Планета Зет или Дерево веселья

Леонид Завальнюк

Планета Зет или Дерево веселья

От неавтора

В довольно дикой, сверхтаежной стороне,

Где близко нет жилья и быть его не может,

Нашел я на замшелом валуне,

Похожем на пасущуюся лошадь

Престранную тетрадь: Загальный зошит.

Она была исписана насквозь:

Какие-то заметки, вычисленья,

Координаты, формулы, углы склоненья,

Начало грустного письма, два-три стихотворенья

И множество отдельных строф, бегущих вкривь и вкось.

Вникая в буквы, различимые едва,

Я строфы те расшифровал, расставил.

Где нехватало, кое-что добавил,

Нашел немало слов испорченных, но не исправил,

Поскольку, показалось мне, что те слова

Подчинены законам озорства.

А озорство порой важнее всяких правил.

Еще одно: в тетради я нашел

Семнадцать фотографий выцветших

И тридцать семь фамилий.

Принадлежит ли автору одна из них?

Не знаю. Не настолько я постиг

Его душевный склад и разобрался в стиле,

Чтоб точно угадать. Поэтому, друзья,

Сей труд его подписываю я.

А если (очень вероятное явленье)

Вдруг автор обнаружится, тогда

Мы восстановим справедливость с сожаленьем,

Но, смею вас заверить, без труда.

Глава первая

Если по земле парсеков триста

С ускореньем жизненным пройти,

Да еще полстолько в ритме твиста,

Проскакать по Млечному Пути,

А затем у рога Козерога

За знакомым астероидом залечь,

Взору вашему откроется дорога

К той планете, о которой речь.

В год пятьсот текущий ради пробы

Правил той планетою тиран

Квазиэлектронный биоробот

Под названьем кодовым Бол-Ван.

Опыт вел с Земли из главной астробудки

Обаятельный землянин Колли Уткэн

Астробиолирик молодой,

В прошлом житель островов Туда-Судой,

Юноша подтянутый, худой,

Исполнительный, он мог работать сутки,

Не терял напрасно ни минутки,

Но любил рискованные шутки

И все дело чуть не кончилось бедой.

(Острова Туда-Судой - архипелаг

Псевдоскального происхожденья

В Тихой части Озера Волненья.

Главный город Походибез-Краг).

Ну так вот. Однажды в день весенний,

Покатавшись кое с кем на карусели,

Что весной всегда дает избыток сил,

Изобрел наш Колли Дерево Веселья,

(Попрошу запомнить - Дерево Веселья).

Обработал плазмой, остудил

И на Зете тайно посадил,

Так как, в общем ничего плохого

В этом деле он не находил,

Но опишем дерево. На нем

Апельсин горит оранжевым огнем,

Рядом зреют финик и агава

Ветки еле держат тяжкий груз

Слева сливы, персики, а справа

Вишня, груша, тыква и арбуз.

Тут сказать уместно: каждый плод

На подкорку действовал активно.

Говоря научно, окись хохотина

Входит в клетку и аминь кислот!

Изменяется синдром ума и фаза,

А тем самым личность. Например:

Съели сливу, вы О. Генри сразу,

Тыкву съели - вы в душе Вольтер.

И еще одно. Едва ль не с детских лет

От отца - Чинителя Планет

Колли знал магический секрет

Сверхрегенерации. И это!..

Впрочем, требует движение сюжета

Обратиться к жизни на планете Зет.

Глава вторая

У Бол-Вана был любимый внук.

(Сыновей на Зете не имели.

Продолженье вида по системе Одурэлли.

Говоря иначе, супвитальный круг!

Дорогой читатель, крайне было б глупо

В супвитальности усматривать витанье супа!)

Но вернемся к внуку. Как-то раз

Он гулял с подругой детства в роще

И глазировал ее. Иль, выражаясь проще,

Не сводил с нее влюбленных, юных глаз.

Среди девственных дерев они гуляли

И в пол-импульса интимно телепали.*

* Стоит ли за это их корить?

Телепатам глупо говорить!

Он сказал:

- Вот ночь. Звезда. Бери!

- Нет! - она ответила. - Не надо!

Он сказал:

- Что хочешь? Говори!

- Сок! - она ответила. - Граната!

Красный, свежий! Дай! Хочу-хочу!

Он подумал и, поклон отвесив,

Так сказал:

- Сидеть! Секреций десять.

Ждать меня. С гранатом прилечу.

Пояснение: секреция имеет

Семь рекзекций и один желуд.

Кто б, казалось, в этот срок сумеет

Оказаться там и снова тут?

Но герой был молод и влюблен,

И, что, в общем-то, не менее серьезно,

Безбоязненно и очень виртуозно

Нульпространством пользовался он.

Как иной на мотоцикле по Земле,

Он гонял по Зету на нуле.

Трах-тарах! Вперед! Мезонов вой,

Музыка... И вдруг, скажи на милость!

Видно слом пространственной кривой.

Бум-бурум! Подобное творилось

На планете, видимо, впервой:

Жуткая авария случилась,

Что могло разбиться, все разбилось,

Даже плазмодырка отвалилась...

Нуль в лепешку, а герой живой!

Пять рекзекций пролежал он без движенья.

А потом, принявши воскресин,

Приоткрыл глаза и из последних сил

Стал осматривать последствия крушенья.

Дело дрянь!

Сгоревшая тайга:

От удара все вокруг истлело.

Подсознанье сдвинуто, ужасно ноет тело

И в груди предчувствие врага.

Ни души, ни шороха вокруг,

Только звон стоит в ушах,

И вдруг!..

Что? Магистр? Ну нет, уж это слишком!

От волненья принц слегка привстал...

Так и есть, Магистр!!

Листая носом книжку,

Сам Гордыныч шел к нему вприпрыжку

И, поверить страшно,

Хо

хо

тал!!!*

* Здесь у автора неясность. Дело в том,

Что создания, живущие на Зете

Никогда не хохотали при дневном нормальном свете.

Вот что нужно знать, чтоб не запутаться в сюжете.

Все детали и подробности - потом.

Все понятно! - наш герой решил.

Тут-то он меня и доконает.

И никто на Зете не узнает

Кто престол наследника лишил.

Тут сказать уместно пару слов:

Порожденный гордостью и злом,

Был Магистр Бол-Вана сводный брат.

С детских лет завидовал он брату.

И, конечно, гибель принца за утрату

Он бы не считал.

Все ближе супостат.

И за счастье жить, предчувствуя расплату,

Крикнул наш герой:

- Скорей, не медли, кат!

А Гордыныч глянул на закат,

Проскрипел:

- Я оччень, очччень рад!

И занес над головой... Но не гранату,

Нет, друзья мои. Гранат. Простой гранат!

- Это... что?... - Невольно принц спросил

И сознанье потерял, лишившись сил.

А Гордыныч...

Но не будем забегать вперед.

Для всего, как говорится, свой черед.

Глава третья

Звонила звонница,

Ехала конница,

А впереди на белом коне

В красном плаще, как в красном огне,

Ехал Бол-Ван, окруженный свитой.

Ехал далеко,

Ехал нелегко,

Ехал доставать внуку новый свитер.

А как же? Надо!

Свадьбе быть, пожалуй!

С подругой детства принц забрался в сад

И там на телепросьбу раздобыть гранат

Не изругался, как прилично сану,

А словно некий раб ответствовал:

- Достану!!

После чего на нуль вскочил, махнул за термоперекат

И до сих пор не принудил назад.

Да-а! Очень скоро свадьбе быть, пожалуй!

Такого мненья и мудрец - весьма ученый малый,

Старик Пионыч по прозванью Геростат

Двенадцати наук почетный кандидат

И более того - бессменный депутат

В подсекции Всезнательной округи

От левой фракции неправой Центрифуги,

Возникшей, кстати, в этих девственных горах...

При мысли о горах, привычно молвив Ах!,

Бол-Ван поднял свой взор и погрузил в природу.

Закатный флогистон зажег в озерах воду

И, заросли прибрежные клоня

Тем ветерком, что возникает от вечернего огня,

Взошел к эфиру по откосам дня,

Две тучки палевых гоня по небосводу...

Но что это? Какой-то шум и гул,

Причем довольно неприятный слуху?!

И вот десницу приложивши к уху,

Бол-Ван оставшейся рукою так поводья натянул,

Что добрый конь его (он был изрядным остолопом)

Дал задний ход и заскакал галопом.

- Тпрр! Стой! А чтоб тебя!.. Мудрец, сюда!

- Я здесь!

- О чем народ шумит на той поляне дикой?

- Народ?

- Ну да!

- Шумит?

- Ну да!!

- Бог весть!

В ментальном плане шума нет. В реальном вроде есть.

Не крик, как феномен, а нечто в плане крика.

Положим, это даже крик. Но ежели учесть...

- Да что учитывать! Езжай да посмотри-ка!

Мудрец тотчас очки ученые надел,

Как было велено, поехал, посмотрел.

Вернулся синий, дергается глаз.

- Там!... - говорит, а сам очки ломает.

Там, - говорит. - Мой мозг не понимает.

- Что там?

- Коль говорить без лишних фраз,

Там... там... Я это вижу в первый раз!..

- Да что же там?!! - Бол-Ван уж начал кипятиться.

- Там... Как бы вам сказать? Позвольте объясниться.

Я знаю, вы в науках не сильны,

У вас другое направление таланта.

Но есть такое сверхпонятие баланда,

Которой мы на Зете лишены.

Но мнению Ойсленда докторанта

Она - прерогатива сатаны...

Но набросаем график. Вот константа,

Вот здесь гормон судьбы и электричества...

- Заткнись! - взревел Бол-Ван. - Совсем сошел с ума!51

Что там, докладывай! Не то тебе тюрьма!

- Б-баланду травят, ваше ко-количество

И качества высокого весьма.

Притом хохочут. Все! Конец, конец!..

И тут на взмыленном коне

К ним подскакал гонец.

Как и у всякого приличного гонца,

Глаза его как два костра горели.

То был придворный скороходец Уго-Релли.

На нем от гонки не было лица.

Он прохрипел:

- Беда!

Домой скорее!!

Там принца привезли... Лежит в закрытой галерее,

Ни есть, ни пить, ни говорить не хочет

И, страшно вымолвить, он... он ХОХОЧЕТ!!!!

- Назад! - Бол-Ван команду дал. - Назад, вперед!

И резвого коня пустил внамет.

Глава четвертая

Скорость пятая, шестая... Сто вторая!

Жаркий пот ладонью утирая,

Скачет наш Бол-Ван домой!

И вот, пока он скачет,

Разберемся, что все это значит.

Помните то дерево!.. Оно

Выросло, не где-нибудь, на Зете,

Где ни взрослые, ни старики, ни дети

Никогда не говорили:

- Мне смешно!В крайнем разе говорили:

- Мне ха-ха!

Но ведь это же не то, чего таить греха!

Были им известны радость, горе, злость,

Даже то, что называем мы потеха.

Но всегда им было не до смеха.

(Мутгемотогенная помеха

Юмор в них вложить не удалось)

Правда, самоучка - работер

Литий Фтор, старейший кси лифтер,

Гордость и любимец института

Говорил:

- Мне б тонны две мазута

Плюс на каждого зетянина минута,

Я бы в них любое чувство втер.

Но тогда с мазутом было круто,

Да и времени, признаться, не хватало:

В плане пять полупланет, четыре звездных трала,

Как всегда нехватка высших обезьян...

Словом, принимая во внимание изъян,

Роботов на стендах прокрутили

И по управляемой программе запустили.

Говоря:

- Коль их вести с умом,

Возбуждая запредельные желанья,

То от частого включенья подсознанья

Чувство юмора мутирует само.

Как уже мы говорили (нет ужасней доли!)

Ту программу поручили Колли.

Колли, Колли! Как старался он,

Как внушал им страсти и позывы!

Но его прекрасные порывы

Натыкались на глухой заслон.

Все в тумане, все покрыто мраком...

Часто Колли думал:

- Да! Да, да!..

Фанатизм - есть чувство юмора с обратным знаком,

Круг замкнулся, вот в чем вся беда!

Им нужны сверхсильные желанья,

Но лишенный юмора вовек

Не достигнет тех высот переживанья,

Где б сознание сошлись и подсознанье,

Будь то робот или человек!..

Словом жизнь на Зете шла в такой занудной гамме,

Что, хоть Колли за все это отвечал,

Он на пульте кнопки нажимал ногами

И подфазы жизни наугад переключал.

Из-за этого на Зете смесь была

Из новейших достижений и из прочих:

На телеге вдруг стоял сверхэлектронный счетчик,

В субмарине жил Костылий - путевой обходчик,

ЭВМ была вместо стола

И курьезам этим не было числа.

Доходило до того, что сыромятный мел

Белой экономики основа...

Но к Бол-Вану возвратимся снова.

Оттолкнув, коленом стременного,

Соскочив с коня, в покои он влетел.

И окинув внука зорким глазом,

Впал от горя в шоковый маразм,

Молвил:

- Ы-ы-ы!

И мимо стула сел.

Что же делать? Как же быть, о боже!

- Брата! - прохрипел, - Магистра моего!

И ему ответили:

- Не можем!

Вот уж сутки, как нигде не видели его.

Глава пятая

У Черного Магистра дочь была,

Умна, серьезна. Но лицом мила.

Еще случаются подобные дела.

Не дочь, а внучка, - вы сказать хотели?

Все правильно. Система Одурэлли,

В пределах коей каждый новый вид

Необратимо внуковит

И независим от исходного числа.

Короче, внучка у него была.

Ее Тазиттой звали. Или Тазой.

Она была смышленой, кареглазой.

Любви не ведала в свои семнадцать лет.

Не выпал жребий ей высокой страсти нежной.

Она страдала и жила надеждой,

Как, в общем, всякий истинный поэт.

В ее просторной чистенькой светелке

Ни пьезопряжи не было, ни пялец, ни иголки.

В уединенье, под охраной кованных дверей

Едва останется одна, и за перо скорей.

Тазитта сочиняла кукурьезмы

Или куризмы, говоря серьезно.

Короче, басни и сказанья про курей

Традиционно горькие и полные печали.

И не затем, чтоб видеть их в печати.

А просто так из озорства скорей

Она их рассылала в пять газет

Под псевдонимом скромным Дядя Зет.

Для девушки прекрасный псевдоним,

Да и куризмы хоть куда, как говориться.

Штук двадцать пять я заучил, чтоб с вами поделиться,

Но места мало, ограничимся одним.

Куризм - элегия

Хлопья снега над Зетом кружат

И озябшие куры

Зарываются в пыль, чтобы ноги согреть.

Приодевшийся в изморозь их султан белокурый

На поникший гарем свой без смеха не может смотреть.

- Ах вы жалкие клуши!

Гласит его вид горделивый.

- Вы не ждали морозов? Ну что же, печально весьма.

Есть леса и моря,

Есть приливы, отливы,

И пора понимать, что за летом приходит зима!!!

Дальше было все грустно:

Старуха со скалкой

Кыш! - ему прокричала, погнав под топор палача.

Влажно хрустнула плаха и, как гном со скакалкой,

Побежал наш мудрец, обезглавленной шеей крича.

Что ж кричать, дурачок,

За пределами Черного Круга?

Да, кастрюля, петрушка...

Это суп, а не казнь и не месть!

Есть леса и моря, есть приливы, отливы, старуха,

Скалка, плаха, топор, да и многое, многое есть!

И возможно, что я - гость и гордость планеты

Тоже стану бульоном в свой самый возвышенный час.

Здесь позвольте закончить. С печальным приветом,

Дядя Зет, уважающий искренне вас!

В те времена на Зете было где-то

Так Тридцать Три Воистину Больших Поэта,

Но публика вцепилась в Дядю Зета

И, думаю, не будь он аноним,

Толпа поклонников ходила бы за ним.

Ценился он писантов всех превыше,

Приязнь читающих текла к нему рекой,

И хоть никто не знал, кто он такой,

Портрет его был синей гладью вышит

И выставлен в торгарии на крыше.

