Метро 2033: Питер

Глава 1 Тигр

Иван помедлил и погрузился в воду по пояс. Сначала он даже не понял, что это вода – настолько теплой, неотличимой по ощущениям она была от душного прогретого воздуха Приморского туннеля. Иван поднял автомат над головой и медленно побрел вперед. В узком луче фонаря возникали вдруг то кусок тюбинга, то остатки сгнивших кабелей. Гладь воды казалась бесконечной и пугающей. В этой зеленоватой мутной воде таилось что-то.

Какая-то своя жизнь. Иван шел, водоросли (да водоросли ли?) обтекали его вокруг пояса. Вода уже смочила защитные штаны, прохлада дошла до кожи. Иван шагал, держа автомат над головой, – в отсвете фонаря мелькала размытая тень «калаша».

Кланк! Иван замер.

Это где-то впереди.

Он положил автомат на плечо, поднял руку и выключил налобник: щелк. Свет погас. Жесточайшая, глубокая темнота была вокруг Ивана. Звуки. В этой темноте что-то плюхало, принюхивалось, бросалось, чавкало и жевало, рвало кого-то на части кривыми острыми зубами и шло дальше.

Иван ждал, борясь с желанием врубить фонарь и дать очередь из автомата.

Совсем некстати вспомнились рассказы про крокодилов в канализации и про разбежавшихся зверей из зоопарка на Горьковской. Спокойно. Только встречи с тигром нам и не хватало.

Выждав несколько минут, он включил фонарь. Это было как возвращение домой. Человек может обходиться без многого: без еды, без воды, но без света он просто ложится и ждет смерти, словно темнота высасывает из него последние силы. Иван повел головой. Зеленоватая вода уютно колыхалась в узком луче.

Где-то через двести метров будет выход на платформу. Иван надеялся, что лестница сохранилась.

Звери. Самое смешное, что Горьковскую, где был зоопарк, открыли как раз перед тем, как все началось. По слухам, перепуганные смотрители побежали вниз, в метро, спасаться, а зверей бросили. И говорят, там сейчас наверху такое… Иван покачал головой, луч фонаря качнулся вместе с ним.

«Где же я видел эту штуку?

Ладно, разберемся на месте».

Обычно станции в питерском метро строили на так называемых «горках», на подъеме туннеля. Поэтому в самом глубоком месте воды было по пояс, а ближе к Приморской стало по щиколотку. Иван замедлил шаг. Диод вяло моргнул, свет стал уже совсем бледный, приходилось напрягать глаза.

Ну, вот. Батарейки сели.

Найдя место посуше, Иван достал зажигалку и начал греть батарейку над пламенем. Раскалив до того, что держать ее стало невозможно – даже в перчатках, вставил в фонарь и взял следующую. Если сделать все, как положено, батарейки протянут еще минут двадцать – пока будут остывать.

Физику, блин, знать надо.

А потом придется на карбид переходить. Иван как-то натолкнулся на метростроевский склад карбида. Килограммов пятьсот, наверное, – в четырех металлических бочках. Отличная штука карбид, только носить тяжело. Но свет самый лучший. Карбидная лампа не слепит, а освещает все вокруг ровно, тепло.

Даже диод его (Иван зашипел от боли, когда металлический корпус батарейки нагрелся), любимый диод, не раз выручавший в самых фиговых ситуациях, ничто против обычной карбидки по качеству света. Иван убрал зажигалку, воткнул раскаленную батарейку в фонарь и защелкнул. И только потом начал трясти рукой – блин. Ну, блин. Обжег пальцы все-таки.

Белый свет, чуть более тусклый, чем обычно, вырвался из фонаря. Иван зажмурился. Подул на ладонь, сжал пальцы, разжал. Перед глазами мерцали пятна. Болит – и ладно. Надо двигаться, пока свет еще есть.

Иван надел каску, пристегнул ремешок – не сразу, пальцы не слушались. Быстрее, быстрее. В виске стучало.

Двадцать минут максимум. Потом еще раз нагреть. И там минут пятнадцать, если повезет.

Надо успеть.

Иван закинул автомат на плечо и побежал, плюхая сапогами. До рейки, обозначающей конец платформы, путь он знает, а дальше придется осторожнее.

От постоянной сырости туннели обваливаются, можно запросто получить по башке куском штукатурки. Хорошо, что машины, откачивающие воду из туннелей, все еще работают. Так говорил дядя Евпат, а ему Иван верил. Гул, который слышно в некоторых перегонах… «Слышишь», – говорил дядя Евпат и многозначительно поднимал узловатый палец.

Вот и рейка.

Иван повернул голову и высветил черно-белую металлическую полосу, заржавевшую от времени. С нее капала вода. Бульк. Бульк.

Раньше за эту рейку надо было бежать, если упал с платформы на рельсы. Поезд дальше рейки не идет, это ориентир, дальше безопасная зона. Тут должна быть лестница. Иван прищурился. Ага, вот она.

Где-то здесь он в прошлый раз видел ту штуку.

Иван передвинул АКСУ с перемотанным тряпками цевьем под руку и двинулся вперед. Прежде чем ступить на лестницу, внимательно оглядел, задирая голову, платформу. Темное пятно метнулось в свете фонаря в сторону. Иван вскинул автомат… нет. Всего лишь крыса. Причем вполне нормального размера. Это ничего. На оставленных людьми станциях всякая нечисть заводится… Что они тут жрут, интересно? Водоросли? Плесень? Мох, который покрывает потолок станции и которым кое-где начали обрастать колонны и стены?

Странный, кстати, мох. Целые гирлянды свисали у северного конца платформы, особенно много их было в правом туннеле, где они спускались до самой воды. Нет, там я не пойду. Даже не просите.

Убедившись, что движения на платформе нет (пару раз провел лучом по потолку), Иван передвинул автомат на спину и взялся за перекладину. Под перчатками осыпалась влажная ржавая грязь. Все разрушается. Всему приходит конец.

А ведь была жилая станция! Иван помнил: еще недавно здесь, под выгнутым высоким сводом, горели натриевые лампы, освещая квадратные колонны, отделанные серым, с желтовато-зелеными прожилками, мрамором. Правда, плитка местами отвалилась, лампы работали через одну. Но все равно это было… прекрасно. Там, дальше, в северном торце станции, если подняться по ступенькам и повернуть налево, начинаются три эскалатора. Гермоворота закрыты, он проверял.

А пахнет здесь Заливом. Но не хорошим Заливом, как раньше, когда на Приморской жили люди, а гибельным – черным, в глубине которого обитают огромные серые рыбы и чудовищные полупрозрачные создания. Залив, который светится в темноте. А днем, когда солнце, на поверхность, в город, все равно никто не выходит. Дураков, извините, нет.

Точнее, есть, но скоро, видимо, переженятся.

Иван хмыкнул.

Он перелез через решетку и ступил на служебный пандус. Если Иван правильно помнил (он навещал «Приму» не раз – и когда станция была обитаемой и позже, когда ее забросили), дальше по узкой полосе платформы, справа, будет дверь в служебные помещения станции.

Стоп. Не торопись.

Первое правило: в метро нет ничего постоянного. За самое ничтожное время все могло измениться.

Второе правило: любые изменения – опасны.

Он встал на платформе. Поворачивая голову, обвел лучом фонаря пространство вокруг. Высветил остатки мраморной отделки стены туннеля (часть плиток вывалилась, зияли черные квадратные дыры), полусгнившие мешки с песком, ими закладывали арки, лужи на платформе, и… ну надо же.

С полукруглого свода свисала гирлянда знакомого серого мха. Ивану даже казалось, что мох в темноте слегка фосфоресцирует. Радиация? Вряд ли.

Радиации здесь, судя по счетчику, не так много.

А вот что это за запах? Береженого Бог…

Иван отступил на шаг, достал из сумки противогаз.

ГП-9, хороший, почти новый. Два рожка патронов стоит, ни фига себе. Еще каждый фильтр по двадцатке. Сдуреть можно, какие сейчас цены. Зато вместо двух круглых окуляров, как у обычного гражданского ПГ-5 и резиновой морды с хоботом – большие треугольные стекла с хорошими углами обзора и два разъема по бокам – хочешь, ставь фильтр справа, хочешь – слева. Отличная штука.

Иван расстегнул ремешок каски. Родной диод горел чистым белым светом – жаль, батарейкам скоро конец. А там запасной фонарь и возвращение. Проклятье. Иван опустился на колено, раскатал скатку с ковриком, положил на него каску, повернул ее так, чтобы свет падал вперед, вдоль платформы.

Аккуратно зацепив за подбородок, надвинул противогаз на лицо. Дышать стало труднее. Каждый вдох теперь был шумным, как извержение грунтовых вод, когда они пробивают стену туннеля. Запах и вкус у этого воздуха был своеобразный: стерильный и отчетливо химический.

Фильтр с красной маркировкой: аэрозоли и радиоактивная пыль. Полтора часа.

Лишь бы не подделка. Сейчас в метро и не такое творят. Раньше «дурь» подделывали, теперь фильтры к противогазам и патроны к «калашу». Уроды. Иван вспомнил, как ему предлагали купить двустволку с полусотней зарядов к ней. Картечь, крупная дробь, пулевые патроны. Стоило это так недорого, что Иван сразу засомневался. А потом увидел на патронах следы заделки. И не купил.

Может, зря. Двустволка бы ему пригодилась. Против той фигни, что иногда выскакивает из темноты, разряд картечи в упор – самое то. Калаш – хорошая штука, даже короткоствольный «ублюдок», как у него, но для автомата нужно расстояние. Вблизи лучше бы что-нибудь поубойней, и чтобы целиться поменьше.

Иван сделал пару глубоких вдохов – на пробу. Не подделка, нормальные фильтры. Ремешок противогаза больно впился в затылок. Так и не отрегулировал толком. Ничего.

Иван надел каску с фонарем. И превратился в слух.

Вдалеке капала вода. И вблизи капала вода. Что-то шуршало едва слышно – может, та самая крыса, что он спугнул. Когда капля разбивалась о поверхность воды, эхо доносило гулкий отзвук.

Вроде ничего. Потрескивание туннеля – это уже привычно, оно всегда есть.

Земля давит, – говорил дядя Евпат. Он когда-то служил на подводной лодке и про давление знал не понаслышке. Как и про многое другое.

Например, почему началась та война. Справедливости ради, стоило заметить, что причину Катастрофы знает каждый в метро. Только у каждого она своя, единственно верная. Как соберутся «старички», так давай спорить до разрыва аорты: кто виноват?

А ответ простой: вы и виноваты.

Важнее другое: что теперь делать?

Ходит легенда о тигре, который вырвался из зоопарка и забежал в метро. Успел, бродяга. Старики рассказывают, что своими глазами видели полосатого, вбегающего на станцию, прыгающего на пути и исчезающего в туннеле. Одни говорят, что тигр бежал в сторону Невского проспекта, другие – что в сторону Петроградки. Скорее всего, просто красивая легенда, подумал Иван с сожалением.

Сказка.

Как и рассказы Водяника об Испании, в которой тот побывал как раз перед Катастрофой. Иван слушал профессора и думал: еще одна сказка. Нет больше твоей, Водяник, Испании, нет зеленых парков Барселоны, сухим песком рассыпались замки Гауди (Кто это вообще такой?), гикнулись испанцы.

А у нас разве лучше?

От широких вымерших улиц Петербурга бросает в дрожь, Кронштадт населен призраками военных моряков. От Царского Села с его огромным парком и дворцом вообще остались одни воспоминания.

– Были такие конфеты, батончики, – рассказывал Водяник. – Чтобы сфотографировать человека, ему говорили не «улыбнись», а «ну-ка, скажи: мои любимые конфеты «кис-кис». Ну-ка, попробуйте сказать… Видите, сразу улыбка получается. А бегемот… это в анекдоте было… как же там? Дайте вспомнить. Бегемот был большой и сказал: «Мои любимые конфеты – батоончики». Понятно? То есть, как непонятно?… Я что-то пропустил? А! Ну, это были его любимые конфеты. Очень вкусные. И он сказал: бато-ончики. Теперь смешно? Нет? Странно.

Иван невесело усмехнулся. Бато-ончики – тоже сказка.

Он оглядел платформу. А вот это грубый реализм, мертвая станция.

Услышав за спиной низкое глухое рычание, Иван вздрогнул. Медленно повернулся. И замер, забыв дышать.

Перед ним стоял тигр.

Настоящий, как на картинке в детской энциклопедии. Огромный, красивый. И белый. В зеленоватых глазах таял сумеречный отсвет фонаря.

Вот тебе и Испания, подумал Иван.

В первый момент он ничего не понял. Только когда стена начала заваливаться на него, опрокинула, ударила в плечо, сбила в грязную, мутную жижу, брызги полетели в стекло противогаза – только тогда Иван сообразил: происходит что-то неправильное.

Тигр, думал он, лежа на левом боку.

Вода залила окуляр наполовину. Фонарь чудом не погас. Иван видел, как в освещенный конус вошли чьи-то ноги… нет, не ноги. Иван услышал собственный вдох. Повезло. Еще чуть-чуть, и паника бы его накрыла… Но вода через фильтр, рассчитанный на химические аэрозоли и радиоактивную пыль, не прошла, поэтому вдруг не стало воздуха. И это привело Ивана в чувство.

Он вдруг понял, что это никакая не стена.

На него напали, м-мать.

В груди: бух, бух. А он лежит на полу, в луже, беспомощный, даже автомата не поднять. Блин!

Выплеск адреналина был такой, что сердце стало раза в три больше. Мгновенно обострившимся зрением Иван видел, как движется в луче диодато, что он принял за ноги человека… Не ноги. Щупальца. Бледно-прозрачные, они плавно изгибались, словно были из мягкого стекла.

Иван не понял, как встал. Автомат оказался в руках. Иван не успел ничего подумать, как тот задергался. Та, та, та. Звук такой, словно вбивают гвозди в железную бочку.

Серия фонтанчиков протянулась наискось по воде, задела прозрачный столб, тот отдернулся, будто обжегся. Иван с усилием довернул автомат левее и ниже – и снова вдавил палец. «Ублюдок» медленно, как во сне, дернулся – раз, два, сосчитал Иван – и отпустил спуск. В тягучем, гипнотическом замедлении он видел, как вырастает один фонтанчик, другой… третья пуля входит в прозрачную тонкую колонну. Пум-м-м, всплеск. Изгибающий прозрачный столб, похожий на шланг от противогаза, взлетает и прячется, раз и нет его.

Врешь, сволочь.

Иван вскинул автомат, упер приклад в плечо. Вырез прицельной рамки оказался перед глазами. Вдох. Выдох. Теперь он готов был стрелять на поражение. Обжигающая, точно кислота, кровь пульсировала в венах. Стук сердца отдавался в правом виске…

Бух. Бух.

Бух.

В следующее мгновение щупальце снова высунулось из-за угла. Иван ждал. Биение сердца стало невыносимо громким, почти болезненным. У него осталось полрожка максимум. В первый момент, когда начал стрелять, он даже не считал выстрелы. Идиот.

Если открыть огонь сейчас, тварь – а это, скорее всего, было что-то, что обитало здесь недавно… что-то, пришедшее из моря? – уцелеет, и он только потратит оставшиеся патроны. К рожку изолентой примотан второй, запасной, но чтобы поменять, нужно несколько секунд, которых, вполне возможно, у него не будет.

Что делать?

Иван сместился вправо, держа щупальце на прицеле. Это то, которое он задел? Или уже другое? Через секунду Иван почувствовал странное давление на лоб, словно тяжесть земли над головой увеличилась. Казалось даже, что свод станции медленно опускается. Ивану захотелось пригнуть голову, лечь на мокрый пол, чтобы не раздавило гигантской тяжестью.

Ах, ты, сволочь. Иван вдруг разозлился, и ощущение исчезло. Психическая, блин, атака. Вспомнилась байка про блокадников, которые вкручивают человеку мозги на расстоянии так, что ты идешь к ним, как кролик в пасть удава. Рассказывал знакомый с Невского, который тоже «диггил», – и ему можно было верить. Иногда.

Только вот я не кролик, подумал Иван. И не морская свинка.

Он сместился вправо до упора, плечом прислонился к мраморной стене. Щупальце метнулось вдруг в то место, где он стоял до этого. Ага, умный значит. Я тоже умный.

Как же мне тебя достать? Где у тебя голова?

Иван осторожно, стараясь не шуметь, расстегнул ремешок каски. Это была оранжевая, потом перекрашенная в защитный серый цвет, каска метростроевца. Готово. Щупальце тревожно ощупало пол, затем стену, где он до этого находился. Как слепое. Ивана передернуло. Сравнение, елки! Туда, где световое пятно.

Он положил каску на пол. Звяк. Потом присел и чуть довернул ее, чтобы световое пятно падало на основание колонны. Выпрямился и с автоматом у плеча сделал шаг вправо… еще один. Щупальце продолжало ощупывать колонну, цепляло плитки. Одна вывалилась и разбилась. Кланк!

Щупальце вздрогнуло, но продолжало искать. Иван ждал. Плечо пока не болело, возможно, боль придет позже. Кажется, он все-таки здорово приложился.

Потом тварь, видимо, устала ждать. Из-за поворота, не спеша, выплыло второе щупальце, направилось туда же, куда и первое. Иван сдвинулся еще немного. Сейчас, осталось решиться на последний рывок, добежать до угла, заглянуть…

И ничего не увидеть.

Потому что свет сейчас в распоряжении щупальцев. Каска. А батарейкам там работать от силы минут пять. Ну, десять. Диод не так жрет батарейки, как лампа накаливания, но даже он уже тускнеет.

Значит, ждать.

Наступление на Приморскую началось с полгода назад. До того это была обычная жилая станция, хотя и пограничная – из-за туннеля, прорытого по направлению к берегу Залива, к искусственной насыпи, где собирались строить еще одну станцию метро. Но туннель сделать – сделали, почти целиком, а вот станцию даже не начинали. И вскоре после Катастрофы из тупика начала поступать морская вода, не слишком чистая, с рентгенами. Ее становилось все больше. Уровень радиации хоть и повысился, но до опасных значений не дошел. А вот с остальным…

Сначала из туннеля появились водоросли.

Затем – твари. Их отстреливали. Пока они тупо лезли на свет, это была не проблема. Потом тварей стало больше. И вода прибывала. Это было хуже всего. И настал момент, когда Приморскую пришлось оставить. Хотя приморцы и цеплялись за свою станцию до последнего. Но что поделаешь?

Море после Катастрофы вообще загадка. Весь Мировой океан – одна охрененно большая загадка. Что там, в этом бульоне жизни, сварилось?

Вот эта прозрачная гнида, например.

Иван продолжал медленно сдвигаться к краю платформы, держа щупальца на прицеле. Судя по их длине – несколько метров, обладатель конечностей должен быть вполне приличного размера.

«Как все-таки он поймал меня с тигром, – подумал Иван. – Рассказал сказку на ночь.

А может, не кальмар этот виноват, а тот мох?» Иван вспомнил резкий, мозолистый, слегка сладковатый запах. Словил галлюны, как от дури? Принял слабые светящиеся отметки на концах щупальцев за глаза тигра. Так?

Черт его знает.

«Может быть, – подумал Иван, – я зря явился сюда один. Диггить в одиночку не ходят. Но я ведь пришел сюда не добычу искать, а одну вещь.

Только если найду, вещь будет золотая».

По-хорошему, надо бы отсюда валить. Если бы Иван был с напарником, дал бы уже задний ход, потому что это правильно. Беречь людей, не рисковать зря.

Но сейчас он один. И ему нужно попасть в ту комнату и найти ту вещь.

Завтра будет поздно.

Думаем, Иван, думаем.

Щупальца между тем расходились. Одно из них, ощупывая колонну, добралось до разорванного по шву старого мешка с песком. Раз. Схватило и подняло его. Иван только моргнул, как быстро это произошло.

Песок с треском высыпался в воду. Щупальце отдернулось, но тут же вернулось. Грязная мешковина упала в лужу.

Другое щупальце вдруг развернулось и поползло к каске.

Иван смотрел на слабеющий луч фонаря. Жаль. Видимо, придется переходить на запаску. Карбидная лампа. Не зря же он таскает с собой несколько килограммов сухого карбида…

Иван вдруг замер. Действительно!

Он опустился на пол, на одно колено. Автомат за спину. Достал из сумки лампу. Вообще, это простая штука. Миниатюрная горелка, отражатель, кремень и колесо для поджига, пластиковый бачок с двумя отделениями – верхнее для воды, нижнее для карбида. Все очень просто.

Из отделения для воды жидкость поступает самотеком через трубочку и капает в отделение для карбида. Карбид шипит и выделяет ацетиленовый газ, который через трубку поступает в горелку. Поджигаем, ставим лампу в специальный зажим на каске, и готово. А без каски нельзя.

Потому что ацетилен может взрываться.

Иван открыл сумку, сунул руку. Нащупал полиэтиленовый пакет с карбидом, вытянул. Увесистый, одной рукой держать неудобно. На три часа работы карбидки надо примерно граммов триста-четыреста. Плюс НЗ на несколько дней, итого с собой у него семь кило карбида. Тяжелая штука. Обычно Иван использовал карбидку как основной источник света, но в этот раз думал сэкономить, обойтись диодом – батарейки можно купить, можно найти на поверхности. В конце концов, их даже делают на Техноложке, хоть и плохие.

А вот с карбидом сложнее.

Химическую промышленность даже Техноложке возродить не под силу, увы.

Иван вытянул пакет, кое-как развязал узел. Сначала пальцы срывались, чертовы перчатки. Но потом все же справился. Так, дальше просто.

Заправляем лампу. Иван насыпал карбида (от влажных перчаток тот сдавленно фыркал и плевался) в бачок лампы, отрегулировал подачу воды. Тихое, но яростное шипение. Началось.

Он щелкнул зажигалкой. Язычок пламени. Вдруг ацетилен разгорелся так ярко, что Иван неволей отшатнулся. Черт.

Быстрый взгляд на щупальца. Теплый и яркий свет заставил их замереть на месте, потом они снова начали двигаться.

Ну, теперь в темпе.

Держа лампу в одной руке, пакет с карбидом – в другой, Иван перебежал к краю платформы. Пригнулся. Полупрозрачные щупальца выходили из-за угла примерно в метре над его головой.

Бламц, вжик.

Иван обернулся. Щупальце добралось до каски с диодом и теперь волочило ее по гранитному полу. Каска скрежетала. Посмей только сломать, сволочь.

Держа лампу в левой руке, Иван лег на платформу и высунулся из-за угла.

В первый момент он даже решил, что это опять галлюцинация. Нечто похожее Иван видел в последнюю вылазку с Косолапым на поверхность, когда они специально вышли к морю, чтобы посмотреть – что там.

А на берегу лежали останки прозрачной твари.

Тогда они прошли по набережной совсем немного, в воду зайти так никто и не рискнул. Кроме Косолапого, но тот всегда был безбашенным.

И везучим. Диггер выбрался из черных волн, набегающих на гранит. Позади него гавань резали плавники; вдалеке, у дамбы, в темной воде, разбрызгивая светящиеся капли, билось что-то огромное. То ли кого-то ели, то ли с кем-то совокуплялись. Иван вспомнил ослепительно белую, словно прорезавшую полумесяцем темноту, улыбку Косолапого. Везунчик.

