Пламя давних пожаров

АРМЯНО-ТАТАРСКАЯ РЕЗНЯ И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

До событий 1905 года русское общество было во многом равнодушно к армянскому вопросу. Сколько-нибудь горячее «участие» в армянских делах принимали только Величко, Меньшиков и прочие борцы с кознями мирового еврейства и армянского капитала. «Даже передовые группы нашего общественного мнения относились к армянскому мартирологу с равнодушием, как к делу, конечно, прискорбному по человечеству, но далекому и чужому. Между зрением многих русских прогрессистов и несчастьями Армении обидно стояла призма русского Закавказья, в городах которого армяне до последнего своего разорения представляли элемент капиталистический и консервативный…

Таким образом, в русском общественном мнении армянский вопрос оказался зерном между двумя жерновами. Реакционеры и консерваторы, панславизм и руссификация объявили армянству войну, как силе революционной, а прогрессисты, не забывая в армянах „торгашей“, обдали их холодом защиты корректной, но бесстрастной, по долгу службы общей гуманности, без малейшего увлечения.» (Амфитеатров, стр.20). Крайне правые публицисты, уже тогда начавшие разрабатывать тему «армянского национализма», естественно, приписали ему и инициативу резни. То же самое утверждала, как это ни парадоксально, часть грузинских социал-демократов. Ибо арменофобия вообще была традиционно сильна в Грузии, порождая симпатии к «добродушным» татарам против «коварных» армян. Разница состояла в том, что если черносотенцы обвиняли армянскую нацию, то марксисты формально переносили свой гнев на армянскую буржуазию, которая «при содействии духовенства совершенно сковала армянский рабочий люд средневековыми идеями и национальным шовинизмом». Причем «идеологи армянской буржуазии, начиная с революционных организаций (т. е. Дашнакцутюн и Гнчак, кстати, членов II Интернационала — П.Ш.), распространяют между народностями антагонизм, вражду и фанатизм». («Т.Л.», 1.10.1905). В результате татары чуть ли не вынуждены были резать армян.

Логика обвинений в адрес «революционных организаций» при этом такова. Армянские революционеры, вопреки принципам интернационализма, призывают массы к борьбе с турками. Они проповедуют «средневековые» идеи национального сплочения и национальной борьбы (шовинизм!), в ущерб классовой борьбе против реакционной буржуазии (оппортунизм!) и духовенства (клерикализм!). И подобная абсолютизация классовой борьбы отнюдь не была плодом марксистского догматизма, ибо применялась она только в требованиях к армянам. В принципе же социал-демократы (даже большевики) вполне признавали тогда «прогрессивное значение» национальной буржуазии окраин и тем более национально — освободительной борьбы. Таким образом, марксистская фразеология служит тут лишь для оформления традиционных армянофобских чувств, того шовинизма, который так ярко проявился у грузинских деятелей в 1918-21 годах.

Другой грузинский публицист, Леван Кипиани, признавая татар и власти зачинщиками резни, укорял армян участием в резне, призывая их «успокоиться ради покоя жен, сестер и детей». «Что же касается утверждения…, что армяне… не в силах бороться с „ужасною“ провокацией, то на это скажу следующее. Нет такой ужасной… силы, которая бы не оказалась жалкой и бессильной перед дружным напором всех сознательных сил, когда весь народ, все его элементы ясно и определенно выставляют борьбу с известным темным общественным явлением… И мне всегда казалось, что армяне, как народ более культурный, должны обладать более высоким коэффициентом сопротивляемости провокации. Но происходит что-то странное, нелепое, непонятное…» («И.О.», 6.12.1905).

На это последовал резкий ответ редакции «Нового Обозрения»: «… тогда надо допустить, что армяне взялись за оружие лишь для того, чтобы нарушать покой жен, матерей и детей, в том числе и своих. Сидя в кабинете, можно, конечно, говорить о „коэффициенте сопротивляемости“; но когда кругом льется кровь, пылают села и целой народности грозит опасность быть стертой с лица земли, тогда, суждения о „коэффициенте сопротивляемости“ приобретают характер прописной морали. Правда, „происходит что-то странное, нелепое, непонятное“. Происходит то, что, доведенные до отчаяния, армяне берутся за оружие и для предупреждения дальнейших нападений иногда сами переходят в наступление. Быть может, в этом г. Кипиани видит странное, нелепое? Но поймите же, что к этому средству армяне прибегают как к единственному выходу, как к способу устрашения невежественной татарской массы, на которую может воздействовать только физическая сила». (там же).

Но армянофобские заявления, впрочем, и на Западе не соответствовали общему тону реакции на события в России. Нельзя сказать, чтобы резня особо потрясла мир на фоне всех событий того памятного года, однако она произвела немалое впечатление, причем, что характерно, Запад обратил пристальное внимание на Закавказье именно в связи с пожаром нефтепромыслов.

Лейтмотивом отношения широкой русской и мировой общественности к закавказским событиям было безоговорочное сочувствие к армянам, в которых видели «культурный народ», ставший жертвой провокации самодержавия, а также темноты и невежества окружающих племен. При этом, как видим, даже жестокости армян воспринимались как нечто естественное и чуть ли не необходимое в данных условиях, и не могли поколебать принципиальной установки. В зависимости от политических воззрений наблюдателя, мог подчеркиваться либо, наоборот, затушевываться (даже отрицаться) момент провокации или, наоборот, «расовой и религиозной ненависти». Так, публицисты церковного направления были склонны винить якобы врожденную ненависть мусульман к христианам, тогда как радикалы утверждали, что весь «армяно-татарский антагонизм» искусственно придуман властями. Так считали, например, социал-демократы. Их антагонист, космополитический магнат Нобель тоже утверждал, что «национальный вопрос разгорелся вполне случайно» («Биржевые ведомости», № 2(4), 26.8.1905).

Если в России особое внимание уделяли обличению правительства, то на Западе были более склонны подчеркивать тот факт, что гибнущее самодержавие нашло свою опору именно в татарах, которые рисовались как воплощение варварства. «Армяне — наиболее образованная и трудоспособная нация по сравнению с другими народностями Кавказа, А турецкий народ имеет консервативное мышление и придерживается традиций, которые диктуют ему уважение царского самодержавия»- писала парижская «Тан» в дни бакинских пожаров (15.9.1905). «Пропасть разделяет два народа, — вторила ей „Матэн“ (20.9.1905). — Инстинкты и цивилизация столкнулись в Баку. Татары взялись наказать свободолюбивых армян, идеалы которых представляют большую опасность для правительства». «Кровопролитие на Кавказе, — утверждал публицист Виллари, — лишь часть той борьбы, которую ведет цивилизация против азиатского варварства.» (цит. по: Э.Оганесян, «Век борьбы», т.1, стр.157).

Любопытно, что эти общие для европейского либерализма и демократии взгляды разделяли и будущие палачи армян — младотурки? в те годы числившиеся революционерами. Один из идеологов их партии, редактор газеты «Ичтиат» Абдулла-Джевут-бей выпустил в Женеве на турецком языке брошюру «Воззвание к кавказским магометанам», в которой указывал на провокацию властей и невежество татарских масс, как на причину трагедии: