Письмо молодым сталинистам

«Социализм» прошлого: энтузиазм versus диктатура

Выше я постарался показать (именно и только показать – обоснование можно найти в более подробных и фундированных текстах автора, например в нашей совместной с А. И. Колгановым книге «Глобальный капитал»), что социализм будущего несовместим с социально-экономическим и политико-идеологическим подавлением свободы человека. И здесь, я думаю, многие из читателей согласятся с правомерностью сформулированного выше тезиса: политические и идеологические формы сталинского периода не могут способствовать созиданию социально свободного общества постиндустриальной эпохи.

Но, может быть, они были и единственно возможны, и эффективны для периода ускоренной модернизации и строительства нового общества в условиях империализма, колониализма и фашистской угрозы?

Я не случайно начал свои размышления с проблем социального конформизма масс и власти оторванной от народа номенклатуры. Если мы признаем, что это – две стороны одной медали, той или иной формы оторванной от народа, стоящей над ним, господствующей над ним отчужденной политической власти, то проблема переходит в крайне важную для нас с вами плоскость.

Была ли экономическая и политическая власть в СССР сталинского периода властью самого народа или основные реальные экономические, политические и идеологические права и полномочия по принятию решений были сконцентрированы в руках складывавшейся именно в этот период особой социальной группы – номенклатуры, вершиной которой и был Сталин?

Ниже я особо обращусь к проблеме принципиальной возможности иного, нежели диктатура номенклатуры, пути для СССР в тот период и к вопросу о причинах массовой любви к вождю. Пока же поставим вопрос о природе реальной власти того периода.

Была ли это на деле власть рядовых рабочих и крестьян?

В деревне крестьяне не имели даже паспорта и не могли покинуть места жительства и работы без специального решения партийно-государственных органов. Руководители местных органов власти и хозяйств реально назначались руководителями райкома партии.

В городе в большинстве случаев граждане паспорт имели, но существовал режим прописки. Выборы городского, областного, республиканского и союзного уровней проводились на безальтернативной основе. Кандидатов формально выдвигали трудовые коллективы, но реально они назначались партийными органами соответствующего уровня и затем формально одобрялись на собраниях трудовых коллективов и единогласно (с поддержкой всегда более 90 %) избирались. Внутрипартийная демократия с середины 30-х годов была сведена к (1) одобрению и единогласному избранию предложенных вышестоящей организацией кандидатов и (2) возможности написать на руководителя заявление (не будем употреблять слово «донос»), в том числе анонимное, в вышестоящий партийный орган или НКВД. Пресса полностью контролировалась вышестоящим партийным органом, критика советских или партийных руководителей осуществлялась только в том случае, если это было согласовано с более высоким партийным руководством. Одни и те же лица сначала единогласно избирались в руководящие органы и всячески превозносились как мудрые вожди, затем объявлялись врагами народа и подвергались всяческой хуле. При этом «рядовые» граждане по команде сверху равно активно должны были участвовать как в первом, так и во втором. В печати и на радио существовала жесткая цензура. В общественных науках были запрещены любые идеи, сколько-нибудь значительно отличные от положений партийных документов…

Добавим к этому общеизвестные и не подвергаемые никем сомнению факты фактической неподконтрольности органов НКВД никому, кроме высшего партийного руководства, да и тому не в полной мере (в этой связи позволю себе вопрос: можно ли лично И. В. Сталина считать ответственным за расстрел нескольких десятков высших руководителей армии, партии и страны? Если нет, то окажется, что НКВД было неподконтрольно даже Сталину. Если да, то тогда, в частности, следует признать крайне циничной игрой со стороны Сталина сначала всяческую поддержку репрессий, проводившихся Ежевым, а чуть позже – квалификацию его как врага народа и расстрел).

