что-нибудь похожее.

Он взял лимон и принялся нарезать его небольшими кубиками, объясняя Томмазо (и через третье лицо – Лауре), как приготовить простейший мясной соус. Когда дело касалось еды, он запросто мог заниматься двумя делами одновременно.

Когда двое молодых людей вышли из «Темпли», была уже полночь. Они выпили по стаканчику в маленьком баре и отправились по тихим улочкам в их общую квартиру на Трастевере.

Когда Лаура позвонила Томмазо, он записал ее номер в телефонную книгу, и по дороге домой набрал его.

– Привет, Лаура. Это Томмазо. Как ваше блюдо?

– Ой, привет, Томмазо. Все отлично. Я вам безгранично признательна.

– Где вы? Я слышу что-то наподобие эха.

– Я в ванной. Собираюсь лечь спать.

– Она в ванной, – прошептал Томмазо, обращаясь к Бруно. – Это хороший знак.

– Это блюдо из зайчатины и помидоров – нечто волшебное, – продолжала Лаура. Томмазо услышал плеск воды. – Хотя, конечно, мой соус был гораздо хуже того, который приготовили бы вы. Если бы я сначала все не перепутала…

Томмазо улыбнулся Бруно.

– Знаете, я хочу приготовить кое-что для вас, Лаура. По-настоящему, как положено.

– Правда?

– Что вы делаете завтра вечером?

Лаура выдержала паузу. Ей не хотелось показаться слишком сговорчивой, но заяц действительно был великолепен.

– Честно говоря, ничего, – наконец произнесла она.

Закончив разговор, Томмазо издал вопль, который эхом разнесся по узенькой улочке.

– Она хочет, чтобы я приготовил для нее ужин!

– Замечательно, – сухо сказал Бруно. – Интересно будет посмотреть, что ты подашь.

– Ну… Я думал, ты мне что-нибудь подскажешь, дружище.

– Hai voluto la bicicletta[12]… – пожал плечами Бруно.

– Ну ладно тебе. Ты же знаешь, я бы сделал для тебя то же самое.

– То же самое – вряд ли, – ответил Бруно, – учитывая, что готовить ты не умеешь.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду.

Некоторое время они шли молча. Потом Бруно сказал:

– Хотелось бы уточнить, о чем конкретно ты меня просишь?

– Чтобы ты мне что-нибудь подсказал. И я бы приготовил для прекрасной Лауры что-нибудь настолько потрясающее, роскошное и сексуальное, что она влюбилась бы в меня и упала ко мне в постель.

Бруно немного подумал над этими словами и сказал:

– Уточни. Потому что заставить кого-то потерять голову и сделать так, чтобы человек влюбился, – это разные вещи.

– Это как же так, мой философ?

– Если ты хочешь, чтобы человек заплакал, – медленно пояснил Бруно, – нужно дать ему нарезанный лук. А если хочешь, чтобы он загрустил, надо приготовить для него блюдо, которое мама готовила ему в детстве. Видишь разницу?

Томмазо пожал плечами.

– А потерять голову… – продолжил Бруно. – Это, разумеется, потруднее, чем заставить плакать, но вполне возможно. Морепродукты, к примеру, стимулируют сексуальное влечение. Еще моллюски, улитки в масле и с чесноком. Можно взять немного carciofioni – маленьких артишоков – и приготовить их с мятой в мягком топленом масле. Еще, разумеется, вино. А под занавес – сахарный взрыв, что-нибудь легкое, но искусное, вызывающее прилив энергии и счастья… Но это только одна сторона проблемы. Если хочешь, чтобы девушка в тебя влюбилась, нужно готовить совсем иначе – что-нибудь до ужаса простое, но действенное. Чтобы стало понятно, что ты понимаешь сущность ее души.

– Например?

