Плененные сердца

16.

Лорд Брэндрейт похлопывал хлыстом по своим бриджам из оленьей кожи. Он направлялся из конюшни к дому мимо старого дуба. Солнце пригревало ему спину. Посередине сада он остановился и оглянулся по сторонам. Некогда самое очаровательное место, с планировкой в духе середины семнадцатого века, лежало вокруг него, в сущности, в руинах. Планировка, конечно, уцелела, но клумбы заросли, растения одичали, особенно розы, с их густыми, лишенными цветов ветвями.

В минуту какого-то удивительного душевного прозрения он понял, что сердце его сейчас в таком же состоянии, как этот сад. Бог весть почему. Ведь он никогда не пренебрегал своим благополучием. Ни одну сторону его жизни нельзя было счесть запущенной. Ну, действительно – здоровье прекрасное, поместья управляются твердой, надежной рукой, с большим тщанием он исполняет свои обязанности в палате лордов, оказывает всяческое уважение своей семье. Откуда же у него такое чувство, что вся жизнь его, как этот сад, лишь тень того, чем она должна бы быть? Где-то в глубине своего сознания он смутно ощущал, что его неудовлетворенность имеет какое-то отношение к Эвелине. Вот еще загадка!

С досадой пожав плечами и решив, что ему следует покинуть Флитвик-Лодж сразу же после состязания, Брэндрейт направился к задней двери дома. Последнее время мысли об Эвелине его почему-то особенно беспокоили. Утром, когда он болтал с Аннабеллой, у него возникло ничем не оправданное желание, чтобы Эвелина вышла и присоединилась к ним. Впрочем, подобные странные желания донимали его теперь чуть ли не ежечасно. Да, да, он хотел видеть ее, спорить с ней о чем угодно, хотя бы и ни о чем, наблюдать за тем, как она вздергивает сползающие ей постоянно на нос очки, обмениваться с ней улыбками, когда что-то развлекало их обоих. Вот всего этого он желал теперь постоянно, ощущая какое-то незнакомое доселе недовольство то ли собой, то ли всем миром.

Господи, что с ним происходит? Он словно начинает дорожить ее обществом, ценить ее присутствие. Силы небесные – он просто тоскует без Эвелины! Той самой Эвелины, которая всегда раздражала его, испытывая его терпение. Женщины, которая положила конец его единственной надежде на счастье восемь лет назад, настроив против него ту, кого он любил и желал сделать своей женой.

Ему стало больно при одной мысли о Сьюзен Лоренс, ставшей теперь леди Фелмершэм. Он любил ее, как не любил никакую другую женщину ни до нее, ни после. Он уже совсем собрался сделать ей предложение, когда Эвелина высказалась при ней в его адрес так, что у него не осталось никакой надежды жениться на прекрасной, обаятельной мисс Лоренс. А теперь эта испортившая ему жизнь старая дева как будто просто «вычеркнула это из памяти. Каково?! Питать к ней после этого какую-то привязанность или даже простой интерес невозможно – это было бы предательством его любви к Сьюзен.

С такими грустными мыслями Брэндрейт быстро поднялся по ступеням террасы. Он должен забыть об Эвелине, выбросить из головы все, кроме необходимости уехать как можно скорее из Флитвик-Лодж, подальше от нее. Остались только состязание с Шелфордом и окончательный разговор с леди Эль об античной скульптуре. Он все-таки купит мраморного Зевса. После этого ему здесь больше нечего делать.

Он провел два часа, тренируясь перед гонками, которые должны были состояться на следующий день. Он вполне мог рассчитывать на успех, особенно теперь, когда он овладел способностью сохранять равновесие, пуская лошадей рысью. Маркиз основательно проголодался после своих усилий и теперь направлялся на кухню, где надеялся уговорить кухарку приготовить ему что-нибудь перекусить. Тогда он мог бы спокойно удалиться в бильярдную и насладиться покоем в одиночестве.