Я сейчас не обсуждаю вопрос, были ли эти меры необходимы или нет, – об этом ниже. Я хочу разобраться в природе социально-политической власти в СССР того периода. Сказанное выше позволяет показать – эта власть была сосредоточена в руках складывавшегося именно в этот период особого социального слоя – партийно-государственной бюрократии (номенклатуры). Эта структура была замкнутой и снизу неконтролируемой, неизбираемой и несменяемой (хотя и принудительно обновляемой путем массовых репрессий по отношению к вышестоящим кадрам и их заменой подбираемыми сверху выдвиженцами из «рядовых» граждан) и занимающей привилегированное положение (закрытые распределители, особая закрытая система медицинского обслуживания и отдыха, государственные «дачи», особые, официально не фиксируемые денежные доплаты – вся эта система закрытых привилегий и льгот сложилась именно в этот период). Сталин, повторю, очень быстро стал не просто вершиной, но и символом этой управляющей машины. И как всякий символ Государства (а тем более Партии-Государства), он очень быстро превратился в вождя.

Прежде чем продолжить наши размышления, обратимся к логике «здравого смысла» и попробуем несколько иначе обосновать сформулированный выше вывод. В самом деле, если все достижения этого периода связываются именно с этим Вождем, если ему приписываются заслуги в проведении индустриализации, победе в Великой Отечественной войне и т. п., то следует признать, что именно Сталин (и его ближайшее окружение) обладал всей полнотой власти в стране. Последнее подтверждает (на сей раз путем апелляции к обыденному сознанию сталинистов) сделанный выше вывод о том, что реальная социально-политическая власть в этот период была сосредоточена в руках «партии-правительства» и «отца всех народов». Запомним этот вывод.

А теперь зададим себе крайне «неудобные» для критиков сталинизма вопросы: если в СССР в 30-е годы на самом деле установилась власть оторванной от народа репрессивной бюрократической системы во главе с единоличным диктатором, то почему же в этом случае народ любил Сталина? Почему его считали великим руководителем Ф. Рузвельт и Б. Шоу? Почему в этот период советский народ не просто героически трудился, но и проявлял массовый энтузиазм? Почему страна за 30 лет стала великой державой и победила фашизм?

От некоторых из этих вопросов можно отделаться довольно легко. В частности, это касается всенародной любви к вождю: в самом деле, российский народ горячо любил своего батюшку царя (а уж какими кровопийцами и держимордами они были!) и казался насквозь монархическим на протяжении всего XIX века, а потом через несколько лет в своем большинстве скинул его к чертовой матери. Народ Германии истерично поклонялся величайшему преступнику всех времен и народов Гитлеру, а нынешние американцы массово клянутся в своей любви Бушу… С этим-то все несложно.

Гораздо сложнее с другим: с действительной, а не «наведенной» поддержкой социалистического строительства в нашей стране со стороны большинства ее граждан, символом чего и была по большому счету любовь к Сталину (именно поэтому, кстати, она и была столь сильна, что была превращенной формой – формой культа личности – массовой и мощной поддержки реального процесса социалистического строительства). Так что большая часть из названных выше вопросов пока остается без ответа.

Чтобы дать эти ответы, мы должны показать, что именно сталинизм стал кульминационным пунктом в процессе превращения советского народа – субъекта, вступившего на путь сознательного созидания социализма, – в пассивного раба номенклатуры.

Иными словами, мы должны показать, что, начав сознательно творить историю и созидать новое общество, трудящиеся СССР в процессе этого созидания в силу объективных и субъективных причин сами «вырастили» и «посадили себе на шею» партийно-государственную бюрократию, которая смогла постепенно не только подчинить их своей власти, но и узурпировать реальные достижения народа и страны, присвоив себе то, что было сделано трудящимися не столько благодаря, сколько вопреки власти этой паразитической страты. Именно она стала той социальной силой, которая паразитировала на вскормленном ею же и все более растущем мещанстве и конформизме масс, пока этот симбиоз не привел к краху ростков социализма в нашей стране, а вместе с этим и нашей советской Родины.

Заострю суть авторской позиции: выше я неслучайно подчеркнул: сталинизм – это период, когда партийно-государственная номенклатура начала складываться и превращаться в господствующую силу. В этом ключ к решению загадки действительных успехов нашего народа в экономическом, социальном и культурном строительстве, действительного массового энтузиазма 30-х, реальной массовой поддержки Советской власти. Энергия социального творчества масс, разбуженная Великой Октябрьской Социалистической революцией, оказалась столь мощна, что она смогла продержаться (постепенно истощаясь и вновь подпитываясь – подвигом народа в Великой Отечественной войне, энтузиазмом молодежи в период «оттепели») вплоть до 70-х годов XX столетия.

