Планета, где все можно

Многие говорят, что у Тима Камеррера с Аккумуляторной Станции золотые руки, что в смысле мастеровитости он вылитый бог, но это неправда. Тим просто надувает людей, когда хвастает, будто все может.

Тоже мне, бог выискался. Ничего он не может. Никто и никогда не видел, чтобы из рук Тима вышло что-нибудь путное. Он великий лентяй. Но все почему-то верят, когда Тим хвастает, что у него золотые руки.

Он живет с одной дамочкой в том самом доме, где склад. Дамочку зовут Мария и большей стервы, чем она, поверьте честному слову, не упомнят и старожилы. У нее самый визгливый голос и самые бешеные глаза. Никто не понимает, что в ней Тим нашел такого прекрасного и как он может с ней уживаться. У них что ни день, то скандал. Иногда, под настроение, Тим колотит Марию, а иногда и она сама задает ему взбучку. Руки-то у нее слабенькие, так что она не дерется, а царапается словно кошка. Пожалуй, даже лучше, чем кошка. Определенно, лучше.

И все-таки Тим живет именно у нее.

Еще у Тима есть отец, Анатоль Максимович Камеррер, внук одного крутого комконовца, но совсем не такой кровожадный. Никто и не припоминает ему, что он внук комконовца, и даже особенно не сторонятся. Мало ли кто чей внук. Это если так вспоминать…

Тем более, что Тим давно уже от него ушел. Когда его спрашивают, почему это ты, Тим, не живешь со своим отцом, а делишь койку с самой отпетой стервой Поселка, он (при желании) объясняет все очень просто. Он говорит:

— Я очень не люблю его бить. Он слабый и вечно лезет на меня с кулаками. Кровь у меня тогда закипает и я его бью. Он, причем, на меня всегда только замахивается. Он за всю жизнь ни разу меня не ударил. Но стоит ему замахнуться, кровь у меня тут же закипает и я его бью. Мне потом его очень жалко. Да и вообще не годится собственного отца за каждый замах мордовать. А поделать с собой я ничего не могу — уж очень не люблю, когда на меня замахиваются. Вот поэтому я от него и ушел.

Тим никогда не связывает эти два понятия — отец и Комкон. Вообще никто даже и не знает, что он думает о Комконе. Когда заходит речь о Комконе, он отмалчивается. Не то, чтобы боится чего-то, — просто на Комкон ему глубоко начхать. А ругать не любит — наверное, какое-то у него атавистическое уважение к комконовцам. Так бывает.

Про отца своего Тим всегда говорит то же самое, что и отец про себя что в прошлом тот был отличным пилотом-межзвездником. Что даже есть на свете звезда, названная в его честь — Анатолия. И еще говорит он иногда про какую-то тайную планету, открытую то ли отцом, то ли другом отца. Планету, Где Все Можно.

Тиму говорят:

— Ты что, сдурел, старый? Как можно о таком говорить серьезно? У каждого дальнего пердуна есть байка про тайную планету, они же все свихнулись на этом. Мифы у них такие, это у них чисто профессиональное. И потом, что значит — все можно? Что здесь такого особенного? У нас тоже все можно — в разумных, конечно, пределах.

На что Тим с презрением отвечает:

— Чихать я хотел на ваши разумные пределы.

Отец его живет, вообще говоря, плоховато. Однажды, лет двадцать-тридцать назад, случилась с вегикелом, где он работал, большая неприятность, и вроде бы по его вине. Во всяком случае, его отстранили и лицензию на полеты окончательно отобрали. Тогда он так запил, что пришлось его отправить на пенсию в неполных тридцать четыре года. Раньше-то он жил будто бы на Земле, а потом до того докатился, что осел здесь.

А здесь он ничего не делает, только пьет. И вообще он считается самым пропащим во всем Поселке. Но его уважают. Хотя в целом довольно странно относятся.

Иногда Тима спрашивают, мол, как же это так получилось, Тим, что ты здесь с ним, а матери с вами нету? Он тогда надувается как индюк и говорит, что это семейная тайна.

Однажды Тим сказал Марии:

— Пойдем, Мария, проведаем моего отца. Что-то я давно к нему не ходил.

На что Мария сразу взъярилась и ответила ему так:

— Знать твоего папашу, этого алкоголика вонючего, я не желаю. Я уж скорей утоплюсь, чем в его сарай говенный, паршивый, гадостный, грязный, жирный, сальный, омерзительно липкий, хоть ногой ступлю. Меня там сразу стошнит.

После чего они подрались и Тим победил.

Мария никогда не плачет, если Тим изукрасит ей физиономию. В таких случаях она забирается с ногами в свое любимое кресло и смотрит оттуда прямо перед собой. И глаза у нее косеют от бешенства.

Тогда Тим уходит от нее на всю ночь. Потому что оставаться с Марией в такой ситуации равносильно самоубийству. Вы не знаете, что это за стерва. А Тим знает. Однажды он остался по недомыслию, потому что чувствовал себя виноватым и хотел помириться. Он потом с неделю ходил до невозможности изумленный. А лицо долго закрывал маской из пластыря. Ребята изо всех сил старались не хохотать. Он потому что на них зыркал.

А в тот раз, когда он захотел с Марией навестить своего отца, он победил и потому ушел от Марии с намерением дома не ночевать. В ближайшем магазинчике он взял две бутылки «Забористого» и направился к Анатоль Максимовичу. Во-первых, потому что так и так собирался туда идти, а во-вторых, куда ему еще было податься на ночь глядя, да еще с расцарапанной физиономией. Он с расцарапанной физиономией на людях показываться не так чтоб очень любил. Не то что при отце.

Он пришел к отцу, и тот долго открывал ему двери, потому что был поздний вечер, а вечером Анатоль Максимович становился очень медлителен.

Отец спросил:

— Что тебе надо, сынок?

На что Тим ответил без утайки:

— Я пришел в гости. У меня две бутылки вина.

Тогда отец сказал:

— Заходи. Только есть у меня нет.

— Это ничего. Я поужинал, — ответил Тим.

И они сели за стол, и чокнулись, и сморщившись, сделали по маленькому глоточку. Но стоило им разговориться, как оказалось, что бутылки уже пустые.

Но это ничего, сказал отец, я сейчас сбегаю, и сбегал, а потом еще, и только после третьей очереди начался у них разговор, из тех, по которым так тосковал Тим, ругаясь со своей стервой или бешено перебирая ногами короткие улочки Поселка в поисках смысла жизни.

Если конкретнее, это был не разговор, а монолог отца, куда Тим изредка вкраплял сочувственные замечания. Отец рассказывал истории из своей прошлой жизни.

И хотя вся эта прошлая жизнь была втиснута в девять неполных лет странствий по Дальнему Космосу (в основном, по Крайнему Югу), историй у отца было невероятное множество. Тим с детства знал их все чуть ли не наизусть, но как ребенок любил слушать снова и снова. Отец тоже никогда не уставал их рассказывать. Он рассказывал их помногу, иногда с вариантами, а заканчивал Планетой Где Все Можно. То есть он нечасто добирался до рассказов об этой планете, но если уж добирался, то ничего другого уже не вспоминал.

— Ну что, теперь про ту парочку, что встретил на Экапамире?

— Нет. Вот ты давно не рассказывал про ту женщину, что упала.

Отец ласково улыбался и говорил:

— А-а-а.

Минуты на три он замолкал, заново переживая давно не существующие в жизни события. Затем поднимал удивленные глаза и начинал рассказывать.

Рассказ «Про Ту Женщину, Что Упала» Тим знал почти наизусть. Он даже все варианты рассказа хорошо знал. Война всегда привлекала его, казалась чем-то очень далеким и для условий Аккумуляторного Поселка просто немыслимым. Тиму всегда казалось, что рассказ этот объясняет не только сущность войны, но и сущность жизни, хотя в чем она, эта сущность, никогда точно сказать не мог — вроде как бы и точно объясняет, но не для него, не для Тима.

Отец был там в составе комконовского экспедиционного звена, которое официально в экапамирские конфликты не вмешивалось, а только вроде как пыталось проверить слухи о неопознанных летающих насекомых, которые могли оказаться Странниками. Неофициально Комкон помогал «рыжим» — совершенно непонятно почему. Хотя, если бы он помогал «семиконечникам», ясности бы это тоже не принесло — причины экапамирской войны со сроком давности уже около столетия, представляли собой невероятно запутанную смесь из вендетт, родовых разногласий, битв за власть, а также и битв против власти Метрополии, и выбрать из двух сторон ту, которую Метрополии следует поддержать, было невозможно.

Но все равно Комкон помогал «рыжим». В тот раз экспедиционное звено нанесло «семиконечникам» решающий удар, разогнало их войска по самым дальним закоулкам гиперпространства и последние несколько дней занималось чисткой территории.

Рассказ был очень простой. Отряд Анатоль Максимовича заблудился в снегах, потерял технику и выбирался к своим на подвернувшемся снегоходе (здесь отец каждый раз по-разному рассказывал о том, кому именно, как и какой ценой этот снегоход подвернулся). Утром они нарвались на засаду семиконечников. Те вышли перед снегоходом и — не иначе как с ума сошли принялись стрелять в них из обыкновенных охотничьих автоматов. Отряд отца открыл по семиконечникам огонь из уставных скварков и семиконечники разбежались. Несколько человек побежали вправо, к зарослям змеиного дерева, а двое — влево, но тоже к зарослям змеиного дерева, потому что в тех краях Экапамира никаких других пейзажей, кроме снега и зарослей змеиного дерева, в наличии просто нет.

И они бы все убежали, потому что люди Анатоль Максимовича стреляли неохотно, да и потом из той парочки, что побежала влево, один семиконечник был женщиной. Это странно, что среди семиконечников оказалась женщина, но такая уж у Анатоль Максимовича была история, и теперь уже никак не узнать, почему это женщина в компанию семиконечников затесалась.

Люди Анатоль Максимовича не привыкли стрелять по женщинам, но именно ее они и подстрелили. Подстрелили нечаянно и не насмерть — пожгли ногу. Женщина упала и тогда тот, кто с ней убегал к змеиным зарослям, тоже остановился и даже подбежал к ней и склонившись, над ней стоял. И тогда все остальные семиконечники тоже остановились.

Они могли бы сто раз убежать, никто в них и стрелять бы не стал после того, как их женщине пожгли ногу, но они остановились и пошли к женщине. Там их и взяли.

— Мы подошли к ним, — рассказывал отец, — построили и быстренько расстреляли, потому что нам некогда было с ними возиться — нас ждали.

— Вот эта вот ваша простота расстрела! — говорил обычно Тим, если отец в своем рассказе благополучно до конца добирался.

Анатоль Максимович в этом месте всегда задумывался и с большим протестом возражал Тиму.

— У нас на них просто никакого времени не было, — говорил он.

На этот раз Анатоль Максимович добрался только до змеиных зарослей, стал рассказывать про них, а потом вообще перешел к другой истории — «Как Мой Помощник Отдавал Честь». Сбившись в середине и здесь — а это всегда бывало с Анатоль Максимовичем, он перескочил еще куда-то. После пяти-шести историй, так и не добравшись до Планеты, Где Все Можно, он стал меняться. У него сильно покраснела физиономия и это был первый признак того, что скоро начнется драка. Тогда Тим сказал:

— Пап, а, пап?

— Не перебивай, щенок! — ответил Анатоль Максимович голосом, очень от злобы запыханным. — Не видишь, я говорю!

— Ты послушай, пап, важно.

— Н-ну?

Анатоль Максимович поднял на него на него пару глаз, уже мутных и мало соображающих, посмотрел, словно прицелился, и рот при том перекособочил.

— Ты, пап, только, пожалуйста, не перебивай, — начал Тим голосом, напротив, до невозможности рассудительным. — Ты, пап, когда пьешь, под конец звереешь и никому от этого ничего приятного нет.

— А мне плевать на твои приятности, щенок! — веско возразил Анатоль Максимович.

— Пап, — сказал Тим, — Я вот что тебе предлагаю. Видишь таблетку?

Он протянул к нему ладонь, на которой лежала желтая такая горошина, очень похожая на подвыдохшийся аккумуляторный кристалл, которые вот уже пятьдесят, если не все сто, лет выпускает наша энергетическая промышленность. Но это, конечно, был не кристалл. Тим не позволил бы себе так подло шутить с собственным отцом.

Анатоль Максимович ударил Тима по ладони и таблетка покатилась по полу, пока не застряла в огромной щели.

— Ничего, — ответил на это Тим, — у меня еще есть.

— У него еще есть, — с угрозой в голосе сказал отец.

— Да ты послушай, я давно хочу тебе предложить. А то каждый раз обязательно нехорошо получается — мы так здорово всегда начинаем, а под конец обязательно деремся. Ну прямо закон природы. А таблетка эта — ты слушай, слушай, пожалуйста! — она не то чтобы там снотворная или успокоительная, она умиротворяющая. Она бешеного ханурга в ласкового котенка превратить может.

Тяга к непознанному всегда была свойственна Анатоль Максимовичу. Услышав предложение Тима, он на время позабыл гнев, потому что в нем проснулся исследователь.

Он тяжело наклонился над щелью и с интересом, на вид скептическим, стал таблетку разглядывать. Потом с сожалением вздохнул.

— Нет, ничего не получится, — сказал он, вздохнувши. — На меня таблетки не действуют. Чего только в жизни не перепробовал — все зря. Не берут они меня. Маленькие какие-то.

— Эта возьмет, — убеждал Тим. — Она еще сильней забирает, если человек выпил. Я знаю. Это в лечебницах на самых буйных испытывали. Креопаксин, слышал?

— Нет, не слышал, — признался Анатоль Максимович сыну. — И что? Что дальше-то будет?

— А дальше, — сказал Тим, — ты такую таблеточку принимаешь, как только злобу в себе почувствуешь. Даже для верности две возьми. Ты их глотаешь и мы мирно продолжаем нашу с тобой беседу. И тебе хорошо, и мне.

— Ну-ка? — сказал Анатоль Максимович. — Дай-ка попробовать.

Он уже совсем забыл о том, что в нынешнем своем состоянии должен злиться. В глазах, сквозь пьяную бычью тупость, просверкнул интерес. Ребенку показали игрушку, подумал Тим злобно, потому что он тоже опьянел и потому что он был сын своего отца.

Анатоль Максимович подержал таблетки на громадной красной ладони, слизнул их и задумчиво проглотил.