– В том-то и сложность… Это зависит от конкретного человека. Нужно очень хорошо знать того, для кого стараешься, – его прошлое, его корни, грубый это человек или утонченный, черствый или мягкий. Нужно для начала испробовать самого человека, чтобы понять, каков он на вкус. Короче говоря, нужно его любить. И даже в этом случае можно знать его недостаточно для того, чтобы приготовить блюдо, которое завоюет его душу.

– Parla come t’ha fatto mammeta, – засмеялся Томмазо. – Это для меня слишком сложно. От твоей кухни мне нужно только одно – затащить Лауру в постель.

– От моей кухни? Я думал, от меня требуются только голые идеи.

– Ох… – смутился Томмазо. – Я как раз представил себе… как будет ужасно, если я испорчу твое великолепное меню. Ты расстроишься, и тогда я тоже расстроюсь и не смогу сделать Лауру счастливой. И эта неудача тяжким грузом будет лежать на твоей совести, не правда ли? А кроме того, – хитро прищурился Томмазо, – тебе ведь не часто предоставляется возможность опробовать свои рецепты на настоящей американке. Я имею в виду твои собственные рецепты.

– Что правда, то правда, – мрачно признался Бруно. – В «Темпли» я всего лишь подсобный рабочий. Высокого класса, но подмастерье. Изо дня в день я готовлю выпечку и десерты по рецептам Алена, его знаменитый карамельный мусс с ванилью. Даже если бы я захотел приготовить что-нибудь получше, он бы все равно не позволил. «А что касается римских традиций, – изобразил он швейцарский акцент своего шефа, – спасибо, нам эта крестьянская кухня ни к чему». Только Мишле, Мишле и еще раз Мишле. Паштет из гусиной печенки, белые трюфели, соус с шампанским. Почему? Разве простая тушеная говядина по-римски хуже, чем любое из этих блюд? И…

– Так ты приготовишь? – быстро спросил Томмазо, который уже много раз слышал этот монолог в исполнении своего друга. – Приготовишь что-нибудь волшебное, чтобы я притворился перед Лаурой, будто это мое творчество?

Бруно рассмеялся и легонько похлопал Томмазо по плечу.

– Конечно. Привезу тебе твой велосипед. Надеюсь, ты знаешь, как им пользоваться?

4

На следующее утро Лаура позвонила Карлотте, чтобы поделиться новостями.

– Я нашла повара. Знаешь, сага, он очень симпатичный. Как у Микеланджело. Он дал мне рецепт пасты и подробно рассказал, как ее готовить. А сегодня вечером он приготовит для меня ужин…

– Lentamente [13], Лаура. Не торопись. Ты идешь к нему домой? В первое же свидание?

– Ну да. Где же еще он может приготовить ужин?

– Ты собираешься переспать с ним?

– Конечно нет. Я видела его только один раз.

– Если ты идешь к нему домой, он подумает, будто ты собираешься с ним спать, – решительно заявила Карлотта.

– Это на него не похоже.

– Siamo in Italia[14], Лаура. Поверь мне на слово, он именно так и думает.

– Но ведь ты сама уверяла меня, что нужно следовать велениям сердца, – вздохнула Лаура.

– Конечно. До тех пор, пока ты точно знаешь, куда они тебя заведут. Сделай одолжение – прихвати с собой goldoni[15], ладно? У итальянцев их, как правило, не бывает.

– Да, у тебя богатый опыт, – обиженно пробурчала Лаура. – Говорю тебе, он очень милый. И у него есть квартира, стало быть, речь идет не о возне в кустах.

– Ага! Ты действительно собираешься с ним переспать!

– Возможно, – согласилась Лаура. – Я еще не решила. Но такой порыв может возникнуть.

– В таком случае ты обязательно должна взять с собой презервативы. И запомни – никаких теннисных туфель.

