Глава ДВЕНАДЦАТАЯ

Джимми Ли сидел на подоконнике в одних грязных белых брюках. Он ужасно жалел самого себя и был очень хмур. Пот тоненькими струйками стекал по груди и капал на живот. Он потягивал бренди, угрюмо размышляя о случившемся, вновь и вновь переживая это унижение, мучая себя. Эта толпа была у него в руках, думал он, сжимая пальцы в кулак. А потом эта проклятая сука Чандлер все разрушила. Конечно, он быстро отреагировал и ему удалось спасти ситуацию, но все равно — наслаждение славой было испорчено.

Женщины были проклятием его жизни. Шлюхи, проститутки, все. Некоторые из них выглядели более респектабельно, были лучше одеты, но в своей сущности под парадной шуршащей оберткой они были все одинаковы. Порочные, как Ева.

Это библейское сравнение его немного развеселило, и он сделал огромный глоток бренди. Дерьмо, он начинает даже думать, как священник.

Ночью было спокойно и жарко, как в аду, а в воздухе витало нечто, и он ждал, что что-то должно произойти, чувствовал какое-то непонятное беспокойство и пил, стараясь утопить это ощущение в вине. Тишина давила на него, действовала на нервы, как если бы кто-то царапал ногтями по стеклу. Он скучал по шуму Нового Орлеана, звукам и запахам улицы Бурбонов, грязи и темноте аллей квартала — в эти места туристы не заглядывали никогда.

Любой человек в Новом Орлеане мог получить все, что хотел и каким хотел способом.

Но он застрял здесь, рядом с этим Богом забытым болотом. У него была квартира в Лафейетте, но он выбрал местечко Байю Бро, чтобы начать свою кампанию, и поэтому снял это однокомнатное бунгало на краю малонаселенного района, чтобы быть подальше от людей.

Байю Бро казалось превосходным местом для его кампании «Война против сатаны» — сердце Акадианы, где жили добрые христиане, толстые, как муравьи, отъевшиеся на арбузной корке. Наступили тревожные времена из-за спада нефтяного и фермерского бизнеса, преступность быстро росла, и людям нужно было во что-то верить, найти ту соломинку, за которую 'можно было бы ухватиться. В Байю Бро было очень много католиков, и это его вполне устраивало, а еще много фундаменталистов, достаточно пылких и доверчивых, чтобы поверить во что угодно. Они составляли основной костяк, на который он рассчитывал в своей миссии. Они построят для него звездное будущее и внесут его туда на своих плечах.

Внесут, если Лорел Чандлер не будет путаться под ногами.

Со скрипом распахнулась дверь, и на пороге в цветастом коротком платье и красных туфлях на каблуках появилась Саванна Чандлер. Она мгновенно охватила взглядом маленькую обшарпанную комнату с тусклыми желтыми стенами, дешевой разрозненной мебелью, бутылкой бренди на разбитом кофейном столике. Наконец она, не говоря ни слова, повернулась к нему, держа себя так, словно у нее было больше прав находиться здесь, чем у негр. В ее бледных, прозрачных голубых глазах волчицы застыло некое выражение, от которого бросало в дрожь, которое проникало в подсознание и холодом ползло по спине. Пылающее белое пламя. Голод, который взывал к нему. Осознание взаимной необходимости.

— Ну что, одет и некуда пойти, Джимми Ли? — протяжно проговорила Саван-на.

— То же самое могу сказать и о тебе.

Она искоса лукаво посмотрела на него и ответила:

— Нет, не можешь, это я пришла сюда.

— Зачем?

— Так, ненадолго.

Он ничего не сказал, когда она обошла старую железную кровать, проведя пальцем по задней спинке. Саванна пристально посмотрела на него, опустив свои длинные, как опахала, ресницы. Ее жаркий взгляд обжигал лицо, голую грудь, и он чувствовал, что уже не вполне владеет собой. Призывно покачивая бедрами, она приближалась к нему, длинные буйные пряди волос, перекинутые через одно плечо, переплелись с чудесной ниткой жемчуга, которая была на ней. Тишину комнаты нарушали только глухой стук острых каблуков на линолеуме, негромкий треск вентилятора под потолком и одурманивающий шелест ее платья.

Джимми Ли сдерживал себя, но пламя внутри разгоралось и соблазняло, подобно демону. Она остановилась, не доходя до него. Ее духи смешались с легким ароматом бренди и влажным, тяжелым запахом болота, доносившимся из открытого окна. И все это выражало одно — ее неприкрытое желание его.

— Твоя сестра выставила меня сегодня на посмешище, — сказал он низким, хрипловатым от виски голосом.

Уголки губ Саванны дрогнули в едва заметной, усмешке.

— Тебе следует привыкнуть к этому, Джимми Ли.

Он быстро приблизился к ней и, едва она успела выдохнуть, крепко, как бы наказывая ее за эти слова, схватил ее за руку.

— Я собираюсь стать звездой, — сказал он мягко.

Она не забыла его жестких пальцев, впившихся в тело. Наоборот, она смаковала это, как-то странно улыбаясь.

— Ты ничего из себя не представляешь, просто незначительный торопыга.