На том портрете старец мудрый и печальный...

Но возвратимся к теме изначальной,

Поскольку для движения сюжета

Тазитта все-таки важнее дяди Зета.

Итак, не в термокресле сидя, а на жестком стуле.

(Она была поклонница Аскетия Кастрюлли)

Тазитта чаще сочиняла по ночам.

Ночь больше соответствует печали,

Которая, как древние считали,

Есть высшее начало всех начал.

Легчайших слов полет, метафор тонкий звон,

Неведомых глубин пленительная бездна!..

А, впрочем, это каждому известно,

Кто сочинял стихи иль был хоть раз влюблен.

Ах, ночь волшебница! Тазитта в ней живет

Сливая воедино дух и тело!

Но что такое! Теледверь зашелестела...

Магистр? Наверно! Но откуда он идет?

Старинной шторы синтетический шевьет

Тазитта отодвинула и онемела.

Полупарадный отбивая шаг,

Дед шел по коридору. На ушах

Подобьем клипс болталось по прищепке,

Глаза горели фосфорным огнем.

И, боже правый, не было на нем

Ни портупеи, ни лица, ни кепки.

Потрогав уши, он сказал: Эх, ухнем,

Затем минуя телеблок дошел до кухни,

На вариоплите свой ужин разогрел...

(Есть жариоплита, на ней пекут и жарят,

На вариоплите же только варят)

Итак он молча ужин разогрел

И на Тазитту странно посмотрел.

- В чем дело? Что с тобой?! - она спросила

И верхнюю губу невольно закусила.

Во взгляде деда чувствовалась сила,

Глаза мерцали как глубокие колодцы.

- Со мною! Да! - он вдруг сказал с хрипотцой,

Палитра! Стронций! Умбра! Полотно!

И с диким смехом выскочил в окно.

Ночь дотлевала. Дело близилось к рассвету.

Как быть? Неладно что-то, видит бог.

Тазитта мучилась неведеньем. И вдруг - звонокРаздался. Принесли Наждачную газету.

Естественно звалась она не так,

Она совсем иначе называлась,

Но так как .па бумаге издавалась

Наждачной, то в быту именовалась

Наждачная газета иль Наждак.

Но ближе к делу. Вот развернута газета

И внучка все вдруг поняла про деда.

На две страницы заголовок шел:

Принц вышел из игры!

Кто сядет на престол?

Глава шестая

Вот документ занятный:

Заявленье.

Поскольку я, Магистр, возжаждал вдруг разумного труда

И склонен видеть в сути этого явленья

Болезнь, а также переутомленье,

Я отбываю в неизвестном направленье

В лечебный отпуск сроком - навсегда.

Оригинал - Туда,

Две копии - Сюда.

Сказал и отбыл. Скороходец Уго-Релли

Разыскивал Магистра две недели.

И, наконец, нашел в заброшенной сторожке

В краю забытых птиц и голубой морошки.

Гимн Зету напевая, в сине-розовых трусах,

Но почему-то в галстуке и при часах

Магистр как раз на небольшом картоне

Заканчивал портрет осла, сидящего на троне.

И так был этим делом увлечен,

Что скороходца не заметил он.

- Кхе-кхе! - промолвил тихо Уго-Релли.

- Ах это ты, мой вездесущий друг!

Кхе-кхе! - Магистр засмеялся вдруг.

Ну как осел? Иль ты не смыслишь в этом деле?

Тут бедный Уго от смущения вспотел,

Полез в карман, платок достать хотел.

Но по ошибке вынул пистолет

И так промолвил, глядя на портрет:

- Прошу прощения, шеф, ищу вас две недели.

Живого ль, мертвого доставить вас велели.

- Ну что ж! - тряхнул Гордыныч головой

И две прищепки снял с веревки бельевой.

... На двух полунулях в кильватерной колонне

Они легко пространство прокололи,*

* Пространство колется по принципу листа,

Соединяя вместе разные места.

Ну, словом, совершив мгновенный марш-бросок,

Магистр к Бол-Вану во дворец явился.

Бол-Ван сидел на троне и поток

Ионов бил в лицо его: он брился.

Увидев, что Магистр вошел к нему без кепки,

Без портупеи, на ушах прищепки,

Бол-Ван сперва едва ли не вспылил.

Но тут же все смекнул и пригасил свой пыл:

Уж если брат без кепки в это время года,

Так, значит, надо, так диктует мода,

Магистр на Зете первым франтом слыл.

- Садись, садись! - Бол-Ван проворковал.

Рад, рад! Хотя и удивлен, признаться.

Не надоело, старый хрыч, за модою гоняться.

- Прошу вопросов личных не касаться!

Гордыныч закурил и резко встал.

- А я прошу на службе появляться

В пристойном виде. Клипсы хоть бы снял!

- Я в отпуске!

- Тут надо разобраться...

Я заявленье твое глупое порвал!..

Вот лучше подпиши, да говори спасибо.

На гербовом листе

Витиевато, но красиво

Был текст написан содержания такого:

Отныне посох принца и подкова

К Магистру переходят, так как принца

Постигла хворь. Симптомы: часто злится,

В карикатурном свете видит лица,

Впадает в странный беспричинный смех.

Диагнозы: их много, - больше всех

Подходит тот, что сделал Сант Анатом

Двойное отравление гранатом,

Очистки коего нашли на месте том,

Где с принцем первый сделался симптом.

Яд выделен, изучен, но не понят.

Кто дал ему гранат, наследный принц не помнит.

Лечение: пока леченья пет!

А посему повелеваем, после нашей смерти

Все знаки власти на планете Зет

Вручить Магистру в строго опечатанном конверте

(При помощи священной Синей Глины)

С возданьем почестей под звуки мандолины.

Магистр бумагу трижды прочитал,

Взял ручку, но подписывать не стал.

Подумал, улыбнулся как-то странно

И, дернув за нос крайне изумленного Бол-Вана,

Подобно принцу вдруг захохотал.

Глава седьмая

Когда Магистр, отрекшись от короны,

Едва не сбивши с ног начальника Вторичной Обороны,

С восторгом бормоча: А мне плевать!

А я картины буду рисовать!,

Вослед за блеском собственных очей

Бежал по крытой галерее сада,

Ему дорогу преградило стадо,

Как по халатам понял он, врачей.

Гордыныч сам когда-то врачевал

И так как много лет тому в Акадсмийном Зале

Его шарами черными коллеги забросали,

То он с оттенком злобы и печали

Баранами с тех пор их называл.

Был ли он прав? Конечно, трижды нет!

Как на любой из полуразвитых планет,

Была на Зете медицина важным делом.

Тем более, что здесь была она не в целом,

А только цвет ее, как говорится, лучший цвет.

Конечно, всех не перечислить нам,

Скользнем по самым видным именам.

Невероятный случай отравления гранатом

Здесь самых разных врачевателей собрал.

Хирург старейший прибыл Сант Анатом

И костоправ по кличке Правит Балл.

Психист известный Сердций Кардиолух

С собой аппаратуру всю привез.

Приехал Лентий Лист - паразитолог,

Великий Жратьли - академик диэтолог,

Старик Способнер - начинающий сексолог,

Непи Наэр - прославленный уролог,

Корсар Сечений - бывший гениколог,

А ныне лучший ухо-горло-нос.

Беседы их ученые мы здесь

Во всем объеме изложить не сможем,

Мы лишь образчик небольшой приложим.

Вот он:

- Arа!..

- Ну да?..

- Допустим...

- Предположим...

- Артрит!

- Гастрит!

- Воспалены придатки!

- Четыре пишем. Восемь. Два в остатке.

- А не копнуть ли в области лопатки.

- Но нет же пульса!

- Извините, есть!

- Хочу сказать...

- Позвольте вам прочесть...

- Я б сделал пункцию...

- А я б отрезал ногу!..

Вдруг в телеблоке шум какой-то, гул

Из коего возникло понемногу:

Наука пробивает нам дорогу,

На ЭВМ-4 расшифрован стул!

На что Сечений крикнул: Слава богу!!!

Так громко, что Способнер впал в тревогу,

А Лентий Лист от возбуждения уснул.

- Проснитесь, вы, осел!

- Отстань, трухлявый пень!

- Ох, дал бы по зубам тебе, да лень!

Вот так ярились медики, отбросив стыд и жалость,

В ученых спорах чувствам места нет

И постепенно в спорах тех на свет

Взамен догадок истина являлась

Простая и глубокая, как бездна,

Звучащая примерно где-то так:

Кто принца вылечить возьмется,

Тот - дурак,

Поскольку чем он болен неизвестно!

Не у простых врачей, что вечно под рукой

Иль, что еще ужаснее, под боком,

У Привозных Светил на Уровне Высоком

Лечился ль ты, читатель дорогой?

Лечился, говоришь? Тогда послушай:

Шум, гвалт. Консилиум!.. И вдруг - покой.

От тишины у принца заломило уши.

В чем дело? Что случилось? Что такое,

Откуда этот феномен покоя?!

Все вскоре разъяснилось и довольно просто:

Прекрасного сложения, хоть небольшого роста,

На лекторский помост воодружен,

Учеными мужами окружен

Стоял универсалий молодой.

В очках, с красивой черной бородой.

С приятным голосом и смелым, ясным взглядом,

Назвавшийся коллегам Тез Ядядом.*

* Вам может показаться, на кого-то он похож.

Возможно и похож. Но на кого же?

Где вы встречали этот алебастр кожи

Иль этот взор решительный, как нож

И вместе с тем исполненный печали.

Могу вам подсказать: нигде вы не встречали!

Откашлявшись, он так сказал:

- Прошу

За дерзость извинить меня. Но это

Не я вам говорю, а некий голос света,

Что я, как мистикант, в душе своей ношу.

От вас, коллеги, я не скрою ничего.

Всецело предан Эскулапу и короне я.

У принца Воспаление Всего!

И не простое, господа, а двустороннее.

Не просто вникнуть в иксметодику мою,

Но я, коллеги, попрошу вас постараться:

Наружное я только внутрь даю,

Всем внутренним велю покрепче растираться...

Тут много есть неясного, вы все об этом знаете,

Но я сквозь эти дебри продерусь.

И если вы мне, о коллеги, доверяете,

Я лично принца вылечить берусь.

Тут хором грянуло:

- Конечно, доверя!..

Остаток слова прозвучал уже за дверью,

Поскольку бросились от принца лекаря,

Как от... Не подберу сравненья, честно говоря.

А впрочем, что там сравнивать!

Получено доверье,

Чему прекрасный, юный Тез Ядяд

Был удивлен слегка и бесконечно рад.

Глава восьмая

Поскольку смех полезен для развитья носоглотки

И усвоенье пищи улучшает он.

На Зете с незапамятных времен

Был принят способ внутренней щекотки.

И так же, как у нас известные артисты,

Там в моде и фаворе были щекотисты.

Звучащие портреты их всегда

В любом значительном торгарии имелись.

Четыре дубла стоил Что За Прелесть,

Двенадцать дублов щекотист-звезда.

За Тетия же брали двадцать семь

И продавали далеко не всем.

Но скажем дальше. В местности гористой

Стоял огромный щекотарий-люкс.

По тысяче свечей там было триста люстр.

А люстр поменьше было тыщу триста.

Прибавьте к этому семь тысяч мягких мест,

Амфитеатр балконов для стоянья

И вы поймете, что за состоянье,

Случись провал, подобный домик съест.

- Да, съест, и что?! - Тут возразит читатель

И, безусловно, будет очень прав.

Действительно, бегут страницы глав,

А где же, скажем, та, что в подвенечном платье

Гуляла с принцем в тишине дубрав?

Подруга детства, где она?

Она...

Ищите, девушки, и вы всегда найдете

На чьей груди головку приклонить.

... Как раз сейчас на личном свистолете

Известный щекотист и драматурий Тетий

Пытается ей принца заменить.

С успехом ли? Я промолчать не волен,

А на ответ не стоит тратить слов.

Принц где-то там... Он грубоват и болен,

А Тетий здесь, галантен и здоров.

Летят они...

Но пусть они летят,

Пусть принца исцеляет Тез Ядяд,

А мы?..

А мы с Магистром в дом его войдем

И вместе с.ним... Тазитту не найдем!

Вот где трагедия огромной высоты.

Читатель дорогой, имел ли друга ты,

Мужчину, женщину ль, ребенка, - все равно?

Имел ли друга верного на свете,

Такого, чья душа тебе, как солнце светит,

Когда на всех галактиках темно?

Имел? Тогда Магистра ты легко поймешь.

- Тазитта! - крикнул он и яростная дрожь

Насквозь пронзила старческое тело.

Тазитта! - крикнул он. - Все так, как ты хотела!

Я...Я...

В груди предчувствий черные огни,

Гордыныч к телестенке прислонился

И вдруг магнитофоний сам включился

И произнес спокойно:

Извини!

Как мне велит душа моя и случай,

Отправилась я в дальние края.

Когда вернусь, да и вернусь ли я,

Не знаю. Ты тоской себя не мучай,

Женись. Иль лучше просто в дом возьми

Живое что-нибудь, собаку иль ворону...

Как коротка, как тщетна наша жизнь!

Еще прошу тебя, пренебреги короной,

Ты не рожден для власти. Откажись!

...Все стонет и болит!

Нет, мне не жить, как прежде.

Я исцелю себя иль вовсе погублю.

Примкни ж душой к большой моей надежде,

И помни, помни: Я тебя люблю!...

Глава девятая

Разбивший лагерь в Пескарийной Балке

(На Зете были дни Сближающей Рыбалки)

Бол-Ван по суткам не сходил с коня,

Но о больном справлялся раз в два дня.

Вот образец докладов Тез Ядяда:

- Пока что убираем ущемленье взгляда,

Кристаллизуем умственную взвесь.

За неимением квасцов Всеготогочтонадо

Прописан ангидрид Тоговсегочтоесть.

Задет подмозг, хотя вполне живой,

Болезнь гнездится глубоко ужасно.

Здесь медлить глупо, а форсировать опасно.

Но я вчера рискнул с Бульон-Травой

И, должен вам сказать, спектр аневризмы красный!

Ну, словом, все идет по разработанной кривой.

Надеюсь, я картину очертил вам ясно.

На что Бол-Ван кивал дремучей головой

И говорил:

- Давай, давай! Прекрасно!

Что ж Тез Ядяд, по части говоря,

Свои большие дублы получал не зря.

Он сложно говорил, но никогда не лгал.

Ведь термины употреблять, отнюдь не значит жулить!

Но, если говорить на языке простом,

Его леченье заключалось в том,

Что на болезнь воздействуя через симптом,

Прописывал он принцу не пилюли,

А сочиненья мрачного Кастрюлли.

Больной их с жадностью глотал за томом том

И хохотом не оглашался дом.

До отравленья принц не в силах был читать,

А ныне не читать он был не в силах,

Так словно, суть его, чтобы здоровой стать,

Глубоких мыслей и общенья запросила.

Порою с врачевателем своим

Они пускались в долгие беседы.

Листая пораженья и победы.

Пытаясь выяснить в масштабе всей планеты,

Как говорил историк Бревний Грим,

Чего мы стоим и на чем стоим?.

Входя в единомыслие, как входят в теплый водоем,

Они в один субъект метафизически сливались

И дружеской приязнью изощряя ум,

Черпали радость бытия в кипенье тем и дум,

В любые рассуждения бросались,

И только темы отравленья не касались.

Но вот однажды Тез Ядяд сказал:

- Простите!

Не будем говорить, больны вы или нет.

Но... Вообще у меня, как и у всех, есть дед.

Он тоже иногда...

Скажите, вы грустите

Хоть изредка с тех пор, как отравились?

- Конечно же, грущу! Но почему вы удивились?

Принц засмеялся. - Как бы объяснить?..

Я раньше точками грустил,

А ныне это нить.

В самом веселье ностальгия есть.

И временами, как ни глупо это,

Мне кажется, что я не здесь, а где-то

Рожден.

- Вдали от этих мест?

- Да нет, вдали от Зета.

- И где же именно?

- Не знаю я. Бог весть!

Столь обнаженный разговор возник у них впервой.

Идя по следу мысли свежей и живой,

Принц в каждой фразе выдавал по самородку.

А что ж целитель?

Нервно теребя бородку

И как-то невпопад кивая головой,

Он долго слушал, как бы сам не свой,

И вдруг сказал:

- О господи! Так значит он грустит?!..

Подобной низости мне небо не простит!

- Простите, вы о чем?

Воскликнул принц с досадой.

Да с вами невозможно говорить всерьез!

И вдруг увидел мокрое от слез

Прекрасное лицо бедняги Тез Ядяда.

О чем он плакал?

Врач сказал бы: ни о чем,

Усталостный синдром души в ее рыдальной части.

Но принц, естественно, не будучи врачом,

Впал в дикгй транс и так сказал с участьем:

- Что с вами, мой невозмутимый друг?

Быть может, я обидел вас?

- Отнюдь... С чего вы взяли?

Я просто упустил в методе важные детали

И в ходе разговора понял это вдруг...

Я подрядился возвратить вас к Истинной Печали,

А вы, увы, идете к низменной тоске...

Боюсь, что все лечение мое висит на волоске.

И если вы мне помогать не захотите...

Ну словом, принц, уж вы меня простите,

Я должен вас сравнить.

- Но с кем?

- Я знаю с кем.

На той неделе попрошу я разрешенья

И мы поедем к месту вашего крушенья.

Глава десятая

В краю забытых птиц и голубой морошки

В своей полуразрушенной сторожке

Представить трудно как Гордыныч тосковал.

Кляня судьбу свою, он хохотал сквозь слезы

И странные, нездешние березы

На маленьких полотнах рисовал.

Он очень ослабел, но в полночь не пил зелья,

Горячего не ел, себе готовить лень.

Сорвет две груши с Дерева Веселья

И этим сыт едва ль не целый день.

Вдали от всех так жизнь его текла.

Но вот однажды, тридцать третьего числа

Он вышел к Дереву и вдруг увидел, что оно...

Стоит, конечно же, стоит, куда ему деваться!

Но рядом с ним стоит еще одно...

Нет, два... Четыре! Восемь! Двести двадцать!!

Короче, сколько видел изумленный взгляд,

Тянулся сад, огромный старый сад,

Мерцающий плодами и листвою.

А по нему брели к сторожке двое:

Наследный принц и доктор Тез Ядяд.

Гостям незваным все мы очень рады.

Но иногда бывает тяжело

Понять, за что тебе так сильно повезло.

И вот, то мрачность ты напустишь на чело,

А то еще и сплюнешь от досады.

Короче, не дослушав текст приветственной тирады:

- А!.. Милости прошу... - Гордыныч проворчал

И так несветски глянул на врача,

Что тот в смущенье вдруг остановился,

А принц с изысканным почтеньем поклонился

Прославленному злому старику

И предвкушением забавного гоним

К сторожке ветхой двинулся за ним.

Теперь вопрос: зачем они пришли?

Затем, естественно, чтобы от всех вдали

Два сходным образом ущербных индивида

Легко и друг для друга необидно

Свою ущербность проявлять могли.

Известно было, что Магистр ушел от нормы.

Но ведь ушел и принц,

Так не сравнить ли формы.

Нет ничего для врачевателя полезней,

Чем сравнивать две сходные болезни.

Эксперимент задуман был на славу.

Целитель мог гордиться им по праву.

Но все внезапно спутал этот сад.

Войдя в него секреций пять назад,

Не мог не удивиться умный Тез Ядяд,

Увидев рядом тыкву и агаву,

А чуть поодаль финик и гранат,

К тому ж, читатель дорогой,

Сады растят годами!

А этот сам возник. И так внезапно, вдруг...

Учтя все это, ты б рискнул, о мой отважный друг

Полакомиться сочными плодами?

Я лично - нет.

Бросая смелый, но разумный взгляд

Я б, в крайнем разе, сделал то, что сделал Тез Ядяд.

А что же он? А он на краткий миг

Под крайним деревом отстав от тех двоих,

Агаву, персик, грушу надкусил,

Передними зубами пожевал немножко,

Затем все это выплюнул

И, пулею влетев в сторожку,

Упал на стул единственный и попросил

Бумаги Гербовой и Государственных Чернил.

Суровый и решительный как гром,

От нервности скребя и брызгая пером

(Бумага очень размягчилась в помещении сыром)

Он так писал:

Еще осмелюсь донести,

Болезнь страшней, чем думалось вначале.

Деревья эти, назову их Ассорти,

Как видно из иных галактик к нам заслали

Для разрушенья Истинной Печали,

Которая, как Плакхий отмечал,

Есть высшее начало всех начал.

А посему прошу велеть Дуплет-Гирею

Собрать людей и по возможности скорее

Явиться в ареал Заброшенной Сторожки,

В район Забытых птиц и Голубой морошки.

Для опознанья обрисую феномен.

Что мною назван Ассорти условно.

Стволы сверхгладкие, как тесанные бревна,

Но невысокие, примерно семь колен.

Плоды различные. Арбуз и тут же рядом

Висит гранат. С его ужасным ядом

Уже столкнулись мы...

Склонясь над Тез Ядядом,

Стоял притихший принц и, в строчки упираясь взглядом,

Старался в памяти картину воссоздать

Того, что было с ним в момент крушенья.

Вот он закрыл глаза, потом открыл опять,

Опять закрыл. И в памяти всплыло

Разбитого нуля сгоревшее крыло.

Страх!.. Кто-то подошел к нему. Или подъехал.

Склонился. Тронул за плечо слегка.

Хотелось пить. Гранат разрезала рука!..

Гранат! Не может быть! Вот номер, вот потеха!

И вдруг, захохотав каким-то новым смехом,

Принц подбежал к Гордынычу и обнял старика.

- Так это вы тогда? Гранат?..

- Конечно я!

- Спасибо! Вы!.. Вот вам рука моя.

Наслышан много был о вашей я гордыне

И, каюсь, думал... Но сегодня! Но отныне!..

Так дружба их возникла. Так в душе Магистра

Опять воскресла жажда жить. И стой поры.

Но двинем дальше.

Где-то грянул выстрел,

Второй, шестой... И по команде лесобойного министра

Запели пилы, застучали топоры.

Глава одиннадцатая

Триста! Не считаю лесников и егерей я.

Триста рубчих рот Дуплет-Гирея

Плюс дренажный полк и пилобатарея

Ничего поделать не могли.

Это были странные деревья

Чем поспешней их рубили, тем скорее,

Расползаясь вширь, они росли.*

* Сверхрегенерации секрет!

Помните, секрет, который Колли

Выведал еще в начальной школе

У отца - Чинителя Планет.

Говоря научно, каждый пень

В час отстреливал три генетических решетки

И они наклонно, методом двойной проходки

Зарывались в грунт, а равно через день

Каждая давала Дерево Веселья.

Ветки гнул агав тяжелый груз,

Слева сливы, персики висели,

Справа вишня, тыква и арбуз.

На плоды строжайший был запрет,

Но поскольку плод запретный сладок,

То довольно скоро на планете Зет,

Грубо говоря, примерно каждый сотый

Нездоровым остроумием блистал,

А из тех, кто слушал их остроты,

Каждый пятый заходился от икоты,

Повторяя Надо же! Да что ты?!,

Каждый третий просто хохотал,

А второй сочувствие питал.

Словом, отравлений мрачное число

Не по дням, а по часам росло,

И еще уместно здесь сказать:

У вкусивших - так их стали называть

В результате хохотального накала

Странное единство возникало.

И единство это их толкало

Дикие поступки совершать.

Так они порой, блуждая по болотам,

Грохоча в Тут-тут (такой большой Там-там)

Издевались над священным Гегемотом,

Говоря ему в лицо: Эй, ты, Месопотам!...