Сталинская номенклатура не вызвала и даже не организовала это поистине массовое созидание. Она выросла как паразит, пьющий кровь «живого творчества народа», и пришла к власти на волне этого реального процесса созидания нового мира.

Можно ли доказать то, что созидание нового общества в нашей стране шло не благодаря, а вопреки власти Сталина и подпиравшей его номенклатуры? Да, можно. Но прежде я хочу сделать существенную оговорку; я хочу подчеркнуть, что субъективно многие из представителей этой номенклатуры могли совершенно искренне считать, что они не к власти стремятся, не из страха перед Ежовым или Берией выполняют беспрекословно приказы вождя, а действительно строят социализм и коммунизм. Такое раздвоение сознания является абсолютно типичным для бюрократии: и цари, и нынешние «красные» губернаторы, и белогвардейские генералы и гобачевские «прорабы перестройки» – все они искренне считали, что прежде всего служат Отечеству.

При этом они не забывали и не забывают – кто больше, кто меньше – набивать себе карман и делать карьеру, чего не гнушался тот же ближайший сподвижник Сталина и его правая рука Берия, заведший себе в центре Москвы особняк, где… – впрочем, дело не в том, сколько лично себе наворовал тот или иной член сталинской команды, дело в том, что именно в этот период сформировалась и закрепилась система власти номенклатуры – социальной группы, живущей в особом замкнутом мире государственных «дач», спецраспределителей и внутриполитических разборок, заканчивающихся массовыми убийствами, репрессиями или – позже – просто предательством своих же товарищей… социальной группы – и это главное! – монополизировавшей власть и оторванной от трудящихся.

Так почему же я считаю, что период нашей истории, начавшийся в конце 20-х годов, был борьбой двух линий: с одной стороны, сохранявшегося, но нелинейно, с некоторыми всплесками, отмиравшего социального творчества масс, действительно строивших своими руками не только новые города и заводы, но и новые социальные отношения и культуру, а с другой – укреплявшейся партийно-государственной бюрократии, постепенно все больше забиравшей в свои руки реальную экономическую, политическую и идеологическую власть, превращая творивший историю народ в пассивное, послушное мещанское болото?

Во-первых, потому, что именно пассивно-оболваненным, слепо верящим вождям, а не сознательным, критически-творческим вышел наш народ (народ, победивший в Великой Отечественной войне) из сталинского времени.

Не верите? Тогда приведу еще один аргумент в пользу тезиса о номенклатурно-бюрократической природе власти и развивающемся (как ее Alter Ego) в сталинский период конформизме масс: в самом деле, если народ сознательно любил Сталина, если он сам сознательно и по большому счету самостоятельно создавал все те общественные формы, которые возникли в период сталинизма, если при этом Хрущев стал (как утверждают ныне большинство сталинистов) предателем и разрушителем дела строительства коммунизма, то почему же абсолютное большинство трудящихся встретили даже не молча, а единогласной (формально; реально кое-кто был против, но… помалкивал!) и бурной (на официальных партсобраниях) поддержкой ближайшего сподвижника Сталина, поливающего мертвого экс-вождя грязью с тем же рвением, с каким он же несколько лет назад его славословил? Почему 99 % коммунистов и беспартийных без сколько-нибудь широкого возмущения приняли цинично-подлое превращение вождей-сталинистов в вождей-антисталинистов?

Потому что они привыкли верить Партии? Да, именно поэтому. Потому что сталинский период приучил верить тому, что Ежов – великий и мудрый сталинец и тому, что Ежов – враг народа. Людей учили и научили (в том числе при помощи репрессий в адрес нерадивых учеников) беспрекословной вере вождям. А это некритическое послушание «верхам» и есть одно из наиболее ярких проявлений отчуждения граждан от власти, превращения их в несамостоятельную, управляемую массу, которой может без проблем манипулировать отчужденная от народа и стоящая над ним номенклатура (кстати, в фарсовой форме это проявилось в августе 1991 г.).

