Глава 2. Бег

Удивительно, но память о далеком прошлом в среде лоуринов как-то сохранялась. Правда, за пределами десятка поколений историческая последовательность становилась какой-то размытой, но неожиданностей в ней хватало. Основным информатором для Семена стал, конечно, жрец-художник. Правда, в его интерпретации это была не история людей, а история идей — эволюция колдовских обрядов, взаимоотношений с духами всего сущего, развитие идеи Творца-Вседержителя и формирование представлений о Нижнем, Среднем и Верхнем мирах. Семен же упорно переводил информацию на язык исторического материализма.

В частности, выяснилось, что племена людей жили в степи не всегда — они переместились сюда откуда-то с юга и юго-востока. Не в том смысле, что прикочевали со всем скарбом, а потихоньку передвинулись в течение многих поколений. Как и принято в здешнем каменном веке, добыванием пищи люди занимались в свободное время, а основным их занятием были межплеменные разборки: племена то воевали друг с другом, то мирились и заключали союзы вдвоем против кого-нибудь третьего, потом с этим третьим против бывшего союзника, или все вместе против кого-нибудь еще. Никаких сражений, когда одна армия выходит против другой, конечно, не было, просто отряды тарбеев и пейтаров в течение нескольких лет охотились за бартошами. Те же, лишившись большинства воинов, освобождали охотничью территорию и смещались дальше на север. Оставшись без общего врага, тарбеи начинали воевать с пейтарами, но последние заключали союз с минтогами и за несколько лет умудрялись лишить тарбеев ударной силы. Последним ничего не оставалось, как уйти подальше от сильного противника, заключить союз с бартошами и…

В общем, это продолжалось достаточно долго, способствовало ограничению численности человеческой популяции и, следовательно, экономии природных ресурсов. Что такое «долго», Семен понять не смог — в языке лоуринов это было почти синонимом слова «всегда». Другими словами, жрец, вероятно, описывал не какой-то период в истории «людей», а их изначальное состояние, которое начала не имеет. Соответственно, оно могло продолжаться и сотню, и тысячу лет. Кстати, именно в процессе междоусобных войн и был выработан большой дальнобойный лук.

Добывание пищи не было, да и не могло стать достойным поводом для совершенствования оружия. А вот война… Десятки, если не сотни поколений колдуны и маги разных племен соревновались друг с другом в своей силе, на колдунов (читай — мастеров!) охотились, их убивали, выкрадывали друг у друга. Магия соития дерева, кости и сухожилий охранялась каждым племенем как величайшая сакральная ценность. Колдовские же действия были безумно сложны и к тому же постоянно эволюционировали. Скажем, племя, вытесненное из лесостепной зоны, оказывалось отрезанным от важнейшего ингредиента, необходимого в колдовском действе, — от дерева под названием «вяз». Точнее, не совсем отрезано, но в лесостепной зоне очень трудно добыть, скажем, полутораметровый прямослойный чурбак нужной толщины и формы. Но человеческий (магический!) гений нашел выход, добавив в обряд костяные пластины или пучки сухожилий. Уж колдовство или не колдовство (можно подобрать и другой термин), но жизнь людей сотни лет измерялась дальностью полета стрелы. Это расстояние до смерти — то, на котором устраиваются засады, то, за пределами которого враг не опасен, это, наконец, ширина свободного пространства вокруг стоянки. Но вот как-то раз один колдун решил усилить магию дерева, добавив к ней немного мужской силы могучего оленя. Гибкую роговую пластинку он пришнуровал сухожилиями к телу лука, а потом… Потом сошлись как-то два отряда и, остановившись на расстоянии выстрела, принялись друг друга всячески обзывать и оскорблять. И тут могучий воин по кличке, скажем, Кривой Клюв вышел вперед с новым луком и… Ну, а дальше все в порядке: хорошо, если внесение нового элемента увеличило убойную дальность на десяток шагов, а если сразу на два десятка?! Это же все равно, что против войска, ведущего пальбу плутонгами, выставить пулеметный расчет, засевший в окопе полного профиля. В общем, детям и женщинам проигравшего племени долго придется питаться птицами, рыбой, зайцами и сусликами. Пацанам придется учиться ставить силки, бросать боло, орудовать острогой на перекатах. Тут, кстати, еще один прогрессивный фактор, который привнесла вековая междоусобица («Археологи это отметили, только о причинах не догадались», — вспомнил Семен). Магическая возня вокруг лука, позволяющего убивать на расстоянии, постепенно вывела из моды старые добрые рукопашные схватки. Лучный же бой, как известно, имеет иную структуру потерь: очень много раненых и относительно мало убитых. А раненых надо или добивать, или лечить и, соответственно, кормить. И многие из тех, кто выживет, останутся калеками. Им нужно будет как-то кормиться, как-то оправдывать свое существование: это у здоровых проблем нет — воюй или охоться, а у увечных…

Семен слушал рассказы жреца, продирался сквозь дебри образных выражений и буквально пускал слюну: «Эх, был бы я историком-антропологом и жил бы в родном мире! Какие цепочки выстраиваются — прямо садись и пиши диссертацию! Наши-то головы ломают уже десятки лет и понять не могут, какая-такая лишняя извилина в мозгах или особенность строения кисти позволила кроманьонцам заняться живописью, скульптурой малых форм, придумать хитрые орудия для охоты на всякую мелочь и, вообще, включить в свой рацион практически всю имеющуюся в наличии живность — ту, которой неандертальцы в основном брезговали, предпочитая охотиться на крупных животных. А ларчик-то открывался просто: причина не в извилинах, а в появлении метательного оружия дальнего действия. С одной стороны, оно сделало более эффективной охоту, а с другой — взаимное смертоубийство стало дистанционным. Соответственно, отмерла и традиция вырезать поголовно детей, женщин и раненых побежденного племени. Тем же не оставалось ничего другого, как заниматься рукоделием и пытаться выжить. Попросту использование лука способствовало возникновению в племенах прослойки „интеллигенции“ — некоторого количества людей, которые не дети, не женщины, но и не воины-охотники. Отсюда один шаг до выработки более сложной и эффективной технологии обработки камня и кости, а также развития всяческих культов, одним из проявлений которых стала живопись пещер».