Более того,

Поправши статус Истинной Печали,

То, что надо посещать они не посещали,

Игнорируя трубу, а иногда и выстрел из пищали.

И так далее, и так далье, и так далье!

В общем, резко измененная природа

Породила расслоение народа.

Докатилось до того, что производственная сеть

У вкусивших, как это ни глупо

Заменилась вдруг системой клубов,

Где наполовину, где на треть,

Тут бы им, казалось, и сгореть.

Но, коль зетские источники не врут,

Всюду там, где весом измеряется работа

Сократились вдруг расходы пота

До неполной капли на погонный пуд.

Процветали клубы: Рыцарь вторсырья,

Крекинг-клуб Святая Керросина,

Клуб столярной мысли Древесина,

Клуб любителей чугунного литья...

В этих клубах днем и но ночам

(Видно члены никогда не уставали)

Все одной рукою пили чай,

А другою делали детали

И при этом громко хохотали.

Вряд ли те детали были хороши.

Но поскольку делать было их не потно,

То в продажу их пускали за гроши

И на рынке брали их охотно.

Конкуренция себя давала знать:

Потогонная финансовая знать,

Рожами вкусивших именуя,

Срочно наняла писанта Несосбруя.

И писант, забросив все дела,

В том числе кормящую работу,

Сел строгать двенадцать гимнов поту,

Закусив до крови удила.

Но бедняга, видно, сам вкусил,

Так как выпустив из-под контроля лиру,

До того метафоры сгустил,

Что все гимны превратил в сатиру.

Словом страсти накалялися и вот!..

Впрочем, пусть и вот через главу пойдет.

А в главе, что продолжает эту,

Уделим вниманье дяде Зету.

Глава двенадцатая

Вкусил ли дядя Зет таинственных плодов?

Нет, трижды нет! Я душу прозакладывать готов.

А впрочем, что ж закладывать!

Судите сами,

Вот труд его последний перед вами,

Пространный и внушительный весьма

Куризм-баллада под названием Зима

Он начинался так:

Ха-ха!

Какая стать у петуха!

Как будто он не суп грядущий,

А знатный мистик из Дубовой Тишины!

Как будто вовсе не на ужин,

А для великих дел он нужен,

Для процветания страны

Иль пробуждения весны.

Как будто этот снег

И этот смех,

И эти куры!..

Ах, как не совпадают две фактуры,

Как портится повествованья лад!

А может и т.д. и никаких баллад?

Ведь вспомните, Компилий Бороде,

Любитель и знаток чужого текста,

Тем и прославился на Зете, как известно,

Что как никто умел предельно неуместно

В цитате важной вдруг поставить и т.д..

Поступим так и мы, чтоб не губить сюжета

И скажем так:

Сей опус дяди Зета

(Он зимний был, а на планете лето)

Запрятала наждачная газета

На сто четвертой, посезонной полосе.

Но все ж его нашли и прочитали все.

За исключеньем, впрочем, Тез Ядяда.

Он что-то был не в духе в этот день.

- Прочли бы! - принц сказал. - Прекрасная баллада.

- Нет настроения. Да и, признаться, лень.

- Могу вам вслух прочесть. Хотите?

- Нет, не надо!..

Принц с удивленьем глянул на врача

И снова стал читать балладу, бормоча:

- Похоже, да... Весьма, весьма похоже,

В отдельных строчках юмор есть. Вы слышите?

- Допустим. Ну и что же?

- А то, что дядя Зет вкусил плодов.

- О боже!

Какой нелепо-примитивный взгляд.

С каким-то вызовом вдруг молвил Тез Ядяд.

Там, где вам юмор чудится, там грусть, и только грусть.

Возьмите это место. Или это!..

И вдруг, закрыв Наждачную газету,

Целитель отошел в сторонку, стал спиною к свету

И... прочитал балладу наизусть.

Не знаю, можно ль говорить об удивленье принца,

Пожалуй, здесь уместней было б слово шок.

Поскольку нервы в нем,

Свершив какой-то фантастический прыжок,

На место прежнее уж не сумели приземлиться

Шесть раз (подобный шок довольно долго длится)

Принц воздух ртом ловил

И, наконец, сказал:

- Смешно!..

А дядя Зет, он что?.. Вы может с ним знакомы?

- Не важно, принц. Но я скажу одно:

На свете есть поэзии законы.

И основной из них я изложил бы так:

Чтобы создать любых параметров творенье,

Поэту нужды нет вкушать какие-то плоды или коренья.

Всю гамму чувств таит в себе высокий плод прозренья,

Как суть всех солнц - вселенский черный мрак.

А вы... Вы, принц, ужасны с юмором своим.

И если существом души своей иль плоти

Ему противовес вы не найдете,

То я боюсь, что так и не поймете,

Чего мы стоим и на чем стоим.

И высшая приязнь вовек вас не встревожит,

Тот, кто смеется, тот любить не может.

Ну, а теперь!..

Целитель снял парик,

Отклеил элегантную бородку.

И вырвался у принца изумленья крик

И чувство странное ему сдавило глотку.

... Она еще похорошела, честно говоря,

Глаза смотрели смело и открыто.

Принц что-то лепетал,

Так словно заклинания творя...

Пред ним стояла девушка-заря.

Да, да, вы правы, то была Тазитта.

- Ну вот и все! - она сказала. - Кончен маскарад.

Прощайте, принц. Сегодня я уеду.

- Куда? - невольно принц спросил.

- К больному деду.

Я думаю, бедняга будет рад.

А наша дружба... От нее не отрекусь.

И если, как сказал великий Тетий,

Вас жажда встречи осенит,

Как осеняет грусть,

В сторожке дальней вы меня найдете.

- Но я сейчас, сейчас уже грущу!

Воскликнул принц. - Я вас не отпущу

Я запереть ворота дам приказ.

- Ах бросьте, принц. Ведь я сильнее вас.

Я мистикант, целитель. И поэт!

Ведь кроме прочего я...

- Кто?

- Я дядя Зет.

Вы имя помните мое? Так вот,

Прочтите Тез Ядяд наоборот.

Сказавши так, Тазитта вышла прочь

В огромную, зияющую ночь.

А принц стоял, как громом пораженный,

Держась за стенку и открывши рот,

Не то растерянный, не то уже влюбленный.

Какой-то свет неведомо бездонный

Входил в него. И он душою потрясенной...

Но к делу! К делу! Время нам сказать И вот!

Глава тринадцатая

И вот на разговории закрытом

Довольно сипло (он болел когда-то мытом)

Хранитель Синей Глины вдруг спросил:

- Когда же, господа, прибегнем к примененью сил?

Когда же грохнем шоковым копытом

По мерзким рожам сих хохочущих верзил?

Иль так и будем ждать в бездействии,

Чтоб гром их поразил?!

В ответ послышалось:

- Чего?

- Куда?!

- Кому?!!

- Погромче повтори, осел, да пояснее!!!

Когда на разговории так страстно просят пояснений,

Понять уже не трудно, что к чему.

И свой вопрос не повторил спросивший.

Всей силой ужаса, всем страхом естества

Он понял вдруг, какие брякнул дикие слова.

У каждого есть родственник вкусивший.

А у Бол-Вана даже целых два.

- Ну все! - подумалось, - теперь загонят в гроб.

И слыша голоса:

- Да повтори же, остолоп!

Он стал багровым, вытер потный лоб

Наждачною газетой, побледнел,

- Прошу прощенья! - молвил. - Это шутка.

И засмеялся вдруг, но дико так и жутко,

Что было видно, он плоды не ел.

Поочередно то пунцов, то бел

Бедняга бился в судорогах, квакал,

Снимал зачет-то сапоги, терял сознанье, плакал,

Пытался кляпом рот заткнуть себе и на глазах худел.

Так с хохотом метался он секреций пять иль семь

И этот страшный смех вдруг передался всем.

Родится в муках все и юмор в том числе.

Ревнители Заветов Старины, Держатели Стрижалей,

Ногами дергая, катались по земле

И словно кони тонущие ржали.

Бол-Ван смеялся так, что старый свищ в паху

Не просто вытек, вышел вместе с корнем.

