Пламя и взрыв

Ответ на «зловещий вопрос»

«Правда» назвала К. И. Щелкина одним из пионеров и руководителей создания советской атомной техники.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» рассказывает о характерном эпизоде, происшедшем во время Потсдамской конференции в 1945 году.

«После заседания глав правительств, — пишет Г. К. Жуков, — Г. Трумэн сообщил И. В. Сталину о наличии у США бомбы необычайно большой силы… Но тот ничем не выдал своих чувств, сделав вид, будто ничего особенного не нашел в словах Г. Трумэна… Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал: «Цену себе набивают». И. В. Сталин рассмеялся: «Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы».

Я понял, что речь шла об атомной бомбе.

Тогда уже было ясно, что правительство США намерено использовать атомное оружие для достижения своих империалистических целей с позиции силы в «холодной войне»».

Особенно откровенно политика атомного шантажа стала проводиться после варварской атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Получив в свои руки атомное оружие, американские милитаристы стали недвусмысленно притязать на мировое господство. Одно беспокоило их: когда будет создано атомное оружие в СССР?

Об этом хорошо знали наши ученые.

Новые центры атомных исследований и атомного производства появлялись в разных районах страны. В один из отдаленных краев поехал и Кирилл Иванович, назначенный заместителем научного руководителя объекта.

…Ранним зимним утром на объект, где находился Щелкин, приехал И. В. Курчатов. Он сразу же пришел в коттедж к Кириллу Ивановичу и поднял его с постели.

— Да ты здесь, на даче, что-то пополнел, — заметил Игорь Васильевич, знавший, как усердно борется Кирилл Иванович с полнотой — строго выдерживает режим питания, по утрам делает пробежки. — Теперь, думаю, быстро похудеешь… Привез тебе такое средство, — говорил Курчатов, пробираясь вместе с Кириллом Ивановичем по сугробам к корпусу «А».

С первых своих шагов в атомной науке Щелкин убедился: с Игорем Васильевичем работать нелегко. Он обладал способностью загружать сотрудников выше всяких общепринятых норм, вовлекать множество людей в самую напряженную и тяжелую работу. Он мог вызвать человека поздним вечером, поручить кучу дел, попросив все сделать к утру, и на прощание, улыбнувшись, сказать: «Ну, иди отдыхай». И при всем том молодежь, к которой мог отнести себя Щелкин если не по возрасту, то по «атомному» стажу, очень уважала и любила Игоря Васильевича. Может быть, потому, что сам он работал больше всех и увлекал других личным примером. Не случайно под его руководством выросли сотни молодых ученых, выдвинувшихся на передовые рубежи науки.

В кабинете Игорь Васильевич вынул из портфеля американский журнал «Лук», раскрыл на странице, где огромными буквами напечатан вопрос: «Когда Россия будет иметь атомную бомбу?»

— Посиди и почитай, — заметил Игорь Васильевич. — В начале твоей атомной карьеры это полезно знать… А я схожу разбужу теоретиков.

Кирилла Ивановича поразила уже первая строка обширного материала, подписанного инженером-атомщиком Д. Хогертоном и экономистом, «специалистом по России» Э. Реймондом: «Зловещий вопрос— когда Россия будет иметь атомную бомбу? — стал решающим для американских планов на будущее…»

Прочтя столь категорическую фразу, Щелкин вспомнил высказывания многих других «пророков», восхвалявших атомную мощь США и доказывавших, что атомная война неизбежна.

Что же нового предлагал американскому читателю «Лук» и почему Курчатов обратил его внимание на эту статью? Кирилл Иванович углубился в чтение. Авторы статьи — это сразу бросилось в глаза — старались доказать, что Советский Союз в течение многих лет не сумеет организовать атомного производства. Первый раздел так и назывался: «К атомной бомбе нет короткого пути». Ниже давалось пояснение: «Чтобы победить атом, русская техника должна быть на уровне американской техники». А какова она, эта американская техника, показывалось в последующих главах с красноречивыми названиями: «Завод-гигант», «Чудо механики и химии», «Использовались все ресурсы Америки», «Потребовалась новая автоматическая аппаратура», «Мы превзошли алхимиков», «Фантастические мощности», «Подъемный кран, который думает…».

«Все это только запевка, — подумал Кирилл Иванович, — главное, разумеется, впереди».