На следующий день у Бруно был выходной, и все утро он провел на Сан-Касимато, крупнейшем рынке района Трастевере, – выбирал продукты для триумфального соблазнения, задуманного Томмазо. Бруно еще не придумал меню, у него пока не было никакого плана. Он просто ходил по рынку, приглядывался, прислушивался к зазывалам-продавцам и ждал, когда ему в голову придет удачная мысль. Carciofini в это время года были очень хороши, это вне всякого сомнения, особенно romagnolo – сорт артишоков, распространенный именно в этой области Италии, столь сладкие и нежные, что их можно есть сырыми. Из puntarelle, горького цикория, получится божественный салат. В «Вине э Ольо» Бруно нашел редкий сорт «Торре Эрколана» – вина, сделанного из мерло и местного винограда чезанезе. Тысячи лет он лучше всего подходил к ароматам римской кухни, они сочетались так же идеально, как супруги, прожившие вместе десятки лет. На рынке оказался огромный выбор баранины, и Бруно купил прекрасного abbacchio[16], такого сочного и свежего, как будто он только что лакомился травкой.

Поняв, чем он располагает, Бруно начал обдумывать меню, формулировать общую концепцию предстоящей трапезы. Римская кухня, да. Но не только она. Весеннее пиршество, на котором каждая закуска напоминает о возрождении и обновлении, а старые ароматы получают нежность и легкость, как каждую весну с сотворения мира. Бруно купил бутылку масла, сделанного на маленькой ферме, которую он хорошо знал. По вкусу и запаху это масло напоминало свежие оливки, только что снятые с дерева. Потом он ненадолго задержался перед прилавком, ломившимся от толстых белых артишоков из Бассано дель Траппа, что на берегу полноводной Бренты. Они оказались чудовищно дороги, но Бруно решил, что они стоят того. Продавец завернул дюжину и вручил покупателю сверток так торжественно, словно это был роскошный букет цветов.

Чем больше он думал о кулинарной теме, тем яснее она ему становилась. Это будет праздник молодости – быстротечной, ликующей, которой нужно пользоваться и которую необходимо праздновать. Томмазо он, естественно, об этом не скажет. Когда Бруно излагает ему свои сокровенные кулинарные воззрения, тот всегда воротит нос. Но главное то, что план этот непременно сработает на подсознательном уровне.

Под конец своей рыночной экспедиции Бруно наткнулся на старичка, который дремал в полуразвалившемся шезлонге. Возле его ног стояла мятая хозяйственная сумка. Бруно присел на корточки и осторожно раскрыл ее. Внутри, как яйца в соломенном гнезде, лежали куски рикотты. Старик открыл глаза.

– Это из молока моих животных, – с гордостью возвестил он. – А сыр делала моя жена.

Бруно извлек на свет один из кусков сыра и понюхал его. Ему показалось, что он перенесся на крошечные пастбища в Кастелли-Романи, холмистого римского пригорода. В аромате сыра чувствовались запахи силоса и свежей травы, солнца и свежайшего чабреца, который рос на лугу и был съеден овцами вместе с другими травами. Бруно уже купил все для задуманного ужина, но сыр был невероятно хорош, и он решил, что найдет ему применение, в крайнем случае подаст на десерт, присыпав корицей и чуть намазав сладчайшим медом.

Переходя через площадь, чтобы зайти в магазин за макаронами, Бруно снова увидел ту девушку. Он остановился, затаив дыхание. Бруно понятия не имел, кто она, но за последние несколько недель десятки раз видел ее прогуливающейся по Трастевере. Видел ее и на рынке: она любовалась грудами самых разных овощей – radicchio, cime di rapa, bruscandoli[17], тоненькими зелеными травинками, которые появляются на рынках в первые недели весны; borragine, barba di frate[18], букетиками гиацинтов и, конечно, корзинами с tenerume – первыми весенними кабачками, такими яркими, словно они впитали в себя солнечные лучи. Впрочем, Бруно ни разу не видел, чтобы девушка что-нибудь покупала. Однажды он стоял достаточно близко и заметил у нее в руках хозяйственную сумку с большой бутылью арахисового масла, купленного в магазине напротив рынка, где торгуют импортными товарами. Из этого Бруно сделал вывод, что она либо американка, либо австралийка и иногда скучает по вкусу той еды, которую ела у себя дома. Но она так жадно смотрела на незнакомые ей овощи, что Бруно захотелось приготовить их для нее, показать, чего она себя лишает. Как-то раз он осмелел настолько, что подошел и поздоровался, но когда девушка обернулась и вопросительно посмотрела на него своими горящими серыми глазами, он растерялся и сделал вид, будто просто хотел протиснуться мимо нее к прилавку с помидорами. «Scusi», – пробормотал он, и девушка отступила, пропуская его вперед.