Когда он чистил лошадей, старший конюх сообщил ему, что дамы заперлись в библиотеке и просили их не беспокоить. Бильярдная находилась рядом с малой гостиной в западном крыле дома. Библиотека помещалась в восточном кры» ле, рядом с бывшим кабинетом хозяина. Там мистер Генри Родон занимался делами и спасался от забот и внимания супруги. Маркиз был бы не прочь посидеть в библиотеке, где запах кожаных переплетов и вообще царивший в ней мужской дух успокаивал его. При жизни дяди Брэндрейт игрывал там с ним в шахматы, в крибедж или в триктрак, пока тот не приканчивал графин бренди.

Он любил Родона, как и своего отца. Если бы он только знал, насколько покойный запутался в долгах незадолго до своей кончины, он, без сомнения, помог бы ему. Однако ужасные факты о том, что Родон попал в руки ростовщиков, выплыли на свет только после похорон. При этом странно было то, что Генри Родон прожил всю жизнь солидным, степенным человеком. Внезапная перемена в его характере совершилась всего за полгода до его смерти. Никто не мог объяснить, что произошло с почтенным хозяином Флитвик-Лодж, переродившимся в одно мгновение. Но, так или иначе, Родон умер прежде, чем успел поправить свои дела и обеспечить будущее любимой жены. Брэндрейту остается теперь только убедить леди Эль расстаться с бюстом Зевса, и все устроится наилучшим образом.

Искусно польстив кухарке по поводу вчерашнего ужина, он был вознагражден за свою любезность кружкой пива и тарелкой со свежим хлебом, холодной курицей и тремя пирожными с клубникой. Со всеми этими благами в руках он и направился в бильярдную.

Мысли его все еще были заняты долгами дяди и печальным положением леди Эль, когда до него донеслось приглушенное хихиканье, свидетельствовавшее, на его взгляд, о непременном присутствии где-нибудь поблизости женщин. Звук этот ему нравился. В женском смехе было что-то бодрящее в самый тоскливый и мрачный день.

Он взглянул в сторону библиотеки, недоумевая, почему смех доносился из малой гостиной, если дамы, как он понял, заперлись в библиотеке.

Дверь из малой гостиной внезапно открылась, и на пороге появилась миссис Браун, экономка, с грудой одежды в руках. Он узнал лиловое платье, в котором видел утром Эвелину, и не мог понять, куда, собственно, потащила его миссис Браун.

Экономка выглядела весьма озабоченной.

Наклонившись, чтобы поднять волочившуюся по полу ленту, она не заметила маркиза, пока не налетела на него. Пиво плеснуло на лиловый муслин.

– О, сэр! – шепотом проговорила миссис Браун, отскочив от него. – То есть милорд, прошу прощения, но вам сюда никак нельзя.

Она вдруг замолчала, не находя слов, и сильно покраснела.

Брэндрейт понял, что она смущена этой внезапной встречей, и постарался ее успокоить:

– Ну, ну, голубушка. Ничего страшного не произошло. Да расскажите мне, что происходит. Говорят, дамы в библиотеке, но я явственно слышу очаровательный голосок Аннабеллы. Безусловно, здесь и леди Эль, и Эвелина. Я прав?

Ободренная его тоном, миссис Браун кивнула:

– Не знаю, кто вам сказал, что они в библиотеке, милорд. Кто бы это ни был, он ошибся. Дамы в гостиной, с ними еще одна особа, во всяком случае, мне показалось… – Она умолкла, и новая волна краски залила ей щеки. – А мисс Аннабелла принесла мисс Эвелине подарок, и они все его рассматривают. – Сделав реверанс, она добавила уже на ходу: – Простите, милорд, но я должна поспешить за рабочей шкатулкой ее милости. Они не знаю что подумают, если я не вернусь через несколько минут.

– Понимаю, – произнес он медленно, размышляя, чем бы это они были заняты. Он был преисполнен любопытства, но не желал мешать экономке выполнить данное ей поручение. Брэндрейт не стал ее задерживать.

