Письма Сестры

I

В начале 90-х я на короткое время стал очень популярен. Например, по индексу цитирования обогнал Солженицына. Во мне стали видеть лидера нового поколения (которого не было) и представителя новой политической доктрины (которой не просто не было, а не было до слез). Вскоре люди разобрались, что к чему, да и сам я перестал публиковаться в периодике. Обо мне благополучно забыли, а новый период популярности (гораздо меньшей) начался с эпохой интернета.

Тем не менее, свой «звёздный час» у меня был или почти был. Однажды я шел по Новому Арбату с молодым митрополитом. Митрополиту прочили блестящую карьеру, так что получалось, что мы с ним одного ранга, и он стремился закрепить полезное знакомство.

— Дмитрий, извините за нескромный вопрос, а ваша матушка жива?

— Да.

— А сколько ей лет, как её здоровье?

— Ей 54 года. Здоровье, слава Богу, ничего.

— А живет где?

— В Москве. Мы живем в одной квартире.

— Счастливая ваша мать! Такого сына вырастила. Сейчас так радуется вашему успеху.

Я закашлялся и сменил тему.

Дело в том, что мать меня не любила. Конечно, она считала меня своим сыном и обо мне в меру своих сил и своего разумения заботилась. Но я был очень похож на отца, а отца она через несколько лет семейной жизни возненавидела. Поэтому когда родилась дочь, сердце матери было безраздельно отдано ей, а я стал получать материнскую ласку по остаточному принципу.

За всю жизнь я не удостоился от матери ни одной похвалы, а каждое лыко ставилось мне в строку с железной последовательностью. Мать, вообще человек чрезвычайно жестокий и упрямый, обладала удивительной способностью превращать любой мой успех в фиаско. Делалось это автоматически, всегда, за два-три предложения.

В 25 лет товарищ, известный скульптор, решил сделать мой портрет из бронзы. Реакция последовала незамедлительно:

— Ну чего на лысо постригся? Ходишь дурак-дураком. Да тебя разыграли, а ты и поверил. «Скульптура». Да кому ты нужен, посмотри на себя!

В 29 лет я устроился завотделом крупного литературного журнала. Это была первая престижная работа в моей жизни.

— «Редактор». Это кто тебя туда взял? И что, тебе там денег платить будут? Приняли «на тебе боже, что нам негоже».

В 32 я опубликовал статью в «Независимой Газете», о которой заговорила вся Москва.

Мать сделала скорбное лицо и вошла на кухню:

— Дима, я хочу с тобой поговорить. Я тут слышала, ты статьи печатать начал. Я вот что хочу сказать: думай, что пишешь. Попридержи язык.

Вот такое, как говорит талантливый Константин Крылов, «обломинго». В общем, история довольно типичная. «Насильно мил не будешь». Как все дети в подобном положении, — что тоже типично, — я долго (очень долго) не понимал, что происходит. Пытался найти в материнском троллинге рациональное зерно или объяснить подобное поведение разницей в культуре или случайным непониманием. И конечно винил себя, считая, что мало уделяю внимания матери, и мало ей помогаю. Полностью я прозрел, прожив жизнь. Но нетипичен в этой истории МАСШТАБ неправды, превращающий её не только в нравоучение, а в неправдоподобный гротеск и пародию.

II

У матери было два ребенка: я и младшая сестра. Между нами было семь лет разницы, что само по себе много. Но, кроме того, мы выросли в совершенно разной обстановке. Я провел первые семь лет жизни на Патриарших прудах, в большой интеллигентной семье. Где рисовали картины, читали стихи, играли на рояле. Мой родственник мог сидеть за столом и мастерить игрушечные часы, а через неделю они оказывались заставкой к любимой телепередаче «Спокойной ночи, малыши». Отец часто бывал «под шофе», но облика человеческого не терял, играл со мной в игрушки и пел неаполитанские песни под мандолину. Да и мама не была еще такой издерганной и обозленной. И вообще на дворе царили 60-е.

Сестра провела детство в жутком Нагатино. Когда мы туда переехали из центра, это был рабочий поселок, с близлежащим совхозом. Приписали его к Москве 6 лет назад. Жили мы в панельном угробище с соседями-дебоширами, отец спился, а мать остервенела от поломатой жизни. Причем и здесь наши с сестрой пути разошлись. Мы учились в разных школах — я в более-менее приличной спецшколе, а сестра в типовой школе для трудящихся. Первыми словами маленькой сестренки была матерная ругань. С раннего детства она отличалась злобным депрессивным характером. Слепая любовь матери, которая справедливо жалела маленькую дочку, привела к тому, что для нее не было никаких авторитетов. Отца она ненавидела, меня (который проводил с ней большую часть времени) не слушалась, а после смерти отца и начала подросткового возраста совсем отбилась от рук. Она могла украсть деньги у матери и купить себе игрушку (в общем, трогательно и мило), убежать из пионерского лагеря домой, две недели прогуливать школу, хамить и врать. Милого и трогательного в этом уже было мало. Мать подарила мне на 20-летие джинсы и большую коробку с фломастерами. Это был редкий, дорогой и неожиданный для меня подарок. Фломастеров я так и не увидел, сестра их спрятала. А джинсы отняла и изрезала в клочья, попытавшись неудачно перешить на себя. Я растерянно захлопал глазами.