Сегодня на ней был белый топ с завязками на шее. Бруно пригляделся и заметил у нее на плечах, под белокурыми локонами, мелкие рыжие веснушки, похожие на брызги соуса чили. Он даже представил себе, какова на вкус ее гладкая медовая кожа… «Я должен заговорить с ней, – подумал Бруно. – Подарю ей аспарагус, а себе куплю еще».

Приняв это решение, он направился к девушке, но немного опоздал. Она повернулась и ушла.

Бруно смотрел ей вслед. На противоположной стороне рынка было множество маленьких магазинчиков – скобяная лавка, аптека, ларек, торгующий исключительно оливковым маслом, и множество других, занимавших ярдов десять. Девушка немного постояла перед магазинчиком женского белья, потом толкнула дверь и вошла.

Бруно замер. Что ты делаешь, идиот? – осадил он самого себя. У нее же есть парень. Более того, любовник. Иначе зачем ей покупать белье? И почему, собственно, ты решил, что такая девушка может быть одинока? Он повернулся и, расстроенный, побрел покупать то, что еще не купил.

Лаура любила прогуливаться по Трастевере, району, в котором она жила. Согласно путеводителю, это было убогое место, анклав рабочего класса в самом сердце Вечного города. Лауре нравился шум булыжных мостовых, достаточно широких, чтобы по ним могли проехать миниатюрные римские машины. Магазин, торгующий дисками с музыкой рэгги, стоял плечом к плечу с магазином электротоваров, а киоск с вычурным названием «Институт благоприятного шиацу» был зажат между аптекой и киоском с лотерейными билетами. Мастерская по ремонту мебели соседствовала с церквушками, апельсиновые деревья сражались с ресторанной террасой за каждый квадратный дюйм солнечного света, и травянистый запах марихуаны смешивался с ароматом свежего кофе и пиццы. На площади и тротуарах были беспорядочно припаркованы побитые машины, и казалось, что водители бросили их и пошли пешком. Во всех окнах алели яркие гвоздики.

Однажды, вскоре после приезда в Рим, Лаура проходила мимо небольшого магазинчика. Витрина у него была совсем маленькая, но в ней было выставлено несколько гарнитуров нижнего белья, какого Лаура никогда в жизни не видела. Тесемочки напоминали ожерелья из драгоценных камней. Ночные сорочки были украшены букетиками цветов и оттого напоминали свадебные платья. Нижние юбки, черные пояса для чулок, баски из кремового шелка… В тот раз Лаура так и не зашла в этот магазин, но сегодня, готовясь к свиданию, пришла сюда снова. Она все время вспоминала слова Карлотты: «Поверь мне, он думает, что ты собираешься с ним переспать».

Исполненная безрассудства, Лаура перешагнула порог магазина.

Внутри оказалось так тесно, что не было ни полок, ни витрин. На стуле за прилавком сидела изысканно одетая итальянка лет тридцати с небольшим и читала «Мессаджеро». Когда открылась дверь, она отложила журнал и окинула Лауру взглядом опытного продавца.

