Пленники Барсова ущелья

ГЛАВА ПЕРВАЯ О том, как простой почтовый ящик послужил причиной одного очень серьезного недоразумения

И вправду все произошло из — за почтового ящика. Не принеси его Мурад, почтальон села Айгедзор, в этот день на, молочную ферму, не возникло бы никакого недоразумения, да и повесть эта не была бы написана.

Но нельзя же, однако, все предвидеть заранее! Напасть часто приходит именно оттуда, откуда ты ее вовсе не ждешь. А с другой стороны, мог ли Мурад не принести почтового ящика на эту лежащую в глубине гор ферму? Ведь на всех остальных фермах района уже висели такие ящики. Не должна же айгедзорская плестись у всех в хвосте!

К тому же пастухи в Айгедзоре стали такими грамотными, что даже посылают корреспонденции в республиканские газеты! А сколько они пишут писем животноводам Шаумянского района — делятся опытом! А письма близким? Нет, без почтового ящика не обойтись.

Вот так и вышло, что Мурад, старик живой и проворный, не думая ни о каких последствиях, притащил из села на ферму новенький, блещущий свежей голубой краской почтовый ящик и прибил его к стене одного из хлевов.

Прибил, отошел назад на шаг — два, уперся руками в бока, посмотрел гордо и объявил:

— С этого дня никаких писем ни с кем в село не посылать! Ни с кем! В каком мы с вами веке живем? Опускайте письма в ящик. Посылающий — пошлет. Отправляющий — отправит. Получающий — получит. Как в городе!

Мурад открыл свою сумку и стал продавать работникам фермы почтовую бумагу, конверты и марки.

А по ту сторону хлева, на берегу ручья, протекавшего через ферму, под сенью дикой груши с уже пожелтевшими и начавшими осыпаться листьями сидело несколько школьников. Накануне на машине, посланной из колхоза за молоком, они приехали сюда, чтобы посмотреть, как живется телятам, над которыми взял шефство их пионерский отряд. Ребята захватили с собой учебники и сейчас, сидя под грушей, повторяли урок географии.

Один мальчик, опершись спиной о дерево, читал вслух, старательно выговаривая каждое слово. Остальные слушали.

Мальчика звали Ашот. По географии и естествознанию ему не было равных не только в классе, но, пожалуй, и в школе. Вот как хорошо он знал эти предметы! Читал Ашот с воодушевлением, однако ясно чувствовалось, что учебник его не удовлетворяет. О природе нашей страны он знал гораздо больше, чем было сказано в сжатых, сухих строках учебника.

Дочитав до конца главы, мальчик поднял на товарищей опушенные длинными ресницами черные глаза.

— Вот и все, что тут сказано о животном мире Дальнего Востока, — разочарованно протянул он.

— Хватит, и этого много! — проворчал себе под нос К тому же пастухи в Айгедзоре стали такими грамотными, что даже посылают корреспонденции в республиканские газеты! А сколько они пишут писем животноводам Шаумянского района — делятся опытом! А письма близким? Нет, без почтового ящика не обойтись.

Вот так и вышло, что Мурад, старик живой и проворный, не думая ни о каких последствиях, притащил из села на ферму новенький, блещущий свежей голубой краской почтовый ящик и прибил его к стене одного из хлевов.

Прибил, отошел назад на шаг — два, уперся руками в бока, посмотрел гордо и объявил:

— С этого дня никаких писем ни с кем в село не посылать! Ни с кем! В каком мы с вами веке живем? Опускайте письма в ящик. Посылающий — пошлет. Отправляющий — отправит. Получающий — получит. Как в городе!

Мурад открыл свою сумку и стал продавать работникам фермы почтовую бумагу, конверты и марки.

А по ту сторону хлева, на берегу ручья, протекавшего через ферму, под сенью дикой груши с уже пожелтевшими и начавшими осыпаться листьями сидело несколько школьников. Накануне на машине, посланной из колхоза за молоком, они приехали сюда, чтобы посмотреть, как живется телятам, над которыми взял шефство их пионерский отряд. Ребята захватили с собой учебники и сейчас, сидя под грушей, повторяли урок географии.

Один мальчик, опершись спиной о дерево, читал вслух, старательно выговаривая каждое слово. Остальные слушали.

Мальчика звали Ашот. По географии и естествознанию ему не было равных не только в классе, но, пожалуй, и в школе. Вот как хорошо он знал эти предметы! Читал Ашот с воодушевлением, однако ясно чувствовалось, что учебник его не удовлетворяет. О природе нашей страны он знал гораздо больше, чем было сказано в сжатых, сухих строках учебника.

Дочитав до конца главы, мальчик поднял на товарищей опушенные длинными ресницами черные глаза.

— Вот и все, что тут сказано о животном мире Дальнего Востока, — разочарованно протянул он.

— Хватит, и этого много! — проворчал себе под нос большеголовый Саркис, лежавший под деревом на сухих листьях.

Он приподнялся и посмотрел на Ашота тяжелым взглядом ничего не выражающих серых глаз.

— Много? Тут всего восемнадцать страниц о Дальнем Востоке, а о его животных и вовсе ничего нет! Пять строк! Одни названия! Такие — то и такие — то, а потом — «и другие»… Даже перечислить — и то места не хватило. — Ашот все больше горячился. — Русские путешественники целые книги написали о Дальнем Востоке, а тут? И это о животных края, в котором вся Европа поместиться может! Да он и богаче Европы природой своей, рудами, реками! Вы только представьте, ребята: миллиарды рыб приходят из Тихого океана в реки Дальнего Востока и идут вверх по их течению. Идут икру метать. Черной лавиной движутся они и, отощавшие, доходят до тех горных ручьев, где берут начало эти широкие полноводные реки. А там уж из воды одни рыбьи спины торчат!

— Опять ты отвлекаешься! Мы ведь географией занимаемся, а не твоей любимой охотой, — добродушно улыбнувшись, сказала Шушик, единственная девочка среди «телячьих шефов».

Она лежала на траве, опершись на локти, и внимательно слушала Ашота.

— Но это ведь так приятно! — высказал свое мнение мальчик, сидевший рядом с Шушик. — Как же не отвлечься, когда от одного только слова «охота» уже пахнет шашлыком!

Все засмеялись, а Ашот, ничуть не обидевшись, продолжал:

— Ну почему же, почему тут не рассказано о кабанах, которых полно в долинах, об оленях — таких, каких нет нигде?! А о тиграх? Слышали ли вы о тиграх, живущих в глубоких снегах и переносящих морозы?

Мальчик подался всем телом вперед, в больших глазах его загорелись, засверкали огоньки, левая щека, усыпанная темными родинками, от возбуждения слегка дрогнула.

— Можете вы показать мне страну, где бы тигры жили в двадцатиградусные морозы? — спросил он и — посмотрел на товарищей так, точно сам выкормил этих тигров или, по крайней мере, не раз видел их. И сам же ответил: — Нет второй такой страны! Тигры живут только в теплых краях, в камышовниках, в джунглях. Они не видят снега, не знают холода. А у нас? Эх, почитать бы вам книги Арсеньева! Вскочили бы с места — и прямо сейчас отправились на Дальний Восток! Не заходя домой!

— Твои фантазии нам вовсе не нужны, читай то, что в книге написано, — сухо сказал Caркис.

Он не любил Ашота, не терпел, когда «этот хвастун» собирал вокруг себя товарищей и «заливал», рассказывая, им об охотничьих приключениях своего отца. А те, раскрыв рты, увлеченно слушали, особенно девочки.

— А ты читал Пришвина? — спросил Ашот, не желая замечать недружелюбие Саркиса. — «Женьшень», не читал? Вот то — то и оно!

С таким жаром, так мечтательно говорил Ашот о Дальнем Востоке, что, казалось, сам он, пусти его только, так и полетит туда.

— «Женьшень»? Да ведь я читала! — встрепенулась Шушик. — Это так красиво — как стихи! Я даже наизусть помню: «Охотник, охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытца?»

— И схватил бы, а как же — стоило только руку протянуть.

— Конечно! Я помню: он сидел, спрятавшись в кустах винограда, а олениха пришла, начала рвать листья и просунула сквозь зелень свое копытце. Но нога была такая красивая, таким трогательным было это животное, что человеку стало жалко. Вот он и не тронул олениху. Так, Ашот? Я, может быть, не все поняла, я ведь по-русски читала, — сказала Шушик, словно оправдываясь.

— А этот корень! Это возле него вооруженные люди живут пo пятнадцать — двадцать лет, дожидаясь, пока он созреет. Потом его осторожно выкапывают, под строгой охраной отвозят в Китай и там продают очень дорого — не помню точно, кажется, за тысячу золотом.

— Ох, тысячу золотом за один корень? — встрепенулся Саркис.

— Ну да. Ведь этот корень — корень жизни. Он делает стариков молодыми. Он… Ой, поглядите-ка, на ферме почтовый ящик повесили! Вот хорошо! Теперь письма от мамы будут приходить часто — часто!

Разговоры о Дальнем Востоке прекратились — все уставились на голубой ящик, у которого собрались доярки и пастухи.

— Погодите-ка! — вскочил порывистый и вечно веселый Гагик. — Первым буду я — и никто иной! Только… кому бы мне написать? И о чем?

Впрочем, Гагик недолго думал. Важно было как можно скорее осуществить свою очередную выдумку. Вырвав из тетради листок, он склонился над ним и стал что — то торопливо строчить, улыбаясь своей, по — видимому, веселой затее.

— «До свидания, дорогой дедушка, я уезжаю на Дальний Восток, чтобы привезти тебе «корень жизни», о котором рассказано в книге Пришвина «Женьшень». Выпьешь ты настой этого корня — и сразу помолодеешь. Ох, как хорошо будет, дедушка: увидим тебя с черной бородой!

Твой внук Гагик.

Пишу тебе на ферме, под большой грушей, откуда и отправляюсь в свой дальний путь. Возможно, что прихвачу с собою Ашота и других ребят. Этого я еще не решил ».

Ребята громко смеялись, прослушав письмо, а Ашот со свойственной ему серьезностью заметил:

— Брось, не надо. Чего доброго, дед и на самом деле подумает, что ты уехал. Начнет беспокоиться.

— Не успеет! Я раньше письма в село попаду! — крикнул Гагик и побежал к почтальону.

Купив конверт с маркой, он вложил в него листок, лизнул полоску клея, прихлопнул письмо, надписал адрес и бросил в ящик.

Да, он был действительно первым корреспондентом! И улыбка гордости осветила его круглое лицо.

Отдохнув в тени старой груши, ребята снова занялись своими телятами — подстригли им шерсть на хвостиках, еще раз побрызгали хлевы какой — то крепкой жидкостью. Пора было возвращаться 6 село. Взяв свои портфели, рюкзаки, сумки, они тронулись в обратный путь, щедро одаренные сыром, лавашем.[2] Ведь это было праздничное утро! Можно ли отпустить детей без гостинцев, которые они к тому же честно заработали?

Праздничные развлечения, звуки барабанов я зурны звали ребят домой, и они вдруг заспешили, засуетились.

Мать Шушик, доярка Ашхен, шедшая куда — то с ведром в руках, остановилась, увидев дочку.

— Ты куда это? — спросила она обеспокоенно. — Осталась бы! Я еще и не повидала тебя толком, тоски своей не утолила.

— Куда? На Дальний Восток! — смеясь, ответила девочка, вспомнив рассказ Ашота.

Как у него тогда горело лицо! И какой это вообще странный парень: на уроках математики спит, а на географии из него прямо искры сыплются.

— Ох, ослепнуть бы твоей матери! — разволновалась Ашхен. — Восток? Какой Восток? Что там есть такого?

— Что? Тигры — те, что живут в снегу, — по — прежнему смеясь, продолжала Шушик и оглянулась на Ашота.

А тот стоял, хмуря брови. Он понимал, что девочка над ним посмеивается.

Ашхен кто — то окликнул, и она, поцеловав Шушик в щеку, ушла, так, конечно, ничего и не поняв. Ребята двинулись дальше.

Но не успели они сделать и ста шагов, как позади себя услышали голос своего сверстника, курда Асо.

— Ты куда? — кричал он на своего пса. — Ах, дохлятина! А за овцами кто глядеть будет?

Но собака упрямо бежала за хозяином.

— А ты куда, Асо? — спросил Ашот.

— В село. Сахару в лавке купить, спичек.

Асо, сын пастуха Авдала, родился на одной из горных дорог во время кочевки скота. В горах и вырос, бродя с отцом вслед за стадами. Он знал только свое село да два — три соседних, а о том, что такое город, и понятия не имел. Впрочем, и в село — то Асо ходил редко, разве только за табаком для отца и какими-нибудь мелочами из лавки.

В дни поздней осени мальчик пригонял на заготовительный пункт овец.

Ему было четырнадцать лет. На бронзовом, обожженном солнцем лице, как угли, горели черные, жаркие глаза. Отцовский колоз — курдский войлочный колпак, обернутый шелковым шарфом, — покрывал его голову, бахрома небрежно спускалась на высокий красивый лоб, на уши. Другой шелковый шарф, старенький, вытертый, стягивал вместо пояса тонкую талию мальчика. Одет был Асо в аба — безрукавку из грубого домотканого сукна — и в широкие полосатые шаровары.

В этом курдском национальном наряде пастушок любил появляться в селе. Один только он так одевался в Айгедзоре, и ему нравилось, что все на него смотрят.

— Ну и хорошо! — обрадовался Гагик. — Пойдем вместе!

ГЛАВА ВТОРАЯ О том, к чему привел сумасбродный поступок одного мальчика

Дорога вывела ребят из ущелья на ребро горного кряжа, нисходившего к Араратской долине, и горизонт стал сразу широким — широким.

Оглянувшись, они увидели вдали, s ущелье, у слияния двух сбегающих с гор бешеных речек, красные крыши новых строений молочной фермы.

Ущелье было тут так узко, что камень, сорвавшийся с высоких, уходящих в небо вершин, грохоча, скатывался вниз к самым хлевам фермы и останавливался, только ударившись о какую-нибудь стенку. Склоны гор, поднимающихся от зимовья вверх, к покрытым снегом кряжам, голы, серы, обожжены солнцем. Ниже, вплоть до самой Араратской долины, растительность выглядит еще более жалкой. А еще ниже горы сменяются рядами голых холмов. Только на берегах ручьев, протекающих между холмами, появляются некоторые признаки жизни — сады, посевы. Все остальное — щебень, кишащий змеями.

Но, когда переведешь взгляд с этих холмов дальше, на долину реки Араке, все ласкает глаз, радует сердце.

Начиная от Джульфы, где Араке вступает в каменистые глубокие ущелья, и до самых Октемберянских холмов — на протяжении двухсот километров — долина покрыта садами, виноградниками, плантациями «белого золота». А по другую сторону долины, до облаков и даже выше облаков — до самой небесной сини, — поднимаются величественные вершины обоих Араратов — Большого и Малого. Их склоны одеты в златотканые наряды, а главы покрыты белоснежными шапками.

Ребята застыли, пораженные чудесным пейзажем, а влюбленный в природу Ашот, казалось, совсем забыл и о себе и о других..

Но вот он опомнился, обернулся к товарищам и сказал, как всегда, веско и твердо:

— Вернуться в такой день в село — значит, потерять многое. Давайте свернем немного в сторону. Я поведу вас к диким козам.

— От этих слов шашлыком и не пахнет, Ашот. Ведь в твоих руках нет ружья, — возразил Гагик.

— Ну, ты тоже — шашлык, шашлык! Будто ты и на самом деле обжора. Вы на его шею поглядите — словно хвостик у груши! — усмехнулся Ашот. — Пойдем просто посмотрим на скалы, на коз.

— Так они и ждут тебя, — недружелюбно отозвался Саркис, — лежат со связанными ножками. Пойдем-ка лучше в село, погуляем на празднике.

Но Ашот настаивал:

— Уже поздно, на демонстрацию мы все равно не попадем. А вот за этим гребнем, что справа от нас, — Барсово ущелье. Да какое! Настоящий козий питомник. Там столько пещер, и что ни пещера — целый козий хлев! По крутому склону скал проходит узенькая тропинка. Она ведет вниз, и по ней козы сбегают в ущелье. Там они прячутся в пещерах. Места надежные — туда и волк не доберется.

— А ты добирался? — с недоверием спросил Саркис.

— Я? Зачем врать? И я не добирался — отец не позволил. Но с вершины я видел, как по этой тропинке шел отец с товарищами. Так идем, что ли? Час пути всего. Увидите чудеса Барсова ущелья, расскажете о них в селе, а то и в «Пионерскую правду» напишете. Все узнают, какие смелые ребята живут в Айгедзоре!

— В «Пионерскую правду»? Уж не хочешь ли ты, как Камо[3] в нашей стране прославиться? — испытующе поглядела на Ашота Шушик.

В уголках ее маленького красивого рта пряталась насмешливая улыбка, в глазах загорались лукавые искорки. Ашот смутился. Он был честолюбив и не хотел, чтобы, это замечали. Однако, овладев собой, он язвительно заметил:

— В твоих мечтах, я вижу, постоянно этого Камо из Личка. А чем, скажи, он лучше нас?

Ашот выдал себя.

Многим превосходил он своих товарищей: и способностями, и физической силой, и ловкостью, а особенно бесстрашием. В школе его считали лучшим натуралистом и единственным охотником. Все это выработало в мальчике некоторую надменность, самоуверенность. И потому его немного раздражало, что о Камо все ребята и, в частности, Шушик говорили так восторженно, с таким подчеркнутым уважением.

Что это было — добрая ли зависть, ревность или какое-нибудь другое чувство, — этого он и сам не мог понять, но все настойчивее овладевали мальчиком мечты о подвиге, куда более дерзком, чем тот, который совершил этот Камо.

— Камо не стал бы колебаться. Он смело повел бы нас в пасть барсам из Барсова ущелья, — незаметно подмигнув Шушик, вмешался Гагик.

— «Камо, Камо!» — вскипел Ашот, и в глазах его загорелись огоньки, давно знакомые товарищам. Они — то знали, что теперь уже никакая сила не удержит его!

Асо слушал ребят и удивлялся: такой ясный вопрос вызывает столько споров! Вскинув свой посох на плечо, он кликнул собаку:

— Ну, Бойнах, пошли!

— Куда? — спросила Шушик.

— Как — куда? В Барсово ущелье.

— Значит, самый трусливый среди вас это я? — притворился обиженным Гагик. — Ну, это мы еще посмотрим!

И он первый двинулся вперед. Вслед за Гагиком сошли с тропинки и начали взбираться на склон горы другие… Внизу один — одинешенек оставался Саркис.

— Поди, поди, спрячься в юбках у матери! — крикнул ему сверху Гагик.

От обиды серые глаза Саркиса потемнели, а на тонкой шее вздулись вены.

«Как же быть? — промелькнуло у него в голове. — Пойти за этим хвастуном Ашотом или вернуться домой? Вернешься — от одних только шуток Гагика потом не избавишься: этот все раздует, из мухи слона сделает и такие начнет анекдоты рассказывать, что засмеют, пожалуй.

Нет, никуда теперь не денешься, придется следовать за этим сумасшедшим Ашотом. И дернул же черт на эту ферму пойти! Будто без меня телята не обошлись бы!»

Неохотно поплелся Саркис за всеми, мысленно браня Ашота за его выдумку.

Ребята медленно поднимались вверх по склону горы. Но вот они вышли на вершины скал, нависших над Барсовым ущельем, и снова остановились очарованные.

Внизу расстилалась долина Аракса, с двух сторон окруженная высокими горами. Облака и туманы словно задремали на их острых вершинах. И не по сравнению ли с этими скалами, суровыми и угрюмыми, особенно мягкой и приветливой кажется раскинувшаяся у их подножия земля? Или, может, река, серебряным поясом охватившая долину, придает невыразимую прелесть этому краю? Или украшают его сады с их чудесными, словно из золота вылитыми плодами? Или мирно дымящие среди зелени армянские деревни делают этот пейзаж неповторимым, уютным? А может быть, дело в птицах? Может быть, все новые и новые стаи, прилетающие с берегов Дальнего Севера, оживляют эту чудесную панораму?

Ребята стояли на ребре одной из многочисленных горных ветвей Малого Кавказа. Ветви эти тянутся вниз, к Араратской долине, а сам хребет устремлен к Ирану. Его скалистые вершины врезаются в бирюзовые глубины неба и, окутанные фиолетовой дымкой, постепенно теряются где — то Далеко на горизонте.

Справа, как раз напротив, поднимается Большой Арарат. Сейчас он окружен легким облачком. А рядом — Малый, похожий на воткнутую в середину Араратской долины исполинскую сахарную голову. Ни одного выступа, ни одной неровности, кажется нет, на поверхности этой горы. Словно какая — то огромная космическая машина выутюжила ее бока и придала ей форму правильного конуса.

Протекая по этой волшебной долине, Аракс образует границу, отделяющую свободный советский мир от стран, где еще царит капитал, — от Ирана и Турции. Река бежит среди окаймляющих ее желтых тростников и исчезает в провалах Карадагского хребта Северного Ирана.

— Ребята! — воодушевился Гагик. — Мы стоим в таком месте, что и из рогатки можем бить по капитализму! Посмотри-ка, Ашот, вон туда, на вершину Арарата.

Видишь, люди ползут на четвереньках. Это американцы,[4] А тот вон, слева, — сам генерал Риджуэй![5] Погляди, с какой тоской он смотрит в бинокль на нас, на мир социализма, — шутил Гагик, вспоминая недавно насмешившее всех сообщение газет.

Ребята весело смеялись, а звонче всех Шушик, которой всегда нравились шутки неутомимого Гагика.

…По западному склону скал, на которых стояли дети, вились узенькие тропки. По ним ловко бегают дикие козы, живущие в недосягаемых для человека расщелинах и пещерах.

Здесь встречаются и каменные бараны, или арменийские муфлоны, как называют их зоологи. Но живут они на травянистых склонах гор, у их подножий, или в пустынных, мертвых долинах. Чаше же всего муфлонов можно видеть на голых холмах, тысячелетия назад оторвавшихся от горных хребтов и разбросанных теперь по левому краю Араратской долины.

Еще издали видно — целое стадо пасется на одном из этих холмов. Так и кажется, что сейчас тебя бешеным лаем встретят собаки. Выйдет пастух, уймет собак, а тебя позовет в свой шалаш и угостит овечьим молоком.

Но нет здесь ни собак, ни пастухов.

Наметанный глаз охотника давно уже различил бы на вершине холма барана — вожака. Подобный изваянию, стоит он на своем каменном постаменте и, гордо подняв голову, бдительно озирает окрестности. Это часовой. Заметив опасность, он резким свистом, похожим на змеиный, предупреждает стадо. И оно собирается, сбивается в массу и, следуя за вожаком, мгновенно исчезает в холмах. Словно это был мираж. И снова пустынным и мертвенно безмолвным становится все вокруг.

Все это хорошо знал Ашот. Вместе с отцом он не раз ходил по следам муфлонов.