А на обратном пути оказалось, что Косолапый свое везение исчерпал.

Иван смотрел на вытянутое, метра два с половиной, обтекаемое, как у подводной лодки, тело. Сквозь прозрачную кожу были видны внутренности: зеленоватые жабры, бледно-розовый нервный узел (мозг?), желтоватое сплетение кишок. Такая выставка-разделка. Волна омерзения нахлынула на Ивана. Целлофановый пакет с требухой… Из пластиковой твари тянулись десятки тонких щупалец, которые непрерывно шевелились. Словно кто-то заварил кипятком большую (очень большую!) тарелку лапши, а потом выплеснул содержимое в лужу…

Дядя Евпат рассказывал: в океане на большой глубине, где нет света, живут прозрачные рыбы.

Но за каким чертом сюда, в метро, занесло эту глубоководную тварь? Мы-то тут понятно зачем, а этим что надо?! Нашли себе Ноев ковчег, сволочи.

Огромные розовые глаза по обе стороны головы смотрели невозмутимо. Как Ивану показалось, даже с иронией.

Когда на тварь упал свет карбидки, ту словно ошпарили. Все зашевелилось. Щупальца взвились вверх и в стороны, ища обидчика.

Тварь лежала в мутной воде, возвышаясь на половину корпуса. Иван подумал: вот, черт. И, размахнувшись, швырнул пакет с карбидом поближе к твари. Тот в полете раскрылся, карбид полетел в воду – плюх, пш-ш-ш, забулькало, зашипело, словно это гигантский бульон. Повалил пар, закрывая тварь от взгляда Ивана.

Иван подался назад. Если ацетилена соберется достаточно, то даже искры хватит, чтобы все вспыхнуло.

Или даже взорвалось.

Но хватит ли для этого карбида? К черту! Иван перекатился в сторону, уклоняясь от щупальца. Сзади шипело и булькало. Сейчас? Нет, еще чуть-чуть.

Иван вскочил, держа карбидку в руке. Бросился к каске – перескочил по пути через щупальце, подхватил каску. Блин. И раз! Он прыгнул к колонне, поскользнулся. Да что ж такое… Успел выставить колено и устоял, не выронил лампу. Коленная чашечка выстрелила болью. Иван повернулся туда, откуда валил густой ацетиленовый пар-дым.

В следующее мгновение его схватили за плечо.

М-мать.

Ощущение такое, словно мышцы проткнули раскаленным прутом. Иван рванулся, лязгнуло – автомат упал на пол. Щупальце сократилось и ударило Ивана спиной об колонну. Потом начало неторопливо вжимать в мрамор.

Иван посмотрел на свою руку с лампой, потом на щупальце.

– Мои любимые конфеты, – сказал он щупальцу. – Слышишь? Бато-ончики.

Иван отклонился назад, высвободил руку и рывком, падая всем весом вперед, на колени, бросил карбидку в пасть туннеля. Н-на!

Щупальце перехватило его поперек груди, сжало.

В голове словно вспыхнул разряд, черная волна удушья поднялась от груди. Разбитая Приморская перед глазами покачнулась. Врешь, не возьмешь. Звуки отдалились.

В гудящей, пульсирующей тишине Иван видел, как летит лампа – красиво, плавно, по пологой дуге. И как она начинает падать туда, на пути. Иван прикрыл глаза. Вот и все.

Вспышка.

В следующее мгновение в лицо Ивана плеснули кипятком.

Когда он открыл глаза, все было кончено. В воздухе висел дым. В ушах звенело. В груди была такая боль, словно по ней прошлись кувалдой.

Иван опустил голову. Оторванное щупальце продолжало изгибаться у его ног. Тьфу ты, зараза живучая!

Он стянул противогаз с лица, судорожно вдохнул. Вонь Приморской ударила в нос с такой силой, словно врезали кулаком. На языке был привкус горелой резины. Иван поморщился, сплюнул. Ощупал себя. Руки-ноги целы, остальное тоже… хм, на месте. Горело лицо и в висках глухо стучало.

Иван огляделся.

Фонарь на каске все еще работает. Значит, пара минут в запасе у него есть. Иван перешагнул через щупальце, быстро, чтобы не вдохнуть угарного газа, наклонился и вынул из лужи каску. Рядом нашел свой автомат. Выпрямился, вдохнул. Надел каску. Открыл затвор «ублюдка», вынул патрон из ствола, слил воду. Считай, автомат нужно чистить заново, а патроны сушить. Хорошо, калаш – штука неприхотливая – стрелять и так можно. Иван на всякий случай заменил магазин. Передернул затвор и поставил автомат на предохранитель.

Эта лапша с кальмарами стоила ему карбидки. И диод вот-вот сдохнет.

Быстрее.

Иван заглянул за угол. Опаленный потолок, почерневшие мраморные плитки, выгоревший мох. Вода слегка парит. От прозрачной гниды осталось вареное обугленное месиво – еще бы, температура вспышки за тысячу градусов. Ацетиленовой горелкой металл можно резать. Иван не стал останавливаться, чтобы не терять время. Быстро прошел по краю платформы. Справа в стене – заржавевшая дверь с надписью «В2-ПІІА». Иван поднял автомат и потянул дверь на себя… Вж-ж-жиг – унылый скрип ржавого железа.

Чисто.

Иван перешагнул через порог. Раньше здесь была комната отдыха персонала станции, потом ее приспособили под комендантскую. В глубине, боком к стене, стоял перекошенный от сырости канцелярский стол с конторкой. Пачка старых журналов, покрытых плесенью. В другое время Иван рассмотрел бы их внимательнее, но времени нет. Луч фонаря двинулся дальше. На стене табличка «МЕСТО ДЛЯ КУРЕНИЯ». Дальше! Серые шкафы вдоль стены… стеллаж…

Вот он, тот ящик – металлический, скорее всего, для средств ГО. Обшарпанный зеленый металл. Иван попробовал открыть – не поддается, приржавело; прикладом сбил защелку, заглянул…

Все-таки он не ошибся.

Наконец-то. Иван опустил руку в ящик и вынул то, что там находилось. Потом долгие десять секунд смотрел на находку, забыв про догорающий диод.

Она была прекрасна.

Глава 2 Подарок

Когда до блокпоста Василеостровской осталось всего ничего, метров пятьдесят, батарейки сдохли окончательно. Перед глазами мерцали яркие пятна. Шагая в полной темноте, Иван ориентировался на желтый огонек дежурного освещения станции. Сапоги плюхали по мелкой воде, шаги отдавались эхом.

Заметили его поздно, хотя он и не скрывался. Заснули они там, что ли?

– Стой, хто идет! – и сразу врубили прожектор.

В следующее мгновение Иван пригнулся, прикрывая глаза локтем и чертыхаясь сквозь зубы. Сдурели совсем?! Раскаленный до хруста стекла, прожекторный белый луч, казалось, вскрывал тело консервным ножом.

– Свои! – крикнул Иван.

Он загривком почувствовал, как повернулся в его сторону пулемет, закрепленный на тяжелом, сваренном из труб, станке; как металлически лязгнул затвор, вставая на боевой взвод.

Луч уничтожал. Иван прикрыл глаза и повернулся к прожектору спиной, но безжалостный свет, казалось, пронизывал тело насквозь. Сквозь одежду, кожу, мышечные волокна, кровяные тельца и кости добирался до глаз. Под веками пылало и горело.

– Зараз стрельну! – крикнули от пулемета. Голос надорванный, почти на истерике. Такой «сейчас сорвусь» голос. Опять Ефиминюк дежурит, понял Иван. Блин.

– Отставить! – Иван перешел на спокойный командирский тон. – Пароль! Слышите? Пароль: свадьба!

Пауза.

За это мгновение Иван, покрывшийся холодным потом, десять раз успел решить, что Ефиминюк его все-таки пристрелит. «Самое время. Везет мне, как… Просил же, – подумал Иван в сердцах, – не ставить психов в дозоры». «Людей не хватает, Иван, сам понимаешь… – так, кажется, говорил Постышев? – Некем дыры затыкать». «Угу. Если меня этот идиот накроет очередью, людей у нас будет хватать капитально. Все дыры закроем – моими окровавленными ошметками. Пулемет НСВ 12.7 миллиметров, такие на армейских блокпостах стояли. Оттуда в общем-то и сняли его. Пуля со стальным сердечником любую кость перешибает за милую душу».

– Пароль: свадьба! – крикнул Иван еще раз, уже не надеясь, что его услышат.

Молчание.

– А хто идет? – спросили оттуда наконец.

– Жених идет! – ответил Иван.

Еще заминка. Потом негромкое «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.

– Иван, ты, чи шо?

Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:

– Я.

– Тю! – сказали с блокпоста.

Вот тебе и тю.

– Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!

Вымазанный в желтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.

– Кто старший дозора? Почему один?

– Та это… – сказал Ефиминюк. – Я это…

– Кто старший? – повысил голос Иван.

Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.

– Сазонов старший, – признался, наконец. – Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Та я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был… Тильки его позвалы на полминуты.

Так. Сазонов, значит.

– Кто позвал?! – резко спросил Иван.

– Та я що, крайний? Не знаю.

– Распоясались, – сказал Иван. – Ничего, я с вами разберусь.

Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошел к свету.

Василеостровская – станция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух: одна вела на левый путь, другая – на правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находилась дальше в сторону Приморской, но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» и всякая дрянь лезла из туннеля, только успевай нажимать на спуск.

«Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Сазонов – ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин».

Это называется «Феномен Бо» – на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. От такого не застрахуешься.

Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называли станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского, была станцией аскетичной и суровой, готовой выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.

Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывались – во избежание. Еще на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь все еще работали. Стоило это будь здоров. «Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.

А куда деваться?

Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.

Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он ни посмотрел, всюду скакали цветные пятна.

На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, в это время выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитанные от аккумуляторов, – китайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проемами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.

Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни, – и красные, синие, желтые мелкие лампочки.

Иван прошел по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, ее Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клеток – мясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.

В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.

Иван шел мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.

Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этого – Иван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам… Желтые цифры переключились на четыре двадцать три. Еще три часа.

Долго он провозился. Иван шагал, и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь серого гранитного пола. Он поднимал голову и просыпался.

Спать.

Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.

– Где ты был? – Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.

– Хороший вопрос. А что, не видно? – поинтересовался Иван, расстегивая «алладин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без нее в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.

– Еще бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.

Иван закончил с «алладином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Все.

– Где же тебя носило? – спросила Катя, пропуская его вперед. Невыспавшаяся и раздраженная, она была еще красивее. Точнее, красивой она становилась всегда, когда злилась.

– А ты как думаешь?

Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещей – личное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чертова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, все-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. «Женщины, – подумал Иван. – Вы так предсказуемы… Все бы вам котят спасать. Или тигров».

– Ты с кем подрался? – спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо в кровоподтек. Блин. Иван застонал сквозь зубы.

– Что, болит? – спросила Катя с плохо скрытым садизмом в голосе.

– Нет.

– А так?

От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то меж лопаток. Он замычал, помотал головой.

– Ага, – сказала Катя. – Хорошо. Будем лечить. – Она вернулась с тазиком и марлей.

Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:

– Если ты сейчас скажешь это свое идиотское «бато-ончики», я тебя по башке двину… вот этим тазиком, понял?!

Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу еще один – стало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила ее на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:

– Значит, завтра?

– Ты красивая, – сказал Иван. Катя посмотрела на него. – И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.

– Но не получилось. – Катя выдохнула легко. – Обними меня напоследок, Одиссей.

Иван покачал головой:

– Не могу. Прости.

– Почему?

Он дотронулся до ее волос, отвел темную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.

– Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? – Он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. – Это глупо?

– Нет, – сказала Катя. – Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у нее валяться и Бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!

– Да.

В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой свет – таймер сработал. Теперь палатка была залита красным светом – словно наполнена кровью.

– Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.

– Льстец, – сказала Катя. – Ты хорошо изучил Библию, я смотрю. – Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. – Подними руку.

– Я хорошо запоминаю истории про женщин.

Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать его ребра, закрепила узел. Снова загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.

– А она? – спросила Катя наконец.

– Что она?

Катя остановилась и посмотрела на него:

– Кто она тебе? По Библии.

– Моя будущая жена, – ответил Иван просто.

Катя то ли всхлипнула, то ли подавилась – Иван толком не понял. Она отошла на секунду и вернулась с баночкой. Желтая застывшая мазь.

– Повезло тебе, придурку. Ну-ка, подними голову!

Он поднял голову. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в туннель тигра… Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и начала мазать ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.

В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко.

– Иван, смотри, что я добыл!

Пашка ворвался в палатку. Замер. Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал:

– Что у тебя с рожей?

– Стучать надо, вообще-то! – сердито сказала Катя. – Павел, блин, Лександрыч.

Пашка только отмахнулся.

Иван поднял руку и потрогал лоб. Болит. Странно, вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.

– Обжегся.

– Че, серьезно? – Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лице – Иван никак не мог сообразить с каким. – И как это вышло?

Рассказывать целиком было долго.

– Ну… как-как. Карбидка рванула, – сказал Иван чистую правду. – Вот и обожгло.

– Да ну?! – Пашка притворно всплеснул руками. – А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?

– Пашка! – прошипела Катя.

– А что Пашка? – изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могут – еще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился… Вообще-то знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого…

К черту.

Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стиранный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в Средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. М-да. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше…

Водяник говорил, что святость все-таки передается хуже, чем микробы.

А то мы бы все уже в метро с нимбами ходили.

Иван встал с койки, прошел к большому зеркалу с выщербленными краями, что стояло на столе. Оглядел себя. Синяк на груди действительно замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул голову вправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.

Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.

– Паша, к твоему сведению, – говорил Пашка язвительно, – с карбидками не целуется. Потому что у него – что?

– Что? – спрашивала Катя, злясь.

– Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!

Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза горгона, дубль два.

– Па-ша, – сказал Иван раздельно. – Выйди, пожалуйста.

– Я что…

– Выйди.

Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь наготы (перед Катей? смешно), быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, начал застегивать пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, опять загремевшей своими банками-склянками. Красивая шея. Закончив с пуговицами, Иван встал. От усталости в голове тонко звенело. Такой легкий оттенок поддатости, словно махнул грамм пятьдесят спирта.

– Готов? – спросила Катя, не оглядываясь.

– Да, – сказал Иван. Подошел к ней. – Не обижайся на Пашку.

– Не буду. Он прав. Я шлюха.

– Пашка дурак, – сказал Иван. – У него все – или черное, или белое.

– У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!

Она повернулась к Ивану, вцепилась в край стола – даже пальцы побелели.

– Не так, – Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки, провел вниз. Почувствовал, как она дрожит. – Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.

– Почему я такая невезучая, а? – Она смотрела на него снизу вверх, словно действительно ждала, что Иван ответит.

Иван вздохнул: «Не умею я утешать».

– Брось, – сказал он. – Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.

Она хмыкнула сквозь слезы:

– Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.

К черту правила! Иван протянул руку, обнял Катю за талию, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя какую-то опустошающую нежность. Это все равно остается – сколько бы времени ни прошло.

– Все. Будет. Хорошо.

– Красивый ты, – сказала Катя развязно. – А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался, она вдруг сбросила эту манеру. – Смотри. Будешь Таньке изменять – я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?

– Понял, – сказал Иван. Прижал ее и держал крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Ее груди уперлись ему в солнечное. Иван выдохнул. Женщины. Голова слегка кружилась – от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.

«Все, пора на боковую. Только…»

– Знаешь, зачем я ходил… – начал Иван.

Тут в палатку вошел Пашка. Не глядя на них, угрюмо прошествовал к столу, поднял бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших бывших любовников.

– Ну, пи…ц, – сказал Иван, глядя вслед исчезнувшему за порогом другу.

Катя посмотрела на него, на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.

Иван вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. Все остальное снаряжение осталось там – для санобработки. Иван поморщился. От сумки ощутимо воняло жженой резиной. Сейчас бы раздобыть воды, умыться, почистить автомат и спать. Впрочем, лучше бы сразу спать. В глазах резь, словно от пригоршни песка. Тяжесть в голове стала чугунной и звенящей, как крышка канализационного люка.

Впрочем, еще одно дело.

– Пашка! – начал Иван и осекся. Рядом с палаткой уже никого не было. Обиделся, наверное.

– … в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: широк русский человек, широк! Я бы сузил.

Иван остановился, услышав знакомый голос.

Выглянул из-за угла палатки. Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Дежурную гирлянду на елке не выключали – цветные диоды энергии жрали минимум, а света для ночной смены вполне хватало. И посидеть, покурить и почитать. И даже перекусить, если придется.

– Вот что получается. Мы сузили свой мир, – говорил пожилой грузный человек с черной растрепанной бородой. – До этого жалкого метро, до живых – пока еще! – станций. А ведь это конец, дорогие мои. На поверхности нам жизни нет и, боюсь, больше не будет. Так называемые «диггеры» – самая у нас опасная профессия после…

– После электрика, – подсказали из темноты.

– Совершенно верно, – сказал Водяник. – После электрика.

У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесь, у елки было что-то вроде клуба, куда приходили все, кому не спалось. Бывает такое – подопрет человека. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает тайком, другой ходит к елке, песни орет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что, столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.

А еще ходила шутка, что анекдот, рассказанный Водяником, вполне тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.

Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.

– Расскажите про Саддама, Григорий Михайлович! – попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.

В самом начале, когда все случилось и гермозатворы закрылись, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умирать – выяснилось, что отпереть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть Большой П все-таки настал.

Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней под мышкой.

Вот тут людей и накрыло.

Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальник – он сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфель – дорогой, из коричневой кожи, – этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозги – в разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинуться. Всех вокруг забрызгало.

– И люди как начнут смеяться, – рассказывал дядя Евпат. – Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений…

– Самое странное, – рассказывал Евпат дальше. – Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы», – и дальше сидит. Я вот все думаю – чего он ждал-то?

Что это окажется учебная тревога?

– Если так, он был не единственный, – сказал Евпат. – Я тоже надеялся, что это учебная тревога.

Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливают. И помер – лучевая. Поднесли к телу дозиметр – тот орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.

Хаос начался.

– …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, – сказал Водяник. – Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял таджиков, м-да… то ли вообще отставным армейским капитаном – история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро – и крепко взял, не шелохнешься Когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…

Ба-даммм. Ноги подогнулись.

Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.

– В «Монополию» играть будешь? – услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. – Чур, я выбираю!

– Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?

В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.

Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.

Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:

– Стоять! Пароль!

Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…

– Спокойно, – сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. – Свои.

Бух, сердце. Бух.

– Пашка, это уже ни в какие ворота! – Иван опустил калаш, выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. – Блин.

– Ну и видок у тебя, – Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой – хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. «Кёльш, – прочитал Иван. – Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки для вина и то много, а для пива так вообще».

– Какой?

– Ну, такой… жениховский, – сказал Пашка. – А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал – никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.

Иван помолчал.

– Я на Приморскую ходил, – сказал наконец.

– Да ну? – Пашка мотнул упрямой головой. – Че, серьезно? – внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. – Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?

«Кое-что нашел, – подумал Иван. – И подарок тоже».

– Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.

– Сволочь! – Пашка вскочил. – Я для него… А он! – вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. – Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?

– Я уже определился, – сказал Иван.

– Я видел, да.

Иван дернул щекой:

– Пашка, давай без этого. Мне и так фигово… – сказал он и спохватился. А… черт…

– Понятно, – протянул Пашка. – Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!

– Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.

Пашка выпрямился.

– Да, сильно. Смотри, обменяешь ты цинк патронов на банку протухшей тушенки.

– Па-ша.

– Что Паша?! – Пашка взорвался. – Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!

– У нас с Катей ничего нет.

– Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!

– Это было прощание. – Иван помедлил. – В общем, не бери в голову.

Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.

– Подарок-то покажешь? – спросил наконец.

Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.

– Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?

– Ага, – сказал Иван, – бывает же. Как тебе?

Пашка еще повертел, потом сказал:

– А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.

На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне стоял домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома – маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.

Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую равнину вокруг.

– Думаешь, ей понравится? – Иван посмотрел на Пашку, сидевшего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.

– Что? – Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. – Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.

Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню:

– Как дела, Миш?

– Отлично, командир. – На поясе у Кузнецова была потертая кобура с «макаровым». Пистолет достался Мише по наследству от отца: тот служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. – Да ты проходи.

Вообще-то Кузнецову он был никакой не командир. Парнишка – из станционной дружины, а Иван командует разведчиками… Менты – это каста. Как и Ивановы – диггеры. А каста тем и отличается, что туговата на вход и на выход.

Но поправлять парня Иван не стал. У каждого должна быть мечта.

– Таня здесь?

– Не знаю, командир, – почему-то смутился Кузнецов. – Я только заступил…

Иван кивнул: ладно.

Мясная ферма.

Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавканьи было что-то стихийное. «Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как это – быть морской свинкой, подумал Иван. – В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак».

Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью «Quartz grill», на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки.

– Привет, Борис. Как сам?

Свин перестал хрупать и посмотрел на Ивана. «Блин, еще ты на мою голову», – читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист.

Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные.

Типичный представитель мужского рода, да.

– Таня, – позвал Иван. – Ты здесь?

Голос тонул в хрупанье и шебуршении морских свинок. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надои или как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб. А могли они многое.

Дальше, за фанерной стенкой, начиналась Фазенда, всегда залитая светом ламп дневного света – теплицы, дачное хозяйство Василеостровской. Оттуда шел влажный, земляной запах и вились мошки, вечные спутники земледелия. За стенкой начиналась владения Трындычихи, там росли морковь, капуста, картошка, лук, щавель и даже салат-латук. И одно лимонное дерево – предмет зависти соседей с Адмиралтейской.

Пищевые ресурсы.

Очень удобно – отходы грызунов на удобрения, отходы растений (и сами растения) морсвинам на прокорм.

А морсвинов понятно куда – на сковородку и в котел.

Раньше пробовали приспособить туннели для расширения Фазенды, но не смогли справиться с проблемой крыс – пищевые, блин, террористы. Даже железо грызут. Да и с электричеством оказалась проблема – не хватало, ресурс генератора не тот.

Так что в вентиляционном туннеле теперь выращивали шампиньоны и черные грибы. Они темноту любят. Грибные грядки рядами нависали в темноте – жутковатое место, если честно. Вешенки, шампиньоны, даже японский гриб шиитаке. Вкусные, конечно, но Ивану там было не по себе.

– Только представь – грибница, – говорил дядя Евпат. – Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое?

– Что?

– Мы ни хрена не знаем, о чем они думают.

Дядя Евпат. Воспоминания. Кусочки черно-белой мозаики.

«Старею, – опять подумал Иван. – Да, отличное время я выбрал, чтобы остепениться. Завести семью. Хорошая жена, хорошая станция, хорошая работа – Постышев прочит его в станционные полковники, если не врут. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость? Н-да».

– Таня, ты где? – Иван вышел в тамбур между фермой и Фазендой.

На длинном столе (составлены несколько старых стульев, на них положена широкая доска) стояли старые весы, металлические тарелки блестели от вытертости. Чугунные гирьки выстроились в ряд. Здесь Таня и ее напарница взвешивали морсвинок, вели учет. Рядом стул. На нем мирно дремала пожилая женщина, седые волосы связаны в пучок. На скрип дерева она вздрогнула, обернулась…

– Иван! Фу ты, чуть сердце не выскочило…

– Доброй ночи, Марь-Сергеевна. Простите, что разбудил. А где Таня?