Дождавшись, пока миссис Браун скрылась за углом и шаги ее затихли, он повернулся к двери, оставшейся самым заманчивым образом приоткрытой. Маркиз бесшумно приблизился к щелке, откуда лился в темный холл яркий солнечный свет.

Первой он увидел Аннабеллу, которая сидела у стола, перебирая разноцветные ленты. Затем леди Эль. Она держала перед собой какой-то предмет, внимательно его рассматривая.

– Я чувствую себя совершенно обнаженной, леди Эль, – услышал он голос Эвелины. Затем он увидел и ее, стоящую перед высоким зеркалом. Она казалась чем-то озабоченной, что было, впрочем, вполне естественно, поскольку стояла она там в одной только тонкой рубашке.

Маркиз был поражен. Во-первых, тем, что Эвелина была полураздета, а потом тем, что ее фигура, едва прикрытая полупрозрачной тканью, никак не желала совмещаться в его голове с образом той Эвелины, которую он привык видеть перед собой каждый день.

Как зачарованный, он следил за тем, как она подняла руки и медленно распустила волосы, словно находясь в каком-то волшебном полусне.

– Вы думаете, мне лучше остричь волосы? – спросила она, когда они упали волной, свесившись ей до пояса.

Ответ последовал не сразу, но, когда леди Эль заговорила, слова ее прозвучали как-то непонятно.

– Я не согласна с вами, Бабочка. Длинные волосы не так подчеркивают ее овал лица. Я думаю, ей была бы больше к лицу короткая стрижка, как у Каролины Лэм.

Бабочка? Что бы это значило? Эвелина уже называла это имя раньше, когда, стоя в дверях гостиной, пыталась представить им не иначе как привидение. Поскольку каждому было ясно, что пришла она совершенно одна. Как она тогда смутилась! Брэндрейт ничего не мог понять. Он помнил только, какой довольной выглядела леди Эль, когда Аннабелла разбудила ее и объяснила, что произошло.

– Я совершенно согласна с Бабочкой, – сказала Эвелина, бросив на Леди Эль предостерегающий взгляд. – Быть может, мне следует их завить, но стричься я бы не хотела.

– Откуда здесь бабочка? – спросила Аннабелла из-за стола, где она распутывала вишневую ленту.

– Это, знаешь ли, одна из… олимпийских гостий нашей тетушки, – объяснила Эвелина.

– А она здесь? – уточнила Аннабелла, оглядываясь по сторонам. – Не помню что-то, разве есть греческая богиня по имени Бабочка?

– Бабочка не богиня. Она – смертная по имени Психея, которую полюбил Эрот и вознес на Олимп.

– А… – Аннабелла утратила к этой теме всякий интерес. – Ну, кто бы она ни была, я с ней согласна. Только Каролина Лэм может позволить себе такую прическу. А как насчет Эмили Каупер? У нее волосы подлиннее и смотрятся тоже очень мило.

– Ты забываешь, что у леди Каупер вьющиеся волосы, – вмешалась леди Эль. – Такой стиль Эвелине не подойдет. У нее они к тому же слишком густые. Впрочем, Психея и вправду права. Мы должны оставить твои волосы длинными, как у нее, чтобы они падали каскадами локонов. Ты когда-нибудь пользовалась папильотками?

Эвелина отрицательно покачала головой.

– Разумеется, нет, – отвечала она вполне искренне.

Брэндрейт слышал весь этот разговор урывками. Он был слишком поражен видом Эвелины, чтобы думать о том, подходит ли ей стиль Каролины Лэм или Эмили Каупер. Он видел только, что волосы ее великолепны. Он никогда не представлял себе, насколько они у нее длинные и густые. Цвет их всегда казался ему привлекательным, но до этого момента – быть может, потому, что он видел их сейчас на фоне ее тонкой талии и почти прозрачной рубашки, – он ни разу не испытал желания взять их в руки и зарыться в них лицом. Боже, неужели он сходит с ума? Откуда у него такие чувства?