От хохота на ставнях раскалились шкворни,

А мантия его на горностаевом меху

Дала такой сильнейший электрический разряд,

Что превратилась в молнию и с неба хлынул град.

Тот град шел восемь суток не стихая.

И восемь суток на планете Зет

Бродил от дома к дому, полыхая,

Какой-то жуткий, нестерпимый свет.

Так рухнул мир, что здесь я описал,

Так во вселенной Зета прежнего не стало.

Поднявши сотни лиц к тревожным небесам,

Планета Несмеянна хохотала.

А что же на Земле?

У Колли в астрозале

Творилась дикая белиберда.

Культуры в колбах герметических скисали,

Все стрелки на приборах шейк плясали

А самописцы осциллографов писали

Слова, что пишут на заборах иногда.

- Что делать? - думал Колли. - Это Дерево Веселья!

Что делать, как порядок навести?

Он подключился к щекотистке-травести

И дрожь такую ощутил в ее тщедушном теле,

Что содрогнулся сам и прошептал:

- Прости!

Смятение умов и слабых душ

Уж обернулось катастрофой первой.

Великий Тети и с горя обожрался груш

И умер хохоча от заворота нервов.

Самоубийство признак слабости,

Не так ли?

Но как перенести такой провал?!

Не просто в щекодень, а в день его спектакля

Огромный щекотарий пустовал!..

Страдал ли ты, читатель дорогой,

Как чтец, певец иль кто-нибудь другой?

Не приходилось? Ну, тогда послушай.

Ты в парке на эстраде. Взмах рукой.

Сейчас ты душу изольешь. Да и не только душу!

Ты изольешься весь, как личность, как художник.

Сейчас, сейчас... Но теплый летний дождик

Успел излиться раньше. И все зрители, увы,

Бегут, спасая сухость головы.

И вот, чтоб в сердце не возникло яда,

В который часто превращаются мечты,

Читаешь иль поешь пустым скамейкам ты,

Ограде низенькой, да мокрым кленам сада,

Да пареньку, забредшему в кусты,

Которому приспичило, как говорится,

Под излияния твои и самому излиться.

Короче, Колли пушкой мориторной

Из всех дерев Веселья выбил зерна.

И в пять секреций с небольшим они

Вдруг превратились в бледные огни,

Вспорхнули разом, атмосферы не касаясь,

И высоко над Зетом в Млечный Путь вписались.

Глава четырнадцатая

Вот так-то, Литий Фтор, и без мазута обошлось.

Два смеха на планете родилось,

Два юмора высокого накала,

Две крайних точки, два потенциала.

И очень сложно рядом им жилось.

Смех у вкусивших лился как поток,

Являясь функцией двойных смеяльных нервов.

Смех невкусивших возникал от первого,

Как возникает индуктивный ток

В огромной солиноидной катушке,

Когда ее случайно выстрелят из пушки. *

Два смеха породили разный быт

И даже две религии как будто.

* Простите мне научные детали,

А я прощу вам все, к чему б вы слабость ни питали!

Пророком у одних был Зверий Незабыкх,

Пророком у других - Растений Незабудда.

Казалось бы, звучанье - чепуха.

Но даже здесь различья отмечались.

- Ха-ха! Хи-хи! - вкусившие смеялись,

А невкусившие смеялись:

- Хи! Ха-ха!

Еще деталь, у невкусивших хохотантов

Все головы, а у иных и грудь,

Покрылись шишками мыслительных талантов.

Что впрочем их не портило ничуть.

А я сказал бы, даже украшало.

Поскольку в личной жизни не мешало,

А в деле открывало новый путь.

Так, например, их брали в мастера

Разумных дум и трезвого расчета.

И так планетою ценилась их работа,

Что в день им полагалось троекратное ура,

По десять дублов и по два ковра

Из тех, что делал гобеленный клуб Веселая игра.

Ах эти игры! невкусившие шутя,

Вступив с Веселою игрою в поединок,

Коврами как-то до того заполонили рынок,

Что клуб сгорел в два дня, похныкал, как дитя,

Со счетами в руках оплакал все утраты

И слился с клубом Сувенирной Ваты,

Производя половики и маты

С узором и доставкою домой

Под жалобным девизом Боже мой!.

А дальше больше. Невкусивший Сант Анатом

С ланцетом стоя над вкусившим братом,

Чуть не отсек ему, уж и не помню что,

Не вымыв руки спиртом и не сняв пальто.

И это где? В больнице! В храме состраданья!

Короче, стычки, свары и рыданья.

Те и другие лишь своих любили,

Те и другие сук чужой рубили.

Как видно разглядеть им было недосуг,

Что это, в сущности, один и тот же сук.

И лишь Бол-Ван был в ослеплении недолго,

Поскольку у него в отличии от всех

Не резвость мозга вызвал индуктивный смех,

А нечто большее с уклоном в чувство долга.

И первое, что сделал сей колосс:

Собрав писантов невкусивших стаю,

Он задал сам себе волнующий вопрос

И сам ответил так:

- Коль говорить всерьез,

Вкусивших я больными не считаю.

Пора взглянуть на свет, довольно жить во мраке.

Для розни не причина разный смех.

Прошу оповестить через писанья всех:

Я запрещаю стычки все и драки

И отменяю свой запрет на смешанные браки.

Вот все. Теперь ступайте. Хи! Ха-ха!

Затем Бол-Ван вошел в светлицу внука

И так сказал:

- Мне все понятно. Ну ка,

Снимай наследный перстень и меха.

Хотя теперь преград особых нету,

Но я тебя не возведу на трон.

Тебе не совладать с подобною планетой,

Лови форель или стреляй ворон.

Или женись.

- Но я могу?

- Да, можешь!

Я смешанные браки разрешил.

- Ты разрешил! - воскликнул принц. - О боже,

Даты велик! Ты не напрасно жил!

Ты, ты...

- Ну ладно! - проворчал Бол-Ван,

Я делаю лишь то, что мне велит мой сан.

И снявши с внука норковый жилет

Он удалился в совмещенный кабинет.

А принц стоял, Светясь как сто светил.

Какая жизнь на Зете намечалась!

Он сам с собой смеялся и шутил .

И кровь таким восторгом в мозг его стучалась,

Что подключившийся к нему угрюмый Уткэн Колли

Пять скверных слов сказал и застонал от боли.

Он только что узнал, что на далеком Зете

В ста новых семьях народились дети.

И он не вправе скрыть от шефа и науки,

Что это дети. Дети, а не внуки.

Глава пятнадцатая

Магистр так много рисовал и так прекрасно,

Что над сторожкой вскоре выстроил второй этаж.

Музею продал он сюиту Коротко о разном,

А частному лицу триптих Врата при входе в раж,

Торгарий взял, написанный сангиной,

Портрет полуапостола с ангиной,

Пять обнаженщин выставила Груть,

Да столько же салон Случайная получка.

Журнал Зашли бы, цайтунг, на цветы взглянуть

Уже статью о нем готовил В добрый путь!...

Короче говоря, застала деда внучка

В тоске, но не в зеленой, вот в чем суть.

Все в тех же сине-розовых трусах,

Но неизменно в галстуке и при часах,

Он по утрам стоял на голове,

Частенько принц его так заставал

И, чтоб вступить в беседу,

Сказавши И-го-го!, пристраивался к деду.

И так вдвоем они стояли на траве

Часами обсуждая тени, блики, пятна.

Тазитте это было не вполне приятно.

Особенно, когда уйдя в пикантные детали,

Они ногами дрыгали и громко хохотали.

Любили ль вы, читатель дорогой,

Стояли ль вы на голове от счастья,

Горели ль той немыслимою страстью,

Когда земля дымится под ногой

И вы способны зажигать костер

На кучу хвороста бросая нежный взор?

Горите и сейчас?

Тогда вот текст: Люб-лю!!!!!

Без всяких вариантов вы его твердите

И будь я холост, если вы не победите!

Ах, бедный принц! Он так сказал Тазитте:

- Я убужаю вас и быть моей молю!

Что значит убужаю?

Обожаю?