Марь-Сергеевна держала руку на груди, точно боялась, что сердце вырвется и убежит.

– Не знаю, Вань, – она покачала головой. – О-хо-хо… В палатке, этой… Где дом невесты, наверное. Ты только туда не ходи, – вспомнила Марь-Сергеевна и засуетилась. – Видеть невесту в свадебном платье – к несчастью.

– Не пойду, – сказал Иван.

– Так она и спать должна уже. Ты-то чего не спишь? Да, – вспомнила она. Она же тебя искала… и еще друг твой заходил… высокий такой…

– Ага, – сказал Иван. – Сазонов? Я слышал. Ладно, пойду лягу.

– Иди, а то ты бледный совсем. Стой… – Марь-Сергеевна прищурилась.

– Что у тебя с лицом?…

На Василеостровской (впрочем, как и на многих других станциях) ритуалам, оставшимся со времен до Катастрофы, придавали особое значение. А уж свадебный ритуал – это целая наука. Священная корова Василеостровской общины.

Иван еще раз прошвырнулся по станции, но Тани не встретил. Неужели действительно спит? Делать нечего, он вернулся в свою палатку. Снял с плеча автомат, убрал сумку в изголовье лежака. Так, время – на наручных часах полчетвертого утра. Спать хотелось неимоверно. Но сначала – оружие. Иван чуть не застонал. За оружием положено следить, даже если это безотказный советский калаш. Это как чистка зубов. То есть зубы что, потерял – и живешь дальше, а без оружия ты покойник.

Так, масло. Тряпки. Шомпол. Поехали!

Он заканчивал чистку фактически в бреду. Иногда просыпался в какой-то момент и не мог сообразить, что именно делает. Запихав шомполом тряпку в дуло (зачем?!), Иван понял, что так не пойдет. Аккуратно разложил детали на тумбочке – утром, все утром – и упал, не раздеваясь. Зарылся лицом в подушку. Кайф. Спать-спать-спать. Перевернулся на спину…

На него смотрела Таня. Иван улыбнулся: «Отличный сон. Вот теперь действительно все хорошо».

– Ты где лоб обжег, оболтус? – спросила она.

– Ерунда, до свадьбы заживет, – ответил Иван автоматически. И только потом вспомнил.

– А, – сказал он. – Смешно вышло.

– Вот-вот, до свадьбы, – сказала Таня. – Ты еще не забыл? Нет? Странно. Кстати, – она мгновенно переключилась. – Ты уже померил костюм?

Блин, точно. Иван даже проснулся на мгновение.

– Конечно, – соврал он.

Про костюм он все-таки умудрился забыть. Ночь еще та выдалась, тут вообще все забудешь. «Ладно, утром успею, – решил Иван. – Поставлю будильник на пораньше. Поспать хотя бы два часа, иначе вообще смерть.

А завтра целый день гулять. Церемония.

Вот бы, – подумал Иван, – проснуться, а все уже кончилось. Терпеть не могу эти ритуалы. Одно дело – гулять на чужой свадьбе, совсем другое – на своей. Это почище вылазки на поверхность.

А вспомнить хотя бы, как они тогда с Косолапым тащили дизель? Это же сдохнуть можно, как тащили…»

– Ты спала сегодня? – спросил Иван.

– Конечно. – Сама безмятежность.

– Угу. Врунишка.

– Мне надо идти, еще кучу дел надо сделать…

– Вот-вот, – сказал Иван. – Иди к своему Борису.

– Он хороший! – сказала Таня. – Почему ты его не любишь?

«У всех свои недостатки, – подумал Иван. – Я сжигаю карбидом тварей и целую бывших, Таня балует раскормленного грызуна».

– У нас с ним вооруженный нейтралитет. Мы тебя друг к дружке ревнуем.

– Ваня, он кормовое животное!

– Нас жрут, а жизнь идет, – согласился Иван, закинул руки за голову. Угу. Черта с два она позволит съесть своего любимчика. От усталости голова кружилась. И палатка вокруг тоже кружилась. Но приятно.

– Я с тобой посижу минутку, – сказала Таня. Присела на край койки, коснулась его теплым бедром.

– Ладно, посиди минутку, – согласился Иван милостиво. Не открывая глаз, вытянул руку и положил Тане между ног. Тепло и уютно. Впервые за столько времени к нему вернулось спокойствие. «Я там, где и должен находиться», подумал Иван. Зевнул так, что испугал бы крокодила. – Я не против.

– Нахал!

– Я тигра видел, – сказал Иван сквозь сон. Хотел еще что-то добавить, но уже не мог, плыл сквозь призрачные слои, проваливался сквозь подушку и пол вниз, и в сторону, и опять вниз. И это было правильно.

– Спи, – велела Таня. – Завтра трудный день…

Иван открывает глаза. В палатке темно. Он встает – на нем почему-то камуфляж и ботинки. Иван выходит из палатки и останавливается. Где я?

Платформа с рядами витых черных колонн. На стенах барельефы. На стене название станции на букву «А», но Иван никак не может его прочитать. Но главное он понимает.

Станция – другая, не Василеостровская. И здесь никого нет. Совсем никого. Пусто.

Иван идет по платформе.

У платформы стоит состав.

В одном из вагонов виден свет. Иван идет туда. Стекла выбиты, ржавые рейки обрамляют оконные проемы. По некоторым признакам можно угадать прежний цвет вагона – он синий. Сиденья раньше были обтянуты коричневой искусственной кожей. По белесым закопченным стенам вагона пляшут тени от свечей – здесь сквозняки. Ветер, пришедший из туннелей, продувает вагон насквозь, перебирает редкие волосы на высохшем лбу мумии. Карстовые провалы глазниц. Древний пергамент, обтягивающий костяк – ее кожа. Бриллиантовая сережка в ухе – напоминает о прошлом.

На коленях у большой мумии – маленькая. Свернулась клубочком, кисти скрючены. Когда человек умирает, сухожилия высыхают и укорачиваются. Именно поэтому у большой мумии и у маленькой мумии – одинаковые вывернутые кисти. Словно они плывут по-собачьи. Еще у них одинаковые натянутые улыбки. Это тоже сухожилия. И смерть.

Большая мумия держит на острых коленях спящую маленькую.

В руке у большой мумии – толстая зажженная свеча. Пламя подергивается от сквозняка. Пальцы в потеках парафина.

Вокруг первой мумии и маленькой мумии – десятки таких же мумий. Все сиденья заняты.

Рядом с каждой большой – по одной, иногда двум маленьким.

У каждой из больших мумий в руке – по свече. Пахнет тлением и горелым парафином.

Вагон горящих свечей.

Иван заходит внутрь и останавливается.

Вагон материнской любви.

Говорят, по инструкции о бомбоубежищах, женщин с детьми до двенадцати лет запускали заранее, еще до объявления сигнала «Атомная тревога». Они имели право оставаться на самой станции или в поезде, стоящем у платформы. И они остались. Все. У Ивана комок в горле. Потом он видит то, чего не замечал раньше. Сквозь кожу мумий кое-где пробиваются серо-голубые побеги. Это похоже на проросшую картошку. Иван протягивает руку…

– Не трогай, – говорит голос.

Иван поворачивает голову. Перед ним стоит высокий старик. Глаза у старика мерцают зеленоватым огнем, как у давешнего тигра.

– Другая экосистема, – говорит старик. Смотрит на Ивана; глаза его начинают оплывать, точно свечи, стекают по щекам парафиновыми дорожками. – Понимаешь? По… – Лицо старика вздрагивает и проваливается куда-то внутрь…

– Меркулов!

Его трясли за плечо. Иван открыл глаза, чувствуя невероятный, чудовищный испуг. Проспал.

– Проспал?! – Он вскинулся. В голове застрял мокрый тяжелый кирпич. По ощущениям, он вообще спал не больше минуты. Ивана затрясло. – Где? Что случилось? Свадьба?! Что?!

Резкость не возвращалась. Иван видел над собой только размытый темный силуэт – и не мог сообразить, где находится и что от него хотят. Сердце билось болезненно и часто.

– Меркулов, тебя к коменданту! – сказал темный. – Срочно!

Василеостровская была освещена только дежурными лампочками. Деревянно шагая вслед за проводником, Иван пытался понять, сколько сейчас времени. Много он спал? Опять ночь уже, что ли? Как на многих станциях, где сохранилось подобие порядка, на Василеостровской искусственно поддерживали разбиение суток на день и ночь. Днем работали лампы дневного света, их гудением заполнялась тишина, ночью переходили на дежурное, от аккумуляторов. Иван поморгал, пытаясь избавиться от тумана в глазах. Черта с два. Так плохо ему давно не было.

Держаться, сукин сын. И проснись, наконец.

В каморке, отведенной коменданту и его семье, горела карбидная лампа – в полсвечи – освещая крупные ладони коменданта, лежащие на деревянном столе.

– Не сидится тебе на одном месте, – сказал Постышев.

– Да.

– Я тебя просил – одному не ходить? Просил?

Иван кивнул.

– И что? – Постышев смотрел на него исподлобья умными, пронзительными, как рев пожарной сирены, глазами и ждал ответа. Голова у него была крупная, с редким желтоватым волосом.

– А я пошел, – сказал Иван.

– Зачем хоть? Что я твоей Тане скажу, если что с тобой случится? А?

Иван дернул щекой, но промолчал. Смотрел прямо, не мигая.

– Зачем ходил, не скажешь? Ответил бы хоть раз, что ли.

– Это приказ?

– Черт с тобой, – сказал Постышев. – Не хочешь, не отвечай. Ты человек взрослый, командир, жених и все такое. Ты хоть в курсе, что пока ты там развлекался, у нас ЧП приключилось?

– Да. Света нет.

– Света? – Постышев присвистнул. Встал. – Пойдем. Я тебе покажу, чего у нас теперь нет.

Глава 3 Война

Как это случилось, Иван не помнил. Из расколотых, выбитых ударом ноги, как стекла в заброшенном составе, детских воспоминаний единое целое не выстраивалось никак. Зоопарк, помнил Иван. Иногда он закрывал глаза и видел выжженное, как на старой фотографии, светлое небо, черные контуры листьев, наклонные росчерки чугунной решетки. Кажется, это было лето и было солнце. Рядом будка с надписью «САХАРНАЯ ВАТА» – от нее идет сладкий горячий запах. Кажется, он тогда уже умел читать… впрочем, может, и нет. Иван не помнил. Зато помнил, как беззвучно то ли идет, то ли бежит. Если опустить голову мелькают ноги в сандалиях. Если поднять: все сверкает, поет, щебечет и все огромное – такое огромное, что не обхватить руками. И взглядом тоже не охватить. А потом он видит женщину. Почему-то это воспоминание самое отчетливое.

Мама.

И снова бег. Асфальт, растрескавшийся, он видит черные змеящиеся трещины, качается под ногами. Иван – тот еще Иван – бежит к маме. На ней длинная темная юбка, белая блузка… или платье? Она протягивает руки, нагибается, чтобы поймать его в объятия. А он бежит, раскинув руки, и земля начинает крениться.

И никак не добежать по этой наклонной, переломанной земле до мамы.

Мир продолжает заваливаться набок и на ступени за маминой спиной, на здание с веселым бегемотом на стене и на решетку, на низкое строение кафе наваливается гигантская тень. Наступает, поглощая все. Иван бежит, бежит из последних сил, потому что если успеть и добежать до маминых рук, ничего страшного не случится.

Ничего не случится.

А земля продолжает заваливаться. Вой сирены разматывается жестяной витой пружиной, взлетает в небо. «Атомная тревога!» – яростно грохочет громкоговоритель. «Всем спуститься в бомбоубежище. Станции метро открыты только на вход. Повторяю… только на вход». От этой разматывающейся жесткой пружины лица корежит, сминает, как фольгу. И они бегут с мамой. В потоке таких же людей со смятыми лицами.

«Тринадцать минут до закрытия гермодверей», – звучит голос.

«Двенадцать минут…»

– Пойдем, я тебе покажу, чего у нас теперь нет, – Постышев встает.

Дизельная – отдельная комната, с выводом выхлопных газов наружу через систему труб. У дверей стояли двое: один – с калашом, другой – с самодельным дробовиком. Иван опять пожалел, что не купил тогда двустволку. Сделал бы обрез в конце-то концов…

Обрез – хорошая вещь. Быстрее всего у оружия изнашивается ствол, а его вручную не сделаешь, нужен специальный станок и знающий оружейник. Поэтому тут свои хитрости. Если аккуратно отпилить стволы охотничьего ружья, будет отличное оружие ближнего боя. К тому же останется два запасных ствола нужного калибра.

Пока вылазки на поверхность давали возможность пополнять запасы патронов, но скоро эту возможность перекроют. Разве что разграбить какой-нибудь армейский склад… Заманчивая мысль, кстати. Иван покачал головой. Где бы его еще взять, этот склад…

Самое интересное, что личные волыны были только у Ивановых бойцов, а также у станционной дружины, остальное оружие хранилось под замком у коменданта. На случай вторжения.

А тут – сразу два человека с оружием, причем те, кому в обычное время его и видеть не положено.

– Где Сазонов? – спросил Иван у коменданта.

– Ушел в погоню…

– В погоню?

Иван помотал головой. Похоже, со сна он еще плохо соображает. От недосыпа стучали зубы и колени подрагивали. Зараза. Иван едва сдерживал себя, чтобы не прислониться к стене для лучшей опоры. Или вообще лечь на пол и закрыть глаза. Вокруг все было искаженное, подергивающееся, в призрачной обостренной дымке, когда слабый свет кажется слишком ярким, а выцветшие цвета – кричащими. В груди болело. Глаза резало.

«Много от меня сейчас толку, – поморщился Иван. – Погоди, не о том думаешь».

– Что за погоня? – повторил он.

Постышев дернул головой – не сейчас. Шагнул в дизельную мимо охранников.

Иван последовал за ним.

– Видишь теперь? – сказал Постышев, не оборачиваясь. Иван посмотрел в широкую, усталую спину коменданта – надо же, а пиджак у него совсем расползся, куда жена смотрит. Потом огляделся. Они были в дизельной отдельной комнате, выкрашенной некогда в отвратительно зеленый цвет, как обычно бывают окрашены служебные помещения. Потолок, изначально белый, сейчас желтовато-серый от старости, в черных полосах гари. Металлические и пластиковые баки с соляркой у стены.

Из потолка выходила заржавевшая, закопченная труба, через несколько загибов спускающаяся вниз, к дизель-генератору. Через нее выпускали выхлопные газы. Еще одна труба – для забора воздуха с поверхности.

Неопрятные связки кабелей. Распределительный щит распахнут, пучки проводов в изоленте торчат, будто волосы из носа.

На стене самодельная надпись «Место для курения», на фанерной табличке зачеркнуто и дописано почерком Постышева «Поймаю, убью!» и подпись «комендант». Точно под надписью на полу стояла банка с окурками. Иван пригляделся: трупов рядом с банкой не обнаружилось.

Пока никого не поймал, видимо.

Дальше Иван увидел стол с конторкой, на нем зеленую толстенную папку технических инструкций на все случаи жизни; рядом стул.

Второй стул почему-то лежал на полу.

Постышев сдвинулся с линии Иванова взгляда, подошел к стулу. Наклонился, поднял его и сел – лицом к центру комнаты.

За минуту до этого Иван думал, что просто широкая спина коменданта заслоняет все. М-мать. Как быстро исчезают иллюзии. Иван помолчал, повернулся к Постышеву.

– Ну? – спросил комендант.

– В какую сторону они ушли? Сазонов с ребятами? Давно? – если Сазонов преследует похитителей, стоит ему помочь. – Так, стоп! Надо позвонить на Адмиралтейскую… Пусть перекроют туннели.

– Пробовал уже, – сказал Постышев, почесал подбородок, посмотрел на Ивана снизу вверх. Комендант постарел лет на двадцать сразу. С усилием усмехнулся. – Связи нет.

– Ни с кем?

– Ни с кем.

Плохо дело. Только сейчас, глядя на остатки креплений, Иван начал осознавать, насколько все фигово в этой жизни.

– Черт, – сказал он. – И зачем только этим уродам понадобился наш генератор?

Не бывает немотивированных решений.

Бывают скрытые желания, которые наконец себя проявили.

– Куда дальше, командир? – Егор Гладышев смотрел вопросительно. Ищуще. Конечно, пока не так, как на Ивана – Иван, Иванядзе, Фигадзе, но уже видны первые ростки святой веры в старшего, знающего все и вся, которые позже дадут обильные всходы. Сазонов выдержал паузу. Этому он тоже научился у Ивана.

Дай подчиненному увидеть, как ты принимаешь решения.

Дай ему осознать, насколько это непросто.

Пусть он проследит весь путь мысли на твоем лице и поймет, что сам на это не способен…

Потому что это правда.

Большинство людей не могут принимать самостоятельные решения, они боятся первобытной силы, заложенной в «делаю, как считаю нужным». Хочу и делаю. Люди боятся ошибки, опасаются сделать хуже, чем уже есть. Это слабость, инфантилизм. Того хуже – глупость! Способность принимать решения и потери, с ними связанные, формировать, лепить мир под себя – качества лидера.

– В левый, – сказал Сазонов.

Сначала нужно придумать, очертить, фактически вылепить, как из глины, голыми руками – человека, которым ты хочешь стать. А потом настоящего себя, из плоти и крови, втиснуть в задуманный образ. Где надо – подрезать, где надо – подложить вату. Очень просто. Это называется не самовоспитание – нет, к монтерам красивости! Это называется – намечтать себя. Хочешь, чтобы люди воспринимали тебя как сильного человека, веди себя как сильный человек.

Не притворяйся.

Люди прекрасно чувствуют фальшь, но если намечтать себя сильного, никто не заметит подмены.

– В левый, – повторил Сазонов.

– А если они поперлись по другому туннелю? – Гладыш почесал затылок под каской. – Чо тогда?

– Тогда мы лажанулись, – ответил Сазонов. «Чертов засранец, вечно бы ему спорить».

– Ага, – сказал Гладыш. Потом до диггера дошло. Открылся рот, некрасивый, с гнилыми пеньками. – И… чо делать?

– Желаешь выбрать самостоятельно? – вкрадчиво спросил Сазонов. Этот прием он позаимствовал не у Ивана, а у главы службы безопасности Адмиралтейской – Якова Орлова. Прошлая встреча была… скажем так, запоминающейся. – Почему нет? Выбирай.

Гладыш закрыл рот. Буркнул что-то, потом с надеждой посмотрел на Сазонова:

– Левый, значит?

Сазонов пожал плечами.

– А я разве не так сказал?

– Понял, – Гладыш кивнул. Шумно отхаркнулся, вытер небритую рожу рукавом и пошел вперед, в темноту, рассекая лучом фонаря сумрак туннеля.

Иван прислонился лбом к перегородке. Прикрыл глаза. Ощущение надвигающейся катастрофы – гигантской, клацающей, в холодном полированном металле и старой меди – стало сильнее. Он почти слышал гул и скрежет ее разболтанных, несмазанных механизмов. «Не о том думаешь, – одернул себя Иван, – думай в другую сторону. Думай – велел он себе. Как и кто это сделал.

И для начала – зачем?

Украли самое ценное, что было на Василеостровской. Украли ее сокровище, ее солнце. Дизель-генератор освещал станцию днем, заряжал аккумуляторы на ночь… И сейчас – на остатках батарей – дежурное освещение пока горит. И будет гореть, чтобы не вызывать панику.

Но паника все равно начнется. Шила в мешке не утаишь. Свидетелями последней агонии Василеостровской станут умирающие от недостатка света морковь, капуста и прочие овощи. Считая, половина рациона накрылась, а это почти все витамины. Цинга. Голод.

Катастрофа.

Теперь понятно, куда исчез Сазонов. Вернее, непонятно. Где он теперь? Если погоня была удачной, то где дизель? Мой автомат разобран», – вспомнил Иван некстати.

Вокруг диггера кипела работа. Люди входили и выходили, изображая бурную деятельность. Забегали как тараканы.

– Смотрите! – сказали сзади.

– Что там? Что?

В дизельную набились станционные менты. Каста, блин. Развели суету сует… Работнички. «Проколы системы охраны!» – «Черт! Надо же!» Голоса сливались в невнятный угрожающий гул. Иван стоял у стены, локоть слегка отставил, чтобы не задеть поврежденные ребра. В левом боку медленно пульсировала боль.

Конечно, это не его дело. Люди Ивана – это разведчики, диггеры, ориентированные на заброску в зону врага (будь то чужая станция или разрушенный город наверху), им порядок наводить не с руки. И выяснять, кто прокололся с охраной дизельной (и станции, получается, тоже) – не их забота.

– Смотрите! – повторили сзади. Иван, все еще погруженный в свои думы, обернулся. В углу комнаты стоял мент. Заметив, что Иван смотрит, он присел на корточки и откинул брезент. Даже отсюда было видно, что на полу перед ним рисунок. Иван встал и на невыспавшихся, больных ногах прошел через комнату. Увидел рисунок и озадачился.

– Командир! – окликнули его.

Иван кивнул, глядя на знак. Чтобы это значило?

– У вас тоже народное творчество? – спросил он.

– Как? – Кузнецов опешил. – Н-нет. У нас вообще-то человека убили.

Иван медленно повернулся, посмотрел на Кузнецова:

– Шутишь?

Человек лежал на голом полу, безвольно откинув голову. На лице застыло знакомое Ивану выражение «я що, крайний?», такое же он наблюдал на этом лице несколько часов назад. В виске Ефиминюка было аккуратное точечное отверстие. Один-единственный потек крови…

– Пришли его сменить, а тут такое, – дружинник махнул рукой. – Эх, люди…

Иван присел и посмотрел внимательно. Из виска Ефиминюка (не ставить психов в дозоры!) торчала едва заметная при таком свете металлическая полоска.

– Чем это его?

– Спицей, – сказал Иван. – Удар с близкого расстояния, сильный, причем он удара явно не ожидал. Свой?

– Да кто его знает, кто у него свой, – в сердцах ответил Солоха, диггер из Ивановой команды, который сегодня был дежурным по станции. – У него ж вечно все было не как у людей. Я вот все не врублюсь, чего они пулемет не взяли?

Иван пожал плечами:

– А смысл? Его тащить себе дороже.

– Ну дизель же они тащили.

– Верно.

«Кто тебя убил?» – мысленно спросил Иван у мертвеца. – «Та я що, крайний?» – словно бы ответил тот. Резонно. Неужели это все те же, с дизелем?

Думай, Иван.

Выходит, они шли фактически по пятам за Иваном. После того как он прошел блокпост (и шарахался полночи по платформе), они убили Ефиминюка и прошли в дизельную. Так? Значит, через оборотный туннель? Или спустились через ВШ? Ну, это вряд ли. Там лестницы давно сгнили…

Забрали дизель и пошли дальше. А куда им идти? К Адмиралтейской, больше некуда».

Иван выпрямился.

Где Сазонов, черт, когда он так нужен?!

Солоха наклонился и откинул полу куртки… та-ак. Иван моргнул.