Во-вторых, эта система развивалась по пути все большего ужесточения централизма, все большей концентрации власти в руках аппарата и его наиболее жестких институтов (НКВД и т. п.). Неужели в 20-е годы нашей стране было легче, чем после победы в Великой Отечественной войне? Неужели нам тогда меньше угрожала агрессия со стороны империалистических держав? Неужели тогда было меньше внутренних классовых врагов? Если нет, то тогда почему в этот период были нормой дискуссии в партии, многообразие идейных и культурных течений, открытость деятельности партийно-государственных органов, партмаксимум и т. п.? Я отнюдь не хочу идеализировать демократичность нашей системы того времени, но что реальных прав и свобод у наших граждан в тот – гораздо более тяжелый и опасный со всех точек зрения период – было больше, мало у кого вызовет сомнения.

В-третьих, для своего существования сталинская машина была вынуждена пожирать и своих собственных отцов, и своих детей. Сталинизм (не просто лично Сталин, но вся система власти, под него созданная) был по своим фундаментальным принципам репрессивной системой. Он не мог жить, не уничтожая постепенно (но шаг за шагом во все больших и больших масштабах) тех, кто стоял у истоков социалистического строительства (а если мог, то зачем тогда все это делалось? Почему после окончания Гражданской войны, в начале 20-х годов мы могли бороться с вредителями и шпионами без массовых репрессий, не затронув массовыми арестами и казнями ни интеллигенцию, ни военных, ни кого бы то ни было из руководства партии и государства, а в 30-е и 50-е не могли?).

Тем, кто не верит на слово не только мне, но и любому политическому тексту (а ныне, в отличие от сталинских времен, таких читателей среди молодежи становится все больше), я искренне рекомендую отследить по любым документам судьбы «ленинской гвардии» и, в частности, делегатов последнего перед началом массовых репрессий XVII съезда партии, судьбы ученых, поэтов, военачальников – едва ли не половина из них репрессирована, умерла от неожиданных болезней, покончила жизнь самоубийством, пропала без вести и т. п.

Наконец, не могу не подчеркнуть, что сталинская система в конечном итоге оказалась самоедской: на политическом Олимпе (оставим пока армию в стороне) рядом с вождем накануне его смерти оказались… Вспомните: Берия. Жданов. Каганович. Хрущев… Система, основанная на культе, некритическом возвеличивании вождя (что, впрочем, было не сущностью, а следствием номенклатурно-бюрократической системы власти, сложившейся в тот период, не могла не привести к ее вырождению, к тому, что культ всех последующих вождей в СССР был уже не столько трагедией и преступлением, сколько фарсом.

30 лет власти этой системы неслучайно привели к тому, что на вершину власти были возведены не просто не слишком талантливые руководители. Там закономерно оказались люди, в принципе не способные содействовать реальному развитию народовластия, свободного труда, культуры. Более того, к этому времени, по сути дела, окончательно сложилась система власти отчужденной от народа, стоящей над ним бюрократической элиты, и косметические реформы Хрущева здесь ничего изменить не смогли.

Вот почему я берусь утверждать (как ни больно и горько мне это говорить о государстве, которое я люблю), что в сталинский период сложилась не власть народа посредством самого народа, не экономика и общество, где трудящиеся сами принимают решения и контролируют их реализацию исполнительной властью, а система номенклатурно-бюрократической, отчужденной от трудящихся и стоящей над ними власти номенклатуры.

Однако такая система не могла бы существовать сама по себе, не срастаясь с эффективной (пусть на определенном историческом отрезке) экономической и поддерживаемой большинством граждан политической системой, подобно тому как раковая опухоль срастается с живым организмом. Более того, эта раковая опухоль, если она не хочет покончить жизнь самоубийством, должна не только паразитировать на организме, но и поддерживать его до определенной степени (забвение об этой второй стороне медали и привела горбачевскую номенклатуру к краху). Именно такой – паразитирующей на действительно создаваемых народом социалистических отношениях, но и в то же время поддерживающей это созидание (но только в тех пределах и формах, которые не мешают ее власти) – и была сталинская номенклатура.

В той мере, в какой она не могла до конца подчинить своему деформирующему бюрократическому влиянию или даже содействовала генезису социалистических отношений (пусть в достаточно неразвитых, первоначальных формах), в СССР создавались новая экономика, общество и культура. В той мере, в какой генезис социалистических отношений шел в подчиненных этой системе, деформированных формах, этот процесс и содержательно вырождался, и на место отношений свободного труда приходили крепостническое прикрепление крестьян к земле и массовый труд заключенных, на место народовластия – бюрократический произвол и репрессии, свободомыслия – жесточайшая цензура и т. п.