— Вот это Марал-Бахан,[6] — показал Ашот на низенькую гopy с куполообразной вершиной. — Говорят, что муфлоны поднимаются на эту гору и подолгу смотрят оттуда на Арарат. Зачем — не знаю. — Потом Ашот показал на ущелье: — А это и есть Барсово ущелье. Видите — с трех сторон его окружают скалы, точно стены. Со стороны, выходящей в Араратскую долину, оно открыто, но и там выхода нет: внизу пропасть. А с другой — снова скалы. В Барсово ущелье есть всего лишь один вход — видите вон ту узенькую тропинку? А все другие обрываются тут, не достигая и середины склона. Ну, — воскликнул Ашот, — как сказал бы дедушка Гагика: пусть все, у кого есть печень, следуют за мной!

И, перепрыгивая с камня на камень, он стал спускаться.

Печень была, по — видимому, у всех, потому что товарищи последовали за Ашотом. Правда, Саркис в последний момент совсем было решил отказаться от этой прогулки, но, когда товарищи, не оборачиваясь, пошли вперед и исчезли за острыми, словно клинья, камнями, парню стало не по себе. Один… Лишь угрюмые орлы на зубьях утесав да внезапно налетевший с гор бурный порыв ветра.

«Уйти? Но эдак я и до села, пожалуй, не доберусь», — подумал он, и неясное чувство страха сжало его сердце.

Он постоял, подумал, но колебания были недолги.

«Эх, не потерял же я разум, чтобы одному идти домой по этим скалам и ущельям!» И, сердито брюзжа, Саркис поплелся вслед за ушедшими вперед товарищами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ О том, как наша ребята, покинув ровные дороги, пробирались по Дьявольской тропе

Посмотришь сверху на каменные глыбы, нагроможденные в ущелье, — голова закружится, такие там бездонные пропасти! Высокие, мрачные скалы образуют непроходимые стены, и только в одной из них горные потоки прорыли ворота. Именно через эти ворота Ашот уверенно провел своих товарищей.

— Держись за зубец скалы… тверже ставь ногу… осторожнее! — то и дело говорил он, заботливо наблюдая за каждым шагом ребят.

Скалы в этом краю глубоко изрыты карнизами и тропами. На морщинистый лоб старика похожи их склоны.

По одной из таких узеньких тропинок — морщин и двигались сейчас юные путешественники, рассчитывая, обогнув скалу, спуститься в ущелье.

— Пустите меня вперед, — вызвался Асо.

Прицепив свой пояс к ошейнику собаки, он заботливо помогал ей обходить трудные места.

Ашот искоса поглядел на Асо. «Если ты пойдешь вперед, то на что же тогда я?» — казалось, говорил его взгляд.

Но Асо не заметил этого. Он волновался за Шушик. На нее, всегда проворную и смелую, нехорошо действовал вид пропастей.

— Вниз не смотри, — обернулся к ней Ашот.

За Шушик шел Саркис. Увидев его побледневшее лицо, Ашот не удержался и съязвил:

— Ну? Не похоже это на дорогу к папенькиному складу?

Никто из товарищей даже взглядом не упрекнул его за эти слова. Отца Саркиса, Паруйра, в селе не любили. Заведующий колхозным складом, он считался особой важной. Вот за его — то спиной надменным, заносчивым, эгоистичным вырос Саркис.

Сейчас, в тяжелом для него положении, он проглотил обиду, отер выступивший на лбу пот и молча продолжал плестись позади всех, осторожно ступая по неверной, осыпающейся тропке.

Спуск был тяжелый, но проходил успешно. И лишь одно событие, о котором следует рассказать, неожиданно и ненадолго прервало его.

Осеннее солнце обжигало скалы. Стояли первые дни ноября, но было еще жарко. Ребята скинули с себя куртки и пиджачки и несли их в руках. Тропинка здесь совсем прижалась к скале, которая справа высокой отвесной стеной поднималась вверх, а слева обрывалась, нависая над глубокой пропастью.

И расщелины в скалах, и встречавшиеся иногда в них углубления, пещерки, и сама тропа — все было усеяно козьим пометом.

— Здесь есть дикие козы, — сказал Ашот шепотом, словно боясь, что они где — то совсем рядом и могут его услышать.

И в самом деле, не успел он это сказать, как из — за ближайшего выступа выбежал огромный козел и, выставив вперед гигантские рога, кинулся прямо на шедшего впереди Ашота.

Разминуться было негде. Животное могло или повернуться и убежать в Барсово ущелье, или же сбить с ног преградившего ему дорогу мальчика, иного выхода не было. Появление же его было таким неожиданным, что у Ашота не оставалось и секунды на размышления. Инстинктивно он прижался спиной к стене и, сорвав шапку, ударил ею козла по голове. Один рог вонзился в шапку, пропорол ее, а когда Ашот сильным рывком попытался стянуть ее с козла, тот сердито фыркнул, мотнул головой, еще прочнее насадив шапку на свой рог. Так и осталась она на козле. Сделав огромный дугообразный скачок, животное вихрем умчалось, как флагом размахивая своим «трофеем». Только и слышно было, как шумит под его копытцами и скатывается в пропасть гравий.

В момент, когда Ашот ударил козла, он потерял равновесие. Еще мгновение — и мальчик полетел бы в про пасть. Но чья — то крепкая рука вовремя схватила его. Это был Асо.

— Сядь! — сказал он и, нажав на плечо Ашота, заставил его опуститься на тропу, а сам замахнулся было своей дубинкой на козла.

Но где там! Его и в помине уже не было. Рванулся за козлом и Бойнах, но Асо крепко ухватил его за ошейник.

— А ты куда, дохлятина? Тебе ли по этим тропинкам бегать?

Бойнах в досаде только лаял заливисто.

Опасность миновала. Ребята пришли в себя и начали смеяться, вспоминая козла в шапке. Покачивая головой, Асо говорил:

— Ты, Ашот, не тужи. Ведь этот рогатый черт мог тебя в ущелье сбросить, ты бы на кусочки разлетелся. Разве так рискуют?

— А ты не слыхал, как твоя шапка «караул, спасите» кричала? — смеялся Гагик.

— Не сносить ему в ней головы, — сказал Ашот, все еще разозленный и возбужденный.

— Наоборот! — усмехнулся Гагик. — Твоя шапка спасла козла: теперь к нему ни один волк и близко не подойдет.

Ашот никак не мог прийти в себя от неожиданности и удивления. «Увидев нас, козел должен был повернуться и убежать назад, в ущелье. Что же заставило его кинуться вперед, прямо на меня? — смущенно думал он. — Может быть, позади у него был более страшный враг? Впрочем, откуда? Никого здесь нет и быть не может».

Так или иначе, но инцидент с козлом был исчерпан.

— Ну, — поднялся Ашот, — пойдем вперед.

Чем дальше, тем все более трудной и опасной становилась Дьявольская тропа.

— Лицом к стене. Только на стену и смотрите и держитесь друг за друга, — распоряжался Ашот, когда они дошли до самого узкого участка.

В одном месте вода размыла путь, образовав в скале провал, и Ашот в раздумье остановился перед ним. Не будь в нем так сильно честолюбие, он повернулся бы и повел товарищей обратно. Однако, скрыв тревогу, Ашот легко перескочил через провал.

Подошли и не без страха заглянули в глубокую расщелину его спутники. И дна не видно!

— Ох, какая чудесная дыра: кинешься в нее и вскрикнуть не успеешь! — и тут не удержался от шутки Гагик.

Асо насмешливо улыбнулся:

— Если бы у ваших дверей лежало бревно, сумел бы ты по нему пройти?

— Еще ка-ак!

— Не упал бы?

— Никогда!

— Ну, а что, если это бревно перекинуть через реку или ров?

— Труднее.

— Ничего трудного. Только забудь о том, что внизу яма. Вот посмотри.

И Асо, не глядя вниз, словно через какую-нибудь кочку на ровной дороге, ловко перескочил через провал.

— Понял?

— Я — то понял, но ты ногам моим объясни!

Но на самом деле советы Асо помогли одолеть опасное препятствие.

Гагику было страшно, но всю дорогу он только о том и думал, как бы скрыть от товарищей свое состояние. И потому он то и дело сам всех подбадривал:

— Ну, чего вы дрожите? Узкая тропинка? Вот еще выдумали! Да это асфальтированное шоссе!

Или:

— Асо, я иду за тобой по пятам, ты не бойся. Или:

— Ашот, погоди, я поддержу тебя, а то у тебя, кажется, ножки дрожат.

Весь в поту, Саркис, уже не стесняясь, тащился позади всех порой прямо на четвереньках. Как мало походил он сейчас на самоуверенного парня, который так высоко держал голову, шествуя по улицам своей деревни!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ О том, как природа не приняла во внимание, что ребятам нужно вовремя вернуться домой

— Вот мы и в Барсовом ущелье! — сходя со скалы, торжественно объявил Ашот.

— Ур-ра-а! Ну, а где же обещанные тобой козы? Приведи-ка их ко мне!

— Потерпи, Гагик, потерпи. Днем козы отдыхают в пещерах. Потом, когда поднимемся наверх, покажу.

Сидя на камнях, юные путешественники с любопытством осматривали ущелье, куда до сих пор рисковали спускаться, да и то лишь дважды, только охотник Арам и его товарищи.

Ущелье лежало среди высоких красно — рыжих скал, похожих на крепостные стены с зубцами и башенками. А спереди оно открывалось в провал, куда каждую весну с шумом и гулом скатывались со склона гор бурные потоки. В расщелинах скал и у их подножий проросли кусты и кудрявые папоротники и несколько десятков низкорослых деревьев, таких причудливых и кривых, какие растут только на безводных землях. Стойко противились всем бурям и ветрам эти деревца. Их мощные, цепкие корни пробились глубоко в трещины каменистой почвы и получали питание из недосягаемых глубин земли.

Склоны гор, спускавшиеся к ущелью, были покрыты ковылем и пыреем, теперь уже сухим. На более влажных террасках и в ложбинах пырей вырос таким высоким, что бегавшего в нем с веселым лаем Бойнаха и видно не было.

Хорошим зимним пастбищем для диких коз служило это ущелье. Но где в этих безводных местах они утоляли жажду? А ведь обильные следы говорили о том, что коз здесь было много. В густой траве виднелись вкось и вкривь протоптанные дорожки, местами трава была сильно примята. Здесь животные паслись и отдыхали.

Острым обонянием своим улавливал их присутствие и Асо, пастушок, для которого эти запахи были привычными. Ведь дикие козы — это предки домашних и мало чем отличаются от них.

Когда ребята хорошо отдохнули, Ашот встал:

— Ну, пойдем теперь на поиски природных хлевов. По дну русла, проложенного мгновенными весенними потоками, ребята поднялись на скалы, примыкающие к задней стене ущелья. Подъем был тяжел и отнял много времени. Здесь они немного передохнули и снова начали карабкаться вверх, туда, где почти у вершины скалы параллельными рядами пробегали дорожки — карнизы и мрачными зевами чернели входы в пещеры.

Возбужденный запахом коз, неугомонно носился среди камней и бешено лаял Бойнах, то ли радуясь свободе, наконец предоставленной ему Асо, то ли пугая животных.

А они и на самом деле не выдержали присутствия такого гостя. Несколько коз выбежало из расщелин горы и помчалось вверх по ее склону. Впереди, взмахивая огромными, похожими на мечи, вложенные в ножны, рогами, бежал старый козел — вожак. Иногда он останавливался и поворачивал назад голову, словно затем, чтобы проверить, следуют ли за ним остальные. Замирали на мгновение и другие козлы, становясь в этот момент прекрасной мишенью для охотника. За ними неторопливо следовали козы. Они тоже то и дело останавливались, поджидая детенышей.

Добежав до зубчатой верхушки горы, вожак стал на одном из ее выступов и гордо вскинул свою красивую голову. Он словно подставлял себя под пулю.

— Ах, если бы со мной было ружье! — взволновался Ашот.

Выхватив у Асо его пастушью дубинку, Гагик грозно замахнулся ею на коз.

— Уходите, уходите, дарую вам жизнь! — важно произнес он.

Товарищи рассмеялись, а Бойнах лаял и рвался вслед за козами. Да куда там!

— Ох, какие ловкие, какие сильные! — восторгалась Шушик.

— А вы заметили, как козлы останавливаются и смотрят назад? Поняли, зачем? — спросил Ашот.

Ребята молчали.

— Вероятно, отдыхают. Подъем был такой трудный, — предположила Шушик.

— Ну, какой это труд для диких коз! Захотели бы — мигом оказались на той стороне горы. Козлы останавливались только затем, чтобы поглядеть, следуют ли за ними козы.

Перепрыгивая с камня на камень, козы убегали к скалам, окружавшим ущелье с востока. Они то исчезали в складках изрезанного расщелинами склона, то почти незаметными серыми пятнами мелькали на его узеньких, тоже серых тропках.

Увидев, что никто за ними не гонится, животные успокоились и стали пощипывать травку, лишь время от времени сторожко оглядываясь, не грозит ли им какая-нибудь опасность от этих незваных гостей. Но вдруг они сорвались с места и скрылись по ту сторону склона.

— Что их так встревожило? — изумился Ашот.

— А вы не видели? Не заметили, как что — то рыжее проскользнуло там, среди камней? — показывая вдаль, пробормотал Саркис; от страха он едва шевелил языком.

Но как ребята ни вглядывались, они ничего не увидели, кроме мрачных серых скал.

— Парню начали являться видения, — насмешливо сказал Гагик. — Это, должно быть, от избытка храбрости. Со смельчаками так иногда случается.

Но Ашот не поддержал этой шутки. Он продолжал думать над тем, что же именно привело коз в такое паническое состояние? В ущелье нет ни волков, ни охотников. И тут он снова вспомнил козла, унесшего его шапку. «Ведь не мы его испугали. Его обеспокоило что — то другое».

С исчезновением коз волнение, охватившее ребят, улеглось.

— Ну, пойдем дальше, — не найдя ответа на свои вопросы, сказал Ашот и по узенькой тропке двинулся вперед, к верхней кромке горы.

Ребята шли молча, все еще думая о грациозных животных, только что скрывшихся из глаз.

Гагик остановился и ладонью отер мокрый лоб. Так же как и все, он тяжело дышал.

— Мне кажется, что спускаться гораздо легче, чем подниматься. Как ты думаешь, Ашот? — серьезно спросил он.

— Э — эх, ты! А кто еще недавно петушился? — усмехнулся Ашот. Но, взглянув на солнце, решил, что надо вернуться. — Ладно, уже перевалило за полдень. Сойдем вниз.

Вскоре Гагику пришлось признать, что в этих скалистых местах спускаться, пожалуй, так же трудно. Его худенькие ноги ныли, а подошвы горели. (

У большой впадины, черневшей под скалами, ребята остановились. Это был вход в глубокую темную пещеру. Из нее, по — видимому, когда — то вытекала вода. Она пробила тут нечто вроде русла и обточила камни.

— Отсюда весною, должно быть, выходит родник, — поторопился высказать свое мнение Гагик.

— Ничего себе родник! Ты погляди, какое широкое русло, — задумчиво сказал Ашот. — Прямо как у реки.

Пол в пещере тоже весь был изрыт водою, камни отшлифованы, как на морском берегу.

— Ничего не понимаю, — покачал головой Ашот.

Едва заметная усмешка скользнула по губам Саркиса. Она, казалось, говорила: «Эх, ты! А еще считаешь себя знающим натуралистом! А ну-ка, объясни!»

— Змея, змея! — вдруг в ужасе вскрикнула Шушик.

И правда, уцепившись хвостом за куст, торчавший из скалы над входом в пещеру, свешивалась серая, с коротким телом и плоской головой страшная змея — гюрза.

— Камнями, камнями! — хором закричали ребята.

Они, жители Араратской долины, знали, что гюрза — самая ядовитая из местных гадюк. Несколько животных погибало ежегодно в селе от ее укусов. Понятны были поэтому страх и возбуждение, охватившие ребят.

Несколькими ударами камней они сбросили змею со скалы и добили ее.

— Как хорошо, что мы нашли гюрзу! Подарим ее кожу школьному музею… Ой, что это за кости? — И Ашот поднял несколько лежавших на тропинке костей. Впрочем, тут же отбросив их в сторону, он сказал: — Ерунда — кости дикой козы, — и снова пошел вперед.

«Но если это кости дикой козы, то кто же ее разорвал?» — подумала Шушик.

— Погоди, Ашот, — остановила она товарищей. — Ты ошибаешься. Тут, наверное, бывают волки.

— Я ошибаюсь? — вспыхнул Ашот. — Ты что же думаешь — орел не таскает козлят?

Самоуверенный тон товарища не понравился Саркису. Ему очень хотелось, чтобы его «противник» хоть раз в чем-нибудь ошибся. Вернувшись, он подобрал брошенные Ашотом кости и лежавшие недалеко от них рога и ядовито спросил:

— На такое животное орел, по — твоему, может напасть?

Кости принадлежали не козленку, а крупному козлу, это было ясно.

Ашот замялся. Ему нечего было возразить.

— Подох, вероятно, — наконец неохотно промямлил он.

Но Саркис молча показал следы зубов на одной из костей.

Чувство страха настойчиво овладевало детьми. Значит, тут, в ущелье, есть какой — то зверь?

— Ерунда! Должно быть, что — то давнее, — притворяясь беззаботным, сказал Ашот и, взяв из рук Саркиса рога, добавил: — Их мы тоже подарим кабинету естествознания. А вот улиток и раковин тут сколько! Собирайте.

— А это что, Ашот? — спросила Шушик.

В руках у нее была раковина величиной с ладонь.

Ашот взял раковину, мельком посмотрел на нее и презрительно отбросил.

— Хорош юный натуралист! — снова сказал Саркис и поднял раковину. — Ей цены нет, а он швыряет.

— Ну, коли цены нет, спрячь ее у себя в сундуке, — разозлился Ашот.

Саркис ничего не ответил. «Что с ним говорить! Не понимает, что если мы нашли здесь, в этих скалах, морскую раковину, то это что — то значит».

Бродя по склону, каждый из ребят старался найти что-нибудь особенно интересное, какую-нибудь редкость. Ашот наткнулся на два огромных орлиных крыла и поспешил похвастаться своей находкой. Гагик нашел камень со вкрапленными в него какими — то блестками и клялся, что напал на алмазные россыпи. Шушик радовалась ракушкам и разным камешкам, а Асо потихонечку отдавал ей свои «трофеи»: большое перо орла, красный — клюв куропатки… Из одной пещеры он вынес и протянул девочке целый букет. Цветы всеми красками сверкали на солнце, но они ничем не пахли, потому что были… из камня.

— Каменные цветы? Где ты их нашел? — изумилась Шушик.

Ребята окружили ее. «Букет» переходил из рук в руки, вызывая всеобщее удивление и восхищение.

Вслед за Асо все вошли в одну из пещер и остановились пораженные: весь пол был словно застлан пестрым ковром. Широкий и яркий луч солнца пробивался сквозь отверстие в своде, и изумительный подземный мир каменных цветов горел и переливался всеми красками радуги.

С изумлением и страхом смотрели ребята на этот казавшийся им необъяснимым мир, боясь произнести слово, боясь пошевелиться.

С потолка пещеры свешивались сосульки, похожие на ледяные. Они тоже блестели и сверкали, придавая волшебный характер этому подземному дворцу.

Ребята попробовали сорвать несколько цветов, но это им не удалось — они точно срослись своими каменными листочками и стебельками. Да и понятно! Ведь эти «каменные цветы» и «ледяные сосульки» были не чем иным, как сталактитами и сталагмитами, которые обычно встречаются в пещерах известнякового характера. Вода стекает с потолка пещеры, растворяя и унося с собой частицы известняка, затем постепенно испаряется. Известняк остается и, нарастая, образует фантастические фигуры.

Выйдя из пещеры, все долго молчали. Ашот брел, понурив голову. Даже самому себе он не хотел признаться, что не понимает, не может объяснить увиденное. И, чтобы скрыть смущение, он с шумом сбежал в балку:

— Шишки… шишки!

В то время, как ребята обрывали с невысокого дерева, найденного Ашотом, сладкие шишки мушмулы, Асо неспокойным взглядом осматривал северные вершины гор, на которых собирались тучи. Подняв голову, он потянул носом воздух, точно по запаху хотел что — то понять. А воздух внезапно похолодал. Желтые листья на кустах начали жалобно посвистывать, как осиротевшие птенцы. Чувствуя неладное, пастушок поторопил товарищей.

— Скорее, скорее, уже поздно! — крикнул он.

Однако ребята так увлеклись мушмулой, что не обратили внимания на предупреждения Асо. А когда объели деревце, Ашот даже сказал:

— Кто знает, попадем ли мы еще в Барсово ущелье. Давайте-ка поглядим, нет ли здесь еще чего-нибудь.

Асо посмотрел на неспокойно бегавшего Бойнаха, Мальчик понимал, что своим тонким инстинктом собака чувствует перемену погоды. На пастбищах Бойнах всегда играл для пастушка роль барометра. Да и сам Асо предчувствовал приближение бури. Еще раз он предупредил товарищей, но они продолжали бродить по склонам. Впечатлений было столько, что ребята и не заметили, как подошел к концу короткий осенний день и солнце зашло за Большой Арарат.

Сгрудившись, уселись дети на камнях. В лучах заходящего солнца ярко горели их раскрасневшиеся от волнения и свежего воздуха лица. Горный ветер трепал волосы, шевелил черную бахрому на высоком лбу Асо. Как хорошо им было здесь, в широких объятиях природы! Какой это был замечательный отдых!

Все остались довольны сегодняшним днем и благодарны Ашоту — ведь это он показал им удивительное Барсово ущелье!

— Пошли! — скомандовал Ашот. — Пора домой!

Но не успели ребята спуститься на дно ущелья и выйти на тропку, которая должна была вывести их домой, как поднялся ветер, да такой сильный, что пришлось остановиться. Надо сказать, что для того чтобы с Дьявольской тропы скатиться в пропасть, совсем не нужно сильного ветра — хватило бы и слабенького. Значит, надо было переждать.

Ребята присели на каменном карнизе в надежде, что ветру наконец станет скучно дуть и он утихнет. Но он все больше неистовствовал, шумел, ревел, срывал с кустов и деревьев желтую листву, засыпал ею расщелины, трещины в скалах, начисто выметал все склоны и тропинки.

— Освобождает место снегу, — со страхом в голосе сказал Асо, и слова его заронили смятение в сердце ребят.

Ведь кто — кто, а Асо не мог ошибиться!

Несколько минут, проведенных на холодном ветру, показались ребятам вечностью. Скалы, походившие днем, в ярких лучах солнца, на золотые замки, стали мрачны ми, страшными. В ущелье все больше скоплялся тяжелел туман. Выла вьюга.

Стая диких коз выбежала из — за скал и в панике промчалась мимо ребят к выходу из ущелья. Последняя на мгновение задержалась на повороте Дьявольской тропы, оглянулась на потемневшее Барсово ущелье и скрылась за ребром горы.

Даже козы убегали. Это было дурным признаком.

«Если пойдет снег, им придется остаться здесь в плену, в тюрьме, вот почему они и убегают», — промелькнуло в голове у Ашота, и от этой мысли его кинуло в жар.

— Ветру конца не будет! Вставайте, идем, попробуем выбраться, — вскочил он с места.

В эту минуту со скалы сорвался и с грохотом скатился в бездну камень. Со стоном склонялась к земле выглядывавшая из расщелины мохнатая елочка.

— Сядь, — потянула Ашота за полу Шушик. — Сядь, а не то ветер унесет тебя в пропасть.

Но Ашот не сдавался.

— Идем, — упрямо настаивал он. — Возьмитесь за руки, крепко. Так. А теперь идите гуськом.

Ребята с трудом поднялись, вытянулись цепочкой и осторожно пошли. Но, не сделав и двадцати шагов, они остановились. Тут тропинка сужалась, и, чтобы не скатиться вниз, пришлось снова сесть.

Что оставалось делать?

Ашот внимательно оглядел склоны гор. Он искал какую-нибудь подходящую пещеру, где можно было бы укрыться. Однако вблизи ничего не было видно.

— Пошли назад, — сказал он.

Но никто не сдвинулся с места — было страшно подняться… Стало еще темнее. Один неосторожный шаг — к можно стать жертвой разгулявшейся стихии.

Но вот наконец Ашот заметил невдалеке чернеющую в скале впадину.

— Ничего не поделаешь, — сказал он, — придется спрятаться в ней. Вот только как туда добраться? Ждать, пока стихнет ветер?

Но на это, казалось, не было и надежды.

— Идите за мной ползком, — предложил Ашот и сам двинулся вперед почти на четвереньках.

Исцарапав колени и локти, ребята с трудом добрались до впадины и кое-как втиснулись в нее. Впадина оказалась довольно широкой, но не глубокой. Было тесно, неудобно и все же хорошо: сзади и с боков ребят защищали от холодных порывов ветра каменные стены. Одну ночь можно было так выдержать.

— Ничего, ничего, — подбадривал товарищей Ашот. — Потерпим до рассвета и выйдем из ущелья.

Стемнело. Скалы стали совсем черными, жуткими. Их зубчатые верхушки едва выделялись на помрачневшем фоне неба. А внизу чернильным морем лежало ущелье.

Прижавшись друг к другу, ребята сначала немного согрелись, но вскоре камни остыли, и холод, проникая до костей, заставлял ребят дрожать. «Ах, если бы был огонь, жаркий огонь!» — мечтали они. Ведь, оказывается, огонь — это жизнь, без него нет жизни.

Гагик подложил под себя шапку.

— Зачем мне беречь кудри, если в такую трудную минуту они без шапки не смогут согреть голову? — сказал он.

На шапке было теплее сидеть: не так холодил камень,

Хуже всех, пожалуй, пришлось Саркису. Как ни старался он сжаться в комок, ничего не выходило — длинные ноги все время вылезали наружу. «Ах, этот фантазер Ашот! В какую беду вогнал нас!» — с горечью думал он.

И только Асо не думал о себе. Глядя на Шушик, мальчик страдал от мысли, что этой хрупкой, слабой девочке приходится так мерзнуть. Пастушку было не очень холодно. Ведь курды — жители гор. День и ночь проводят они на воздухе и потому всегда, даже летом, одеваются Тепло. Кроме грубой аба, у Асо был и ватник. Ему очень хотелось дать его девочке, но он стеснялся: «Кто их знает, что скажут».

А Шушик была мыслями дома, в своем теплом дворе, где на деревьях маленькими солнцами горели гранаты.

Словно из-за семи морей доносились до нее слова Ашота: «Потерпим немного. Рассветет, встанет снова солнце, и мы вернемся домой».

В полудремотном оцепенении слушали ребята Ашота. Всех согревала одна и та же мысль: скоро, теперь уже совсем скоро они будут дома.

Но, когда после тяжелой, страшной ночи наступил наконец рассвет, дети с ужасом увидели, что с гор несется, зловеще завывая, чудовищная снежная метель.

Значит, правду сказал пастушок Асо: ветер сначала очищает все вокруг, готовит место для снега.

Так начинается в наших горах зима.

ГЛАВА ПЯТАЯ О том, как надежда сменялась отчаянием, а отчаяние — надеждой

За одну только ночь, проведенную в Барсовом ущелье, ребята заметно побледнели и осунулись. До самого рассвета они не смыкали глаз.

Когда рассвело, они посмотрели друг на друга, сделали попытку улыбнуться, притвориться беспечными.

— Было довольно прохладно, не так ли? — попытался пошутить Гагик. — Настоящая дача, честное слово! Воздух свежий, чистый. Во всем Барсовом ущелье вы не найдете ни одного микроба!

— Вот как вернемся в село, я вам покажу да… да… дачу! — стуча зубами, пригрозил Саркис.

Когда Ашот вышел из укрытия, метель едва не сбила его с ног. Сухие крупинки снега больно впивались в лицо. Все кругом было окутано непроницаемой белой пеленой.

— Придется подождать, — хмуро объявил он, вернувшись к товарищам. Однако сейчас же, стараясь говорить более веселым тоном, добавил: — Вот так штука! Мой отец, должно быть, все село на ноги поднял, всех выгнал в горы искать нас.

— А моя мама? — вдруг всхлипнула Шушик. — Как она плачет, наверно!.. Неужели мы так и не выйдем отсюда?

— Не останемся, выйдем, не бойся, — уверенно заявил Ашот. — Вот утихнет метель, тогда и пойдем.

Но снег не унимался. Он все шел и шел и к полудню забил все углубления между зубчатыми камнями над обрывом, все сровнял.

Вышел на воздух и Асо. Он посмотрел на бешено крутившиеся над ущельем хлопья снега, в раздумье покачал головой и, поймав на ладони несколько холодных крупинок снега, внимательно осмотрел их.

— Ну, что скажешь? — спросил Ашот, поняв, что пастушок пытается что — то определить по этим снежинкам.

— Долго будет идти, очень долго. И густо. Глубоким будет снег, — тихо, чтобы не слышали остальные, сказал мальчик.

— Ерунда! — пренебрежительно махнул рукой Ашот. — Погляди, ведь снег — то совсем мелкий!

— Вот это — то и плохо: будь он крупным, скорее бы прошел.

В голосе пастушка звучала такая уверенность, что Ашот заметно помрачнел. Кому же, как не пастушку — курду, было знать «повадки» природы?

Когда мальчики снова влезли в укрытие, Шушик тихонько плакала, всячески стараясь скрыть это от товарищей. Ашот, раздраженный тупым упрямством неутихающей метели, прикрикнул на девочку:

— Плакать запрещается, Шушик! Да, да, запрещается. Ты, Шушик, сядь возле Бойнаха. Так. Прижмись к нему спиной. Если спина у тебя будет теплой, не заболеешь.

Все умолкли.

Снег продолжал обильно падать. Не унималась и метель.

В селе ребята никогда не испытывали бедствий, которыми порой грозит природа, не знали ее разрушительных сил. Теперь же, лишенные теплого жилья, одежды, пищи — всего того, что может противопоставить человек наступлению стихии, они сразу ощутили ее жестокость, поняли всю свою беспомощность.

Что козам! Сейчас они спокойно укрываются в своих пещерах, а под вечер выйдут на пастьбу, разроют копытцами снег, найдут влажную, слежавшуюся траву и утолят голод. Зайцы погрызут кусты. Белка откроет свои склады. Медведь заляжет в берлогу и проспит всю зиму. Уснет и барсук: зимой ему не нужно корма. Всем им легко. Все они притерпелись, приспособились к суровости природы. А каково человеку?

Мрачные мысли вызвал в ребятах беспрерывно сыпавшийся снег, и все же надежда пока не покидала их. «Нет, что бы там ни было, но нас найдут», — думали они.

Но ожидания были напрасны. Не утихает метель, и никто не приходит за ними.

День проходил. Снег шел без устали, без передышки. Голод и жажда томили и рождали черные мысли.

Горы окутала мгла. Казалось, давно наступил вечер, но никто не мог сказать, который час: часов не было. Время тянулось изнуряюще медленно.

— Ну, видишь, до чего довело нас твое ухарство? — раздраженно сказал Саркис.

Темный пушок, покрывавший его щеки, поднялся щетиной, и мальчик стал похож на ощипанную курицу.

Ашот, часто выходивший из укрытия для наблюдений за погодой, и так с трудом сохранял спокойствие. Слова Саркиса его взорвали.

— Довольно каркать! — вспыхнул он. — Настоящий мужчина и в буран может попасть, может остаться запертым в горах. А ты? Привык к теплому колхозному складу.

Негодование Ашота было, однако, в значительной мере наигранным. Он пытался заглушить в себе угрызение совести. Что ни говори, а ведь действительно это он своими фантазиями вовлек товарищей в беду.

— Ничего, все окончится хорошо, — успокаивал Гагик. Он был настроен бодрее остальных, однако мысль о том, что они могут оказаться запертыми в ущелье, беспокоила и его.

Один только Асо тихо сидел, прислонившись к скале, и, обняв за шею своего верного друга Бойнаха спокойно смотрел на бушевавшую в ущелье вьюгу. Едва заметная усмешка сквозила в уголках его губ «Ну, снег — и все тут. Ничего особенного! Чего вы голову потеряли?» — казалось, хотел сказать он.

— Что же ты отодвинулась, хушкэ Шушик? Обними Бойнаха, прижмись к нему, он такой теплый, — сказал девочке Асо, и на лице его вдруг вспыхнул румянец, удивительный в такую стужу.

Мальчик отвернулся и вздохнул

— Эх — эх, где ты, лето? Лето — мать и отец чабана, — пробормотал он, а затем вдруг мягким и приятным голосом запел старую печальную курдскую песню, вынесенную его предками из Турции:

Ло, ло, ло, ло…

Из глухих деревень Курдистана

Стоны слышатся тяжкие, плач…

Асо пел, стесняясь, не глядя на Шушик, словно стараясь спрятать от нее свое лицо.

— Сможет дядя Авдал еще денек потерпеть без сахара и табака? — не то всерьез, не то в шутку спросил Гагик.

— Сможет, — отозвался Асо.

— Что ж, раз так — ладно. Завтра мы будем дома, так почему бы нам не доесть то, что осталось?

— Да, давайте доедим, — согласился Ашот. Он достал из сумки сыр и лаваш и разделил все на шесть равных частей — шестая Бойнаху. Асо был глубоко тронут добротой Ашота и посмотрел на него теплым, ласковым взглядом. Природная застенчивость помешала пастушку сказать Ашоту слова благодарности.

Завернув сыр в лаваш так, что получилась длинная трубочка, Асо с аппетитом ел, а Бойнах, мгновенно проглотив свою долю, высунул красный язык и жадно поглядывал на жующих ребят — не перепадет ли ему еще немножко?

Голод был слегка утолен, но соленый сыр вызвал ужасную жажду. Набрав в пригоршни снег, дети стали глотать его, заботливо предупреждая друг друга о том, что снег, есть опасно, можно заболеть.

То ли ветер в ущелье немного утих, то ли после еды стало теплее, но ребятами снова овладела дремота. Веки у всех отяжелели и смыкались. Сказывалась, конечно, и ночь, проведенная почти без сна.

В таком полудремотном состоянии прошло еще часа два. Радостный возглас Ашота вывел ребят из оцепенения:

— Вставайте, метель утихла!

Все вскочили, протерли сонные глаза и первое, что увидели, были груды белого пушистого снега.

Ребята задвигались, завздыхали, потянулись, расправили онемевшие ноги, руки. Послышалось покашливание, чей — то стон.

— О, закололо у кого — то? Тоже время нашли! Кто заболел? Поднимите палец! — затараторил Гагик.

Все чувствовали себя разбитыми. У кого и в самом деле в спине кололо, кто насморк схватил, по — удивительное дело! — никто не заболел серьезно.

Тяжелее других было избалованному, изнеженному Саркису. Голова, покоившаяся не на пуховой подушке, а на жестком камне, казалось, налилась свинцом, болела. Вздохнет — заколет в боку, а спина «доской стала», как, простыв, говорят айгедзорцы.

— А ведь и у меня нос заложило, как у простуженного барана, — сказал Ашот.

— Да, козел вовремя стащил твою шапку, — откликнулся Гагик. — Ну, да ничего! С холодной головой люди думают яснее. Давай-ка вылезем из этого медвежьего логова, поглядим, что делается на белом свете.

Не сделал Гагик и двух шагов, как по пояс утонул в снегу. Взглянув на ущелье, на горы, мальчик невольно полузакрыл глаза. Все, все кругом было покрыто белым саваном. Мертвая тишина, ни малейшего признака жизни, словно снег похоронил под собой вместе со скалами и ущельем и все живое.

Кусты совершенно исчезли под снегом, а деревья склонили свои отяжелевшие белые ветви до самой земли. Тропы, по которой ребята пришли сюда, даже и видно не было.

Да, никто не смог бы назвать это пробуждение радостным. Уж лучше бы Ашот не будил их, не обнадеживал понапрасну.

ГЛАВА ШЕСТАЯ О том, как, не мешкая, в двери начала стучаться нужда

Метель утихла, в природе наступило спокойствие, но снег, холодный, глубокий снег так и лежал везде.

Туман рассеялся, но день оставался серым, а небо мрачным. Вечерело.

— Пойдем назад, попробуем на всякий случай найти какую-нибудь удобную пещеру, — предложил Ашот.

— Домой не пойдем? Снова будем спать на камнях? — жалобно спросила Шушик. — Мне пить хочется, Ашот.

— Надо найти место для удобной ночевки. Не падай духом, Шушик, потерпим еще ночку, а завтра или сами выйдем, или нас найдут. Ну, беритесь же за руки, пошли!

Бойнах, казалось, понял намерение ребят и первым побежал вперед. За ним, прощупывая тропинку своим посохом, осторожно двигался Асо, и по его следам товарищам было уже не так трудно идти.

Дойдя до Дьявольской тропы, они спустились вниз и, остановившись на ровном месте, с облегчением вздохнули: тут, по крайней мере, можно было не бояться — не скатишься в пропасть. Но куда дальше?

— Пойдем переночуем на каменных цветах, — шутя предложил Гагик.

— Нет, твои цветочные лужайки очень жестки, — возразил Ашот. — Пойдем в другую пещеру — туда, где мы змею нашли.

Утопая в снегу, ребята поднимались вверх, к сжавшемуся в комочек под скалами реденькому, низкорослому леску.

Шествие, как всегда, открывал Бойнах. Собака словно плавала, то исчезая в снегу с головой, то снова появляясь на поверхности, будто выброшенная волной.

Саркис шел позади всех, по уже проложенному для него пути, но и этот путь был для него очень тяжелым. Ухабы, кочки и камни скрывались под белым одеялом, покрывавшим землю, и Саркис то и дело спотыкался о них и во весь свой высокий рост растягивался на холодном снегу.

Они подошли к подножию скал, громоздившихся у задней стены ущелья. Здесь стояли дубки, на кривых и корявых ветвях которых тяжелыми хлопьями лежал снег. Издали деревца можно было принять за какие — то неуклюжие белые шатры.

Разгребая снег, ребята поднялись наконец к Змеиной пещере.

Пещера действительно оказалась удобной: высокие своды, гладкие стены, узкий вход.

Асо нашел в ней проход, который вел куда — то в глубь горы, и скользнул в него.

Вскоре оттуда послышался его голос:

— Радуйтесь, ребята, воду нашел!

Но шум воды — цылт-цылт-цылт! — доносился откуда — то издалека, и Асо в темноте никак не мог до нее добраться. Долго шарил он своим посохом, но напрасно — конец его оставался сухим.

Ребята сели у стен пещеры и некоторое время молчали. Они чувствовали необходимость обсудить создавшееся положение и выжидающе посматривали на Ашота.

— Прежде всего надо приготовить постели, мягкие постели, — сказал он очень важно.

Никто не спросил, из чего же можно сделать эти «мягкие постели», — ясно, что из листьев. Вчерашний ветер позаботился о ребятах, надо было только пойти и собрать скопившуюся в расщелинах скал листву.

Но Ашот почему — то не повел их туда. Он остановился у низенького деревца с коротким и тонким стволом. От самых корней и до верхушки дерево было покрыто вечнозеленой нежной хвоей и издали напоминало небольшой зеленый стог.

Ашот отряхнул с ветвей снег и начал их ломать.

— Это будут наши пружинные матрацы, — сказал он. — Ну, ломайте!

Ребята живо принялись за дело и, наломав кто сколько мог, принесли ветки в пещеру. Для того чтобы приготовить пять «кроватей», пришлось обломать ветви у пяти таких деревцев.

Потом очередь дошла до «тюфяков».

Обыскивая расщелины скал, Шушик радостно закричала:

— Иди сюда, Асо! Погляди, сколько я тут листьев нашла!

Под каменным навесом скалы листья остались такими сухими, что ломались в руках у девочки. Шушик старалась набрать полную охапку, но ничего не выходило — все выскальзывало у нее из рук.

— Погоди, хушкэ Шушик, — поспешил ей на помощь Асо. — Возьми мою аба и насыпай в нее, а я сниму с себя рубаху и сделаю мешок.

Ребята собирали не только листья, но и мягкие стебли сорняков и сухую траву. Устройство постелей так увлекло ребят, что они на время забыли и о голоде, и о жажде, и об опасности оказаться запертыми в ущелье.

— Ну и здорово! — воскликнул Гагик, растянувшись на своей пышной постели. — Если ты, Ашот, дашь мне огонь, воду и хлеб, я никуда не уйду отсюда! Я и так уже подумывал, как бы убежать от математики.

Огонь, вода, хлеб!

Тремя этими словами Гагик хорошо выразил мечты своих товарищей. Ведь это были самые минимальные жизненные требования. Если ребят не сразу найдут, если очищать тропинку от снега придется несколько дней, как же проживут они это время без огня, воды, хлеба?

В этот день они еще кое — что поели, можно было терпеть, но как перенести холод, жажду?

Ашот полез в глубь пещеры, откуда чуть слышно доносилось журчание воды, но тут же вернулся.

— Нет, вода эта слишком далеко от нас, — разочарованно развел он руками.

— А если мы пророем, расширим проход? — спросила Шушик.

Она, по — видимому, больше всех страдала от жажды.

— Всюду камень, как тут пророешь? Нет, надо придумать что-нибудь другое. Добудем огонь, будет и вода. Значит, прежде всего надо подумать об огне.

— А не пойти ли лучше поискать какой-нибудь еды — шиповника или еще чего?

— Нет, Гагик: темнеет, сейчас мы ничего не найдем. Пойдем-ка за топливом. Ну, шевелитесь же, не надо отчаиваться! Шевелитесь, шевелитесь!

Но подгонять ребят не было необходимости. Они и сами отлично понимали, что сейчас все зависит от огня, без огня они погибнут.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ О том, как не хватало ребятам мощных рук первобытного человека

Саркис не двинулся с места. То ли устал он, то ли впал в отчаяние.

— Чего ради куда — то идти собирать, топливо, — возразил он. — Может, мы не сумеем добыть огонь?

— Сначала арбу покупают, а потом быков, — сказал Гагик и вслед за Ашотом вышел из пещеры.

Пришлось и Саркису покинуть свое шелестящее ложе. Взобравшись на один из дубков, Ашот начал обламывать сухие ветви. Снег посыпался на стоявшего под деревом Саркиса, но тот не тронулся с места.

— Пойди обломай ветки у той низенькой елки, — сказал Ашот. — Чего ты вытянулся, словно шампур проглотил?

Но не успел Саркис и повернуться, как Асо уже был у елочки, с корнем вырвал ее из земли и уволок в пещеру.

Шушик трудилась в это время над кустом терна, но, как ни билась, ей не удалось отломать даже веточки. Холодный снег больно обжигал худые, тоненькие пальцы.

— Крепкий куст, хушкэ Шушик, не надо, брось, поколешь пальцы, — мягко убеждал девочку Асо. — Иди сюда. Вот так… Возьми эту ветку и эту, ну и тяни их за собой… Сложи там, у пещеры.

Пастушок Асо всю свою маленькую жизнь провел в горах и лесах. Сейчас он был в своей стихии. Он влезал на покрытые снегом выступы скал, откапывал в расщелинах кудрявые карликовые ели, вырывал их и, сбрасывая вниз, кричал:

— Хушкэ Шушик, лови!..

Гагик вступил в борьбу со старым пнем и, весь в поту, старался выворотить его из земли. Но пенек оказался упрямым, пришлось бросить его и заняться расщелиной в скале: осенний ветер набил в нее массу сухих листьев.

— Ну чего вы забрались в какие — то щели и дыры? — беседовал Гагик с листьями. — Пойдем, согрейте царя природы — человека.

Постепенно пещера наполнялась топливом, и только один Саркис так ничего и не добыл.

— Ни у кого из вас случайно не завалялась спичка? — спросил Ашот.

Все молча обыскали свои карманы. Нет, ни одной!

— Я как — то пробовал курить, но мне отец такое за дал, что я сам дымиться начал, — пожаловался Гагик. — Вот что значит слушать родителей! А были бы спички, разве мы страдали бы так от холода?

— Ну что ж, попытаемся добыть огонь так, как добывал его первобытный человек, — сказал Ашот. — Возьмите по два сухих сучка и начинайте тереть их один о другой.

Пока, сидя на земле, ребята пыхтели, силясь добыть огонь трением — простым, но трудным способом наших предков, — Асо открыл свою пастушью сумку и достал из нее гриб — трутник. Несколько дней назад он нашел его на старом, трухлявом пне, высушил в горячей золе и спрятал, думая в день праздника подарить отцу.

— Вы делайте как знаете, а я буду по — своему, — сказал он товарищам.

Отойдя в сторону, Асо положил свой гриб на плоский камень и хорошенько побил его другим камнем, чтобы размягчить. Потом достал ножик, настрогал из смолистых веток ели лучинок и, пошарив среди валявшихся в пещере камней, нашел кремень. Всего этого оказалось, по — видимому, недостаточно, и Асо, распоров подкладку своей куртки, вытащил несколько клочков ваты. Покончив со всеми этими приготовлениями, пастушок занялся в углу пещеры своим делом.

— Три, Саркис, три сильно, так ты огня не получишь, — поощряла товарища Шушик.

Но и у нее самой ничего не выходило. А поглядев на покрытый испариной лоб Ашота и его высоко вздымавшуюся грудь, она вообще потеряла веру в успех этой затеи. Так, пожалуй, огня не добудешь.

— Ничего не выходит, — тяжело отдуваясь, сознался Ашот, не глядя на Шушик.

В неудобное он попал положение!

— Да, это, пожалуй, труднее, чем есть мацун,[7] — согласился Гагик. — Но, — продолжал он уже серьезно, — для того чтобы добыть огонь первобытным способом, нужно иметь и руки первобытного человека. А у нас? — И он протянул вперед тонкие, длинные пальцы. — Вот до чего доводит вечная писанина!

Они снова сидели молча, погруженные в свои думы. Чрыхк, чрыхк! — доносилось из дальнего конца пещеры.

— Что ты там делаешь, Асо? Не выходит?

— Нет, — виновато отозвался мальчик. — Кремень не годится.

Долго сидели ребята в томительном молчании, Как, каким способом добыть огонь? Эта мысль мучила всех.

— Чего же сидеть вот так, впустую? — наконец нарушил молчание Ашот. — Продолжайте же, трите, трите.!

И снова, взяв в руки две палочки, принялся с ожесточением тереть их одну о другую.

В течение нескольких минут в пещере только и слышен был этот сухой, однообразный звук. Но — все без толку.

Наконец у Ашота на одной из палочек возник легкий дымок. Запахло гарью. Ребята воодушевились, однако огня все не было.

— Да разве так огонь добывают? Только и умеете громкие слова говорить! — после длительного молчания вдруг сказал Саркис.

— А как? Как ты предлагаешь? — вспыхнул Ашот. У него даже руки дрожали от усталости. — Ведь первобытный — то человек…

— «Первобытный человек»! — перебил его Саркис. — Нашел с кем сравнивать! Физику — то ты проходил? А ну-ка, объясни по законам физики, почему никто из нас не добыл огня трением и что мы должны сделать, чтобы добыть его.

Ашот растерянно молчал. Вот так так! А он — то всегда думал, что этот маменькин сынок ничего не понимает в физике! Что же ему теперь ответить?

Если бы в пещере было светло, Ашот мог бы увидеть, как высокомерно и насмешливо улыбался довольный собой Саркис.

— Поле трения у твоих палочек слишком большое, вот что! Потому они только нагреваются, а огня не дают. — Он помолчал и назидательно заключил: — Ты, если чего не знаешь, сначала у товарищей спрашивай, а потом уж принимай решения и командуй.

Замечание было уместным и потому показалось Ашоту особенно едким. Но он решил не сдаваться.

— А рисунок в нашем учебнике ты видел? — разгорячился он. — О чем говорит рисунок?

— Говорит о том, что ты не знаешь, как получить огонь, — подчеркнуто спокойно ответил Саркис. — И еще о том говорит, что нужно сначала в ровной дощечке вы сверлить углубление, вставить в него кончик палочки и быстро вращать его ладонями. Тогда поле трения двух поверхностей будет в пять раз меньше, чем было у тебя, а результаты — в пять раз больше. Понял теперь? Убедился в том, что первобытный человек лучше, чем ты, знал физику? И при этом в школе не учился, сам дошел.

На этот раз Ашот проглотил обиду.

— Но где же я найду тебе плоскую дощечку? Что ты там делаешь, Асо?

В это время Асо, собрав целую горсть разных камней, подошел к выходу, пересмотрел их один за другим и… выкинул. Потом он вышел наружу и сразу чуть не по пояс увяз в рыхлом, мягком снегу.

— Куда ты, зачем? — крикнул Ашот.

— Мне чертов палец[8] нужен с острым краем…

— Так бы и сказал. Гагик, за мной! Вслед за ними вышел и Саркис.

Протаптывая в снегу дорожку, ребята двинулись вдоль скал.

В одном месте, где под выступом, низко нависшим над землей; было сухо, они остановились и начали осматривать камни, из которых была сложена скала.

Саркис поднял какой — то желто — белый камешек и внимательно разглядывал его.

— Тебе сказали — нужен черный, — раздраженно заметил Ашот.

— Не сердись, Ашот, — вмешался Асо, — это тоже кремень. Дай-ка, Саркис, я попробую. Настоящий кремень! Пошли!

— Ну, что? Что нашли? — кинулась им навстречу Шушик.

Гагик так гордо выпятил грудь, словно возвращался с какого — то победного сражения.

— Скоро узнаешь, — таинственно ответил он.

Асо опять прошел в глубь — пещеры и опустился на колени возле приготовленных им сухих лучинок и кучки хвороста.

Чрыхк, чрыхк, чрыхк! И при каждом ударе огнива о кремень белые, золотисто — оранжевые, огненно — красные искры то одиночными блестками, то целыми радужными снопиками вспыхивали и разлетались в темноте пещеры.

Немного позади пастушка на корточках присели ребята. Подавшись вперед, они напряженно и нетерпеливо вглядывались в руки Асо.

Ах, как нужен огонь! Он рассеял бы холод и мрак этой неприглядной пещеры. Огонь… Думали ли они когда-нибудь раньше о том, как важен он в жизни человека? Нет, видно, не случайно наши далекие предки поклонялись огню!

Все чаще вылетали из — под стали снопы искр, и в пещере вдруг (возник острый запах горящего трута.

— Джан, огонь! — вскочив с места, громко крикнула Шушик.

Но Ашот быстро прикрыл ей рот рукой:

— Ссс! Не мешай!

Асо трудился так сосредоточенно, что для него, казалось, ничто не существовало в эти минуты — ни окружающее, ни товарищи. Но ведь именно из — за товарищей он и позабыл обо всем на свете, склонившись над слегка дымящимся кусочком трута. Мальчик знал, что от этого обломка засушенного гриба сейчас зависит их жизнь.

Взяв сухую щепочку, он защемил в ней трут и начал дуть легко и осторожно — так, чтобы зарождающийся огонек не умер от его дыхания, а, получив немного воздуха, разгорелся и вспыхнул.

— Ну, что же там у тебя? — не выдержав, воскликнул Ашот.

— Погоди, погоди, сейчас, — мягко ответил Асо, но, подняв щепку, похолодел: огонь погас, так и не родившись.

— Ну, получай! Вот оно, твое нетерпение! — кинула в лицо Ашоту Шушик и вышла из пещеры.

За ней последовали и остальные. Низко опустив голову, шел Асо. Ведь он уже добыл огонь, добыл ценой большого напряжения! Зачем же ему помешали, не дали довести дело до конца? Теперь — то пастушку было ясно, почему механик фермы Гарегин никогда ничего не исправлял в присутствии заказчика. «Придешь завтра в такой — то час и получишь», — говорил он и запирался один в своей маленькой мастерской.

— Почему ты не продолжаешь? Где же твой кремень? — не скрывая досады, спросил Ашот.

— Кремень сточился. Острые, края отбились, не дают больше искр, видишь? — И он показал Ашоту маленький тупой осколочек.

Всю ночь провели ребята в холодной пещере. Вход в нее оставался открытым, и морозный ветер врывался беспрепятственно. Стараясь не разбудить товарищей, Асо неслышно вышел из пещеры, собрал большие камни и возвел из них нечто вроде стены, защитившей вход. А когда, окончив работу, вернулся и обнял своего неразлучного друга Бойнаха, то услышал, как тяжело вздохнула во сне Шушик. То ли мерзла, бедняжка, то ли слишком жесткой была ее «постель».

У мальчика сжалось сердце. «Хоть бы ее не было с нами! — подумал он. — Ей тяжелее, чем всем нам…»

Он снова встал и заботливо прикрыл девочку толстой теплой телогрейкой, в которой не одну ночь провел в горах.

Из глубины пещеры доносилось монотонное, беспрерывное бульканье воды, а на дворе завывала вьюга. Какой длинной кажется ночь, когда человеку не спится!

…Утром ребята поднялись с тяжелой головой, в скверном настроении.

Раньше всех встал Асо. Он осторожно снял с Шушик свою телогрейку: увидят ребята — будет неудобно; затем разобрал каменную «дверь» и пошел к уже знакомой впадине в скале.

Довольно быстро он нашел горстку кремней и снова принялся за свои опыты.

Трут и кусочки трухлявого дерева мальчик еще с вечера припрятал у себя на груди, чтобы они подсохли.

Когда, сгорая от нетерпения, товарищи снова собрались у пастушка за спиной, его охватило беспокойство. Руки дрожали, он не мог сосредоточиться на деле, требовавшем большой осторожности. Ведь он — то знал, сколько ступеней проходит искра, прежде чем превратится в огонь!

Сначала должен заняться трут. От трута огонек перейдет на клочок ваты, с ваты — на сухую гнилушку. Гнилушка тлеет, дымит, но огня не дает. Огонь дадут только сухие щепки. Но вот попробуй-ка заставь эти щепки разгореться от тлеющей гнилушки, (вспыхнуть, дать пламя! Надо раздуть огонь, но как? Все зависит от того, как дуть, от расстояния, с которого дуешь, от силы дыхания. Если дуть на огонь очень близко, углерод, выделяемый легкими, может приглушить слабое пламя; если слишком издалека — дыхание не коснется пламени, а лишь подтолкнет воздух, богатый кислородом, и, едва коснувшись тлеющей щепки, заставит огонь разгореться.

Все это Асо знал, конечно, только из опыта и не мог объяснить товарищам такие тонкости.

Хорошо, что на помощь робкому пастушку вовремя пришла Шушик. По праву единственной девочки, она смело говорила с «начальством» и потому сказала:

— Ну, Ашот, вчерашнее повторять не будем. Уйдем! Чего вы тут расселись?…

Все покорно поднялись и отошли подальше. Но никто не мог заставить себя оторвать глаза от ритмических движений рук пастушка и вспыхивавших на темном фоне пещеры огненных снопиков.

Так же, как вчера, разлетались во все стороны огненные иглы, рассыпались каскадики искр. В напряженной тишине не было слышно даже дыхания.

Вот едва заметная струйка дыма поднялась вверх, к ушам Асо, а затем и выше и обвилась вокруг белого курдского колпака. Запах тлеющего трута защекотал ребятам ноздри.

Вероятно, никогда за свою короткую жизнь они ничего не ожидали с таким нетерпением, с каким сейчас ждали пламени. И оно вспыхнуло наконец во мраке пещеры. Сначала огонь выхватил из темноты правую щеку Асо, затем красными пятнами заиграл на причудливых, уродливых стенах пещеры. За спиной у стоявшего на коленях мальчика начала расти и удлиняться его тень.

Когда, радостно улыбаясь, Асо приподнялся и встал на ноги, все увидели у его ног кучку сухих веточек, по которым с легким треском бегали, выбрасывая язычки пламени, веселые огоньки.

— Ура — а — а! — точно по команде, закричали ребята. Оглушительно залаял ничего, конечно, не понявший, но зараженный общей радостью Бойнах. Под сводами пещеры гремело эхо.

— Ура — а — а! — еще раз прокричали ребята.

В эту минуту они, кажется, вновь забыли о своем тяжелом положении. Даже Саркис просиял.

Радовался вместе со всеми и Ашот, хотя в то же время ему было досадно, что огонь добыл не он.

А пастушок — курд добросердечно улыбался, и в его глазах, похожих на черные виноградины, сверкали искры рожденного им огня.

— Чем бил? — спросил его Ашот.

— Чем? Огнивом, конечно.

— А откуда оно у тебя?

— Огниво у каждого пастуха есть, — просто ответил Асо.

— Вот это хорошо! Оно нам очень пригодится. Дуй, дуй, — вдруг всполошился Ашот. — Огонь твой при последнем издыхании.

Радость была недолгой — искры снова потухли.

Но Асо умел высекать огонь и под дождем и даже во время грозы.

Он приблизил один к другому концы тлевших палочек, лег и, надув щеки, начал осторожно, спокойно оживлять замирающий огонек. Дым усилился, стал щипать ему глаза, выжал слезу. Еще немного, и дым клубами поднялся к потолку, поплыл под его оводами.

По мере того как огонь разгорался, Асо продолжал дуть все сильнее.

Внезапно, раздался треск, пламя лизнуло брови мальчика, бахрому шарфа на его колпаке и красным фонтаном взметнулось кверху.

Ребятам снова захотелось прыгать от радости, но они не шелохнулись, боясь, что огонь опять потухнет. И только в отблесках пламени было видно, как бурно, нервно дышат они от волнения.

Трещали сырые ветви. Смешиваясь с языками пламени, поднимался и выползал наружу густой дым. Ребята сидели вокруг костра, наслаждаясь долгожданным теплом, и лишь неугомонный Асо все еще был чем — то занят.

— Ашот, пить хочется, — жалобным детским голоском сказала Шушик.

— Пить? — задумчиво переспросил Ашот. — С водой у нас действительно плохо. Я осмотрел ущелье еще до того, как выпал снег, — и следа воды не было.

— Откуда ты знаешь? Заладил одно — нет да нет! — тем же капризным голосом выразила сомнение Шушик.

— Будь тут вода, хоть немного зелени росло бы возле нее, хоть бы…

— Ладно, убедились! Можешь не продолжать свои объяснения, — перебил Гагик. — Ты лучше вот что скажи: в чем нам снег растапливать? Камень, что ли, найти с углублением?

Но какой же камень может заменить кастрюлю?

— Что скажешь ты, Асо? — обратился Ашот к пастушку.

— Я? А что я могу сказать? Я для Шушик воду готовлю, — ответил Асо и густо покраснел.

— Воду? Где у тебя вода? — встрепенулась девочка.

— Сейчас, сейчас дам, хушкэ Шушик.

Он собрал и сложил в свой войлочный колпак целую кучу камней разной величины — с орех, с абрикос, с персик — и вывалил их в костер.

— Это для того, наверное, чтобы огонь сильней горел, — сострил Гагик и подмигнул товарищам.

Но у Асо были совсем другие намерения.

Он на минуту выбежал из пещеры и вернулся с огромным, в человеческую голову, снежным комом. У «снежка» была несколько удлиненная, яйцеобразная форма — один конец туповатый, другой острый.

Когда камни в костре накалились, Асо взял две палочки. Действуя ими, как щипцами, он доставал из костра камни и один за другим клал их на тупой конец снежного кома. Горячие камни с шипением проваливались внутрь. В пещере, словно в кузнице, где в ведро с водой опускают раскаленное железо, стоял густой пар. А Асо все подкладывал и подкладывал камни.

Наконец из нижнего острого конца снежного кома потекла чистая, прозрачная вода, а камни и зола остались сверху.

— Пей, хушкэ Шушик, — робко предложил Асо и протянул девочке свой «источник».

Она скромно отказалась, но товарищи начали настаивать, и Шушик, подставив рот под струйку, стала жадно пить. Никогда еще вода не казалась ей такой вкусной, такой необходимой. Ведь от жажды человек страдает еще больше, чем от голода. Ей казалось, что она не сможет оторваться от этой тонкой, льющейся из «худеющего» снежного кома струйки.

— В этих местах воды нет. Нам заменит ее только снег, — сказал Асо.

Когда все напились, пастушок, к великому удивлению товарищей, достал из своей сумки кусок хлеба и, разрезав его на равные части, роздал.

— Это мой запас, — сказал он смущенно, славно повинен был в том, что сберег так мало хлеба.

Вот уже два дня этот ломоть не давал мальчику покоя. Это вызывало такое смятение в желудке пастушка, что прошлой ночью он едва не съел хлеб тайком. Но нет, не таков был Асо. Такие, как он, не забывают о товарище. Никогда бы не съел он своего куска, не поделившись с другом.

Сухой черный хлеб показался всем слаще, чем гата.[9]

— Единственный недостаток этого хлеба в том, что его было слишком мало, — серьезным тоном высказал свое мнение Гагик, тщательно подобрал упавшие на землю крошки и кинул их в рот.

«А ведь и мне мама давала на дорогу лаваш, — вспомнила Шушик. — Почему я его не взяла? Ну почему?…»

— Хушкэ Шушик! — услышала она спустя какое — то время.

Это Асо, вышедший из пещеры на воздух, звал ее. Когда девочка вышла, пастушок — курд, сильно покраснев, сунул ей в руку свою долю хлеба.

— Возьми, я сыт. Я много ел, — прошептал он и побежал в лесок за топливом для костра.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ О том, что положение ребят было еще более тяжелым, чем они думали

Взошло солнце, и под его лучами засверкали зубчатые верхушки скал. Небо было ясно. Все облачка с него исчезли, словно их заботливо смели какой — то сказочной метлой.

На покрытых снегом горных кряжах сидели орлы и молча смотрели на незваных гостей Барсова ущелья. Гигантскими выглядели эти птицы на лазурном фоне неба. Казалось, не орлы это, а пастухи в черных бурках стоят неподвижно и следят за пасущимися на склонах стадами. Или, пожалуй, даже не пастухи, а неведомые зоркие стражи, охраняющие природную крепость Барсова ущелья.

С восходом солнца на скалах послышалась и песня каменных куропаток-кекликов, славящих утреннюю зарю. Нет, жизнь и радость существует и на этих занесенных снегом утесах!..

Настроение у ребят повысилось.

Прищурив глаза, они смотрели на Дьявольскую тропу и раздумывали: что же такое придумать, чтобы вырваться отсюда на «белый свет»?

— Ах, была бы у нас лопата, простая деревянная лопата! Ведь за два дня можно было бы очистить дорогу! — сказал Ашот.

— А ты говорил, что за нами придут, найдут нас, — обиженным тоном сказала Шушик. Она внимательно всматривалась в лицо Ашота, пытаясь понять, не обманул ли он ее.

— Придут… Не так просто догадаться, что мы в Барсовом ущелье. Когда обойдут все вокруг, кто-нибудь предложит заглянуть и сюда. Но не попробовать ли нам пока найти что-нибудь вроде лопаты?

— С пустым брюхом я не пойду отрывать тропинку! — восстал Гагик.

Ашот посмотрел на него искоса, но, так как и сам был очень голоден, сказал только:

— Ладно, пойдем поищем ягод.

Но куда идти? Все кусты вокруг были густо покрыты снегом.

— Где мы рвали вчера шишки, Ашот? Там на кусте, кажется, еще немного осталось.

— Да, Шушик, пойдем за шишками. Они в балке, я помню это место.

С большим трудом пробираясь по снегу, ребята добрались до знакомого дерева, стряхнули с него снег и… пожалели: вместе со снегом посыпались созревшие шишки, и пришлось коченеющими руками подбирать их. Однако каждая найденная шишка, даже самая маленькая, доставляла ребятам такую радость, какой не доставило бы, наверное, крупное яблоко, «спрятавшееся» на дереве и неожиданно обнаруженное уже после сбора урожая.

Согревая своим дыханием руки, ребята долго" копались в снегу, но шишек оказалось так мало, что настроение у всех упало. А что, если им придется остаться в ущелье несколько дней? Сколько таких вот шишек или других плодов понадобится им, чтобы прожить?

И страх голода мало — помалу начал овладевать ребятами… Какие плоды, в самом деле, могут быть в этом ущелье, богатом камнями и бедном растениями? Особенно сейчас, в начале зимы. Весной еще кое — как можно было бы пропитаться травами, но теперь…

— Погляди-ка туда, Асо! Не люди ли там? Эй, эгэ-эй! Сюда, сюда! — закричал Ашот и замахал руками.

У Шушик дрогнуло сердце. Неужели пришли?

Но «люди», которых увидел Ашот, не ответили ему, даже не шевельнулись. Это были громадные ягнятники, сидевшие высоко на белых верхушках скал. На фоне голубого неба четко вырисовывались их темные силуэты.

Асо поглядел на них и безнадежно покачал головой.

— Вот и остались мы тут, — пробормотал Саркис.

— Иначе говоря, стали робинзонами Барсова ущелья, — пошутил Гагик. — Но Робинзона никто не искал, а нас, к сожалению, ищут и найдут.

И снова надежда вернулась к ребятам — так уверенно и весело звучал голос. Гагика.

— В самом деле, чего вы носы повесили? — с подчеркнутой бодростью воскликнул Ашот. — Сейчас все наше село в лесах и горах.

— Конечно! Конечно, за нами придут! — улыбнулась Шушик. — И самолет прилетит. Надо только большой костер разжечь, чтобы сверху увидели. Пойдем в лес, наберем веток.

— Да, пойдем! Костер нужен… Но только не затем, о чем ты говоришь. Костер нужен, чтобы не замерзнуть ночью и не стать поживой зверей. А теперь знайте, — _ с неожиданной серьезностью и даже горечью сказал Гагик, — знайте, что ни колхозники за нами не придут, ни самолет искать нас не будет. — И, казалось, только что поняв смысл своих слов, он побледнел и воскликнул в отчаянии: — Пропали мы, товарищи!

У ребят словно мороз по спинам пробежал. С удивлением поглядели они на Гагика: он ли это, их веселый, неунывающий друг?

— Почему пропали? Что ты говоришь, Гагик? Не ты ли всегда говоришь: «Все хорошо кончается?»

— Да! — сказал Гагик. — Быть может, все и кончится хорошо, но надеяться мы должны только на себя. Ведь нас на Дальнем Востоке искать будут.

Воцарилось тяжелое молчание. Всех точно молния поразила. Какая — то слабость вдруг охватила Ашота, и он опустился на камень.

— Конечно, — упавшим голосом сказал он. — Конечно, они получили трое письмо и думают… Да и Шушик наболтала матери о тиграх.

И только что вспыхнувшая надежда мгновенно рухнула. День словно потемнел.

— Пропали, — повторил Саркис, и его длинные ноги задрожали, а губы посинели.

Шушик тихо плакала, мысленно обвиняя во всем Ашота.

Молчание нарушил Ашот.

— Ну ладно, не будем отчаиваться, — сказал он. — Пойдем в пещеру и разведем огонь. Там подумаем, как быть.

— Ходе якы — дырге хазар. Подумаем, — подтвердил Асо и взглянул на Шушик.:

— Что? — сквозь слезы спросила девочка.

Асо улыбнулся, обнажив два ряда необычайно белых, крепких зубов.

— Это наша курдская поговорка: «Бог один, а дверей тысяча», — объяснил, он.

— Ну, раз так, то из тысячи дверей одна авось и откроется. Пошли! — Ашот поднялся и решительными шагами двинулся вперед.

Нельзя было сказать, чтобы угроза остаться запертыми в Барсовом ущелье его не беспокоила. Он был отважнее других, но чувство страха коснулось и его сердца. Но в то же время этот «искатель приключений» был отчасти рад тому, что невольно попал в столь рискованное положение. К тому же он надеялся, что товарищи выберут его своим главой. Соединенными силами вступят они под его руководством в борьбу с дикой природой Барсова ущелья, в борьбу жестокую, неравную! Ведь они ничем не вооружены!

Оглянувшись назад, Ашот заметил, что Гагик о чем — то тихо беседует с грустной и усталой Шушик.

— О чем вы там шепчетесь?

— О тебе говорим, — вспыхнула Шушик. — Слишком уж ты самоуверен. Ты думаешь, что на земле нет никого отважнее тебя!

Девочка, разволновавшись, не договорила всего, что хотела бы ему сказать. А Ашот был искренне удивлен.

Это он — то самоуверен? Из чего это они вывели такое заключение? Впрочем, эти девчонки всегда несут невесть что. У них нет и капли фантазии, где там! Зато Гагик поймет его. И Асо тоже…

— Думай как хочешь, это твое дело, — обронил он после небольшой паузы. — Да, я стремлюсь вперед, всегда вперед! Ты считаешь это высокомерием? Считай. Спорить не стану.

Они дошли до своего жилья и, сбив с ног снег, вошли внутрь.

В пещере похолодало — огонь в костре почти потух. Ребята подбавили в него целую кучу хвороста и молча легли на свои постели.

Вскоре от костра крутыми завитками стал подниматься дым. Сухой хворост затрещал и вспыхнул.

Приятное тепло распространилось по пещере. Бледные лица порозовели. Понемногу ребята оправлялись от перенесенного ими потрясения и стали более спокойно относиться к происшедшему.

— Ну что ж, чего только не бывает в жизни. Испытаем и это, — рассуждал Гагик. — С товарищами не пропадешь.

Несмотря на то что в случившемся все мысленно обвиняли Ашота, решительных слов и действий ждали именно от него. Ведь ребята знали, что юные натуралисты средней школы имени Степана Шаумяна имели в его лице знающего и отважного вожака. На кого же им было теперь надеяться?

Участник охотничьих приключений отца, Ашот не раз попадал в тяжелое положение. Следовательно, один он и мог подсказать, как из него можно выйти. Он уже понимал, что по молчаливому сговору был избран своими товарищами и должен принять на себя руководство ими.

И в свойственной ему торжественной манере, точно выступая на каком-нибудь собрании, Ашот начал:

— Значит, товарищи, вот так, с пустыми руками, не имея в своем распоряжении ничего, совсем ничего, мы должны жить до тех пор, пока нас не разыщут или пока мы сами не найдем выхода из этой крепости. Так же как Робинзон, мы должны сами добывать себе средства для жизни.

— «Так же как Робинзон»! — плаксиво перебила его Шушик. — Робинзон попал на остров, где не было зимы, было тепло, растений много разных, а мы… И сколько у него запасов было!

— Да! И ламу он доил. Чего Робинзону недоставало? — поддержал девочку Гагик.

— Я не скрываю: у нас положение тяжелее, чем у Робинзона. Но ведь он был один, а сколько нас? Целый коллектив! И еще: как воспитывался Робинзон и как воспитываемся мы? Есть тут разница или нет? Подумайте-ка!

Ашот чувствовал, что товарищи нуждаются в уверенно сказанном слове. И он продолжал говорить твердо, спокойно:

— Правда, места, куда мы попали, бедные и скудные. Робинзон был куда счастливее нас. Однако, если мы будем действовать организованно, выдержим. Нам трудно придется, борьба с природой будет тяжелой. И для того, чтобы в этой борьбе никто не погиб, необходимо соблюдать строжайшую дисциплину. Поэтому я предлагаю прежде всего избрать начальника, которому мы все будем подчиняться. Все должны беспрекословно исполнять его распоряжения. Да, беспрекословно, как на фронте. Иначе пропадем. Согласны?

— Какой еще начальник? Опять ты командовать начинаешь? — вспыхнул Гагик. — «Нача-альник»! — протянул он иронически.

— Ну, пусть не начальник, а старший. Какая разница? Но нужен же кто-нибудь, кто будет следить за выполнением режима, установленного коллективом. Пожалуйста! Можем пионерское звено организовать, — предложил Ашот. — И изберем звеньевого.

— И звена не надо, — снова возразил Гагик. — Выберем просто старшего, и пусть он служит нам, как депутат служит избравшему его народу.

У Ашота было несколько иное представление о роли начальника, но он не стал противоречить.

— Ладно, называйте как хотите — начальник, звеньевой, старший или еще как-нибудь, — но подчиняться избранному мы должны.

— Конечно! Если только он будет хорошо служить тем, кто его избрал, — сказал Гагик. — А если не сумеет, предупреждаю заранее: мы его скинем… тайным голосованием.

— Нашим руководителем будешь ты, Ашот, — с такой торопливостью выразила свое мнение Шушик, словно опасалась, что могут выбрать кого — то другого.

— Да, да, ты, пожалуй, подойдешь, — снисходительно сказал Гагик, — только…

Впрочем, ладно. Ты подходишь.

— Чем же? — недоверчиво спросил Ашот.

Гагик говорил серьезно, но за его словами Ашоту чудилась какая — то каверза.

— Чем? — переспросил Гагик. — Да хотя бы тем, что даже в нашей обыкновенной товарищеской беседе ты ведешь себя как какой — то начальник, не желающий слушать других.

Ашот нахмурил брови и посмотрел на Асо и Саркиса. Но оба мальчика молчали.

— А ты, Саркис, что скажешь? — спросил Гагик.

— Мне все одно… Он нас сюда завел, пусть и думает о том, как нам быть. Я ни во что мешаться не буду.

— Придется, так вмешаешься, — твердо заявил Ашот. — Здесь тебе исключений не будет.

— Видел? Не говорил ли я, что он самый подходящий? — улыбнулся Гагик. — Не все могут так говорить.

Итак, Ашот был избран руководителем. Шушик первая высказалась за это, хотя и считала, что Ашот более суров, чем это необходимо. Не нравился девочке и его резкий, повелительный тон. Но кто знает, может быть, в этих суровых условиях нужно, чтобы начальник был именно таким?

— Я буду вашим руководителем, — заключил Ашот. — Саркис правду сказал: я стал причиной ваших бед, и я из кожи вылезу, лишь бы спасти и вас и себя. Ты правду сказал, — обратился он только к Саркису. — Но этот свой враждебный тон оставь. И хныканья чтоб я больше не слышал. А задачи наши я понимаю так. Мы должны думать о питании, разыскивать какую угодно еду. Надо устроить сносное жилье — ведь может случиться, что мы надолго застрянем в этом ущелье. Будем изготовлять орудия для расчистки тропинки от снега, — в общем, делать все, что в наших силах, чтобы уйти отсюда. Ах, если бы у нас был хоть нож! Ведь, без ножа мы ничего не сможем сделать.

— Нож у нас есть, — спокойно сказал Асо.

— Есть? — обрадованно вскочил с места Ашот. Глаза его засверкали так, словно он уже нашел способ выбраться из Барсова ущелья. — Не шутишь? Покажи!

Асо вынул из кармана и протянул Ашоту большой, грубый, но острый пастуший нож.

— Милый ты мой, братец курд! — восторженно, воскликнул Гагик. — Откуда же он у тебя?

— Как — откуда? У каждого курда нож висит на поясе.

Нож Асо переходил из рук в руки, и ребята с интересом, как диковину, рассматривали его.

Да, теперь очень многое можно было сделать.

Ашот, снова приняв начальственный вид, подводил итоги дня.

— Ну, теперь у нас есть дом, хотя, может быть, и не очень удобный, — говорил он. — У нас есть огонь — а это важнее всего, и есть нож.

— Извините, а одежда? — сказал Гагик, внимательно оглядывая товарищей. — Одна курдская аба чего стоит!

Действительно, одежды у ребят оказалось более или менее достаточно. Когда они собрались на ферму, моросил мелкий дождь, и для каждой матери это было счастливым поводом поосновательнее укутать своего «ребенка». Ашота уговорили поверх костюма надеть осеннее пальто. В таком же пальто была и Шушик. И только Гагик оделся легкомысленно: простая рубаха и летний пиджачок без подкладки.

Учтя все это имущество, или, как сказал Гагик, «подвергнув его инвентаризации», Ашот поднялся и скомандовал:

— Ну, вставайте, идем искать еду!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ О том, кто дары природы не всегда радуют желудок человека

Кто сказал, что Барсово ущелье бедно, что в нем нет пищи? Неверно! Там ее вдосталь. Но все то, что находили ребята, разрывая снег, переворачивая камни, обыскивая дупла, отнюдь не было пригодно для их питания. Ведь за многие тысячелетия кухня постепенно отдалила человека от того, что дарует ему сама природа.

Несмотря на то, что снег был глубок, все одушевленное население Барсова ущелья чем — то кормилось и жило. И козлы, и орлы, и куропатки… Даже зайцы, следы которых обнаружили ребята. И только сами они оставались голодными и чем дольше искали что-нибудь, что утолило бы их голод, тем больше охватывало их отчаяние.

Да и как же не прийти в отчаяние, если даже под дубами нельзя найти ни одного желудя! А ведь по всем признакам дубы в этом году дали богатый урожай. Об этом ясно говорили оставшиеся среди листьев пустые желудевые чашечки.

Под скалами, заключающими ущелье справа, ребята заметили старенькое ореховое дерево с раскинувшимися во все стороны ветвями. Уж не человек ли его тут посадил? Впрочем, плоды диких ореховых деревьев ничем не отличаются от культурных.

— Отгребите-ка снег, ребята. Орехи тоже неплохое питание, — то ли отчаявшись, то ли желая повысить настроение товарищей, сказал Ашот.

И, дуя на замерзшие пальцы, мальчики размели под деревом снег, осмотрели все изгибы и узлы корней. Нет, они не нашли ни одного ореха!

— Ну ладно. Допустим, что белки собрали и спрятали в своих складах все орехи. Но куда же девались желуди? Могут ли быть медведи в этой запертой крепости? — рассуждал Гагик.

Когда уставшие и голодные ребята снова собрались в своей пещере, Ашот сказал:

— Все животные оставляют на снегу следы. Судя по следам, здешние животные прячутся в пещерах. Завтра же пойдем, найдем какое-нибудь и…

— …надев ему на голову чью — либо шапку, вернемся, — закончил за Ашота Гагик.

Шутку все поняли — смешная, но никто даже не улыбнулся. Мысль о том, что они могут погибнуть от голода, да и сам голод не давали покоя.

— Не остри, — сказал Ашот. — Мы найдем способ. У нас есть нож. С его помощью попытаемся наделать и оружие и инструменты разные. Видели рисунки в учебнике — орудия первобытного человека? Вот такие…

Возражений не последовало, и Ашот обратился к Асо:

— Возьми нож и вырежь для каждого из нас по палке. Там, в молодом дубняке.

Асо вскочил с места и в знак послушания по — восточному приложил ладонь к правому глазу:

— Какие палки? Длинные или короткие?

— И длинные и короткие. Как ручку топора, как ручку лопаты, с оглоблю. Чтобы короткой можно было вблизи бить, а длинной — издали.

Ашот говорил таким деловым тоном, словно животное, сидя в пещере, только и ждало, когда он придет и начнет действовать своими дубинками, короткими и длинными.

— Гагик, иди за мной. Саркис, ты принеси несколько камней покрупнее. А Шушик будет следить за огнем. Вообще запомни, Шушик, что за огонь отвечаешь ты. Потухнет — опять волынка начнется.

— Огонь не потухнет! Я пойду с вами, — вскочила с места Шушик. — На что-нибудь пригожусь.

Единоначалие было нарушено. Ашот не сдержал досады.

— Но я ведь сказал, что ты должна остаться! — повысил он голос.

— Эх, — Ашот-джан, — вмешался Гагик, — видно, не знаешь ты женщин. Пусть идет. Ведь они чуть что, такой рев поднимут — не обрадуешься.

…В то время как невдалеке от пещеры Асо мастерил рукоятки для будущего оружия, Ашот осматривал росшие вокруг деревца и кусты.

«Надо найти молодую — и гибкую кору, из которой мы могли бы наделать веревок», — думал он.

Пещера, в которой ребята устроились, находилась в верхней части ущелья. От нее, казалось, оно и начиналось, сбегая вниз и все больше расширяясь.

Немного пониже когда — то, по — видимому, была впадина. Постепенно, в течение многих лет, потоки нанесли в нее песок и ил, сровняв с окружающей местностью. Образовалась небольшая ровная площадка, не больше гумна. На одном ее краю виднелась поросль тростника, а рядом стояли старая ива и два карагача — деревья, обычно растущие во влажных местах.

У молодого карагача кора гибкая и крепкая. Поэтому, когда Ашот подрезал ее, а затем подцепил и дернул, ветка сразу обнажилась. Вскоре таким же голым стал почти весь карагач, а около него на земле грудой лежали длинные полоски коры.

— Теперь у нас есть и веревки, — сказал Ашот. — Собирайте-ка их и несите к огню.

Вечером, при свете костра, Ашот привязывал к принесенным Асо палкам камни. Камни были разные — крупные и мелкие, острые, тупые, ребристые. Прикрепленные к палкам, они напоминали картинки из учебника истории. Словно со страниц книги сошли допотопные орудия — косые, кривые, но все же пригодные для удара.

— Этим, конечно, любого зверя можно стукнуть, но, жалко, — сразу ноги протянет, — осматривая большой «молот», мрачно пошутил Гагик.

Товарищи засмеялись, хотя и невесело. И все же вид «оружия» внушал им некоторые надежды. Но Ашот не был доволен.

— Бить — то ими, конечно, можно, но резать… Ни один для этого не годится.

— Верно, совсем тупые, — разочарованно поддакнула Шушик.

Ашот вышел и вскоре, кряхтя и охая, вкатил в пещеру два больших камня. Ударив один о другой, он расколол их на несколько остроконечных кусков.

Пол в пещере был из базальта, да такой гладкий, словно кто нарочно отшлифовал его.

— А ну, Саркис, возьми-ка этот камень и как следует отточи его острый край о базальт. Это будет наш топор.

Трудно сказать, тон ли, которым это было приказано, не понравился Саркису или вспомнились ему старые обиды, но мальчик даже не шелохнулся, будто и не слышал. Он сидел, опершись о какой — то пенек, и продолжал молча смотреть на огонь.

Ашот не стал повторять. Он сам отточил камень и накрепко прикрутил его к одной из рукояток.

— Теперь у нас есть и что — то вроде топора, и каменный молот, — подытожил он. — Но этого мало. Если не удастся выйти отсюда в ближайшие же дни, придется подумать об орудиях посерьезнее этих.

— Ты только об орудиях и говорить! А постели? — рассердилась, Шушик.

Действительно, «матрацы» из хвои пересохли, крошились и рассыпались. Из них вылезали и кололись жесткие ветки. Надо было освежить постели, подбавить в них и свежих веток и сухой листвы. Так, по крайней мере, думала Шушик.

— Он ведь известный охотник — зачем ему мягкая постель? — съязвил Саркис.

— Мягкая постель? Не о пружинных ли матрацах вы думаете? — насмешкой на насмешку ответил Ашот, хотя и почувствовал, что Шушик права.

Однако было поздно. Короткий день кончился, на дворе снова стало темно и холодно. Что можно найти в такое время?

— Ну, о еде и о постелях подумаем завтра. Поищем, — сказал Ашот. — А сейчас поговорим о том, как бы избавиться от этого проклятого дыма. — Он закашлялся и стал тереть слезящиеся от дыма глаза. — Совсем я от него ослеп. Гагик, не придумаешь ли ты чего?

— Отчего не придумать? Если лечь, дым не будет мучить, — хриплым голосом ответил Гагик и кивком головы показал на разлегшегося на полу Саркиса.

Сырые ветки шипели, дымились. Вход в пещеру был низкий, и клубы дыма скоплялись внутри нее, сгущались, поднимались к сводам. Действительно, только лежа можно было чувствовать себя сносно. И этот «рецепт» отлично усвоил Саркис.

Настроение у Ашота было скверное — самое подходящее для серьезного разговора с Саркисом.

И разговор получился неприятный.

— Саркис, — сказал Ашот, — мне не нравится, как ты себя ведешь. Все мы должны работать не щадя сил, чтобы не погибнуть. А двигаясь так, как ты…

— Я двигаюсь так, как привык! — резко прервал его Саркис.

— Я знаю, что ты так привык. Но тогда ты был дома и для тебя все было готово, а сейчас у нас нет ничего. Казалось бы, простая штука — огонь, но уже одна необходимость всегда его поддерживать требует от нас большого напряжения. Если все мы будем действовать, как ты, — даже хвороста для огня не сможем раздобыть, не говоря уже о еде.

Замечание было справедливым, но Саркис воспринял его болезненно.

— Выходит, что среди нас только я лодырь? — раздраженно спросил он.

«Ну как быть с этим человеком? — думал Ашот. — Все лихорадочно кидаются из стороны в сторону, каждый что — то делает для коллектива, а этот стоит, засунув руки в Карманы, или лежит у костра и плюет в потолок. Если же волей — неволей приходится идти на работу, плетется так, словно его на аркане волокут. И не сознает, что это противно, не терпит замечаний, оскорбляется…»

— Не обижайся, Саркис, не любишь ты работать, — мягко вмешалась Шушик.

— Этого еще недоставало, чтобы девчонки меня учили! Волос у вас длинный, да…

— Можешь не заканчивать! Знаю! — перебила его Шушик. — Но я напомню тебе, что, когда наша школа прокладывала аллею в Мейлу, ты тоже отказался участвовать.

— И хорошо сделал! Я буду надрываться, сажать вдоль дороги плодовые деревья, а каждый проходящий станет пользоваться ими? Нет уж…

Ашот с упреком покачивал головой и думал: «Каким языком говорить с этим парнем, чтобы он хоть что — то понял?»

Шушик напомнила сейчас о работе, начатой юными натуралистами под руководством Ашота, — работе, кстати сказать, с честью законченной.

Из Айгедзора до азербайджанского села Мейлу, богатого плодовыми садами, тянется среди хлопковых полей ровная дорога. По ее сторонам раньше не было ни деревца, ни кустика, а ведь это четыре километра! Под жгучим солнцем юга жарился путник, идя летом по этой дороге, обливался потом я мечтал о тени. И вот в начале прошлой весны пионеры двух сел — армянского и азербайджанского — решили насадить вдоль дороги фруктовые деревья.

Надо было видеть, с каким воодушевлением трудились ребята!

План посадок разработал кружок юных натуралистов Айгедзора, но в работе приняли участие почти все. Что до Саркиса, то он, как обычно, держался в стороне, да еще и злословил: «Подумаешь, людей удивляют!»

Так день за днем, сажая каждый по нескольку деревцев, армянские и азербайджанские ребята сошлись наконец на середине дороги, прокричали громкое «ура» и горячо обнялись. Четырехкилометровая аллея, посаженная их руками, была готова. Ее решили назвать «Аллеей дружбы». Ребятами восхищались и в районе, и в центре. А журнал «Пионер» напечатал об «Аллее дружбы» целый рассказ, И не зря.

Попади сейчас наш читатель в Айгедзор, он увидит два ряда стройных молодых деревцев, выстроившихся, как пионеры на линейке, вдоль дороги Мейлу — Айгедзор. Увидит и висящие на «шее» каждого деревца квадратные дощечки с именами тех, кто их сажал и ухаживает за ними: со стороны Мейлу — Мехти Аббас-оглы, Кярим Мустафаев, Хала Мамадкызы… Со стороны Айгедзора — на трех самых пышных саженцах, открывающих аллею, имя Ашота Сароянца, затем Анаид Мирзоян, Гагика Камсаряна, Шушик Миракян… По нескольку десятков имен с каждой стороны!

Проходят по «Аллее дружбы» люди — свои, чужие — и видят, кто лучше, а кто хуже ухаживает за своими посадками. Сами деревья молча рассказывают об этом… А колхозники из Мейлу и Айгедзора с гордостью читают на дощечках имена своих ребят.

Пройдут годы, ребята станут взрослыми людьми, а сегодняшние саженцы — огромными деревьями. И усталый путник, отдыхая в тени и освежаясь чудесными плодами, пожелает:

«Пусть всегда останутся молодыми руки тех, кто посадил и вспоил эти деревья…»

Вот какое большое дело сделали пионеры из Мейлу и Айгедзора! Великую радость и удовлетворение доставил им этот труд. Только один Саркис не испытал этой радости, и все потому, что у этого мальчика был дурной характер и был он дурно воспитан.

Настало утро. Начинался четвертый день пребывания ребят в плену у Барсова ущелья.

Один за другим они выбрались из пещеры, но, не выдержав холода раннего утра, вернулись и раздули огонь в костре. Снова под сводами пещеры скопился и начал томить их дым.

Опять пришлось лечь плашмя на жесткие постели.

Как поздно заглядывает солнце в это ущелье! Весь мир, кажется, уже согрет его живительными лучами, а здесь — сплошной туман.

Но вот наконец с вершин, окружавших ущелье с востока, оно проникло сюда, и мелодичной хвалебной песней встретила его восход притаившаяся где — то в скалах горная курочка.

Эта песня взволновала Ашота, оживила в нем охотничий инстинкт.

— Не волнуйтесь, — обратился он к товарищам, — теперь мы или зайца, или каменную куропатку поймаем. День настоящий охотничий, снег глубокий.

— А для нас он не глубок? — простодушно спросила Шушик.

— Для нас, может быть, но не для тебя. Ты за огонь отвечаешь, поняла?

А мальчикам тоном опытного охотника Ашот пояснил:

— Когда снег глубокий, и куропатка и заяц вынуждены раскапывать его в поисках пищи. Нам надо проследить их и поймать именно тогда, когда они зарылись в снегу. Поняли?

— Больше половины, — засмеялся Гагик и повернулся к Шушик: — Вот тебе дубинка, оставайся у костра. Если придет медведь, попроси его подождать. Мы, как вернемся, не задержим его: быстро спустим с него шкуру. — Но, заметив осуждающий взгляд Ашота, Гагик замялся. — Прошу извинить, — сказал он. — Я, кажется, взял на себя твои обязанности.

— Да, и этого делать не следует, хотя, в общем, ты распорядился правильно. Ты, Шушик, останься и постарайся найти еще листьев для наших постелей. И травы нарви там, где снега мало.

— Почему именно травы? — возразила девочка. — Можно мягкую постель сделать и из моха. На этих деревьях его сколько угодно. Мы обдерем…

— Ладно, пошли. Привяжи Бойнаха: он будет лаять, спугнет дичь.

Вооружившись «орудиями каменного века», ребята двинулись в путь. Ашот надеялся, что зайцы могли прийти ночью к карагачу полакомиться его мягкой, вкусной корой. Ведь на снегу еще остались обрывки «лент». И верно — вот что значит быть охотником! — на противоположном склоне виднелись заячьи следы, ведущие к карагачу. Заяц, видимо, уже побывал здесь, погрыз кору, попрыгал, побегал вокруг да около, оставив столько путаных тропок, что неопытному человеку могло бы показаться, будто у карагача плясало целое заячье стадо.

Однако наметанный глаз Ашота сразу решил, что все эти следы принадлежат только одному животному. С трудом разобравшись в их лабиринте, он выбрал тот след, который выводил наружу. Уверенно пошел по нему Ашот к южному краю ущелья, дав знать товарищам, чтобы они тихо — тихо (он приложил палец к губам) следовали за ним.

Ашот был в таком лихорадочном состоянии и шел с таким таинственным видом, что Гагик с трудом сдерживал смех.

Чем ниже ребята спускались, тем шире становилось ущелье, и наконец в южной своей части оно переходило в плато.

Сюда и вел след зайца. Снег был так глубок, что ребята с трудом передвигались.

— Погодите! — остановился вдруг Гагик. — Надо прикинуть, сколько он весит.

— Кто? — Заяц.

— Да брось ты! — Ашот начинал сердиться.

— Но зачем нам, братец, зря мучиться? Прежде чем я не узнаю, сколько в нем килограммов, не стану бегать за ним с пустым брюхом.

Что было делать? Возмущаться? Смеяться? У всех животы с голоду подвело, головы кружатся, кричать хочется, такое берет отчаяние, а он острит.

— Зайцы в наших местах в среднем три кило весят, — . наугад сказал Ашот. — Пошли.

— Три? — И Гагик, загибая пальцы, начал задумчиво что — то вычислять. — Потроха — Бойнаху — останется два с половиной килограмма. Шкурка — двести граммов… — бормотал он.

Вскоре ребята сошли в Заячью обитель, как Гагик окрестил эту площадку. Еще издали было видно отверстие, проделанное зайцем в снегу. Там он, должно быть, и прятался или ушел, проделав туннель.

Когда, стараясь не шуметь, мальчики подошли к этому отверстию, Гагик вдруг снова остановился, посмотрел на свой неуклюжий не то топор, не то молот и спросил:

— А не совестно ли, ребята? Вчетвером, с огромными дубинами — и… за каким — то одним несчастным зайцем! А? Я, честно говоря, стыжусь.

— Ссс! — сердито зашептал Ашот.

Но было уже поздно: заяц выскочил из дыры в снегу, сделал большой прыжок и, энергично перебирая лапками, стремительно унесся. Он несколько раз глубоко проваливался в снег, барахтался в нем, словно плавал, но неизменно выскакивал и мчался дальше, пока не затерялся среди огромных камней.

Жаль, что Бойнаха оставили в пещере. Ребята боялись, что он помешает охоте а именно он — то, пожалуй, и поймал бы этого зайца.

— Съел? — раздраженно накинулся на Гагика Ашот. — Дурачишься не к месту, вот теперь и сиди голодный и скули!

— Ох, молчу, молчу! — И Гагик прикрыл ладонью рот, хотя сейчас уже можно было и не молчать.

Снова ребята пошли по следам, с трудом, задыхаясь, карабкались на скалы, однако заяц, еще издали заметив их приближение, опрометью уносился все дальше.

А на верхушке скал сидели орлы и острым взглядом следили за каждым его движением. Один из них, крупный ягнятник в белых мохнатых «шароварах», тяжело взмахнув крыльями, поднялся с места и начал парить над убегавшим зайцем. Тот заметил погоню и сунул голову в снег, думая, верно, скрыться под ним. Но опоздал. Хищник камнем упал на него, вонзил мощные острые когти в спину своей жертвы и унес ее на верхушку одного из утесов.

— Ну, Гагик, сколько кило весит заяц? — ядовито спросил Ашот.

Гагик, подавленный, молчал. Все произошло так неожиданно! А ведь он уже решил, кому какая часть достанется. «И ведь как удирал, дурак! Просто дурак! Уж если предстояло ему погибнуть, так не почетнее ли быть съеденным пионерами из айгедзорского колхоза?»

А орел в это время, удобно устроившись в недосягаемом уголке, спокойно наслаждался плодами своей охоты и, должно быть, посмеивался над незадачливыми юнцами.

С ненавистью поглядывая на ягнятника, ребята побродили еще немного по каменистым склонам ущелья и, ничего не найдя, усталые, голодные и печальные, направились к пещере.

Короток был осенний день. Не успели они и осмотреть толком ущелье, как солнце скрылось.

Гагик вспомнил своего деда. Правильно тот говорил: «Сядешь утром завтракать, не успел насытиться, а на дворе темно».

Когда они вошли в пещеру, Бойнах с визгом бросился к своему хозяину и прижался к его ногам, а Шушик, вопросительно посмотрев на потемневшие лица товарищей, сразу поняла, что их постигла неудача. Однако, сделав беззаботный вид, она весело сказала:

— Поглядите-ка, какие я для вас постели приготовила!

Но для того чтобы представить себе эти «постели», надо знать, что пещера более всего походила на вырытое в глубинах гор огромное корыто. Приподнятые и горизонтально отогнутые борта его образовали с двух сторон нечто вроде широких каменных лежанок, на которых и хозяйничала Шушик.

Она устлала эти «тахты» сухой травой, а сверху положила мох.

На дне «корыта», дымя и треща, горел костер. Его пламя, поднимаясь вверх, согревало обе лежанки.

— Да, после такой охоты мы достойны хорошего отдыха на мягкой тахте. Мы вполне это заслужили, — сказал Гагик и с наслаждением растянулся на одной из постелей. Его примеру последовали остальные.

— Снег тает быстро, и половины уже не осталось, — сказал Ашот. Он, по — видимому, хотел подбодрить товарищей. — Слышите, вода?…

Ребята прислушались.

Где — то в пещере глухо капала вода. Должно быть, это таял снег, попавший в глубокие расщелины горы, и вода постепенно проникала внутрь.

— Интересно, куда же она уходит? Просачивается в землю или образует под скалами водоем? — словно сам себя спросил Ашот.

— Тает — то он тает, но тропинки все не открываются. Вот как ветер занес их! Все сровнял! — мрачно сказал Саркис.

Ему никто не возразил. Все знали: снега скопилось на Дьявольской тропе столько, что он и до весны не сойдет. Ходить по нему опасно: один неосторожный шаг, малейшая потеря равновесия — и скатишься в пропасть. А потерять равновесие на такой тропе нетрудно: если снег подмерзнет — поскользнешься; если начнет таять — провалишься. И так пропадешь и этак. Одно оставалось ребятам: организовать свое «хозяйство» так, чтобы не умереть с голоду, и ждать.

Как долга ноябрьская ночь. Сидя вокруг костра, ребята тихо беседовали, а перед пещерой бегал Бойнах и нещадно на кого — то лаял.

Асо постелил у костра свой аба, высыпал на него из кармана несколько горстей шиповника и, отсчитывая ягодку за ягодкой, разделил на пять равных частей.

Шиповник? Да ведь это спасение!

— Откуда? — спросил Ашот.

— Сверху. Немного только: этот негодяй медведь раньше нас нашел.

— Здесь ходят медведи? — шепотом спросила Шушик.

— Нет, следы старые. Он был тут, видно, несколько недель назад и поломал все кусты. И желуди он подобрал и, вероятно, грецкие орехи. Ни одного не оставил, косолапый!

— Ничего, пускай себе жиреет — тем приятнее нам будет его есть, — успокоительно сказал Гагик. — Или вы, может быть, сомневаетесь в этом?

Никто не отозвался. Все внимание было поглощено шиповником. Он раздразнил голодные желудки и окончательно лишил ребят сна.

Сидя рядом с Шушик, Гагик беспрестанно шутил, стараясь подбодрить товарищей.

— Смотрите, ребята, передо мной лето, позади меня — зима. Странный климат!

И в самом деле: перед Гагиком было «лето» — жарко пылал костер, а сзади обдавало морозцем.

— А слева у тебя весна, — взглянув на Шушик, засмеялся Ашот.

— Да — да, Ашот-джан! И еще какая весна! С розами, с фиалками.

Шушик снисходительно улыбнулась шуткам товарищей, но чувствовала она себя плохо: все тело болело и ныло, особенно спина, а голод томил просто безжалостно.

Асо вытащил из — за пояса вырезанную из тростника свирель — вечную спутницу пастуха — и стал наигрывать на ней мягкие, печальные курдские мелодии. Порой мальчик слегка охрипшим, но приятным голосом напевал:

— Э, Асо, так не годится! В твоих песнях звучит просто отчаяние, — заметил Ашот. — Нам и без того невесело.

Курд — пастушок улыбнулся, и на его покрытом бронзовым загаром лице ярко блеснули крупные белые зубы.

— Отчаяние? Нет, зачем же мне отчаиваться, когда у меня есть такие товарищи, как вы? Знаете ли вы, что такое товарищ? С товарищем и смерть мила… Это песня Хчезаре. Она говорит своему любимому Сиабандо: не ходи за диким быком, не ходи. Если ты охотник, твоя добыча — я. Не ходи! Не послушался ее Сиабандо. Молод был, влюблен. Кровь в нем кипела. Погнался он за диким быком, выпустил в него свои стрелы, ранил. Но слепая судьба вмешалась: поднял его бык на рога, сбросил вниз, ударил о сухую, торчавшую из ствола ветку, и вонзилась ветка в грудь Сиабандо.

Мгла окутала гору Сипан, но и во мгле разыскала Хчезаре своего яра.[10] Нашла и стала плакать над ним, а Сиабандо стонет и говорит ей: «Не плачь, Хчезаре, не плачь, моя дорогая…»

Отвечает ему Хчезаре:

Глубокой печалью звучала в устах пастушка Асо песня бедной Хчезаре. С волнением слушали ее ребята.

В пещеру вошел Бойнах. Он лег, положив голову на лапы, и, казалось, тоже внимательно слушал. Пес был спокоен и невозмутим: если хозяин играет на свирели и поет — значит, стаду не грозят волки. Значит, все в порядке.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ О том, что произошло в селе Айгедзор, когда там было получено злосчастное письмо

Село Айгедзор расположено на левом краю Араратской долины. По самому его имени — Айгедзор[11] — видно, что село лежит в ущелье и что в нем много садов. Небольшой горный ручей орошает верхние сельские сады, а канал, проложенный из Аракса, несет воду хлопковым плантациям, раскинувшимся на равнине перед селом.

Веселое село! Да и как не быть ему веселым, если осенью в погребе у каждого колхозника стоит по два — три караса[12] с вином из своего сада! И вина не становится меньше, хоть председатель колхоза Арут из года в год старается урезывать площадь приусадебных участков.

До самого октября в каждом дворе, под каждой крышей, широко раскрыв свои зевы, сушатся на солнце большие глиняные кувшины. Только их и видишь повсюду. А сейчас, в ноябре, обойди весь Айгедзор — ни одного караса! Наполненные «солнечным соком» Араратской долины, они ожидают в погребах праздничных дней.

Как только окончатся все приготовления к октябрьским торжествам, колхозники с глиняными чарками в руках войдут в свои погреба и впервые снимут крышки со своих кувшинов. Пьянящий аромат вина будет кружить головы — вот — вот, кажется —, потеряешь сознание.

С этих дней и начинаются сельские праздники — свадьбы, пирушки, — и айгедзорцы только и знают, что ищут человека, которого могли бы угостить своим божественным вином и шашлыком.

Беда в эти дни приезжему, попавшему в село по каким-нибудь своим делам. Кто его ни встретит — бригадир ли или простой колхозник, — непременно остановит и по тащит к себе в дом. А если кто не хочет, противится — даже обижаются: «Значит, ты меня и человеком не считаешь? Не хочешь ко мне прийти? Не хочешь моего хлеба — соли отведать?»

Жаль, что в этом году снег выпал и не вовремя и слишком обильный. Он лишил айгедзорцев удовольствия встретить праздник в садах, на чистом воздухе, сидя, поджав ноги, на покрытых бархатной зеленью лужайках. И пришлось им накрыть столы в домах, уставить их всеми, какие нашлись, яствами и глиняными или тыквенными кувшинами с красным вином. Но кого же в гости позвать? У всех столы накрыты! Все по гостям тоскуют. Не пировать же в одиночку!

Отец Ашота — охотник Арам и отец Гагика — садовод Аршак встретились на улице села и начали тянуть друг друга в гости. Они были уже порядком разгорячены.

— Послушай, Аршак, жена моя куропаток нажарила, да таких, что пальчики оближешь. Идем, — убеждал приятеля Арам.

— Зачем? Разве мне нечем тебя угостить? У меня своего очага нет? Ко мне идем, — настаивал Аршак.

Долго они торговались, и, не добившись ничего уговорами, Аршак прибег к силе: он сгреб Арама, взвалил его себе на плечи, словно мешок с картофелем, и под смех наблюдавших эту сцену колхозников потащил в дом.

Еще в сенях своего дома Аршак снял с огромного караса крышку и приказал Араму:

— Ну, раздевайся и прыгай!

— Этим меня не испугаешь! Я с медведем сражался… Подумаешь, напугать вздумал! — притворяясь возмущенным, ворчал Арам.

Но тут из комнаты вышла жена Аршака с большой глиняной чашей в руках:

— Братец Арам, твой мальчик с моим словно братья родные. Выпей за их успехи.

И отважный охотник, никогда не отступавший даже перед медведями, испуганно попятился — так велика была эта чаша.

«Нет, братец, куда там! Выпью — голову потеряю!» — подумал он.

В этот момент кто — то постучал, и в сени, весь в снегу, ввалился сельский почтальон. Он достал из сумки письмо и без слов вручил его Аршаку.

— Дядя Мурад, замерз ты, должно быть. Войди, согрейся, — пригласила почтальона жена Аршака.

— Нет, спасибо. Старуха меня ждет, некогда засиживаться. Что? Вина выпить? Это можно…

И старик одним духом выпил до дна предложенную ему чашу.

— Уфф! — вздохнул он удовлетворенно и, немного отдышавшись, добавил: — Не вино, а молоко львиное!

В это время Аршак вскрывал письмо.

— О, да ведь это от моего львенка! — вглядываясь в знакомый почерк, воскликнул он. — Милый ты мой! Но почему же он сам — то не пришел?

— Как так? Разве не пришли? Ведь с фермы ребята еще вчера ушли, — сказал дядя Мурад.

И тут же пожалел: жена Аршака вскрикнула: «Ой, чтоб я ослепла!» — и выронила из рук глиняную чашу, которую ей только что вернул старик.

— Погоди-ка, жена, давай раньше прочтем. Ну куда они могут пропасть! — больше для того чтобы успокоить самого себя, а не жену, сказал Аршак и начал читать.

— Да это не мне! Парень деду своему пишет. Отец! — крикнул он в комнату. — Внук тебе с фермы письмо прислал!

— Да — а? А что же он пишет? — послышалось из комнаты.

— Что? Вот прочту сейчас. Пишет, что должен тебя омолодить. Ха — ха — ха! — раскатисто захохотал Аршак. Однако, прочитав еще несколько строк, посерьезнел. — Как это — на Дальний Восток? Сдурел мальчишка!

Но ведь правду говорят, что пьяному море по колено. Ни письмо сына, ни тревога жены не произвели на Аршака особого впечатления. Он даже начал хвастаться, что детство его сына проходит так же, как детство знаменитых путешественников: необычно!

…Когда поздней ночью Арам вернулся домой, он застал такую картину: жена горько плакала, била себя по коленям и причитала. Узнав, что и Ашот не вернулся с фермы, Арам серьезно обеспокоился, однако на жену прикрикнул;

— Чего ты разревелась? Не ребенок же он! Не станет дома сидеть, держась за твою юбку.

Он лег, быстро уснул и проснулся еще затемно — так он обычно вставал, отправляясь на охоту.

Хмель за ночь прошел. Арам увидел жену, которая, кажется, так и не отходила от окна, перевел взгляд на нетронутую постель любимого сына и встревожился: «Не случилось ли действительно чего с мальчиками?»

Жена ахала, охала, ломала руки и то и дело повторяла: «Ох, сынок мой… Ох, сынок, где, под какой скалой ты остался?»

— Я сейчас слетаю на ферму на лошади бригадира. Скоро вернусь — солнце еще не взойдет, — сказал Арам.

— Погоди, пусть рассветет. Куда ты в такую метель? — пыталась остановить его жена.

Но Арам, взяв ружье, вышел из дому. Какая там метель, какие волки, когда пропал Ашот!

До фермы Арам, однако, не доехал. На полпути он встретил Аршака, возвращавшегося оттуда. Еще вечером жена заставила его поехать.

— Точно… Убежали на Дальний Восток, — коротко объявил Аршак. Он был очень удручен.

— Откуда ты знаешь?

— По всему видно. Письмо есть? Есть! А Шушик — так та прямо сказала матери: едем на Дальний Восток, к тиграм!.. Должно быть, твоего сына слова повторяла.

И Аршак смутился: «Не обиделся бы Арам».

— Да и мой, надо сказать, от твоего недалеко ушел. Тоже голова ветреная, — добавил он, чтобы исправить ошибку.

— Но что же нам делать теперь? Не начать ли искать их в горах, не поднять ли народ?

— Если в горах — сами придут, не младенцы! Твой сын — охотник, сына Авдала — пастух, собака с ними умная. Будь они в наших местах, собака наверняка дала бы знать… Нет — нет. Как бычки, которым ветер ударил в голову, пропали, ушли.

Покачав головой, Аршак стегнул лошадь. Стегнул свою и Арам. И бедные животные, утопая в глубоком снегу, в пене и поту уносили обратно в село своих погруженных в глубокую задумчивость седоков.

Известие о пропаже ребят быстро облетело село. Школьники с серьезными лицами окружали учителей, директор школы говорил по телефону с районным начальником милиции.

Снова прочитали письмо Гагика, снова спросили почтальона и Аршака, которые были «на месте», говорили с людьми и пришли к заключению, что ребята, кажется, и в самом деле отправились на Дальний Восток.

— В этом возрасте случается… В этом возрасте головы у детей всегда бывают набиты разными фантазиями, а особенно у таких, как Ашот. Его — то я хорошо знаю, — сказал директор школы, старый педагог с маленькой седой бородкой и сгорбленной спиной. — Сумасбродное детство! Впрочем, и я когда — то убегал из дому, — признался он, по — видимому взволнованный воспоминаниями. — Кажется, в Африку.

— Значит, не надо село на ноги поднимать, людей на поиски посылать? — спросил председатель колхоза Арут. — Уфф! И без того хватает у меня хлопот, а тут еще эти ребята. Сущее наказание!

И вечно чем — то занятый Арут начал кричать на Арама и Аршака, обвиняя их в том, что они «растят для колхоза недисциплинированные кадры»…

— Если они уже теперь убегают из села, какие же из них колхозники выйдут? — шумел он.

Однако Саркиса, сына Паруйра, председатель взял под свою защиту.

— Он что? Он вроде ягненка. Развесил уши! А вот сынок Арама — это парень с цепи сорвавшийся. Вот и сбил он с толку Саркиса. А может, просто даже припугнул и с собой увел. Все мог! У него и отец такой — разве он на собраниях меня не запугивает? Тоже мне критик выискался! — бушевал Арут.

Слушал все это Арам, кипела в нем кровь, но он сдерживался, чтобы не «пустить по ветру председательские перья».

Несмотря на то что из района во все концы были разосланы телеграммы с просьбой задержать беглецов, все решили, что кому — то необходимо поехать вслед за ними.

Но кому?

Назвали Паруйра, как наиболее расторопного.

— Ты хорошо говоришь по-русски, свет и людей повидал — говорил ему Аршак. — А если тебе одному неохота, давай и я поеду, и Арам не откажется.

— Арам? Когда бы Арам человеком был, не родил бы разбойника! Сына моего с толку сбил! — шумел Паруйр.

Его уши стали красными, мясистый лоб покрыла испарина, темно — серые глаза помутнели — такая разбирала его злость.

— Ну, не будем ссориться. Нам теперь надо лететь, чтобы перехватить детей на дороге, — успокаивал его Аршак.

— Да будь они прокляты! Нет у меня сына! Пусть себе едет! — в пылу раздражения орал Паруйр, который, конечно, не меньше других переживал исчезновение своего единственного сынка, но в душе не верил в легенду о том, что ребята убежали на Дальний Восток.

Ну, раз у Паруйра «нет сына», доярка Ашхен — вдова с двумя детьми, а пастух Авдал, отец Асо, не может покинуть стадо, оставалось ехать Араму и Аршаку.

Паруйр обрадовался такому решению и, завидев издали председателя Арута, заспешил к нему:

— Видал таких умников? Говорят — бросай дела, поезжай на Дальний Восток. Глупости говорят! Когда уехали? На какой станции на поезд сели? Почему никто их не видел? Да и откуда у них деньги на билеты были?

В глазах Арута замелькали хитрые огоньки.

— Ладно, ладно, Паруйр! Хватит об этом. Ты лучше вино приготовь, завтра с утра начнем отправлять в Ереван.

Слово «приготовь» председатель не случайно выделил, и не случайно глаза его при этом заблестели. Паруйр понятливо подмигнул Аруту:

— Приготовим! Не посылать же такое вино, чтобы люди пили и отравлялись.

— То есть как это — отравлялись? Разве наше вино ядовитое? — с упреком шепнул председатель.

— А шестнадцать градусов? Это, по — твоему, не яд?…

— Да… Ах ты, разбойник! Снизь!

«Снизь!» В устах председателя Арута это короткое слово стоило ста тысяч!

А у Паруйра ход мыслей был примерно такой: «Снижу, конечно, снижу. Не позволю же я, чтобы честные советские граждане пили вино крепостью в шестнадцать градусов, теряли голову и начинали оскорблять, друг друга…» Нет, Паруйр этого не допустит! К пятидесяти бочкам крепкого, хорошего вина он добавит десятка три бочек чистой, прозрачной, бегущей с гор воды, и тогда крепость вина снизится примерно до десяти градусов. Приличное вино! Такое можно пить, не опасаясь скандалов.

…Тесные ряды бочек, стоявших в погребе, как всегда, вызвали в сердце Паруйра радостное волнение. Весь его внутренний мир, чувства, совесть, горести и радости да, по существу, и самое его бытие — все было связано с порученными его попечению складами, с хранящимися здесь общественными продуктами. Вне этих складов у Паруйра не было ни жизни, ни цели — ничего! Как рыба без воды, не смог бы Паруйр жить без колхозных складов. Они придавали ему силу, уверенность, твердость воли. И приятелей было у него много — таких, которые еще издали снимали перед ним шапку. «Человек чувствует себя на верху блаженства, если тот, кто еще вчера тебя презирал, сегодня с улыбкой кланяется тебе в пояс и льстиво спрашивает: «Как здоровье, Паруйр Абакумович?…»

Но… зачем столько говорить о каком — то заведующем колхозными складами? — спросит читатель.

Да, действительно нас интересует не Паруйр, а сын его, Саркис.

«Мир — сало, а ты — нож. Режь, сколько силенки хватает», — постоянно говорил мальчику отец, и эта заповедь глубоко запечатлелась в мозгу Саркиса. С детства он видел, как живет его отец, подражал ему и, воспитанный им, твердо усвоил, что весь мир служит только его интересам.

Теперь Саркис оказался плечом к плечу, рука об руку с товарищами, которых не любил, с товарищами, отцы и матери которых были честными колхозниками и воспитали в своих детях любовь к труду — упорному и полезному для общества.

Понятно, как трудно было ему вступить в борьбу со злыми силами природы.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ О том, что ни одно существо добровольно не согласится стать пищей другого

Когда Ашот проснулся и открыл глаза — это было уже на пятое утро, — он увидел, что Асо разрезает на куски толах — одну из своих коротеньких, из грубой ткани обмоток.

«Что ты делаешь?» — взглядом спросил его Ашот. Асо, тоже молча, поднял правую руку и сделал ею несколько вращательных движений у себя над головой.

— Праща? — догадался Ашот. Асо кивнул.

Проснулся Гагик, протер глаза и вышел из пещеры.

— Поздравляю! — крикнул он с порога. — Снова на метр снега навалило!

Мальчики невольно вздрогнули, а Шушик всплеснула руками. Она давно уже не спала — разве в таком холоде можно уснуть?

— Это хорошо, я как раз такого снега и ожидал, — подчеркнуто беззаботным голосом сказал Ашот. — Раньше снег сверху подмерзал и куропатки убегали, а теперь не уйдут — провалятся.

— А как мы их ловить будем: за хвост или за голову? — ехидно спросил Гагик.

— И сколько килограммов будет весить каждая? — впервые вмешался в разговоры старших товарищей Асо.

— Ого, Асо! Невелика мышка, да зубок остер! И ты меня вышучиваешь? — удивился Ашот. — А ну, дай-ка погляжу, что ты там сделал. Ну, изрезал обмотки, а где же ты веревочку возьмешь для своей пращи?

— Мой чулок можно распустить, — утирая слезы, сказала Шушик.

— Я не позволю трогать твой чулок, хушкэ Шушик! Погляди-ка, сколько у меня веревочек! — И Асо показал на свои лапти.

А лапти у него были особенные. Они отличались от обычных тем, что верх их был прошит густой сеткой из толстых разноцветных ниток. Мальчик распустил часть этих ниток и скрутил из них шнурки для трех пращей.

— Умеешь метать? — спросил он Ашота, но, словно испугавшись, что вопрос прозвучал обидно, поторопился исправить свою ошибку: — Ну конечно же, умеешь!

— А ты?

— Я? Кое — как, — скромно ответил Асо.

— Ладно, если так. А пока давайте-ка умоемся снежком. Ох, да сколько же его выпало! Какой чудесный день для охоты! Сегодня мы ею и займемся. Пойдем-ка за куропатками. Шушик, ты раздуй огонь, а мы скоро вернемся.

Ребята взяли свои первобытные молоты и вслед за Ашотом направились к выходу, но на пороге пещеры остановились. Как ринуться в эту бездну снега? И зачем?

А снег все еще продолжал сыпать, мелкий — мелкий. День был мрачный. Реденький занавес тумана закрывал вершины гор, окружавших ущелье. Ни одной куропатки не было видно вокруг, ниоткуда не доносилось ее обычной песни.

— Ничего нет, куда ты нас ведешь? — сделав всего несколько шагов, недовольным голосом спросил Саркис.

Мало приятного было пробиваться сквозь глубокий и холодный снег.

С трудом скрывая свое раздражение, Ашот — не столько для Саркиса, сколько для Гагика и Асо — сказал:

— В такую погоду каменные куропатки прячутся в расщелины скал. Надо вспугнуть их. Когда взлетят и сядут на мягкий снег, тогда и будут наши.

— Наши? Ну, коли наши — пойди принеси! — проворчал Саркис и, свернув с дорожки, проложенной в снегу товарищами, углубился в кусты. Там можно было найти что-нибудь более доступное — шиповник, крушину.

— Не пойдешь с нами? — жестко спросил Ашот, и горячие глаза его гневно сверкнули.

— Захочу — пойду, не захочу — не пойду! — вызывающе ответил Саркис. — Что я, раб твой, что ли?

— Ладно, раскаешься… За мной, ребята!

И Ашот, красный от негодования, двинулся, раскидывая снег, к тому склону горы, где каждое утро распевали куропатки.

Каменные куропатки — птицы оседлые, и, если они были где — то несколько дней назад, значит, там их и нужно искать. Так, по крайней мере, думал Ашот.

А Гагик шел нехотя. «Безнадежное дело, да разве назад вернешься? Неудобно», — думал он.

В это время над головами ребят пролетела стайка воробьев, которых преследовал ястреб. Птички в панике попрятались в кустах.

Ашот удивился. Что делают здесь, в Барсовом ущелье, воробьи?

Юный охотник знал, что в горах и в лесах воробьи почти не встречаются. Они всегда живут по соседству с человеком, под его покровительством, — в построенных им сараях, в сложенных им скирдах. Человек защищает их от ястребов, от лисиц, и они безвозмездно пользуются тысячью созданных человеком благ.

Так как же попали воробьи сюда, в это пустынное место?

— Ребята, здесь, кажется, люди жили! — взволнованно высказал Ашот свое предположение.

Но мальчикам было не до того. Они побросали свои молоты, вытащили пращи и обрушили на воробьев целый град камней.

— Одного подбил, честное слово!. Я видел, как он упал! — возбужденно закричал Гагик и кинулся было разыскивать свою добычу.

Но Ашот остановил его:

— Не надо, Гагик! Это не воробей был, а мой камень. Тебе померещилось. Это от волнения. Пойдем…

И действительно, стоило ли гоняться за воробьями?

Нет, охота, видать, дело нелегкое. Такая вот незавидная птичка, а тоже жить хочет и всеми силами старается спастись — то в кустах спрячется, то на крылышки свои понадеется и улетит.

Ребята шли за Ашотом туда, где, по его убеждению, должны были обитать куропатки. Однако Гагик все еще не мог забыть о воробьях. «Неужели же мы так ни одного и не подбили? Нет, кажется, это все — таки не камень упал, а воробей», — раздумывал он, с тоской оглядываясь на кусты.

С большим трудом одолели мальчики те двести — триста шагов, которые отделяли их жилище от Куропачьей горы, как прозвали они скалу, стоявшую к западу от пещеры. Неуклюжей башней возвышалась она в ряду кряжей, окаймлявших ущелье справа.

Скала была отлогой, и потому снег особенно обильно покрывал ее склоны. На его белой поверхности кое — где чернели лишь расщелины, из которых пробивались пучки желтой травы, сухие стебли каких — то растений да редкие, чахлые кустики.

Здесь — то, в корнях этих растений, и прячутся куропатки в дни, когда выпадает глубокий снег. Здесь они и корм кое — какой находят — семена трав, почки, ягоды.

Ребята не дошли еще до этих расщелин, когда Ашот распорядился:

— Кидайте камни, шумите!

На ощупь отыскивая в снегу камни, мальчики стали бросать их в кусты, кричать, свистеть. Надрываясь, лаял Бойнах.

И расчеты Ашота оправдались. Несколько куропаток встревоженно покинули свои убежища и побежали вверх по скале. Движения их были неуверенны. Птицы вязли в мягком, только что выпавшем снегу, утопали в нем, а некоторые даже останавливались и просто прятали в снег голову. Вероятно, они думали, что так их не увидят. Это характерно для куропаток. Когда спрятаться некуда, а взлететь невозможно — мягкий снег не позволяет опереться и оттолкнуться, — они от ужаса зарываются головками в снег.

Ашота брала досада — нельзя подняться на скалу! А ведь тогда так просто было бы живьем взять их, этих уткнувшихся в снег птиц.

— Пращами, пращами! — крикнул он товарищам, — Асо, есть у тебя камни?

Хлоп, хлоп, хлоп! — швыряли ребята камнями. Но какое же существо согласится стать пищей другого! И куропатки, так же как воробьи, находят пути к спасению. Зарываясь в снег, они невольно стряхивают его с острых камней и таким образом получают опору, тот трамплин, который им необходим для взлета.

Фр… фрр… фрр…

Сметая снег со скалы, куропатки одна за другой поднялись, взлетели и сели несколько повыше пещеры, в которой приютились ребята.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ О том, что получается, когда неопытные люди пытаются заниматься охотой

Итак, добыча ушла из рук. Асо и Гагик от огорчения скисли. Ашот же, наоборот, почему — то еще больше воодушевился.

— Видали? — спросил он. — Вот теперь — то все будет в порядке! Пойдем.

Но Гагик не тронулся с места.

— Пока я не пойму, почему ты так считаешь, не пойду, — заявил он решительно.

— Нашел время для объяснений! — возмутился разгоряченный близостью дичи Ашот, но все же пояснил: — Не видишь разве, что они сели на плоскую верхушку скалы?

— Так… Что же с того? Ты скажи так, чтобы мне понятно стало! — постучал Гагик пальцем по лбу.

Асо тоже не понимал Ашота. Он никогда не охотился на куропаток и не знал, как их ловят. Но он считал, что спорить и задавать вопросы сейчас не время. Раз Ашот приказывает, надо подчиняться. Так, по крайней мере, Асо научился вести себя на ферме. Прикажет что-нибудь старший пастух — приложи руку к правому глазу и скажи: «Слушаюсь! Сделаю!»

— Тупица! — сказал Ашот Гагику. — Не говорил я разве, что, когда много снега, куропатки или прячутся в расщелинах, или зарываются в снег? А там, наверху, нет никаких щелей, плоско. Не видишь? Как сели, так и пропали все — утонули в снегу. Значит, надо пойти и взять их. Скорее!

— Дошло, — согласился Гагик.

На этот раз путь был не так труден. Чтобы попасть на вершину скалы, ребятам нужно было вернуться по проложенной тропе к своей пещере, свернуть здесь влево и уже отсюда подниматься на гору. Но тут — то и начались настоящие испытания. Снег доходил мальчикам до пояса. Спускаться отсюда вниз было бы просто, но вот подниматься… Для этого, по крайней мере, нужно было быть сытым.

— Асо, отведи Бойнаха к Шушик и поскорее возвращайся, — тяжело дыша, распорядился Ашот.

— Ладно. Давайте я и эти молоты заодно отнесу, зачем они нам?

— Да, отнеси, и так тяжело…

Внизу из — за кустов показалась голова Саркиса. Он стряхивал снег с веток и внимательно осматривал их — искал ягоды. Находил он их или нет, кто знает, но если не бросал это занятие, значит, хоть что-нибудь там было…

Асо вернулся со своим пастушьим посохом в руках и быстро пошел вперед. Ему — то не был в редкость такой снег. Много раз вместе с отцом мальчик пробивал овцам путь с фермы на пастбище, а там отгребали снег лопатами, чтобы животным легче было искать траву.

Вот и сейчас. Опираясь на крепкий кизиловый посох, мальчик делал скачки вперед — так, словно должен был перепрыгнуть через какое-нибудь препятствие. Раньше всех добрался он до верхнего края скалы и спустил посох Ашоту.

Подражая пастушку, такими же, хотя и не столь ловкими прыжками поднялся Ашот, а уже за ним, по протоптанной дорожке, — Гагик.

Достигнув «крыши» скалы, ребята остановились, чтобы передохнуть, но вскоре Ашот начал осторожно продвигаться вперед. Ребята видели, что он чем — то сильно взволнован. Приложив палец к губам, он призывал к молчанию и кивком головы на что — то указывал.

Гагик вгляделся и заметил в центре «крыш» несколько маленьких ямок — словно кто — то бросил камни и они утонули в снегу, оставив в нем кривые, неровные вмятины. Теперь уже всем было ясно, что в глубине каждой из них сидит по куропатке.

Ашот сделал еще несколько шагов вперед. Он продвигался так легко, бесшумно, что куропатки и не подозревали о грозившей им опасности.

Дойдя до первой ямки, Ашот, напряженно припоминая все приемы отца, осторожно запустил в нее руку, и уже через секунду — другую в его руках трепетала куропатка.

Ах, этот трепет! Он волнует сердце охотника так, что оно, кажется, вот — вот разорвется… От радости кричать хочется!

Гагик стремительно кинулся к другой ямке, упал на нее грудью и, почувствовав в своей руке перья птицы, закричал:

— Поймал, поймал, скорее!

Но куропатка выскользнула, обсыпав снегом все лицо Гагика.

— Ссс! — сердито цыкнул Ашот.

Однако Гагик, кажется, совсем потерял голову. Перебегая от одной ямки к другой, он наваливался на них всем телом, суетился. Но куропатки не давались ему — взлетали то из — под мышки, то из — под ладоней — в общем, из — под самого носа охотника.

Асо тоже бросался то в одну, то в другую сторону и тоже впустую: с таким же шумом и клохтаньем куропатки ускользали и от него.

Ашот стоял, дрожа от гнева.

Руки его были заняты пойманной птицей — он не успел ни спрятать ее куда-нибудь, ни отдать товарищам, чтобы заняться дальнейшей охотой…

— Дурак! Что ты делаешь? — крикнул он Гагику, Но было уже поздно: Гагик с Асо разогнали всех птиц.

— Почему мы не сумели их поймать? — удивленно спросил Гагик.

Рядом с ним стоял Асо и виновато улыбался.

— Дурак! — сердито повторил Ашот. — Не видел ты, что ли, как я ловил? Разве можно наваливаться на ямки? Надо просто тихо сунуть туда руку и… Фу, да кому я говорю! Ты только и умеешь над людьми смеяться, над тем, над другим… Ах, как они удирали!

Сожаление и досада с такой силой овладели Ашотом, что он готов был сесть на снег и заплакать. Кто знает, встретится ли им еще когда-нибудь такая возможность удачно поохотиться? Ведь как только поверхность снега чуть — чуть подмерзнет, куропатки спасены. Они с такой легкостью и быстротой будут убегать, что «за ними не поспеет и конный», как любил шутить отец Ашота.

Молча, опустив головы, вернулись ребята в пещеру.

— Ай, куропатку поймали? — обрадовавшись, вскочила с места Шушик. — Но почему вы носы повесили?

Ашот ничего не ответил.

Молча ощипали они куропатку, голову и внутренности отдали Бойнаху. Подержав птицу на ладони, Гагик все же не утерпел:

— Сколько же она весит?

Ашот не ответил. Он был мрачен и молчалив. В его воображении одна за другой — фрр… фрр… фрр… — взлетали и исчезали куропатки.

— Полкило будет, — сам себе ответил Гагик. — Да, в наших местах каменные куропатки не меньше домашней курочки. Десять — двенадцать куропаток, каждая по полкило. Значит, Асо, по нашей неопытности у нас с тобой пять — шесть кило мяса из рук вылетело. Жаль, ах как жаль! — огорченно покачивал он головой, и только в уголках маленького рта притаилась едва заметная улыбка.

А куропатка и на самом деле была крупная и жирная. Ее быстро зажарили, разделили на пять равных частей и с аппетитом начали есть. Бойнах ловко подхватывал косточки, и жадный взгляд собаки ясно говорил: «Все? Нет ли там еще чего-нибудь?»

Мог ли пастушок выдержать этот взгляд? Конечно, он поделился с Бойнахом не только косточками.

Саркис же и костей собаке не дал — разгрыз их и обсосал изнутри и снаружи.

После «обеда» ребята прилегли отдохнуть. Ашот, Асо и Гагик все еще думали о первой своей охоте; Шушик вспоминала о маме, а Саркис… Он вспоминал о том, как сегодня утром отделился от товарищей, как сам для себя набрал шиповника и крушины, поел их, ни с кем не делясь. «Почему же они дали мне кусок куропатки?» — искренне удивлялся он.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ О том, как иногда счастье улыбается недостойным людям

Это произошло на шестой день.

В тот день природа, казалось, начала подавать ребятам кое — какие надежды. Небо было безоблачным, на южных склонах Барсова ущелья таял снег, да так быстро, что его тяжелые глыбы с гулом скатывались с гор, со скал, с деревьев. То, что снег был глубок, ничего не значило: выпав нынешний год раньше времени, он мог быстро сойти. Ведь ноябрьское солнце на южных склонах Малого Кавказа бывает таким же жарким, как, например, августовское где-нибудь на Урале.

Саркис раньше всех вышел из пещеры и остановился у входа в нее с каменным молотом в руках, словно ожидал чего — то. Возможно, что на него подействовал случай с куропаткой и он решил вместе с товарищами выйти на работу.

Солнце уже поднялось высоко, и снег так ярко сверкал в его лучах, что ребята, выйдя из пещеры, зажмурились.

Перед тем как двинуться в путь, Ашот произнес целую речь.

— Не думайте, — сказал он, — что Барсово ущелье пусто» Просто мы плохо знаем природу или, как говорит мой отец, не умеем читать книгу природы. Ведь надо обращать внимание на все, на каждую мелочь, изучать каждый след! Тогда, быть может, мы и найдем что-нибудь…

— Доклад окончен? — с усмешкой спросил Гагнк.

— Какой еще доклад? — обиделся Ашот.

— Прошу извинить — не доклад, а вступительное слово. А теперь послушайте меня. Мне кажется, что мы должны поискать другой путь для выхода из этого ущелья. А ты о еде говоришь…

— Не трудись понапрасну. Отец говорил, что единственный путь в это ущелье и из него — Дьявольская тропа, по которой мы и пришли. Поглядите: справа, слева и позади — всюду скалистые стены. Остается только то, что впереди.

Они спустились на дно ущелья и дошли до его нижнего края. Спереди оно обрывалось каменным карнизом, похожим на плоскую крышу. Заглянув туда, ребята в страхе отшатнулись — там была глубокая пропасть. В дно ее узкой лентой вклинивалась часть Араратской долины. Видно было, что все дождевые и паводковые воды, собирающиеся в Барсовом ущелье, скатываясь по этой скале, тысячелетиями сглаживали ее вершину и грудь.

— Ну что, сможешь здесь спуститься? — спросил Ашот. — Подойди-ка поближе, погляди!.. Ну? Чего ж ты?… — Ашот не договорил, хотя ему очень хотелось проучить Гагика.

— Я? Подумаешь! А что тут такого? Тоже нашел пугливого человека! Дай веревку — сейчас же спущусь, — сказал Гагик и даже сделал шаг вперед.

Но, искусно скрыв испуг, он сейчас же отступил и сделал вид, будто ищет камень, чтобы кинуть в пропасть.

Камень загремел, стукаясь об отвесные выступы скалы, прогрохотал внизу, и снова наступила тишина.

Ребята молча осматривали скалы. Да, единственным выходом из ущелья была Дьявольская тропа. Она вилась по склону горы над пропастью. Сейчас, покрытая глубоким снегом, она была совсем непроходима.

— Неужели она никогда не откроется? — спросила Шушик.

— До весны, вряд ли. Погляди, сейчас часов одиннадцать, но солнце до нее еще и не дошло — ведь склон — то смотрит на запад!

Молча рассматривали ребята кряж, по которому пришли в ущелье. Да, снег там и не думал таять. Там все скрыто под его белым покрывалом: ни выступов, ни рас щелин, ни впадин не видно.

Справа и слева от ребят тянулись скалистые кряжи. Они сближались так, что почти закрывали ущелье спереди, словно сдвинулся какой — то гигантский занавес. Между этими высокими стенами оставалось лишь узкое пространство — тесный проход, и, если бы произошло чудо и эти две стены сомкнулись, Барсово ущелье оказалось бы закрыто почти наглухо. Вот в какое недоступное место попали ребята.

Слова Гагика о веревке заинтересовали воображение Ашота. «Из чего же нам свить ее?» — подумал он.

Однако вслух сказал:

— Ну, о веревке потом. А пока решим, как же нам наконец найти какую-нибудь еду.

Ребята пошли по направлению к подножию гор, раскинувшихся справа. Там росли деревья — большие, маленькие, кривые, узловатые, и одна только рябина выкинула свои густо усеянные ягодами ветви высоко в небо.

Асо с трудом взобрался на дерево — он тоже сильно ослабел за эти дни — и начал сбрасывать вниз уже увядшие, а частью и высохшие ягоды. Ни одной из них мальчик не отправил в рот. Рябина оказалась пресноватой, невкусной, высохшей — почти одни только зернышки, — но ребята были так голодны, что не заметили этого.

— Как решаем? Каждый будет есть то, что сорвет, или соберем, а потом разделим? — спросил Гагик, но ясно было, что сам — то он сторонник первого решения.

— По — моему, надо взять пример с Асо, — отозвалась Шушик. — Он же не ест!

Но разве у всех было столько терпения, сколько у пастушка? Собирая ягоды, Гагик то и дело забывался и кидал их не в шапку, а в рот.

— А что тут делает этот гриб? — вдруг удивленно воскликнул Асо, заметив на дереве старый, совершенно сухой гриб, наколотый на шип голой ветви.

Но, увлеченные рябиной, товарищи не обратили на это никакого внимания.

К Асо подбежал Бойнах. Он понюхал ягоды рябины, гриб, но ни то, ни другое не пришлось ему по вкусу. Присев под деревом, пес задрал голову, высунул язык и стал нетерпеливо повизгивать. По — видимому, это означало:

«Найдете ли вы наконец и для меня какой-нибудь съедобный кусочек или нет?»

Что мог поделать Асо! Сердце его болело за собаку, но где взять для нее еду? Мальчик слез с дерева и начал вместе с товарищами собирать ягоды.

Чуть в стороне ходил, с трудом сгибая свою высокую фигуру, Саркис. Поднимая ягоды, он кидал их себе в рот с такой ловкостью, какой трудно было ожидать от этого увальня.

Собрав ягоды, ребята уселись в круг. Ашот расстелил свою куртку, высыпал на нее всю рябину и разделил на пять равных кучек. Тогда — то Асо протянул ему и свой старый гриб.

— А как мы его разделим? — спросил пастушок и, покраснев, предложил: — Не отдать ли гриб нашей Шушик?

— Больше не было? — заинтересовался Ашот.

— По — моему, нет. Погоди-ка, я погляжу. Тщательно осмотрев дерево, он заметил еще два сероватых пятна и смущенно почесал затылок:

— Есть… Ни они на тонких ветках. Трудно будет добраться.

Ребята начали кидать в дерево камешки, ветки, и один гриб упал.

Ашот воодушевился.

— Мы их размочим, а потом поджарим, — сказал он и тут же положил грибы в талый снег, скопившийся в одной из впадин на выступе скалы.

— Верно! Надо вымочить, пусть разбухнут — станут больше, — согласился Гагик. — Но и глаза у тебя что — то увеличиваются, поблескивают. Что случилось, Ашот?

— Нечто очень важное! — многозначительно сообщил Ашот. — Помните, я говорил, что мы плохо знаем природу? Ну вот… А теперь мы будем есть орехи!

— Орехи?

С жадностью изголодавшихся людей ребята жевали ягоды рябины и вопросительно смотрели на Ашота: — никто его не понял.

Он улыбнулся:

— Туго же вы понимаете! Да ведь грибы — то эти наколола на дерево белка! Высушила, на зиму припасла… Значит, она живет где — то тут, поблизости, это точно.

— Беличий шашлык обеспечен! — оживился Гагик.

На худеньком личике Шушик появилась улыбка.

— Дело не в этом, — сказал Ашот. — Сколько у белки мяса? Ерунда! Но ведь она — запасливая хозяйка, у нее должен быть целый склад продуктов! Так? Значит, надо его найти…

— О, вот теперь понятно! Но как бы сделать это поскорее?

— Нужно с умом искать. Видите ореховое дерево? Оно всего в двадцати шагах отсюда. Но под ним нет орехов. Значит, белка собрала их и спрятала. Спросите — где? Ясно: либо в дупле самого дерева, либо где-нибудь по соседству. Ну, вставайте, обыщем все вокруг, все щели и дыры.