— А ты — дешевая закуска, — огрызнулся он. — Шлюха без ярлыка с ценой.

Она ударила его с такой силой, что у нее заныла рука, а ладонь обожгло, как раскаленными углями. Одним резким броском Джимми Ли вскочил на ноги и поднял руку, чтобы ударить ее. Удар был так силен, что она мгновенно почувствовала вкус крови во рту.

И внутри ее неожиданно как будто открылось что-то, давая выход усталости, безрассудству, неистовству и ненависти. Всеобъемлющей, всепроникающей ненависти, которая сверкала в ее глазах, когда она взглянула на Джимми Ли Болдвина.

Он долго смотрел на нее, ощущая какую-то странную связь между ними. Некую темную, порочную связь. И это возбуждало желание, как ничто другое, что он когда-либо знал. Желание внутри него росло, как ярость дикого зверя, как болезнь. Какое-то животное чувство бросило его к Саванне, и он грубо припал к ее губам.

Она боролась с ним — не для того, чтобы он оставил ее, а просто чтобы сопротивляться. Но, почувствовав потно-скользкую кожу его груди, его запах, язык, который овладел ее ртом, она сдалась.

Его пальцы лихорадочно расстегивали «молнию» ее платья. И, раскрыв несколько сантиметров и ощутив под руками ее плоть, он разорвал его до конца. Проведя руками по плечам, он скользнул ниже, оторвал губы от ее рта и стал целовать шею. Он ухватился за вырез платья двумя руками и рванул его вниз, и, когда ее полная, упругая, великолепная грудь освободилась от одежды, голод зарычал в нем, как оскалившаяся собака. Он наклонился, схватил горячими, жаждущими губами сосок и принялся неистово сосать, вырывая из нее стоны, еще и еще… Взяв в руку жемчужное ожерелье, он касался прохладными шелковистыми бусами другого тоскующего соска.

Саванна не знала, чего она хочет — удержать или избавиться от него, она отталкивала его и в то же время сомкнула руки у него за головой. Это была внутренняя борьба, борьба за свою душу, и ее охватило отчаяние, когда она поняла, что у нее нет шанса победить. Это то, для чего ты рождена, Саванна. Не пытайся отрицать это…

На мгновение она опять оказалась в своей комнате в Бовуаре, и мужчина, который припал к ее груди, был ее отчимом. Она кричала не потому, что насиловали ее тело, а из-за раздиравших ее чувств. Ее тело отвечало на его прикосновения и подчинялось, горело и жаждало чего-то. Сначала все это ей совсем не нравилось, но через некоторое время она поняла, что Росс был прав — она создана для этого дела, и в этом она была хороша. Но наслаждение, которое испытывало ее тело, причиняло нестерпимый стыд. Секс — это то, за что ее будут любить мужчины. Она поплакала немного, чувствуя себя в ловушке, но отбросила это чувство и позволила словам Росса залечить ее растерзанное сердце.

— Ты такая красивая, Саванна. Ты более женщина, чем твоя мать. Я хочу тебя все время. Иногда я думаю, что сойду с ума от того, как ты нужна мне, как я хочу тебя…

Нужна. Она ему нужна. Он хочет ее. Слова давали ей ощущение власти, и она цеплялась за них, жила ими.

— Ты порочна, Саванна, — шептал Болдвин, спускаясь губами с ее груди к ходящему ходуном животу. — Ты околдовываешь мужчину, заставляя его желать тебя.

У нее вырвался дикий горький смех. Она крепко ухватилась за оконную раму, когда Джимми продолжил свой сладострастный путь. Нитка жемчуга струилась по груди Саванны. Она стояла в красных туфлях на каблуках, широко расставив ноги, а в затуманенном сознании сплетались боль и ненависть, жалость к себе и властное, неутолимое желание.

Джимми Ли буквально пожирал ее, жадно и ненасытно, как обжора на богатом банкете. Его язык дразнил, искал, подводил ее к вершинам наслаждения, но не давал выхода ее страсти, только возбуждая болезненное томление неудовлетворенного желания.

Отчаяние охватывало, мучило, насмехалось над ней. Она опустила одну руку вниз, пытаясь направить его, помочь самой себе, но он схватил ее за запястье и оттолкнул руку. Она всхлипнула, когда он встал и, схватив другую ее руку своей, образовавшимся кулаком ударил себя в грудь. Она попыталась ударить его еще раз, но он удержал ее руку и теперь держал обе перед собой. Яростно моргая и стряхивая слезы с ресниц, она взглянула на него снизу вверх, на его великолепный загар, морщины от беспутного образа жизни, врезавшиеся четко в его лицо, на влажные и припухшие от поцелуев губы.

— Я ненавижу тебя, Джимми Ли! — проговорила она скрежещущим голосом, таким же измученным, как и все ее тело, охваченное желанием и отчаянием. — Ты-сукин сын!

Он опрокинул ее на скрипящий провисший матрас старой кровати, упав поперек нее и одной рукой удерживая ее руки над головой. Она сопротивлялась, лежа, под ним, когда он свободной рукой вытягивал ремень из брюк.