На груди мертвого, на белой (относительно) майке был нарисован красным знакомый знак. Интересные пироги с котятами. Выходит, чтобы выдернуть спицу из виска, времени не нашлось, а знаки рисовать – так запросто?

Интересное кино.

…Грубо намалеванная звезда в круге. Что это за знак?

– Даже странно, издевательство какое-то, – сказал Солоха.

Постышев ворвался чуть ли не бегом – и сразу к трупу.

– Коммунисты, что ли? С Купчино? Которые туннель роют?

Иван покачал головой:

– Непохоже. Смотрите, звезда неправильная – она нарисована не как советская звезда, а как пентаграмма скорее. И вписана в круг. И вот эти знаки видите? Думаю, надо позвать Водяника, он объяснит лучше, чем я.

– Ладно, – сказал Постышев. – Спросим у профессора.

Водяник долго разглядывал звезду, потом предложил любопытным удалиться из комнаты к чертовой матери. Постышев поднял брови. Затем, разглядев что-то в лице профессора, кивнул. Комендант по-медвежьи, тяжело поднялся. Посторонние уходить не желали, так что Постышев, немного поорав, выгнал любопытных. В дизельной остались только эти двое и Иван.

– Так что, Проф? – комендант повернулся к Водянику.

– Отлично. Так гораздо удобней работать. Никто не мешает, не путается под ногами…

Постышев молча посмотрел на профессора:

– Мне не до шуток, Григорий Михалыч.

– Если бы я хотя бы, черт побери, шутил! Как думаете, Глеб Семеныч, почему я попросил удалить всех?

– Я все еще жду ответа, – напомнил Постышев. Глубокие, как марсианские каналы, морщины рассекли его лоб. – Что эта звезда означает? Ради чего я тут народ матом крою?

Иван достал из кармана зажигалку. Курить он так и не научился (табак был с поверхности, поэтому дорог. Заядлые курильщики сушили водоросли, кто-то навострился выращивать марихуану), а вот в заброске зажигалка незаменимая штука. Эту соорудили из автоматной гильзы местные умельцы. Хорошая вещь.

Иван щелкнул зажигалкой. Посмотрел на пламя.

– Вы слышали о Навуходоносоре? – спросил Водяник.

Иван кивнул, не отрывая взгляда от язычка пламени. Библия как один из столпов культурного наследия человечества, пусть даже уничтоженного в день Катастрофы, была одной из главных книг для обучения. По крайней мере здесь, на Василеостровской. Там, откуда Иван пришел, Библии не было, а учили по старому школьному учебнику. Он уже здесь догонял – пришлось. Политическая система Василеостровской требовала вживания в нее, принятия ее ритуалов и принципов. Здесь детей учили по определенной программе, единой для всех. Дальше уже шло кастовое деление. «На самом деле у нас просвещенный феодализм, – язвил Водяник, – с легким налетом анархии». Другому бы за такие слова дали по шее. Профессору было можно.

Кастовое деление плюс избранный народом феодал. Наследственная передача обязанностей. В средневековой Японии сын актера становился актером, наследуя даже не профессию, рассказывал Водяник, но саму роль. Мы все играем свои роли – фермер, мент, диггер. И спектакль «Василеостровская» продолжается…

– И что? – Постышев потяжелел взглядом тонн на десять. Появился опасный свинцовый блеск.

– Навуходоносор, царь Вавилонский, уничтожил город Израилев, но и наставил пророка Иеремию. Теперь дальше. Валтасар, тоже, как ни странно, царь Вавилонский. Огненная надпись, что появилась на стене, когда царь пировал, празднуя победу, гласила – до конца его царствования осталось тридцать дней. Мене-мене, текел, упарсин… Измерен, взвешен, найден негодным.

Постышев терпеливо слушал, но видно было, что ничего не понимает. В нем прямо стучало это желание: быстрее, быстрее. Ну же, к сути!

Время действительно дорого.

– И что? – теперь не выдержал Иван.

– Терпение, Ваня! – профессор взмахнул рукой. – Сейчас я все объясню. Дизель, что был у нас, означал наш золотой век. Боюсь, сегодня он закончился. А здесь, вот этот знак на полу, это зашифрованное послание.

Царь Навуходоносор славен тем, что разрушил иудейское царство, – тем самым объяснив евреям, что, мол, не той дорогой идете, товарищи. Валтасар – тут понятно. В обоих случаях фигурирует Послание от Бога. Это нечто религиозное, – сказал профессор. – Похититель нашего генератора читал Ветхий Завет, и явно несет в себе ощущение, что выполняет священную миссию. Что ж… – профессор помедлил, почесал бороду. – Предупреждение нами получено. Что дальше?

– Так мы что теперь, евреи? – спросил Иван. Почему-то сейчас это показалось ему самым смешным.

– Ваня!

– Молчу, молчу.

– Другими словами, – подвел итог Постышев. – Мы имеем дело… с кем?

– Это не коммунисты, – сказал Водяник.

– Может, японцы и остались в живых. Если Японию не смыло цунами, – сказал адмиралец. – У них метро покруче нашего будет. Только не знаю, рассчитано ли оно на ядерную войну. В Токио, например, метро просто огромное, куда там московскому. Станций двести или триста, представляете? Может, до сих пор узкоглазые под землей живут. Техника у них была ого-го, куда там Техноложке, – адмиралец помедлил. – А может, давно утонули. У них в Японии это запросто…

– Как и у нас, – Сазонов улыбнулся. Почему бы и нет, раз вокруг одни придурки. Мы ему, значит, про генератор, а он нам про Японию. Отлично. Просто отлично.

Над блокпостом Адмиралтейской нависала чернильная сырая темень, отгоняемая лучами двух фонарей-миллионников, резавших ее, как сыр. Богатая станция Адмиралтейская, раз может себе такое позволить. Адмиральцы вообще в последнее время поднялись, куда там «Ваське». Хотя вроде бы в одном Альянсе состоим, а гляди ж ты…

Карбидка горела ровным желтым светом. Совсем не хотелось опять вставать и топать в сырую темноту туннеля. Век бы так сидел и слушал байки про токийское метро. И смотрел на воду. Туннель опускался здесь по углом сорок тысячных вниз, затем надламывался и шел практически горизонтально – до Адмиралтейской и чуть дальше ровный участок – потом опять уходил вверх. Сто пятнадцать метров, самая глубокая станция в мире. Треть пути до нее нужно добираться вплавь – на лодках. Блокпост перед Адмиралтейской служил заодно и речным портом.

Параллельный туннель примерно такой же, как этот, но перекрыт гермой. В прошлый раз договаривались вроде бы его открыть, но так и не договорились. Бывает. Главное, непонятно, чего они боятся. Что Василеостровская начнет контрабандой поставлять мясо морских свинок в ресторанчики Гостиного Двора и Садовой-Сенной? Хмм. Сазонов усмехнулся. В принципе неплохая идея – Альянс-Альянсом, но пошлины за свинину адмиральцы дерут неслабую…

Только Адмиралтейскую все равно не обойдешь.

– Значит, никого не видели? – уточнил он еще раз. Старший дозора покачал головой.

Не видели. Не знаем. Точно не было.

– Извините, мужики, – сказал старший из адмиральцев. Почесал затылок, поставил чайник на спиртовку. Чайник был помятый и покореженный, старый. – Сейчас чай будем пить.

Пижоны.

А вот снаряжение адмиральцев радовало глаз и заставляло бледнеть от зависти – добротные камуфляжи и разгрузки, хорошие ботинки. И самое главное – оружие. У старшего дозора Сазонов заметил «кольт-питон», вороненый, с длинным стволом. Рукоять из черной резины по форме пальцев.

У одного «костыль» (АК-103 со складным прикладом), у другого «Сайга» – автоматический дробовик, у третьего английская болтовая винтовка. Хорошее у них снаряжение – все заводское, почти новое – видно, а ведь простые бойцы. Или не простые? На Василеостровской даже диггеры снаряжены гораздо хуже. А на Адмиралтейской это в порядке вещей…

Буржуи.

Сазонов поморщился. Завидовать глупо. Особенно чужому богатству. Он никогда, сколько себя помнил, не завидовал вещам (кроме, пожалуй, оружия) или чужому достатку. Никогда и никому. Обойдетесь. А адмиралец с «питоном»… Сазонов усмехнулся. Вот встанем на двадцать шагов и пусть попробует выстоять против моего старенького «нагана».

Никогда и никому я не завидовал, подумал Сазонов с каким-то жестоким чувством. Слышите?

– Можно? – спросил он старшего адмиральца.

Тот подумал и кивнул.

– Чудесная машинка, – сказал Сазонов, вытянул руку с «питоном», прицелился в темноту. – Отличная просто. Сорок четыре магнум, говоришь?…

Никому. Разве что Ивану – его девки любят. Иван, Иванядзе, Фигадзе.

И еще одному человеку…

– Как там ваш генерал? – спросил Сазонов небрежно. – Все воюет?

Адмиралтейский покосился на него со странным выражением на лице.

– Мемов-то? А что тебе наш Мемов?

– Да все хочу спросить. Вот вы живете на Адмиралтейской, верно? А главный у вас почему-то генерал.

– А тебе какая разница?

– Да странно просто.

В тот же момент Гладышев шумно высморкался. Прочистил горло, смачно сплюнул под ноги, посмотрел на всех выпуклым черным глазом. Другой глаз прищурен. Красавчик, елки. Морда кирпича просит – и не одного. Адмиралтейские нехорошо замолчали.

– Че? – Гладышев повел плечом. – Не нравлюсь?

– Да как-то не особо, – сказал адмиралец с «костылем».

– Ну простите! Не целоваться пришел.

Впервые в жизни Сазонов был благодарен хамским манерам Гладыша. Какое совпадение, этот придурок ему помогает. Пусть и нечаянно…

– Спокойно, мужики, – Сазонов неторопливо поднялся. – Без обид. Он сейчас извинится. Гладыш?

– Ась?

Адмиральцы переглянулись. Старший блокпоста протянул руку за своим револьвером…

– И вот еще что, – медленно произнес Сазонов, держа в руках чужой «кольт-питон». – Как раз хотел спросить…

– Это не коммунисты, – сказал Водяник.

– Это не коммунисты, – произнес другой голос. Но тоже очень знакомый. – Это бордюрщики.

Иван резко повернулся. На входе в служебку стоял высокий плечистый человек, лицо благородное, чистое, тонкий нос, льдисто-серые глаза. Длинный плащ на нем был грязный и в прорехах, словно хозяина пытались из него выбить. Через плечо перевязь с кобурой, оттуда торчит рукоять револьвера.

– Каждый охотник желает знать… – сказал Иван. Человек поднял взгляд, улыбнулся знакомой кривоватой улыбкой: – …где сидит Сазан. Привет, Сазонов! С возвращением.

Вадим Сазонов происходил из местного «дворянства» – как в шутку называли рабочих метростроя и служащих метро – дежурных, техников, машинистов. На станции они (вместе с ментами) образовывали элиту, правящий класс. Сыну машиниста с детства была уготована карьера: от бригадира по уходу за туннелями до помощника коменданта. А там, глядишь, и комендантом бы стал – годам к тридцати. Впрочем, подумал Иван, может, еще станет…

Однако Сазонов, как говорили на станции, «взбрыкнул» и напросился в группу разведчиков. Его пробовали отговорить – бесполезно. Уперся до последнего, как заклинившая герма. Сначала Косолапый настороженно относился к странному новичку, все норовил поддеть, проверить на слабо. Еще бы – пижон, выскочка, голубая кровь. А туда же – в диггеры! Но после заброски в Андреевский универмаг, когда новичок прикрывал отход группы (хладнокровно отстреливал одну за другой павловских собак), даже Косолап сдался. Сазонова приняли как равного.

И теперь он не мент, не машинист. Коренной диггер.

Но по шее он у меня все равно получит, подумал Иван. По-нашему, по-диггерски…

– Чем порадуешь? – Постышев смотрел исподлобья.

– Ничем, шеф, – сказал Сазонов. – Хороших новостей у меня для вас нет, Глеб Семеныч, извините. Туннели прочесали, раз. Никаких следов, никто не проходил, никто ничего не видел. В вентухах и ТДПшках пусто – это два. Мы дошли до блокпоста Адмиралтейской. «Адмиральцы» клянутся, что никого не видели. Это три. – Он помолчал. – Такие вот фиговые новости…

– А с караванщиками?

– Караванов давно не было, – Сазонов покачал головой. – Сами знаете. Разве что через коллектор прошмыгнули… но это едва ли. Генератор не маленькая вещица, его в кармане не утащишь.

– Ясно. Тогда как они это провернули? Вот что мне интересно. А, господа-товарищи диггеры? – Постышев засопел и поднялся. – Позор. Стойте, он вдруг вспомнил, – ты же говорил про бордюрщиков… откуда?

Сазонов улыбнулся:

– А я еще не закончил, шеф.

– Так заканчивай!

– Один вопрос… – Сазонов взял старшего из адмиральцев за ворот куртки. Аккуратно, медленно… по одному пальцу.

И вдруг резко рванул на себя. Белесая голова адмиральца мотнулась, ресницы хлопнули… Сазонов двинул ногой, сбил спиртовку. Откатился чайник, гремя и расплескивая кипяток. Взвился пар. Закричали люди.

– Где?!

– Что где? – адмиралец попытался вырваться. Потянулся к поясу. От неожиданности он забыл, что не вооружен.

– Где твои тридцать сребреников?! – заорал Сазонов прямо в белесое лицо. – Давай, сука, выверни карманы!

– Чего ты? – опешил адмиралец. – Чего ты?

– Карманы! – Сазонов поднял «кольт-питон» и прижал ствол к подбородку старшего. – Выворачивай! И попробуй мне дернись, сука. – Большим пальцем он взвел курок. Чик. Какой приятный звук. – Гладыш!

– Есть.

Адмиралтейцы наконец сообразили, что происходит что-то неладное. Только они бросились к оружию, секунда… Гладыш уже стоял над ними с калашом.

– Оп-паньки, – сказал Гладыш, погладил АКСУ по ствольной коробке. Хороший песик, хороший… – Он смотрел на адмиральцев, не отрываясь, желтые оскаленные зубы торчали вперед, как у барсука. Помятая, небритая морда. – И что мы имеем? Маленький вопросик. Че с ними делать, командир? Сразу в расход или сначала помучаем?

А он умнее, чем кажется. Сазонов кивнул: так держать, и потащил старшего поста за собой, к лодочной пристани. Он тянул его так быстро, что адмиралец временами падал на колени, и его приходилось практически волочь.

– Хочешь искупаться? – почти ласково спросил Сазонов. Черная вода морщилась, бликовала.

– Да пошел ты! – старший начал приходить в себя. Отпихнул руку Сазонова с револьвером. Ах, так…

Сазонов швырнул старшего на деревянный помост. Глухо застонало дерево. Вдоль узкой пристани к столбам были привязаны четыре лодки. Они слегка покачивались – и в свете фонаря их тени качались на стенах туннеля.

– Сколько тебе заплатили? – спросил Сазонов спокойно. – Последний шанс. Ну! – Он перехватил револьвер за ствол. Старший начал подниматься…

– Я не знаю, о чем ты говоришь… ох!

Сазонов ударил его рукояткой по ключице, услышал хруст – сломал, похоже.

Старший с обмякшей правой рукой рухнул на колени:

– А-а-а! А-а-а!

За спиной Сазонова закричали. Весело, блин, летит время! Все нужно делать на драйве.

– С-сука, – сказал старший адмиральцев. – Мы же с тобой чай пили… с-сука, как больно… мама, мама. Я ничего… я…

– Последний шанс, – Сазонов отступил на шаг и поднял револьвер. Прицелился точно в середину бледного лба. – Считаю до пяти. Раз!

Адмиралец заплакал. Слезы катились у него по щекам, оставляя грязные дорожки, капали с подбородка. Падали, падали.

– Не надо… не надо!

– Сколько тебе лет? – спросил Сазонов.

– Ч-что?

– Опустите оружие, – приказал голос.

Сазонов медленно повернул голову. Вот зараза. Ты-то откуда взялся?

На него смотрело дуло автоматического пистолета. Пистолет держал черный человек.

– Ты еще кто такой? – спросил Сазонов.

– Капитан-лейтенант Кмициц, – представился черный, держа Сазонова на мушке. Обшлага его блеснули серебром. Надо же… Сазонов чуть не выронил револьвер – от неожиданности. Капитан Кмициц был в черном флотском мундире, Сазонов такие только в книжках видел.

– Служба безопасности Адмиралтейской, – сказал капитан. – Опустите оружие. – Он взвел курок. – Я вынужден настаивать.

– Уберу, – легко согласился Сазонов. – Пусть объяснит только две вещи. Откуда это, – он кивнул в сторону рассыпавшихся сигаретных пачек и упаковок с антибиотиками, – и как через этот туннель пронесли украденный с «Васьки» генератор.

Кмициц повернул голову к стоящему на коленях старшему поста.

– Объясните товарищу, – приказал спокойно. Старший дернулся.

– Это… не мое…

– А чье?! – Сазонов рассвирепел. – Три!

– Я… ничего не брал… не для…

– Не для себя, я понимаю, – сказал Кмициц мягко. Сазонов заметил, как во взгляде капитана зажегся огонек понимания. – А для кого?

– Четыре! – возвестил Сазонов.

Старший уже рыдал в три ручья. Слезы лились из его глаз, на груди расплылось мокрое пятно. Склеившиеся от слез белесые ресницы.

Отвратительно.

– У меня мама… больная… ей… надо…

Еще бы. Антибиотики на вес патронов. Даже просроченные.

Кмициц перевел взгляд на старшего, потом опять на Сазонова. Кивнул едва заметно – продолжай.

– Так кто тебе заплатил? – Сазонов понял намек. – Давай скажи, и все закончится.

– Я… не…

– Не заставляй меня говорить «пять». Пожалуйста.

Старший вскинул опухшее красное лицо.

– Один сказал… – он всхлипнул. – Что им надо успеть сегодня на… на…

– Куда?!

– Я слышал, на маяк…

Сазонов помолчал. Вот и все. Все закончилось. Он опустил револьвер. Хорошая штука «питон». И рукоятка удобная, из пористой резины, не скользит.

– На «Маяк» – то есть на Маяковскую? – решил он уточнить, хотя это в общем-то уже не требовалось. Но для Кмицица… – Это были бордюрщики?

– Д-да.

– Точно бордюрщики?!

– Да!

– Теперь понятно? – спросил Сазонов у капитана. Тот помедлил и опустил пистолет.

– Вполне. – Кмициц оглянулся. – Мне нужно позвонить. Прикажите своему человеку перестать целиться в этих людей. Этого… – Он поджал губы. С отвращением. – Эту продажную мразь под арест. Попробуем их перехватить на «Гостинке».

– Думаешь, получится, капитан?

Кмициц покачал головой:

– Не знаю. Попробуем.

– В общем, так обстоят дела, – заключил Сазонов. Прошел к столу, лицо вымотанное – даже щеки ввалились. – Это кто? – Он устало кивнул на труп, закрытый брезентом.

– Ефиминюк… Ты мне вот что скажи, – сказал Иван. – Зачем бордюрщикам наш генератор?

Сазонов пожал плечами:

– Не знаю, Ван. Может, у них с «централкой» начались проблемы?

Иван кивнул. Логично. Сойдет как рабочая версия.

– И что ты предлагаешь? Воевать с Площадью Восстания?

– Ага, – сказал Сазонов. – И для начала захватить «Маяк». В общем, если поторопимся, к утру успеем.

– Точно, – сказал Иван.

Площадь Восстания – одна из самых старых станций ленинградского метрополитена, построена была в далеком пятьдесят пятом году, еще в стиле сталинского ампира – пышном, монументальном, когда на отделку станций средств и материалов не жалели. С самого начала станция задумывалась как одна из центральных на случай атомной войны, поэтому там в туннелях через каждые двести метров санузлы, дренажные станции и фильтро-вентиляционные установки. И еще куча разных секретных ходов, убежищ гражданской обороны и военных бункеров. По запутанности схема обвязки Площади Восстания соперничает даже с московским метро, а это надо постараться.

Вообще, ленинградское метро строили просто и даже скучно, потому что жидкие грунты, вода и прочие радости, но Площадь Восстания все-таки выделялась почти по-московски изощренной, какой-то даже азиатской запутанностью. Не зря она бордюрщикам досталась, видимо…

Есть тут высший смысл.

– Может, вам сразу империю Веган покорить? – ядовито осведомился Постышев. – Прямо сплю и вижу, как вы это делаете! На пару. Воители, блин, зла не хватает…

Сазонов выпрямился.

– Вот мы про это и говорим, товарищ комендант, – сказал он. – Черта с два мы с ними справимся.

– И? – Постышев покатал желваки около сжатого рта. – Что предлагаешь?

Сазонов оглядел собравшихся.

– Надо поднимать Альянс.

Молчание.

– Вот, блин, – сказал Постышев наконец. – Допрыгались.

В Приморский Альянс прежде входили шесть станций: Приморская, Василеостровская, обе Адмиралтейские, Гостиный Двор и Невский Проспект. Но после того как Приму пришлось оставить, станций стало пять. И весы утратили равновесие. Приморцы осели где придется, но в основном на Адмиралтейской – их туда даже специально заманивали. Кто-то, конечно, остался на Василеостровской, но таких было немного. Бедная станция, что вы хотите.

Тесная, да еще и заслона от тварей не стало.

Тогда думали закрыть гермозатворы в перегоне от Василеостровской до Приморской – и в итоге все-таки закрыли. В этот раз Иван ходил туда, обходя гермоворота через специальную боковую дверь.

– В общем так, разведчик, – сказал Постышев негромко. – Твою свадьбу мы пока отложим. Извини. Ты сам понимаешь, время сложное.

Иван дернул щекой. Таня… Помолчал и кивнул.

– Мне нужно твое слово, Иван.

– Да, – сказал Иван. – Сначала генератор.

– И вот еще что, – сказал Постышев. – Связь восстановили. Кстати, кабель был перерезан, если кому интересно. Кому-нибудь это интересно?! – повысил он голос.

Сазонов с Пашкой сконфуженно замолчали. Болтуны.

– Так вот, орлы, – комендант ссутулился, грузно навалился на стол. – Слушаем меня.

Задумчивые физиономии Пашки и Сазонова.

– Я связался по телефону с Адмиралтейской. Адмиральцы пришлют своего человека – для координации совместных действий. А пока он сюда едет… вернее, не так. Пока мы тут будем с послом договоры договаривать, вы, братцы, уже должны быть на подходе к Маяковской-Восстания. Это понятно?

– Да, – ответил Иван за всех.

– Хорошо. На сборы даю три часа. Еще полчаса – на прощание. Все, вперед. Время пошло.

Таня молчала все время, пока они шли к Ивановой палатке.

– Все решил?

Иван посмотрел на нее. Одними глазами показал: да.

– А чего молчишь?

Он не знал, что сказать. Понятное дело, последние события выбили Таню из равновесия – невеста, готовилась стать женой… опять невеста, и пока неизвестно на сколько. Пока Иван сходит на эту войну, пока вернется – и дай бог, чтоб вернулся. Тьфу-тьфу-тьфу, постучать по тюбингу и сплюнуть. Много времени пройдет. Для кого-то даже – вечность…

Интересно все-таки, ходила она к Трубному дереву или нет? Иван моргнул.

