Платформа

Девять. Рейзер

– Просто делай свою работу, – сказала себе Рейзер, но думать у нее получалось только об одном: «ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, УБИТЫ ДЕСЯТЬ ГРАЖДАН И ОДИН СОТРУДНИК ПАКСА».

Она знала, что это окажется Бейл. Но не собиралась следить за развитием событий. Только когда закончит рассказ. Она начала писать:

– Расскажи мне о Потоке, – попросила я Бейла во время послесексия. Моя голова удобно устроилась на сгибе его руки. Кровать у него была немногим больше койки, и Бейл [надо поменять ему имя на что-нибудь активное, намекающее на опасность. Риск?] занимал ее почти целиком, но мне было все равно.

– Его открыли случайно. Представь себе огромную подземную систему пещер, похожую на кротермитник, только высеченную ветром. Пятьсот кэмэ тоннелей, расходящихся и сливающихся, извилистых и петляющих, сужающихся и расширяющихся. Представь, что ветер в нем – как бесконечный поток воды, только это ветер Хлада, и похоже это на ураган, втиснутый в соломинку для питья.

Сначала там проводили исследования, – сказал он. – Форпост был научным городком. Уже потом здесь обнаружили ядро. Но Поток был раньше.

Я была удивлена тем, как оживился, говоря о Потоке, этот яростный мужчина, но это случилось. Синева его глаз казалась электрической. В нем не было ничего скрытого, и, может быть, на это я и купилась здесь, на планете Хлад. За те годы календарные и годы световые, что я веду эти записи, блуждая по Системе и знакомясь с человечеством во множестве его масок, у меня случались более захватывающие приключения и более глубокие чувства, но Бейл затронул меня как мало кто еще. Бейл был редчайшей находкой – хорошим человеком.

– Его использовали для испытаний, – говорил он, – вместо аэродинамической трубы. Все, что ты видишь здесь, на Хладе, было испытано в Потоке. Если оно не способно уцелеть в Потоке – то и на Хладе не уцелеет.

Я спросила:

– Но ведь бо́льшая часть Хлада под щитами, да?

– У платформ нет щитов. У рокотов нет щитов. И за пределами щита бывают стационарные штуки. Погодные датчики, шлюзы, рельсы…

Снаружи его комнаты заканчивался день, сквозь окно просачивался фиолетовый вечер. Я откинулась на простыню. Мы были вместе уже две недели, и мне все еще нравилось рядом с ним, говорить или молчать. Просто смотреть на него. Бейл был особенным [Его имя – Крад? Может быть. Сердцекрад. И еще «град», и намек на криминала. Очень может быть.] Хлад ему подходил и не подходил одновременно. Он был пылким и сложным, неприкаянной душой.

А в тот момент он был мужчиной с детским светом в глазах, рассказывавшим мне о своих играх.

– Так вот, они бросали в Поток какую-нибудь фиговину, смотрели, как далеко она залетит, прежде чем развалится. Редизайнили ее, переделывали, снова смотрели, как ее рвет на куски, но каждый раз она держалась на несколько секунд дольше. Машины, здания, куски платформ – Поток принимал всё. Здесь даже корабли для глубокого космоса проверяли на ударопрочность. Если находился изъян – Поток разносил корпус стоимостью миллиарды бедолларов в наноклочья за ноль целых хрен десятых секунды.

Его энтузиазм был неисчерпаем. В послесексии он всегда был так похож на мальчишку – мальчишку, который безнаказанно натворил что-то недозволенное. Но спальня у него была совсем не мальчишеской. Она была чистой и безжизненной. Металлическая мебель, стенная монитория напротив узкой кровати. Единственным беспорядком – единственным, что придавало комнате характер, – была груда нашей одежды на полу.

Я гладила волоски на его руке, а он продолжал.

– Каналы разные, а вот ветер постоянный, так что там есть быстрые и медленные повороты, высокая и низкая же, и еще обломки, и… – Он вздохнул едва ли не скорбно. – Мне не объяснить.

Дело было не в том, что ему не хватало слов. Он просто хотел сказать их все разом. Как будто я ничего не знала. Он понятия не имел, что я повидала, где побывала, хотя я, как обычно, не делала из этого тайны. Невозможно рассказывать истории женщин и мужчин, живущих на грани, пока не поживешь там с ними сама. Ты учишься чинить что угодно и драться с кем угодно, стрелять во что угодно и управлять чем угодно. И я всему этому научилась.

Поначалу его незнание обо мне казалось странным, но потом я поняла, почему Бейл не отыскал меня в Песни. Это было не из-за того, что я его не интересовала, а потому, что его работа в Паксе и так сплошь состояла из запросов и проверок. Со мной он мог просто быть. Незнание рождалось из доверия.