— Ты извращенный тип, Джимми Ли, — язвила она, ее сердце выскакивало из груди, когда он привязывал ее руки к прутьям спинки кровати.

Его глаза сверкали, как пирит, когда он смотрел на нее, привязанную к кровати, полная грудь вздымалась ему навстречу, жемчуг терял свою прелесть на ее молочной коже. Он думал, что они могли бы придумать что-то интересное, парочку игр с этим жемчугом, но позже, когда он утолит первое желание.

— Сейчас ты кое-что попробуешь, — пробурчал он.

Она засмеялась низким горловым призывным смехом, холодные волчьи прозрачные глаза блестели от голода и предчувствий, когда он сел, раздвинул ее бедра и расстегнул брюки. Он не потрудился снять их, но позаботился о том, чтобы предохранить себя на всякий случай, — достав из кармана презерватив, умело натянул его.

— Нельзя быть неосторожным, — сказал он. Его дыхание становилось все тяжелее. Он склонился над ней и, держась на локтях, вглядывался в ее лицо.

— Моя обожаемая паства не слишком хорошо примет, если я подцеплю что-нибудь нехорошее от какой-то кошечки, которая раздвигает ноги перед каждым мужчиной в городе.

Саванна посмотрела на него:

— Я непременно сообщу им, что ты это говорил.

— Кто поверит тебе? — презрительно спросил он. — Я — их спаситель. А ты, в сущности, — сука. Не вздумай кому-нибудь рассказать, Саванна. Никто тебе не поверит… Они увидят, что ты из себя представляешь: маленькая шлюшка, неутомимая любительница мужчин. Ты испорченная девочка, Саванна. И все знают это… Мы оба знаем, что ты меня соблазнила…

В голове раздавался этот голос. Она приподняла бедра, когда Джимми Ли проник в нее… она ненавидела себя.

Ночная луна серебристым глянцем освещала деревья, по поверхности темной воды стелился мягкий белый туман.

Все женщины боялись болота. Многие мужчины тоже боялись его. Но Саванну оно не пугало. Здесь она чувствовала что — то, но не страх. Что-то древнее. Что-то взывавшее к ней и будоражившее кровь.

Это место всегда было ее убежищем. То самое место, куда она и Малышка убегали из дома от несчастий. Здесь она чувствовала себя свободной. Она сливалась с болотом, — чувствовала себя его частью, как животное — олень, короткошерстный кот, мокасиновая змея. Ей хотелось снять одежду и, обнаженной, стать частью этого создания природы.

Поддавшись этому зову, она сняла платье, повесила его на крючок в машине и провела руками по телу, повторяя его изгибы.

На мгновение она закрыла глаза и представила, как бы это было, если бы она лежала на опавших листьях, а ее возлюбленный сливался с ней, и только луна освещала бы их. Это было бы прекрасно, как у животных — без чувства вины, не сдерживая свои инстинкты, наслаждаясь желанием. Она стонала бы от страсти, и стоны слились бы с жуткой какофонией звуков ночного болота.

Эти воображаемые картины вырвали у нее низкий вопль, заставили ее ощутить боль желания. Джимми Ли не мог ей дать всего — не важно, как и сколько раз он брал ее. Он делал с ней все, что мог делать мужчина с женщиной. Но огонь, который тлел где-то глубоко внутри нее, не мог погасить ни один мужчина.

Она откинула голову назад и, отбросив волосы, подняла лицо к луне. Безудержное желание становилось все более гнетущим, нестерпимым. В ней просыпалось что-то дикое. Желание… желание… желание… Хищником тоже движет желание. Не потребность в еде, но в пище другого рода. Желание крови, вкуса смерти. Желание наказать, страстное стремление причинить боль. Наблюдать, как она, эта боль, расползается, как рак, становясь всепоглощающей. Потребность чувствовать свою власть. Играть роль Бога. Играть. Играть в игру. Эта мысль вызвала улыбку. В каждой игре бывает проигравший. Хищник открывает жертве то, что произойдет, перед началом игры. Но для жертвы это не игра, только предчувствие боли и ужаса — и она молится о смерти. Пожалуйста, Смерть, скорее…

Никто не услышит ее криков, никто не придет ей на помощь. В болоте нет спасителей. Жестокость здесь — образ жизни. Смерть — что-то обыденное. Красота таит опасность. Нет спасения, нет справедливости. Жизнь. Смерть. Охотник и жертва.

3 свете луны серебром блеснул нож. Лезвие сработает аккуратно, умело, словно смычок прикасается к струнам скрипки.

А в конце инструмент замолчит, и молитва дойдет до Господа. Она умрет так, как заслужила по приговору убийцы — обнаженная и оскверненная. Еще одна убитая шлюха, оставшаяся гнить в болоте. Подходящий конец в подходящем месте. А убийца скроется, тихо и безнаказанно, и тайну будут знать только деревья и обитатели ночи.

Лорел неожиданно села в кровати, дрожащая, влажная от пота, с тяжело бьющимся сердцем. Как только она проснулась и ощутила себя в реальном мире, ночной кошмар рассеялся, но детский крик все еще эхом отдавался в голове, и она встала. Лорел прошла через комнату и достала из комода свежую футболку, которая была ей велика, и постаралась стряхнуть с себя остатки этого кошмарного сна. Ее трясло, живот сводили спазмы, она с трудом дышала, пытаясь побороть слабость.

Рукой она наткнулась на бутылку с транквилизатором, который доктор Притчард прописал принимать каждый раз, когда она не сможет уснуть. Не важно, насколько сильно она нуждается сейчас в этом, но лекарство принимать она не будет. Это — ее принцип, ее спасительная соломинка, ее другая слабость, а она чертовски устала быть слабой.

Она быстро переоделась и вышла на балкон, надеясь немного остыть на свежем ночном ветерке, но воздух был тяжелым и теплым, неподвижным. Что бы сдержать дрожь, она охватила себя руками и, подойдя к дверям комнаты Саванны, заглянула внутрь. Постель была не убрана, шикарное покрывало в золотых и рубиновых тонах комком валялось на постели. Отделанные кружевом шелковые подушки небрежно разбросаны у великолепно украшенного изголовья французской кровати. Вся комната была выражением сущности самой Саванны; всюду раскинуто непонадобившееся нижнее белье, одежда, вынутая из шкафа и тут же брошенная, потому что Саванна предпочла что-то более яркое, открытое, сексуальное и дешевое.

Страх оттеснил другие чувства, комком застрял в горле, забарабанил в виски.

«Убийство?

«… Уже четвертое за последние восемнадцать месяцев… Молодая женщина сомнительной репутации…

… Она допрыгается до беды, эта девчонка…»

Она сильно прикусила большой палец, борясь с желанием позвонить в полицию. Она делает глупость, когда торопится с подобными выводами. Не было ничего необычного в том, что Саванны не было после двух часов ночи и даже всю ночь. Она, должно быть, где-нибудь с кем-то.

С убийцей?

— Довольно, — приказала она себе, резкий шепот сдерживал возбуждение, которое перерастало в панику. Черт возьми, она не была паникершей. Она была разумной, практичной, логичной. Не это ли спасло ее, когда она росла в испорченной среде Бовуара? Это и Саванна.

Ее взгляд опять упал на кровать, она повернулась и решительно направилась к лестнице, которая вела во двор, четкой и уверенной походкой.

Она чувствовала себя неуверенно и робко. Вечер во «Френчи» смущал ее, стычка с Болдвином, драка Саванны, слова Джека и та роль, которую она приняла на себя ради Делахаусов. Говоря по правде, она была на грани срыва из-за всего этого. Завтра она пойдет в суд и посмотрит, что можно сделать, чтобы разрешить проблемы с Джимми Ли Болдвином. Ей придется начать работать, как будто она и не прекращала практики, как будто и не бросила с позором свое последнее дело. Она должна будет войти в залы правосудия и столкнуться с секретарями и служащими суда, судьями, другими адвокатами… Стефаном Данжермоном.

Она тщательно размышляла над всем этим, идя домой из «Френчи». Не найдя нигде Джека, она решила пешком отправиться в Бель Ривьер, — последние лучи дневного солнца все еще проникали сквозь сумрак вечера, — и она надеялась, что прогулка развеет сомнения и беспокойство. «Ягуар» бутылочного цвета притормозил неподалеку от нее, всего лишь через два дома. С тихим шелестом опустилось стекло.

— Могу я предложить подвезти вас, Лорел? — Стефан Данжермон, откинувшись на мягкое серое кожаное сиденье машины, смотрел на нее снизу вверх, зеленые глаза, как драгоценные камни, мерцали в свете угасающего дня. На идеально правильном лице — красивая улыбка, но улыбка с легким оттенком извинения.

— Насколько я рад похвастаться уменьшением количества преступлений в Партаут Пэришо, настолько мне неприятно видеть даму, которая решилась на какую-то акцию.

— Я могла бы решиться на акцию в отношении вас, учитывая все то, что я знаю, — злобно ответила Лорел, глубоко засовывая сжатые в кулаки руки в карманы мешковатых шорт.

Данжермон ответил с легким налетом разочарования:

— Я-то думал, что вы знаете меня лучше, Лорел.

Она взглянула на него без всякого выражения, пытаясь скрыть смущение. Они сталкивались только по работе, но тем не менее она знала, что если подчеркнет это, то позабавит его еще больше. Она чувствовала, что он был на шаг впереди нее во времени, будто она присоединилась к игре, которая была уже в разгаре, и потеряла преимущество. Если он способен смутить ее простым разговором, то должен был быть очень искусен в перекрестных допросах. Человек, предназначенный для больших дел, Стефан Данжермон.

Она открыла дверцу «ягуара» и села на сиденье, мягкое, как масло.

— Я совсем не знаю вас, мистер Данжермон, — тихо проговорила она, и тон ее был таким же загадочным, как и его выражение лица.

— Я намерен исправить это положение.

Машина легко тронулась с места и покатилась по пустынной улице. Какое-то время они молчали, и в салоне машины было так тихо, как в звуконепроницаемой кабине. Он переоделся, сменив костюм на трикотажную рубашку красивого зеленого цвета и полотняные брюки, но выглядел при этом безупречно — так все было идеально отглажено.