В школе и я, и сестра учились плохо. Это конечно было следствием ненормальной обстановки в семье. Но у меня был свой внутренний мир: я прочитал огромное количество книг, коллекционировал журналы, лепил из пластилина сотни солдатиков и вообще был веселым и любознательным ребёнком. Как я сейчас понимаю, с опережением уровня развития сверстников на два года. Дома я был очень ответственным и послушным мальчиком. Сестру я забирал из детского сада и кормил, рассказывал ей сказки и укладывал спать. Мать работала на двух работах и домой приходила поздно, отец пьянствовал.

После окончания школы я пошёл на завод и проработал три года на тяжелой и грязной работе, тратя всё свободное время на подготовку к поступлению в университет. В университете я, кроме стандартной программы, занимался самообразованием. За шесть лет учёбы я никуда не выезжал отдыхать, ни разу не был в ресторане. На такси я первый раз поехал в 30 лет и в это же время попробовал рюмку вина. Я длительное время не мог помогать матери материально, но она в этом не нуждалась. Денег у матери я никогда не брал, всегда зарабатывая на свои нужды сам.

Мать, за что я ей бесконечно благодарен, помогла мне поступить в университет, но дальше я учился самостоятельно, да так, что не остановить. «Дорвался». В 28 лет я написал огромный философский роман, который сейчас изучают в школах и университетах.

III

С сестрой всё было несколько иначе. За свою жизнь она не прочитала по своей воле ни одной книги. У неё никогда не было интеллектуальных интересов. После окончания школы она из-за глупого соперничества со мной «заказала» матери университет. Мама тогда была состоятельным человеком и могла себе это позволить. Однако мать совершенно не понимала колоссальной пропасти между своим сыном и своей дочерью. Да и вообще не понимала, что такое интеллектуальная деятельность. Проработав год в учебной части МГУ, сестра поступила на факультет журналистики. Совершенно не обладая никакими литературными способностями. Или хотя бы литературными интересами. Все экзамены она сдавала за взятки, на работу, а затем на учёбу ездила на такси, носила норковые шубы и бриллианты.

Вероятно, мать считала, что расходы окупятся, так как дочка выгодно выйдет замуж. Однако ненависть к отцу и брату быстро перешла у неё в ненависть к мужчинам вообще. Сорящая деньгами студентка престижного вуза, обладающая привлекательной внешностью, вызывала естественный интерес мужского пола. Внезапно сестра поняла, что обладает властью над людьми. В общем, пуркуа па, но вся эта власть была употреблена ею на бессмысленный садизм.

Тактика сестры была сформирована в то время, и осталось неизменной до сего дня. Все начинается с того, что сестра начинает глупо хихикать, строить глазки, говорить тоненьким голоском. Как маленькая девочка. После 30 лет это стало производить странное впечатление, а после 40 — настораживающее.

Говорит она относительно впопад, иногда даже остроумно. Может процитировать связный текст, рассказать небольшую историю. Все перемежается комплиментами будущей жертве. Когда есть возможность, сестра пытается установить над ней контроль: дарит подарок, если жертва крупная — существенный. Может дать внешне дельный совет, особенно в области юриспруденции. Все говорится уверенным тоном, хотя если разобраться, ни толку, ни смысла в её словах нет — это или банальность или глупость. «Обманка». За время сближения происходит самое поверхностное сканирование сапиенса: выделяются несколько фактов из его биографии.

Предположим, это молодящаяся одинокая женщина, приехавшая из провинции и живущая в съемной квартире с собачкой. Сестра дарит ей бижутерию и конфеты, обещает познакомить с интересными людьми, советует разместить информацию о поиске работы на популярном сайте. В один прекрасный момент в квартире новой подруги раздается звонок:

— Ну что, блядь, в Москву собой торговать приехала? Тебе 40 лет. Посмотри на себя в зеркало — ни кожи, ни рожи. Деревня!

— Маня, что вы говорите?!!

— Я 50 лет Маня. Хули ты с собакой своей ебешься?

IV

До такой степени сестра, конечно, дошла не сразу. Но довольно быстро. В университете произошла культурная катастрофа. Если бы сестра после школы пошла в техникум, и стала, как мать, портнихой, у неё, при отвратительном характере, все же была бы профессия, и, что еще более важно, страх божий перед верхними классами общества.

Скорее всего, она бы нашла себе мужа, родила детей, а потом смогла бы в полной мере использовать преимущества, которые ей давало родство с успешным братом. Но университет туповатую девушку испортил окончательно. Во-первых, она решила, что сама принадлежит к верхнему классу общества, хотя для этого у неё не было абсолютно никаких оснований. Она была глупа, не обладала никакими способностями, а её благополучие было фикцией. Она была дочерью портнихи, живущей в панельной многоэтажке с грязными обоями, и покупающей бриллианты на последние деньги глупой матери.

Во-вторых, чувство принадлежности к «высшему обществу» дополнилось чувством презрения к его представителям. Ведь если сестра обманным путём попала в лучший вуз страны и, не имея никаких способностей, там «успешно» учится, значит, тысячи студентов и преподавателей находятся в таком же положении. Всё это за деньги и по блату, и весь класс интеллектуалов состоит из придурков.