Я переплела свои пальцы с его и спросила:

– А почему Поток не разрушает стены?

– А он разрушает. Как река подтачивает свои берега.

– И ты сознательно в это ныряешь?

– Люди, которые работают на Хладе… у них особый характер, – ответил он.

Я улыбнулась и сказала:

– Это я заметила. Но кто первый придумал сделать из него аттракцион? Или кто-то упал туда и выжил? Обычно всякие необычные открытия делаются так.

Он потянулся надо мной, чтобы взять стоявший у постели стакан. Я наслаждалась давлением его тела, дополнительной тяжестью.

– Не в этот раз, – ответил Бейл. – Кому-то стало любопытно, он придумал особый костюм и нырнул туда. Просто причуда одного человека.

Он протянул мне стакан. У виски был его вкус. Мы выпили полбутылки, прежде чем рухнуть, раздеваясь, на кровать, и теперь оставалось прикончить только мутную осадочную взвесь.

– И что стало с первооткрывателем? – спросила я, облизнув губы от твердых частичек.

– Его хватило на пятьдесят метров. Следующий продержался дольше, а где-то год спустя кто-то завершил круг и, полуживой, выбрался наружу. Теперь все дело только в технике и новых рекордах. Спорт. Видела экзо, которые мы надеваем? Они специально для Потока.

– Нет, не видела. Что от них требуется?

– Ну, ты летишь, так что нужна защита, плюс карабины и срезаки, плавники и тросы. Они все так или иначе влияют на твою скорость и траекторию. Некоторые летуны пользуются лентами. Одним нравится мягко, другим жестко.

Я потянулась и положила руку ему между ног, потому что снова захотела его.

– Вот так?

– Совсем не так. – Он ухмыльнулся.

Она перестала писать. Тогда на его лице была не ухмылка. К тому времени с сексом у них было уже не очень. Но стирать эти слова Рейзер не стала. Отчасти для этого она и писала – чтобы история, которую она сплетала вокруг правды, могла укорениться. Пусть настоящее мимолетно, но память о нем, хорошо приготовленная, может служить утешением. Рейзер была мастерицей таких вот поправок.

Да, она была добра к Бейлу, и была добра к читателям, но важнее всего было, в конечном итоге, быть доброй к себе самой. Создать хорошее прошлое из сурового настоящего.

Она продолжила писать, пытаясь не представлять его мертвым.

Потом, когда его дыхание снова успокоилось, он продолжил беседу, словно ее ничто и не прерывало:

– «Мягко» – значит лететь осторожно и посередине, с меньшим риском. «Жестко» – значит, ты берешь на себя чуть больше контроля. Усваиваешь?

– Зачем плавники – я, в общем, понимаю, – ответила я. – И, может, ленты. Остальное – нет. Объяснишь?

– Это нельзя объяснить. Я не могу, по крайней мере. – Он отодвинулся и посмотрел на меня. Волосы у Бейла были растрепаны, и я убрала их от его глаз. Синева этих глаз побледнела, и я вспомнила небо того же цвета над Вегасхристом и стоявшую рядом со мной черноволосую девочку, которая смеялась, пока ее желтый воздушный змей исчезал в небесах. [тут ссылка]

– Тогда расскажи еще что-нибудь.

Я задумалась, много ли знаю о Бейле на самом деле. Об историях, записанных на его теле. О созвездии маленьких шрамов, изрывших его правую щеку, о темном бугорке на кое-как залеченной ключице. Да, эти истории я знала, и знала, что они говорят о нем. Но помимо этого – что мне было известно?

– Ладно, – сказал он. – Вот, например. Слышала когда-нибудь про скорость тьмы?

Я попыталась вспомнить. «Скоростью тьмы» назывался корабль, на котором я однажды летала. И еще на некоторых планетах это было жаргонное название примитивного очистителя памяти. Неумелые похитители накачивали им жертв, прежде чем возвратить их беспамятными. Точнее, не просто беспамятными. Родные обнаруживали, что отдали деньги за возвращение двадцатилетних хнычущих младенцев. Однажды я об этом писала [тут ссылка] после долгого дня на Дали, проведенного за разговором с женщиной, чьи глаза не переставали метаться, и никогда уже не перестанут.

Но я была уверена, что Бейл говорит о чем-то другом. У термина было еще несколько значений, и все менее интересные. «Скорость тьмы» – броское словосочетание, но это довольно очевидная инверсия «скорости света», ярлык, только и ждущий, чтобы его куда-нибудь налепили. Меня всегда больше интересовало применение.

– Нет, – ответила я. – Никогда не слышала.

– Ясно, – сказал Бейл. – Так еще стимулятор для траха называют, но не на Хладе. Слушай.

Он пошевелился, и я ощутила, как его сердце забилось быстрее. Он провел по вчерашней щетине тыльной стороной ладони и начал рассказывать:

– Ты быстро летишь по Потоку, «же» растет, так что ты становишься тяжелее. – Его всегда заводило действие. Хватало даже слов или мыслей о нем. Вот что между нами было общего – эти пропитанные адреналином разговоры и неусидчивость, и поэтому же нашим отношениям не суждено было продлиться. Мы постоянно куда-то бежали, но это была лишь прелюдия к тому, чтобы разбежаться.

– Это не та постоянная перегрузка, которая бывает у ракетчиков. Простые ракетные скафы тут не годятся. Если хочешь маневрировать на скорости Потока – придется надеть специальный экзо. Этому костюму нужна самая большая амортизация перегрузки, какая только бывает, но ты ведь не в кабине сидишь. Экономичная амортизация, как в ракетном скафе, не поможет. Носила такой?

– Да.

– Так вот, это как будто у тебя спереди и сзади по матрасу привязано. – Он осекся, уставился на меня и переспросил: – Правда носила?

Я улыбнулась при виде его удивления.

– Я много чего делала, Бейл. Кое-что даже в реале.

Сколько всего он обо мне не знал. Мы оба были заблудшими душами, недолгими спутниками в темной-темной ночи.

– Если не в реале – значит, не было, – сказал он, помолчал и добавил: – Ты полна сюрпризов, Пуст, ты знаешь об этом?

Это было почти что признание в любви. Достаточно близко, но не ближе. Как раз. Этот парень.

Он с хрустом прожевал осадок виски, а потом продолжил:

– В общем, суть ты уловила. Плавники нужны, чтобы лучше вписываться в повороты, но они тебя тормозят. Срезаки, ленты и прочее – все это добавляет немножко изящества, убирает часть риска. Еще нужна хорошая монитория для визора, чтобы читать Поток вверх по течению ветра и следить, что происходит по бокам, но большинство летунов считает, что это мухлеж, им нравится пользоваться только реальными ориентирами…

– А ты?

– Я? – Бейл усмехнулся. – Я пользуюсь всем, что есть. Я бесстыжий. Если есть техника – да, я ее возьму.

Он поднял стакан и поднес его к окну, щурясь на преломляющийся в стекле тусклый вечерний свет.

– Ты рассказывал про скорость тьмы, – напомнила я.

– Я к ней подбираюсь. Что я хотел донести: это все компромиссы. Скорость и контроль. Как жить и выживать. Первое – скорость, второе – контроль.

Я отметила это на будущее. Такого я раньше не слышала. Он чуть нахмурился, прежде чем это сказать, и я была уверена, что это его собственные слова. Да, Бейл был особенным.

– И вот наступает момент, когда костюм перестает справляться с «же». Обычно ты не совсем вырубаешься, потому что, как я говорил, перегрузки не постоянные. Ты опухаешь, у тебя судороги, но ты можешь это терпеть, поэтому летишь быстрее. Потом… – Его синие глаза сверкали. – Еще быстрее. На виражах все смазывается, теряется периферический фокус, но стоит выйти на прямую, как голова снова начинает работать, четко и ясно.

Он закрыл глаза и снова открыл их, и я заметила, что он на грани слез.

– Она работает лучше обычного. Невероятная сосредоточенность. Это – край. – Бейл сказал это дважды, с нажимом, чтобы я поняла, что это важно.

– Край, – повторила я, теперь заинтересованная почти так же, как он. Мое сердце колотилось. – Продолжай.

– Ага. – Он столкнул меня с себя и сел прямо; мне было ясно, что этот человек сейчас находится в каком-то другом месте, и он там один.

Мечтательно, словно неожиданно подействовал виски, он сказал:

– Все хорошо, но теперь ты летишь еще быстрее, а впереди очередной поворот. – Он покачнулся. – Плавники в порядке, траектория в порядке, ты слышишь вокруг себя Поток, и ты – часть его. Ты наблюдаешь за тем, как твое тело производит мельчайшие и точные корректировки. Это идеально. Ты не можешь представить, чтобы было иначе. Больше нет ничего, только ты, и Поток, и приближающийся сладкий, великолепный поворот. И тебе нужно сделать выбор.

Он замолчал и откинулся, слегка зарумянившись.

– И? – Мое сердце вырывалось из груди.

– И выбор у тебя такой. Можно лететь вдоль внешней стены, чтобы на такой скорости перегрузка была поменьше, вернуться с края, или…

– Да?

– Или можно лететь посередине и попытаться удержать это состояние, остаться на краю…

Он моргнул, и от этого непримечательного движения у меня перехватило дух.

– Или можно рвануть.