Так было давно, но, оказавшись в конце концов на степных просторах, группа племен, во-первых, перестала испытывать давление соседей с юга («Конечно, — прокомментировал Семен, — лес и степь разделились, а на границе обычно обитают слабенькие этносы, которых соседи пинают с обеих сторон»), а во-вторых, вошла в контакт с хьюггами. Поскольку с первого взгляда ясно, что последние являются «нелюдями», они оказались весьма удобными противниками. Первое время военные действия против них велись очень активно: племена заключили «вечный» союз и занялись истреблением «туземцев», благо те не обладали хорошим метательным оружием и не смогли выработать тактику дружного отпора противнику. Впрочем, возможно, у них в этом и не было жизненной необходимости. Судя по всему, хьюгги сами не были коренными жителями открытых степей, а предпочитали обитать в районах с более рассеченным рельефом, на которые лоурины не претендовали. Со временем произошло как бы разделение сфер влияния — негласное, но довольно долговечное. Взаимное общение ограничилось вылазками «охотников за головами» с одной стороны, и походами небольших боевых групп с целью добычи скальпов — с другой. Впрочем, часто те и другие обменивались трофеями, взаимно уничтожая друг друга.

На отполированных долгим использованием бревнах у Костра Совета восседали четверо: трое старейшин и Черный Бизон. Никакого костра, правда, перед ними не было — так, что-то дотлевало в центре большого кострища. В отличие от Бизона, выглядели старейшины довольно бодро.

— Почему она у тебя так орет, Семхон? — поинтересовался Кижуч. — Бьешь ты ее, что ли? Вроде не похоже…

«Блин! — мысленно возмутился Семен. — И эти туда же! Хотя… Где-то читал или слышал, что нормальный здоровый мужчина о сексе думает каждые десять минут. А чем развлекаться бедным лоуринам? В футбол они не играют, за хоккей не болеют, им даже арабо-израильский конфликт обсудить нельзя, поскольку таковой еще не состоялся».

— Это она у него от радости, — авторитетным тоном пояснил Горностай. — Наверное, думала, что ее до конца жизни никто иметь не будет, ан нет — нашелся желающий.

— Что-то часто она у него радуется, — засомневался Медведь. — Ну, покричала маленько, и ладно, а она вопит, как будто кончает. Мои бабы наслушаются и прямо шалеют.

— Так, может, она и в правду кончает? — пошутил Кижуч. Старейшины засмеялись.

— Что-то я не пойму, — удивился Семен, — что в этом смешного? Или вы считаете, что женщина при соитии удовольствия не получает?

Старейшины шутку оценили — смех перешел в хохот. Семен смотрел на них и думал, что, пожалуй, и вправду сморозил глупость. Кажется, еще в начале двадцатого века ученые спорили о том, испытывают женщины оргазм или нет. Что уж говорить про двести веков назад? Но все равно обидно…

Наконец законодательная власть рода Волка отсмеялась, утерла слезы и уставилась на Черного Бизона, который сидел с мрачным видом и участия в общем веселье не принимал.

— Извини, Бизон: видишь, как нам трудно приходится с Семхоном, — пожаловался Горностай. — То он вопросы дурацкие задает, то шуточки отпускает неприличные. Наверное, хьюгги потому им и заинтересовались — нелюдям без него жить скучно.

— Ну, ладно, — сказал Медведь, — некогда мне тут с вами прохлаждаться, работать надо. Нельзя же парней целый день гонять вокруг лагеря — так им жизнь может медом показаться. Давай, Бизончик, рассказывай. Тебя отправили искать Головастика, а ты пришел без него, зато с парочкой свежих скальпов. Где взял? Там больше не осталось?

— Осталось, — вздохнул Бизон. — Скальпов там на всех хватит. Плохо только, что к ним хьюгги пришиты.

— Отрежем, — плотоядно оскалился старейшина. — Так что?

— В степи полно хьюггов. Это не охотники за головами. Мы видели их дымы на Лысой Макушке, Сером Бугре и Змеином Брюхе.

— Дымы?! — почти хором переспросили старейшины.

Семен уже достаточно освоился с местной географией и знал, что означают эти названия — господствующие высоты в радиусе десяти километров от стоянки.

— Да, — подтвердил Бизон. — А Черепаху хорошо рассмотреть не смог.

— Не смог он… — буркнул Горностай. — Скажи уж, что за скальпами гонялся.

— Нет, старейшины. Скальпы мы взяли, чтобы сберечь свои головы. Нас встретили на обратном пути, Окунь ранен.

— Да ладно, — махнул рукой Медведь. — И так ясно, что на Черепахе они тоже есть. А Головастик где?

— Наверное, у них.

— Та-а-ак… — протянул Кижуч. — Вот это мы влипли.

Вероятно, остальные с ним согласились, поскольку старейшины погрузились в размышления.

«Это надолго», — решил Семен и кивнул Бизону:

— Отойдем!

Бизон поднялся и пошел в сторону. Выглядел он усталым и подавленным. Тем не менее Семен, ощущая себя полноценным воином-лоурином, решил с ним не церемониться и выпытать все, что нужно. Он уже устал ошибаться, пытаясь самостоятельно разобраться в обстановке. Вот и сейчас: похоже, что хьюгги отрезали лоуринов от степи, но…

— Что означают дымы на сопках, Бизон?

— Всего лишь, что я оказался прав, — пожал плечами воин. — Начинается большая неприятность.

— Объясняй! — потребовал Семен. Вообще-то, он совсем не был уверен, что имеет право чего-то требовать — здесь, похоже, это не принято, — но другого выхода не видел: «Они заняли все высоты в округе, но от сопки до сопки очень далеко — пройти между ними не трудно. И потом, можно пробраться в степь через лес вдоль реки. Тогда зачем? И при чем тут дымы?»

— Они сигналят друг другу — что тут непонятного? — устало пожал плечами воин.

— Это плохо, потому что они смогут держать кольцо блокады, да?

— До чего же ты… — Бизон явно хотел сказать что-то обидное, но встретился взглядом с Семеном и не договорил. «А ведь я еще какую-то власть над ним имею», — с некоторым удовлетворением подумал тот и продолжал расспросы.

Выяснилось, что драматизм ситуации заключается не в самой блокаде, а в том, что хьюгги смогли ее организовать. То есть речь идет не о происках бродячего отряда охотников за головами, а о некоем масштабном мероприятии. Они пришли в степь, обосновались, наладили связь между группами и теперь раз за разом будут нападать на охотников и на поселок, пока не заполучат того, кто им нужен. Общую массовую атаку они, конечно, организовать не способны, но военные действия могут продолжаться сколь угодно долго — своих воинов им не жалко. Собственно говоря, совсем не факт, что все это именно из-за Семена, но тогда из-за кого? С чего бы вдруг?

— Кижуч сказал, что люди нам помогут. Придется отправлять гонцов в другие племена, да?

— Гонцов отправлять надо, — усмехнулся Бизон. — Но нельзя.

— Это почему же?

— Ты так ничего и не понял, Семхон?! За много-много лет впервые обнаружился некто, кто может стать новым жрецом — наполнителем Нижнего мира. Ты хочешь, чтобы все племена людей узнали, что Волки смогли породить такого ребенка, но не смогли его уберечь?

— Опять я виноват, — вздохнул Семен. — Если бы не я, хьюгги не напали бы на стоянку. Соответственно, Головастик не проворонил бы их атаку и не обрек бы себя на смерть. И не нужно было бы ему никуда убегать. А если бы я не нашел его статуэтку…

— То никто бы никогда не узнал, кто он такой? Не говори глупостей, Семхон! Будущий жрец важнее, чем мы все вместе взятые.

Последняя фраза Семену не понравилась — ему вообще не нравилось, когда людей начинают делить на более ценных и менее ценных. Особенно если последним предлагается отдать жизнь за первых, но отреагировать он не успел — их позвали к костру.

— Значит, так, — сказал Медведь, — делать нам тут всем все равно нечего. Охотиться они не дадут — будут выбивать по несколько человек. Наши из степи даже вернуться не смогут. Так что, Бизон, собирай людей: сам поведу. Я мальчишку просмотрел, мне и ответ держать.

— Угу, — кивнул Бизон и поднялся.

— Погодите! — встрял Семен. — Сейчас в степи всего человек пять-шесть, да десяток в лагере. Если все уйдут и погибнут, то на кого же останутся женщины и дети?!

— На кого-нибудь да останутся, — пожал плечами Кижуч. — Художник велел найти мальчишку. Все равно без него наше служение на этом закончится. Действуй, Бизон!

— Да ну вас! Говорите, что я как ребенок, а сами?! Без разведки, без плана — подхватились и пошли драться с хьюггами! Может, они только этого и ждут? Может, им только этого и надо? Может быть, я веду себя неприлично — простите меня! Но нельзя же лезть в драку, не уяснив собственную задачу, не выяснив замыслов противника?!

На него смотрели без гнева — скорее с какой-то жалостью.

— Опять говоришь глупости, — констатировал Горностай. — Вроде бы уже должен был стать нормальным человеком, а все осталось по-старому. Если мучает голод, надо поесть мяса, если жажда — напиться. Если пришли хьюгги, с ними надо драться. Что тут непонятного? Что еще можно с ними делать, Семхон?!

— Что, что… Выяснить, какого черта им нужно! И где мальчишка!

— Пойди и спроси! — буркнул Медведь. — Вот дурак-то!

— Он… Он может, — осмелился подать голос Бизон.

— Что-о-о?! Что он может?! — довольно дружно изумились старейшины.

— Он… Он с хьюггами говорить может, — выдавил воин. — Я видел.

— Это правда? — поинтересовался Кижуч. — А с рыбой или птицей?

— Не знаю — не пробовал, — честно признался Семен. — В такой ситуации люди будущего берут языка.

— Чьего языка? И зачем? — поинтересовался Медведь. — Это такая военная магия, да? А хвосты для нее не нужны?

— Да хоть бы и магия! — не дал ответить Горностай. — Сам же рассказывал, что люди в будущем сильно поглупели и пользы нам от их знаний почти никакой. Ну, разве что волшебный напиток…

— Зато люди будущего научились замечательно убивать друг друга! — не сдавался Семен. — И придумали для этого массу способов.

— Вот-вот! — продолжал старейшина. — До того дошли, что друг друга убивают! У нас, конечно, такое тоже случалось, но особо гордиться тут нечем.

— Во-от ты что имеешь в виду! — догадался Семен. — На самом деле все проще. И все повторяется. Вы считаете людьми только тех, кто похож на вас внешне, кто произносит слова, которые вы можете понять. Но Средний мир велик — в нем есть люди, которые могут отличаться от вас и одеждой, и поведением, и речью. Но это же не значит, что они хуже вас!

— При чем тут хуже или лучше?! — удивился Кижуч. — Это люди могут быть хорошими или плохими, умными или глупыми, добрыми или злыми, а нелюди?!

— Увидел нелюдя — убей! — поддакнул Медведь. — Что может быть проще? Над чем тут думать?

«Похоже, мне эту стенку не пробить, — сообразил наконец Семен. — Кажется, надо начинать вообще с другого конца. Вот только с какого? Что там говорил жрец по этому поводу?»

— Ладно, — сказал он вслух. — Допустим, эти самые хьюгги не люди. Но какие-то желания и стремления есть у всех живых существ, правильно? Зная о них, человек может действовать более осмысленно. Почему бы не поступить так же с хьюггами? Раз они смогли организоваться, значит, у них есть какая-то общая цель, правильно? Так надо эту цель выяснить! Раз перебить их не удастся, может быть, удастся помешать им выполнить их задачу? А может быть, эта задача не несет зла людям? Тогда зачем с ними воевать?

— Не зачем, а почему! Потому что они хьюгги. И хватит говорить глупости, Семхон! Если ты лоурин, то должен жить по законам племени, а это значит — думать о главном, а не болтать чушь! Сейчас наплевать, кто или что нужно этим уродам, — нам нужен Головастик. Со всем остальным будем разбираться, когда найдем его — живого или мертвого. На свободе его нет, безголовый труп в степи не валяется, значит, он у них. А раз так, мы будем сражаться с хьюггами, пока не перебьем их. Если нам повезет и мальчишка окажется жив, мы его освободим. Может быть, конечно, они уйдут вместе с ним или смогут перебить нас — тут уж заранее никак не угадаешь, но идти на них нужно. Причем немедленно.

— А поселок?! Пещера?

— Если они доберутся до поселка и всех тут вырежут, то в пещеру все равно не сунутся — не бывало такого! Но даже если бы и сунулись, там полно мест, где можно спрятаться, и Художник останется жив. Если сам захочет, конечно. Но в этом мы ему не указ. А вот нам он сказал четко и ясно: найдите его! Чем мы и займемся. Ну, погибнет род Волка — что ж такого? Наше место займут Тигры.

«Вот она, первобытная логика, — грустно думал Семен. — Все по раз и навсегда заведенным правилам. Почти по Козьме Пруткову: если тебя щелкают по носу, то нужно махнуть хвостом. Даже если в этом и нет никакого смысла».

Уклоняться от участия в операции у Семена не было повода, да и желания, впрочем, тоже. Надо сказать, что, обнаружив это, он и сам был немало удивлен: неужели он уже внутренне принял навязанные ему судьбой правила игры? Неужели стал в глубине души считать себя лоурином? Какое, по большому счету, ему дело до этих людей и их войны? Никто же не заставляет! И наверняка никто не осудит, если он останется в лагере. А потом поможет лечить раненых… Так ведь нет! Никогда не страдал тягой к коллективным действиям и вдруг… Или прав был Художник, который поставил ему диагноз: «Не получится из тебя Смотрящего На Облака. Ты воин…» Может быть, и правда, что-то в нем дремало, а теперь проснулось — нечто неосознанное, затаенное? И это нечто жрец сумел разглядеть? Черт его знает…

Самое смешное, что размышлял обо всем этом Семен уже на бегу — в общем, так сказать, строю. Экспедиционный отряд состоял, кроме него, из восьми человек. Половина личного состава была вооружена копьями и палицами, остальные — палицами и луками. По каким признакам были отобраны люди, кто распределял оружие, Семен опять не понял — все организовалось как бы само собой: Бизон только «позвал» людей. Семен же он оказался почти безоружным — брать с собой арбалет нечего было и думать: с десятикилограммовой дурой далеко не убежишь, а рассчитывать можно лишь на один выстрел. Впрочем, в качестве груза ему хватило и его боевого посоха…

Объектом первой атаки выбрали невысокую пологую сопку или холм под названием Серый Бугор. От лагеря совсем недалеко — километров двенадцать, не больше. Семен вполне мог быть доволен собой — он не отставал от воинов и чувствовал себя, в общем-то, прилично. Долго радоваться ему, впрочем, не пришлось: никакого инструктажа или перестроения перед столкновением с противником, на которые он так рассчитывал, не состоялось. Как только фигурки на вершине холма стали отчетливо различимы, воины сменили аллюр — перешли на бег. Семену же, как оказалось, переходить было не на что — предыдущие десять километров он и так, по сути, не шел, а бежал.

Когда он добрался-таки до подножия холма, там все было уже кончено: четыре трупа хьюггов благополучно оскальпированы, а костер на вершине затоптан. Правда, если какой-то сигнал дымом и нужно было подать, то он, безусловно, был подан — времени на это у хьюггов было достаточно. Как смог рассмотреть Семен, поединок состоялся только один. Остальные хьюгги, поднявшиеся в контратаку, были расстреляны из луков и приняты на копья. Среди лоуринов потерь не было.

Отдышаться Семену не дали — пришлось занять место в конце вереницы воинов, двигавшихся спорым полушагом-полубегом в направлении соседнего бугра под названием Лысая Макушка. Воины торопились — день клонился к вечеру, а ночью, как известно, военные действия не ведутся.

Судя по всему, у домашней лошади в процессе искусственного отбора был удален предохранитель — ее можно «загнать», то есть заставить скакать, пока не упадет замертво. У человека же он никуда не делся — загнать самого себя насмерть очень трудно, для этого нужна специальная подготовка. Такой подготовки у Семена не было. Тем не менее до Лысой Макушки он дотянул. Правда, процедуру снятия скальпов уже не застал: все шестеро хьюггов были мертвы. Противник сумел размочить счет: двое воинов-лоуринов были убиты и один ранен, но способности передвигаться не утратил. Происшедшее Семен воспринял лишь самым краем сознания, потому что все остальное у него уже отключилось. В голове осталась только тупая и совсем нестрашная мысль, что сейчас все опять куда-то побегут, а он больше не может.

В той — предыдущей — жизни Семен в подобной ситуации оказался всего один раз, и ему хватило. Это было в самом начале первой производственной практики, к которой он долго готовился, но не в спортзалах и не на беговой дорожке, а в пивнушках и на бесконечных студенческих вечеринках. Портвейн «Кавказ» в сочетании с пивом «Жигулевское», как известно, весьма способствует повышению выносливости организма. Но не той, которая нужна в горах и тайге. Ребята же в полевом отряде подобрались все, как один, спортивные, непьющие и некурящие. В том маршруте вопрос о жизни и смерти, конечно, не стоял, но какой был позор! В общем, вспоминать этот эпизод Семен не любил и с тех пор каждый год перед началом экспедиционного сезона старался привести себя в приличную спортивную форму.

Этому правилу он никогда не изменял и позже, став уже руководителем, обычно оказывался лучше подготовлен к физическим нагрузкам, чем его подчиненные. Не раз и не два приходилось ему поднимать своих людей и заставлять их идти вперед криком, пинками, а то и угрозой применения оружия. Хорошо, если нужно просто дойти засветло до лагеря, чтобы не ночевать в болоте или на склоне, а если попал в снеговой заряд на подходе к перевалу? А если обратной дороги нет и нужно дойти или умереть? Всякое бывало, и Семен прекрасно представлял, что у нетренированного человека обычно остается какой-то ресурс сил, который он просто не может мобилизовать. Ему нужно помочь это сделать — уговорить, напугать, избить наконец. Только все это до определенного предела, за которым уже не действует ничто: ты, начальник, можешь меня пристрелить, но с места я не двинусь…

В общем, люди ушли. А он остался на вершине пологой сопки, посреди вечерней степи. Рядом с трупами.

Наверное, он отключился — заснул или потерял сознание. Такое с ним случалось несколько раз в жизни, когда приходилось переступать грань последнего переутомления — психического или физического. Соответственно, трудно было понять, проснулся он или очнулся. Так или иначе, но небо над ним было черным, а сам он весь был покрыт коркой соли от высохшего пота.

Семен сел и осмотрелся. В нескольких метрах от него, повернувшись лицами в разные стороны, застыли четыре неподвижные фигуры. Семен протер глаза, сгребая соль с ресниц, и всмотрелся: Бизон, Медведь, Серый Ястреб и, кажется, Лис. «Чего они тут сидят? Почему ночь? Где остальные? Или, может быть, это уже посмертие? Все ушли сражаться дальше, а я остался… Загнали они меня, как лошадь, загнали…»

Почему-то мысль о том, что он умер и находится на «том свете», Семена взволновала не сильно. Гораздо больше его обеспокоило отсутствие посоха. Наверное, он его где-то бросил в степи, когда совсем перестал соображать. «Нет, так все-таки нельзя — просто позор какой-то! Надо учиться бегать как они…»

Без всякой надежды он пошарил вокруг руками, и пальцы наткнулись на холодную, чуть влажную древесину посоха. «Не потерял! Молодец…» Семен хотел облегченно вздохнуть, но не смог — набранный в грудь воздух причинил такую боль, что на глазах выступили слезы. Ощущение было, словно там — в бронхах и легких — ободрали все оболочки, оставив голое мясо с обнаженными болевыми окончаниями. Казалось, если сейчас закашляться, вместо слюны изо рта полетят кровавые брызги. Семен даже слегка удивился: «Это явно кислородный ожог дыхательных путей — результат гипервентиляции во время бега».

Некоторое время он сидел и размышлял о своей малопригодности в этом мире. Ему скоро сорок, для цивилизованного человека он в неплохой форме, но с этими степными охотниками не сравняется никогда. У них, наверное, объем легких значительно больше или что-то там еще перестраивается в организме в подростковом возрасте. Один положительный момент в этом все-таки был: боль в груди как бы сглаживала остроту жажды, а жидкости он потерял много — поднимаясь на ноги, почувствовал себя буквально невесомым.

Семен немного подвигал конечностями и пришел к выводу, что жить может. Правда, ощущение такое, будто пропустил несколько мощных ударов по корпусу — в область грудины.

— Почему ты остался, Семхон?

Ни одна из фигур не шевельнулась, но по голосу Семен узнал Медведя. Вот ведь что обидно: старейшине, наверное, тоже под сорок, и Семен ни разу не видел, чтобы он тренировался. Тем не менее он действительно вел воинов и, кажется, первым лез в драку. Впрочем, когда-то давно — в другой жизни — знакомый спортивный медик рассказывал, что изредка встречаются люди, наделенные природой или Богом замечательными спортивными данными, — то, чего другие добиваются годами упорных тренировок, у них есть изначально, и оно не исчезает от, скажем, малоподвижного или нездорового образа жизни.

Что он может ответить старейшине? Честно сказать, что выдохся, устал и просто не мог двигаться дальше? Ему не поверят. Точнее — не поймут, как такое могло случиться со взрослым мужчиной. Обвинят в трусости? «Это, между прочим, еще одна из местных странностей — ни разу не заметил, чтобы определение „трусливый“ или, скажем так, недостаточно смелый было использовано по отношению к взрослому воину-лоурину. Почему? Ведь это так естественно — бояться боли и смерти. А они, получается, не боятся… И дело тут, пожалуй, не в вере в благополучное посмертие. Христианство таковое тоже обещает многим, но „храбрость“ и „трусость“ были, кажется, обиходными выражениями в словаре крестоносцев. Тут скорее другое — общинное сознание, в котором отсутствует представление о безграничной ценности собственной персоны. Ну и, наверное, исконная привычка действовать по трафарету: с противником надо вступать в бой вне зависимости от того, есть у тебя шанс на победу или нет. Нет, в мою трусость они не поверят так же, как и в усталость…»

— Почему вы здесь, старейшина? — вместо ответа спросил Семен. — Вы перебили всех хьюггов?

— Мы не перебьем их, — довольно равнодушно сказал Медведь. — Их сбежалось слишком много — как стервятники на падаль.

— И кто же здесь падаль?

— Наверное, род Волка. Может быть, вместе с мальчишкой окончилось и наше служение? Все к тому и шло. Наше место займут Тигры.

— Почему они?

— Тигры, как и волки, посредники между жизнью и смертью, между Средним миром и Нижним. Вообще-то Тигры — неплохие ребята, хотя воины у них, по сравнению с нашими, слабоваты.

— Ну, конечно! — хмыкнул Семен. — Наших-то ты сам готовил, сам и умирать повел.

— А ты почему не пошел? Теперь до утра ждать придется.

— Так вы из-за меня вернулись?!

— А из-за кого же?

— Что же будет утром? Где хьюгги?

— Лучше бы ты спросил, где их нет. Во всяком случае, вокруг Лысой Макушки они есть везде.

— Так мы в окружении?!

— Почему же? Пути во все миры открыты. Кроме Среднего, конечно.

— Да ну вас! — почти рассердился Семен. — Прямо как дети, право! Неужели с самого начала было не ясно, что этим дело и кончится?! Сами себя загнали в ловушку! Хьюгги, может быть, именно этого и хотели — чтобы мы гонялись за ними по степи, пока не попадем в окружение!

— Чем же ты недоволен, Семхон? — подал голос Бизон. — Мы хорошо сражались, взяли много скальпов и завтра, наверное, сможем взять еще.

— Да на хрена нужны их скальпы?! Мне надоело умирать и возрождаться. Хочу просто пожить… в Среднем мире. Ты же сам говорил, что хьюгги охотятся за мной! Так надо узнать, зачем я им понадобился, а не гробить собственных воинов!

— Опять ты за свое, Семхон. — В голосе Медведя звучала усталость и разочарование. — Заладил одно и то же. Может, они и не за тобой вовсе? Может, как раз за Головастиком? Или за Бизоном? Или за мной? Как человек может узнать, кто должен умереть, чтобы нелюди ушли? Пойди и спроси у них!

— Пойти… куда?!

— А вон, — Медведь показал рукой направление, — костерок мерцает. Не иначе, там их главный сидит. Эти-то, вокруг нас, без огня обходятся.

— И схожу! — ляпнул Семен, не подумав.

— Сходи, сходи, — подначил старейшина. — А то у тебя ни одного скальпа нет, а там раздобудешь скальп самого главного хьюгга — ценный трофей будет!

«Нет, все-таки ни черта я не понимаю в местной этике и эстетике. Вот хьюгги начали так называемую Большую охоту. Я вроде бы являюсь ее объектом. При этом друзья-лоурины хьюггов готовы убивать в любом месте в любое время, но защищать меня от них не собираются. И вернулись, похоже, не потому, что я представляю какую-то ценность, а потому, что у них так принято. Точнее, не принято оставлять кого-то из своих на растерзание врагу. В том смысле, что если тяжело ранен, то нужно добить, а если ранен легко, то должен идти вместе со всеми. И наоборот — все готовы пойти или остаться с кем-то одним. Интересно, как бы они поступили, если бы, скажем, я просто подвернул ногу? Добили бы или приняли бой на месте, чтобы дружно погибнуть?»

Семен сделал несколько приседаний, подвигал руками, крутанул посох, проверяя, как работают мышцы. Его разминка была истолкована странно — одна из фигур поднялась.

— Я пойду с тобой, Семхон, — сказал Бизон.

«Блин! — переполошился Семен. — Я же, на самом-то деле, никуда идти не собирался! Сказать, что пошутил? Не поздно ли? А может?.. Ведь на рассвете начнется месиловка: какими бы тупыми ни были хьюгги (а в их тупости я сомневаюсь), живыми лоуринов они отсюда не выпустят».

— Нет, Бизон, — сказал он. — Я пойду один. А тебе хватит и одной смерти. У меня, конечно, заклинания сильные, но еще на одно твое воскресение может и не хватить.