Мать в минуты вспышек гнева титуловала своего бедного сына «шизофреник хуев». Вот из таких шизофреников хуевых и состоял университет. Сестра же называла меня «щщенком». Вероятно, это было её отношение к мужчинам — жалким, униженным, а потом умирающим, как отец. Или молча сносящим агрессию, как брат. Больше никаких мужчин она не знала. В период любовных ухаживаний образ стал проецироваться на всех подряд.

Однажды я познакомил сестру со своим товарищем — красивым молодым ученым и спортсменом. Тому понравилась эффектная блондинка, и он пригласил её в театр. Сестра фыркнула, а когда я спросил, в чем причина её отказа, заявила, что мой товарищ ничтожество. Впоследствии ничтожество стало академиком.

Как-то сестра попала в ресторан с компанией известных артистов. Последующий рассказ о занимательном событии состоял из непрерывной злобной ругани (особенно почему-то досталось милейшему Евгению Евстигнееву, аттестованному «старой мразью» и «плешивым мудаком»).

Можно до бесконечности заниматься политкорректной болтовней, но таковая и не претендует на то, чтобы быть реальной информацией. Это легальная упаковка. Любая женщина глубоко про себя знает о мужчинах две вещи. Во-первых, мужчины гораздо умнее и сильнее, а, во-вторых, они опасны. Поэтому их нужно бояться. «Да убоится жена мужа своего».

Никакого страха перед мужчинами у сестры не было. Сестрой не на шутку увлекся Анатолий Кашпировский, у них возникли личные отношения. Кашпировскому тогда было около 50, он только что приехал в Москву с Украины и начал «давать установки» на телевидении. С семьей он находился в фактическом разводе и активно искал новую жену и помощницу из числа восторженных фанаток.

По своей психологии, по уровню интеллекта, да и по общей культуре они удивительно подходили друг другу. То есть не подходили вообще. Дуэт холодных садистов закончился тем, чем должен был закончиться: «победил сильнейший». Сестра стала на Кашпировского орать и «давать установки» ЕМУ: быстро развелся с женой и бросил детей, пулей полетел в загс, в трехдневный срок перевез вещи к себе. Чудак понял, что сильно ошибся в выборе, и стал рыпаться. На что получил неизбежное продолжение:

— Я профессиональная журналистка, у меня связи во всех газетах. Такое о тебе напишу, до конца жизни не отмоешься. Сиди тихо и не рыпайся, щщенок! Понял?

Щщенок понял. Проблема профессиональным аферистом была решена быстро и точно.

Однажды я шел домой и увидел сестру. Она маршировала чеканным шагом кремлевского курсанта по трамвайным рельсам. С отмашкой руками. К вечеру «нью эйдж» стал увеличиваться и разветвляться. Эйфория перешла в пышный бред величия («знаю 14 языков», «принимаю сигналы из космоса»). Как это ни парадоксально, в таком состоянии сестра стала более человечной. Она обнимала меня за руку, называла милым братиком и, плача, уверяла, что всем подарит по новой квартире. Я тоже плакал. Затем начался период буйной агрессии. Мы с матерью бросились по знакомым искать врачей. Сдавать в советскую психушку сестру не хотелось. С большим трудом за полгода при помощи сильных лекарств её удалось стабилизировать.

V

Тем временем начались 90-е. Мать, работая в меховом ателье, хорошо зарабатывала в годы застоя, и ещё более — в годы перестройки. Но невидимая рука рынка быстро задушила советскую «теневую экономику». Матери надо было или менять сферу своей деятельности или переходить в область легального бизнеса. Со всеми вытекающими в период 90-х годов последствиями. Ни того, ни другого она была сделать не в состоянии, а все советы «шизофреника хуева» отметались на дальних подступах. Правда, само титулование постылого сына после болезни любимой дочери куда-то улетучилось.

Расходы на сестру, отнимавшие 80% бюджета матери, тем не менее, не сокращались. После фиктивной защиты диплома, последовали многочисленные попытки устроить дочь на работу. На работу её устраивали, причем престижную, но из-за полнейшей профнепригодности быстро увольняли. Методом проб и ошибок, в конце концов, был найден оптимальный вариант. Сестре оказалось по силам работать кассиром. Кассиром она работала в разных местах — наиболее продвинутым было место продавщицы фишек в валютном казино. Работала сестра трудно, с постоянными конфликтами. Её всегда окружали «ничтожества», изводящие непосильными заданиями, а сослуживицы были «тупой деревней», живущей за её счет. Она их всегда подменяла и спасала, те в ответ платили черной неблагодарностью.

Раз в два-три года наступал срыв, сестра уходила с работы со скандалом, у неё начинались прежние проблемы с психикой и завиральные идеи. Главной идеей фикс была мечта посадить Кашпировского в тюрьму.