И главное: в той мере, в какой вторая сторона этого мучительного сродства подчиняла себе первую, система тормозила свое развитие или прогрессировала слишком дорогой ценой – ценой массовых человеческих жертв, деформаций культуры и науки, обострения внешних конфликтов и т. п.

Вот почему я берусь утверждать, что основные достижения СССР были созданы не благодаря, а вопреки таким деформациям социалистического строительства как (1) принудительный труд (и не только в колхозах и лагерях), уродовавший реальные ростки освобождения труда, (2) закрытое распределение и привилегии высшей партийно-государственной бюрократии в сочетании с нищенским положением ряда слоев трудящихся (прежде всего в деревне), подрывавшие ростки распределения по труду, (3) всевластие и репрессии бюрократии, антагонистичные массовому энтузиазму… – перечнь легко продолжить.

При этом и ростки социализма, и их деформации в реальной практике нашего прошлого были теснейшим образом сплетены, причем особенно интенсивным это сплетение было в сознании трудящихся (в этом, кстати, одна из причин массового обожествления вождя тогда и ренессанса сталинизма сегодня).

Рассмотрим этот аспект подробнее: мы начали созидание нового общества не просто в неблагоприятных условиях – мы объективно были вынуждены самим ходом объективного революционного взрыва семнадцатого года (ставшего, в свою очередь, закономерным продуктом мировых противоречий империализма, в частности, Первой мировой войны) начать социалистическое строительство в стране, где не было достаточных материальных (технических, экономических…) и культурных предпосылок социализма. И мы в этих условиях могли пойти по пути постепенного, но неуклонного развития собственно социалистических (т. е. основанных на самоорганизации трудящихся, их сознательном историческом творчестве, освобождении труда, энтузиазме) отношений в сочетании с постепенно изживаемыми наиболее развитыми формами существовашего тогда капитализма. Это был ленинский план НЭПа: выдавливание российской патриархальности, пережитков царского «военно-феодального империализма» и выращивание элементов социализма в противоречивом единстве с сохраняющимися формами наиболее передового к тому времени капитализма. Этот путь имел реальные шансы на реализацию при условии (!), что «субъективный фактор» (деятельность партии и других массовых организаций рабочего класса (тогда наиболее передовой в культурном и политическом отношении силы) сможет обеспечить решение сложнейшей и ответственнейшей задачи: пройти по лезвию бритвы, не свалившись ни в буржуазную реставрацию (которой этот план был, безусловно, чреват), ни в псевдосоциалистический волюнтаризм.

Сталинская группа пошла по иному пути: дополнения (и постепенного уничтожения) действительных ростков социализма военно-феодальными, патриархально-державными методами, заимствованными от прежних самодержавных традиций (отсюда, кстати, неслучайное сравнение Сталина державниками всех типов – от иных вождей КПРФ до монархистов – с Петром Первым, Иваном Грозным и т. п., неслучайное единение сталиниства и правых государственников). К числу этих методов относятся не только и не столько (1) репрессии по отношению к инакомыслящим (при всей их преступности), сколько (2) ориентация на ускоренное создание общественно-политической системы сверху, бюрократически-административными методами, а не снизу, на основе всенародного учета и контроля, базисной демократии, самоуправления, механизмов и аппарата управления экономикой и обществом; (3) поддержка государственно-феодальных, добуржуазных форм социальной организации – от полукрепостнического прикрепления крестьян к колхозам и прописки до пропаганды патриархальных форм семьи и воспитания (типа раздельного обучения девочек и мальчиков в школах); (4) внедрение по сути дела имперско-монархических механизмов государственной власти, идеологии и пропаганды.

Подчеркну вновь: все эти формы были сплетены с реальными ростками социализма в крайне причудливый организм, который (вот он парадокс реальной истории!) в тогдашних условиях оказался вполне жизнеспособен. Более того, он оказался по большому счету адекватен, во-первых, внешней обстановке агрессивной конфронтации с империалистическим окружением. Во-вторых (и это особенно важно!), сталинский государственно-патриархальный «социализм» был в основном приспособлен к социально-культурному генотипу большинства населения тогдашней России – полупатриархального крестьянства, начинающего превращаться в индустриальных рабочих – внизу, чиновничества из «средних слоев и тех же крестьян – наверху. Для них сталинское «социалистическое строительство» оказалось социально и культурно близким, оно их не только не ломало (как их ломали реальные ростки социализма), но и давало им возможность социального роста и возвышения.