– Momento, – решительно произнесла женщина и скрылась в небольшой кладовке. Когда она вернулась, у нее в руках оказались четыре небольшие коробки, которые были по очереди открыты на прилавке. Внутри, упакованные в тончайшую бумагу, лежали вещи еще роскошнее тех, которые Лаура видела на витрине. Ценников не было, и Лаура очень скоро поняла почему: когда она выбрала красную кружевную баску, сумма на кассовом аппарате оказалась больше, чем Лаура могла себе позволить потратить за неделю.

– Сейчас я научу тебя резать, – сообщил Бруно, поворачиваясь к Томмазо. – Когда она придет, все будет выглядеть так, будто ты как раз готовишь.

– Отлично, – уверенно кивнул Томмазо. Бруно взял яблоко и положил его на разделочную доску. Потом открыл свою сумку с ножами.

– Испортишь мои ножи – убью, – предупредил он.

– Не испорчу. – Томмазо взял самый большой нож, стальной «Вустхоф». – Господи, какой тяжелый!

Бруно осторожно забрал нож у своего друга.

– Да… Для тебя великоват. Нужно начать с того, который поменьше. – Он протянул Томмазо другой нож. – Этот японский. Сделан из ванадиевой стали. – Бруно капнул немного оливкового масла на точильный камень. – Сначала научу тебя точить ножи.

Через пять минут, в течение которых Бруно точил нож, Томмазо заскучал.

– Наверно, хватит…

– Почти.

Удовлетворившись результатом, Бруно достал стальную пластину.

– Теперь мы его отполируем.

Еще через несколько минут Бруно был готов заняться яблоком.

– Лезвие ножа используется для резки, а острие – для более мелкой работы, – поучал Бруно. – Яблоко нужно резать под углом, вот так. И не жди, когда первый кусочек упадет на стол, отрезай следующий. Кончики пальцев держи подальше. Это лезвие справляется со свиными копытцами, а уж отрезать твои для него вообще не работа.

Пока Томмазо практиковался в резке, Бруно занялся выпечкой. В отличие от большинства поваров, он не чурался этого занятия. Да, он любил готовить мясо и овощи, но работать с мукой и сахаром – особое удовольствие, даже испечь самое обычное печенье.

Сладкое после такого сытного ужина должно быть незамысловатым – рикотта с медом и корицей, стакан vin santo, сладкого белого вина, в котором плавает немного tozzetti, домашнего орехового печенья. Бруно как раз ставил в духовку противень с печеньем, когда к нему подошел Томмазо.

– Вот, – сказал Томмазо, доставая из кармана джинсов маленький пакетик. – Специальные травы для tozzetti.

– В tozzetti не кладут травы, – начал было Бруно, но увидел, что в пакетике всего пара щепоток какого-то порошка.

– Поверь мне, – подмигнул Томмазо, – так будет гораздо вкуснее.

– Нет, – твердо возразил Бруно, отталкивая руку Томмазо. – Это отобьет вкус фундука. К тому же после такой еды уже не понадобится никаких других стимуляторов. Каким образом тебе удастся продемонстрировать девушке свои таланты, если она будет находиться в спальне, а ты на балконе?

Бруно решил подать аспарагус с теплым соусом zabaione; не таким, как он готовил в ресторане, по сложному рецепту, а попроще – с чувственной смесью взбитого яичного желтка и белого вина. Он еще не сказал Томмазо, что заканчивать приготовление этого соуса нужно непосредственно перед подачей на стол. Научиться пользоваться ножом – самое легкое из того, что предстояло Томмазо. К концу дня ему придется освоить и более сложные вещи.

В «Пансионе Магдалины», где жили студенты-американцы, Лаура терзалась сомнениями насчет новой баски. Да, она безусловно хороша, но есть в ней что-то фетишистское, не говоря уже о ее непрактичности – десятках малюсеньких крючочков и завязочек.

– Как она тебе? – спросила Лаура свою соседку Юдифь – Не слишком ли сложно?

Юдифь окинула баску взглядом опытной женщины.