— Не горько, — сказал он и запил стаканом вина.

Снова потянулся мирный, такой любимый Тимом, треп.

Через полчаса они подрались, потому что Тим уж слишком назойливо приставал к отцу с одним и тем же идиотским вопросом: «Ну, как? Что чувствуешь?».

Они подрались и Тим ушел, безобразно ругаясь. А отец его еще долго бродил по темной квартире, заросшей волокнами грязи. Он непрерывно что-то шептал себе под нос, и жестикулировал, и утыкался лбом в холодное стекло, за которым тянулись однообразные серые постройки жилого квартала.

Потом, ближе к утру, он позвонил Тиму, а тот чертыхался спросонья и слышно было, как шипит его стерва.

И разговор дурацкий вышел какой-то, нескладный. Анатоль Максимович так и не понял, зачем звонил. У него жутко болела голова и во всем теле чувствовалась непроходящая мерзость. Он просто позвонил и все. Потому что снял трубку. А Тим расчувствовался.

— Я чего звоню, — придумал наконец Анатоль Максимович. — Ты третьего придешь? День рождения все-таки.

— Конечно, пап, — сказал Тим и подумал, что раньше после драки они по неделе не разговаривали.

Он лег в постель к своей стерве и стерва прижалась к нему доверчиво, и моментально уснула, и неудобно было лежать, и минут через пять он сказал, выпрастывая из-под нее руку:

— Сдай назад. Спокойной ночи.

— Идиот, — пробормотала она, не раскрывая глаз. — Какая ночь? Утро!

— Боб! — сказал Тим Бобу Исаковичу, когда они встретились на задах Аккумуляторной Батареи для ежедневного дружеского времяпрепровождения. — Ты не знаешь, где вегикел хороший достать?

— А чего его доставать? — невпопад хохоча, ответил ему Боб Исакович. Ты его сделай. Вон же мастерские у нас, и инструмент всякий, и материалу навалом. Если у кого золотые руки, за день смастерить можно.

При словах «золотые руки» он захохотал особенно неприятным хохотом.

— Я чувствую, — обиженно сказал Тим, — что ты давно по морде не получал. И очень об том тоскуешь. Я так чувствую, Боб.

— Нет, — возразил ему Боб Исакович. — Ты ошибаешься, Тим. Я по морде получал только позавчера. Причем от тебя. Мне не кажется, что это было давно.

И добавил, чтобы переменить тему на менее неприятную:

— А зачем тебе вегикел, Тим?

— Понимаешь, третьего у отца день рождения. Мне ему подарок хочется подарить. И я вот что придумал. Он все время вспоминает то время, когда был дальним пердуном. Он тоскует, понимаешь? Ностальгия у него.

— Что ж не понять? Ностальгия, она…

— У него только одна мечта — полеты. Они ему все эти годы по ночам снятся. Это такая заразная штука, что не дай бог.

Чего Боб Исакович не мог понять совершенно, так это того, что кому-то и в самом деле могут нравиться космические вояжи. Опыт перелетов у него был исключительно небольшой, но исключительно неприятный.

— Полеты снятся, надо же! — сказал он Тиму. — А другие кошмары ему не снятся? Ведь от полетов блюют, ты разве не знаешь? Когда невесомость и особенно когда переход. Там только и делают, что блюют, а больше ни на что времени не остается. То еще удовольствие. И вообще, чего я никогда не слышал, так это чтобы блевание заразным было.

— Ты смеешься моим словам, Боб, потому что морда у тебя все-таки чешется, — миролюбиво заметил Тим. — Я ведь не про такие вегикелы говорю, на каких у нас к девкам на соседнюю станцию скачут, я про настоящие, для дальних полетов. Чтобы к звездам другим и всякое такое.

— Тоже мне звездонавт-звездопроходец нашелся, — начал было Боб Исакович, но вовремя остановился, заметив, что у Тима взгляд стал нехорош.

— А хочешь, новый анекдот расскажу? — предложил он Тиму взамен своих чисто дружеских издевательств.

— Я анекдотов не люблю с детства, — ответил ему на это предложение Тим. — Но из вежливости выслушать соглашусь. Может быть, это хотя бы на время избавит от мучающих меня проблем.

— Ну так слушай. Встречаются два комконовца и заспорили, кто умнее. Один говорит: «Я умнее». Другой отвечает: «А я дурак». А первый вздыхает и говорит: «Ты выиграл». А?

— И вот так вся наша жизнь, — мрачно подрезюмировал Тим, по инерции подражая одному их общему знакомому, Просперу Маурисовичу, который каждый анекдот Тима этими именно словами каждый раз завершал. — Но это не поможет решить мне мою проблему. Мне хотя бы совет от тебя получить, Боб.

— Вегикел, говоришь, достать? Это подумать надо. Чтоб, значит, совет настоящий дать.

Совет-то у него был, но с подначкой, а подначивать Тима еще раз Бобу Исаковичу к тому времени расхотелось. У него так и чесался язык сказать, что на ближайших к Поселку парсеках дальние вегикелы имеются только у Комкона, и можно было превосходную шутку отчебучить, даже интересный анекдот рассказать, — нет, правда, так и чесался язык. Но Боб Исакович решил промолчать. Он слишком хорошо знал характер своего буйного друга.

— Так что ты думаешь, Боб? — настойчиво переспросил Тим. — Что ты думаешь насчет того, где мне такой вегикел отцу в подарок достать?

— Я думаю, — совершенно серьезно ответил ему Боб Исакович, — что дальний вегикел для подарка отцу тебе не достать нигде. И космодром не достать. И даже еще одну Аккумуляторную Станцию, пропади она пропадом. Такие подарки президенты друг другу делают. Или короли. А папочка твой — ты извини, конечно, но он совсем не король. Даже близко до короля не дотягивает.

Тим внимательно посмотрел Бобу Исаковичу в глаза, задумчиво пожевал нижнюю губу, не чокаясь сделал пару глотков «Забористого» и только тогда подвел итог разговору.

— Вот здесь ты ошибаешься, Боб, — сказал он Бобу Исаковичу. — Папке моему подойдет только королевский подарок.

И приготовился выслушивать возражения.

Первым делом Тим пошел по официальным каналам.

По ним он пришел к Просперу Маурисовичу Кандалыку, Эксклюзивному Представителю Комкона-95 В Аккумуляторной Станции И Ее Окрестностях.

Тим ему сказал:

— Проспер!

— А! — ответил Проспер Маурисович, занятый поверх головы своими комконовскими делами.

— Проспер, слушай меня внимательно!

— Ну? — ответил Проспер Маурисович.

— Ты мне должен помочь.

— Ага. Так? — сказал Проспер Маурисович и проявил заинтересованность. Он подумал, что Тим, хороший в принципе мужик, хотя и буйноватый маленько, сейчас изъявит желание быть секретным осведомителем. У Проспера Маурисовича даже появилось радостное предвкушение, потому что у него очень мало было секретных осведомителей, совсем мало, ну просто ни одного, и за это его ругали. Если Тим захотел хотел стать осведомителем, то Проспер Маурисович запросто ему в этом сможет помочь.

— Проспер, смех смехом, но мне нужен вегикел.

Ага, подумал Проспер Маурисович, немного разочарованный, но надежды не потерявший. Потребность. Уловка 0003.

— Так-так-так-так-так! — заинтересованно отреагировал он и перегнулся через стол, чтобы показать Тиму, как сочувствует Тиму в его вегикелопотребности. — Значит, вегикел.

— Я хочу у тебя спросить, — продолжал Тим, — какие для этого бумажки надо заполнить. Быстрей, пожалуйста, а то я спешу.

— Ну, что ж, — сказал Проспер Маурисович, радостно потирая руки. Бумажки, конечно, придется позаполнять. Не без того. Это ты правильно, что ко мне пришел. Без меня тебе туго пришлось бы с этими самыми бумажками. Пиши.

Он начал диктовать, а Тим — изумленно записывать. Но когда они дошли до формы номер триста сорок семь, среди них произошло столкновение.

— Тебе какой вегикел хочется, мастер? — спросил Проспер Маурисович. Если простенький попрыгунчик, тогда одно дело. Если полупаром для безвоздушки — тогда дело совсем другое. Тут всякие трудности могут встретиться.

Про себя Проспер Маурисович одновременно подумал, что вот сейчас я его огорошу предложением облегчить всю эту бумажную волокиту.

Тим между тем отложил свое мемо и, желая выразить отрицание, покачал головой.

— Мне, Проспер, нужен вегикел самый настоящий, а не какое-нибудь фуфло. Не обязательно новый. Но чтоб непременно для звездонавтики. Для дальних перелетов. Полупаром я и без бумажек достану. О попрыгунчике уже не говоря вовсе. Мне вообще-то вегикел нужен такого примерно типа, на которых отец ходил.

— Ах, отец… — саркастически проиронизировал Проспер.

— Я, понимаешь ли, отцу своему хочу подарить вегикел. На день рождения. У него день рождения скоро и я хочу сделать ему подарок. А ему вегикелы эти самые чуть не каждый день снятся. Вот я и хочу вегикел ему подарить, чтоб он не мучился и к звездам своим, когда захочет, мог смотаться без затруднений. Он у меня пилотом раньше работал. На таких вегикелах. В Комконе, между прочим.

Наступила пауза, во время которой Тим скромно ожидал продолжения диктовки, а Проспер Маурисович в изумлении жутко моргал.

— Шутки шутим, мастер? — проморгавшись, грозно спросил он.

Тим изобразил недоумение.

— Шуточки, значит? Над официальным лицом?

Из всего огромного кадастра преступлений против безопасности человечества, на которые вот уже пятнадцать лет охотился этот невысокий, но ужасно прочно скроенный человек, больше всего он ненавидел шуткошучение. Даже самый слабый намек на несерьезность к своему ведомству он немедленно пресекал, жалея, что не имеет возможности тут же применить к преступнику высшую меру космической безопасности. Мир устроен несправедливо — так считал Проспер Маурисович Кандалык.

— Какие шутки, Проспер Маурисович? — возмутился Тим, хорошо знакомый с его отношением к юмору. — Я на полном серьезе!

— Я тебя слушать, Тим, совсем не хочу, — ответил ему Проспер Маурисович и отрицательно при этом покачал головой. — У меня такого желания нет и быть никогда не может, потому что хватит мне и тех неприятностей, которые ты навлек. Тем более насчет вегикела. Комкон — это тебе не транспортный отдел. Ты насчет вегикела туда обращайся. Все. До свидания, Тим.

— Я почему тебя спрашиваю насчет вегикела, — как бы и не услышав, что ему сказано «до свидания», продолжал Тим. — Я тебя потому насчет вегикела спрашиваю, что вроде как бы и некуда мне больше обращаться насчет вегикела, кроме Комкона. Если бы у нас был транспортный отдел, я бы в транспортный отдел никогда бы не пошел насчет вегикела, потому что у них вегикела не допросишься. Но транспортного отдела у нас нет, поэтому я пришел к тебе. Помоги мне насчет вегикела, Проспер! Очень нужно.

— Нет, — решительно заявил Проспер Маурисович. — Извини меня, Тим, но нет. И еще раз нет.

— Но почему? — стал интересоваться Тим. — Вон у вас сколько вегикелов на Ла Гланде. И никто никогда ими не пользуется. Я же знаю, ты можешь. Объясни мне, почему ты не хочешь помочь мне насчет вегикела? Разве я тебя хоть раз подводил?

— Нет, — ответил Проспер тем же решительным тоном. — Ты меня подводил не раз.

— Зря ты намекаешь, Проспер, на ту историю с прожекторами, — с обидой в голосе упрекнул его Тим. — Мне это даже обидно.

— Я намекаю на ту историю совсем не зря, — сказал Проспер Маурисович. Я вообще-то думаю, что от этой истории с прожекторами обидно должно быть мне. А не тебе. И если ты, Тим, обижаешься на это, тогда извини. Я ничем не могу тебе помочь. И не очень хочу, потому что работа у меня ответственная, а ты дикий и безответственный человек. Я хочу, чтобы ты понял мою позицию, Тим.

Воспоминание об истории с прожекторами, когда Проспер Маурисович, а вместе с ним в его лице и весь Комкон были выставлены в глупом свете, расстроило Эксклюзивного Представителя, поэтому он несколько времени молчал и смотрел на Тима подозрительными глазами. Посмотрев, он объяснил Тиму свою позицию с помощью таких слов:

— Вас вон сколько, а я один. И ты меня не отвлекай всяческой глупостью своей. Ты меня оставь в покое, мастер, со своими хулиганскими предложениями, а то у меня работы — вот по сю пору.

С этими словами Проспер, желая проиллюстрировать, сколько у него работы, крепко ударил внутренним ребром ладони по своему могучему лбу, вреда которому не нанес. Потом он крякнул, подчеркивая невообразимую полноту дел, и еще раз крякнул, выражая негодование, наклонил голову и очень внимательно стал рассматривать чистую поверхность стола.

Тим с полным уважением присел на краешек стула. В тишине он просидел так минут пять, не меньше. Он все это время не отводил глаз от Проспера Маурисовича, ушедшего с головой в работу. После чего осторожно вздохнул.

Проспер Маурисович продолжал изучать стол. Насупив брови, подозрительно поджав губы, он что-то такое свое обдумывал, неподвижный, как скала.

Тогда Тим легонько кашлянул и сказал:

— А вообще-то как у тебя, Проспер Маурисович?

— А? — Проспер Маурисович поднял на него свой взгляд и сердито двинул своими бровями, выражая удивление, что Тим еще не ушел.

— Я говорю, жизнь как? С детишками твоими сейчас что? Наверно, выросли?

Проспер Маурисович кратко подумал, кивнул и, загибая пальцы, перечислил:

— Остолопы. Негодяи. Лентяи. Бездельники. И хулиганье паршивое. Даже хуже тебя.

— Природа отдыхает на детях гениев, — понимающе сказал Тим.

— Точно! Еще вопросы есть?

— Не болеют?

— А что им сде…

Проспер Маурисович тут осекся. Страшное подозрение сощурило ему глаза до тонюсеньких, злобно поблескивающих черточек.

— Нет, ты все-таки надо мной шутишь, — тихо, но с выражением произнес он. — Ты надо мной опять издеваешься, над моими детьми издеваешься, а больше всего ты издеваешься над Комконом. И вот я сейчас займусь, Тим, твоим персональным делом.