— Обед с вашими родителями был интересным событием, — заметил он.

— Они не мои родители, — автоматически выпалила Лорел. Ее щеки залились горячим румянцем, когда он вопросительно приподнял бровь. — Я хочу сказать, что Росс Лайтон — не мой отец. Мой отец погиб, когда я была маленькой.

— Да, знаю. Он ведь убит?

— Несчастный случай на тростниковых плантациях.

— Вы были близки с ним, — сказал он, утверждая, а не спрашивая. Лорел ничего не ответила, удивившись, откуда он знает, обдумывая, что Вивиан могла сказать ему и был ли он причастен к планам Вивиан, которые касались их двоих. Он еще раз пристально взглянул на нее. — Вы не приняли Росса, — пояснил он. — Я подозреваю, что вы никогда не примиритесь с тем, что он занял место вашего отца. Ребенок теряет одного из любимых родителей, и его неприязнь к пришельцу вполне понятна. Хотя я думаю, что теперь вы пережили уже это. Может быть, есть и еще что-нибудь?

Это было совсем не его дело, но Лорел этого не сказала. Профессиональные ее качества несколько притупились, но инстинкт не обманывал никогда. Искусство Данжермона было отточено до совершенства. Он не просто разговаривал — он проводил диалоги-матчи. Для него это была работа. Любая переписка служила возможностью потренировать ум, отточить боевые навыки. Она знала. Она бывала там. Мгновенно она стала собранной и сосредоточенной. Она знала, что ответ на этот вопрос поставит ее в проигрышное положение.

— Я сожалею о том, что устроила моя сестра, — сказала она небрежно. — Саванна очень любит казаться драматичной.

— Почему вы сожалеете? — Он остановил «ягуар» на красный свет и сверлил ее взглядом. — Не вы же были причиной инцидента. Вы ведь не контролируете действия своей сестры, не правда ли, Лорел?

Нет. Но этого хотелось бы ей — иметь контроль. Она хотела бы, чтобы все составляющие ее мира аккуратно были бы расставлены по своим местам. Никакого беспорядка, никаких неожиданных сюрпризов.

Данжермон быстро глянул на нее.

— Вы присматриваете за своей сестрой, Лорел?

Она отбросила свои размышления и в глубине души упрекнула себя за то, что не разглядела возможной угрозы в теме, к которой сама перешла.

— Конечно, нет. Саванна делает что хочет. Я знаю, что она не станет извиняться за ущерб, который нанесла имуществу Вивиан, поэтому извинения приношу я. Я приняла вызов. Этикет должен быть соблюден.

— А, — улыбнулся он, — вызов! В прошлой жизни вы, должно быть, были рыцарем «Круглого стола», Лорел, который твердо следовал кодексу чести.

Казалось, он забавляется, и это раздражало ее. Возможно, он считал себя привилегированным воспитанником капитала Нового Орлеана, чересчур цивилизованным и слишком умудренным опытом для простого провинциального образа жизни местечка Байю Бро?

— Юг отличается гостеприимством. Я уверена, что вы получили прекрасное воспитание и у вас превосходные манеры, поэтому, скажем, не очень вежливо допрашивать гостя, — сладким голоском сказала она, намеренно вкладывая в свои слова оскорбительный смысл.

Он удивился и приятно поразился тому, как она парировала его натиск.

— Разве я вас допрашивал? Я думал, мы знакомимся, лучше узнаем друг друга.

— Узнавание друг друга — обычно встречный процесс. Вы же ничего не рассказали мне о себе.

— Извините. — Он ослепительно улыбнулся ей. — Боюсь, что вы показались мне настолько интересным и очаровательным созданием, что я потерял голову.

Его голос звучал так гладко и заученно, что искренность слов была сомнительной. Лорел напомнила себе, что она никогда не была красавицей. У нее было такое чувство, что ничто на этой земле не может задеть или заинтересовать Стефана Данжермона. В самой его сути, в глубине глаз жило чувство покоя. Ей стало интересно, могло ли хоть что-нибудь проникнуть через этот заслон.

— Фальшивая лесть — это путь в тупик, мистер Данжермон, — сказала она, глядя на свое отражение в зеркале. — Сегодня я едва ли выгляжу очаровательной.

— Напрашиваетесь на комплимент, Лорел?

— Нет, утверждаю то, что есть на самом деле. Я не привыкла к комплиментам.

Он развернулся, въезжая в гараж Бель Ривьера, и припарковался там.

— Практичность и идеализм, — сказал он, поворачиваясь к ней и небрежно кладя руку на спинку сиденья. — Загадочная смесь. Восхитительная.

Лорел решительно взялась за ручку дверцы, в то время как он изучающе смотрел на нее жесткими блестящими глазами.

— Я рада, что смогла позабавить вас, — сказала она голосом сухим, как хороший мартини.

Данжермон покачал головой:

— Не позабавили, Лорел. Это — вызов. Вы бросили вызов.

— Вы заставили меня почувствовать себя кубиком Рубика.