Другое дело, что в России того периода были и другие социальные группы с другим социокультурным и политическим настроем (кадровые рабочие и принявшая Советскую власть интеллигенция, составлявшие костяк партии в период нэпа), да и в кругах того же формировавшегося из крестьянства пролетариата были и иные тенденции – тенденции социального обновления и творческого энтузиазма («Светлый путь», «Волга-Волга», «Трактористы» и т. п. фильмы при всей их идеализации реальных процессов были созданы не на пустом месте). Но первых сталинская система в большинстве своем либо уничтожила, либо подчинила, а на вторых активно паразитировала. И именно эти слои стали основой искреннего и мощного возвеличивания сталинской системы и лично Сталина, поскольку для большинства из них (не забудем о «раскулаченных», пострадавших от нескольких массовых волн голода и просто попавшихся под руку в период репрессий) реальное улучшение жизни повышение социального статуса, реальное участие в строительстве новых заводов и городов, которые стали основой этого возвышения, были слиты с (опять же для них предельно понятной и адекватной) патриархально-государственной самоидентификацией самих себя и своих достижений как целого с некоторой внешней, над ними стоящей силой (державой, государством) и ее символом – вождем. Так Сталин стал единственно возможным (и это было неизбежным результатом такой экономико-политической и социо-культурной системы) символом и действительных коллективных успехов трудящихся в социалистическом строительстве, и державно-патриархального возрождения государства-страны. Строительство социализма (точнее, его реальные ростки), патриархально-державно-социалистические идеалы и действительное укрепление государства оказались тем самым неразрывно соединены в синкретичном образе-символе – Сталин. Это синкретичное единство сублимировало в так и не развившиеся в широких масштабах у большинства граждан СССР (недавно вышедших из патриархальной деревни или все еще в ней живущих) качества личной инициативы, ответственности и самостоятельной самоорганизации, подменив их дисциплиной и преданностью государству-вождю.

Точно так же и отмеченная выше геополитическая линия на укрепление государства-державы (а не интернациональную классовую солидарность пролетариев и их организаций, прежде всего – укрепление и расширение на основе демократии и равноправия Интернационала и других форм международной солидарности) оказалась гораздо более понятна для большинства граждан нашей страны и по видимости (почему только по видимости я покажу ниже) соответствовала вызовам тогдашней обстановке грозящей войны.

Следовательно…

Последовательные сталинисты должны возрадоваться: автор, на первый взгляд, только что доказал, что курс их кумира был востребован большинством граждан и соответствовал геополитическим требованиям эпохи. Чего же боле?

Да, вы правы, уважаемые оппоненты: сталинская система действительно отвечала названным условиям. Но она позволила разрешить возникшие в период НЭПа действительные противоречия социалистического строительства (и внутренние, и внешние) за счет… выбора тактически возможной и в некоторых смыслах (рост производственного и военного потенциала) эффективной, но требующей слишком больших жертв и исторически тупиковой модели эволюции.

Мои коллеги и я не раз обосновывали этот тезис и показывали, что был другой путь разрешения этих противоречий, прежде всего – противоречия между, с одной стороны, мощным созидательным потенциалом, энергией социального творчества трудящихся, вызванной антагонизмами империализма начала ХХ века и Великой Октябрьской социалистической революцией и, с другой стороны, недостаточными объективными и субъективными предпосылками развития более эффективного и свободного, нежели поздний капитализм, общества.

Это противоречие могло разрешаться за счет (1) максимально полного задействования всех ресурсов низового социального новаторства масс на основе развития базисной демократии и самоуправления в масштабах больших, нежели в условиях НЭПа, при помощи максимальной активности коммунистов как помощников, вдохновителей, чернорабочих и энтузиастов этого процесса (в условиях сталинизма было и это, но как тенденция, подчиненная развитию номенклатурно-бюрократических, а позднее и прямо репрессивных методов решения задач мобилизации) и (2) подкрепления этих ростков социализма формами социально-ограниченного и государственно-регулируемого рынка и капитала как наиболее передового – за исключением собственно социалистических форм – механизма экономической и политической жизни первой половины ХХ века.