Ему хотелось заговорить, запретить Эвелине стричь волосы, но у него, слава богу, хватило здравого смысла не обнаруживать своего присутствия. Он понимал, что должен немедленно удалиться и незаметно проследовать в бильярдную. А лучше всего – затвориться в библиотеке. Но его ноги, казалось, приросли к полу. Он просто не мог двинуться с места. Вид Эвелины совершенно парализовал его. Его глаза были прикованы к ее талии. Смог бы он обхватить ее пальцами? Брэндрейт подумал, что смог бы. Он готов был отдать состояние за то, чтобы попробовать.

В это мгновение он почувствовал: что-то изменилось. В позе Эвелины появилось какое-то напряжение. Он быстро взглянул в зеркало, где мог видеть ее лицо, и понял, что она заметила его присутствие. Глаза ее широко раскрылись. Всякая другая девица наверняка бы взвизгнула, заметив, что за ней, полуобнаженной, наблюдает мужчина. Но не Эвелина!

Она улыбнулась той мимолетной улыбкой, какой она иногда обменивалась с ним, когда их развлекало что-то, чего не замечали другие. Он не мог не улыбнуться в ответ, вернее, как-то криво ухмыльнуться, как мальчишка, застигнутый врасплох. Будь она там одна, он вошел бы в комнату. И там уж придумал бы, как поступить. Боже! Неужели только вчера он целовал ее?

Кисти рук у него заломило. Как, однако, тяжело держать так долго кружку и полную тарелку. Он приготовился отвесить Эвелине одобрительный поклон и предоставить ее заботам тетки и кузины, когда, к его удивлению, она направилась прямо к нему со словами:

– Ах, боже мой, миссис Браун оставила дверь открытой. Я ее прикрою лучше, пока кто-нибудь не увидел меня раздетой.

Маркиз был так удивлен ее поступком, что челюсть у него буквально отвисла и он едва не выронил и кружку и тарелку. Высоко подняв голову и глядя на него в упор, Эвелина молча шла к нему. Маркиз мог только неподвижно созерцать ее. Какой мужчина из плоти и крови выдержит такое? Заговорит ли она с ним, когда подойдет поближе? Быть может, он бы смог убедить ее выйти и закрыть дверь за собой. С каким бы наслаждением он бросил на пол все, чем заняты сейчас его руки, и заключил ее в объятия!

Приблизившись к двери, она остановилась, так что он не смог бы дотянуться до нее. Покачав головой, она насмешливо прошептала:

– Распутник!

И со стуком захлопнула дверь.

Он вздрогнул при этом звуке и в этот же момент словно очнулся от сна. Как будто вид ее напустил на него какие-то чары и только теперь он смог от них освободиться.

Медленно повернувшись, Брэндрейт отошел от двери. Сделав несколько шагов, он перевел дыхание и глубоко вздохнул.

– Эвелина, – прошептал он, не замечая выбежавшую ему навстречу миссис Браун, которая едва успела отшатнуться, чтобы избежать нового столкновения с ним. Он пошел дальше, моргая, как спросонья. У него было странное чувство, что за ним следят, в особенности когда из-за потемневших рыцарских лат в углу холла до него долетел странный, явно мужской смех. Он обернулся в ту сторону, но ничего не увидел.

Быть может, такие же ощущения испытывала и Эвелина? Он вспомнил, как всего минуту назад она говорила о Психее так, словно видела ее наяву. Чудеса, да и только!

Уж не привидения ли здесь завелись?

Подойдя к двери библиотеки, Брэндрейт толкнул ее ногой и со вздохом облегчения вступил в этот приют покойного дяди Родона. Здесь, по крайней мере, он будет избавлен от общества не только дам, но и духов, возымевших вдруг необъяснимый интерес к обитателям Флитвик-Лодж.

Выпив глоток домашнего пива, он решил, что ему следует быть поосторожнее с Эвелиной. Если он станет продолжать злоупотреблять ее невинностью, она, пожалуй, неправильно истолкует его поступки.

Но если у него по-прежнему будет возникать непреодолимое желание обнять и поцеловать ее, он сам окажется не в состоянии понять собственные намерения.