Все они ходят.

Хозяин Туннелей.

– Ладно, как знаешь. У меня дел полно, – объявила Таня, повернулась и пошла по платформе.

Иван посмотрел ей вслед. Обиделась, что ли?

Он прошел в палатку – времени в обрез. Собрать вещи и пару часов поспать. Все. Иван сел на койку, закрыл глаза, откинулся на подушку и заложил руки за голову. Резко открыл.

Нет, не все.

Он услышал за спиной звук расстегиваемого клапана палатки и шелест ткани.

Вернулась все-таки. Не выдержала.

– Не надо мне вещи помогать собирать, – сказал Иван, не оборачиваясь. Я лучше сам.

– Ваня, – сказала она. Как-то очень значительно.

– Что? – Иван выпрямился. Повернулся… О, черт.

На него словно в один миг обрушился весь сегодняшний день. К монтерам день! Весь прошедший год. Таня, Таня, что же ты наделала?

Я не верю в приметы.

– Зачем? – Иван замолчал.

Таня стояла перед ним в белоснежном подвенечном платье с открытыми плечами. Бешено, невозможно красивая… Волосы собраны вверх, в высокую прическу, выбившаяся прядь падает на изгиб ключицы.

Невеста.

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты…

– Зачем?

Она подошла к нему и встала рядом. Ивана вдруг пробил озноб, колени дрогнули. Молчаливая Таня. Сосредоточенная. Все для себя решившая.

– Зачем? – повторил Иван. – Черт!

– Так надо, – сказала Таня. Взяла его ладонь и положила себе на талию. Иван почувствовал под пальцами рисунок ткани. Тепло женского тела…

– У тебя руки ледяные, – сказал он.

На служебной платформе горел единственный фонарь. Иван уверенно направился туда, обходя по пути завалы из мешков с закаменевшим цементом, пустые катушки для кабелей, кучи строительного мусора и торчащие из бетона ржавые арматурины.

– В бой идут одни старики, – сказал Евпат, поднимая голову. – Здорово, Иван! Ну что, герои-мордовцы, покажем молодежи, как зажигали в наше время? – Он оглянулся. – Что притихли, а? Не слышу!

Иван посмотрел. За спиной дяди было пусто. Только ветер шевелил привязанную к ржавому флагштоку белую тряпку. Дядин флаг одиночества. Евпат сам выбрал переселение на заброшенную служебную платформу, куда даже племянник не всегда заходил. А точнее сказать – довольно редко.

Иногда Ивану казалось, что дядя слегка не в себе. А может, и не слегка. Впрочем, у всех свои недостатки…

– Здорово, дядя, – Иван без сил опустился на сломанную кабельную катушку. – Я посижу у тебя минутку, ладно?

– Сиди уж… гнать не буду.

Дядя шумно зевнул, почесал ухо. Оба помолчали. С потолка срывались капля за каплей, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, над ее пламенем закипала закопченная кастрюля – скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат достал из футляра и надвинул на нос очки (пластиковые дужки перемотаны скотчем), посмотрел сквозь стекла на племянника. Пауза.

– Плохо, Иван? – спросил Евпат.

Иван пожал плечами. Бывало и хуже…

– Нормально.

Дядя кивнул:

– Понятно. Ты посиди пока, я сейчас кипяточку сварганю…

Грея ладони о помятую железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственный оставшийся в живых его родственник – дальний, правда, но все равно.

Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика.

– А историю про ангелов ты слышал? – говорил Евпат. – Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Слышал когда-нибудь про ошибку Саддама Великого? В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гондоны, уж извини за грубость…

И тогда Саддам Великий собрал детей с одной из станций… С Елизаровской, кажись… И под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее (тогда крысы совсем обнаглели). Где деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько даже померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, начали бунт. Это как у Нерона, который доигрался в бога. Именно женщины скинули Саддама с трона, никто другой. Да они его разорвали просто, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять – куда там! Разве баб остановишь?

Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше?

Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, едрить, все. Как на подбор.

До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно туннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл.

Они поют как ангелы.

Дядя помолчал, поправил кастрюлю.

– А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.

– То есть? – Иван не договорил.

– Верно, племяш, – Евпат усмехнулся. – Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, чудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?

Иван помолчал.

– А со станцией что? – спросил он наконец. – С Елизаровской?

– А что со станцией? – Евпат поднял брови.

– Ну… после этого? Вымерла?

Дядя пожал плечами:

– С какого бодуна? Других нарожали. Долго, что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже…

Проводы бойцов.

Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.

– В общем так, – Постышев обвел взглядом собравшихся. – Если кто еще не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания – с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть все равно наша, это понятно. Это наш крест, и мы его понесем.

В толпе хмыкнули зло:

– Ну еще бы!

Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:

– Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на свое место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!

Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:

Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое:

Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке туннеля. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих: женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины – даже профессор Водяник шел на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев – без коменданта нельзя…

Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание.

Прощаться надо весело.

– А ну, – Иван повернулся к Гладышу. – Запевай!

– Какую?

– Нашу.

Тот мгновенно сообразил, растянул рожу в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой:

И вдруг сладилось, припев орали уже хором:

Иван остановился, подсветил фонарем. Пашка притормозил, обернулся…

– Иди, – сказал Иван. – Я догоню.

Трубным деревом, или Деревом желаний, называлось ржавое переплетение труб, из-за сырости отделившееся от стены туннеля и опасно нависающее над проходом. Иван покачал головой. Действительно напоминает дерево. Жутковатая штука.

На каждой «ветке» трубного дерева, на каждом стволе висят цветные ленточки – белые и красные. Сквозняк треплет их, от каждого порыва ветра ржавый металл уныло скрипит.

По поверьям Василеостровской, чтобы желание исполнилось, нужно прийти сюда ночью, загадать желание и повязать цветную ленточку.

Главное: желать яростно, страстно, до потери сознания.

И Хозяин Туннелей исполнит твое желание.

Если захочет.

Интересно, приходила ли сюда Таня? Иван покачал головой. Не твое дело, Одиссей.

Одиссей и Пенелопа – это была их с Катей игра, когда у них все только начиналось. Странно…

Пенелопой он назвал одну, а ждать его будет другая.

Придурок ты, Одиссей, правильно Катя сказала.

В туннеле поднялся ветер. Разноцветные ленточки на трубном дереве зашелестели, застрекотали. Ржавым голосом завыл металл.

«Ты не вернешься. Никогда».

Глава 4 Генерал

Сначала они долго шли за дрезиной, что везла их вещи. Старая дрезина уныло скрипела, стирая катки о ржавый металл. Уклон туннеля здесь был не то чтобы сильный, но вполне ощутимый. Адмиралтейская зеленой линии – самая глубокая станция ленинградского метрополитена. Туннель шел под заметным уклоном вниз. Иван понимал, что они спускаются все глубже под землю, может, даже в самый центр мира. В преисподнюю.

Впрочем, никакой нежности к Адмиралтейской он не испытывал.

Так что можно и так: в приемную ада.

Воды под ногами становилось все больше. Чем дальше они заходили, тем глубже сапоги погружались в темную, хлюпающую жидкость. Сначала воды стало по щиколотку. Затем по колено. Фонари освещали лишь малую часть пути, конец туннеля терялся в темноте.

Иван оступился на скользкой шпале, скривился. М-мать. Не делай резких движений, вспомнилось Катино напутствие.

Это что – мне теперь на всю жизнь такой лозунг?

– Болит? – спросил Пашка.

Уже второй час они вышагивали по шпалам в темноту туннеля. Дрезина натужно скрипела, подпрыгивала и дребезжала на неровных, ржавых рельсах. Ее несколько раз пришлось переносить на руках – местами дорога совершенно испортилась. Иван попытался помочь, но его отогнали. «Иди, иди, инвалид детства!» В одном месте полотно железной дороги было прорвано словно из-под земли вылезло нечто, вывернуло шпалы (одна из них лежала в паре метров от разрыва, другая переломилась пополам) и уползло. То ли вниз по туннелю, то ли вообще в потолок.

Иван покачал головой.

– Не болит? – продолжал допрос Пашка. Станционная контрразведка, елки-палки.

Иван там, на разрыве полотна, запрокинул голову и подсветил диодом. Какая-то выемка там действительно была, дыра фактически, но это могли сделать и грунтовые воды.

– Отвали, Пашка, – сказал Иван устало. – Ты это уже в сотый раз спрашиваешь. Не веди себя как моя жена, я тебя прошу. Во-первых, я не женат, а во-вторых…

– …сам такой! – обиделся Пашка и утопал назад, к замыкающему маленький караван Солохе.

Еще через полчаса василеостровцы дошли до лодочного причала.

Здесь стояли адмиральцы с калашами – почетный караул, блин. Иван пригляделся. Автоматы были новенькие… ну, или прекрасно сохранившиеся. Блестели радостно. А вот адмиральцы глазели на пришлых без всякого энтузиазма.

Спасибо, Сазоныч. Слава о твоих подвигах… н-да.

Встречающие были в одинаковых зеленых бушлатах, словно солдаты. Парочка в танковых шлемах. Минус еще один армейский пост, мысленно отметил Иван.

Где он был, интересно? На Английской набережной?

В день Катастрофы погибли все, кто остался наверху. А в Питере солдат было прилично – дядя Евпат говорил, тогда целую дивизию загнали на улицы.

Хотя что такое дивизия для Питера?

Минимум три сотни пулеметов НСВ и «Корд», подсчитал Иван в уме, несколько тысяч калашей – сто третьих и семьдесят четвертых, патроны, сухпайки (искать в танках и БМП, у которых защита от оружия массового поражения), дозиметры и даже гранаты.

Да и вообще много интересного. Только поблизости от станций метро уже все разграблено диггерами и гнильщиками, продано, перепродано, изношено и съедено.

Но один пост, видимо, где-то затерялся. И там, судя по шлемам, был танк.

Навстречу Ивану выступил человек в черной шинели.

– Иван Данилыч, рад видеть, – он протянул руку.

– Взаимно, – сказал Иван, откровенно разглядывая незнакомца. Так вот ты какой, каплей Кмициц, про которого говорил Сазон. Приятное волевое лицо, слегка восточные черты, темные глаза, русые волосы.

– Все готово. Лодки ждут, – сказал Кмициц. – Сколько у вас людей?

– У меня пятеро, – Иван хмыкнул. – Диггеры. У Кулагина, – он мотнул головой: там, сзади, – тридцать один.

Кмициц кивнул.

– Обернемся в два захода. Прошу на борт.

Лодки прошли по узкому коридору вдоль столбов. Кое-где были привязаны лампы, освещавшие черную, словно нефтяную воду. От воды шел резкий, выворачивающий желудок, запах аммиака. Иван опустил весло в воду и плавно повел – и раз. И два… черт! Прихватило под ребрами. Стало трудно дышать, и все вокруг словно отдалилось.

Туннель начал заваливаться набок.

– Держи его! Дер… да держи ты его, наконец! – отдаленные голоса. Словно он куда-то бежал.

Очнулся Иван от странного ощущения спокойствия. Они плыли по туннелю между заросших путевых столбов, сделанных, видимо, из станционных шпал. Белесые пятна грибов на влажном дереве казались неопрятными.

Дальше туннель выходил к платформе. Нижняя Адмиралтейская – недостроенная станция, там даже отделку только-только собирались делать, когда все началось. Станция закрытого типа, как и Василеостровская. Только размерами побольше. Ну и зарыта на сорок метров глубже.

– Миша, – окликнул он Кузнецова, почему-то оказавшегося в одной с ним лодке. – Где все?

– Все? – Миша вдруг улыбнулся. Какой-то совершенно чужой, растягивающейся, словно каучук, улыбкой. – Все умерли, командир. Обвал случился в туннеле, тебя завалило. А все остальные погибли.

– И ты?

– И я, командир, – согласился Кузнецов. – Ты что-нибудь помнишь?

– У нас украли генератор…

Чужой, незнакомый Миша засмеялся. Лающий смех, в котором грохотало ржавое железо и падали черные птицы, пошел отражаться от тюбингов, от темной воды, улетел вдаль, в обе стороны туннеля. И где-то вдали, совсем далеко, Иван услышал, как глухо и страшно смеется еще один чужой Миша.

– Нет, командир, – сказал чужой Миша, который сидел рядом. – Это тебе привиделось.

– То есть… – Иван помолчал. – Генератор у нас не крали?

– Нет.

– А Ефиминюк?

Чужой Миша покачал головой:

– Единственные мертвые люди здесь – это ты и я, командир. Извини. Карбид на Приморской… помнишь?

Иван подался вперед:

– Ацетилена было слишком много?

– Нет, – сказал чужой Миша. – Ацетилена было достаточно. Ты уничтожил тварь. Но ты забыл про потолок, командир. Он держался на соплях. Потолок обвалился, и тебя накрыло. Так бывает. Мне очень жаль.

Иван обдумал ситуацию.

– Я мертв? – спросил он наконец.

– Не совсем. На самом деле ты сейчас лежишь под завалом, но еще жив. Скоро кислород перестанет поступать к мозгу и ты умрешь окончательно. На самом деле, – чужой Миша улыбнулся. – Он уже перестает. То, что ты сейчас видишь – это умирание твоих мозговых клеток. Меня на самом деле здесь нет. Есть кислородная смерть твоего мозга, командир. Все это длится доли секунды.

– Таня? Что с ней?

– С ней все будет в порядке, – сказал чужой Миша. – Она оплачет тебя и скоро выйдет замуж.

– За кого?

Чужой Миша поднял брови, посмотрел на Ивана – в темных глазах таяли искорки.

– Ты действительно хочешь это знать?

– Да.

– Как хочешь. Нам осталась наносекунда. Это будет…

Что чужой Миша хотел сказать, Иван так и не узнал. Потому что вдруг проснулся по-настоящему.

Лежать было удобно. Кто-то подложил ему под голову свернутое одеяло. Пашка?

Иван полежал, сердце частило. Спокойно, велел он сердцу. Все будет хорошо. Всего лишь очередной глупый сон…

Они плыли между столбов. Лодки беззвучно резали чернильную, плотную, как мокрый асфальт, воду.

Адмиралтейская-2 встретила их деловым гулом и – равнодушием, как ни странно. Ступая по бетонным ступеням, выщербленным, сбитым, затем по коридору – сбойка от нижней станции к верхней, Иван не мог избавиться от мысли, что все кончено. Мирная золотая пора миновала. Раньше семейное тушеночно-консервное будущее представлялось Ивану скучным до изжоги – мне-то оно зачем? Но теперь, когда беда встала перед носом очень захотелось обратно. И чтобы опять впереди маячила долгая скучная жизнь…

За следующим поворотом оказалась гермодверь, часовой с помповым дробовиком выпрямился. Увидев Кмицица, выпрямился еще сильнее (хотя и так был как струна) и резко бросил ладонь к виску.

– Вольно, – сказал Кмициц.

Иван посмотрел на серое одеяние «адмиральца» и промолчал. Интересные у них тут порядки.

– Как доехали? – к ним шел Гречников, комендант Адмиралтейской, видимо, вызванный тем же часовым. – Представляете, ваши припасы еще не готовы! Что может быть хуже бардака на войне?

Пожали руки. Иван посмотрел в лицо Гречникова и подумал, что видит перед собой несчастного человека. Василеостровцы в общем-то тоже не блистали жизнерадостностью, но там было понятно, у людей генератор стибрили. А у этого-то что?

– Кто у вас за главного? – спросил Гречников.

– Я главный, – сказал Иван. Уточнил: – По разведке. А совсем главный… вот он, – кивком показал на Олега Кулагина.

Формально старшим все равно оставался Кулагин, но боевыми операциями командовать будет Иван – это было оговорено заранее…

Комендант кивнул.

Василеостровцы, и это было частью тайного соглашения, отправили на войну почти всех мужчин. Призывной возраст, тоскливо шутил Постышев, глядя на сборы. Четырнадцать-пятнадцать – это уже не дети. Это стратегический резерв станции.

– Добро пожаловать на Адмиралтейскую! – сказал Гречников.

Четыре человека… Толпа, блин, встречающих. Визиты к соседям обычно напоминали праздники – гуляют все. И подарки, выпивка и общее застолье и танцы. Но какие сейчас танцы?

Иван огляделся.

– Пожрать у вас где можно?

Гречников отмахнулся:

– Накормим. Не беспокойтесь. Пока располагайте людей на отдых, я распоряжусь…

Адмиралтейская поражала воображение. Иван думал, что уже привык не раз ведь здесь бывал, но оказалось, что – не совсем. Все равно поразился, словно впервые приехал.

Во-первых, станция длиннее, чем Василеостровская, примерно метров на пятьдесят. Во-вторых – колонно-стеновая, а не горизонтальный лифт. То есть вместо проемов в стенах и железных дверей – высокие открытые арки. И это сразу вызывало ощущение невероятной легкости, пространства и широты.

Высокая и светлая, отделана золотистым мрамором. Колонны из черного мрамора вдоль центральной платформы, светильники за карнизом, позолота. Вдалеке, в южном торце, виднелось темное пятно. Черное мозаичное панно, изображающее Петра Первого в окружении шведов. Или соратников? Иван не помнил.

Вообще, на Адмиралтейской все поражало достатком и роскошью. Даже рыночек на платформе казался каким-то очень цивилизованным и не выглядел барахолкой, как подобные ему на других станциях.

Василеостровцы разбрелись кто куда. Иван своим диггерам дал втык не убегать, ходить скопом. Время дорого.

Вдруг отправят на Невский уже в ближайшие часы?

Диггеры всегда передовой отряд. Куда денешься.

Базу василеостровцы разбили в мгновение ока. На самом деле не база, одно название – вещи свалили в кучу и разбежались.

Туристы, блин.

Иван огляделся. Диггеры аккуратно сложили скарб отдельно и поставили часовым Солоху – зная местный народ, предосторожность не лишняя… впрочем, народ везде одинаков. Тем более Адмиралтейская играла роль перевалочного пункта для караванов с фиолетовой линии, здесь народ всякий попадался. На станции стоял такой гул, что Иван с непривычки сразу устал.

Покормить их обещали в скором времени, но это «скоро» все не наступало. Адмиральцы, подумал Иван с презрением. Даже их крутой генерал не изменил этого. Неорганизованные, скользкие…

Когда обещанной кормежки не было и через час, народ заворчал. В животах уже гудело не хуже, чем в трансформаторах под напряжением.

– Консервы не трогать! – ходил и орал Кулагин. Иван покачал головой. Его диггеры привычные, а у остальных обед по расписанию – вот и мучаются.

– Все в сборе? – Иван оглядел своих. Заметил Водяника, расчесывающего пятерней свою косматую черную бороду. – Профессор, вы с нами?

Тот кивнул.

– Ну все. Двинулись.

Если ты не ищешь приключений, приключения сами найдут тебя.

В данный момент приключения стояли перед ними в образе рыжеватого мужика в длинном, до колен, пуховике. Пуховик был тщательно заклеен скотчем. Иван с трудом подавил желание достать дозиметр и проверить уровень.

– Здорова, лоси! – сказал мужик.

– Почему лоси? – Пашка от удивления даже забыл обидеться.

– Потому что ваш Васильевский остров – он еще и Лосиный, – охотно пояснил адмиралец. – Кто вы тогда? Правильно! Клан Лося, получается. Так что сопите в трубочку, лоси.

Иван прямо залюбовался. До чего же наглый народ пошел на Адмиралтейской! А всего-то и нужно было: пару раз удачно разгромить мародеров, что засели в туннелях за Университетской. Ходили упорные слухи, что адмиральцы подгребают под себя и саму станцию – потихоньку.

– За лося ответишь, – предупредил Сазонов с усмешкой. Его эта ситуация тоже забавляла. Картина запредельная, конечно, – один гражданский наезжает на команду диггеров.

– Лось – хорошее животное, – вмешался профессор Водяник. Миротворец хренов. – Умное, сильное…

– С рогами! – поддакнул адмиралец.

Бум.

Иван посмотрел на распростертое тело, затем на пожилого диггера. Вздохнул.

– Вот вечно ты торопишься, Гладыш.

– Да я чо? Я ничо, – отрекся тот, смущенно потер кулак. – Я вообще мимо шел, а оно уже тут лежало.

К ним уже бежал патруль…

Конечно, им не поверили. Глядя на небритую морду Гладыша, вообще трудно сохранить веру в человечество.

Иван выпрямился. Ну все, начинается.

– Мои любимые конфеты, – сказал он. – Всем приготовиться… Бато-ончики!

…В кабинете начальника СБ Адмиралтейской (язык не поворачивался назвать это каморкой) едва слышно гудел настольный вентилятор. Когда он поворачивался, лопасти его начинали стрекотать, словно ленточки на Трубном дереве… Прохладная струя задела Ивана. Он вздохнул, перенес вес с ноги на ногу, переступил, поднялся на носках, чтобы разогнать кровь. Опустился на пятки.

Всегда так. Что-нибудь не вовремя вспомнишь и прощай спокойствие. «Ты не вернешься. Никогда».

– Что же это вы, Иван Данилыч? – Орлов, глава Службы Безопасности Адмиралтейской, смотрел на него с мягким укором. Иван дернул щекой.

– Нельзя же так, – продолжал Орлов. – Устроили драку, сломали прилавок…

– Насчет прилавка, это случайно получилось, – сказал Иван хрипло. – А с дракой да… признаю. Этот урод…

– У этого урода, как вы его называете, сломана челюсть, – Орлов покачал головой, словно журил непослушного сына. Нашалил, с кем не бывает. – И сотрясение мозга.

– Бывает, – сказал Иван. Орлов кивнул: понимаю, понимаю. Скучная повседневная жизнь диггеров…

– Допустим, гражданин Альянса Щетинник В.Л. сам виноват, хотя это еще как поглядеть… только не надо протыкать меня взглядом, Иван Данилыч, умоляю!.. но патруль, скажите мне, в чем патруль-то перед вами, господа диггеры, провинился?

Иван молчал.

– Или с патрулем тоже случайно получилось?

– Случайно, – сказал Иван. – Мы их сразу предупредили…

– О чем, если не секрет? Что окажете сопротивление законной власти? Понимаю, как тут не понять. Только вы, совершенно случайно, не забыли, где находитесь? Какая это станция – по вашему, по-диггерски?

Век бы не бывать на вашей Адмиралтейской, подумал Иван в сердцах. Даром не надо. Плечо и рука все еще болели. Зря он, конечно, лично врезал тому адмиралтейцу – но что поделаешь. Если ты командир патруля, это еще не значит, что можно хамить. Иван поморщился. А вообще, конечно, некрасиво получилось…

Гладыш, твою мать! Ну ты меня втянул в историю. Дай только отсюда выбраться, я с тобой переговорю по-свойски.

– Виноват, – сказал Иван. – Готов понести наказание…

– Ой, да перестаньте, Иван Данилыч, – поморщился Орлов. – Смешно уже, ей-богу. У нас война на носу, что мне вас теперь, расстреливать прикажете? По закону военного времени?

– А что, война уже официально объявлена?

Орлов смотрел на Ивана без улыбки. Потом взял со стола простой карандаш, повертел в пальцах. Такими сейчас все метро пользуется. Черно-зеленые грани…

– Могу я задать вопрос? – спросил Орлов наконец.