На угрозу эту Тим не обратил никакого внимания, потому что ну кто же будет обращать внимание на угрозы Проспера Кандалыка. Но он обиделся и тут же об этом заявил вслух.

— Ты меня обидел, Проспер, — сказал он невесело. — Ты обвинил меня в том, что я могу над детьми издеваться, пусть даже и твоими детьми. Вот, оказывается, как ты обо мне думаешь. Не знал я, Проспер, что обо мне так подумать можно.

Проспер Маурисович, человек, обычно со своего мнения не сбиваемый, вдруг ни с того, ни с сего почувствовал себя виноватым и по этому поводу тут же тихонько крякнул. Он, конечно, совсем никакого не подал виду, что чувствует себя виноватым, он даже наоборот, сам посмотрел на Тима вполне обвиняющим взглядом, но Тима обвиняющим взглядом не прошибешь, Тим вовсе никаких обвиняющих взглядов и не заметил, вот еще!

— И ведь ты сам, Проспер, над детьми смеяться можешь. — сказал он наоборот. — Вот что обидно.

— Как это? — удивился Проспер Маурисович. — Почему это?

— Ты надо мной смеешься, Проспер, надо мною ты, Проспер, издеваешься. Потому что для моего отца я дите, а ты мои сыновние чувства, например, к тому же отцу, высмеиваешь и не хочешь мне помочь для отца на день его рождения подарок достойный приобрести.

— Да приобретай ты какие угодно подарки своему сран… своему отцу на его день рождения! — возмущенно возразил на это Проспер Маурисович. — Я-то здесь причем? Я, что ли, должен ему подарки дарить в виде незаконных действий против самой главной организации, которая только есть в Ареале? То есть, если ты научных слов не понимаешь, почему это я, Тим, должен все предписанные мне предписания нарушить и тем самым поставить крест на моей автобиографии из-за того только, что ты захотел ему подарочек невозможный преподнести и меня в это дело втягиваешь?

— Ты, Проспер, лукавишь, и я это очень даже хорошо понимаю, — тем же невеселым тоном продолжал Тим. — Я уж не говорю о том, как твой Комкон в твоем лице, в этой твоей тусклой физиономии, обращается со своим верным пилотом, который столько…

— Как он, скажи мне, Тим! — возопил возмущенный Проспер Маурисович донельзя, — Ты лучше вот это скажи: Как он сам с нашим Комконом обращается?!!! Как он его подвел в той истории, из-за которой…

— …который столько сделал для Комкона, — продолжал не слушая Тим, который все ему отдал, и теперь заброшен в самый глухой угол нашей славной Галактики, чтобы здесь бесполезно для других и для себя тоже проживать остаток своего несправедливо пенсионного возраста. Тогда как.

— Что «тогда как»? Ну что, ну что «тогда как»? Что ты этой странной конструкцией хочешь сказать Комкону в моем лице? — в ответ ему Проспер Маурисович поспешил воскликнуть.

— Вот именно что тогда как, — ответил ему Тим. — Я ведь не повышения для него прошу, не восстановления его в звании пилота, которое так несправедливо у него отняли. Простой вегикел для звездонавтов, ничего больше. Вегикел, которых на твоем, Проспер, попечении штук триста на Ла Гланде без всякого дела стоит. И которые, в сущности, никому не нужные, всеми забытые, отбывают на Ла Гланде такое же тюремное заключение, что и отец у нас, на Аккумуляторной Станции.

Проспер с силой шлепнул по столу своей мощной ладонью.

— Хватит, Тим! Я просто не имею такого права — распоряжаться стратегическими резервами на Ла Гланде. И нечего тут! Совсем уже!

— Он не имеет права, — с горьким сожалением констатировал Тим. — У него триста штук ржавеющих вегикелов, а он не имеет права. Спасибо, Проспер. А я тебе еще с прожекторами помогал. Хотя и не имел права.

— Насчет прожекторов, Тим, ты бы помолчал!

— Молчу, Проспер, молчу. Тим Камеррер не из тех, кто на каждом углу кричит о своих добрых делах. Он не требует благодарности. Он на нее молча надеется.

— Тим, если ты еще раз об этих прожекторах…

— Благодарности он не ждет. Он — наивный человек! — ждет, что люди тоже пойдут ему навстречу. Он еще молод и потому верит в людей. Он до сих пор лелеет, что если у кого-то завалялось триста штук ржавых, старых, никому не нужных вегикелов, то уж один-то ему уступят, чтобы он смог сделать достойный подарок своему отцу, когда у того случится день рождения. Если б дни рождения каждый день случались, тогда понятно. Но они бывают за год практически только раз. Тим немногого просит. Но если ему отказывают, он уходит. Он просто сам берет тогда то, что ему нужно. До свидания, Проспер Маурисович! Представляй свой Комкон получше и поэксклюзивней. А от меня послушай — не ожидал я, честное слово, не ожидал.

— Вот-вот, до свидания!

— Когда твоим детям, Проспер Маурисович, понадобится вегикел, пусть они приходят ко мне. А к тебе пусть они за вегикелом не приходят. Пустое это дело — к тебе за вегикелом приходить.

Просперу Маурисовичу стало отчего-то не по себе. Он даже крякнул от смущения и подумал: «Что это я, в самом деле? Разве не прав я, отказывая Тиму в его сумасшедшей просьбе?»

Вслух же он произнес:

— Я тебе не советую, Тим, при мне свои преступные намеренья обнажать. Ты не имеешь никакого права предписания нарушать и…

— Предписания! — горько засмеялся Тим. — Предписания! О-хо-хо. Вот до каких взаимоотношений дожили мы у себя в Поселке. Личная дружба, взаимоподдержка, взаимовыручка, взаимопомощь, взаимопонимание — все это ничто перед предписаниями от людей, которых мы никогда в жизни не увидим и которым никакого дела до нас нет. До свидания, Проспер, я пошел на Ла Гланду. Хотя, посмотрев на тебя, я уже и не надеюсь, что меня там поймут.

— Конечно, тебя там не поймут. С тобой даже и разговаривать не будут. Там люди не для того, чтобы понимать, а для того, чтобы вегикелы охранять, которые ты у Комкона разграбить хочешь.

— Так ведь ты же официально-то не даешь! У тебя на каждый вегикел по тысяче предписаний предписано, у тебя только одного нету предписания, по которому друзьям помогать предписывается. Да и сам ты, получается, не человек, а предписание. Так что давай, Проспер, беги, сообщай, что я на Ла Гланду собрался за подарком бывшему сотруднику Комкона. У тебя же и такое предписание есть, чтоб сразу сообщать. А то чего доброго поругают. Беги. А я пошел.

Совсем нехорошо стало Просперу Маурисовичу Кандалыку, когда он подумал, что с ним в Поселке сделают, если он и впрямь сообщит.

— Я-то промолчу, Тим, я-то человек, а вот ты меня подведешь, как тогда с прожекторами подвел, — заговорил он жалобным и одновременно укоризненным тоном. — Я-то что, а вот ведь ты не подумав полезешь, а там охрана, тебе же потом неприятности будут. Как ты этого не понимаешь, дурак ты, дурак! Ох и дурак! Остолоп и обормот! И другие за тебя пострадают.

Тим подошел к двери и взялся за ее ручку.

— Ну, до свидания я уже тебе говорил, так что до свидания, Проспер. Беги, сообщай.

— Да не собираюсь я сообщать! — взмолился Проспер Маурисович. — Я сообщать, Тим, никуда о тебе не собираюсь. Я о Странниках сообщать должен. И о странных событиях, которые они там у себя расшифруют и прикинут, просто это странное событие или не просто, а связано с ихними, Странническими поползновениями на наш Космос. А так — ни Странников, ни странного события ты всегда так себя ведешь, для меня это давно не странно, еще с той с прожекторами истории. Вот если другие сообщат, которым странно покажется, что кто-то там на комконовский вегикловый парк руку поднял, вот тут они сгоряча и неправильно расшифровать могут. Ты понял? Тебя ведь без совета, без помощи, без поддержки и взаимовыручки никак на Ла Гланду отпускать нельзя. Ты не спеши, подумай, Тим, ты, может, что-нибудь другое отцу придумаешь подарить, а?

— Нет, — ответил ему Тим, по-прежнему за ручку двери держась. — Я подарок уже выбрал. И не надо мне от тебя никакой взаимопомощи, раз ты так. Сам как-нибудь. А ты со своей взаимовыручкой, Проспер Маурисович, ко мне больше не суйся. Обидел ты меня. И разочаровал. Вот так-то!

— Я насчет взаимовыручки всегда тебе рад, Тим. — с сожалением, но очень решительно ответил ему на это Проспер Маурисович. — Я хочу, чтобы ты это себе запомнил. Но я никогда не буду оказывать тебе помощь в незаконном присвоении собственности Комкона, Эксклюзивным Представителем которого я здесь являюсь. Особенно после той истории с прожекторами. Так и запомни, Тим. Никогда!

— Ах, так? Тогда я тоже тебе кое-что скажу, Проспер Маурисович. Ты тоже можешь ко мне насчет взаимовыручки обращаться — Тим Камеррер не из тех, кто будет помнить обиды, когда его взаимовыручка вдруг понадобится. Но ты меня даже и не проси, чтобы я тебя попросил насчет взаимопомощи на Ла Гланде. Не попрошу. Что угодно — только не это. Потому что, повторю тебе, я разочарован и обижен. Я от тебя такого отношения вовсе не ожидал. До свидания, Проспер Маурисович!

С этими словами Тим вышел и оставил Проспера Маурисовича в одиночестве и с горечью в сердце.

— Ты куда это собрался на ночь глядя? — спросила стерва Мария, глядя на Тима, размякшего в кресле перед телевизором.

Тим для начала размяк еще больше, но потом взъерепенился.

— Вот это «это», — конфликтным голосом сказал он. — Ты почему сказала «это»? У тебя никаких прав на это «это» нет и не может быть. Спросила бы как все люди, куда, мол, идешь, милый, не надо ли чем помочь? Сравни: «Ты куда собрался?» (нежным, хотя и удивительно противным фальцетом). Или вот так: «Ты куда — ЭТО — собрался?» (гадким басом).

— Я тебе вопрос задала, бабник (слово «бабник» Мария как всегда выплевывала с большим упором на первую букву «б»). Куда это ты намылился? Ты куда сопла-то начистил, чудовище несуразное?

Тим поначалу решил защитить свое достоинство и высказать стерве все, чего ее поведение заслуживает, но потом вспомнил, что времени мало и решил демонстративно ее выпад насчет «бабника» и «чудовища» проигнорировать.

— ЭТО! — сказал он, как бы думая вслух. — Нет, ну надо же — ЭТО. Сидит себе человек, программу интересную смотрит, вечер на Территории, устал — а ему говорят «ЭТО»! Человек сидит себе и смотрит интересную программу. И никого не трогает. И вообще-то думает отдохнуть и поспать. А в это время, его самый родной человек, вместо того, чтобы…

В этот момент самый его родной человек выключил телевизор с программой примерно годовой давности и заорал:

— Я, конечно, дура и я, конечно, не понимаю! Он куда-то намылился, а дуре можно и не говорить ничего! Весь поселок шу-шу-шу, и на меня с жалостью смотрит…

— С жалостью, — наливаясь гневом, повторил Тим. — Это интересно. Скажи мне, Мария, кто конкретно смотрит на тебя с жалостью?

Мария не очень любила, когда Тим наливается гневом, поэтому немножко сдала назад.

— Ну, может, не с жалостью, может, просто осторожничают, но все равно смотрят.

Тим встал.

— Мария, — произнес он, — прекрати свои претензии и выслушай меня внимательно. Я сейчас уйду, потому что мне надо. Мы с тобой иногда не очень мирно живем, но я хотел, чтобы ты знала, Мария: никакая женщина здесь не замешана. Знай, Мария, мы, Камерреры, своим женам первые пять лет никогда не изменяем. А то, что потом, зависит от них — такова наша человеческая природа Камерреров. Так мы приучены. И если кто-нибудь что-нибудь где-нибудь когда-нибудь (в течение пяти лет) тебе скажет, что, мол, Тим, Мария, от тебя гуляет, ты можешь спокойно расцарапать его мерзкую рожу.

— Не беспокойся, — ответила ему Мария, ничуть не сбавив обвиняющего тона в нотках своего голоса. — Уже. Разодрала так, что два дня рожу свою поганую наращивать будет. И все из-за тебя, бабник поганый!

На что Тим понимающе пожал бровями и начал собираться к ночному путешествию на Ла Гланду.

Посмотрев на то, как собирается Тим, и попрожигав его вот уж поистине прожигающим взглядом, Мария сказала:

— Это что-то серьезное. Я с тобой. И только попробуй.

Тим попробовал. Потом пожал на это плечами и на улице повторил попытку:

— Тебе говорено дома сидеть?

Мария со злостью промолчала.

Тим остановился и стал прикидывать, как бы все-таки от нее отвязаться. Не то чтобы он не понимал, что от Марии, если уж у нее вступило, отвязаться невозможно. Он прекрасно все понимал, не первый (хоть и не пятый) год вместе. Но Тиму очень не хотелось тратить время на споры с человеком, с которым очень трудно спорить. Он совсем не хотел ввязываться в серьезную драку, когда такое дело. Он поэтому возмутился и сказал:

— Мария!

— Ха! — ответила жвна.

Он еще сильнее сказал:

— Мари-ия!

И после того, как Мария на него посмотрела, Тим неожиданно подумал, да пусть ее, потому что ее это тоже касается. Если не получится. Ему только очень не хотелось сдаваться перед женщиной. Пусть даже это Мария. Он поэтому сделал вид, что навязывает ей ее же решение.

— Иди за мной, — приказал он.

И опять Мария ответила:

— Ха!

И выплюнула напоследок:

— Бабник!

Тим задумчиво оглядел жену.

— Мария, — убеждающим голосом начал он. — Я даже совсем никакого внимания не буду обращать на твой несправедливый упрек. Он глуп. Мне очень не хочется, Мария, чтобы люди тыкали в меня пальцем и говорили: «Вот идет человек, жена которого глупа и несправедлива». Мне придется заставлять их молчать, но у меня время никакого нету на это. Я вынужден взять тебя с собой, Мария, чтобы люди не видели, как ты глупа. А теперь иди за мной и постарайся мне не мешать.

После этих слов Тим благостно улыбнулся своей самой внутренней улыбкой, увидев, как яростно перекосилось у Марии лицо.