С этой целью она окончила платные юридические курсы, что послужило началом нового этапа творческой биографии — сутяжничества. Все попытки укусить Кашпировского оказались безуспешными. Сестре удалось опубликовать несколько интервью в желтой прессе, она попыталась создать международный интернационал загубленных Кашпировским женщин, но интерес к фигуранту увял, а талантов «замутить тему» у сестры не было от слова совсем. Маркиз де Сад был садистом-слабачком, поэтому и писал неплохие книги. Настоящий садист на бумаге не пишет. Бумагу он запихивает жертве в окровавленный рот.

Безумное попустительство матери привело к тому, что за свою жизнь сестра не научилась ни зарабатывать деньги, ни их тратить. Деньги всегда брались у матери, сначала этого было достаточно. Затем стало не хватать. Тогда сестра полезла в кормушку с ногами, а бедная мать не нашла ничего лучшего, как пустить её в свой бизнес в качестве компаньонки.

Последствия этого поступка были ужасные.

Мать была человеком завистливым, жестоким, подозрительным и крайне пристрастным. Но у неё было сердце, иногда способное к жалости и сочувствию. Нелюбовь ко мне никогда не переходила у неё в ненависть и я это всегда чувствовал. В сущности, мама всегда была простодушна. Она не умела лгать и всю жизнь работала. Как и я.

Глупость сестры компенсировалась её хитростью. Она ещё в 15 лет смекнула, что из матери можно тянуть деньги, а единственное угроза этому — наличие конкурента-брата. Поэтому вытягивание денег сопровождалось поливом потенциального соперника. Клевета падала на благодарную почву, но вряд ли сама мать, без помощи дочери, дошла бы до такой степени оскотинивания. После совершеннолетия сестры очень быстро меня в семье стали называть «он». «Он черствый эгоист», «дурак», «не приспособленный к жизни тюфяк», «урод», «никчемный человек», «чудо в перьях», «у него не все дома»…

В конце учебы сестру послали на стажировку в Чехословакию. Для этого надо было заполнить анкету, с указанием ближайших родственников и места их работы.

После окончания МГУ я нигде не работал. Это вызвало шок у матери, которая совершенно не понимала, кто я и что я делаю. Я сидел у себя в комнатенке и писал «Бесконечный тупик». Мать, приходившая с работы, била ногой в закрытую дверь и орала:

— Закрылся, урод никчемный. Вот навязался на мою шею. Еб твою мать (это кого значит?), открывай!!!

Я грустно смотрел в окно и утешал себя: это она не понимает, что говорит. Чего же ей кажется, что… надо потерпеть…

После получения анкеты сестра ворвалась в квартиру как ураган:

— Эгоист ебаный. Только о себе думаешь, щщенок. Вот господь дал братика. Чтобы за неделю на работу устроился, гандон штопанный!!!

На дворе были времена отнюдь не хрущёвские, и статья против «тунеядцев» уже года два не действовала. Но объяснить это сестре не было никакой возможности.

Через неделю ко мне подошла мама:

— Дима, я вот что хочу сказать. Нас хотят поставить в очередь на улучшение жилищных условий, для этого надо справку с твоего места работы. Устройся где-нибудь.

Я устроился, потратив уйму времени и с обязательством выплачивать ежемесячную компенсацию (налоги). Придумала схему и подговорила мать конечно сестра.

VI

Как я уже говорил, в начале 90-х я стал популярным писателем. Это не произвело на сестру и мать никакого впечатления. К этому времени сестра решила во что бы то ни стало выжить брата из квартиры. Действовала она коммунальными методами. Например, однажды я имел неосторожность сообщить, что у меня развилась аллергия на шерсть. Дома тут же завелась кошка, кошку сестра специально запускала ко мне в комнату, ну и так далее. Многочисленные и понятные подробности отпускаю.

В конце концов, я собрал все свои сбережения, которых хватало на три месяца аренды, и уехал. Начался новый этап моей жизни — более спокойный. В 33 года я оказался в ситуации, когда на меня перестали орать. Сначала я даже не понимал, что происходит. Меня не унижали день, два, неделю, месяц. Это было что-то невероятное. Я ходил по комнатам или переключал телевизионные программы без привычного звукового сопровождения: «ну чего расшаркался, урод», «ну чего крутишь каналы туда-сюда, идиот». Не было больших скандалов — дикого ора, плевков в лицо (было и такое), битья посуды. А главное — не было постоянного, монотонного, сводящего с ума «обломинго». Вещи на съемную квартиру я перевозил долго — из-за очень большого количества книг (несколько тысяч томов). Интернета тогда не было, а оцифровка текстов находилась в зачаточном состоянии.

Когда процесс закончился, я решил провести последнюю ночь в своей комнате — где прошло детство, где жил мой несчастный отец. Повздыхать, вспомнить прожитые здесь 25 лет, последний раз посмотреть на двор из окна. Я понимал, что больше сюда не вернусь.

На пороге появилась мать:

— Дим, нам надо поговорить. Я вот что хочу тебе сказать. Ты это… Не засиживайся… Вещи перевез и уходи. Мы тут ремонт договорились делать, рабочие ждут. У тебя же есть где жить.

Этим летним вечером я ушел из дома. Навсегда.

На улице была гроза.