И это главное действительно высказывалось во второй части публикации, названной: «Россия готова к войне — но не атомной».

Читая аргументы в доказательство нашей «неспособности создать атомную технику», Кирилл Иванович загибал пальцы:

…«Отрасли советской промышленности, производящие точные приборы, мало развиты… Со временем Россия, конечно, сможет повысить количество и улучшить качество продукции своих заводов точных приборов. Но на это потребуется много времени»…

…«Россия будет иметь затруднения в получении достаточного количества урана…»

…«Проблема снабжения электроэнергией…»

…«Объем русских научно-исследовательских работ уменьшился…»

…«Русская промышленность перегружена работами по восстановлению…»

«Решающий вопрос — когда? В этом месте авторы прямо выходят из себя», — подумал Щелкин и подчеркнул прогноз: «В России бомба будет через 6 лет, считая с настоящего момента. Это значит — не раньше 1954 года».

Курчатов вернулся, когда Кирилл Иванович уже прочел статью, и положил перед ним текст, напечатанный на машинке.

— Предисловие к брошюре, в которой будет напечатан у нас перевод этого выступления американского журнала.

Предисловие давало достойную отповедь предсказателям.

«Авторы пророчествуют, — говорилось в нем, — что советская промышленность, хотя и занимает, по их собственному признанию, второе место в мире, все же не может рассчитывать на сооружение в ближайшее время атомных предприятий… Утверждая… что Советский Союз отстал в этом отношении от Америки в среднем на 22 года, авторы делают отсюда вывод, что СССР может создать атомное оружие никак не ранее 1954 г.

Эти утверждения рассчитаны на незнакомство американского читателя с фактами».

Очень понравился Щелкину конец предисловия: «Совершенно бесспорно, что практическое решение задачи использования атомной энергии — дело исключительно трудное и сложное по своей новизне. Ясно, что эта задача не может быть решена без большого напряжения сил людей нашей науки и техники, сил всего советского народа. Но советские люди неоднократно доказывали на деле, что они умеют справляться с трудностями.

Лучшим судьей в таких случаях является сама жизнь. Пусть «пророки» гадают на кофейной гуще, в каком году Россия будет иметь атомную бомбу.

Поживем — увидим!»

— Однако хватит просвещаться, — сказал Курчатов, заметив, что Щелкин дочитал предисловие. — На все это можно ответить просто словами Толстого: «Важно не то место, которое мы занимаем, а то направление, в котором движемся». Перейдем к делу.

Он жестом пригласил Щелкина к столу и развернул схему с большими окружностями в центре.

— Посмотри, что теоретики предлагают. Недурной вариантик. А?

Когда Курчатов встал во главе урановой проблемы, он сформулировал три направления будущей великой работы: 1) измерение ядерных констант урана и замедлителя; 2) создание теории реактора и 3) макроскопические опыты с решетками урана и замедлителя.

Надо было в кратчайшее время сконструировать и запустить совершенно незнакомую, принципиально новую установку — атомный котел. Курчатов выбрал наиболее трудное направление, избрав урано-графитовую систему. Но именно оно оказалось технически самым перспективным.

Это была титаническая работа. Требовалась невиданная чистота урана и графита. Перед конструкторами вставали сотни совершенно головоломных технических задач, работа велась круглосуточно. Но в самое кратчайшее время котел был спроектирован и запущен.

Реактор не раз перебирали. Проделывались многочисленные опыты. Многие из них были опасными. Очень опасными. И тут снова сказалась интуиция великого ученого. Сколько раз он предугадывал результаты сложнейших теоретических расчетов! И вот наконец настал знаменательный день, когда в присутствии представителей Советского правительства Игорь Васильевич Курчатов сам запустил первый в Европе атомный реактор.

Пуск первого реактора, его успешная работа позволили Советскому правительству уже осенью 1947 года на весь мир заявить, что секрета атомной бомбы не существует. К этому заявлению на Западе отнеслись недоверчиво, особенно за океаном. Научные авторитеты Э. Ферми, Р. Оппенгеймер и другие утверждали: на создание атомного оружия Советскому Союзу потребуется не меньше 10 лет. А генералы называли и более далекую цифру — 20 лет.

Советский народ, его выдающиеся ученые, инженеры, производственники были полны решимости перечеркнуть все эти расчеты. И. В. Курчатов решительно проводил в жизнь программу смелых научных исследований.