Иными словами, у нас была возможность идти по пути развития переходных форм, соединяющих ростки социализма (как начала движения к царству свободы) и элементы наиболее развитых и эффективных форм позднего капитализма в рамках системы, контролируемой подлинно народной (т. е. осуществляемой народом посредством самого народа) власти государства, которое бы в этом случае укрепляло свою мощь и влияние не за счет все более массовых репрессий и диктаторских методов, а за счет все более активной и действенной поддержки ее снизу, т. е. за счет все более полного участия «рядовых» граждан в управлении, т. е. на основе «засыпания» (В. И. Ленин) государства и укрепления самоуправления как качественно новой формы управления.

Кстати, элементы этого второго (использующего наиболее развитые капиталистические формы – совместные с ТНК предприятия, аренда, концессии и т. п.) – но не первого (народовластие и самоуправление) – слагаемого ныне активно и успешно использует Китай для решения задач, схожих с задачами, стоявшими перед СССР более полувека назад, а именно – задач ускоренной модернизации экономики в условиях враждебного империалистического окружения. И этот опыт показывает, что те же империалисты (а любой сталинист согласится, что нынешние США не стали больше любить социализм) готовы активно сотрудничать с такой переходной системой и инвестировать в нее по 50 млрд. долларов ежегодно.

Возможно ли дополнить эти механизмы не авторитарно-бюрократическими (как ныне в Китае), а народно-демократическими методами социального и политического управления? И теория (мои коллеги и я об этом не раз писали в журнале «Альтернативы»), и практика дает позитивный ответ на этот вопрос.

У СССР в конце 20-х – 30-е годы были все шансы идти по такому пути, что обеспечило бы нам не меньшую, но большую консолидацию народа (в том числе и по отношению к возможной внешней угрозе), более равномерное развитие экономики при обеспечении необходимых приоритетов и совершенно иную геополитическую обстановку, основанную не только на экономическом сотрудничестве с империализмом, но и на мощной (а не полуразрушенной как в сталинские времена) солидарности различных социалистических сил – от анархистов и различных отрядов коммунистов до социалистов и левых социал-демократов. В этом случае мы могли бы не платить ту чудовищную цену, которую наша страна заплатила за модернизацию сталинского образца – цену массовой нищеты деревни, гигантских репрессий, разгромленного Коминтерна и расколотого на десятилетия коммунистического и рабочего движения, чудовищных потерь в первые месяцы Великой Отечественной войны и мн. др.

Да, нам в любом случае была нужна мобилизационная, ускоренно модернизирующаяся экономика, но она могла бы развиваться не за счет принудительного труда и отсталого сельского хозяйства, а за счет не подрываемого номенклатурной властью, но интенсифицируемого самоуправлением свободного труда, энтузиазма, реального, а не бюрократически-заорганизованного социалистического соревнования, за счет мобилизации нашего (едва ли не на треть уничтоженного в 30-е – 50-е годы) интеллектуального потенциала, а также экономических форм, сходных с используемыми нынешним Китаем.

Да, нам в любом случае нужно было бы обеспечить консолидацию народа, дающую гарантии отражения внешней агрессии, но это были бы формы низовой демократии, а не репрессий, аналогичные хотя бы тем, что используют кубинские товарищи (хотя наш опыт 20-х показал зарождение гораздо более эффективных форм производственного и местного самоуправления)… – перечень легко продолжить.

Мы могли идти (хотя у нас был, может, всего один шанс из десяти) по пути развертывания не деформированных (авторитарно-державных, патриархальных), а адекватных закономерностям генезиса «царства свободы» ростков социализма и эффективных переходных форм, использующих относительно прогрессивные позднекапиталистические (а не реакционные военно-феодальные) механизмы. Вот почему мы утверждаем, что сталинская система власти была паразитической, уродующей ростки социализма надстройкой даже для начальных стадий социализма как общества, в котором происходит раскрепощение, освобождение (от эксплуатации, от внешнего – капиталистического, государственно-бюрократического и т. п. принуждения) труда и человека, превращение трудящихся в реальных, а не номинальных сохозяев своей экономической и политической жизни.