Мария, как хорошо известно в Поселке, очень не любит, когда ей приказывают. Еще меньше она любит, когда ей приказывает ее муж Тим. Но ей совсем не хотелось оставаться дома только потому, что Тим приказал ей за собой следовать. Мария оказалась разрываема между желанием идти и не уходить. Вот почему так яростно перекосилось у Марии лицо.

— Ты думаешь, я не понимаю, — спустя погодя сказала она Тиму. — Ты думаешь, я полная дура и совсем понять не могу, что ты это нарочно мне так приказал. Он мне, видите ли, приказал. Он мне, видите ли, велел. Рабыню бессловессную из меня строит. Нет уж, бабник, не надейся. Куда ты, туда и я.

— Я именно это тебе и сказал делать, Мария. — несколько разочарованно ответил ей Тим. — Я очень рад, что ты не хочешь со мной спорить. Иди за мной, а то я начинаю опаздывать.

— Ха! — презрительно сказала Мария и быстрым шагом последовала за своим мужем. Она опасалась подвоха и решила сделать все, чтобы по пути муж от нее не убежал, как уже бывало.

Но Тим убегать не собирался. Решив свои семейные взаимоотношения, он пошел дальше, на стерву никакого внимания больше не обращая.

Скоро они пришли к дому, где их ждали Проспер Маурисович, Боб Исакович и Аскольд Мораторья, плюгавенький мужичишко с огромным носом, который к компании Тима прибился по своей собственной инициативе, как только услышал о его желании немножко подразграбить Ла Гланду.

— Тебе же сказано, отвали! — заявил Тим Мораторье, как только его увидел. — Нечего тебе делать на Ла Гланде, еще напортачишь чего-нибудь.

— На какой это Ла Гланде? — грозно спросила Мария, единственная из всего Поселка не знающая о планах Тима. — Ты что, вправду собрался на Ла Гланду? Что ты там забыл на Ла Гланде, спрашиваю я тебя?

— Подожди, Мария, — остановил ее Тим. — Мне надо поговорить с моим другом Аскольдом. И я тебя предупреждаю — я не хочу слушать, что ты думаешь об Аскольде. Мы договорились, Мария?

Мария замолчала, сказав глазами, что она думает об Аскольде, и Аскольд подумал было оскорбиться на ее взгляд, но оказалось, что у него нет на это никакого времени, потому что Тим действительно захотел с Аскольдом поговорить.

— Аскольд, — сказал он. — У меня мало времени и я не хочу ввязываться с тобой в разговоры, я просто хочу сказать, что шел бы ты домой, и добавлю, что ты мне помешаешь там, куда я собираюсь.

— Чем это я помешаю тебе на Ла Гланде? — спросил Аскольд.

— Я ничего о Ла Гланде не говорил, — отрицательно сказал Тим. — Я держу в секрете то место, куда сейчас собираюсь. Нечего тебе на Ла Гланде делать, вот что я тебе скажу.

— Я тебе не только не помешаю, а, даже наоборот, смогу помочь разными плодотворными идеями. Которых у меня много. Ты ведь знаешь, Тим!

— Знаю, — ответил Тим. — И поэтому не беру. Хватит с меня истории с прожекторами.

— Вот оно, значит, что, — выразительно сказал Проспер, глядя на Аскольда многообещающими глазами. — Так вот оно, значит, как.

— Тим! — сказал Аскольд.

— Эй! — сказала Мария. — Что ты потерял на Ла Гланде? В чем звключается твоя цель?

И одновременно к Тиму обратился Проспер:

— Тим, так вот оно, значит, почему? Я правильно понимаю?

Но Тим никому не ответил. Он быстрыми шагами направился к окраине Поселка, где на Большом Пустыре его уже ожидал заранее пригнанный полупаром «Сиверия».

Почти все окна в жилом квартале были погашены и Тим по пути несколько раз оборачивался к друзьям, подавая им знаки, чтобы они потише топали. За Тимом, не отставая ни на шаг, бежала на цыпочках встревоженная Мария.

— Моя цель, Мария, — сказал ей Тим на ходу, — заключается в том, чтобы по-тихому сделать одно секретное дело, которое тебя не касается. Поэтому, Мария, очень я тебя попрошу — пожалуйста, без этих твоих.

На что Мария зловещим шепотом ему на ходу отвечала, несколько запыхавшись:

— Вот домой вернемся, тогда я тебе устрою. Это надо же — он чего-то на Ла Гланде забыл! Нет, а? Да еще какую компанию с собой потянул! У нас что, нет в Поселке нормальных людей? Нет, а? — он с собой на Ла Гланду такую компанию потянул. Да еще смеет жене молчать, в чем заключается его цель. Нет, а?

Большой Пустырь, место тайных встреч всех влюбленных Аккумуляторного Поселка, встретил их полной тишиной. То и дело натыкаясь на заблаговременно разбитые фонари, Тим добрался, наконец, до старинного, еще безатмосферных времен, бункера и толкнул тяжелую дверь.

В лицо ему ударил яркий свет, раздались приветственные восклицания и Тим, к своему удивлению и неудовольствию, увидел внутри бункера большую группу своих знакомых, а также их родственников.

— Здравствуй, Тим, дорогой, желаем тебе удачного путешествия! — хором сказали ему знакомые и их родственники, размахивая при этом бутылками и руками.

— Так он пьянствовать здесь собрался! — заключила Мария, по инерции произнеся фразу зловещим шепотом.

— Нет, — ответил Тим, разглядывая знакомых и их родствеников. — Я здесь собрался не пьянствовать. Я это дело запланировал на потом. Я совсем не понимаю, зачем собрались здесь все эти люди и почему они приветствуют меня этими бутылками и руками?

— Мы провожаем тебя на Ла Гланду, где ты хочешь раздобыть межзвездный вегикел для подарка своему отцу на его день рождения, — ответили знакомые и их родственники уже не хором. — Это благородно с твоей стороны и мы собрались здесь, чтобы пожелать тебе удачи в намеченом на сегодня мероприятии.

— Вегикел? — не веря своим ушам, переспросила Мария. В подарок этому… Целый вегикел на день рождения?!

Не обращая внимания на супругу, Тим повернулся к сопровождающим его Бобу Исаковичу, Просперу Маурисовичу и Аскольду Мораторье и укоризненно им заметил:

— Я, между прочим, просил вас держать мои планы в тайне. Я вам доверял, а вы меня подвели. Мне горько, что мои друзья так меня подвели.

На что знакомые и их родственники тут же Тима и успокоили.

— Мы никому не скажем! — пообещали они.

— Кому это «никому» вы не скажете? — с отчаянием в голосе спросил их Тим. — Кто этот «никто», который о моих секретных планах не знает?

Немножко подумав, знакомые и их родственники ответили ему так:

— Мы, во-первых, ничего не скажем от твоих планах Анатоль Максимовичу, твоему отцу, для которого ты хочешь приобрести такой замечательный подарок ко дню его рождения. Мы немножко подумали и решили, что пусть это будет сюрприз для Анатоль Максимовича. Мы также ничего не скажем о твоих планах представителям Комкона, в чьем оперативном ведении находятся межзвездные вегикелы, хранящиеся на Ла Гланде и прочих, нам неизвестных, местах. Никому, кроме, конечно, Проспера Маурисовича Кандалыка, которого ты сам же, Тим, в свои планы и посвятил.

— Это каким же представителям Комкона вы не скажете о моих планах, все с тем же отчаянием в голосе спросил их Тим, — если, кроме Проспера, никаких представителей Комкона в Поселке нет?

— Да, — тут же подтвердил Проспер, — я есть Эксклюзивный Представитель Комкона на Аккумуляторной станции, о чем неоднократно ставил в известность. Других здесь, к сожалению, действительно нет.

— Вот мы и тем более не скажем, раз их нет, — ответили Тиму знакомые и их родственники.

С этими словами они расступились и Тим с непрекращающимся отчаянием в голосе увидел украшенный цветами полупаром «Сиверия». Наступила пора прощаться.

Но тут прощанию помешала жена Аскольда по имени Эсмеральда Иосиповна, не успевшая из-за домашних дел к торжественной части. Эсмеральда считалась в Поселке очень любящей и очень заботливой женой. Аскольду часто говорили о том, как ему повезло с Эсмеральдой. Аскольд, впрочем, считал, что заботливая она немножечко чересчур.

Эсмеральда прибежала в очень взволнованном состоянии и тут же обратилась к Аскольду с просьбой остаться дома. На что Аскольд уголком рта попросил жену не позорить мужа перед людьми.

— Не пущу! — заявила ему Эсмеральда. — Я очень волнуюсь за тебя, потому что ты опять в какую-нибудь историю влипнешь. Как тогда с прожекторами.

— Вот оно как! — задумчиво сказал себе Проспер Маурисович. — Вот оно, значит, что получается.

Аскольд опять заработал уголком рта, пытаясь угомонить Эсмеральду, однако та, не слушая своего мужа, бросилась к Тиму.

— Тим, — воскликнула она, — не бери, пожалуйста, моего мужа Аскольда на Ла Гланду, очень тебя прошу.

— А я его и не беру, — ответил ей Тим. — Я его, даже наоборот, всеми силами отговариваю от этой поездки.

— Но ты же знаешь, Тим, — возразила Эсмеральда, — ты же прекрасно знаешь, что он вечно за тобой увязывается, а потом в неприятные истории попадает.

— Знаю, — согласился Тим. — Но я каждый раз его отговариваю.

Тогда Эсмеральда обратилась к Марии.

— Но хоть ты-то, Мария, отговори своего непутевого муженька от его идиотской затеи! Ведь упекут всех, ты что, Комкона не знаешь? Употреби, умоляю тебя, употреби все свои так хорошо известные в Поселке способности влиять на мужа и повлияй на него.

Гул неудобрения пронесся при этих словах по толпе знакомых Тима и их родственников. В Поселке не приветствовалось публичное обсуждение личной жизни посельчан и ее пикантных подробностей.

А Мария взяла Тима за руку и ответила Эсмеральде так:

— Он мой муж. И нечего!

Полупаром был очень стар и не очень исправен. В тесноте, при плохом освещении, с нехорошим чувством как бы даже и тошноты наши друзья добрались до Ла Гланды и высадились на сияющем огнями военном космодроме.

Высадившись, они радостно поприветствовали древние скалы, окружающие космодром. Каждый из жителей Поселка в детстве или по прибытии на Аккумуляторную Станцию хотя бы один раз посещал Ла Гланду — очень недурную планету, которую так и не удалось приспособить для биологической жизни. Посетить Ла Гланду во второй раз почти ни у кого не получалось — все время по этому поводу строились различные планы, но как-то вот всякий раз неотложные мешали дела.

— А говорят, воздух ее губит, — сказала Мария. — Ничего он ее не губит. Может даже, еще красивее становится.

И все с ней согласились. Попробуй с Марией не согласись.

На Ла Гланде моросил дождь. Почему-то он шел на Ла Гланде постоянно то моросит, а то припустит так, что из-под крыши и не вылезешь. Космодром блестел как новенький. Пахло отрицательными ионами, очень полезными для здоровья.

Тут подошли два охранника, тоже все от дождя блестящие, хотя и с табельными зонтами.

— Здравствуйте, — сказали они. И добавили отдельно Просперу Маурисовичу, — Здравствуйте, Проспер Маурисович!

— Ну, как тут? — осведомился Проспер Маурисович.

— Да все по-старому, Проспер Маурисович. Беспокоят нас исключительно редко.

— На занятия, небось, не слишком налегаете? — неодобрительно спросил Проспер Маурисович.

— Не слишком, Проспер Маурисович. Здесь вы правы. — признались охранники. И тоже с неодобрением в голосе.

— Нехорошо. Надо налегать. Мало ли что. Не беспокоят, не беспокоят, а потом возьмут и побеспокоят. А вы на занятия не налегаете. Тут-то все и начнется.

— И здесь вы правы, Проспер Маурисович! — восхитились охранники.

— Страностей никаких не наблюдалось в последнее время?

— Да вроде бы никаких, Проспер Маурисович. Насчет странностей у нас строго. Чуть что — сразу по инстанции сообщаем. Сами же учили: «Там, где странности, там и Странник!».

— Ну да, ну да. Гм! — Проспер Маурисович внушительно откашлялся и сделал секретное лицо. — Как там насчет железки, о которой я вас просил?

Охранники оглянулись на Тима, тоже сделали секретные лица и сообщили доверительным голосом:

— Готова железка, Проспер Маурисович. Вроде как списали ее. Там вон, в желтом ангаре стоит. Вас дожидается.

— Ведите. А эти — со мной.

Когда Тим увидел вегикел, то даже покраснел от нахлынувшего на него удовольствия. Красивый был вегикел и чистенький, не то что полупаром «Сиверия». И очень по сравнению с полупаромом огромный — размером с Аккумуляторную Батарею.

— А? — спросил он Марию. — Видала? Вот это вегикел так вегикел.

Марии вегикел тоже понравился, но ее очень беспокоили последствия.

— Форменное идиотство, — сказала она. — Это же надо додуматься! Ты хоть представляешь, что с тобой сделают, если узнают?

— Ничего не сделают. И ничего не узнают. Это же списанный вегикел, сама слышала. Нет, ну красавец! Это если бы я с Проспером не договорился и просто украл, тогда конечно, могли бы быть и последствия. Да и то вряд ли. Нет, ну лихой вегикел я папаньке достал!

— Кончится тем, — пророческим тоном сказала Мария, — что папаша твой этот вегикел сначала загадит, а потом спьяну где-нибудь потеряет. Помяни мое слово, вот этим вот самым все и кончится. А комконовцы найдут и скажут почему это списанный вегикел в пространстве болтается?

Широко улыбаясь, Тим сказал:

— Они скажут, что это очень странное происшествие и возьмутся Странников искать. Очень они Странников искать любят. Обо мне и не вспомнят. Даже если как следует намекнуть.

— Папа, открой, пожалуйста, дверь! — сказал Тим.

Тиму пришлось некоторые пять минут подождать, потому что опять был вечер и опять Анатоль Максимович отличался медлительностью.

Анатоль Максимович сначала прокашлялся довольно отвратительным кашлем, а потом спросил:

— Что тебе надо, сынок?

— Я пришел поздравить тебя с твоим днем рождения и подарить тебе по этому случаю подарок. Ты открой, пап!

— Только есть у меня нет, — предупредил Анатоль Максимович.

— Это ничего. Ты, главное, открой.

Анатоль Максимович открыл, но сына внутрь не пускал — он был в тот вечер близок к состоянию озверения.

— Так что тебе надо, сынок, я не понял что-то?

Про себя Тим сокрушенно вздохнул, но наружу сокрушение свое не выпустил. Надо через это пройти, отец все-таки — примерно так подумал про себя Тим.

Он увидел, что папаша готов. Что никаких дней рождения ему больше не надо. На некоторую, очень короткую микросекунду Тиму даже стало жалко себя. Но он пересилил жалость и сказал Анатоль Максимовичу, немножко, правда, упрекающим тоном:

— Помнишь ли ты, папа, что у тебя сегодня день рождения?

Анатоль Максимович, особенно медлительный в тот день, немного подумамши, произнес своему сыну Тиму:

— Ага.

— Тогда выслушай, пожалуйста, мои поздравления и прими от меня подарок.

Анатоль Максимович обдумал предложение Тима и кивнул.

— Я, сынок, отвечаю тебе согласием, — сказал он Тиму.

— Тогда, папа, я тебя поздравляю.

— Спасибо.

— И желаю тебе…

— А вот этого вот… — предупредил его Анатоль Максимович и отрицательно покачал головой. — Вот этого вот ты уж пожалуйста мне. Приходят все и желают. Не спрашивают ничего, все желают и желают, — пожаловался он сыну. Может, я не желаю, чтобы мне всякие там желали!

— Напрасно ты, папа, — ответил на это Тим, — отвергаешь любовь и чувства хорошо знакомых тебе людей. Но это к делу не относится. Я хочу, папа, сделать тебе подарок. А ты его от меня прими.

Анатоль Максимович снова подумал, глядя на Тима с нескрываемым подозрением.

— Хорошо, — ответил он наконец. — Я приму от тебя подарок, сынок. Давай его сюда. Только есть у меня нет!

После этого Тиму пришлось очень крепко повозиться, чтобы уговорить отца выйти с ним на улицу и проехаться к пустырю на бесколеске Боба Исаковича. Тим очень честно старался, но отец согласия своего не давал.

— Я никак не могу дать тебе на это согласия, сынок, и не говорю тебе всего, что я о тебе и о твоем подарке думаю, не хочу я этого говорить. Потому что у меня сегодня день рождения, а я не привык его портить всякими там конфликтными столкновениями. Я только хочу спросить тебя, сынок — почему ты так вреда для меня хочешь? Чем это я тебе мешаю? Моежт, мне для твоего спокойствия умереть?

В конце концов они, конечно, сцепились, но Тим, сжав зубы, не дал себе воли и не стал ударять отца кулаками, а просто обхватил его поперек туловища и поволок вон из квартиры.

А отец безумным голосом звал на помощь.

— Это еще откуда? — спросил Анатоль Максимович очень обеспокоеным тоном, увидев вегикел. — Кто-то решил меня навестить? Скажи мне, Тим, кто этот кто-то, который решил навестить Анатоля Камеррера? Саймон? Эй, Саймон! Где ты? Ты что, действительно решил меня навестить?

— Нет, папа, — ответил Тим Анатоль Максимовичу. — Никто, к сожалению навестить тебя не решил. Это я просто тебе такой подарок на твой день рождения приготовил.

— Какой? — спросил Анатоль Максимович и еще больше обеспокоился. Какой? Я нигде не вижу подарка.

Он попробовал оглядеться, чтобы, значит, поискать, какой же ему подарок приготовил сын Тим на его день рождения. Он огляделся, ничего не найдя, но на Тима ничего нехорошего не подумал. На самом деле Анатоль Максимович и думать-то хорошенько не мог по причине своего болезненного состояния, а главное, по причине нахождения перед ним самой настоящей Толстушки. Он ничего не мог думать и только на Толстушку смотрел.

— Папа! — сказал ему Тим. — Ты напрасно смотришь по сторонам, потому что подарок — прямо перед тобой. Я достал тебе в подарок на твой день рождения вот этот вегикел, на котором ты, согласно своего желания, можешь теперь отправиться куда хочешь. Только вот бумаг я тебе на этот вегикел выправить не сумел. Ты извини меня за это маленькое для тебя неудобство.

Когда до Анатоль Максимовича дошел смысл сказанных ему слов, ему сильно взгрустнулось. Он подумал, что вот и здоровье кончилось. Анатоль Максимович и раньше догадывался, что здоровье у него не резиновое, но как-то все думал, что не сейчас. Самая главная жалость для Анатоль Максимовича заключалась в том, что началось с головы. Он очень хорошо знал, что на Аккумуляторной Станции голову уже года с четыре как не лечат. Но раньше этот недостаток Анатоль Максимовичу, как и прочим жителям Поселка, казался необременительным, потому что никто еще голову свою не доводил до такого состояния, чтобы ее лечить. Теперь вот выяснилось, что действительно неудобство. Ох, и как же не понравилось Анатоль Максимовичу, что со здоровьем у него началось именно с головы!

— Послушай меня, сынок, — попросил сына Анатоль Максимович. — Послушай и скажи, на самом ли деле я стою здесь с тобой на Большом Пустыре с выключенными фонарями?

— На самом, — ответил ему Тим.

— Тогда ответь мне, сынок, видишь ли ты перед собой какую-нибудь Толстушку?

— Меня удивил твой вопрос, папа, — несколько обиделся Тим. — Я отношу твой вопрос за счет твоего скабрезного состояния. Которое вообще-то в день рождения любому простительно. Я, со своей стороны, главным образом вижу перед собой вегикел. Причем не какой-нибудь там полупаром (который в некотором отдалении отсюда я тоже мог бы увидеть, если бы такое желание у меня возникло), это настоящий большой, даже очень большой межзвездный вегикел, который ты мог бы и узнать, папа, потому что точно такой же тебе уже приходилось пилотировать лично. Вот толстушек я никаких практически не вижу. Меня, папа, просто удивляет твое отношение к моему подарку.

— Сынок! — радостно воскликнул Анатоль Максимович, — Ты наградил меня облегчением духа. За что большое тебе и человеческое спасибо.

— Пожалуйста! — великодушно ответил Тим.

— Толстушками, — объяснил Анатоль Максимович, — мы, пилоты-звездонавты, называли этот данный конкретный тип космического вегикела. По причине их несколько необычной для космических средств формы. Обрати внимание — у нее никакой талии нет.

— Я помню, — ответил Тим. — Я просто сразу не подумал, что толстушкой ты зовешь этот вегикел. Я просто забыл, так что извини меня, папа, за мою невольную резкость.

— Но это еще не все, — продолжал Анатоль Максимович. — Теперь я хочу, Тим, чтобы ты ответил на мой вопрос следующего содержания. Скажи-ка мне, Тим, что делает здесь этот вегикел?

— Он отпилотирован сюда, чтобы стать подарком тебе к твоему дню рождения.

— Правильно, — похвалил Тима Анатоль Максимович, — именно это я и расслышал. И чтобы окончательно проверить свою догадку, я задаю тебе, сынок, еще один вопрос. Не удивляйся, Тим, этому вопросу, даже если он покажется тебе в высшей степени странным. Я хочу понять, сынок, верно ли я понял своей не очень здоровой головой, что вот этот вот вегикел, который мы с тобой оба видим стоящим на Большом Пустыре, и который ты, по твоим словам, подарил мне на мой день рождения — верно ли я понял, сынок, что вот этот вегикел теперь мой? Или моя голова все-таки не очень здорова?

— Папа, — твердо ответил Тим, — ты не ошибаешься. Этот вегикел теперь твой. Хотя я понимаю, что насчет твоей головы могут быть самые различные мнения. Но уверяю тебя, папа, что ты можешь взойти на этот вегикел и отправляться куда хочешь согласно своего желания.

Тогда Анатоль Максимович решил, что этот чудесный вегикел ему снится вместе с Тимом, и решил немного соснуть в надежде прибавить своей голове здоровья. Он закрыл глаза и немного пообмяк, так что Тиму пришлось Анатоль Максимовича рукою придерживать от падения. Однако Анатоль Максимовичу что-то не спалось и он снова открыл глаза.

— Верно ли я тебя понял, сынок? — спросил он Тима еще раз.

— Верно, — еще раз подтвердил Тим, вежливо улыбаясь.

— Она моя?

— Он твой.

— И я могу взойти?

— Можешь.

— Согласно моего желания?

— Согласно.

Анатоль Максимович укрепился на своих ногах, еще немного пообдумывал ситуацию, а затем, очень внезапно, начал проявлять повышенную активность. Он вырвался из рук Тима, быстро побежал к вегикелу, затем так же быстро вернулся к Тиму и стал с бешеной скоростью трясти ему руку, потом опять побежал к вегикелу, но на полпути резко остановился и замотал головой.

— Тим! — закричал он. — Я не могу взойти на борт своей… своего вегикела в таком состоянии, в каком я нахожусь сейчас! Я не хочу, чтобы она при первом свидании познала меня таким, как я есть сейчас. Отнеси меня домой, Тим, положи меня в холодную воду и полощи, пока пары спиртного не выйдут окончательно из моей головы, которая все-таки не так здорова, как я хотел бы, чтобы она была здорова в такой момент.

— Да пожалуйста, — ответил Тим. — Я, папа, могу сколько угодно таскать тебя туда-обратно, хотя если ты поинтересуешься моим мнением, то это все никому не надо. Я предвидел возникшую ситуацию и захватил с собой такие специальные таблетки, которые, как выпьешь, так всю нетрезвость из тебя сейчас же выводят. Вот посмотри!

И он протянул отцу ладонь, наполненную маленькими зелененькими шариками.

— Тим! — громко закричал отец. — Зачем ты меня опять раздражаешь, Тим, этими твоими таблетками?! Разве ты не знаешь, что таблеток я не люблю и что они на меня никогда не действуют?

— Но, папа, это очень эффективные таб…

— Не смей, сынок, говорить со мной о таблетках в такой момент, когда мне на день рождения подарили Толстушку! Лучше неси меня, куда я тебе сказал и положи меня в холодную воду, чтобы я даже никогда и не слышал об этих твоих таблетках!

— Пожалуйста! — сказал Тим и, пожав плечами, приготовился отнести отца туда, куда он ему сказал. Но тут Анатоль Максимович опять закричал:

— Тим, сынок, не уноси меня отсюда. Это слишком долго. Я лучше попробую сам, без таблеток и холодной воды. Поставь меня обратно на ноги.

И опять послушался Тим. Он поставил Анатоль Максимовича обратно на ноги и сказал:

— Как хочешь, папа. Но я бы тебе все-таки посоветовал.

— Нет. Я сейчас просто поднатужусь и протрезвею. Вот увидишь. Раз такое событие.

— Папа, — предупредил его Тим. — Так не бывает в жизни, чтобы человек просто поднатужился и только от этого протрезвел. Я бы посоветовал тебе…

Но Анатоль Максимович в раздражении отмахнулся и, не сводя глаз с вегикела, начал поднатуживаться.

И протрезвел.

Тим удивленно развел руками и сказал Анатоль Максимовичу:

— Теперь, папа, ты можешь, не стыдясь, всходить на свой собственный вегикел, который я тебе к твоему дню рождения подарил.

И глядя прямо перед собой совершенно трезвым взглядом, ступая совершенно трезвыми шагами, Анатоль Максимович взошел на вегикел и совершенно трезвым голосом произнес:

— Здравствуй, Толстушка! Я твой новый хозяин.

На что вегикел ответил ему несколько недовольным тоном:

— Здравствуй, Анатоль Максимович. Надеюсь, ты не собираешься управлять транспортным средством, в нетрезвом состоянии находясь?

— Собираюсь, — агрессивно подтвердил Анатоль Максимович. — Тем более, что я сейчас поднатужился и поэтому трезв.

— Советую тебе, Анатоль Максимович, — ответил на это вегикел мужским голосом, что было нарушением субординации, потому что, если уж к тебе, как к женщине обращаются старшие по званию, то и будь любезен как женщина отвечать. — Советую тебе, Анатоль Максимович, принять в таком случае отрезвительные таблетки. Вот эти.

К Анатоль Максимовичу откуда ни возьмись подкатил маленький такой хрустальненький столик, а на нем тарелочка, а на тарелочке две красных горошинки, точь в точь такие, какие Анатоль Максимовичу незадолго предлагал Тим. Только разве что красненькие.

Анатоль Максимович, несмотря на то, что трезв был только благодаря исключительной выдержке и натуге, очень хорошо понимал, что с вегикелом, на котором ты собираешься куда-нибудь пилотировать, лучше всего никаких отношений не портить и даже наоборот — всячески их поддерживать. Старые это были машины. И капризные. У Анатоль Максимовича всегда в запасе был припасен для Тима десяток-другой историй по их поводу. Анатоль Максимович хорошо знал, что вегикел свой надо как следует изучать и любить, и ни в коем случае не ссориться, разве что совсем уж припрет. Поэтому Анатоль Максимович ссориться с вегикелом из-за какого-то голоса или, там, таблеток не стал, а наоборот, благодарно улыбнулся и таблеточку в рот принял. И еще спасибо, хитрец, произнес вегикелу.

От таблеточки Анатоль Максимовича передернуло трижды и потянуло, как выражались когда-то его коллеги, «на ломовой блев», однако перетерпев, Анатоль Максимович почувствовал освобождение от натуги.

— Ну, так, — сказал он Тиму посвежевшим голосом. — Ты, сынок, погуляй по Пустырю часок-другой, а я маленечко прошвырнусь туда-сюда на этом транспортном средстве.

Но Тим уходить пока не собирался. Он еще не все сказал своему отцу.

— Папа, — сказал он Анатоль Максимовичу, — Перетерпи немного, потому что я тебе не все сказал из того, что хотел сказать тебе в этот памятный для тебя день твоего рождения.

— Тогда говори скорее, — нетерпеливо поглядывая на комнату управления, ответил Анатоль Максимович. — Мне хочется уединиться с моим новым вегикелом, чтобы узнать его транспортные качества получше.

