Письма к Израилю Меттеру ["Я рад что мы с Вами дожили до странных времен..."]

VI-е письмо

28 марта 1990 г.

Нью-Йорк.

Дорогой Израиль Моисеевич! Мы получили оба экземпляра Вашей книги, которую я сразу же прочитал, и это почти все, что я могу сказать. Из всех литературных критериев у меня остался один - прочитываю ли я ту или иную книгу сразу, от начала до конца, без какой-нибудь утилитарной цели. В этом критерии, согласен, есть что-то хамское, но все остальные отпали. Когда-то я пытался обосновывать свою неспособность прочесть Трифонова, Борхеса или Пруста, который умирал от скуки, сочиняя свой бесконечный и до странности поверхностный роман, но потом я утомился и стал говорить просто - я не читал. До Вашего "Былья" я начал перечитывать "Дон Кихота", но ничего из этого не вышло - как-то уж слишком это далеко и не по возрасту. Значит, Сервантес у меня "не пошел", а Меттер "пошел". Лучшее из всего, конечно, "Пятый угол". Из рассказов некоторые написаны очень молодым пером, "Ночью" - выдающийся этюд, пробуждающий, увы, в читателе горькие воспоминания из собственной личной жизни. Мемуары, конечно, интересные, но я хотел бы считать их фрагментами большой мемуарной книги, не сборника ("Встречи с Ахматовой", "Встречи с Кроном" и т.д.), а тематической, единой книги с общим стержнем.

Простите меня за эти небрежные замечания.

Ксении Михайловне спасибо за экзотический бумажник, который немедленно экспроприировала наша дочка. Как говорит бывшая нянька нашего сына - вещь осталась в семье.

Если Вам (вам) попадется 4-й номер "Октября", то прочтите мою повесть "Иностранка", не потому, что это новая "Анна Каренина", просто там отражена наша жисть.

Писал ли я Вам, что наш ребенок Коля ввел в эмигрантский обиход новое слово, живо подхваченное массами? Как-то раз Лена дала ему утром кашу, он потрогал ее ложкой и говорит: "Это - хунья". Лена спросила - что?! И Коля внятно повторил: "Хунья! Папа всегда говорит такое слово - хунья".

Ксению Михайловну благодарю за ласковое письмо. К сожалению, мы с ней почти незнакомы, я только помню, что она красавица.

Слышал, что умер Бакинский. Он хорошо относился ко мне, и у нас началась переписка, и я даже, к счастью, успел поблагодарить его за доброе ко мне отношение, но вот он умер, жалко.

Израиль Моисеевич, не болейте бронхо-пневмонией, ни вместе, ни по отдельности. Вам еще надо написать три толстых книги, два тома мемуаров и том беллетристики.

Здесь Гордин. Надеюсь, он захватит для Вас какой-нибудь выразительный пустяк. Крепко вас обоих обнимаю. Мама, Донат, все мы вас любим.

Ваш С. Довлатов