– Да. – Я сказала это чересчур резко. В конце концов, он просто рассказывал историю. Я снова вжалась в его тепло, дрожа, ожидая продолжения. Бейл всегда говорил, что истории ему не интересны, но он был прирожденным рассказчиком.

– И ты решаешь рвануть, потому что на выходе из поворота будет полсекунды прямого и широкого пути, и этого хватит, чтобы восстановиться. – Он клонился вбок, а я прижималась к нему, и простыня вокруг нас туго натягивалась. – Ты круто поворачиваешь, и немедленно оказываешься на середине прямой по ту сторону поворота.

Внезапно Бейл обнял меня. Казалось, будто он поймал меня в падении. Я задохнулась.

– Понимаешь, Пуст? Ощутимого провала не было. Просто сначала было одно, а потом сразу другое. И все. Ты смотришь вперед и продолжаешь лететь. – Он взглянул на меня и спросил: – Усекла? Скорость была такая, что поворота просто не случилось.

Я попыталась успокоиться.

– Но это же не так. Этого не могло быть.

– Конечно. Да. Вот что случилось на самом деле: ты вырубилась в начале поворота и пришла в себя в конце. Это и есть скорость тьмы. Ты летела на скорости тьмы.

– Рискованно, – заметила я. Во рту у меня пересохло.

– Да. К этому обычно прибавляется другое выражение: провалиться в черную дыру.

– Погибнуть. Тут я могу догадаться.

– Летуны говорят, что на самом деле никто не видит края, потому что никто на нем не задерживается. Либо возвращается, либо ступает за него.

– И сколько раз ты ступал за край, Бейл?

Он хитро посмотрел на меня:

– О каком крае мы говорим?

– Обо всех, Бейл, – рассмеялась я. – Ты ведь прыгаешь с любого края, который тебе попадается?

– Я об этом не думал. – Он помолчал, потом сказал: – А как насчет тебя, Пуст?

– Перестань, Бейл. Насчет меня? А ты как думаешь? По-твоему, я бы прыгнула?

– Нет. – Он выглядел серьезным. – Ты стала бы той самой.

– Той самой? – я снова попыталась засмеяться, но не смогла. – Ты о чем?

– Ты стала бы той, кто подойдет к краю и задержится на нем. Той, кто остановится, посмотрит вниз и оглянется. А потом пройдет вдоль края в обе стороны. Ты хочешь увидеть все. Вот кто ты такая. Рассказчица историй.

Я чувствовала себя более обнаженной и открытой, чем раньше, когда он был во мне, и каким-то образом почувствовала Бейла даже глубже внутри себя, когда он добавил:

– Но навечно на краю не останешься.

Я хотела отвернуться, но он обхватил мое лицо руками, повернул к себе и сказал:

– Давай я отведу тебя туда, когда будет время. Покажу тебе, что кроется за этими словами. Не скорость тьмы, конечно. Мы даже близко к краю не подойдем. Но я покажу тебе Поток.

– Мне бы этого очень хотелось, Бейл.

И я подобралась еще ближе и поцеловала этого безбашенного, чудесного, безумного мужчину.

Вот. Она осталась верна сути истории, как оставалась всегда, поскольку лишь истории имели значение. Но все остальное… Секс был совсем не таким, и, честно говоря, спусковым крючком для рассказа о Потоке и скорости тьмы стало желание Бейла отвлечься от своей неудачи в постели. Но теперь, когда Рейзер вот так это записала, оно уже казалось ей достаточно правдивым.

Нет. Она обманывала себя.

Рейзер закрыла глаза и стала вспоминать. Разговор о скорости тьмы – вот он-то и был сексом, близостью, не только для Бейла, но и для нее тоже. Конечно, не один Бейл был виноват в том, что секса не получилось. Она точно так же не могла расслабиться. Не могла и не сможет. Для Бейла настоящим сексом была скорость тьмы, а для Рейзер – рассказ о ней… нет, рассказывание рассказа о ней.

И разве это так плохо? Она встречала людей и побезумнее. И секс у нее бывал похуже. И каждый раз Рейзер записывала воспоминания и двигалась дальше.

И теперь она тоже пойдет дальше, как бывало уже не раз. Может, расскажет историю второго мужчины из красного бара. Таллена. Так странно, что Синт не могла решить и предложила ей два рассказа, прежде чем выбрать один из них. А потом еще спросила о голосовании за Гэмлиэла – Рейзер до сих пор не могла вспомнить то имя. Мэдроу, Мэнлер? Тот кусок металла, взлетавший и падавший в ладонь, не шел у нее из головы. Монкрелл?

Рейзер взглянула на мониторию. Да, она пойдет дальше.

«ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО, УБИТЫ ДЕСЯТЬ ГРАЖДАН И ОДИН СОТРУДНИК ПАКСА».

Так почему она плачет?