Семен задрал голову кверху, пытаясь запомнить направление по звездам. Далекий степной костер, наверное, снизу виден не будет.

Он начал медитацию, вгоняя себя в кураж: «Что, Сема, опять помирать будешь? Да чем же это ты провинился перед Богом, что нигде тебе нет жизни?! Ни в родном мире, ни в этом! Неужели наконец отмучаешься? А то глупость какая-то получается — раз за разом остаешься в живых, причем не благодаря мощи своего интеллекта и удали молодецкой, а по глупому стечению обстоятельств!»

— Прощайте, лоурины! — сказал Семен. — «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!»

— Опять заклинания начал говорить, — вздохнул Бизон, опускаясь на землю.

— И много он их знает? — поинтересовался Медведь. — Неужели и такие, которые от хьюггов помогают?

— Он всякие знает, — подтвердил воин. — Меня даже умудрился насильно жить заставить.

— Силен! — согласился старейшина. — Подождал бы до утра, Семхон, а то ночью не видно, как ты их крошить будешь.

— Только нам оставь немного, — попросил один из воинов. — Зачем тебе одному столько скальпов?

— Оставлю, — грустно пообещал Семен и заорал дурным голосом: — «Вихри враждебные веют над нами!..»

Так он и шел по ночной степи, освещенной светом звезд и ущербной луны. Шел, размахивал посохом и орал во всю глотку. Это был его обычный прием в тяжелых маршрутах и на дальних переходах. Правда, применять его можно было только в «ненаселенке», то есть в тайге и горах, где посторонние люди не встречаются. Дело в том, что слух у Семена был почти музыкальный (в детстве родители даже пару лет водили его в музыкальную школу), а голосовые связки весьма крепкие, но управлять ими при полной громкости он мог лишь в пределах полутона. Такое исполнение людей непривычных повергает в шок и вызывает у них неодолимое желание оказаться как можно дальше от исполнителя. В свое время, развлекаясь таким образом на досуге, Семен умудрился вывести из ступора не желающего жить Черного Бизона. Песен же он знал много (не все, правда, полностью) — часа на полтора без повторов: от Галича до Шевчука, не считая раннего Розенбаума и десятка «советских».

Какое действие его «вокал» окажет на хьюггов, и окажет ли, Семен, конечно, не знал. Но зато этим способом усиливал поступление адреналина в собственную кровь и слабо надеялся, что «акустическая атака» заставит аборигенов попытаться понять, что это такое, прежде чем они захотят прикончить его. Тем более что все непонятное местные жители, кажется, склонны относить к магии и колдовству.

Умолк Семен только один раз, да и то ненадолго, — пересекая распадок, он почувствовал под ногами что-то мягкое и, кажется, мокрое. Вскоре нашлась небольшая лужица, и Семен решил напиться от души. При свете дня вполне могло оказаться, что распадок весь истоптан копытами животных и засыпан их пометом, но сейчас — в темноте — можно было не обращать на это внимания: в конце концов, понос не сразу начнется, а долго ему все равно не прожить. Впрочем, воды в луже оказалось немного, а хлебать ил Семен не стал.

Он шел и шел, спотыкаясь о кочки. Впрочем, спотыкался он мало, поскольку смотрел главным образом под ноги — вокруг все равно никого не было. Ночные животные от его крика разбегались, а люди, если они и были, уступали ему дорогу. Во всяком случае, у подножия сопки несколько темных фигур замаячили впереди, но при приближении молча разошлись в стороны.

Поднявшись по склону распадка, Семен обнаружил, что костер совсем близко и возле него кто-то есть. Пытаясь рассмотреть хьюггов, Семен чуть не упал, угодив ногой в какую-то яму или чью-то нору.

По-видимому, в огонь подбросили сухой травы или веток — освещенное пространство расширилось, принимая в себя бывшего завлаба С. Н. Васильева, а ныне воина-лоурина по имени Семхон.

У костра сидел довольно крупный волосатый хьюгг, а встречать гостя двинулись воины помельче — в обычных набедренных фартуках и с палицами в руках. Семен шел медленно и на ходу жонглировал посохом.

Торжественный и медленный гимн Советского Союза закончился еще на подходе, а ничего приличествующего данному моменту в голову не приходило. Тогда Семен заревел первое попавшееся:

— «…По диким степям Забайкалья!..» — и с размаху, как хлыстом, врезал ближайшему хьюггу поперек живота.

— «…Где золото моют в горах!..» — короткий тычок в солнечное сплетение второму. Хьюгг согнулся пополам и выпустил из рук палицу.

— «…Б-р-родяга, судьбу пр-роклиная!..» — круговой размашной удар с разворотом корпуса. Воин почти успел подставить палицу, но по черепу ему, похоже, все-таки досталось.

— «…Та-а-ащился с сумой на плечах!..» — Семен встал в трех метрах перед сидящим человеком, оперся двумя руками о торец посоха, расставил ноги на ширину плеч и попытался встретиться с ним взглядом.

Получилось.

В отсветах костра из-под крутых надбровных валиков на Семена вопросительно смотрели глаза. Глаза разумного существа. Человека? Или просто существа с иным разумом?

Никто к нему больше не приближался и не пытался нападать, так что для обдумывания следующего хода у Семена была масса времени — целых несколько секунд. Этот ход даст ответ на вопрос «быть или не быть?». Быть или не быть ему. И наверное, кое-кому из тех, кто стоит рядом. Вот это существо, сидящее у костра, надо немедленно принять и признать человеком, надо проникнуть в его разум (ведь он у него есть!), надо суметь слиться с ним, войти в резонанс, стать когерентным (так, кажется, в физике?) источником мыслительных импульсов!

А для этого надо успеть переворошить память, вытянуть на поверхность сознания хоть что-то, за что можно ухватиться, от чего можно оттолкнуться, на что опереться. Нужна аналогия (пусть не полная!), какая-то похожесть из того, иного, мира, который безвозвратно утерян, но реалии которого сформировали способ мышления Семена. Другого способа у него нет и уже не будет. Значит, надо вспомнить, кто вот так (или почти так!) смотрел на него когда-то. И Семен вспомнил.

С людьми этой породы он имел дело много раз в жизни. В низах общества они встречаются часто, в верхах — редко. Но они есть везде — даже в научной элите. Правда, эта самая элита и собственно ученые — совсем не одно и то же. Так вот: среди НАСТОЯЩИХ ученых он таких не видел.