Иван с недоумением уставился на безопасника, пожал плечами:

– Почему нет?

– Во что вы верите?

– Что-о?

Орлов вздохнул. Взял карандаш двумя руками.

– В этом и проблема с вашим поколением. Понимаете, нет? Это вопрос, который неизменно ставит любого из вас в тупик. Во что вы верите, Иван Данилыч, – в справедливость, может быть? В воздаяние? В зеленых человечков? В жизнь после смерти? В Бога? Да черт побери, хотя бы во что-нибудь вы верите?

Молчание. Стрекот вентилятора в тишине.

Иван с новым чувством смотрел на безопасника. Орлова он видел и раньше, даже общался, но сегодня день открытий. Совершенно другой человек. Не обманывай себя, спохватился Иван, это может быть просто игра. Разве ты видел Орлова при исполнении прямых обязанностей? Щас, держи карман шире, а то патроны не влезут.

– Я верю в себя. И в своих друзей.

– А в будущее Альянса? – Орлов подался вперед. – В будущее верите?

– Что вы хотите?

– Мне нужны люди…

Тут Иван наконец понял, чего от него добиваются. Вербует, гад.

– В стукачи мне как-то не с руки, – сказал Иван. – Сегодня астрологический прогноз не рекомендует. Утром специально проверял.

Карандаш в пальцах Орлова с треском сломался. Пальцы побелели.

– А если без клоунады?

– Если без клоунады… Идите к черту, любезный.

С минуту Орлов смотрел на него, не мигая. Наконец сказал:

– Значит, так?

– Значит, – согласился Иван.

– Неудобный вы человек, Иван Данилович.

– А что, должен быть удобный? – Иван жестко повел плечом, точно собираясь драться. Он теперь стоял, слегка ссутулившись, расслабив руки, и смотрел на контрразведчика в упор.

– Ничего вы не должны, Иван Данилович, – произнес Орлов мягко, как в начале разговора. Он снова взял себя в руки. – Совершенно. Мне – точно. Только ведь у вас много других долгов.

К чему он клонит, Иван пока не понимал, но тон главы службы безопасности ему совершенно не нравился.

– Я свои долги отдаю, – сказал он медленно. Ловись, рыбка, большая и маленькая.

– Не сомневаюсь, Иван Данилович, – Орлов мягко улыбнулся. – Не сомневаюсь. Допустим, в вашем темном прошлом…

– Что? – Иван поднял голову.

– Я ведь про вас много знаю, – сказал Орлов. – Вы уж простите великодушно, работа такая. Вот скажем, вы ведь не местный? Не с Альянса?

– Это что, преступление?

– Боже упаси! Банальный интерес, и все. Штампик-то у вас в паспорте не Василеостровский. А сейчас такое время, что даже штампик станционный много чего о человеке рассказать может. Например…

– Не говорите так быстро, я за вами не успеваю.

Орлов вскинул голову, уставился на Ивана:

– Опять юмор, значит. – Он шевельнул белесыми бровями. – Понятно. Вы со своим юмором мне уже знаете где, остряки? – Он провел ребром ладони себе по сонной артерии. – Вот здесь сидите. Клоуны большого цирка, вашу мать…

Патроны ему все-таки вернули. И оружие. Попробовали бы не вернуть. Иван стиснул зубы, скулы затвердели.

Спокойно, Иван. Расслабься.

Иван полчаса лаялся, просил, уговаривал, обегал всю станцию, добиваясь, чтобы его людей освободили. Адмиральцы смотрели недобро, на контакт не шли. Плюнув, Иван нашел Кмицица, тот выслушал, кивнул «посмотрим, что можно сделать». Видно было, что капитан не испытывает особых иллюзий…

И как-то на удивление быстро разобрался.

Н-да. Один приличный человек на всю станцию и тот заместитель Орлова.

Закончив с делами, Иван вышел пройтись. И почти сразу обнаружил то, что они искали, прежде чем столкнутся лбами с адмиральцами. Небольшой металлический киоск с надписью крупными буквами «Ш А В Е Р М А». Вовремя, называется. Нет бы до той стычки – глядишь, и обошлось бы…

– Почем шаверма? – спросил Иван, разглядывая прилавок с выставленным товаром. А неплохой выбор, надо признать. Десяток видов салата, соленые грибы, тушеные водоросли, маринованный чеснок, даже вареная картошка (правда, по цене как за пулемет).

– Двэ, – продавец показал растопыренные пальцы. Два патрона, значит.

– Давай. Еще возьму салат из морской капусты, – сказал Иван. – И азу тоже… нет, азу, не надо.

– Могу еще прэдлажить мясо по-французскы. Будэте?

Да? Иван повернул голову, посмотрел на продавца с интересом.

– Француз хоть свежий был? – спросил с иронией.

– Обижаешь, дарагой! Вах! Свежайший, как поцелуй прэкрасной дэвушки.

– Даже так? И что там?

– Свинына, лук, сыр, майонез – сам дэлал. Пальчыки облыжешь.

Насчет сыра Иван сомневался. Разве что из старых запасов в вакуумной упаковке. Или в консервной банке. Насчет майонеза тоже сомнительно… и все же.

– Свининка чья? Не с длинным голым хвостом бегала?

– Абыдно, да, гаваришь, – продавец разволновался. – Самый лучший свинынка. С «Васы» приэхал. Дэлыкатес!

«С Василеостровской, что ли? Привет, Борис, – подумал Иван. – Как сам? Смешно».

– Уговорил, языкастый, – сказал он. – Давай свой «дэликатэс»…

Через полчаса василеостровцы выступили с Адмиралтейской – сытые и с песнями. Вслед за ними пошел первый отряд адмиральцев.

Война продолжала набирать обороты.

«Гостинка» показалась Ивану гораздо приятней Адмиралтейской. Еще бы. Почти как дома: родной тип станции – «горизонтальный лифт», родной светлый мрамор, родные железные двери по обе стороны платформы – только станция шире и намного длинней, чем Василеостровская. Двери в туннели открыты. Чего им тут бояться? Разве что… Иван огляделся. Так и есть. У входа мелькнул знакомый солдатский бушлат. И здесь адмиральцы на каждом углу. Они что, размножаются делением?

Василеостровцев уже встречали – деловито, спокойно, без лишней суеты. Здесь, на «Гостинке», Иван снова начал чувствовать себя полноправным гражданином Альянса. Пожилой мужик в синей, древней, как Исход евреев из Египта, форме машиниста протянул руку, кивнул.

– Время плохое, – сказал он, – но гости хорошие. Дай бог, если Хозяин Туннелей будет не против, вернем ваш дизель.

Освещение на станции было традиционным: натриевые лампы за световым карнизом из алюминия, кое-где на шнурах свисали обычные витые, энергосберегающие. В последние годы перед Судным Днем, рассказывал Водяник, на такие полстраны перешло. Электричество здесь, в отличие от Адмиралтейской, экономили. Освещена платформа была не то чтобы скудно, но без лишнего выпендрежа. На станции царил уютный полумрак. Только дальше, в северном конце платформы, из перехода на Невский лился чистый белый свет – там, Иван помнил, были лампы дневного света под потолком. А под ними по всему длинному переходу – овощные плантации и детские площадки. Дети получали полезное ультрафиолетовое облучение, заодно помогая обеспечить станцию зеленью.

Диггеры вышли на платформу. Гладышев присвистнул. Пашка, задрав голову и открыв рот, пялился на построенный до потолка жилой блок – в четыре этажа. Там кипела жизнь. Женщины развешивали белье – протянуты веревки над платформой, на них сушились рубашки и трусы, простыни и пеленки. Капала вода. Дети играли и бегали, целая стайка замерла на третьем этаже, разглядывая василеостровцев. Жилой блок занимал примерно треть станции, от ора и детских криков звенело в ушах. Где-то наверху плакал младенец.

Дальше за блоком – рынок, еще дальше гостевые палатки для приезжих и кафешки. Все, как у людей. Поехать сюда, что ли, на медовый месяц? Интересно, Тане бы здесь понравилось?

Громко только очень.

– Давайте за мной, – сказал машинист. Повел их за собой через всю платформу. Когда шли, Иван разглядывал спуски в подземный переход до Невского проспекта. Офигеть, какого размера станция. В футбол играть можно.

Навстречу Ивану с компанией прошли две девушки – одеты по-местному, в цветных косынках (одна – в желтой, другая – в красной), ноги от ушей, стройные.

– Ты смотри, – Сазонов остановился. – Да мы в раю, пацаны!

Девушки заулыбались. Та, что в желтой, бросила на Сазонова заинтересованный взгляд. А что, парень видный, красивый. Ивану на мгновение стало жаль, что не на него так смотрят. И тут в красной косынке посмотрела на него, опустила глаза… снова посмотрела. Как обожгла. Ивану сразу стало весело.

А всего-то и нужно мужчине…

Именно.

По слухам, на «Гостинке» и Невском обитали самые красивые девушки во всем метро.

– Представляешь, – сказал Пашка оживленно. – Тут до Катастрофы на поверхности были торговые центры для самых богатых. И персонал подбирали так, чтобы сердце покупателя радовалось, глядючи. Только настоящих красавиц. А потом все эти красавицы оказались внизу. На станции. Вот повезло кому-то!

– Н-да? – Иван поднял брови.

Пашка смутился.

– Ну, я так слышал. И смотри – не врали же! Есть на что посмотреть.

– Ты смотри-смотри, а рот не разевай сильно, – заметил Сазонов. Здесь, говорят, за изнасилование самое жестокое наказание во всем метро. Тут такое творилось после Катастрофы, что… сам понимаешь.

– Да я вроде не планировал, – растерялся Пашка.

– Смотри у меня.

– Помните, ученые говорили: после ядерной войны на земле выживут только крысы и тараканы? Помните? Вот и я помню. Ну и где те тараканы? Ты хоть одного в метро видел, а? И я не видел. Вот я и говорю: как этим ученым вообще верить?

– Ну, с крысами же они не ошиблись… – сказал Кузнецов. Молодой мент неплохо вписался в компанию местной молодежи.

– А я слышал, – вмешался до того молчавший худой парень из невских. На Фрунзенской крысы исчезли. Совсем.

– Гонишь, нет? Почему исчезли?

Невский усмехнулся.

– В том-то и штука, мужики. Не знает никто. Просто взяли и исчезли. Говорят, их жрет кто-то…

Иван кивнул Кузнецову, тот помедлил и кивнул в ответ. Иван глазами показал: иди сюда. Тот наконец сообразил. Встал и направился к разведчику в обход костра. За его спиной – Иван наблюдал – принесли гитару, всю в наклейках и надписях, передали лысоватому мужичку. Тот провел пальцем по струнам. Тин-тин-тин – и начал настраивать.

– Командир? – Кузнецов стоял, вытянувшись.

– Вольно, Миша. Есть минута?

У костра продолжали болтать:

– Если бы я жил на «Лизе», у веганцев, я бы на месте крыс давно сбежал. Вы хоть знаете, что они едят?… То-то! А вы говорите: крысы…

И не договорил. Зазвучали первые аккорды. Иван поморщился – гитару настроили неточно, – у него прямо зубы заныли.

– Отойдем подальше, Миша.

– Крысиный король, – долетело от костра. – Нет… то крысиный волк! Крыса, которая жрет одних крыс. Я тебе говорю… нет, крысиный король, это когда они хвостами срослись. Кстати, мне рассказывали, что на Пушкинской такой завелся…

Голос перекрыла новая волна аккордов.

– В общем так, Миша, – сказал Иван. – У меня для тебя ответственное задание…

Иван наклонил голову к правому плечу, хмыкнул.

Какая-то уж очень знакомая спина.

– Сашка! – крикнул он.

Здоровяк оглянулся.

– Ван!

Обнялись, похлопали друг друга по плечам. Иван уже лет сто не был на Невском, где обитал Шакилов с семейством. Огромного роста, сильный, Сашка тоже частенько «диггил».

Характерный нарастающий треск счетчика Гейгера.

– Вот муть, – возмутился Шакилов. Он до сих пор говорил с легким украинским акцентом – переехал в Петербург перед самой Катастрофой. Что-то он сегодня совсем с ума сошел. Только и воет.

– А что это? – такой фиговины Иван еще не видел. Серый обрезиненный корпус, как у петцелевского фонаря, небольшое табло с ЖК-экраном.

– Армейский радиометр. Натовский, само собой, не наш. Мы там еще целый ящик такого добра натырили. А он, сволочь, шкалит на обычном нашем фоне, представляешь? Хочешь, кстати, подкину парочку? – Шакилов почесал коротко стриженый затылок, посмотрел на Ивана, словно впервые увидел. – А ты чего здесь?

– А ты не знаешь? Война у нас.

Шакилов прицокнул языком.

– Понятно. А я-то думаю, чего нас с утра пораньше гонять начали.

Иван огляделся. Все-таки хороший узел Гостинка- Невский. Если бы я где и хотел жить, кроме Василеостровской, так это здесь.

– А монстров вы своих где прячете?

– Но-но, – Шакилов насупился. – Поаккуратней с выражениями!

В подземном переходе от Гостиного Двора к станции Невский Проспект раньше были железные двери в стене. То есть даже не двери, а забутовка каких-то очень секретных помещений. Бродили слухи, что до Катастрофы там в секретных биологических лабораториях выводили людей-монстров, суперсолдат – сначала для советской, а потом для российской армии. Мол, прислонившись к железным панелям в переходе, можно услышать, как эти жертвы запрещенных экспериментов бродят там, в темноте.

– А что они еще делают? – спросил тогда Иван у рассказчика,

– Да, ничего. Просто бродят, – признался рассказчик. Подумал и добавил: – И знаешь, от этого как-то еще страшнее. Вот это шлеп, шлеп, шлеп. И тишина. А потом снова: шлеп, шлеп. Словно у них ноги мокрые. И ходят.

Иван отловил за рукав спешащего куда-то Водяника.

– Профессор, а что тут раньше было?

– Раньше, это когда? – уточнил Водяник. Через плечо у него было переброшено полотенце, в руке газета.

– Ну… до войны.

– Филиал радиевого института имени Хлопина, – профессор пожал плечами. – Подземная лаборатория, изолированная от всевозможного постороннего излучения. Говорят, там искали скрытую массу Вселенной. А что?

Иван с Шакилом переглянулись.

– Да так, – сказал Иван. – Ерунда одна. Не берите в голову.

Когда профессор убежал по своим делам, Шакилов помялся, переступил с ноги на ногу, как плюшевый мишка. Посмотрел на Ивана с хитрым прищуром:

– Думаешь о том же, о чем и я?

– Не знаю, Саш. Хотелось бы сделать залаз, но… – Иван снова увидел адмиральца и замолчал. Шакилов проследил за его взглядом, вздохнул. Негромко пояснил:

– Караул вчера сняли. Сегодня сменные заступили – пополам наши и эти.

Патруль прошел по краю платформы, начал спускаться на пути. Трое в зеленом, трое в чем придется – это местные, понятно. Адмиральцы чувствуют себя как дома здесь, ты смотри…

Иван поднял голову, прищурился. Спросил небрежно:

– Вчера сняли, говоришь?

Шакилов взглянул на Ивана. Почесал круглый затылок.

– Не доверяешь адмиральцам?

– Не доверяю. А ты? После таких фокусов?

Шакил почесал круглый затылок, наморщил лоб.

– Знаешь, ты прав. Как-то с вашим дизелем некрасиво вышло. Я тоже им ни фига не доверяю. А Сазон твой молодца. Хорошо выступил. Так ему и передай…

– Смотри, какие красавцы, – сказал Шакил.

Иван повернул голову.

– Кто это? – он прищурился.

– Экологи.

– Кто-кто?

– Империя Веган.

Иван проводил их взглядом. Веганцы были в ладной зеленой форме, в блестящих перчатках и в сапогах. Даже стеки у них в руках, такой офицерский шик. Ничего себе. По сравнению с ними даже адмиральцы казались выходцами с какой-то захудалой провинциальной станции.

Экологи, значит?

– У них прибор ночного видения, – заметил Шакил, разглядывая веганцев. – Хорошая штука, однако. Я все хочу себе раздобыть, да никак не срастается. Вон у того, видишь?

Иван кивнул. От такой приблуды он бы и сам не отказался.

– Ага, вижу.

Прибор ночного видения. Жизнь в зеленом свете.

– Что они тут делают?

– Поверишь, вообще не в курсе, – Шакил пожал плечами. – Может, посольство какое?

– Форма у них красивая. – Иван разглядывал веганцев без всякого стеснения. Чем-то они его раздражали, чем-то, к чему он никак не мог подобрать нужного слова. – Какая-то фигня в них нездоровая, по-моему. То есть я вот на них смотрю… и у меня холодок по спине.

Шакил кивнул. К чужой интуиции диггеры привыкли относиться с уважением.

– Я про них много чего слышал, – Шакил пожал плечами. – Мол, они пленных сразу на удобрения пускают. Ну, в метро много баек ходит. Что теперь, всему верить?

– Нет, конечно. – Хотя про эту байку Иван мог сказать, что это чистая правда.

– Еще я слышал, – упрямо продолжал Шакил, глядя на офицера, остановившегося у прилавка. (Веганец рассматривал товар. Иван видел только его надменный четкий профиль.) – Что они делают человеку в черепе дырку, а туда сажают специальный гриб. Гриб вырабатывает псилобицин, это галлюциноген такой. Почти «кислота», если не лучше. Он там хорошо растет, на мозгах, весь из себя галлюциногенный. Которому череп вскрыли, тоже галлюны все время поступают, он и ходит, счастливый. А как гриб разрастется, веганы гриб срезают и употребляют.

Человеку, правда, после этого кирдык. Ломка и кранты. Впрочем, к тому времени от мозга уже мало что остается. Питательная среда для грибницы.

– Ты в это веришь? – Иван перевел взгляд на Шакилова. Тот пожал плечами.

– Кто его знает. Я вот с ними пообщался малехо – и, знаешь, есть такие подозрения.

Иван кивнул.

– Понимаю тебя. А знаешь что, – он прищурился. – Бери выше, Саша. Это не ПНВ. Это тепловизор.

Шакилов присвистнул.

Явился Кузнецов с докладом.

– Появились тут одни, командир. Недавно. Ребята Уберфюрера – командира их так называют. Гы, – Миша расплылся в глуповатой улыбке. – Уберфюрер – прямо как в старых фильмах…

На Василеостровской кино показывали раз в неделю. Целое представление. Вся станция сидит рядами перед телевизором и смотрит. Иван в последний раз видел «Два бойца» – черно-белый, про войну. Хороший. Там все было как в метро: темно и с песнями. Только на улицу выходили без противогазов. Вот и вся разница…

Рассудком Иван понимал, что та война была намного раньше Катастрофы и не имеет к сегодняшнему дню никакого отношения… Но все равно казалось, что имеет. В фильме после титров наши отступили в метро, а черные с короткими автоматами захватили поверхность. И все живое там истребили.

Глупость, конечно.

– Это кто вообще? – спросил Иван, чтобы выкинуть из головы «черных».

– Люди, – Кузнецов пожал плечами. – Их Кмициц привел, говорит, они за нас будут воевать. Тьфу, то есть вместе с нами – против бордюрщиков.

– А им-то зачем? А! – Иван прищурился. – Наемники?

– Что-то вроде. Фашисты, похоже.

Иван помедлил и кивнул. Даже если так – выбирать союзников ему сейчас не приходится. Сойдут и фашисты. Чем они хуже кришнаитов, например?

Тоже лысые.

– Так где, говоришь, твои фашисты?

– …Антон, Кузьма, – представил спутников Уберфюрер. – А это Седой.

– Седой? – удивился Кузнецов наивно. – Так он же лысый?

– Одно другому не мешает.

Скинхед погладил себя по сверкающей, отполированной, как костяной шар, макушке. Усмехнулся.

– Ага, – сказал он. – Не мешает.

Скинов было восемь человек. Для дигг-команды многовато. Но Уберфюрер – выбритый наголо тип неопределимого на взгляд возраста, ему могло быть и двадцать шесть, как Ивану, и сорок пять – Ивану даже понравился. По крайней мере – заинтересовал точно.

– Знаешь, почему негры в метро не живут? – спросил Уберфюрер вместо приветствия.

– Потому что вы им не даете? – догадался Иван.

– Почти, – Уберфюрер хмыкнул. – На самом деле мы тут люди посторонние, здесь если кто и виноват, так это Дарвин.

– Дарвин? А это кто? – сыграл простачка Иван. – Он что, тоже из ваших?

Седой скин заржал.

Уберфюрер терпеливо улыбнулся.

– Дарвин не из наших, как ты говоришь, но он создал теорию эволюции. Я разные книжки читал, меня не обманешь. Мол, мы произошли от обезьян. То есть кто от обезьян, выяснить как раз проще простого.

Мы – арии. То есть произошли от какой-то арийской праобезьяны, – заключил Уберфюрер. – Она, похоже, тоже много о себе воображала.

А фишка с неграми простая. Солнечного света здесь нет, верно? А без солнечного света в коже не вырабатывается витамин Д. То есть даже у нас, у белых, почти не вырабатывается, даже под лампами дневного света, как на Площади Восстания или на Садовой. А у негров так совсем. Они же, бедолаги, под южное солнце Африки заточены, под родные слоновьи джунгли. И вот, – сказал он, словно это все объясняло.

– Что вот?

– Знаешь, для чего нужен витамин Д?

Иван пожал плечами.

– Он, братишка, отвечает за ориентацию в пространстве. Бедные наши негры в метро стали теряться. Совсем бедолаги заблудились. Дорогу простую найти не могут. Вот и поумирали к чертовой матери. Синдром Сусанина, блин.

Значит, все-таки Кузнецов не ошибся, подумал Иван. Но мне отчаянно нужны хоть какие-то союзники. Цель оправдывает средства. А для этого нужно сделать один финт ушами… Точнее, даже два.

Так сказать, расставить точки на ё.

– Я не люблю фашистов, – сказал Иван обыденным тоном. – Отмороженные дебилы, вот они кто. Так я считаю.

Уберфюрер изменился в лице.

Тут Иван решил, что ему сейчас будут бить морду – и приготовился. Вместо этого Уберфюрер стал хохотать. Это было… неожиданно. Особенно когда вслед за вожаком начали ржать остальные скины. Стадо здоровенных морсвинов, елки. Еще бы посвистывали…

– Испугался? – спросил Уберфюрер. Усмехнулся. – Не бойся.

Иван поднял брови. В чем-то я ошибся. Не та реакция.

– Я сказал что-то смешное?

– Видишь, в чем штука, брат. Мы ведь фашистов тоже не любим.

Евреи, ненавидящие евреев? – подумал Иван. Н-да.

– Мы другие, – сказал Уберфюрер.

– Другие? – Иван огляделся, скинов было восемь человек, все лысые и наглые. – Что-то не похоже.

Убер хмыкнул.

– Мы правильные скины. Красные. Смотри, брат, – Уберфюрер закатал рукав, обнажилось жилистое предплечье с татуировкой – серп и молот в окружении лаврового венка. – Видишь? Мы не какое-нибудь нацисткое дерьмо… Имя Че Гевара тебе о чем-нибудь говорит? Хаста сьемпре команданте. До вечности, брат. Да-а. Вот это был человек!