– Надевай. Вот и посмотришь, откуда у него руки растут.

– Думаю, с руками у него все в порядке, – сказала Лаура и покраснела.

– Если он сможет это с тебя снять, значит, в порядке. Пожалуй, тебя ожидает бурная ночка.

Томмазо осваивал взбивание яичных желтков, которые он время от времени добавлял в некую густую массу.

– Ты делаешь это слишком ожесточенно, – говорил ему Бруно. – У тебя должны двигаться не только запястья, но и локти. Вот смотри.

Томмазо попробовал еще раз. Теперь оказалось, что он взбивает слишком энергично, и яичная пена разбрызгивалась по сторонам.

– Спокойнее, – поучал Бруно. – Теперь еще разок.

– Бесполезно, – заявил Томмазо, откладывая в сторону веничек для взбивания. – Я не могу.

– Но это же необходимо. Попробуй еще раз.

– Почему же необходимо? Ничего подобного, – хитрил Томмазо. – Мы ведь будем сидеть за столом, и я могу зайти в кухню якобы для того, чтобы приготовить соус, который на самом деле приготовишь ты.

Бруно обдумал это предложение.

– А где я буду находиться?

– Здесь, конечно. Но Лаура не будет об этом знать. А когда все будет готово, ты потихоньку улизнешь.

– Что ж, ладно, – неохотно согласился Бруно. Все-таки это проще, чем научить Томмазо готовить.

В восемь часов вечера Лаура пришла по адресу, который ей дал Томмазо, и позвонила в обшарпанную дверь по соседству с магазином самокатов. В окошке, гораздо выше лица Лауры, показалась голова Томмазо.

– Входите, – крикнул он. – Открыто.

Лаура вошла в темный внутренний дворик и поплелась вверх по бесконечным ступенькам, пока наконец не забралась на самый верх. Там дверь тоже была открыта, и Лаура вошла. Квартирка оказалась маленькой и довольно бестолковой – четыре крошечные комнатки со стенами, обклеенными фотографиями из старых фильмов и портретами рок-звезд семидесятых годов. Но вид из окна буквально заворожил Лауру.

Внизу тянулись красные черепичные крыши теснящихся домов, магазинов и церквей – и так до самого берега Тибра. Слева, вдалеке на холме Яникул, мерцали огоньки. Впереди, на том берегу реки, освещенные дворцы и церкви Старого Рима казались островками в темноте окрестных домов.

– Вот это да! – благоговейно выдохнула Лаура.

Окно выходило на покатую крышу, которую превратили в подобие балкона, поставив туда два старых кресла и несколько кадок с цветами, потеснивших заросли телевизионных антенн. Томмазо встал со стула навстречу Лауре. Он был невероятно хорош собой. Его идеально вылепленное лицо обрамляли густые вьющиеся волосы, жесткие, как телефонный шнур.

– Привет, – сказал он. – Как жизнь?

– Великолепно. – Лаура подумала, что запах из кухни еще чудеснее, чем вид из окна. Он просто сбивал ее с ног. – Господи, что это? – спросила она.

– Обед, – просто ответил Томмазо.

– Это пахнет… – она глубоко вдохнула, – …волшебно.

– Да, неплохо, – скромно ответил хозяин. – Будет готово через двадцать минут.

– Двадцать минут! – Лаура не была уверена, что сможет выдержать так долго. Ей хотелось попробовать это блюдо сейчас же, сию минуту.

– Так надо. Но это не страшно. Если подождать, будет еще вкуснее. Ожидание – это часть удовольствия – Он провел рукой по ее спине, целуя Лауру в щеку в знак приветствия.

По телу Лауры пробежала легкая дрожь. Да, Карлотта была права.

После стакана prosecco Лаура совершенно расслабилась. Томмазо оказался прекрасным хозяином, внимательным и чутким. Лаура попросила его выключить отвратительную музыку, которая тихонько играла в комнате.