На разгадку тайн атома партия направила лучшие научные силы. Это был наиболее героический период в развитии атомного дела, ибо от решения атомной проблемы во многом зависела жизнь государства, жизнь советского народа. В поход за энергией атома двинулись и многоопытные геологи с приборами, настроенными на уран, и самые изощренные технологи, которым предстояло совершить революцию в процессах производства, чтобы обеспечить выпуск в массовых масштабах веществ, получавшихся до тех пор лишь в лабораториях. В походе были химики, физики, электронщики, металлурги, а рядом с ними проектировщики и строители.

Успех дела в значительной степени обеспечивало руководство им Игоря Васильевича Курчатова, который смело брал на себя всю полноту ответственности за гигантские затраты, указывал важнейшие направления, на которых надо сосредоточить максимальные усилия. Он был великий стратег науки. Великий ученый, патриот, организатор.

С самого начала работы Щелкина поразило, как бесконечно верил Игорь Васильевич в то, что делает. Пресловутый научный скепсис Игорь Васильевич отметал полностью. Более того, он создавал большие установки зачастую при весьма скромных теоретических и экспериментальных предпосылках.

С каждым днем Щелкин все отчетливее понимал стиль работы Игоря Васильевича, знаменитый курчатовский стиль. Прежде всего Курчатов требовал от сотрудников умения отделить главное от второстепенного, внести ясность в запутанные вопросы, отсеять «зерно от половы»: «Где физический смысл? Укрылись за формулами и довольны», «Эмпирически решаете, на брюхе ползаете», «Постой, что-то слишком научно говоришь. Мы сейчас сообразим по-простому, по-рабоче-крестьянски». И тут же появлялось поистине четкое и ясное объяснение. Однако особенно поражало Щелкина в Курчатове его умение «заразить» своих сотрудников одержимостью, творчеством. Творческого отношения к делу он требовал от каждого, независимо от занимаемой должности и звания.

Не раз наблюдал Кирилл Иванович такие сцены. Приходит Курчатов в одну из многочисленных своих лабораторий и предлагает доложить о состоянии дел не начальнику, а рядовому исполнителю: «Пусть докладывают ребята, посмотрим, как они понимают свою задачу!»

Он был руководителем, по существу самым главным участником множества научных работ, но никогда не ставил свою подпись под соответствующими отчетами и статьями. Щелкин, как и другие сотрудники, не слышал от Курчатова выспренних фраз о молодежи и научной смене. Но он знал: Игорь Васильевич никогда не забывает молодых соратников и учеников.

Громадные трудности создания первой атомной бомбы подробно описал американский ученый Р. Лэпп в книге «Атомы и люди»: «Создавая «Толстяка» (бомбу из плутония — П. А.), ученые и конструкторы пошли неизведанными путями… Принцип, на котором было основано действие «Толстяка», можно выразить одним словом: «имплозия». Даже спустя шесть лет после Хиросимы и Нагасаки этот термин оставался засекреченным…»

Руководитель американского атомного проекта генерал Л. Гровс в книге «Теперь об этом можно рассказать» приводит некоторые подробности этого замысла: «предложенный метод был основан на использовании явления, сходящегося внутрь взрыва (имплозии). В этом случае поток газов от взрыва обычного взрывчатого вещества направляется на расположенный внутри делящийся материал и сжимает его до тех пор, пока он не достигнет критической массы». (Критическая масса необходима, чтобы начался атомный взрыв.)

Ядерный заряд, по словам Оппенгеймера, напоминал бриллиант, положенный в громадный ком ваты. При одновременном взрыве всех детонаторов (а речь идет о синхронизации большой точности) мгновенная детонация взрывчатого вещества, весом более тонны, дает мощную взрывную волну. Часть энергии этой волны направляется линзами блоков внутрь бомбы и фокусируется, сжимая полую плутониевую сферу вокруг бериллиевого шара и с огромной силой сдавливая плутоний в массу, превышающую критическую. Под воздействием источника нейтронов начнется и в течение одной миллионной доли секунды завершится цепная реакция. Отливающий холодным металлическим блеском шар превратится в неиствующий газ, раскаленный до температуры в несколько миллионов градусов. Это и будет атомный взрыв.

Даже спустя десятилетие после первых взрывов американские ученые не уставали предупреждать: на самом деле такая схема была далеко не простой, она требовала чрезвычайной точности синхронизации, которой еще не знала техника. Надо было обеспечить в абсолютно одно и то же время взрыв всех линзообразных блоков взрывчатого вещества; Форму линз следовало рассчитать и выполнить безукоризненно.

Разработка бомбы, признал генерал Л. Гровс, была связана со значительными трудностями. Вначале всего один человек — С. Н. Недемейер — верил в эффективность этого метода, несмотря на невысокое мнение о нем его коллег. В конце 1943 года выяснилось, что некоторые ранее не известные свойства плутония затрудняют его безопасное использование в бомбе невзрывного типа.

Мнения о том, сработает или нет взрывной «механизм», расходились. Многие специалисты продолжали утверждать, что, если процесс имплозии будет проходить неправильно и ударные волны достигнут центра бомбы не одновременно, симметричность действия всего устройства будет нарушена. В этом случае бомба хоть и разорвется, но вместо мощного атомного взрыва может получиться просто «шипение». Сомнения американских специалистов в возможности преодолеть все трудности на пути к бомбе были столь велики, что они заказали для нее огромную стальную оболочку, чтобы, если взрыв не получится, сохранить дорогостоящий плутоний, не дать ему разлететься…

Разумеется, не меньшие трудности пришлось преодолеть и создателям советской атомной бомбы. Добиться цели можно было, измерив и отразив на приборах процессы, происходящие внутри будущей бомбы в десятые доли микросекунды. Требовалось буквально остановить и запечатлеть мгновение, причем наблюдать и изучать предстояло процессы не простые, а взрывные, опасные…

Наши ученые создали умнейшие приборы необычайной точности. Фоторегистраторы ловили на пленку все явления, происходящие при испытательных взрывах. Фотохронографы, удаленные от места взрыва и укрытые в блиндаже, показывали на экране, как идут взрывные волны к центру конструкции будущей бомбы. Малейшее их искривление, отклонение, недопустимое с точки зрения синхронности сжатия, вызывали на экране искривление линий изображения.

Каждое изменение в конструкции и электрической схеме сопровождали испытательные взрывы. На основе наблюдений составлялись отчеты, проводились обсуждения, к которым привлекались самые видные научно-технические силы. Однажды к Кириллу Ивановичу на объект прибыл известный специалист, работавший в области упругости. На основе классической теории он нарисовал схему распространения волн в предполагаемых условиях подрыва ядерного заряда. Однако Щелкин с этой схемой не согласился и, опираясь на данные, полученные в ходе испытаний, предложил свою. Он доказал, что движение детонационных волн будет не таким, как объяснял теоретик. Спор был долгим и острым.

— Было бы ошибкой, — не без смущения признал в заключение известный ученый, — настаивать на моих, чисто теоретических построениях. Ваша правда.

Это обсуждение стало одним из важных этапов оценки разработок, выполненных научным коллективом под руководством К. И. Щелкина. Можно было приступать к конструированию бомбы.

Начиная день, ученые-атомщики собирались в столовой. Наблюдая в эти ранние часы своих коллег, Кирилл Иванович не уставал удивляться, какие они разные. Один — непроницаемо замкнутый, можно сказать, с утра застегнутый на все пуговицы — молча взирает на собеседников умными, «анализирующими» глазами. Другой — неудержимый мечтатель и искатель «кладов» в математических дебрях — озадачивает товарищей шутливым сообщением:

— Всю ночь решал уравнение с двумястами пятьюдесятью неизвестными. Двести тридцать нашел. Мне бы еще двадцать найти для полного счастья…

После того как на объекте побывал Игорь Васильевич, дела здесь закрутились с новой силой. И сегодня, в столовой, Кирилла Ивановича потянуло подсесть к столику не теоретиков, а конструкторов.

— Александр Николаевич, — обратился он к худощавому шатену с аккуратным пробором, — загляните после завтрака ко мне. Есть что показать вам…

Когда Александр Николаевич пришел к Щел-кину, он подвел его к лабораторному столику, взял небольшой металлический стержень и подал гостю. Тот взял деталь, и рука невольно провисла от тяжести.

— Весомый стерженек? Кажется, неплохой материал для конструкторских работ? Что ж, будем считать, что ваша первая встреча с ураном состоялась…

Когда проекты и разработки пошли в производство, Кирилл Иванович переселился в цехи. Иначе и нельзя было — осваивалось новое.

…Отдаленный суровый район. Никаких развлечений. Только работа. И так дни, недели, месяцы. Каждый коллектив готовил к штурму ядра свои «изделия» и волновался за то, чтобы они надежно сработали во время будущих опытных взрывов.

После получения указания готовиться к первому взрыву на полигоне соорудили металлическую вышку высотой в 10-этажный дом, где должен был расположиться ядерный заряд. Кабели оттуда шли на командный пункт. На определенных расстояниях от эпицентра, то есть точки, соответствующей центру взрыва, размещалась различная боевая техника — танки, орудия, самолеты. Стояли дома — кирпичные и деревянные. Располагались в укрытиях и без укрытий ничего не подозревающие жертвы науки — животные разных видов.

За несколько дней до взрыва на полигон прибыл председатель Государственной комиссии по проведению испытаний. Это был И. В. Курчатов.

После доклада начальника полигона Курчатов, обращаясь к приехавшим ученым, сказал:

— Товарищи, с утра по местам! Каждый, надеюсь, хорошо понимает свою задачу…

И никто не сидел в кабинете, не ждал докладов, не давал указаний на расстоянии. Облазили буквально каждый квадрат площади полигона, побывали в лабораториях, предусмотрев, как получить побольше экспериментальных данных о взрыве.

На каждый день был разработан план действий. Ученые уезжали из городка на заре и возвращались поздно вечером. Заряд был уже на вышке, все подготовлено к взрыву. До него оставалась одна ночь.

…За четыре года до этого проходили приготовления к первому испытанию американской атомной бомбы в Аламогордо. Генерал Гровс вспоминает:

«Прибыв в лагерь Аламогордо 15 июля (1945 года. — П. А.), я имел короткую встречу с Оппенгеймером, из которой мне стало ясно, что нашей операции угрожает опасность. Бомба была подготовлена и водружена на 33-метровую стальную вышку, однако погода не благоприятствовала испытанию. Мне не понравилась также царившая в лагере атмосфера лихорадочного возбуждения… Оппенгеймера осаждали со всех сторон, советуя ему что-то делать и чего-то не делать…

Но главная неприятность была связана с погодой. В наше распоряжение передали лучших синоптиков армии, которые в течение уже значительного периода точно предсказывали погоду в районе Аламогордо. Единственная их ошибка произошла как раз в намеченный день…

Многие из советчиков Оппенгеймера в лагере, а к шести часам вечера в их число входили даже люди, не занимавшие ответственных постов, настаивали, чтобы испытание было отложено хотя бы на 24 часа. Я видел, что в такой суматохе трудно принять здравое решение…

…Было желательно провести испытание как можно быстрее, так как каждый лишний час пребывания электрических соединений в очень сырой среде увеличивал вероятность осечки. Еще сильнее могли пострадать электрические соединения в приборах и в подходивших к ним проводах, которые были изготовлены не так тщательно, как электрическая часть самой бомбы. Кроме того, каждый лишний час увеличивал вероятность того, что кто-нибудь предпримет попытку помешать испытанию. Наши люди находились в состоянии сильнейшего нервного напряжения, и не была исключена возможность, что кто-нибудь из них не выдержит его».

На советском полигоне таких опасений не возникло, хотя и здесь с вечера погода начала портиться. Поднялся сильный ветер, по небу низко-низко поползли сизые облака.

— Взрыв будем проводить непременно, — сказал Курчатов. — Ну, а если какой аэростат оторвет, значит… оторвет, — и он выразительно развел руками…

…Утром взволнованный генерал доложил, что часть аэростатов с приборами наблюдения за взрывом все-таки оторвало. Игорь Васильевич выслушал его и спокойно резюмировал:

— Жаль, конечно, что стихия против нас. Ну что ж, эта часть эксперимента не состоится. Главное не в ней.

У генерала заметно отлегло от сердца. На проведение взрыва 29 августа 1949 года в семь утра Игорь Васильевич написал письменное распоряжение.

Последними бомбу, готовую ко взрыву, покинули Кирилл Иванович вместе с помощником Георгием Михайловичем. Щелкин лично установил на бомбе несколько десятков детонаторов. Отверстия для взрывателей были закрыты заглушками. Георгий Михайлович снимал их, а Кирилл Иванович брал из коробки детонатор, вставлял в бомбу. Они работали молча, зная, что опасность рядом.

…Вот как описывает Л. Гровс решающий момент американских испытаний:

«Наши приготовления были простыми. Каждому было приказано, когда счет подойдет к нулю, лечь лицом к земле и ногами в сторону взрыва, закрыть глаза ладонями. Как только произойдет взрыв, разрешалось подняться и смотреть через закопченные стекла, которыми все были снабжены. Времени, необходимого для выполнения движений, как полагали, было достаточно, чтобы предохранить глаза наблюдавших от ожога. Приблизилась последняя минута, наступила напряженная тишина. Я лежал на земле между Бушем и Конантом (консультанты проекта атомной бомбы. — П. А.) и думал только о том, что же мне делать, если при счете «ноль» ничего не произойдет.

Взрыв произошел сразу же после отсчета «ноль» в 5 часов 30 минут 16 июля 1945 года. Моим первым впечатлением было ощущение очень яркого света, залившего все вокруг, а когда я обернулся, то увидел знакомую теперь многим картину огненного шара… Вскоре, буквально через 50 секунд после взрыва, до нас дошла ударная волна. Я был удивлен ее сравнительной слабостью. На самом деле ударная волна была не такой уже слабой. Просто вспышка света была так сильна и так неожиданна, что реакция на нее снизила на время нашу восприимчивость.

Ферми втайне от всех приготовил очень простое приспособление для измерения силы взрыва — клочки бумаги. Когда подошла ударная волна, я видел, как он выпустил их из руки. У земли ветра не было, поэтому ударная волна подхватила и отбросила их. Ферми опускал их с определенной высоты, которую заранее измерил, поэтому нужно было теперь знать, на каком расстоянии они упали на землю. Он еще раньше вычислил зависимость силы взрыва от расстояния до него. Теперь, смерив расстояние до места, где упали клочки бумаги, он тотчас объявил, какова была мощность взрыва. Бго расчет совпал с данными, полученными позднее на основе показаний сложных приборов».

…Ослепительная вспышка осветила небо над советским полигоном.

— Будто гигантская молния! — сказал кто-то на КП.

— Это и есть атомная молния. Теперь она в наших руках, — услышал взволнованный Щелкин слова Игоря Васильевича.

Даже мрачная погода не скрыла от наблюдателей огненный шар, загоревшийся над землей. Над блиндажом прогрохотал ураган. Все задрожало.

Присутствующие на КП с затаенным дыханием продолжали наблюдать за поднимающимся над местом взрыва основанием грибовидного облака.

Трудно передать словами атмосферу, царившую в этот момент на командном пункте. Обычно сдержанные физики пришли в восторг. Щелкин сознавался потом, что такую большую радость он испытал только в 1945-м, в День Победы.

Особенно веселился его друг Н. Л. Духов, конструктор самых мощных советских танков. Танк его конструкции стоял на значительном удалении от эпицентра. Но взрыв был так силен, что танк перевернулся и был выведен из строя.

— Надо же: такая машина не устояла! — восхищался Духов.

Советский атомный взрыв перечеркнул все пророчества американских авторитетов. Западная печать гадала: как же это СССР сумел так быстро создать атомную технику? Стали публиковаться выдумки об утечке атомных секретов. Однако сведущие люди из комиссии по атомной энергии США охладили пыл газетных писак, заявив, что «у Советского Союза свои прекрасные ученые, которые могут найти ответы на все вопросы самостоятельно».

Советское правительство по достоинству оценило героический труд советских ученых во главе с И. В. Курчатовым. В числе получивших самые высокие награды был и Кирилл Иванович Щелкин. В октябре 1949 года ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он стал лауреатом Государственной премии 1-й степени.

А впереди его ждала еще более серьезная задача — водородная бомба.

12 сентября 1953 года погода стояла лучше, чем в день первых испытаний атомного заряда. Но все же небо закрывала облачность. Словно день хмурился в ожидании чего-то опасного.

И все же вспышка была столь яркой, что ее увидели на очень большом расстоянии от места взрыва.

60—70–80 отсчитывала стрелка секундомера. Через три минуты должна была прийти ударная волна. Какой силы? По этому можно будет судить о мощности взрыва.

Но вот раздался первый «залп» ударной волны. Под ее напором зашатались дома, деревья, столбы. В зданиях вылетели двери и стекла, потрескались стены.

Анализ данных показал, что мощность бомбы оказалась поистине потрясающей. Отчет, направленный в Москву, наверняка произвел там впечатление не меньшее, чем взрыв здесь, на полигоне.

Комиссия по атомной энергии США вынуждена была признать: «Утром 12 сентября Советский Союз произвел испытание атомного оружия. Некоторые сведения, подтверждающие этот факт, были получены нами в тот же вечер. Последующие данные показывают, что при взрыве происходило не только деление, но и термоядерная реакция».

Тон зарубежной прессы, в том числе и американской, резко изменился. Недавние пророки снова гадали, как же получилось, что от испытаний атомной до водородной бомбы советские ученые прошли путь за четыре года, а американским специалистам потребовалось на это времени вдвое больше.

С высокой трибуны сессии Верховного Совета СССР прозвучали знаменитые слова И. В. Курчатова, слова предупреждения всякому, кто осмелится напасть на нашу могучую Родину:

«Советский народ вооружил свою армию всеми необходимыми видами атомных и термоядерных зарядов. Всякий, кто осмелится поднять атомный меч против него, от атомного меча и погибнет».

Вместе с тем, выражая мнение всех советских ученых-атомников, Игорь Васильевич говорил: «Нестерпима мысль, что может начаться атомная и водородная война. Нам, ученым, работающим в области атомной энергии, больше, чем кому бы то ни было, видно, что применение атомного и водородного оружия ведет человечество к неисчислимым бедствиям».

Игорь Васильевич Курчатов страстно боролся за запрещение ядерного оружия, неустанно заботился о мирном атоме.

В предисловии к книге «Советская атомная наука и техника», вышедшей в свет к 50-летию Советской власти, Кирилл Иванович так оценил успех Советского Союза в решении атомной проблемы:

«Овладение атомной энергией для мирных целей и обороны страны было великим подвигом советских ученых и всего советского народа. Советские люди совершили этот подвиг во время Великой Отечественной войны и первых лет восстановления народного хозяйства, понесшего огромные потери в войне. Овладение атомной энергией, превращение Советского Союза в великую ядерную державу ярко выражают неисчерпаемые возможности советского государственного строя, неисчерпаемую энергию советских людей, их огромный талант, энтузиазм и самоотверженность. Мощная капиталистическая страна США, не испытавшая материальных и людских потерь, сколько-нибудь сравнимых с потерями Советского Союза, решая атомную проблему, импортировала выдающихся ученых из Англии, Германии, Италии, Венгрии, Дании и других стран. Советский Союз решил эту проблему своими силами. При этом дала плоды традиционная политика всемерной поддержки фундаментальных (так называемых «чистых») наук, начатая еще Лениным в годы гражданской войны и неуклонно проводимая Коммунистической партией и Советским правительством. В результате этой политики к началу работ над атомной проблемой в СССР существовала разветвленная сеть первоклассных физических научно-исследовательских институтов, широко включившихся в работы по проблеме и давших основные ведущие кадры новым физическим центрам…

Для освоения атомной энергии необходим был еще огромный промышленный потенциал. Советская промышленность оказалась способной в кратчайший срок создать ряд новых, чрезвычайно сложных и квалифицированных производств, составляющих сейчас атомную индустрию. Здесь принесли плоды политика индустриализации нашей страны, проводимая Коммунистической партией, а также преимущества планового хозяйства, способного сконцентрировать огромные материальные и людские ресурсы на главных направлениях развития современной техники.

Научная и техническая политика Коммунистической партии, обеспечившая освоение атомной энергии в Советском Союзе, создает благоприятные перспективы для дальнейшего движения вперед в этой области».

Большие надежды возлагал Щелкин на физику элементарных частиц (физику сильных, слабых и электромагнитных взаимодействий). Развитие теории в этой области, по мнению Щелкина, имеет принципиальное значение: «Наука, познающая самые большие силы природы, самые глубокие свойства материи, имеющая дело с самыми малыми пространственно-временными масштабами, может привести к революционным открытиям».

И еще на одну мысль, высказанную тогда К. И. Щелкиным, хочется обратить внимание — она имеет прямое отношение и к нашему рассказу о деятельности самого Кирилла Ивановича. «В книге, — пишет он, — читатель встретит фамилии некоторых ученых, участвовавших в создании атомной техники и развитии атомной науки. Но читатель должен постоянно иметь в виду, что здесь названы фамилии далеко не всех товарищей, внесших фундаментальный вклад в атомную науку и технику».