А если уважаю?! Что за чушь?!

Для девушки страшнее оскорбленья нету.

Представьте, что Ромео уважал Джульетту

И вы поймете почему в минуту эту

Тазитта к выводу пришла, что принц ей крайне чужд.

- Благодарю вас!.. - сухо молвила она,

Превыше всяких чувств ценю я уважение.

Но мне почудилось, что в наши отношенья

Вплелась какая-то ненужная струна.

Зачем напрасно причинять мне боль?

Жестоко, принц, да и не очень честно.

Ведь мы - друзья.

А по законам Зета, как известно,

Несовместимы дружба и любовь...

- Несовместимы?!! - рявкнул принц

И с корнем

Вдруг вырвал дуб, растущий у ручья!

- Несовместимы?! Господи, да я...

Вот форма объяснения, друзья,

Что может проще быть и непритворней!

Учитесь юноши давать обратный ход.

- Люблю, люблю!!!

Как айсбергом пробитый пароход

Иль, скажем, как Атлант, вдруг уронивший небосвод,

Ревел наш принц так яростно и долго,

Что горный соловей, сомлев, упал на волка

И тот, от страха проглотив клыки,

Галопом конским дунул вдоль реки

По двадцать восемь гравитонов делая прыжки,

И чуткий Зет, итожа все толчки.

Стал космос бороздить по чуть иной орбите,

Что сразу же отметили синоптики и моряки.

Тревожно замигали маяки,

Скусив патроны, сводные полки,

Нацелясь в небеса взвели курки...

Ну словом, честь по чести испросив руки,

Счастливый принц женился на Тазитте.

Я множество галактик повидал.

В одной из них (как въедешь, так налево)

Живет Мужчина-эталон

И Дева-королева.

На каждый всход у них по тридцать три посева,

В них страсть всегда кипит на грани перегрева.

Но пальму первенства я им бы не отдал.

Ее бы преподнес я, упадая ниц,

Вот этим вот двоим друг в друга погруженным,

Чтоб снова стало ясно всем молодоженам,

Что счастье близости порой

Не ведает границ!

Узнав о свадьбе, Зет возликовал.

Поток приветствий хлынул, как обвал.

В фонтанных чашах из запретных патиссонов

Варили пиво-воды, резали муфлонов

Под звуки мандолин и вибропатефонов

Шумел за карнавалом карнавал!

Вот тема дивная; друзья, для смеха всех уклонов:

Зет дядю Зета замуж выдавал!

Бол-Ван и тот был вне себя.

От радости высокой

Он так помолодел душой, что стал завидным женихом.

- Скажите мне, я кто?!

Он спрашивал у всех входящих в дом.

И дамы многие, узнав его с трудом,

Впадали в транс и говорили:

- Сокол!

А Тетия великого вдова

Ему шептала нежные слова.

А что ж Земля?

А на Земле в те дни

Была опубликована научная заметка

О том, что Зет, как донесла вселенская разведка,

Отныне населен, увы, почти людьми,

Что в результате небреженья иль чего-то хуже

Всемирно знаменитый супвитальный круг

Дал трещину и затянулся туже,

Чем сведено на нет одно из самых удивительных явлений:

Ускоренная смена поколений *

И что в дальнейшем на подопытной планете

Рождаться будут дети. Только дети!

Слом внуковитости в сверхопытах нередок.

Работу можно было продолжать

Не так, так, в крайнем разе, этак.

Но автор круга - скандалист и аматер

Поднял такую бучу в прилегающей печати,

Что Колли вызвал шеф

И, полистав его рабочие тетради,

Вдруг приказал, чтоб он программу стер,

Всех роботов списал,

А опустевший Зет

Поставил в ряд необитаемых планет.

* Из зетских роботов хотели сделать неких дрозофил.

Быстроплодимость этой мухи фантастична.

Ей даже памятник стоит. Его я видел лично:

Какой-то голый старичок, худой, но полный сил,

Как видно, представляющий науку,

С почтеньем мухе пожимает руку.

Мол, множество побед одержано в борьбе

И часть из них принадлежит тебе

За то, что очень быстро ты плодилась

И тем для всяких опытов годилась.

Глава шестнадцатая

О девы чудные, воздушные красотки,

О зрелые мужи с астральным любомудрием на лицах,

О юноши, скакающие вверх

При помощи шестов и тапочек с шипами!

О дамы, заучившие на память

Всю лучшую поэзию!

О фейерверк

Жестоко-остроумной холостежи,

О вы, курфюрсты клана чудаков,

Ты, молодежь, загадка всех веков,

Вы, старцы мудрые, с кем я привык дружить,

Как хорошо на этом свете жить,

Тому, кто жить так хорошо умеет.

И как прискорбно знать,

Что все конец имеет,

Один конец. Таков наш организм.

Извольте мне простить

Невольный плеоназм!...*

* Плеоназм - в стилистике означает употребление ненужных слов, не дополняющих смысл речи; II. Имеет целью усиление впечатления, производимого речью. Большая энциклопедия под редакцией С.Н. Южакова, том 15 (Пенька-Пуль).

Я это все к тому, что Колли был в тоске.

Прочтя инструкцию и столбик астросводки,

Промыв ключи в растворе царской водки,

По кси-каналу на подводной лодке

Он въехал ночью в Храм Прямой Наводки,

Пробил свой индекс на сверяющей доске,

Нашел на небе темно-синий Зет,

Затем Загон необитаемых планет

И, протирая жерло моритарной пушки,

Вдруг вспомнил родину свою - Туда-Судой:

Простые стоэтажные избушки

Над тихой задремавшею водой,

Знакомых скал замшелые вершины,

Над зимним лесом оплывающий рассвет

И гул огромный непристижной сверхмашины

Любимицы отца - Чинителя Планет.

Он вспомнил девочку с глазами, как огни

Неведомых далеких мирозданий.

И гамму тех пленительных страданий,

Что каждый раз рождали в нем они.

Он вспомнил все, перебирая рать

Каких-то новых чувств,

Необъяснимых детям.

И понял вдруг, как это важно - знать

Не кто возница, а куда мы едем.

Разматывая жизни спутанный клубок,

Он вспомнил все, что мог

И что давно не мог...

И вдруг железо лязгнуло в зените!

Умышленно иль нет, не знаю, извините,

Но Колли так рванул космический замок,

Что Зет сорвался с орбитальной нити,

Сжег замыканьем лучевые провода

И в черном небе канул без следа.

Две тысячи плюс эн пятьсот текущий год.

Четверг.

Четвертое,

На реках ледоход!

И, понимая сердцем сущность этой даты,

Как собственно и то,

Что стоимость планеты вычтут из зарплаты,

Стер Колли выкладки свои и все координаты

И так сказал:

- Живите, черт возьми!

Пускай вам случай и судьба помогут.

Не могут роботы, конечно, стать людьми.

А если могут?

Если все же могут?!

А если!..

Еще от неавтора

Тетрадь на этом кончилась.

На вклеенном листе

С частичным переходом на обложку,

Есть три стиха еще,

Один из них про кошку,

Второй неведомо про что,

А третий про коня.

Признаться он, не то, что поразил меня,

А как-то странно возвратил к поэме.

И хоть сюжет его никак не примыкает к теме,

У чувства первого идя на поводу,

Я все же здесь его, пожалуй, приведу.

Вот он:

Не может быть того, что быть не может.

Но иногда, друзья мои,

Весною иногда,

Копытом землю оттолкнув, восходит лошадь,

Как северная крупная звезда.

И мореходы, глядя на нее,

С восторгом пишут в вахтенных журналах:

- Замечен пролетающий предмет

Конеподобной формы, типа - лошадь!..

Не может быть того, что быть не может.

Но все таки порою по весне,

Когда запахнет талыми снегами,

Легко дорогу оттолкнув ногами

Восходит грусть, живущая во мне.

И снова я один.

И снова мир огромен,

И снова слышу я, не склонный к чудесам,

Как дико ржет

Подсобный, старый конь на тихом ипподроме,

С телегой вместе

Поднимаясь к небесам!

1974-75 г. Благовещенск - Москва.