Школа, в которой Семен учился, была самой обычной — в ней готовили контингент для профтехучилищ и техникумов. Таких ребят в каждом классе было по три-четыре человека. Они были очень разные: агрессивные и злобные или, наоборот, добродушные и безобидные. Объединяло их, пожалуй, два свойства: незаурядные спортивные (или бойцовские?) качества и полная неспособность поддержать разговор на отвлеченные темы, вечные проблемы с учебой, хотя учиться их никто особо и не заставлял (лишь бы вести урок не мешали!). В общем: Вася хороший парень, только скучно с ним. В той школе ни один из таких ребят не перешагнул порог девятого класса. В других перешагивали. И даже в институты поступали. Впрочем, у многих с годами развивались «компенсационные» механизмы: умение дружить с нужными людьми, поддерживать разговор, обходя слишком сложные вопросы и темы, обаятельно улыбаться. Те, кто в молодости не пошел ко дну в обнимку с бутылкой, часто делали совсем неплохую карьеру. При социализме, кажется, значительная часть комсомольского и партийного актива формировалась именно из них. Большинство «новых русских» из соответствующего периода истории, похоже, тоже они. Нет-нет, это совсем не обязательно плохие люди, совсем не обязательно! Но они какие-то… другие. Какие? В эпоху своего «юношеского максимализма» Семен долго пытался описать, сформулировать, выделить группу признаков этой породы людей. Может быть, легкая форма врожденной олигофрении? У кого — у нашего комсорга?! Да он кандидатскую раньше тебя защитит — вот увидишь! Кто не соображает? Это Серега-то не соображает?! Да он соображает лучше нас всех вместе взятых! Мыслить, правда, не может, но зачем ему это? В общем, ничего путного так и не сформулировалось, а по мере накопления жизненного опыта границы данной людской общности стали совсем размытыми и неясными. Так, например, когда базары и рынки заполнили смуглые развязные люди, сложилось впечатление, что они все такие. Но так не бывает по определению. Вероятно, именно эту группу людей пытался выделить и описать в своих работах Б. А. Диденко («суперанималы»), и ничего у него не вышло: пришлось вводить массу переходных, промежуточных форм, которые, по мнению Семена, напрочь лишали смысла классификацию по данным признакам. С не меньшим, если не с большим успехом можно было бы применить разделение по С. Лукьяненко — на «темных» и «светлых», но толку-то…

В общем, эти глаза, этот взгляд Семен вспомнил и узнал. Это глаза тихого улыбчивого мальчика по имени Васек. Он сам привел его в секцию самбо. А через месяц они встретились на ковре — на районных соревнованиях, поскольку были одного веса и возраста. Семен занимался почти три года и потихоньку подбирался к первому юношескому. Васек, еще не отработавший толком ни одного приема, разделался с ним секунд за пятнадцать — двадцать. Причем так, что после этого всерьез борьбой Семен больше никогда не занимался — тяжелое растяжение (разрыв?) связок локтевого сустава. На выпускном экзамене учительница посадила их за одну парту и попросила (почти приказала!) дать Васе возможность переписать его сочинение. Семен не возражал. Много лет спустя директор вызвал к себе С. Н. Васильева, вручил ему тоненькую брошюрку — автореферат кандидатской диссертации — и по-дружески, почти с извинениями, попросил написать положительный отзыв. Автор не имел никакого отношения к тому однокласснику, но Семен прочитал текст и понял, что они родня, и отказался писать отзыв. Директор обиделся.

«Что ж, — вздохнул Семен, — будем считать, что ничего совсем уж нового перед нами нет. Надо работать. Главное — сосредоточиться».

С этой целью он решил спеть еще один куплет, но раньше, чем он набрал в грудь достаточно воздуха, хьюгг успел что-то негромко проговорить. И Семен понял. Или это ему только показалось. Или он так интерпретировал мимику безбородого лица — гримаса была явно болезненной.

— Это обязательно — так орать?

— Нет, конечно, — спокойно сказал Семен по-русски и попытался дополнить свои слова мысленным «посылом». — Можно еще громче: «…Сла-а-авна-ае море — священный Байка-а-ал!..»

Лицо человека сморщилось, мускулистые руки, спокойно лежащие на коленях, дернулись. Вероятно, хозяин хотел прикрыть ими уши, но усилием воли удержался от столь явной демонстрации слабости. Семен скосил глаза вбок, и в поле зрения оказался один из сраженных им воинов: хьюгг стоял, согнувшись пополам, но руки прижимал не к животу, что было бы естественно, а к ушам.

«Вот она — волшебная сила искусства, — мысленно усмехнулся Семен. — Я, как сирена (пожарная?), заворожил их своим пением. Впрочем, что-то я когда-то читал про неандертальские мозги. Они вроде бы больше наших, но устроены по-другому. Кажется, у них лучше развиты зоны, отвечающие за органы чувств. Если так, то слух у них может быть на порядок лучше нашего. Надо иметь в виду — может быть, для них акустические удары гораздо болезненнее физических?»

Главный хьюгг вновь что-то проговорил. Семен уставился на него — глаза в глаза — и напрягся: ну же, ну!

И контакт пошел! Мучительно, со скрипом, как говорится, через пень-колоду, но пошел!

— Ты ли тот, кто обещан нам, или искать нам другого?

— Безусловно, я — тот! — обмирая от собственной наглости, заявил Семен. — А кем это я вам обещан?

Хьюгг ответил, но Семен смог понять только, что имеется в виду не какой-то вождь-начальник, а нечто внешнее и чрезвычайно всесильное.

— Ага, — согласился он, — так я и думал. А зачем я понадобился?

И вновь ответ содержал очень мало конкретного. В том смысле, что его можно было понять и как «для установления хорошей погоды», и «для доведения до совершенства гармонии Мироздания».

— А ты кто? — спросил Семен и, на всякий случай, добавил: — Почему смеешь говорить со мной?

— Я — Тирах, — ответил хьюгг с таким видом, будто собеседник об этом и сам должен был давно догадаться.

Между тем из темноты стали появляться фигуры воинов. Их становилось больше и больше, но границу освещенного пространства они не переступали. Их свистящий шепот был невнятен — создавалось впечатление, что часть звуков Семен просто не слышит. Тем не менее он чувствовал, так сказать, общий настрой: глядя на него, они испытывают нечто похожее на замес мистического страха и радости.

В целом это Семена устраивало — во всяком случае кровожадных намерений в свой адрес он не чувствовал. Пауза грозила затянуться, и он решил, что следующий ход, вероятно, за ним: «Чего бы от них потребовать?»

— Эй, ты, Тирах! Дай мне еды и питья!