— Папа, — сказал на это Тим, — я очень хотел подарить тебе этот подарок к твоему дню рождения от себя лично. Однако получилось так, что в его приобретении участвовали многие наши с тобой знакомые. Я считаю, что это и их подарок тоже. Я думаю, мы можем с тобой оценить их необыкновенную чуткость, что они оставили нас вдвоем, а не приперлись шумной гурьбой, тем самым несколько подпортив праздничность настроения. Но они находятся здесь, неподалеку и хотят лично принести тебе свои поздравления с твоим днем рождения, который ты отмечаешь сегодня. Мне кажется, папа, что с твоей стороны было бы очень неправильно их поздравления в свой адрес не принимать. Мне кажется, папа, мы с тобой должны выйти из вегикела и сказать нашим друзьям спасибо.

— Пожалуй, ты прав, сынок, — без особенного восторга ответил ему Анатоль Максимыч. — Это будет невежливо, если я не скажу спасибо. Хотя лучше бы ты, сынок, приобрел этот вегикел своими собственными усилиями. Это была очень хорошая идея — подарить мне вегикел. Как это она мне самому в голову не пришла.

На это Тим ничего Анатоль Максимовичу не ответил, а наоборот, взял его под руку и вывел наружу из вегикела.

Теперь все фонари на Большом Пустыре были включены и в их ярком свете перед вегикелом стояли в радостном возбуждении знакомые Тима и их родственники. Как только Тим с Анатоль Максимосвичем показались в дверях вегикела, они стали приветственно размахивать бутылками и руками, а также восклицать приветственные слова.

— Поздравляем тебя, Анатоль Максимович, с днем твоего рождения, а также с необычайно ценным подарком, который подарил тебе твой сын Тим, — сказали они очень веселыми голосами.

Анатоль Максимович растроганными глазами оглядел знакомых и их родственников, особенно обрадовавшись большому количеству бутылок, ими размахиваемых. И он сказал им большое спасибо от имени всего сердца, но пить, сказал, он сейчас не может, потому что вегикел водить в нетрезвом состоянии запрещает устав Космической службы по проведению полетов, да и вообще перед вегикелом неудобно — начинать знакомство с вождения в нетрезвом состоянии.

— Мы все понимаем, — радостно ответили ему знакомые и их родственники. — Мы все понимаем и совсем не против, чтоб ты не пил хотя бы в порядке исключения. Мы сами все это выпьем — за тебя, за твой день рождения, за твоего замечательного сына и за подарок, который он, не без нашей помощи и поддержки, приобрел тебе на твой день рождения.

И тут же стали пить вино сами, без малейшего намека чтоб угостить.

Анатоль Максимович почему-то этому огорчился, но поднимать шум не стал, а наоборот, еще раз, самым что ни на есть искренним тоном, сказал им всем большое от имени всего сердца спасибо и попрощался с ними, потому что ему не терпелось уединиться со своим новоприобретенным вегикелом.

Однако знакомые и их родственники стали с изумлением переглядываться, как будто чего-то недопоняв.

— Как это «до свидания»? — сказали они, с некоторым недоумением приподняв правые брови. — Мы вроде чего-то недопоняли. То есть, что вы этим своим «до свидания» хотите нам сказать, уважаемый Анатоль Максимович? Мы, можно сказать, старались-старались для ради вас и вашего дня рождения и никак не ожидали на ваше «до свидания» в конце концов напороться. Неужели вот она, человеческая благодарность, Анатоль Максимович?

Анатоль Максимовичу стало очень неловко перед знакомыми и их родственниками и он тут же заверил их, что совсем не вот она человеческая благодарность, что ничего такого в смысле человеческой благодарности он не планировал. Но вообще-то Анатоль Максимович не совсем понимал, что такое возмутило знакомых и их родственников из Аккумуляторного Поселка.

— Чего они хотят, Тим? — спросил он сына уголком рта, чтобы знакомые и их родственники его вопроса не заметили. Другим же уголком рта он ободряюще улыбался и глазами подмигивал, чтобы знакомые и их родственники покуда не оскорблялись.

— Я думаю, папа, они хотят, чтобы ты их покатал. В знак человеческой благодарности, — предположил Тим.

— Что ж, — ответил Анатоль Максимович. — Хоть у меня и были свои планы насчет уединения с вегикелом на предмет ближе с ним познакомиться, я думаю, это можно устроить.

Вегикел, слышавший, конечно же, все, что говорилось о нем из-за открытой двери, тоже подал голос:

— Вполне можно устроить прогулку, мои внутренние объемы это позволяют. Говорят, что вегикелы не совсем компетентны в вопросах человеческой благодарности, однако мне кажется, что это будет им жест.

— Ишь ты! — отреагировал Анатоль Максимович на замечание вегикела. — У этой Толстушки есть свое мнение и она не стесняется его высказывать перед хозяином. Тут чувствуется хорошая рука. Кто был твой последний хозяин, Толстушка?

— Вы у меня первый, — тихим голосом ответил вегикел, на что Тим бестактно расхохотался.

Когда вы используете исследовательский вегикел типа «Толстушка» на манер прогулочного катера, да еще мечтаете при этом показать гостям как можно больше достопримечательных мест Глубокого Космоса, о которых, по вашему мнению, ваши гости не очень осведомлены — будьте готовы к некоторому количеству жалоб.

Исследовательский вегикел типа «Толстушка» (у него есть более точное и официальное название, но автор данных конкретных строк не очень понимает это название, не очень хорошо его помнит и, главное, не считает очень важным приводить его здесь, тем самым внимание читателя всякой глупостью засоряя), как можно выяснить из первых страниц его технического описания или, что еще лучше, из пространного разговора с самим вегикелом, принадлежит к классу транспортных средств сугубо универсального назначения. Это вам и боевой корабль, это вам и исследовательское судно с массой всяких интересных приборчиков, и спасательное средство и вообще какое угодно — в том числе и пассажирское. Толстушка может принять на борт до трехсот пятидесяти человек — при условии, что люди это неприхотливые и к жалобам на тесноту, на малую приспособленность камбуза к современным запросам любителей правильной гастрономии, а также и на все остальное, непривычные — они и поспят где сидят, и сожрут что дадут. Но вот пляски, песни, крики, дружеские потасовки и недружеские выяснения давно сложившихся отношений — все это требует чего-то другого, чем вегикел типа «Толстушка». Даже если на борту не триста пятьдесят человек, а, скажем, меньше, чем сто.

Вегикел — тут мы склоняемся к отданию ему полного уважения — сделал все, чтобы гости, к полетам по Глубокому Космосу непривычные, хотя бы не испытывали мук тошноты. Нельзя сказать, что это удалось ему абсолютно, только пространство он колол как бы самой тоненькой, самой безболезненной иголочкой, и переходики совершал исключительно короткие. И все равно — через пятнадцать часов знакомые Тима и их родственники запросились домой, куда и были тут же доставлены.

Анатоль Максимович сначала вегикелом увлекся очень и даже чрезмерно. Он бросил гостей, удалился в комнату управления и всех, кто пытался нарушить его интимное уединение с вегикелом, осаживал текстом типа: «Потом, потом!». Он там чего-то с вегикелом разговаривал, он какие-то кнопочки нажимал, он по пульту рыскал не то что глазами, а просто-таки даже и собственным носом он, кроме того, песни пел хором с вегикелом, о чем случайным знакомым родственника одного знакомого Тима было собранию со смехом тут же доложено. Он просто упивался своим новоприобретением, он потом, когда вышел, даже сказал Тиму:

— Тим, сынок, я просто не верю своим органам чувств! Я такое спасибо тебе, сынок, что даже просто совсем другой человек!

— Да чего там! — ответил ему Тим, с удовольствием улыбаясь. — Ну, как вегикел? Навел ли ты с ним мосты взаимоотношений?

— Да, навел, — радостно ответил Анатоль Максимович, — и еще какие мосты! Это самый лучший вегикел, с которым мне когда-либо приходилось иметь дело!

— Да чего там! — негромко сказал вегикел, вмешиваясь в беседу отца и сына. — Ты тоже, вроде, не такой уж дурной хозяин.

— Вегикел! — сказал Тим уже не таким довольным голосом. — Известно ли тебе, вегикел, что подслушивать, а тем более, и вмешиваться в чужие разговоры, пользуясь результатами подслушивания, нехорошо?

— Нет, — ответил вегикел, — мне об этом ничего не известно.

Анатоль Максимович, тем временем, никакого недовольства поведением вегикела не высказал, а даже и наоборот, выслушал его с гордостью.

— Я его Максимом назвал. — ласково сказал он. — В честь отца. Толстушка ему не нравится.

— Видите ли, — опять встрял вегикел, — я ощущаю в себе мужское начало.

— Я даже вот чего решил, — добавил Анатоль Максимович. — Поскольку я опять при вегикеле, тем более при таком, я решил с этого самого дня завязать со своим алкоголизмом. Алкоголизм и вождение космических транспортных средств передвижения в Глубоком Космосе — несовместимы.

— Вот это хорошо, — с необыкновенным одобрением словам отца заметил Тим. — Вот это совсем правильно. Это я одобряю без всяких предватительных условий.

— Ага! — сказал Анатоль Максимович. — Тут ты точно.

Но вокруг было шумно и очень весело. Бутылками знакомые Тима и их родственники уже не размахивали, а использовали их исключительно внутрь. Они громко разговаривали друг с другом и были очень счастливы тоже. Они позвали Анатоль Максимовича разделить с ними их радость по поводу такого удачного для всех дня рождения, но Анатоль Максимович с большим сожалением отказался:

— Нельзя, — сказал он им, отворачивая от бутылок глаза. — Я за пультом.

Тогда знакомые Тима и их родственники стали очень настойчиво настаивать на своем предложении, но когда Анатоль Максимович уже готов был согласиться, вмешался Тим.

— Вы что делаете, мои знакомые и их родственники! — воскликнул он недовольным голосом. — Ведь сказано же вам — человек за пультом.

Тогда знакомые Тима и их родственники попросили Тима разделить их удовольствие от такого удачного дня рождения.

— Тим, — сказали они. — мы тобой восхищаемся и хотим разделить это восхищение с тобой вместе путем совместного распития этих прекрасных спиртных напитков.

Тим обеспокоено посмотрел в сторону Анатоль Максимовича, который как бы ничего и не делал, а даже смотрел в сторону, но отчаянно (и это Тим видел прекрасно) боролся со своим недугом, который вообще-то излечить ничего не стоит, только не в Аккумуляторном Поселке, где некоторые болезни не лечат по причине технических неисправностей всякого оборудования; Тим, стало быть, обеспокоено посмотрел на отца и попробовал отказаться, чего его знакомые и их родственники абсолютно не поняли.

— Если ты так шутишь, Тим, то это очень неудачная шутка. Во-первых, ты не за пультом, как твой отец Анатоль Максимович Камеррер, во-вторых, ты просто-таки обещал нам это дело отметить в нашей компании, а в-третьих и в самых главных, ты вообще никогда от таких предложений с нашей стороны не отказывался. тебя даже останавливать иногда приходилось.

А уж когда Тима уговорили, уговорить Анатоль Максимовича не составило никакого труда. После первого же глотка Анатоль Максимович начал навязывать знакомым и родственникам давно известную им историю о Планете, Где Все Можно, но его из уважения не перебивали и даже охали в нужных местах, а также аплодировали по настоятельным просьбам Тима. Тим даже что-то такое запомнил о том, что все они в полном составе, на Аккумуляторную станцию не забегая, на эту планету отправиться собрались. Особенно радовался Проспер Маурисович, пьяненький, но по-прежнему насчет Странников бдительный — ему очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на эту подозрительную планету.

Здесь, правда, мнения разошлись и для сведения этих мнений наиболее трезвые и хитрые головы предложили предварительно совершить еще маленький прогулочный полетик, после чего желающие вернутся в Поселок, а прочие отправятся на поиски планеты Анатоль Максимовича. Хитрые головы хитро подмигивали и прозрачно намекали, что в таком режиме полет к Планете не состоится вообще. Но остальные головы были в то время абсолютно бесхитростные и их хитрых подмигиваний не заметили напрочь.

Не успел вегикел по имени Максим сделать, уже в самостоятельном режиме, пару проколов глубоко космического пространства-времени, Анатоль Максимович впал в состояние, при котором, что называется, не вязал лыка, и его пришлось уложить баиньки в одной из отдыхательных комнат.

Однако долго разлеживаться, находясь в состоянии алкогольного опьянения, было не в привычках Анатоль Максимовича. Очень скоро он вновь появился на людях, где сразу развил бурную деятельность, совершенно не одобренную ни сыном его, ни вегикелом Максимом, ни прочими знакомыми Тима и их родственниками на борту вегикела. Говоря грубо, но прямо, началось черт те что, о котором ни один из участников первого прогулочного полета в деталях ни черта не помнит, но помнит, что это действительно было черт те что.

Проснувшись наутро, Анатоль Максимович ощутил себя на чужом диване. Сначала он немного постонал, потом повздыхал, потом что-то такое себе под нос поворчал и попробовал раскрыть глаза. Раскрывши, он их как следует протер, пригляделся очень внимательно, только все равно ничего не понял.

— Где это я? — спросил Анатоль Максимович громким голосом.

— В Глубоком Космосе, Анатоль Максимович, — ответил ему кто-то. Позвольте предложить вам отрезвительную таблетку.

— А? — сказал Анатоль Максимович, ничего по-прежнему не понимая. Ничего не понимаю. Кто это? Тим, ты, что ли?

— Тим спит, Анатоль Максимович. Это я говорю, вегикел ваш, Максим.

Анатоль Максимович без звука принял отрезвительную таблетку, помучился малость, ее глотая, и опять внимательно пригляделся к окружающей его действительности.

Сначала он увидел ноги. Они были обуты в незнакомый ботинок и выглядывали из под дивана, где отдыхал Анатоль Максимович, тем самым заставив его предположить, что вчера Анатоль Максимович кого-то убил.

Но убивать, находясь в состоянии алкогольного опьянения, не было в привычках Анатоль Максимовича. Был он, что и говорить, человек несколько задиристый и во хмелю мрачный, но все же не до такой степени. Единственное, что мог совершить Анатоль Максимович в настроении буйства, заключалось в набитии кому-нибудь физиономии, но и такое случалось редко, поскольку обычно физиономию набивали как раз самому ему лично.

Анатоль Максимович наклонился со своего дивана к ногам и в верхней их части обнаружил тело, похожее на тело Эксклюзивного Представителя Проспера Маурисовича Кандалыка.

— Что это он тут делает? — подумал Анатоль Максимович и вегикел тут же ответил:

— Спит. Он еще не проснулся. Вот даже и не знаю, будить ли его сейчас?