Он посмеялся над этим, но удовольствие от созерцания ее пыла мгновенно улетучилось, когда раздался сигнал «пейджера».

— О да, деловые звонки, — вздохнул он с сожалением, нажав на кнопку черной коробочки, лежавшей на сиденье между ними. — Могу я попросить разрешения воспользоваться телефоном?

Он позвонил из уединенного кабинета Каролины и после этого немедленно уехал, а Лорел ощутила нечто вроде облегчения. Она с ужасом воображала, что его придется представить тете Каролине, высидеть долгое чаепитие и поддерживать разговор. Этой печальной участи она избежала, но напряжение осталось.

Оно все еще не прошло, когда она, босая, бродила по выложенным булыжником дорожкам парка. Она не была готова принять такого человека, как Стефан Данжермон. Он был увертлив, умудрен опытом, просто матерый тигр, а она ощущала себя не сильнее и не смелее маленького котенка. Какой ужас, что Вивиан увидела в них пару. Даже в своей лучшей форме она не хотела бы иметь с ним личных дел. Его холодный зеленый взгляд и гладкая протяжная манера говорить, никогда не меняя темпа речи и уровня голоса, заставляли ее чувствовать себя неловко. Он был слишком невозмутим, в то время как она ощущала себя карабкающейся по склону высокой горы, пытающейся удержаться. Мужское существо в нем было выражено слишком сильно.

Перед глазами возник образ Джека — непрошеного, темного, мрачного, неистового. В нем мужское начало было более основательным, более первобытным, чем у Стефана Данжермона… Когда она думала о Джеке, ее охватывало страстное желание.

Лорел убеждала себя, что ее влечение к Джеку не имеет смысла. Ее никогда не привлекали скверные мальчики, не важно, насколько призывно блестели их глаза, насколько зло они усмехались. Она была человеком, жившим по своим правилам, придерживавшимся этих правил, неважно каких. И не было правила, которое позволяло Джеку Бодро приближаться, кружить поблизости и входить в ее мир. Она всегда решала свою судьбу сама, без колебаний улаживая все проблемы. Кредо Джека — насколько это возможно, избегать любой ответственности и хорошо проводить время.

Это нелепо, ей не следует позволять себе какие-то чувства к нему, кроме презрения, однако, чувство было. Возникло влечение, напоминавшее о себе каждый раз, когда он смотрел на нее. Сильное, притягательное, не поддающееся контролю. А это приносило дискомфорт, заставляло волноваться снова и снова. Он был постоянной опасностью. Человек с глазами, которые что-то скрывали, и темными делами, которые он постарался утаить. Человек, основные качество и инстинкты которого никогда не проявлялись на поверхности. Он опасен. Так она думала не раз.

— Что, мечтаешь обо мне, конфетка?

Лорел остановилась и обернулась, схватившись за сердце. Джек стоял у задних ворот, небрежно облокотившись о кирпичную арку. Его лицо было в тени, но она чувствовала, что он наблюдает за ее реакцией, и приказала себе стоять спокойно и расслабиться.

— Вы пишете об ужасах, потому что вам нравится пугать людей. Держу пари, вы были одним из тех мальчишек, которые прятались в шкаф и прыгали на маму каждый раз, когда она проходила мимо.

— О, я достаточно часто прятался. — Его голой прозвучал так мягко, что Лорел подумала, не ослышалась ли она. Низкий, прокуренный, с нотками горечи. — Как-то мой старик запер меня в шкаф на пару дней. Я никогда не пытался никого испугать. Mais nоn [42]. Хотя моя сестра, мама и я — мы всегда были здорово напуганы.

Его слова, так небрежно произнесенные, поразили Лорел, как удар молнии. Несколькими фразами, как крупными мазками, он живо нарисовал картину своего тяжелого детства. Эти слова всколыхнули в ней сострадание к маленькому, запуганному мальчику. Он вышел из тени под серебристый свет луны, руки в карманах, широкие плечи опущены. Джек выглядел усталым и опустошенным. Она понятия не имела, чем он занимался с тех пор, как ушел из «Френчи», но это истощило его энергию, силы, легло на лицо морщинками усталости.

— О, Джек…

— Не надо, — резко прервал он, отбросив ее сочувствие, как подающий мяч не обращает внимания на сигнал принимающего. — Я уже больше не маленький мальчик.

— Простите, — прошептала она.

— За что прощать? Разве вы были Блэкки Бодро в той жизни? — Он снова покачал головой, сделал шаг навстречу. — Non, tite ange[43]. Вас там не было.

Нет. Она переживала свой собственный ночной кошмар. Но не расскажет об этом, не поделится… не поделится ни с кем.

— Что вы здесь делаете? — спросила она. — Что вы делаете на улице в такой час?

— Брожу потихоньку. — Он медленно улыбнулся, взгляд невольно скользнул по ней, охватив ее всю с головы до маленьких босых ступней. — В поисках дам в ночных одеждах.