– Тебе не нравятся «Рамонес»? – удивился Томмазо. – Но ведь они американцы.

– Мерайя Кэри тоже, – ответила Лаура. Странно, как у человека с таким изысканным вкусом к еде может совсем отсутствовать музыкальный вкус.

Рамонесов вежливо выключили, и Томмазо с Лаурой весело болтали, пока Томмазо нарезал нежные весенние овощи для pinzimonio – соуса с оливковым маслом, уксусом, солью и перцем. Кухня была полна профессионального оборудования шеф-повара, а некоторые особенно страшные ножи Лаура видела впервые в жизни.

– Когда ты этому научился? – спросила Лаура, глядя на то, как нож Томмазо пляшет на разделочной доске.

– О, это просто. А кроме того, – честно прибавил он, – у меня был очень хороший учитель.

От божественного аромата, который шел из духовки, у Лауры потекли слюнки.

– Так что же мы будем есть?

– Вот. – Он, как заправский официант, с легким поклоном вручил ей меню.

Лаура прочитала: «Закуска – verdure in pinzimonio. Первое блюдо – spaghetti all’amatriciana. Второе блюдо – abbacchio alla cacciatora. Гарниры – carciofi alla romana, asparagi con zabaione. Десерт: ricotta dolce; vin santo, biscotti».

– О господи! Мы же столько не съедим.

– Quanto basta. В самый раз. Тут всего понемножку, ровно столько, чтобы пробудить аппетит. Это не американские стейки, которые давят на желудок и превращают тебя в… – Он вдруг заволновался. Из-за закрытой двери послышался какой-то звук.

– Кто это? – спросила Лаура.

– Мой сосед по комнате. Не беспокойся, он как раз уходит.

– Он тоже шеф-повар?

– Бруно? Не совсем. Он практикант. Бутылки моет. Ну, приступим к еде?

Лаура никогда не ела ничего подобного. Вернее, она, как выяснилось, вообще никогда не ела. Ей казалось, что эти ароматы всегда жили в ее воображении, но только сегодня она впервые действительно попробовала эту еду. Каждое следующее блюдо впечатляло еще больше, чем предыдущее. Спагетти под густым соусом из мяса и вина, сытным, острым и густым. А баранина, наоборот, розовая и сладкая, такая нежная, что тает во рту. Томмазо подал ее без овощей, но потом принес первый гарнир, contorni – целый артишок, смазанный теплым оливковым маслом с лимонным соком и посыпанный мятой. Лаура слизала с пальцев все масло, не оставив ни капельки, а ей казалось, что она может съесть еще столько же. В конце концов у нее даже голова закружилась от всего этого великолепия.

Томмазо оставил ее одну, отправившись закончить с аспарагусом. Через несколько минут, заскучав в одиночестве, Лаура решила пойти помочь ему. Она собрала грязные тарелки и понесла их на кухню.

– Томмазо! Давай, я пока помою посуду.

Она толкнула дверь, но та не открылась.

– Извини, – прокричал изнутри Томмазо. – Опять заело. С ней это иногда бывает.

Лаура подергала дверную ручку.

– Может, мне поднажать снаружи?

– Нет, я сейчас все сделаю.

На какую-то долю секунды Лауре показалось, будто она слышит за дверью шепот, но это Томмазо тихонько напевал, пока готовил.

Наконец дверь открылась, и он вышел, держа в руках большое плоское блюдо, от которого шел божественный аромат.

– Готово. Можно садиться за стол.

Через несколько минут они уже ели аспарагус. От его великолепного вкуса захватывало дух. Кончики стебельков, пропитанные взбитым яичным желтком и вином, были такими нежными, что их можно было рассасывать, но книзу они становились тверже, и тут уже приходилось жевать.

– Томмазо, – восторженно произнесла Лаура, – я должна сказать тебе…

– Я знаю, – сказал он, улыбаясь, и Лауру захватила томная волна чувственности.