Отжим комнаты (доставшейся мне в наследство от отца) почему-то не принес матери и сестре большой радости. Как только я уехал, они вцепились друг в друга мертвой хваткой. Ведь «щщенок и шизофреник» долгие годы служил громоотводом их злобы, да и сознательно гасил разрушительную энергию. Через несколько месяцев сестра в первый раз загремела в психиатрическую больницу. Со всеми вытекающими: постановкой на учет и принудительным лечением в буйной палате.

Но в возникшей схватке победила все равно сестра. Одурманенная шизофренической интоксикацией мать сделала больную дочь соучредителем своей фирмы и та разорила её в пух и прах. Война против Кашпировского сменилась войной против маминых подруг. Бесконечно любимая дочь открыла ей на них глаза.

VII

В 80-е мать взяли в компаньонки её начальницы — директор ателье и главный бухгалтер. У матери не хватало образования, но она была хорошей работницей и соблюдала субординацию. Вместе они делали все дела, то есть использовали возможности ателье для частного пошива. В разгар кооперативного движения ателье перевели в коллективную собственность. Мать входила в руководство. По мере развития свободного рынка дела ателье шли все хуже (меховую продукцию стали ввозить из-за границы), в результате главным источником поступлений стала аренда пустующих площадей (ателье находилось в центре Москвы). Сестра внушила матери, что компаньонки её обворовывают, это сволочи, «деревня», кооператив надо разделить через суд и т.д. Бесконечные судебные процессы длились десять лет.

Надо сказать, что компаньонки матери оказались на редкость хорошими и честными людьми. Довольно быстро они поняли, что дочь «Петровны» сумасшедшая со справкой, а сама она, будучи недалекой женщиной, безумно любящей свою дочь, не понимает, что делает. По нравам 90-х мать с сестрой могли проучить и должны были проучить — ателье находилось в районе бандитской Таганской, а арендаторами помещений были кавказцы. Но хотя сквалыги серьезно мешали чужому бизнесу, их даже ни разу не избили. Так, припугнули под конец.

Все мои увещевания матери на протяжении 10 лет, чтобы она прекратила этот бессмысленный и опасный идиотизм не имели никакого действия. Мать меня не слушала вообще и никогда, относясь как к 12-летнему ребенку и в 15 лет, и в 20, и в 30, и в 40, и в 50.

В кооперативный период она решила построить за городом большой двухэтажный дом. Мы жили в небольшой квартирке общей площадью в 40 метров. Строительство дома в подобных условиях было прыжком через три ступени. Надо было покупать квартиру, к тому же мать совершенно не представляла себе насколько трудно самостоятельно построить дом даже в условиях рыночной экономики (которой еще не было). Дело было серьёзное, и я стал долго и с аргументами отговаривать её от безумного предприятия, к тому же предлагая внести на покупку квартиры свои деньги.

Это вызвало прилив невероятного бешенства. Впервые 28-летний сын осмелился перечить её воле. Мать заявила, что она лучше посоветуется с первым встречным на улице, чем со мной. Эту формулировку я запомнил хорошо.

Четверть века спустя я попытался продать мамину стройку века и впервые туда приехал — с одним из лучших риэлторов Москвы. Участок, находящийся в деревне с многозначительным названием Черепково, упирался в кладбище. Посреди находилась страшная бетонная яма, обложенная растрескавшимися кирпичами. Добрая мать планировала в этой «даче» и место для неразумного сына: «Здесь у нас будет гараж, здесь биллиардная и зимний сад — а вот здесь, Дим, твой кабинет».

Уже на уровне закладки фундамента мать вложила в проект сумму, сильно превышавшую стоимость всего проекта. Хорошо разбираясь в ценах на мех и кожу, мама ничего не понимала в цене стройматериалов и в стоимости проектирования.

Честно говоря, я надеялся помочь матери и продать участок хотя бы за одну десятую вложенных средств — к тому времени это были бы для нее большие деньги. Но риэлтор развел руками: неликвид. Продать «это» было невозможно вообще. Даже за один рубль.

Видя увеличивающиеся трудности матери, я старался ей помогать, чем мог. Когда вещи, которые она кустарно шила, совсем перестали покупать, я упал в ноги к знакомому текстильному фабриканту и разжалобил историей про бедную мать и замученную Кашпировским сестру. Фабрикант проникся и вызвал к себе в кабинет директора головного магазина:

— Людмилочка! Вот тут человечек хороший, надо помочь. Потом расскажу. Делай что хочешь, но надо продать весь товар по хорошей цене. Звони подругам, раскидай по комиссионкам, стой на ушах, но чтобы за месяц все было продано.

Людмилочка постаралась — было продано несколько норковых и собольих шуб, дорогие шапки, дубленки и много чего ещё. Все по цене на 20–30% выше обычной. Передавая матери пачки банкнот, я пытался объяснить, что время продажи дорогих вещей с фальшивыми этикетками западных фирм прошло, и то, что случилось, было разовой и экстраординарной акцией. Мать выслушала меня, поджав губы.