Скин – это «кожа» по-английски. А в чем назначение кожи, знаешь? Защищать мясо от всякой малой фигни и предупреждать, даже болью, если фигня подступает большая. Вот, скажем, подносишь ты огонек зажигалки к ладони… ага, понял?

Иван кивнул.

– Если есть боль, значит, ты еще жив, брат, – сказал Уберфюрер. – Такие дела.

Кожа погибает первой.

Мы и есть «кожа» метро. Если бы не мы, вас бы уже сожрали. Или сидели бы вы на своих толстых капиталистических задницах и ждали, когда, наконец, вымрете совсем.

А мы заставим вас шевелиться. Хотите вы этого или нет.

Мы – плохие, да? Ублюдки, да? Отмороженные дебилы, говоришь?!

Пусть так. Зато мы не сдаемся.

Иван помолчал.

– И как это называется? Эта ваша… миссия?

– А он не такой дурак, – сказал Уберфюрер седому скину. Повернулся к Ивану: – Бремя белого человека – вот как называется наша миссия. Киплинг, брат. Ничего не поделаешь. Так и живем…

Он стоит на вершине гигантского полуразрушенного здания. Высота огромная. Вокруг простирается колоссальная, звенящая, необъятная пустота. Дует ветер – от каждого порыва гигантская конструкция гудит и качается. У-у-угу. Иван переводит взгляд вниз. Он стоит на краю наклонной смотровой площадки. Низкие серые облака обхватывают здание несколькими этажами ниже. Подножия здания не видно.

Кажется, отсюда долго лететь вниз.

Иван смотрит вперед, зацепляется за водную гладь и скользит взглядом вдоль реки. Это Нева, молчаливая и чернильно-черная, каменные берега заросли серой растительностью. Местами облицовка набережной пробита деревьями… Если их можно назвать деревьями. Мясистые серые стволы, скрюченные листья…

Мост. Еще мост, теперь разрушенный.

Вдалеке видны здания. Знакомый шпиль Адмиралтейства.

Дальше Иван видит почти круглое поле развалин, там прошла ударная волна, сровняв здания с землей. Профессор Водяник бы, наверное, сказал, что здесь был высотный ядерный взрыв. Нейтронная бомба. Разрушений не так много, а вот заражение местности на пятьдесят лет вперед.

Наконец, сориентировавшись, Иван понимает, где он сейчас.

Это «свечка» Газпрома. Охта-центр.

Фаллический символ, прорвавший небесную линию города. В здании под ногами есть нечто жуткое, не передаваемое словами. Безжизненное мертвое строение под ногами гудит и воет, раскачивается в воздухе. Амплитуда: несколько метров туда, несколько обратно. Иван помнит, что полностью здание доделать не успели, построили только пустую коробку. Окна успели сделать, но их выбило взрывной волной. Внутри здания все мертво. В час «П» здесь не было людей – кроме строителей, быть может?

Иван переводит взгляд и видит на другом берегу Невы блекло-голубое здание Смольного собора. Некогда изящные башенки выцвели, части нет совсем. Одна сохранилось, но черная от времени. С высоты Охта-центра все это кажется мелким и игрушечным.

Бамм.

Кажется, в здании что-то есть. Какая-то жизнь. Иван поворачивает голову и видит глаз.

Черный, круглый глаз смотрит на него сквозь перекрестье ржавых балок, сквозь провал в смотровой площадке.

Иван чувствует, как мороз пробегает по коже.

Не птичий.

Клекот. Длинная зубастая пасть высовывается сквозь лифтовую шахту. Дергается, бьется. Длинная вытянутая шея покрыта серым пухом. Зубы треугольные и мелкие.

Иван отшатывается. Клацанье клюва и недовольный скрежещущий голос твари. Порыв ветра толкает его в спину. Иван чудом сохраняет равновесие, вцепляется в металлическую станину, ведущую вертикально вверх. Здание медленно раскачивается. Холодный мокрый металл под пальцами. Скользкая ржавчина.

Иван вцепляется что есть силы, но пальцы соскальзывают.

Один палец отрывается от балки. Другой…

Страха нет. Есть странное оцепенение, словно происходящее его, Ивана, не касается.

Он держится на двух пальцах. Они белые он напряжения.

В следующее мгновение Иван свободной рукой вынимает нож – замах блеск лезвия – удар. Дамц. Клинок перерубает пальцы чуть ниже второй фаланги.

Иван молча смотрит, как брызжет… нет, крови нет. Совсем.

Пальцы медленно отделяются от кисти. Щель между ними и основаниями становится все больше, больше. Превращается из тонкого канала в широкое русло Невы.

Иван отпускает нож. Тот, кувыркаясь, летит вниз и исчезает в тумане.

Иван видит белый ровный срез с точками костей…

И начинает падать.

Ветер свистит в ушах. В животе нарастает провал. Мелькают этажи. Башня стоит под наклоном, поэтому они все дальше.

В следующее мгновение Иван влетает в серый мокрый туман.

Внезапная слепота.

Пропасть в животе.

Удар.

– Ван, слышишь? – голос Солохи. – Тут какая-то фигня происходит.

Он открыл глаза, сдвинул вязаную шапку на лоб. Обычно он надевал ее под каску и для тепла, а сейчас натянул до носа – чтобы подремать при свете ламп. Лучше бы и не пробовал. Снится всякая хрень…

– Драка! – заорали неподалеку. Народ на станции заволновался. Словно в воду бросили огромный булыжник и пошли круги.

Вернулся Пашка:

– А-атас полный. Опять невские с адмиральцами чего-то не поделили… Ща резаться будут!

Иван вскочил, охнул от внезапной боли в боку. Твою мать… Оно вроде и не его дело, но там свои.

Когда он добежал, на платформе уже собралась толпа, и знакомый голос разруливал ситуацию.

– Предлагаю решить дело миром, – сказал Шакилов.

– Это как?

Шакил улыбнулся, став вдруг добродушным, как плюшевый мишка. Только с автоматом и разбитой мордой.

– Переведем разговор в другую плоскость, приятель.

– Короче, – крепыш набычился. Под глазом у него багровел фингал. – Что предлагаешь-то?

– Футбол.

Команды собрали быстро. Найти мяч, освободить место, сделать ворота, разметку – ерунда. Полчаса и готово. Дольше всего спорили о названии команд.

И те и другие хотели называться «Зенит». Ну еще бы. Долго обсуждали, кто-то предложил назваться «Зенит-1» и «Зенит-2». Сначала это решение поддержали почти все, но тут начались споры, какая из команд будет «вторым» Зенитом. Потом перекинулись на другие названия.

– Петротрест!

– Сам ты «петротрест»… скажи еще «Алые паруса»! Лучше уж «Динамо»… Шакилов забрал своих на совещание, вернулся и сообщил, что они все-таки «Зенит».

– Тогда мы «Манчестер Юнайтед», – решил крепыш. – Все, поехали.

– Футбол, что ли? – спросил Иван.

– Нет, фигурное катание… футбол, конечно.

Свисток.

Сосед толкнул Ивана локтем – смотри, смотри. Диггера перекосило от боли.

Судья в черном резво перегнал игрока с мячом и ушел в отрыв. Ни фига себе. Молодые парни по сравнению с ним казались медлительными, как улитки.

Сосед повернулся – лицо раскраснелось, глаза горят. Фанатичный, лихорадочный блеск глаз. Пьяный, наверное, решил Иван. Или обкуренный.

– Видел?! – спросил сосед.

– Видел, – сказал Иван. Дать ему в рожу или не стоит? Ребра пылали.

– Э-э, друг, – сказал сосед. – До войны тебе такое и не снилось. Знаешь кто у нас судья? Знаменитый Гайфуллин!

– А кто это? – Иван, на миг забыв про больные ребра, покрутил головой. Но знаменитым Гайфуллин как-то не выглядел. Вполне обычный пожилой дядька в черных трусах и со свистком. Он бегал по расчищенной платформе и сдержанно матерился.

Единственное, бегал быстро. Куда быстрее футболистов.

– Вот его бы нападающим, – сказал Иван, решив, что по морде всегда успеется, а поболтать интересно.

И не ошибся.

– Ну ты даешь, парень! – присвистнул сосед. – Неужели не узнал? Это же сам Джохар Гайфуллин, судья международной категории! Представляешь? Он чемпионат мира судил в две тысячи десятом. Италия – Бразилия, веришь, нет? Тебе такое и не снилось. Представь, поле длиной в три таких станции. Зеленое, красивое, ровное. Да там одного народу на трибунах было за сто тысяч. И сотни миллионов смотрели по телевизору. Миллиарды людей! А теперь он судит любительский матч…

Хлюп.

Иван перевел взгляд.

– Что с вами, профессор?

– Мы сейчас все профессионалы, – сказал Водяник дрогнувшим голосом. Глаза у него были странные. Проф вздернул бороду, поднялся и стал, неловко извиняясь, пробираться к выходу. Иван посмотрел ему вслед. Какая-то неправильная спина у Профа.

Он что, подумал Иван, плачет?

Иван подумал, сунул соседу-болельщику пакет с жареными водорослями и полез следом за Водяником…

Сосед глазел на поле, открыв рот.

Иван нашел профессора позади колонны в дальнем конце «Гостинки». Тот стоял у края платформы, у открытой двери, спина вздрагивала. Внизу, на рельсах, с матами разгружали грузовую дрезину.

– Что с вами, Григорий Михалыч?

– А я ведь не люблю футбол, – сказал Водяник неожиданно. Голос дрожал и прерывался. – Когда в ЧГК играл, никогда футбольные вопросы не брал. Не мое это. А тут смотрю и дыхание вот здесь застревает. Представляешь, Иван? Особенно когда… – профессор смущенно закашлялся. – Да ну, не слушай меня… Прости, сейчас пройдет… Иди, Вань, я подойду…

Иван вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Манчестер-Юнайтед» закатал мяч в ворота «Зенита». Толпа ревела и выла.

Шакилов, красный и огромный, вышел на сближение с голкипером Манчестера… Удар.

Нарушение. Сосед аж подскочил. Рухнул на сиденье.

– Не было! – крикнул он в отчаянии, хотя даже Иван, не особый болельщик, четко видел, что «было».

«Знаменитый Гайфуллин» решил иначе, чем сосед. Красная карточка!

Зрители охнули.

– Судью на мыло! – крикнули вдруг из рядов болельщиков. Судья вдруг замер и повернулся. С лицом у него творилось что-то неладное. Да быть того не может, подумал Иван. Да ну, фигня…

Судья плакал. Иван видел дорожки от слез у него на щеках.

– Судью на мыло! – крикнул кто-то еще.

«Знаменитый Гайфуллин» поднял голову. Оглядел зрителей. Впервые вижу настолько счастливого человека, подумал Иван невольно. Гайфуллин поднял красную карточку и неторопливо побежал по кругу, вдоль зрительского ряда.

Словно он опять судит матч Бразилия – Италия.

Круг. Еще круг.

…Матч закончился со счетом 2:2. Ничья.

– Видели?! – Молодой мент чуть не подпрыгивал от возбуждения. – Судья-то что отмочил, а?

Иван кивнул.

– Да Водяник тоже, – сказал он. – Что-то припекло Профа совсем…

– Старики вечно плачут, – сказал Кузнецов. – Правда, командир?

Иван посмотрел на этого молодого зазнайку и сказал:

– Неправда, Миша.

Иван нашел Кулагина в складских помещениях, расположены они были под платформой станции.

– Мы теряем время, – сказал он. – Олег!

– Ван, не мельтеши, без тебя полный завал. Что ты мне сыплешь?! – заорал Олег на лысого кладовщика. – Что ты сыплешь?! Я тебе русским, блин, языком сказал: «пятерку» давай! А ты мне что принес?

Иван заглянул товарищу через плечо и увидел в картонной коробке патроны двенадцатого калибра. М-да.

– Понаехали тут, – заворчал кладовщик.

Кулагин вызверился окончательно.

– Ты что-то сказал?! Не, я не понял, ты что мне тут вякаешь?

– Олежка, спокойней, – сказал Иван. Посмотрел на кладовщика. – Видишь ли, товарищ завсклада перепутал нас с адмиральцами. А мы на самом деле с Василеостровской. А мой друг… – Иван хлопнул Олега по плечу, – …вообще с Примы. Ее когда оставили, он у нас остался… Ты извини, друг, что мы тут шумим, у нас просто фигня полная с этим дизелем. Понимаешь?

Лицо кладовщика изменилось. Угадал, понял Иван.

– Что вы сразу не сказали? – проворчал он. – Я-то думал, приехал тут адмиралец и раскомандовался… Сейчас, будет вам «пятерка»…

Иван с Олегом посмотрели друг на друга. Иван развел руками – что поделаешь. Дипломатия.

Только закончили с патронами, появился Кмициц, хмурый и помятый. Глаза красные от усталости.

– Я вас везде ищу… Вас приглашают на военный совет.

Первое, что Иван увидел, – это белый шрам на виске.

Затем – серый мундир по фигуре.

Потом…

Небольшого роста, коренастый, короткая стрижка-ежик. Человек шагнул вперед, разом подавив своей харизмой всех присутствующих.

Установилось молчание.

– Для тех, кто меня не знает. Я – Мемов.

Генерал, генерал, генерал, – прошелестело по рядам. Иван с любопытством уставился на легендарного генерала Адмиралтейской. «Так вот ты какой, северный олень». Это выражение дяди Евпата, но как-то очень к месту сейчас пришлось.

– Теперь коротко. Рядовым бойцам разойтись по своим отрядам и подразделениям, быть в полной готовности. Приказы получите в течение часа.

– Командиры – ко мне!

Отпустив лишних, Мемов оглядел многочисленное войско в лице немногочисленных командиров.

– Итак, – сказал он. – Господа-товарищи. Что будем делать? Какие мысли по поводу Маяковской – Площади Восстания? – пауза. – Никаких? – генерал оглядел собравшихся. Усмехнулся. – Тогда слушай мою команду…

Глава 5 «Маяк»

До Катастрофы Площадь Восстания была соединена подземным переходом с Московским вокзалом. Когда прозвучал сигнал «Атомная тревога», майор линейной милиции Ахметзянов, татарин и наглая морда, взял пистолет и погнал пассажиров прямым ходом на станцию. Хочешь не хочешь, а побежишь. Москвичи по столичной привычке упирались, но майор умел убеждать. Против пистолета и нескольких «сучек» (автомат АКСУ) не очень-то попрешь. Так и набилась станция в основном выходцами из Москвы и других городов юго-восточного направления. Майор Ахметзянов автоматически стал диктатором, его наследники правили этой монархией (вернее, восточной деспотией) с особой жестокостью.

А прозвали их за не характерное для петербуржцев отношение к «поребрикам» и «булкам» – бордюрщиками.

Насколько Иван слышал, бордюрщики верили, что – в Москве-то точно все спаслись, выехали на секретном метро Д6 за границу уничтоженного города (по столице все равно лупили ядерными, или чем там еще. Вряд ли иначе), и теперь выжившие люди из правительства управляют страной с резервного командного пункта.

А пункт там секретный. Где-то в уральских горах, подземный. Его даже прямым попаданием атомной бомбы не достанешь.

В общем, там взяли управление в свои руки. И помощь близка.

Хотелось бы и мне в это верить, подумал Иван.

А то, блин, понаехали.

Сырой туман висит на станции, видимо, еще не включились вентиляционные установки. В пропитанном влагой воздухе, который можно глотать кусками, тонут звуки.

Иван просыпается, встает – в палатке темно. Он делает шаг и замирает перед выходом. Сквозь плотную ткань едва заметно пробивается свет. Трепещущий живой огонь. Карбидка, думает Иван, а затем откидывает полог и выходит на платформу. Первое, что он видит: ноги в резиновых сапогах, подошвы стерты едва не до мяса. Выше начинаются камуфляжные штаны, ремень, голый торс со следами побоев. Иван вздрагивает. Потом его рука сама тянется к левому боку. Ай! Заживающие ребра.

Иван поднимает взгляд выше.

Человек, лежащий на полу, раскинув руки, это он, Иван. Даже огромный кровоподтек на боку именно там, где он сейчас у Ивана…

Открой глаза.

У руки человека стоит лампа-карбидка. Желтое пламя трепещет, бросает теплые отсветы на лицо человека.

… и этот человек мертв.

Открой глаза, черт возьми!

Иван открывает глаза. Стягивает шапку на лоб. Оглядывается. Рядом, прислонившись спиной к колонне, дремлет Пашка. Гладыш громко сопит во сне. Сазонов задумчивый. Солоха читает.

Я в каждом сне вижу себя мертвым.

Ожидание. В отличие от привычных диггеров, что «дожимают» сейчас секунды сна, гражданские спать перед боем не приучены. На станции стоит гул. Адмиральцы, невские, василеостровцы сидят на платформе рядами, с оружием в руках, и ждут. Голубоватый дым со сладковатыми нотками марихуаны плывет над головами. Дикое зрелище, думает Иван. Впрочем, где-то я такое уже видел…

– Да что нам бордюрщики, – услышал Иван чей-то голос. – Мы их порвем!

Угу, подумал Иван, порвал один такой.

Из рядов поднялся один из невских, пожилой крепкий мужик.

– Ну что, ахейцы? – шутливо обратился он к сидящим. – Попробуем на крепость стены Трои?

В ответ – недоуменное молчание.

Он огляделся, поник.

– Да вы даже этого не знаете, – сказал с неподдельной тоской. – Откуда вам? Бедные дети. Эх. Вышла из мрака младая, с перстами пурпурными, Эос… – продекламировал он. – Гомер, «Илиада»…

– Папаша, – сказали из толпы. – Ты бы сел, что ли, а то голову простудишь.

В круг быстрым шагом вошел Кмициц.

– Отставить разговорчики! Выдвигаемся.

Поражающие факторы ядерного взрыва: во-первых, световая вспышка, во-вторых, ударная волна, в-третьих, проникающая радиация. Все это Иван знал наизусть. Бесполезные сведения. Как в каменном веке изучать баллистические характеристики автоматной пули калибра 5.45. Возможно… вернее, точно – в мире осталось готовое к использованию ядерное оружие, но с кем, черт побери, воевать? С тварями на поверхности? Так для них атомный взрыв – и папа, и мама, и любимая крестная фея в придачу. Мы при том фоне дохнем, болеем раком, покрываемся язвами, истекаем кровью из всех возможных отверстий тела, теряем иммунитет и зрение, а они, твари, наоборот – плодятся и размножаются. «Другая экосистема», вспомнил Иван слова старика из сна. Точно.

Вот и поговорил с подсознанием.

– Приготовиться, – негромко сказал Иван. – Пошли с богом.

Дано: туннель до Маяковской. Длина перегона примерно два километра. Скорость движения: два-три километра в час. Вопрос: сколько времени понадобится, чтобы достичь станции?

Ответ: да фиг его знает.

Передовой отряд Альянса двигался, перехватывая по пути отдельных челноков и даже целые караваны. Из 312-й вентшахты выгнали гнильщиков, пять… как их назвать? Не людьми же? Пять особей. Загребли вместе с остальными. Иван с диггерами смотрел, как их провели мимо, подгоняя прикладами…

Отправили в тыл.

Рядом с гнильщиками, заросшими грязью и коростой, контрольный дозиметр начинал подозрительно потрескивать. Ну, еще бы. Интересно, подумал Иван, где они находят ходы на поверхность? Но ведь находят. И тащат оттуда все, что плохо лежит, даже если эта фигня в темноте светится.

Самое смешное: гнильщики в коросте и дерьме, а посмотришь поближе и зубы почти у всех в наличии, и волосы, и глаза нормальные, и вообще подозрительно здоровые, хотя и фонят на все метро. Они что, тоже другая экосистема? Иван покачал головой. Индивидуальные дозы у них чудовищные наверняка. Нормальный человек давно бы ласты склеил, а этим хоть бы что. По три, по четыре смертельных набирают – и живут себе. Впрочем, где ты видел больного гнильщика? Ивана передернуло. Естественный отбор, блин. Кто заболел, того сожрали. Недаром слухи ходят…

Иван со своими добрался до ответвления от туннеля вправо. Там его уже ждал один из адмиральцев.

– Проверить, – приказал адмиралец и утопал вперед. Иван посмотрел в темный проем коллектора. Задумчиво сплюнул.

Отлично, нам выделили сортир.

– Гладыш первый, я второй, Сазон замыкающим, – Иван покрутил головой. Хрустнул позвонок. – Гранату бы… ладно, проехали. Вперед.

Санузел – это отсек душевых, отсек умывален, плюс два туалетных отсека – мужской и женский. Света, понятное дело, нет. Что ж… будем работать.

У диггеров фонари примотаны к стволам автоматов. Сазон снял с плеча дробовик, кивнул. Готов.

Гладыш мягким кошачьим движением скользнул в проем.

Иван помедлил, посмотрел вперед – там дальше по туннелю мелькали пятна фонарей. Передовые отряды приближались к блокпосту Маяковской.

Выдохнул. Досчитал до трех. И шагнул вслед за Гладышем в темноту.

– Площадь Восстания – не простая станция. Адмиралтейцы и вообще Приморский альянс на нее давно зубы точат. А все почему? Потому что она особенная.

Вокруг Площади Восстания масса подземных сооружений и туннелей, которые ни на одной карте не обозначены. Объекты ГО, бункер МЧС и прочее. Одних санузлов понастроили с таким запасом, что хоть пару дивизий по сортирам прячь.

И теперь в долбаный лабиринт вокруг Площади Восстания собираемся лезть мы. Там местные нас как котят передавят. Как крысы морских свинок.

Иван стиснул зубы.

– Что, плохой пример? – дядя Евпат усмехнулся. – Терпи, солдат. И думай.

«Тревога», – просигналил Гладыш, глаза и уши команды. Показал три пальца. «Вижу троих». Опасность.

Иван жестом ответил – «принял». Приставил автомат к плечу. Ну все, понеслась…

Санузлы в метро вообще особая история. Их строили с запасом, чтобы хватило на всех, кто по тревоге окажется в туннелях. Сейчас численность человечества не слишком велика, поэтому санузлы по большей части заброшены. Да и отсутствие электричества сказывается. И еще их надо чистить. Вообще, дерьмо и трупы – основная проблема замкнутого пространства.

Особенно остро это вопрос прочувствовали на себе люди при Саддаме Кровавом – и сразу после, когда население на станциях сократилось раза в три-четыре-пять. Никто точно не знает на сколько. После смерти Саддама по метро прокатилась волна насилия. Народ крови не боялся, убивали ни за что… Просто так. Отмороженных ублюдков со сдвинутой крышей оказалось столько, что народ начал сбиваться в стада, чтобы уцелеть, под любую сильную руку. Тогда и поднялись криминальные кланы – те же кировцы. Только в кланах можно было рассчитывать на некоторую защиту. И только если ты не женщина и не ребенок…

Это без вариантов.

Насилие над ними творили страшное.

И трупов в метро стало до фига. Есть их нельзя (отведавший человечины переступил черту, он конченый человек, нелюдь, таких убивают без разговоров), а девать некуда. Наверх тоже никак – во-первых, радиация, во-вторых – глубина питерского метро. Попробуй на семьдесят метров поднять труп на веревке… да даже на пятьдесят. А в-третьих, наверху сам рискуешь стать трупом.