Лорел была благодарна бледной луне за то, что он не мог увидеть, как она вспыхнула с головы до ног. Она совсем забыла, что не одета. И теперь, когда Джек так тонко указал ей на это, она с ужасом вспомнила, что под тоненькой маечкой, которая была короче мини-юбки, на ней, кроме трусиков цвета лаванды, не было ничего. Он усмехнулся, сдвинул брови с выражением, которое явственно говорило: «Попалась!»

Лорел скрестила руки и сумрачно посмотрела на него.

— Люди могут попасть в переделку и быть подстреленными, если темной ночью бродят в чужих дворах.

Джек тающим взглядом посмотрел на нее еще раз, задержавшись на нежных округлостях груди.

— Д-д-да… похоже, ты не вооружена, сладенькая, но ты опасна для моего здравомыслия, — протяжно произнес он.

Лорел попыталась бежать от него, но обнаружила, что он потихоньку оттеснил ее в пространство между безрукой статуей греческой богини и скамейкой, где он застал ее недавно за чтением его книги.

— Я не думала, что вопрос о вашем здравомыслии подлежит обсуждению, — саркастически сказала она. По общему мнению, кажется, вы безумны.

Он ухмыльнулся и приблизился к ней.

— У тебя хватит пороха, tite chatte? Подойди, давай попробуем.

Он даже не дал ей возможности сказать «нет», быстро шагнул вперед, обнял и поцеловал. То, что она почувствовала, было любопытной смесью обиды и желания. Характер справился с желанием, она несколько пришла в себя и стала внушать ему вечную мудрость о том, что прежде нужно спрашивать разрешения. Джек отреагировал моментально, не обратив внимания на обиду. Он подхватил Лорел, лишив ее опоры, и, прежде чем она поняла, что он делает, уже сидела на нем, на каменной скамейке, упираясь подбородком в его грудь. Он сидел, облокотившись спиной о стену, одна нога на скамейке, другая — на земле. Он ухмыльнулся.

— Все в порядке, сладкая, давай поладим!

— Я была бы признательна, если бы вы отпустили меня, — твердо сказала Лорел, упираясь руками ему в грудь.

— Нет, — прошептал Джек, держа ее и притягивая вниз, чтобы она снова села, потому что, как только она оказалась бы на ногах, она бы убежала. Он хотел держать ее, ему необходимо было чувствовать ее нежное тело, прижатое к своему. Он привлек ее ближе и покусывал мочку ее уха, а рука нежно поглаживала и опускалась вдоль спины.

— Останься, — шептал он. — Не уходи, ангел. Уже поздно, а я не хотел бы оставаться наедине со своими мыслями.

Он не смог бы удержать ее силой, но потребность слышать ее голос — совсем другое дело. Это было что-то неуловимое, даже смешное, но тем не менее вполне реальное. Лорел все еще сидела, прижавшись к нему, глаза, немного взволнованные, вопрошающие, искали его взгляд в лунном свете.

— Я не знаю, кто ты, Джек, — мягко проговорила она.

Она не хотела знать, кем он был на самом деле, думал он, пристально вглядываясь в ее хорошенькое личико-сердечко с нежными чертами и чудесными, похожими на бутон, губками. Если бы она знала о нем все, она бы не осталась. Если бы она знала хоть что-то о нем, она не потеряла бы контроль над собой, он не мог бы обнимать ее, получать утешение оттого, что она рядом, он не потерял бы голову, хотя бы на короткое время, целуя ее.

Он не мог рисковать этой ночью. Он потратил слишком много времени, уничтожая то, что осталось от его совести, и побеждая то, что осталось от его души. Он ощущал себя слишком потрепанным, побитым, а она была так нежна, так хороша.

Слишком хороша для такого, как ты, Джек…

Она внимательно смотрела на него, ее глаза были темны, как ночь, и неуверенны, как у ребенка. Несмотря на то что она пережила, в ней сохранилось что-то невинное, как призрачный запах духов. Как Эви. Боже, какую боль он почувствовал при одном этом воспоминании. Если он дотронется до нее, он запятнает ее невинность, уничтожит ее. Как сделал это с Эви. Но он был не настолько сильным, чтобы остаться благородным, не был достаточно хорошим, чтобы поступить правильно. Он был скотом, потребителем и, что самое худшее, — человеком, представляющим нечто среднее между тем, кем он был и кем хотел быть. И он так чертовски устал быть один…

— Ты не доверяешь мне, — прошептал он, нежно отводя волосы с ее глаз. Джек провел пальцем по нежным линиям ее щеки, скулы. — Да так оно и лучше. Я слишком скверный для тебя.

Печальное выражение лица лишало смысла его предупреждение. Губы скривились в полуулыбке, очень циничной и усталой. Столетняя усталость была и в его голосе. Нехороший Джек Бодро. Дьявол в голубых джинсах. Самоуверенный хам. Предупреждает ее. Он не замечал парадокса, но она видела и понимала все. В своей жизни она провела много времени среди людей, которые претендовали на то, чтобы считаться хорошими, но на деле не были такими. Джек не скрывал, что он плохой, но если он на самом деле так непорядочен и низок, то она знала бы это, чувствовала и не желала бы так страстно, чтобы он целовал ее, прикасался к ней, держал в своих объятиях под покровом теплой душистой ночи.