Главный хьюгг сморщился и повелительно прорычал вполголоса несколько фраз. Поскольку обращались не к нему, Семен почти ничего не понял. Различил только дважды повторившееся слово «бхаллас». За его спиной возникло какое-то движение, звук удара, стон. Стараясь сохранить величественный и грозный вид, Семен повернулся. И тут же пожалел об этом…

Те двое хьюггов, которых он угостил посохом на подходе к костру, уже лежали на земле: воины облепили их, словно мухи, прижимая тела и конечности к земле. Прежде чем Семен успел сообразить, что же происходит, они вскочили и отступили за границу освещенного пространства.

— Твоя еда, бхаллас, — почтительно произнес Тирах. — Это хорошие воины.

«Спасибо» Семен не сказал. Не смог: света от костра было достаточно, чтобы разглядеть, ЧТО ему предлагают.

Тела двух хьюггов были вскрыты от шеи до паха, ребра перерублены и разведены в стороны. Что-то пузырилось, хрипело и булькало — похоже, они были еще живы.

Что-то замкнуло в его сознании. Что-то откуда-то вынырнуло, мигнуло, сверкнуло…

— Где моя пища?!! — заорал Семен, оглушая самого себя. В этой ослепительной вспышке не то ярости, не то ужаса перед ним вспыхнуло зрелище растерзанного тела мальчишки — несостоявшегося нового жреца лоуринов. — Где моя пища?!!

Он топал ногами, мотал головой и орал, наверное, несколько секунд подряд. Под зажмуренными веками метались искры…

На очередном вопле он подавился болезненным комком в горле, закашлялся и открыл глаза.

Перед ним на земле лежал Головастик. Двое хьюггов дрожащими руками распутывали ремни, которыми он был обмотан с ног до головы. «Жив еще, — мелькнуло в затуманенных мозгах Семена. — Сейчас и его вскроют».

— А-р-ра!!! — Он выпустил посох и протянул к мальчишке руки со скрюченными, словно когти, пальцами. — Прочь!!! А-рр-а!!! Моя добыча!!

То ли это была истерика, то ли прилив вдохновения — мелькнула неясная мысль о том, что первобытное сознание не различает действие и его обозначение. Хьюгги шарахнулись в стороны, а Семен кинулся на мальчишку. Он упал на колени и начал с рычанием руками и зубами терзать его линялую меховую рубаху. Головастик не сопротивлялся.

«Если он в шоке или в ступоре, то все бесполезно…»

— Ты понимаешь меня? — прорычал Семен на языке лоуринов. — Слушай внимательно: если тебя отпустят, пойдешь в лагерь. Пойдешь домой! Понял? Бегом, что есть духу! Тебя там не тронут, понял? Ты понял?!

Семен приподнял за грудки худое костлявое тело ребенка и встряхнул. Головастик открыл глаза и тихо застонал.

— Ар-ра!! — вновь заревел Семен. Он переключил внимание на окружающих, стараясь внушить им зрелище кровавой сцены. Дальше он орал на самому непонятном языке, пытаясь контролировать лишь громкость (максимальную) и мысленный посыл:

— А-р-р-ра!!! Я съел его!! Растерзал!! Уничтожил!! Он теперь во мне!! Здесь его нет!!! Объедки я выбрасываю!! Они не нужны мне!! Я выбрасываю!!!

Семен поднялся и, вцепившись в рубаху, поднял и поставил на ноги Головастика. Чуть ослабил захват — парень, кажется, падать не собирался. На мгновение Семену показалось, что тот действительно весь в крови, а у него самого изо рта летят брызги не слюны, а крови. Очень хотелось что-нибудь сказать мальчишке и получить ответ, чтобы убедиться, что он все понял. Но Семен не рискнул — и так силы на пределе. Он оттащил свою жертву в сторону и, повернув спиной к костру, сильно толкнул вперед.

Головастик сделал несколько шагов в темноту, чтобы сохранить равновесие, и остановился.

— Уходи в лагерь!!! — завопил Семен на языке лоуринов.

Парень подпрыгнул так, словно получил удар бичом по спине. В следующее мгновение он исчез в темноте.

Несколько секунд стояла тишина — Семену пришлось задержать дыхание, чтобы хрип и свист в бронхах не мешали слушать удаляющийся топот босых ног. Кажется, ему не помешали…

За его спиной прозвучал голос Тираха — просительно и жалобно.

— Что-о?! — повернулся к нему Семен.

Выплеск огромного количества нервной энергии (бывает такая?) его опустошил. Нужна была хоть какая-то передышка. Может, получится?

— Не покидай нас, останься с нами, великий бхаллас!

Главный хьюгг смотрел на него и, кажется, плакал — во всяком случае, под глазами что-то поблескивало. Впрочем, возможно это было не от избытка чувств, а являлось результатом воздействия Семеновых воплей на его барабанные перепонки. Просьба-мольба, с которой он обращался, была со значительной смысловой нагрузкой, и, чтобы хоть как-то ее уразуметь, Семен спросил:

— Это почему же я не должен вас покидать?

Хьюгг заговорил. Мысленный контакт то и дело срывался — Семен никак не мог восстановиться, — и приходилось все время переспрашивать. Картина вырисовывалась безнадежно мрачная: хьюгги почему-то считают, что им нужен именно он. Они должны его куда-то доставить. Живым или мертвым — не ясно. Ради этого они готовы с ним сражаться и погибнуть. А потом оставшиеся все начнут сначала. В общем, без этого «бхалласа» они из степи не уйдут. А с ним уйдут — прямо на рассвете.

Семен трижды повторил ключевые вопросы в разных вариантах — результат тот же. В конце концов он оставил собеседника в покое и прикинул соотношение сил: полтора десятка (не меньше!) против одного…

— Ладно, я не покину вас, если…

— Если?

— Если здесь больше не умрет ни один ваш враг.

— Утром они начнут сражаться.

— Значит, вы уйдете сейчас. Со мной. Все.

— Уйдем. Ты примешь нашу пищу?

Увы, было совершенно ясно, что собеседник эти два действия не разделяет: вероятно, считается, что этот самый бхаллас, сожрав кого-нибудь из хьюггов, никуда от них не уйдет. А если жрать откажется, то его придется вязать.

Семен глубоко вдохнул воздух и, прикрыв глаза, медленно выдохнул — похоже, теперь настала очередь спасать самого себя: «Где набрать сил еще на один спектакль?! Может, лучше драться? Эх, Веточка ты моя, Веточка… Неужели чувствовала, что к ужину я не вернусь?»

Он поискал глазами свой посох, но взгляд наткнулся на вспоротые тела двух хьюггов. Кажется, в одном из них сердце еще билось…