В общем, все сложно. К тому же разлагающиеся тела грозят серьезной эпидемией. Деваться от нее в метро некуда. Увы.

И тогда выделили станции под кладбища. Похоронные команды собирали умерших и везли в определенные места, где складировали… или что они там с ними делали?

Сжигали, как Иван слышал.

Мортусы обитают на юге, на фиолетовой ветке.

Бухарестская, Международная – это все мортусы. По слухам, тупик к недостроенной станции Проспект Славы – целиком забит обугленными человеческими останками.

Да ну, ерунда, подумал Иван. Столько трупов даже в метро не бывает, чтобы целый тупик забить.

Впрочем, все еще впереди. Иван вздохнул. Сердце билось часто и гулко.

«Отбой», – просигналил вдруг Гладыш.

Иван выпрямился, луч фонаря скользнул по грязному зеркалу, высветив на мгновение темную фигуру диггера. Иван моргнул. Обернулся.

Дверь в кабинку была открыта.

Мертвецы сидели и стояли. Высохшие.

Иван опустил автомат. В висках стучало. Тьфу ты, черт…

– Странно, – Гладыш покачал головой.

Иван покосился. Обычно непробиваемый Гладыш стоял и морщил низкий лоб.

– Что странного?

– Тут сыро, командир. А покойнички – как сушеные.

– Да уж, – сказал Иван.

Он подошел и аккуратно притворил дверь кабинки. Скрип ржавого металла. Даже мертвые имеют право на некоторую личную жизнь.

– Пошли, – сказал Иван, когда они вернулись в туннель. Чертов адмиралец. Теперь нам тащиться в хвосте колонны.

– Бей москвичей! – вдруг выкрикнул вдалеке одинокий голос.

– Ур-рааа!

– Мочи питерцев! – донеслось в ответ.

Навстречу атакующему потоку ударили вспышки. Чудовищный грохот раскатился, словно гора чугунных шаров, заполнил туннель до отказа – до самой «Гостинки». Закричали люди. Свист пуль, визг рикошета… Ивану некогда было думать, он инстинктивно присел, поднял автомат.

Мелькающие вспышки.

По туннелю лупили из «корда». Калибр 12.7 – маленький снаряд. Не важно, куда такая пуля попадет, даже в руку – все равно смерть от болевого шока обеспечена…

– Ложись! – Мгновением позже Иван сообразил, что так их затопчут бегущие. – Назад, к сортиру! Быстрее!

Они едва успели вернуться к проему, когда мимо пронеслись обезумевшие люди. Мимо двери пролетело несколько трассирующих пуль, оставив светящийся след на радужке.

Трындец.

Вот и сортир пригодился, подумал Иван. А я еще жаловался.

Еле успели. Повезло, что тот адмиралец отправил их сюда, а то попали бы под огонь. Бордюрщики выкосили первую волну нападающих, точно сняли урожай свежих грибов. Одна голая грибница осталась. Вдалеке прогремел взрыв. Горячая волна прокатилась по туннелю. Граната! Мимо санузла, подгоняемые выстрелами, бежали люди. Грохот.

Один из бегущих упал и забился в конвульсиях.

Вспышки.

Словно какой-то безумец добрался до прожектора и теперь щелкает выключателем со скоростью звука.

Та-та-та-там. Та-та-та.

– Вытягивай на себя! – сказал Иван.

Дотянулся и схватил за рукав белобрысого, в камуфляжной куртке не по росту, мальчишку. Лет пятнадцать, глаза совершенно стеклянные. Тот закричал, начал вырываться. Твою мать… Иван качнулся и отшвырнул его в глубь сортира. Гладыш поймал паренька и выдернул у него из рук автомат. Парень, не понимая, что происходит, начал беспорядочно отмахиваться кулаками. Гладыш заломил ему руку за спину, прижал его к полу. Парень вдруг закричал. Черт. Иван сжал зубы. Такого жуткого, вынимающего душу, аж мороз по коже, воя он давно не слышал.

По туннелю летели пули. Одна отрикошетила от выемки тюбинга, ударила в стену над самой головой Ивана. Его засыпало бетонной крошкой. Диггер запоздало пригнулся. Блин. А могла ведь и в голову.

Парень продолжал выть. Гладыш перевернул его, закатил пощечину. С виду мягко, но голова парня мотнулась. Еще одну…

– Хватит! – приказал Иван.

Пулемет вдруг замолчал. Первые несколько минут Ивану казалось, что он оглох – словно пространство вокруг забили ватой. В ушах звенело. Иван провел по лицу ладонью, стянул шапочку – волосы стояли дыбом. Макушка, затылок, дальше по шее и вниз по позвоночнику – все схватилось как ледяной коркой – до самой задницы.

– Ну, трындец, – сказал Иван. Диггеры молчали. Голос казался чужим.

Повоевали, блин. Большой кровью нам станет наш дизель.

Из расколотой фляги вытекала вода. Сочилась через тонкую трещину, змеящуюся до самого горлышка. А хорошая была фляга, подумал Иван. Когда-то. Все приходит в негодность – рано или поздно.

Он наклонился, подставил ладони.

– Лей, – скомандовал Пашке.

Тот наклонил флягу, порция воды выплеснулась Ивану в руки, намочила рукава армейской куртки. Иван быстрым движением растер руки, отряхнул.

Полетели брызги.

– Еще, – сказал он.

Вода полилась. Глядя на прозрачный ровный поток, падающий в ладони, Иван вдруг подумал о Кате. Набрал воды и с фырканьем растер лицо. Хорошая вода, холодная, вкусная. На третий раз он набрал воды в лодочку из ладоней и выпил. Да, отличная.

Повезло Невским со станцией. Две артезианские скважины, плюс две запасные – чем не жизнь? Дизель-генератор у них до сих пор родной. Старичок, но еще дышит. От него прокинуты провода по станции. По мощности этот «старичок» делает василеостровский одним мизинцем. Правда, здесь генератор – стационар, его на случай ядерной войны делали – со всеми сопутствующими постройками. Машинный зал, топливный зал, зал для хранения запчастей и инструмента, вытяжка и поддув. Комната механика и тамбур. Живи и радуйся.

Но топлива жрет, зараза, немеряно.

Хорошая станция. На Василеостровской столько соляры отродясь не водилось.

Иван кивнул Пашке – хватит пока. Потом вытер руки о полотенце, вернулся к свои вещам и отыскал, хотя и не сразу (сопротивлялась, блин), железную кружку. Пора было напиться по-настоящему.

Налил воды и, стоя у края платформы, начал пить маленькими глотками. Иван пил и смотрел, как приходят в себя бойцы Альянса. Кто-то болтает, кто-то ест, но большинство спят – эта сторона платформы плотно застелена телами в зеленых бушлатах и в черных куртках. Оно и правильно. Сон лучшее лекарство.

Дыхание и храп. Откуда справа, из-за некогда белых колонн, окаймленных алюминиевыми поясками, иногда доносились стоны. Там раненые. Там лазарет.

Атака на Маяковскую сорвалась. Бордюрщики были готовы к нападению.

Потоку, шедшему по параллельному туннелю, повезло больше. У бордюрщиков был только один «корд», поэтому там их встретил всего лишь огонь автоматов и ружей.

Поэтому и потери у них были меньше.

Кулагин с невскими сумел взять первый блокпост и готовился штурмовать второй, когда ему приказали отходить.

Первый неудачный штурм обошелся Альянсу в четырнадцать убитых и тридцать с лишним раненых.

– Меркулов, тебя к генералу!

Да что ему опять надо? Иван нарочно неторопливо повернулся, вздохнул, нехотя поднял глаза.

Перед ним стоял хлопец. Круглощекий, сытый.

– Слышь, Меркулов! – сказал хлопец. – Ты оглох, что ли? К генералу тебя.

– Оно мне надо? – Иван зевнул. Вытянул ноги, потянулся. Аж зарычал от удовольствия. – Что у тебя?

– Ты еще и ослеп, Меркулов, – сказал хлопец. – Смотри, допрыгаешься. Тебя генерал зовет. Сказал срочно, одна нога здесь, другая…

– В заднице, – отчетливо закончил за спиной Ивана голос Гладышева. А мы червями… н-ня! – продолжал голос. – Вот такие кренделя. Н-ня! И ватрушки с маком… Н-ня! Вот такая вот…

В деревянную столешницу с треском впечатывались замусоленные карты.

– Что?! – хлопец стал раза в три больше. Казалось, еще чуть-чуть, и он лопнет по швам, до того его раздуло от ярости. Красный, словно…

– …н-ня! И семь тысяч с гаком!

Хлопец Помидор повернулся к Ивану, пылая гневом праведным и гневом неправедным сразу, и заорал:

– Приструните своих людей, диггер!

– Ну, – сказал Иван и только сейчас заметил у Помидора на камуфляжных плечах полковничьи погоны. Прямо как у старой милиции. Это ж что получается, они уже и звания ввели? Мы тут сидим-то всего четыре дня. Давайте, что ли, потише, мужики, – произнес Иван на пробу томным голосом. Полковник вздрогнул. – Ну… как бы… э-э-э… спать пора.

Дальше Ивану стало лень ломать комедию, поэтому он замолчал. Не прет. Пойти действительно поспать, что ли? Штурм все равно отложили.

– Что вы бормочете, диггер?!

Иван поднял брови.

– Ну не орать же мне, как какому-то дебилу? – сказал он вежливо. И добавил вполголоса: – Верно? Гладыш, – повернулся Иван к пожилому диггеру, – у нас гранаты остались?

Полковник Помидор за его спиной поперхнулся от возмущения.

Гладышев лениво поднял руку и почесал небритую морду. Жесткий металлический скрежет щетины.

– Да вроде есть…

– Не слышу, – сказал Иван.

– Есть, говорю… – Гладыш повернул голову и натолкнулся на Иванов взгляд. Подскочил как ужаленный, выпрямился до хруста позвонков, руки по швам, глаза стеклянные, подбородком потолок царапает. Заорал – слюни аж до другого конца станции долетели.

– Так точно!

– Другой разговор, – согласился Иван. – Вольно, солдат. Так что вы говорите, полковник?

– Вас просят к генералу, – вежливо сказал полковник. В глазах белым огнем плавилось бешенство. – Товарищ диггер, прошу следовать за мной.

Иван улыбнулся. Бодро поднялся.

– Слово генерала для меня – закон, полковник. Ведите.

– Ведем позиционные бои… – начал Орлов.

Иван встал.

– Какие, к черту, бои?! – сказал он резко. – Там бойня натуральная. Мы не можем пробиться через туннельные блокпосты. Пробовали, наших там укладывают влегкую. Я потерял уже двоих. Позиционные, говорите? Точно, позиционные.

Мемов спокойно смотрел на командира диггеров.

– Что вы предлагаете, Иван Данилыч?

Иван хмыкнул. По имени-отчеству, блин. Оглядел присутствующих: невские – кто дремлет, кто равнодушен, кто в носу ковыряет. Адмиральцы не лучше. Лица – прикладом бы, да нельзя.

– Штурм, – сказал Иван.

Сработало. Зашевелились, как крысиное гнездо, куда бросили «зажигалку».

Мемов поднял брови, кивнул.

– Понятно… можете сесть, сержант. Вы, – обратился он к Иванову соседу, с Невского. – Ваше предложение?…

Тот испуганно поднялся, забормотал. Генерал спокойно выждал, когда невский запутается в собственных словах и замолчит, затем обратился к следующему.

Иван слушал. Большинство высказывалось за продолжение «медленной» войны. На истощение, угу. Прежняя бесславная попытка многих напугала.

Да меня самого напугала, подумал Иван. Порвем – меньше надо было орать про «порвем»…

– Итак, решаем. Во что нам выльется немедленный штурм? – Мемов оглядел собрание, останавливая взгляд на каждом по отдельности – словно фотографии к стене пришпиливал. Или жуков в гербарий. Раз – Войнович, два – Тарас, три – Кулагин, четыре… Меркулов поежился, когда взгляд верховного остановился на нем.

Водяник рассказывал на уроках про Северный Ледовитый океан. А здесь северный ледовитый взгляд. Застывший. Парящая черная вода. И куски льда плавают.

– Чего, господа полководцы, притихли? – Мемов усмехнулся. – Что скажете? Во что нам станет штурм Восстания?

Иван мысленно напряг мозг – оба полушария вплоть до мозжечка. Все-таки жаль, что мозг – это не мышца. Было бы гораздо проще. Накачал, как следует, и знай себе думай…

Мысль не шла. Видимо, больше надо было уделять внимания физическим упражнениям.

– Иван Данилыч, прошу, – теперь генерал смотрел именно на него.

Иван вздохнул. Единственный способ – встать и по-быстрому отделаться.

Только не говорить ничего лишнего. Пускай господа полковники сами отдуваются.

Скажи какую-нибудь фигню.

– Первое, – сказал Иван, – распространить слухи, что наступать мы будем дня через три. Второе: отправить бордюрщикам ультиматум с требованием вернуть дизель и выдать виновных в убийстве Ефиминюка. На размышление дать те же три дня, потом, мол, пеняйте на себя. Третье… – он остановился.

В комнате нарастал возмущенный гул. Выкрики: «какие еще переговоры!», «кто это вообще такой?», «дело говорит!», «чушь!», «бред!».

Один Мемов спокойно ждал, когда Иван закончит. Лицо генерала ничего не выражало.

– Я слушаю, Иван Данилыч, – напомнил он, когда пауза затянулась.

– Третье, – сказал Иван. – Сделать все это… и атаковать сегодня ночью.

Гвалт стих, словно отрезало.

Люди начали переглядываться.

– Во время срока на размышление? – Мемов смотрел внимательно. Я правильно понимаю?

– Да. – «Что я несу?»

– Каким образом?

– Снять посты диггерскими группами, – сказал Иван. – Затем немедленный штурм. Быстрый захват «Маяка» – наш единственный шанс. Если бордюрщики побегут – прорваться на их плечах на Площадь Восстания. А там им не удержаться. Но если они запрут нас в переходах… – Иван повел плечом, – …перекроют туннели гермой… то это надолго. Не знаю как вам, – он прищурился, оглядел собравшихся, – а мне лично тут рассиживаться некогда.

Когда военный совет закончился и все расходились, с грохотом передвигая скрипящие стулья, Ивана оклинул генерал:

– Иван Данилыч, вы могли бы задержаться?

Ну вот, подумал диггер. Допрыгался. Умник, блин.

Когда они остались наедине, Мемов прошел к столу, выставил на стол бутылку коньяка и два металлических стаканчика. Разлил. Кивнул: давай.

Коричневое тепло протекло Ивану в желудок и там разгорелось на всю катушку.

Стало хорошо.

– Моему сыну было бы как тебе, наверное, – сказал генерал. – Возможно, вы даже были бы сейчас друзьями. Я плохо его помню, к сожалению. Он все время с матерью, я всегда в разъездах… Теперь я об этом жалею. А ты похож на меня. Только, кажется, в твоем возрасте я все-таки был помягче.

Иван дернул щекой.

– И что? Теперь я должен расчувствоваться и заменить вам сына?

Мемов хмыкнул. Покачал головой:

– Ты слишком резкий, Иван Данилыч. Оно и неплохо бы, но временами надоедает. Очень уж смахивает на хамство. А я не слишком люблю хамов.

– Я тоже не слишком.

Мемов усмехнулся.

– Идите, сержант.

Вот и поговорили. По душам.

В дверях Иван не выдержал, повернулся:

– Знаете, сколько я таких исповедей выслушал? – сказал он. – Каждый третий из вашего поколения, генерал. И это правда. У каждого из вас были дети – знаю. И у каждого из вас они погибли – знаю. И каждому из вас тяжело… верю. Но знаете, что я думаю? Хотите откровенно? Готовы выслушать?! – Иван наступал на Мемова, практически прижимал к стене. В глазах генерала зажегся огонек. – Вы сами просрали свой прекрасный старый мир. А теперь пытаетесь превратить наш новый, не такой уж, блин, прекрасный, в подобие своего, старого. Не надо. Потому что это жалко и мерзко, все равно что гнильщик, копающийся в отбросах… Мы как-нибудь разберемся без вас. Нам не нужна ваша помощь. Слышите?!

– Не кричи, – поморщился Мемов. – Слышу. Ты мне вот что скажи… – он помедлил. – Ты сейчас на совете наговорил разного – ты действительно так думаешь?

Иван помолчал.

– Зло, – сказал он наконец, – должно быть наказано. Справедливость может быть корявой, дурной, но она должна быть. Я так считаю. Бордюрщики должны заплатить за сделанное.

Пауза.

– Мой револьвер быстр, – задумчиво произнес Мемов, глядя на диггера.

– Что это значит? – Иван вскинул голову. Прозвучало резко, как выстрел.

– Фраза из одного старого фильма, – сказал генерал. – Про американских ковбоев. – Мемов покачал головой. – Ты прав, Иван Данилыч, сейчас новый мир. Скорее даже – безмирье. Полоса между старым миром и новым, что рождается у нас на глазах. Завоевание Америки. Освоение целины. Молодая шпана, что сотрет нас с лица земли. Метро стало зоной фронтира.

– Я не понимаю.

Мемов словно не слышал.

– Как же я раньше не догадался… – он в задумчивости потер подбородок. Фронтир. Пограничная зона. Место, где правит револьвер. Все очень просто, оказывается… Спасибо, Иван Данилыч, за интересный содержательный разговор. Можете идти, сержант!

Иван резко кивнул и пошел к двери. На пороге помедлил. Да уймись ты, наконец! – приказал он себе в сердцах. Повернулся…

Генерал, сидя за столом, читал бумаги.

– Что-то забыл? – Мемов поднял голову.

– Не револьвер, – сказал Иван.

– Что?

– Вы ошибаетесь, генерал. Этим местом правит не револьвер. – Иван помолчал. Неужели не поймет? – Этим местом правит отвага.

Мемов выпрямился. С интересом оглядел Ивана.

– Я запомню ваши слова, сержант.

– И еще, – сказал Иван.

– Да?

– Ваш фронтир по-нашему: межлинейник.

К станции двинулись под утро, когда бордюрщики смотрели последний сон. «Час быка» назвал это время Водяник. «Время, когда скот ложится на землю». Час монтеров, когда темные силы особенно сильны. В сильном тумане, образовавшемся от дымовых шашек, не зажигая света, на ощупь двинулись группы Шакилова и Зониса, мелкого въедливого еврея, способного убить ребром ладони одного человека, а пространными речами задолбать всех остальных. И это почти не шутка.

Команду Ивана, усиленную бойцами с Невского, поставили в штурмовой отряд. Если вдруг у диверсионных групп не получится бесшумно снять часовых и открыть дорогу наступающим силам Альянса, в бой пойдут именно они.

В темноте пойдем, как гнильщики. Ивана передернуло. Его маленькому отряду выдали по две гранаты на бойца, всего десять, одиннадцатая запасная, у Ивана. Вообще, оптимальная пехотная группа для действий в узких помещениях – четыре человека, но выбирать не приходится. Наблюдателя из адмиральцев ему всучили почти насильно, и не хотел ведь брать – заставили.

Так, еще раз проверим. Иван потрогал пальцами холодный металлический корпус гранаты. Шоковая – из омоновских запасов, боевые-то в городе дефицит. Но так даже лучше. В придачу Ивану выдали сигнальную ракетницу и десяток патронов к ней. Завалить гранатами. Ослепить ракетами. Оглушить. Сбить с толку. Взять станцию нахрапом, с бою. И плевать на потери…

Иван вглядывался в темноту до боли в глазах. Ни проблеска. Время тянулось медленно.

Рядом с ноги на ногу переступал Колян с Адмиралтейской. Фанат, как его прозвали за страсть к восточным единоборствам. Ему не терпелось драться.

Сегодня, подумал Иван, вглядываясь в темноту. Дымный воздух создаст пелену, сквозь которую защитники станции не увидят нападающих… будем надеяться. В желудке была сосущая пустота, словно падаешь в огромную яму. Сегодня все решится. Если соединенным силам Альянса удастся захватить «Маяк», то Площадь Восстания взять будет уже проще. Маяковская – станция-крепость. Как и Василеостровская.

Иван вздохнул. Почему-то вспомнилось выражение Таниного лица, когда он сказал: извини, война. Мне придется уйти.

Недоумение. Не потому что он уходит, а потому что: как это? На одной чаше весов – и война и счастье? У женщин свои критерии счастья. Мы, мужчины, не так привязаны к формальным символам. Что для нас кольцо на пальце? Мы и так знаем, когда женщина наша. Или не наша. И кольцо тут ни при чем. Это чисто женские штучки. Женщины! Пока не скажут «можно», счастливой быть нельзя.

Рядом звякнул металл. Ивану захотело подойти и отвесить виновнику хорошего пинка. Придурок, блин. Туннель простреливаемый, наверняка бордюрщики, если они такие параноики, как о них говорят, заранее пристреляли пулеметы, чтобы бить вслепую. Я бы так и сделал. Или их уже нет в живых, этих часовых? Но где же тогда Шакил?

И где сигнал к началу атаки?

Ладони вспотели, Иван вытер их о куртку. Планы никогда не выполняются от и до. Всегда кто-нибудь что-нибудь обязательно напутает.

Только бы получилось. Только бы…

Вокруг станции сложная обвязка туннелей, множество санузлов, коллекторов, вентуннелей, сбоек и развязок. Черт ногу сломит на этой станции. А им здесь воевать.

Иван посмотрел на часы. В темноте обозначения едва заметно светятся зеленым, он взял часы в том магазине на 5-й линии. Хорошему механизму что сделается? Завел и отлично. Поэтому когда Мемов сказал «сверим часы», Иван их сверил. Сейчас четыре тридцать две утра.

Так, Шакилов ушел двадцать минут назад. Вечность.

Но сигнала все нет.

Что делать?

– Пора? – шепот рядом. – Командир, пора?

Ивану хочется дать пинка еще сильнее.

– Тихо, – сказал он одними губами. – Молчать.

Гермозатвор (он же гермоворота) – совершенно необходимая штука при угрозе затопления метро. Огромная металлическая дверь, квадратная, толщиной с полметра, такие стоят в перегонных туннелях и на выходах к эскалаторам. На каждый туннель по две – четыре гермодвери.

Механизмы автоматического закрытия уже не работают, зато там есть ручной привод. С помощью специального ключа и ручки можно запереть такую дверь примерно за восемь – десять минут. По нормативу минут за пять.

То есть если бордюрщики очухаются и сумеют продержаться достаточно долго, чтобы закрыть гермодверь на выходе из туннелей (метров двадцать от торца платформы), и гермодверь в переходе от «Маяка» к «Восстанию», то война ими, считай, выиграна.

Потому что с этим ничего не поделаешь. Разве что взрывать? Но кто в здравом уме будет взрывать гермозатвор? Иван покачал головой. А кто в здравом уме будет похищать генератор?

Проклятые уроды. Торчишь тут с вами.

Напряжение стало твердым, как стекло. Не ровен час, порежешься. Иван зажмурил глаза, давая им отдохнуть, снова открыл. Его штурмовая группа ждала команды. Водяник, когда они уходили со станции, назвал их гренадерами Петра Великого. Сам профессор сейчас в отряде основных сил. Бегает он плохо, а быстрым разумом покарать бордюрщиков не сумеет – они раньше пристрелят его, чем выслушают.