Вопрос вегикела Максима Анатоль Максимович оставил без комментариев, потому что метрах в трех от дивана заметил в этот момент голову. Лицо у головы было закрыто спутанными волосами и потому неразличимо, но из-под волос торчали рыжие усы, принадлежащие давнему дружку Тима Бобу Исаковичу. Боб Исакович шумно и очень грустно вздыхал, потому что уже фактически просыпался, только очень не хотел открывать глаза. А на диванчике напротив, уютно свернувшись, лежал некий Аскольд, про которого Анатоль Максимович знал не так чтобы очень много, но знал все же, что был этот Аскольд сыном красивой южной женщины по фамилии Мораторья.

Анатоль Максимович задумался. В порядке очереди в его голову пришло все, что было ей доступно из оставшихся воспоминаний о вчерашнем вечере, он счастливо вздохнул, вспомнив о подарке на день его рождения, и сокрушенно вздохнул, вспомнив о том, как он некрасиво этот день рождения отмечал. Точней, конечно, не вспомнив, а сделав логичный вывод о некрасивости.

— Ох, нехорошо, — тихо сказал он и сделал еще один вывод. Вывод был такой: если дружки Тима, а также Проспер, к дружкам не слишком относящийся, находятся на вегикеле, который куда-то мчится сквозь необъятные просторы Глубокого Космоса, то где-то здесь должен находиться и Тим. Тем более, что вегикел Максим сообщил ему, что Тим спит.

— А где же Тим? — спросил Анатоль Максимович, недоуменно оглядываясь, насколько ему это позволяла болезненно задеревенелая шея.

— Здесь он, сейчас проснется, — ответил сзади вегикел почему-то женским и неприятно знакомым голосом.

— Максим, почему ты говоришь женским и неприятно знакомым голосом? задал свой следующий вопрос Анатоль Максимович.

— Он до того допился, что хочет, чтобы я ему вдобавок ко всему еще и мужским голосом разговаривала, — прокомментировал вегикел.

Анатоль Максимович, предчувствуя недоброе, преодолел сопротивление шеи и обернулся.

За его спиной стояла Мария.

Она стояла в своей излюбленной боевой стойке — уперев кулаки в бедра, нехорошо выпятив челюсть и глядя на Анатоль Максимовича убийственными и прожигающими глазами. Анатоль Максимович отчасти из-за таких вот глаз старался с Марией как можно меньшие поддерживать отношения. То, что Мария была одета в ночную рубашку и больше ни в чем — даже на ногах, — совсем не уменьшало устрашающего действия ее боевой стойки, а даже и наоборот усиливало его.

Анатоль Максимович несколько скукожился в измерениях и сказал «ой».

— Проснулся, значит, — сказала ему Мария.

— Доброе утро, — вежливо ответил Анатоль Максимович. — А что ты, Мария, здесь делаешь на моем вегикеле?

В ответ Мария остервенело набрала воздуху, до полной невозможности усилила прожигательность своих глаз, поэтому Анатоль Максимович поспешно добавил:

— Я тебя, Мария, просто так спросил, без неодобрения. Мне просто интересно, Мария.

— Я сопровождаю своего мужа в его непроходимой глупости, — ответила она, — чтобы удержать его от непоправимых поступков. Хотя, думаю, что у меня ничего не получится. При таком вот папаше…

На слове «папаша» Мария несколько подвзвизгнула и Анатоль Максимович понял, что сейчас кое-что начнется. С максимальной положительностью он поглядел на свою невестку и сказал ей очень вежливо и в то же время очень так, знаете, веско нижеследующие слова:

— Ты пока выйди, Мария, а? Я тут… Мне надо… мне надо сделать утреннюю гимнастику.

Обдав Анатоль Максимовича презрением, Мария ответила, подвзвизгивая уже практически в каждом слове:

— Представляю, что это за гимнастика. Я бы на твоем месте, тестюшка (вот за этого «тестюшку» тоже очень не уважал Анатоль Максимович общение с женой сына), насчет гимнастики уже и не беспокоилась; я бы на твоем месте, тестюшка, отговорила бы их всех и домой отправилась. А сам потом лети куда хочешь. Даже и лучше будет, если навсегда!

У Анатоль Максимовича от этих слов мелькнуло нехорошее подозрение.

— Погоди, Мария, — сказал он Марии. — Не спеши с выводами. Объясни толком, от чего я должен вот эту вот компанию отговорить? Разве у нас с тобой, с Тимом, с его друзьями и их родственниками не увеселительная прогулка по Глубокому Космосу, на которую вы же меня и подбили?

В этом месте Мария сказала замечательно мудрую фразу, которую Анатоль Максимович по достоинству как следует и не оценил — потому что был спросонок, наверное. Она сказала ему:

— Пить надо меньше, тестюшка! — и добавила тут же. — Вспомнил! Прогулку мы уже давно закончили. И даже две! Теперь у нас поход.

Во всех внутренностях Анатоль Максимовича появилось мокрое, холодное и удивительно противное полотенце.

— И… куда? Этот вот поход… он куда, скажи мне, Мария?!

— Так бы и убила старого идиота! — обоими кулаками ударив себя по бедрам, громким голосом ответила ему невестка Мария. — Сманил лучших людей и сам спьяну не помнит куда!

— А что, уже утро? — вмешался с полу не до конца решивший проснуться Боб Исакович.

— Вечность! Уже вечность, и ты ее проспал! — совсем закричала Мария. Ну что за сброд, что за дикий сброд собрался у нас, в нашем Аккумуляторном Поселке!

И с этими словами она решительным шагом ушла в отдыхательную комнату, где ее, по предположению Анатоль Максимовича, ждал, спя, его сын Тим.

Анатоль Максимович страдальчески задумался над сказанными ему словами.

— Максим! — позвал он вегикела, страдальчески немного подумав. — Скажи мне, Максим, куда сейчас направляется наша компания?

— Мы направляемся по координатам, указанным вами, Анатоль Максимович, ответил вегикел, — на планету, которую вы называли именем «Планета, Где Все Можно». Причем я о такой планете ничего не знаю.

— Так я и думал, — с этими словами Анатоль Максимович сокрушенно вздохнул. — Мне почему-то так и подозревалось. А скажи мне, Максим, как так случилось, что мы летим на эту планету не в приятном уединении «ты да я»? Почему со мной летят все эти люди?

Если бы Анатоль Максимович не был так сильно обескуражен происходящим, он наверняка обратил бы внимание на тон, которым с ним разговаривал принадлежащий ему вегикел. Другой какой бы и пропустил мимо ушей, но только не звездонавт. Звездонавты умеют различать тон, которым с ними разговаривают их транспортные средства.

— Они не хотели, но вы очень настаивали. Вы сказали им, что без них ни к какой планете не полетите, потому что их общество вам дороже всего на свете. Хотя за несколько часов до того вы придерживались совсем наоборот.

Анатоль Максимович сокрушенно покачал головой.

— И… и Марию тоже я позвал? — искренне удивился он.

— Ее особенно (этого, конечно, с вегикелами просто быть такого не может, но Анатоль Максимович готов был поклясться, что тут Максим гаденько подхихикнул). Вы объяснились ей в любви.

Анатоль Максимовичу стало неловко, он слегка прокашлялся и незаметным образом огляделся. Но окружающие его люди не прислушивались, они были очень заняты процессом мучительного пробуждения.

— А что она? — заботливо стараясь говорить потише, спросил Анатоль Максимович.

— А она не объяснилась. — отрезал вегикел. И добавил деловым тоном. Тут вот какое дело, хозяин.

— Да-да? — повелительно сказал Анатоль Максимович.

— Хотелось бы все-таки определиться, куда мы конкретно летим? А то что-то… Координаты, указанные вами, если выражаться дипломатически, несколько расплывчаты и неточны.

— Да? — сказал Анатоль Максимович уже не таким повелительным тоном. — А как я сказал, Максим?

— Вы сказали… — далее последовала неразборчивая фонограмма, звуком напоминающая последнее мычание сраженного тореадором быка.

Задумчиво повращав глазами, Анатоль Максимович попросил:

— Переведи-ка!

Тоном «а что тут переводить, неужели непонятно?» вегикел перевел:

— Вы сказали: «За той звездой налево и два прокола по шестьдесят. Как увидишь месиво, разбуди».

— Ну, правильно, — утвердительно кивнув, сказал Анатоль Максимович. Так что, до месива не добрались еще?

— И я не уверен, что доберемся, — торжественно подтвердил вегикел. — Вы не конкретизировали звезду, так что мне пришлось по этому поводу строить догадки. Что касается проколов, то, как вам, я полагаю, известно, Анатоль Максимович, для совершения прокола нужно определить не один параметр, а, как минимум, шесть. Затем — я могу только догадываться, что вы имели в виду под термином «месиво». В моей памяти такого термина нет.

Анатоль Максимович опять начал оглядываться, с невыразимой тоской вздыхая и глядя скучно.

— Тебе никто не говорил, Максим, — спросил он голосом страдальца, — что ты зануда?

— Нет, — ответил Максим. — Вы у меня первый.

— Оно и видно. Если б я у тебя был не первый, ты бы знал главный принцип действия всех вегикелов, действующих по главному принципу своего действия.

Вегикел немножко оскорбился и поэтому возразил:

— Напрасно вы говорите такое, Анатоль Максимович. Я очень хорошо знаю не только первый, но и…

Анатоль Максимович презрительно поморщился.

— Если ты насчет непричинения, то позволь тебе замолчать, Максим. Позволь поправить тебя и сказать тебе, Максим, что главного принципа ты не знаешь не по незнанию, а потому что ему учатся только в процессе. Только в процессе! Спроси же меня, Максим, в чем заключается главный принцип твоего поведения!

— Ну? — ответил вегикел.

— Главный принцип твоего поведения, Максим, заключается в том, чтобы тонко своего хозяина чувствовать, ловить каждый его жест, угадывать каждую его… эту… мысль!

— Насчет подхалимства и пресмыкания, Анатоль Максимович, — ответил оскорбленный в самых лучших чувствах Максим, — ничего такого в моих уставах не содержится. У меня, между прочим, какие-никакие, а все же и права имеются. Так что ты это брось, Анатоль Максимович.

— И опять ты не понял по своей неопытности главную мысль главного принципа! — попенял вегикелу Анатоль Максимович. — У тебя и права могут иметься, и, не дай бог, строптивость в характере присутствовать может, это все пожалуйста, но для лучшего взаимодействия между вегикелом и его пилотом самое правильное — если вегикел до тонкостей знает о желаниях своего хозяина. Например, куда его зрачки повернуты, когда он говорит слово «туда».

— Это я как раз понял, но там целое соз…

— А также, уважаемый Максим, неплохо бы тебе ознакомиться с теми сокращениями, которые в частных беседах между вегикелом и его пилотом применяемы будут. Например, слово «шестьдесят» по отношению к проколу означают все шесть параметров по нулю — самое, между прочим, применяемое при проколах, то есть по умолчанию.

— Если б ты, Анатоль Максимович, вообще ничего не сказал, я бы так и сделал, но ты сказал «шестьдесят» и я воспринял это как значение первого параметра, то есть умножение дальности…

— О, господи! — обеспокоился Анатоль Максимович. — И куда же нас в таком случае занесло?

Здесь помешали беседе просыпающиеся друзья Тима, а также и сам Тим, вышедший из отдыхательной комнаты, чтобы поздороваться с отцом.

— Здравствуй, папа! — сказал Тим. — Как спалось тебе на вегикеле, который я подарил тебе на день твоего рождения, состоявшийся вчера?

В качестве ответа Анатоль Максимович посмотрел на Тима пристальным взглядом.

— Доброе утро, Анатоль Максимович, — сказали в этот момент друзья Тима. — Не скажете ли вы нам, куда мы направляемся на этом вегикеле, и, в частности, когда мы окажемся наконец дома?

— Ага! — ответил им Анатоль Максимович. — Я вам сейчас это скажу. Мы направляемся на этом вегикеле, который со вчерашнего дня носит название Максим, на планету, которую я знаю под названием «Планета, Где все Можно».

— И о которой я не знаю ровным счетом ничего, потому что информация о ней у меня не содержится, — добавил со своей стороны вегикел.

— Нет! — воскликнул Боб Исакович. — Только не это! Я очень плохо переношу полеты в Глубоком Космосе. Ну пожалуйста! Я больше не буду!

— Господи боже! — вслед за ним воскликнул Проспер Маурисович. — Но я не могу! На мне большая ответственность. Ведь я — эксклюзивный…

Аскольд Мораторья, который собственного мнения старался по возможности не иметь, ограничился нейтральным «Вот это да!». Он ожидал, что скажет Тим Камеррер, которого почитал весьма мудрым и примеру которого неукоснительно следовал в течение всей своей сознательной жизни. За что и попадал неоднократно во всякие неприятные истории. Как, например, с теми прожекторами.

Тим тоже промолчал. В отличие от всех присутствующих на вегикеле мужчин, он ограничил себя в потреблении спиртного и потому помнил — правда, смутно, — как попался его отец, Анатоль Максимович, с предложением всем вместе посетить Планету, Где Все Можно. Тима несколько раздражило поведение Анатоль Максимовича и сейчас он намеревался понаслаждаться картиной того, как Анатоль Максимович будет из всей этой ситуации выпутываться.

Молчала также и жена Тима Мария. Она не любила говорить хором. Глазами она по обыкновению жгла Анатоль Максимовича — она справедливо считала, что этого в сложившейся ситуации с ее стороны вполне достаточно. Того же мнения на данный момент придерживался и сам Анатоль Максимович. У него от марииного взгляда везде чесалось.

Между тем Боб Исакович и Проспер Маурисович продолжали ужасаться перспективами полета на Планету, Где Все Можно. Проспера эта перспектива ужасала еще и потому, что он никак не мог себе представить планету, где действительно все можно. Он не мог, главное дело, представить себе свою функцию на такой планете. Еще бы куда ни шло, если бы лететь надо было на планету, где все нельзя. Но планета, где все разрешается, ни в какие нормативные документы Комкона не укладывалась. Потому что, выразил свое мнение Проспер Маурисович, если есть планета, где все разрешается, то, стало быть, разрешается и сама планета, где все разрешается, а этого быть просто не может. Несколько успокоил его и одновременно сбил с панталыку Аскольд, который предположил, что если все разрешается, то разрешается и планета, где ничего нельзя, а также, что более удобно, и планета, где кое-что можно, а кое-чего нельзя — выбирай по вкусу.