Он опасен…

Да, она так думала. И если Джек не был опасен сам по себе, то несомненно опасным было то чувство, которое она испытывала. Не могла она влюбиться в него— ни из-за его тела, ни из-за темной его души, ни из-за сладости запретного. В ее жизни не было места для негодяя. Она не могла позволить снова разбить свое сердце. Она все еще собирала и склеивала по кусочкам свою растерзанную душу…

Сердце билось, эхом отзываясь в груди Джека, и только ее беленькая маечка и его черная сдерживали и отделяли друг от друга эти бедные сердца. У нее замирало дыхание, она считала удары сердца, глядя ему в глаза, и думала, почему же она не следует своему собственному совету и не уходит.

— Черт возьми, — прошептал он, притягивая ее ближе. — Ты не хочешь верить мне, но я могу все доказать.

Поцелуй был, как бездна. Не грубый, не властный, но горячий. Обжигающе горячий. Откровенно призывный. Теплые, влажные, открытые губы встретились с ее ртом, увлекая, призывая. Он провел языком по внутреннему краю губ, затем проскользнул глубже. Лорел пыталась задержать дыхание, трепещущее, как птица в клетке, и почувствовала его — горячее, с запахом виски.

Жар нахлынул на нее, следуя за руками Джека. Его руки опускались все ниже по спине, ловя ее трепет, раздувая огонь ее желания. Оно оттеснило разум и освободило, путь инстинкту. Лорел прильнула к Джеку и на какое-то мгновение забылась в поцелуе. Она обняла его за голову, ощутив шелковистость его темных волос, и прижалась губами к его губам, как бы впитывая все, чего у нее так долго не было. Его руки опустились на ягодицы и стали слегка поглаживать и пощипывать их. Рукой он поймал край ее майки и потихоньку поднял его, проведя руками вверх по спине и забавно пробежав пальцами по краешку грудной клетки. Лорел чувствовала себя так, словно летела в космосе в головокружительном падении… Затем неожиданно она обнаружила, что лежит, а над головой — небо, усыпанное алмазными огнями, и Джек, ласкающий ее грудь, нежно теребящий языком сосок и втягивающий его губами. Ощущение было настолько сильным, что внутри нее всколыхнулось что-то первобытное, отбросившее самоконтроль…

Контроль. Она никогда не теряла контроль. Не могла терять. Она не была страстным существом, подобно Саванне. Ледяные щупальца паники сковали ее волю.

— Нет! — Слово вырвалось как последний легкий листок надежды, который ничего не мог изменить. Она тяжело сглотнула и опять попыталась оттолкнуть широкие плечи Джека, тогда как вина, и страх, и много других чувств оплели ее, как виноградные лозы, сжимая легкие и горло.

— Джек, нет.

Его рука на мгновение застыла, в то время как кончики пальцев уже проскользнули под резинку трусиков. Глаза, темные и сверкающие, смотрели на нее, губы оторвались от упругого, набухшего соска. Лорел собрала в комок каждый мускул, чтобы воспротивиться желанию и вырваться. Живот содрогался под его рукой, каждая клеточка тела жаждала его прикосновений. Ей пришлось вылить ледяную порцию стыда на свою голову, чтобы охладить огонь.

Что с ней происходит? Почему она поддается чарам этого распутного Джека Бодро? На каменной скамейке, в саду своей тети? Она едва знала его, не доверяла ему, даже не была уверена, что он ей нравится.

Джек наблюдал за ней, видел приступ паники и пробудившееся сознание вины. Он немного сильнее надавил ей на живот и ждал, что она будет делать, если она все-таки воспользуется преимуществом силы.

— Почему ты так отчаянно сопротивляешься тому, чего страстно хочет твое тело? — настойчиво, завораживающе шептал он, склоняясь над ней. — Ты хочешь меня, ангел. Я хочу тебя.

Он прижался к ее бедру восставшей мужской плотью, чтобы она ощутила это.

— Я… я… нет! — Лорел была на грани истерики. Она смотрела на него, не отрывая глаз, будто это связывало их, и эта связь каким-то образом давала ей контроль. Глупость. Он был тяжелее ее на восемь фунтов. Он мог получить все, что хотел, как это делали мужчины с незапамятных времен.

— Tu menti, mon ange [44], — пробормотал он, качая головой. — Ты обманываешь себя, не меня.

Его пальцы скользнули и коснулись темного шелковистого островка, который скрывал ее тайну. Желание пронзило Лорел. Он смотрел на нее, а рука еще немного продвинулась вниз и коснулась краев теплой, влажной глубины.

— Я думаю, ты добился своего, — горько сказала она со слезами стыда и отчаяния. — Ты — животное. И ты совершенно ясно доказал это. А я все же хочу тебя.

Давняя усталость вернулась на его лицо, поднявшись откуда-то из темных глубин.

— Qui [45], — сказал он. Его рука скользнула обратно вверх по животу, опустила майку. Джек нежно, с сожалением разгладил ткань, губы его скривились. — А сейчас у меня впереди целая ночь, чтобы задавать себе вопрос; зачем я все это делал?

Загрузка...