Через некоторое время в моей квартире раздался звонок:

— Дим, я вот что хочу тебе сказать. Я тут шубы… 7 штук…

Это был конец. После наступившего краха, начался раздел имущества «ООО», о котором я упоминал выше. Методика сестры была худшая из того, что можно было представить. Она выискивала ошибки и огрехи в уставных документах и последовательно опротестовывала их правомочность. Это крючкотворство было перпендикулярно здравому смыслу и использовалось судьями для продолжения бесконечной тяжбы и сбора взяток с противоположенной стороны. В то время такую тяжбу можно было выиграть, опираясь на трудовой коллектив и апеллируя к справедливости. Но коллектив вертел головами, ничего не понимая, а потом сам превратился в проклинаемую «тупую деревню». Юристы только посмеивались.

VIII

За эти годы я постепенно вышел из ближайшего окружения, да и взять с меня было больше нечего. Так что наступил продых.

Дома я не появлялся 15 лет. Мать с сестрой изредка приходили в гости — удостовериться, что все у меня плохо. На всплески злобы я отмалчивался, да их за расстоянием и временем становилось все меньше. Информацию о себе я превращал в разговор о погоде. Ведь любая содержательная беседа давала пищу для скандалов и унижений, а то и бреда.

Общаться с любящими родными следовало сторожко. Например, на вопрос о здоровье следовало отвечать примерно так:

— Да так, потихонечку. Особо, вроде, не болею. Правда, сегодня голова побаливает, наверно от перемены погоды.

Известие о физическом здоровье вызывало большое огорчение, а серьёзные жалобы давали повод для агрессивных нотаций.

В молодости матери нагадала цыганка, что она переживет своего мужа, своих братьев (которых она ненавидела) и своих детей, и мать свято верила и верит этому предсказанию. Оно уже почти исполнилось. Опытной цыганке достаточно было посмотреть в мамины глаза, чтобы понять, что хочет этот человек и за что хорошо отблагодарит. По расчетам матери я должен был загнуться еще раньше отца, лет в 45. Из-за обстоятельств отцовской смерти я страдаю умеренной формой канцерофобии, и было неприятно слушать постоянные мамины «советы»:

— Дим, я тебе вот что хочу сказать. Кашель у тебя нехороший. Ты бы проверился. Мать в дурах держишь, а я тебе дело говорю. Нельзя запускать здоровье.

Говорилось это постоянно, по любому поводу, и было маминой выручалочкой, достававшей меня всегда. Ведь я с 17 лет был человеком, считавшим, что могу погибнуть от мучительной болезни в любой момент, и любое недомогание: кашель, боль в животе, нагноение ранки, появление новой родинки или небольшое кровотечение десен рассматривающий в первую очередь как возможный симптом болезни, погубившей отца. Будучи философом, я всегда относился к этому скептически и никому не жаловался, но также понимал, что с этим мало что можно поделать. Надо стараться меньше думать и отвлекаться.

Постепенно я забыл про нагатинский коммунальный ад. И при каких обстоятельствах покинул свой дом и потом 20 лет жил в родном городе по съемным квартирам. Из детских воспоминаний, редких встреч и телефонных разговоров я создал иллюзию семейной жизни — если зажмурить глаза, похожую на жизнь настоящую.

IX

Мое воспитание и обстоятельства биографии не способствовали личному счастью. Я всегда мечтал о любящей жене и детях, но смог осуществить свои мечты только в 52 года. Я встретил удивительную женщину, которая меня полюбила.

Родители жены — простодушные трудолюбивые люди, очень удивились моему прохладному отношению к сестре. Им показалось, что я важничаю, а сестра «простой человек», как и они. Не смотря на мои невразумительные попытки остановить неизбежную развязку, теща радушно пригласила сестру на своё 50-летие. Родители жены были владельцами туристической фирмы, юбилей отпраздновали с большим размахом. В ресторан пришло сто человек, был концерт и костюмированный бал.

Сестре все очень понравилось. В своей жизни, наполненной скандалами, судами и тусклой бестолковой работой, она не видела ничего подобного. Сестра стала говорить тоненьким голоском, мелко хихикать и сделала теще дорогой подарок. Я схватился руками за голову.

Первым делом сестра уволилась с работы (кассиром в магазине автозапчастей) и устроилась в туристическую фирму конкурентов. Такая на всю Москву была одна — из-за имущественного спора, вызвавшего раскол первоначально единого коллектива. Продержавшись на новом месте месяц, чего было достаточно для поверхностного сканирования («сорок лет — провинциалка — съемная квартира — собака»), сестра начала действовать. Её цель была разорить родителей жены путем клеветы и угроз, затем разбить мою семью и забрать родившегося ребенка себе. На сайт фирмы родителей, на их личную почту и почту их родственников полился поток грязной ругани и параноидального бреда.

Существенного вреда она нанести не смогла. В отличие от матери с её фирмой, все всё сразу поняли. Но по человечески было очень неприятно, и возникший конфликт конечно не способствовал укреплению моих отношений с новыми родственниками.

Одновременно сестра начала мучить жену. Все началось с того, что она вызвалась помочь ей по хозяйству в последнюю неделю беременности. Сестра несколько раз приходила к нам в гости, приносила продукты и готовила обед. Я простодушно радовался, полагая, что пожилая бездетная женщина хочет сблизится с моей новой семьей и найти там частичку семейного уюта. Окрыленный рождением долгожданного первенца, я не понимал, что происходит. Мне казалось невероятным, что кто-то может ненавидеть мою милую жену, моего будущего сыночка. Однако это было именно так.