На кухне Бруно перенес грязные кастрюли в мойку и осторожно, чтобы не издать ни звука, поставил их в воду.

– Что ты делаешь в Риме? – услышал он голос Томмазо.

– Пишу работу по истории искусства для конкурса, – ответила девушка – Победитель приедет в Рим на целый год – В ее голосе было что-то, вызвавшее у Бруно ассоциацию с десертами, меренгой и сладким сабайоном, с тем, как кусочки персика булькают, когда их опускаешь в вино. Не в силах справиться с любопытством, он прислушался к разговору.

– Но тебе ведь можно и поразвлечься?

– Шутишь? История искусства и есть развлечение. – Бруно улыбнулся, представив себе выражение лица Томмазо. – То есть, – продолжала девушка, – я хотела сказать, что ты уже к этому привык. Можешь в любой момент пойти и посмотреть на Караваджо. А мне, возможно, больше и не придется.

– Караваджо?

– Ты не знаешь Караваджо? – искренне удивилась девушка.

– Конечно знаю, – быстро нашелся Томмазо. – Все в Риме знают Караваджо. Что ты любишь больше всего?

– Ну, не знаю… Трудно выбрать что-нибудь одно…

– Еще бы.

– …но уж если не отвертеться, пожалуй, «Предсказателя судьбы» в Музее Капитолия.

Бруно кивнул и опустил руки в воду. У него эта картина тоже была любимой. Девушке Томмазо не откажешь во вкусе.

– Если бы я был художником, – произнес Томмазо благоговейным тоном, – я бы рисовал только тебя, Лаура. И тогда все мои картины были бы прекрасны.

Бруно расплылся в широкой улыбке. Может, Томмазо и не умеет готовить, но когда дело доходит до обольщения, тут ему нет равных. Бруно вытер руки, на цыпочках подошел к двери и ушел.

Наконец добрались и до рикотты, ломтиками уложенной на тарелке. Томмазо принес biscotti и vin santo к потертому старому дивану.

– Я уже очень много выпила, – пробормотала Лаура.

– Римляне любят говорить, что «anni, amori e bicchieri di vino, nun se contano mai».

– «Годы, любовников и бокалы вина не нужно считать», – перевела Лаура.

– Точно. – Томмазо опустил печенье в золотистую жидкость и медленно поднес бокал к ее губам.

Лаура помедлила, но все-таки открыла рот. Он наполнился сладким виноградным вкусом. Лаура зажмурилась от удовольствия.

– Боже, как вкусно…

– Sei bellissima, – прошептал Томмазо. – Ты прекрасна, Лаура. – Он обмакнул в вино два пальца. Лаура снова помедлила, но разрешила ему положить их ей в рот. Она облизала липкое медовое вино, все до последней капельки. Несколько капель упало ей на шею, и Томмазо жадно слизнул их языком, пока Лаура держала во рту его пальцы.

Он начал неторопливо раздевать ее, снимая вещи одну за другой, как будто отделял листья от артишока, и время от времени целовал. «Именно об этом я и мечтала, – думала Лаура. – Кто бы мог подумать? Разве что Карлотта. Да, Карлотта была права».

Теперь он снимал красную баску, развязывая маленькие бантики. Лаура почувствовала, как ослабевают завязки, и выгнула спину, чтобы Томмазо было удобнее. Он сосредоточенно возился с одной тесемкой. Потом дернул за нее.

– Подожди, – пробормотала Лаура. – Ты ее затянешь.

– Я возьму нож, – нетерпеливо предложил Томмазо.

– Лучше я сама, – быстро возразила Лаура. Когда она развязала тесемку, Томмазо опустился перед ней на колени, молитвенно сложил ладони и что-то забормотал по-итальянски.

– Что ты делаешь? – спросила Лаура.

– Читаю молитву, – сказал он, глядя на нее голодными глазами.