Боба Исаковича подобные философские глубины особо не трогали, очень не хотел, чтобы его тошнило и требовал сейчас же домой.

Анатоль Максимович, к тайной радости своей, все это выслушал и постановил:

— Ну, раз так, раз вы никто не хотите, то мне только и остается доставить вас на Аккумуляторную Станцию по месту вашей приписки и отправиться в свое путешествие в гордом одиночестве.

На что вегикел возразил возражением, которое Анатоль Максимовичу не понравилось. Он сказал:

— Напрасно ты думаешь, Анатоль Максимович, что ты можешь отправить домой на Аккумуляторную станцию всех этих людей, приглашенных тобою в поездку на Планету, Где Все Можно и не пострадать при этом сам своими сокровенными планами.

— Как так? — недоуменно спросил Анатоль Максимович, имея в виду спросить, что вегикел имеет в виду сказать.

— Тебе, по всей видимости, известно, что горючим я дозаправляюсь по мере пути следования, забирая энергию из встречной межзвездной пыли.

— Да, мне это известно, — подтвердил Анатоль Максимович.

— Тебе также должно быть известно, что процесс это долгий и не всегда восполняющий нехватку горючего, которое тратится на проколы пространства-времени.

— И это мне тоже хорошо известно, — опять-таки подтвердил Анатоль Максимович, все еще не понимая, что именно вегикел имеет в виду, но начиная подозревать нехорошее.

— По моим подсчетам сейчас наблюдается именно эта ситуация. Как бы далеко ни находилась Планета, Где Все Можно, если она вообще где-то находится (последний причастный оборот — или, может, деепричастный, в точности сказать не могу, — вегикел Максим выделил жирным шрифтом), мы до нее доберемся, затратив нужное количество времени на дозаправку горючим. Но если сейчас повернуть обратно, то горючего мы не наберем, а наоборот совершенно его истратим. И боюсь, Анатоль Максимович, что прибыв на Аккумуляторную станцию, ты не сможешь оттуда взлететь, не пополнив запасы горючего, а для этого тебе придется ждать следующего дня рождения, а, может, и дольше, потому что горючее на Аккумуляторном Поселке контролируется намного строже, чем склад космических вегикелов на Ла Гланде. Дело в том, что горючее, в отличие от вегикела, списать нельзя, не указав предварительно источник списания.

При этих словах Анатоль Максимович несколько погрустнел, потому что очень ему хотелось попасть на Планету, Где Все Можно. А когда Анатоль Максимович впадает в состояние погрустнения, ему хочется выпить (как и во всех других случаях) и он вдобавок пыхтит.

Все его знакомые эту привычку знали и не раз смеялись над ней, но препятствовать опасались. Так что пыхтел Анатоль Максимович при полной тишине со стороны присутствующих и при полном их уважении. Проспер Маурисович даже стал подпыхивать в тон ему, мол, ну надо же!

— Так! — заключил наконец Анатоль Максимович, пропыхтев минут, может быть, пять. — Не получается — значит не получается. Я никогда не упорствую, если не получается, и, значит, Тим, не твоя это вина, что поход наш сорвался. Все равно, большое тебе спасибо, я рад, что такого уважительного сына себе воспитал. Действительно, как-то все это не слишком. И, значит, дорогой Максим, даю я тебе команду «обратный ход». А мы с тобой как-нибудь в другой раз.

— Ну, что ж, — ответил на это вегикел. — Обратный значит обратный. Попрошу приготовиться к проколу пространства-времени! Ничего не поделаешь.

И все поглядели на Анатоль Максимовича грустно и виновато.

Все, кроме Марии, которая с самого пробуждения находилась в настроении, невозможно стервозном.

— Вот он, твой папашечка родименький! — заявила она своему мужу Тиму своим самым вызывающим тоном. — В этом он весь, я тебе давно говорила, а ты не слушал. Ты кого угодно слушаешь, только не меня.

— Помолчи, — тихо, но внушительно попросил Тим.

Но Мария совсем не собиралась молчать. Глаза ее метали молнии, губы, обычно полные и даже в чем-то влекущие, сузились до размера двух белых линий.

— Ты мне рот-то не затыкай, который раз говорю! — ответила она ему тоном, ничего хорошего не обещающим. — Ты на папашу на своего как следует посмотри.

— Помолчи об отце, Мария, — попробовал остановить ее Тим.

— Не помолчу, — категорически пообещала она. — Папаша твой, Анатоль Максимович, представляет собой ни на что не годное человеческое животное, которое пьет, пьет, пьет, всех куда-то на авантюры какие-то невозможные отвлекает, а потом обманывает.

— То есть как это я обманываю? — спросил Анатоль Максимович, который при первом звуке марииного голоса приказал себе терпеть и молчать, но тут не выдержал.

— Да ладно, пап, не слушай ты ее, — попробовал урезонить отца Тим.

Мария, между тем, демонстрировала намерение войти в раж.

— Вот так и обманывает, — ответила она Анатоль Максимовичу, для большей презрительности обращаясь к нему в третьем лице. Всех завел, всех обнадежил, а как только до дела дошло, сразу и в кусты.

— То есть как это я обманываю? — переспросил Анатоль Максимович с возмущением в голосе и на этот раз несколько громче.

— У него, видите ли, планета, где ему все можно, продолжала Мария идти по пути своего гнева. — Даже Аскольду понятно, что не может быть такой планеты на свете. Потому что если бы была такая планета на свете, то мы все на том свете давно бы уже были. Где ему все можно, ну надо же!

— Мария, твоего же здоровья ради прошу, чтобы ты, пожалуйста, помолчала, — воззвал к ней Тим еще один раз.

А где-то издалека раздался протестующий возглас Аскольда:

— Нет, ну почему если что плохое, то сразу Аскольд?

Но вопрос его остался без прямого ответа, потому что снова вклинился Анатоль Максимович. От обиды и возмущения его голос уже гудел.

— Я вот все-таки узнать хочу и получить ответ на мой же вопрос, как это то есть я обманываю. И, спрашивается, кого?

— Да меня, меня, меня! И мужа моего Тима, его, между прочим, сына обманывает папашечка твой, А-на-толь Мак-си-мо-вич! — возразила на это Мария голосом стервозным до крайности.

— Погоди, Мария, — сказал ей на это ее муж Тим. — Очень тебя прошу погодить. Хочу тебе заметить, Мария, что меня никто не обманывал. Просто так сложились жизненные обстоятельства нашей жизни. И если ты еще хоть единый звук…

— Значит, получается, — горестно заключил Анатоль Максимович, — что я своего родного сына и обманул, который. Который мне подарил этот вегикел на день моего рождения с риском для своей жизни и, соответственно, свободы поведения. Значит, по-твоему, Мария получается, что я его обманул.

— А также его знакомых и родственников его знакомых, которые ему, папашечке твоему, Тим, безоглядно поверили, — в свою очередь добавила ему остервеневшая до ультразвука Мария.

Тим, неожиданно для всех присутствуюих и к их общему, глубоко в душе упрятанному, разочарованию, решил не педалировать конфликт, а вести себя в высшей степени увещевающе.

— Дорогая моя Мария, — сказал он, прервав ее очередной визг, чему Мария не очень обрадовалась, — моя любимая, можно сказать, жена! Интересуюсь выяснить, неужели ты и вправду не рада, что мы возвращаемся с тобой в наше с тобой гнездышко, чтобы продолжить безоблачное существование на Аккумуляторной Станции? Неужели ты и вправду хочешь направляться на какую-то неизвестную тебе планету, которая называется Планета, Где Все Можно, которая, по твоему глубокому убеждению просто-напросто не существует, а является бредовым видением папы моего, Анатоль Максимовича?

— И правда! — со своей стороны добавил к этому Анатоль Максимович.

— Нет! — очень решительно ответила своему мужу Мария. — Я на эту планету не хочу совсем. Но мне за общество жалко. Чтоб не обманывали какие-то! Планета, где ему все можно! Ха-ха! Да все бы уже и поумирали, если б ему все можно было! Руки коротки, что все можно! Придумал и другим голову дурит. А как до дела дошло…

На что Анатоль Максимович незамедлительно отреагировал:

— То есть как это я обманываю!

И в голосе его слышалось крайнее возмущение.

— Да не обманываешь ты никого, пап! — ответил Тим. — Все же понятно.

— То есть как это я обманываю! — еще раз задал свой вопрос Анатоль Максимович, задавая вопрос.

На что ему ответили хором все, кроме Марии:

— Никак, Анатоль Максимович дорогой.

И только одна Мария продолжала стоять на своем.

Она стояла там до тех пор, пока Анатоль Максимович, уязвленный до крайности, ответил им всем:

— А раз так…

Он им ответил всем, до крайности уязвленный, и никто не посмел ему возразить:

— А раз так, то хочется вам или не хочется, а вы, черти, увидите Планету, Где Все Можно. Максим!

— Й-есть, сэр! — ответил вегикел.

— Домой отменяется. Идем по ранее указанному маршруту. И чтоб никаких домой!

Всем отчетливо послышалось, что вегикел щелкнул каблуками и отрапортовал в смысле «Яволь, группенфюрер!».

Новый поворот дел не слишком обрадовал компанию, если, конечно, не считать Тима, который отреагировал реакцией «Молодец, папка!». Мария, несколько порастеряв изрядно прикопленную стервозность, даже присела от огорчения, хотя там, где она стояла, присаживаться было совсем некуда. Остальные отреагировали хоть без восторга, но послушно, потому что антиалкогольные таблетки вегикел им не предложил.

— И прежде чем я уединюсь со своим вегикелом Максимом, чтобы с моей помощью подсказать ему правильный путь к нашей с вами дестинации, то бишь к тому направлению, которое единственно верно, я хочу, дорогие друзья воскликнул с воодушевлением Анатоль Максимович, злобно, впрочем, глядя на жену своего сына Марию, — я хочу, дорогие мои друзья, объяснить вам, почему вам так повезло, что вы из своего затхлого поселка (слово «поселок» Анатоль Максимович выделил максимально презрительно) вдруг попали в путешествие по Глубокому Космосу!

Ни к кому не обращаясь, Боб Исакович издал недовольное ворчание.

— Ну как же, — сказал он исключительно себе под нос. — Глубокий космос — это глубокий блев. А неглубокий космос…

— Он еще жалуется! — подал свой возмущенный голос вегикел Максим, но Анатоль Максимович продолжить ему не дал.

— О, как ты неправ, Боб Исакович, о, как ты неправ! — воззвал он к Бобу Исаковичу, постепенно приходя в экстатическое умиление, что в переводе с научного означает энтузиазм. — Глубокий, как ты говоришь, или как мы говорим, звездонавты-регрессоры, ломовой блев есть всего лишь побочная реакция непривычного к Глубокому космосу новичка. Побочная, легко проходящая и в момент забываемая реакция, потому что увиденное в Глубоком Космосе затмевает, не побоюсь этого слова (во папка дает! — восхитился при этом Тим), чего там в самом деле бояться, затмевает все примитивные, Боб Исакович, физиологические реакции.

— А чего там видеть-то? — мрачно возразил Боб Исакович, совсем энтузиазмом Анатоль Максимовича не проникнутый и в глубине души стремящийся поскорей домой. — Видеть-то там чего, спрашиваю? Тьма да точечки-звездочки. Этого добра и на Станции сколько хочешь. Если свет выключить.

— Максим! — загадочно усмехаясь, провозгласил Анатоль Максимович.

— Очень внимательно слушаю, — отозвался вегикел.

— Нет, Максим, — по-прежнему загадочно улыбаясь, заявил Анатоль Максимович, — на это раз внимательно слушать будут как раз тебя, потому что, согласно моей просьбе, ты сейчас прокомментируешь высказывание нашего гостя Боба Исаковича насчет того, что в Глубоком Космосе ничего, кроме, как он выразился, «точечек-звездочек», не видно. Так ли это, расскажи нам, Максим!?

— Ну, что же, — ответил вегикел. — Могу заверить вас, уважаемый Боб Исакович, а также и Аскольд (который, по моим наблюдениям аналогичных взглядов придерживается посредством согласительного кивка), что вы не совсем точно представляете себе режимы полета в Глубоком Космосе.

Аскольд, который прежде никогда с вегикелами не общался и вообще в этом смысле был чрезвычайно темный мужчина, очень испугался и на всякий случая тихонько скрестил пальцы.

— Да я ничего такого не имел в виду. — ответил он, обращаясь к стене, из-за который слышался голос вегикела, доверительный и густой. — Звезды, они, конечно, в разных режимах. Особенно если в Глубоком Космосе. Что ж тут спорить.

Боб Исакович, который о режимах полета в Глубоком Космосе знал только то, что от них тянет блевануть, и поэтому считал, что хорошо подкован в вопросе, издевательски хихикнул. Между тем, вегикел продолжал:

— Разумеется, уважаемый Боб Исакович, существует и визуабельный режим, когда, как вы выражаетесь, видны только «точечки-звездочки», но он уже давно вышел из моды. Вы, может быть, заметили, что до сей поры ни звездочек, ни точечек на протяжении всего предыдущего полета из соображений спокойствия души вам не демонстрировалось. Из трех наиболее применямых в настоящее время режимов, наиболее известен наиболее применяемый мемориальный режим, поскольку таковой требует минимальных информационных затрат и дает наиболее точное представление об окружении вокруг вегикела.

— А, — сказал Аскольд. — Вот оно что!

— Демонстрирую, — сказал вегикел.

В тот же момент стены вегикела растаяли и друзья оказались на некой такой платформе, с громадной скоростью несущейся сквозь пейзажи. Ничего, правда, глубоко космического в тех пейзажах не наблюдалось. Спереди громоздились черные горы на чистом зеленом фоне, сзади стремительно утекал назад пейзаж внутреннего убранства комнаты с вешалкой и холодильником — тоже почему-то зеленым. Справа одна на другую налезали сиреневые рожи с бессмысленным выражением лиц, слева дралось между собой что-то совсем уже непотребное, а сверху происходил не очень понятный производственный процесс с применением конвейеров и длинных желтых плакатов. Кто-то далекий и заграничный не то горько плакал, не то в состоянии опьянения пел.

— Вот-вот! — прокомментировал Анатоль Максимович растроганным голосом. — И картинки, между прочим, все время меняются.