Сразу после рождения сына сестра начала юродствовать:

— Я ваша слуга, командуйте мною. Делайте со мной что хотите, я на все согласна.

После этих слов сестра выбежала с мешком мусора на лестничную клетку и, подхватив мешок, стоящий у соседской двери, кубарем скатилась с лестницы.

На следующий день сестра выпучила глаза и зашипела:

— Ну что, обслуживать вас? Я вам не нанималась. Устроились за чужой счет жить!

Я протянул сестре сумму, десятикратно превосходящую её «работу», скорее создающую проблемы и придуманную, чтобы ей помочь.

Ещё через день сестра пришла и стала кричать на жену, лежащую в постели после операции (первая беременность протекала трудно, роды были тяжелые и ребенка чудом удалось вытащить с того света):

— Ну, чего разлеглась? Давай шевели жопой! Ты теперь мать, надо работать, о ребенке думать.

Жена заплакала. Это был первый и последний раз за все годы нашей жизни. Инициатором помощи сестре была именно она, ей также очень хотелось подружиться с моей матерью, которую она уважала и побаивалась. О болезни сестры она знала, но, как и я, недооценивала её масштаб.

После этого мы под благовидными предлогами отказывались встречаться с безумицей. Больше она на пороге нашего дома не появлялась. Точнее, пару раз ломилась, но мы не открыли.

Мать всю жизнь радовалась прекрасной дочке, но всё-таки признавала, что в её поведении есть некоторые проблемы. Во времена обострений она относительно адекватно оценивала её поведение: «Сестра последнее время чудит», «находится в возбужденном состоянии», «забегала с выпученными глазами».

На этот раз реакция матери была совершенно иной.

— Дим, я вот что хочу тебе сказать. Зачем ты обижаешь свою сестру? Она тебя любит, хочет тебе помочь, а ты с ней ссоришься. Она жалуется на тебя.

— Мама, она же больная. О чем ты говоришь!

— Ничего она не больная. Не наговаривай. Зачем ты её оскорбляешь? Ты должен перед ней извиниться и придти к нам в гости. Зачем ты её лишаешь возможности видеть ребёнка? Почему ты нагружаешь её сумками с продуктами? Она устала, у неё болят руки. Очень ты перед ней виноват.

И дальше всё в том же духе. Все очень трезво, разумно и убедительно, как всегда у матери. Здоровье у нее к этому времени ухудшилось, но интеллект остался прежним.

Она ничего не сказала о жене, действительно серьезно ослабленной родами и операцией, о нашем ребенке — ей это не пришло в голову. Обо мне и не говорю. Оказывается мы «обидели дочь», которая страшно устала от переноса сумки.

И вдруг я догадался, что мать меня не любит. Вообще. До такой степени, что и внуков и внучек от меня ей совсем не надо. Вот сестра — это другое дело.

И вот тут я заплакал. Я, наконец, понял, что у меня была мама, что она любила меня, но эта мама давным-давно умерла. Ещё до смерти моего отца, когда мне было лет 8–9. И я все эти годы общался лишь с её тенью.

X

Сейчас мать видит перед собой лысого старика, когда-то бывшего её сыном. Ей кажется, что она меня обманывает. Старик глупый. Если с ним немного поговорить о его детях и пожаловаться на здоровье, он расчувствуется и даст деньги. Денег у него много. Если деньги нужны ещё, дочка устраивает лысому и его родственничкам «пропиздон», и он со страха раскошеливается. В общем, жить можно. Платить за квартиру, покупать лекарства. На магазин худо-бедно хватает. Телевизор, холодильник, стиральная машина, пылесос, компьютер для дочки — тоже от черта лысого. Ну и отдельные расходы — оплата дорогущего лечения или задолженностей банкам.

То есть мать считает, что её благополучие это результат энергичной деятельности дочери, которая всеми правдами и неправдами выбивает средства из черствого сына-эгоиста. И чтобы я не делал, так будет всегда. Таковы правила игры: сын всегда будет виноват, дочь всегда будет права.

Скандально известный режиссер Звягинцев снял фильм «Нелюбовь» — историю про мать, которая настолько не любила своего маленького сына, что осталась равнодушной даже к его смерти. Концепция этого фильма в корне неверна. «Сердце не любить не может». Если оно не любит одного, любит другого. А дар любви — это способность любить ни за что. Моя мать совершила в жизни настоящий подвиг: всю жизнь любила свою страшную дочь, от которой окружающие шарахались как от ядовитой кобры, и которая её разорила. И, да, одновременно всю жизнь была равнодушна к окруженному почитателями сыну, который её любил всю жизнь, и любит сейчас. Хочет ей помочь, но она эту помощь может принять, только пропустив через сито параноидального садизма: после унижений и издевательств надо мной, над моей женой и даже над маленькими детьми.

Бедная мама, я бы с радостью сделал так, чтобы ты жила рядом со мной и ни в чем не нуждалась. Чтобы ты спокойно провела последние годы своей жизни, отдохнув от тяжелой работы и постоянных забот, играя с милыми внуками. Чтобы твоя дочь могла бы не работать и получать в два раза больше, только живя рядом с тобой и помогая тебе. Или находится в дорогой клинике, где бы, насколько это возможно, ей бы помогли хорошие специалисты.

Но от меня ни матери, ни сестре ничего не надо. Точнее, надо всё, но так чтобы все взять самим, а я чтобы лежал в грязи, жалкий, оплеванный, обнимая оскорбленную жену и плачущих от ужаса детей. Пускай при этом они получат в три раза меньше — зато «сами», а это дорогого стоит.

Один я бы терпел это неслыханное издевательство и дальше, до конца жизни. Но не хочу, чтобы после моей смерти за моим гробом бежала юродивая кликуша и издевалась над горем моих близких. Не хочу, чтобы наглая ничтожная мразь хотя бы в безумных поползновениях пыталась разорить мою семью и вырвать себе чужое имущество, чтобы она куражилась над моими милыми и несчастными деточками, родившимися так поздно и поэтому так рано потерявшими своего отца и кормильца.

Очень длительное время я считал, что моя мать «ошибается». Она, будучи человеком своего времени, не имея достаточного образования и исходя из материалистической точки зрения, считала меня плохим, недостойным человеком. Мать никогда не занималась интеллектуальным трудом и всю жизнь считала писателей, художников, ученых бездельниками. Она мне так и говорила:

— Дима, я одного опасаюсь — чтобы ты не стал художником, как твой дядя и не писал стихи как отец. Это никчемные люди.

Межу прочим, она даже имела основание для такой позиции — дядя был плохим художником, а отец — еще более плохим поэтом. С её точки зрения я, вместо того чтобы работать (например шофёром или скорняком), «почитывал книжечки». В молодости я не отдавал матери заработанные деньги, хотя жил с ней в одной квартире. Не делал ей подарков. У меня не было жены и детей. Я стремился поддерживать с ней диалог, но говорить, по сути, нам было не о чем. И наконец, я был «человеком без определенных занятий», в общем — никому не известным неудачником.

С чего же матери меня любить и уважать? — думал я. Однако когда всё стало меняться, отношение матери не изменилось ни на йоту. Карьера — ноль эмоций. Социальная независимость — ноль эмоций. Известность — ноль эмоций. Материальная помощь — ноль эмоций. Я давал матери все больше денег, дарил дорогие подарки. Но мать, живя исключительно материальными интересами, поразительным образом не замечала и этого.

Последним бастионом иллюзии были дети. Вероятно, дело в детях. Когда у меня родятся дети, сердце матери смягчится, и я опять встречусь со своей любимой мамой, милой бабушкой моих малышей. Мы будем жить все вместе и помогать друг другу. И мать поймет, что я её сын, что я всю жизнь любил её, что я ХОРОШИЙ…

О, да!

XI

Когда я в интернете вел свой форум, а затем блог, мне приходилось тратить значительную часть времени на полемику с сетевыми хулиганами, которых я окрестил «негативными галковскоманами». Делал я это с неистощимой энергией, изобретательно, постоянно превращая наивных троллей в посмешище.

И никто не знал, что я это делал легко только потому, что имею ТАКОЙ опыт реальной злобной агрессии, по сравнению с которой рулады и потуги виртуальных злыдней кажутся детской забавой. Главные негативные галковскоманы это моя родная мать и моя родная сестра. А больше у меня родственников нет. И достигли они в своём 50-летнем (!) троллинге таких гомерических высот, что это переходит все мыслимые и немыслимые масштабы. «Книга рекордов Гиннесса».

На склоне лет мне обидно и горько. Но с другой стороны… Вероятно я в свое время в безумной попытке добиться материнской любви подчинил этому все, и стал тем, кем я стал. В детстве, когда мама приходила с работы, всегда задерганная и усталая, я прыгал на кровати и говорил:

— Мама посмотри я так могу, и так, и так, всё выше и выше.

— Полюби меня!

Но мать ворчала и не обращала на меня внимания. Я прыгал на гигантском батуте всю жизнь и, наконец, допрыгнул до стратосферы: посмотри, мам, как я могу.

Я вижу из космоса маленькую 9-этажную коробочку на окраине Москвы. Больше всего мне хочется, чтобы мама жила со мной, мы с ней сидели за столом, пили чай и, посмеиваясь, вспоминали смешные истории из детства. Ведь я уже старый человек. Мама жива и на удивление в ясном уме и твердой памяти. Сестра запрещает ей встречаться со мной, но ей особо и не хочется. Иначе бы встретилась. Бедная мама. Что ты наделала. Господь застил тебе глаза.

Я смотрю на своих малышей и думаю, какое это великое счастье, когда они просто есть — обычные ребята, которые потом станут самыми обычными взрослыми. Которые, как все взрослые, будут помнить о своем детстве, любить и уважать своих родителей. Только бы у них все было хорошо. Мне ничего больше не надо. Дети сами по себе награда и искупление. А если у ребенка есть талант, самый малюсенький… О, это уже счастье сверх лимита, любящий Господь дал добавку. А если ваш ребенок обладает исключительными способностями…

И тут я слышу голос матери:

— Это кто способностями обладает? Ты, штоль?..

Господи, за что!