Ребята тщательно осмотрели дерево, но не нашли в нем и признаков дупла. Разворотили валежник, разрыли сухие листья, обшарили все вокруг — «склада» не было.

На этом теплом склоне, куда не залетали ветры, скалы отражали солнечные лучи. Поэтому снег местами подтаял, из — под него виднелась еще не совсем поблекшая трава, желтые листья. И земля вокруг была пестрой. Еще два таких дня — и от снега следа не останется.

Усталые ребята уселись на потеплевший валежник.

— До чего же мы дошли, если собираемся жить трудами этой бедной белочки! — невесело пошутил Гагик. — Маленькая, не больше моего кулака! По силенкам ли ей пять человек прокормить? Подумаешь об этом — неловко становится… Была бы не белка, а коза — куда ни шло! Пойдем-ка лучше возьмем наши орудия — они скучают от безделья — и начнем пещеры осматривать. Может, и вправду коз найдем.

— Впустую, — безнадежно махнул рукой Ашот. — Не видишь разве? Мы столько ходим, а попались нам хоть раз следы коз? Как только выпал снег, они ушли. Может, испугались, что останутся запертыми в этом ущелье.

…В то время как Ашот и Гагик разговаривали, Асо заметил в кустах зорянку и пытался поймать ее. Птичка перескакивала с куста на куст и тревожно пищала до тех пор, пока камень из пращи не оборвал ее голос.

— В кустах много зорянок, не унывайте! — радостно объявил Асо, подходя к товарищам со своей добычей на открытой ладони.

— Эх, тоже мне добыча! Она, пожалуй, не больше перепелки, эта птица, — пренебрежительно махнул рукой Ашот.

Асо сразу сник, а Шушик с упреком посмотрела на Ашота. «Если бы он сам убил, наверное, без конца хвастался бы своей замечательной охотой», — подумала она.

— Снег тает. Наш способ ловить куропаток уже не годится. Сделать разве силки из конского волоса? Но откуда взять этот волос? И зерна нет, чтобы у силков посыпать, — уныло вполголоса говорил Ашот, словно раздумывая вслух.

Так сидели ребята и выискивали выход из создавшегося тяжелого положения. А Саркис, прислонившись к обломку скалы, грелся на солнышке в стороне от всех. Он дремал, и снились ему те счастливые времена, когда отец устраивал приезжавшим из района людям (например, ревизорам) пышное угощение. Чего только не было тогда на их обеденном столе! И как он куражился, когда его звали поесть! Как мучил мать, отказываясь от вкусных кусков, которые она для него приберегала!.. Теперь мальчик искренне удивлялся, вспоминая, как «капризничал» (так называли дома его поведение). Неужели так сыт был? Сейчас ему казалось, что сколько бы человек ни съел, он никогда не наестся досыта. Да и вообще, был ли он, Саркис, когда-нибудь в жизни сыт? «Ах, если бы кусочек черного хлеба — вот того, что кидали нашей собаке, курам…»

Ослабевший, отчаявшийся, он тоскливо ныл. Однако инстинкт самосохранения подсказывал, что надо двигаться, что — то делать.

Сунув руку под камень, Саркис начал шарить в сухой, слежавшейся листве, и неожиданно пальцы его нащупали какое — то углубление. Оттуда выкатился орех. Саркис мгновенно зажал его в руке и воровато оглянулся — не видит ли кто. Нет, товарищи о чем — то горячо говорят.

Саркис расширил отверстие под камнем, пошарил, и глаза у него заблестели, как у кота, завидевшего сало. Под камнем был склад орехов, который они искали.

Мальчик заметно оживился. Забыв о товарищах, обо всем в мире, он начал набивать карманы орехами, а набив, взял камень и снова тщательно заделал вход. Ведь белка могла бы заметить кражу, перетащить орехи в другое место!

Оглядываясь по сторонам, Саркис пошел к кустам, разросшимся среди обломков скал.

— Куда, Саркис? — крикнул ему вслед кто — то из товарищей.

— Хочу поглядеть, нет ли там шиповника, — с необычной для него любезностью ответил Саркис.

— А можно, Ашот, и я пойду поищу шиповник? — поднялся с места Асо.

— Ступай.

Асо пошел за Саркисом, но потом поднялся чуть выше — к другим кустам.

Разбрелись и остальные ребята. Кое — кому посчастливилось набрать несколько горстей терна и дикого унаби.[13] Они все спрятали в карманы, чтобы потом разделить.

А Саркис, укрывшийся в кустах за выступом скалы, торопливо пожирал вкусные, жирные орехи. И чем больше он ел, тем больше разгоралась в нем жадность. Мешало только то, что Асо расположился поблизости: приходилось тихо колоть, тихо жевать.

— Саркис, — крикнул Асо сверху, — я шиповник нашел! Иди помоги мне!

Саркис не отозвался.

Прибежал Бойнах. Он стал перед Саркисом и, повизгивая и виляя хвостом, смотрел ему прямо в рот.

«Не выдаст ли, негодяй?» — мелькнуло в голове у мальчика.

И, то ли устыдившись голодного пса, то ли побоявшись, что Асо заметит, Саркис лег под скалой и, продолжая раскалывать хрупкую скорлупу орехов, торопливо поглощал их вкусную, нежную сердцевину.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ О том, как важно вовремя поставить перед человеком зеркало, чтобы он увидел свое лицо

Прошло еще два дня, таких тяжелых, что ребята дошли почти до отчаяния. Целыми днями кружили они с тяжелыми дубинками первобытных людей по нижним склонам гор Барсова ущелья, заглядывали во все расщелины, но не могли найти ничего, кроме нескольких высохших грибов и сморщенных ягод.

— Ребята, ешьте все, что попадается, все, что мягче камня, — подбадривал Гагик.

Но что же «мягче камня» можно найти в Барсовом ущелье? Камыши, растущие по соседству с ивами? Использовали и камыши — съели их сладковатые корни. Порылись в земле и съели корешки разных растений. Однако очень скоро пожалели об этом. У Шушик началось головокружение, помутилось в глазах. Она качалась, как пьяная, невесть что делала и говорила.

— Что ты съела? Или ты помешалась от страха? — допытывался Ашот и, стараясь привести девочку в нормальное состояние, тряс ее за плечи.

Молча вернулись ребята в пещеру.

— Вот результаты твоего сумасбродства! — в который уж раз уколол Ашота Саркис.

Он не ходил с товарищами на поиски корней и не ел их, но — удивительное дело! — стал живее и голос его звучал теперь гораздо тверже.

— Не каркай! — раздраженно оборвал его Ашот. Вечером Гагик снова спустился в балку и вскоре вернулся.

— Не бойтесь, Шушик наелась банги,[14] — сказал он, показывая какие — то корни.

— Банги?

Мальчики с облегчением вздохнули. В Айгедзоре и взрослые и ребята знали, что корни и семена растения банги обладают пьянящими свойствами и могут даже вызвать состояние легкого бреда, полузабытья. Впрочем, все эти явления быстро проходят.

«Банги объелся», — говорят в деревне о человеке, сделавшем какую-нибудь глупость.

— Все ты! — сказал Ашот. — Советовал есть все, что мягче камня, а теперь — пожалуйста!

— Да, этот лозунг себя не оправдал, — отшутился Гагик. — Мы его исправим: «Ешьте, все полезное, что мягче камня». Так?

Но никто не отозвался. А Шушик, лежа близко к костру, мирно спала. Вскоре она проснулась, протерла глаза и, сев на постели, спросила сонным голосом:

— Где мы?

— В вашем дворе, — быстро отозвался Гагик. — Раздули огонь, собираемся печь помидоры. Сбегай-ка на огород, принеси. Да не забудь перец и баклажаны.

Шушик и впрямь чуть не встала, но быстро пришла в себя.

— Мы все еще заперты в ущелье? — грустно спросила она. — Значит, умрем? — И впервые за все эти дни девочка громко заплакала.

Настроение у ребят упало — неожиданный плач Шушик всех расстроил. И верно: ведь смерть стояла на пороге их пещеры! Все так похудели и ослабли, что трудно было даже хворост для костра собрать. Если же не будет огня, холодная пещера станет свидетелем их кончины. Это сознавали все…

Пастушку так хотелось ободрить товарищей, поддержать их силы, но что мог он сделать?

Стесняясь и краснея, Асо рассказал небольшую курдскую сказку, потом сыграл на свирели и спел, на несколько мгновений перенеся обитателей пещеры на изумрудные горы Малого Кавказа. А когда и это было исчерпано, он, как обычно, разостлал аба и, выпотрошив на него содержимое своих карманов, сказал:

— На этот раз надо на шесть частей разделить. Дадим и Бойнаху.

— Съест? — спросил Ашот, с сомнением поглядев на вялые ягоды дикого терна.

— А что же ему остается? Придется съесть. Я ему уже для пробы несколько штук дал.

Бойнах получил свою долю и, с треском разгрызая косточки, действительно начал есть ягоды, вкуса которых никогда не знал.

— Видели? Собака опытнее нас. Надо разгрызть косточки. Действуйте, я отвечаю, — все еще пытался балагурить Гагик.

Но вот и терна не осталось. Съел свою порцию и Бойнах, но остался недоволен — дали мало. Он скулил и усиленно вертел хвостом, выпрашивая у хозяина ягод.

— Нету, милый мой, нету, — говорил собаке пастушок и, обняв ее мохнатую шею, тихо, так, чтобы никто этого не заметил, плакал.

Впрочем, чувства Асо были понятны ребятам. Они знали, что для пастуха собака — очень близкое существо, вроде брата.

И Бойнах как будто понял. Он прижался к ногам Асо и нежно лизал его руку, словно просил прощении за то, что огорчил его. Но недолго он так лежал. Услышав какой — то легкий треск, пес вдруг насторожился, вскочил, подбежал к Саркису и, обнюхав его карманы, стал сердито лаять. При этом он смотрел на мальчика таким выразительным взглядом, точно хотел сказать: «А ну, достань-ка еду, которую прячешь, не то я тебя разорву».

— Чего он хочет? — спросил Ашот у Асо.

Тот смущенно молчал. Он, кажется, понимал язык своей собаки, но перевести его не решался.

Саркис, иссиня — белый, энергично отбивался от Бойнаха.

— Пошел, пошел вон! — кричал он на него.

Но пес не унимался и едва не хватал парня за брюки.

— Чего он хочет? — повторил свой вопрос Ашот.

— Чего? Не ясно разве? — пробормотал Асо.

И Ашот понял. Он вскочил с места и подошел к Саркису.

— А ну, выверни карманы, — прогремел он, с негодованием глядя на перекосившееся лицо мальчика.

Но тут подоспел Гагик и, не дожидаясь, сам полез в карманы Саркиса. Там было еще много орехов.

— Какое вы имеете право? Я нашел. Пусть каждый о себе заботится!

— Да? — прямо — таки проревел Ашот. — А по какому же праву и с какой совестью ты ешь то, что приносит Асо или Шушик, что мы с Гагиком приносим? — И, размахнувшись, Ашот сильно ударил Саркиса по щеке.

Шушик вскрикнула и всплеснула руками. Асо отвернулся — его поразила эта сцена. Даже Гагик и тот не знал, как повести себя, как реагировать на происшествие, — шуткой здесь не отделаешься.

На лице Саркиса застыла какая — то странная, кривая улыбочка, и он выглядел от этого еще более жалким.

Ашот же словно обессилел. Побледневший от гнева, он дрожал всем телом. Да и могло ли быть иначе? Сын честного охотника, Ашот всю свою короткую жизнь подчинялся принципу: то, что ты добыл в поле, дели с товарищем. Сколько, сколько раз у него на глазах отец без всякого сожаления, наоборот — с чувством удовлетворения делил с другими охотниками мясо убитого им животного! Всегда поровну, всегда справедливо. Он отказывался даже от причитающейся охотнику, по дедовским законам, шкуры и бедра животного. А ведь Ашот знал, с каким трудом иной раз доставалась отцу добыча! Как долго приходилось ее выслеживать, как тяжело было на своих плечах тащить с крутых гор… И все же делили поровну. Такой был издавна установившийся обычай, этого требовало чувство товарищества, человечности. А этот?… Никому не сказал, ни с кем не поделился, и даже тогда, когда карманы, его были полны, протягивал руку за жалкой горсткой ягод, которые могли бы съесть другие.

— Ну? Что же теперь мы с тобой будем делать? — глухо спросил Ашот, все еще стоя против Саркиса.

Саркис вызывающе усмехнулся:

— Что я, украл, что ли? Погоди, Ашот, выйдем отсюда, тогда… Ты еще получишь — за эту пощечину.

— Еще и угрожает! Какая подлость!

— Мне, может, говорить не надо, но я скажу, — нерешительно вмешался Асо и обернулся к Саркису: — Ты нас от себя не отделяй. Наши курды говорят: овца, отставшая от стада, — пожива волка.

Саркис ответил Асо презрительным взглядом, а остальным бросил:

— На мой труд заритесь? Туго пришлось? Нет уж, пускай каждый о себе заботится!

— Ах, значит, так? Ладно!

С минуту подумав и приняв какое — то решение, Ашот сказал. Саркису:

— Там, под орехом, я приготовил дрова для костра. Принеси их, будем жечь ночью.

— Почему именно я должен идти?

— Во — первых, ты нажрался, а во — вторых, очередь твоя. Иди, а не то вышвырнем. На дворе останешься, замерзнешь..

Угроза подействовала. У Саркиса был характер отца: молодец среди овец, а против молодца — сам овца.

— Что же, я один пойду? — уже почти униженно, понурив голову, спросил он.

— Асо, выйди с Бойнахом наружу. Стойте у входа, чтобы он не боялся.

Когда Саркис, затаив в сердце злобу, вышел из пещеры, Ашот сказал:

— Топливо было поводом. Нам надо решить, как же вести себя с этим выродком.

— Ты очень суров и груб, Ашот, — мягко заметила Шушик. — Так человека не исправишь. Обиды заставят его только перечить нам, и он еще хуже станет.

— А ты что, Гагик, скажешь?

— Я? Я скажу так: горбатого могила исправит… Ясно?

— Значит, так и ставим? Не постараемся повлиять на него? — огорченно спросил Ашот.

— Повлиять? Но как? — спросил Гагик. — Дед мой, ты знаешь, очень любит прибаутки. И вот он часто говорит: «Посадили волчонка учиться грамоте. Скажи «к», а он — «коза». Скажи «я», а он — «ягненок»… Впустую с ним возиться, вот что я вам скажу.

— Нет, не впустую! — возразил Ашот. — Этот паршивец должен будет или остаться тут, или выйти отсюда человеком. Говоришь — волчонок? Значит, надо обломать ему клыки.

Саркис все еще не возвращался, и Ашот, вдохновившись, разразился, по своему обыкновению, целой лекцией.

— Такие люди, — говорил он, — не замечают своих недостатков. Многие у нас в селе пресмыкаются перед его отцом и его самого балуют — сын Паруйра! Вот и получился себялюбец. Нужно все это объяснить ему, показать, кто он и кто его отец. Даже унизить надо. Только тогда, когда поймет, что он не лучше, а во многом хуже других, можно будет помочь ему подняться, выпрямиться. Это мое предложение. В том, что мягкое обращение не поможет, я убежден. Такой человек, если с ним мягко обращаться, пожалуй, и на голову сядет.

— Речь твоя хороша, да жаль — длинновата, — насмешливо выразил свое впечатление Гагик.

— Ты что, будешь каждое мое слово взвешивать и критиковать?

— Да, ты прав, буду. Давай, Ашот, попросту поговорим, К чему ты вечно эти лекции читаешь? Жаль мне тебя.

Ашот на мгновение окаменел. Неожиданное заявление Гагика очень смутило его. Ведь сейчас речь шла о Саркисе! Вспыхнув, он искоса посмотрел на Шушик.

— А разве руководитель не должен высказывать свои мысли? — наконец спросил он. — Разве…

Гагик спокойно смотрел на него. Легкая улыбка играла на губах мальчика. Ему нравилось, когда под действием его колючих слов Ашот выходил из равновесия.

— При чем здесь я? — после короткой паузы снова заговорил Ашот. — О чем тебя спрашивают, о том ты и говори. Ну? Как же нам быть с этим… с этим…

Но Гагик так и не успел ничего сказать. Его замечание, и впрямь не имевшее непосредственного отношения к поднятому Ашотом вопросу, увело их в сторону, и до возвращения Саркиса ребята так и не сумели договориться.

В пещеру вошел Асо, за ним — Саркис с охапкой хвороста. Он нес ее легко — жирные орешки из запасов бедной белочки, как видно, подкрепили его силы.

— Вот так. Теперь ты будешь работать наравне с нами. А то — на что это похоже? «К хлебу ближе, от дела подале», как сказал бы мой дед. — На этот раз Гагик говорил необычайно серьезно. — А теперь садись-ка и слушай наши приветственные речи.

— О чем? — опасливо переводя взгляд с Гагика на Ашота, спросил Саркис.

Он, кажется, не на шутку испугался угрозы быть выброшенным из пещеры.

— О чем? О тебе, о твоем отце. Не так ли? — повернулся Гагик к Ашоту.

Это хорошо. Значит, и Гагик — сторонник его «метода». А Шушик? Ашот вопросительно посмотрел на девочку и, приняв ее молчание за знак согласия, удовлетворенно кивнул головой.

— Саркис, — начал он, — вот ты гордишься своим отцом и собой. Но тут есть одно недоразумение, и мы хотим его выяснить, чтобы ты понял, как обстоит дело в действительности. Мы хотим, чтобы ты убедился в том, например, что Асо на несколько голов выше тебя.

Саркиса эти слова взбесили.

— Асо? — сдавленным голосом переспросил он. — Ох, пусть только мы выйдем отсюда, из этого проклятого ущелья…

Он крепко сжал кулаки, но, поймав горящий взгляд Ашота, сразу сник и опустил глаза, — Да — да! Вот послушай и убедись. Асо, расскажи, пожалуйста, почему в последнее время вы так плохо живете? Ведь твоя мать — доярка на ферме, ты — пастух, а отец — знатный скотовод. Почему же у вас такая бедность, а?

Вопрос был задан неожиданно. Асо в смятении смотрел то на Ашота, то на Гагика, и во взгляде его читалось: «Не надо, не будем говорить об этом…»

— Говори, говори! Некого тебе стыдиться! Видел же ты, как он спрятал орехи? Ты бы ведь этого не сделал?

— Я? — Асо улыбнулся, показав свои белые зубы. — Я бы умер в тот же день, если бы сделал это, — сказал он с достоинством.

— Понял, чем он выше тебя? — спросил Ашот. — А ты еще считал обидным сравнивать его с собой! А теперь послушай. Тебе это полезно. Рассказывай, Асо.

Мог ли Асо не подчиниться Ашоту? И он начал свой рассказ. Смущаясь и не глядя на Саркиса, он говорил:

— Ну, что сказать? Все село это знает. Не так давно заведующий фермой позвал моего отца и велел отвести в село овец. Сказал: «Авдал, отведи, передай Паруйру, пусть зачислит и на заготпункт отдаст». Отец пошел, и я с ним. Отвели мы овец и — небо свидетель — полностью Паруйру сдали. Ровно сто семьдесят три штуки. Получили расписку и вернулись на ферму. А на другой день Паруйр прислал записку: «Почему не присылаете остальных овец — пятьдесят пять штук?»

Заведующий фермой прочитал расписку, которую принес отец. «Паруйр прав: где же остальные? Ведь я тебе сто семьдесят три головы поручил?» Отец окаменел, понял, что Паруйр обманул его и умышленно прописью, а не цифрами поставил в расписке неверное количество овец. Мы ведь не прочитали, не умеем читать по-армянски. Да и вообще, как можно не верить человеку? Ну, пошли мы — сердце не на месте — в село, к Паруйру. Думали, увидит нас, постыдится сказать неправду в лицо. А он посмотрел нам прямо в глаза и наотрез отказался. Сказал: «Написано в бумажке, что я принял сто восемнадцать, значит — столько». Отец взмолился, но ничего не вышло. Занялся делом суд. Сгубила нас эта расписка. Бумажке поварили, нам — нет.

Асо замолчал. На глазах его выступили слезы.

— Продолжай.

— Что же тут продолжать? Паруйр все подстроил, «свидетелей» нашел. Показали, что отец, мол, по дороге с фермы часть овец продал кочевникам — азербайджанцам. Отца чуть в тюрьму не посадили. Хорошо, вступился секретарь партийной организации, да и ваши отцы помогли, — Асо с выражением сердечной признательности посмотрел на Ашота и Гагика. — Ну, и решили, что делать нечего, придется возместить «недочет» этот — пятьдесят пять овец. Вот и трудимся, трудимся и никак пока не можем от этого долга избавиться. Где же совесть тут? — неожиданно повысил голос пастушок. Он весь побелел от негодования, глаза метали искры. — Но ничего, — сказал Асо, и в голосе его прозвучала угроза, — умные люди научили нас: помогли написать в какой — то там пленум. Пленум этот, говорят, не даст пастуха в обиду.

— Ну, Саркис, понял, на чьи деньги вы кормитесь? И где же твоя совесть, если ты трудом этого мальчика живешь? И в дождь, и в град, и в снежную метель Асо охраняет стадо от волков, а ты? Знаешь ли ты, что он живет в сырой хижине? А на какие деньги построен ваш красивый дом?

Так говорил Ашот. Его большие черные глаза горели таким негодованием, таким гневом, что будь на месте Саркиса камень, и тот бы расплавился.

А Гагик смотрел на побледневшее от возбуждения и возмущения лицо товарища и думал: «Вот на этот раз, Ашот-джан, ты правильные речи говоришь. Бей его пудовыми словами, бей!»

Саркис сжался под этим внезапным натиском и слушал молча, опустив голову. Лицо его оставалось в тени, и трудно было понять, какое впечатление производят на него «пудовые слова» Ашота.

Ашот умолк, но губы его шевелились, словно он еще что — то хотел сказать Однако, махнув рукой, мальчик обратился к Шушик:

— А теперь ты скажи.

— Я ничего не знаю… я… мне… — забормотала девочка.

— Чего ты не знаешь? Расскажи, вместо кого пошел воевать твой отец.

Девочку точно громом удалило. Она побелела, потом сразу покраснела и, решившись, сказали резко и прямо:

— Вместо его отца. Мать моя и теперь плачет, когда об этом рассказывает. Отец мой рис для колхоза выращивал. С первых же дней, с посадки, он до самого жнивья из воды не вылезал. Вот и схватил острый ревматизм. В теплые дни мог работать, а как зима начиналась, в постель ложился. Какой из него солдат? Его и освободили от военной службы. А потом вдруг зовут в комиссариат. Не знаю я подробностей, меня ведь и на свете еще не было, знаю только, что председатель Арут и вот его отец какой — то подлог устроили. Паруйра освободили, а отца моего признали годным. Ушел он на фронт и… не вернулся больше.

Шушик не могла продолжать. Слезы подступили к горлу. Ожило незабытое горе.

— Узнал, кто ты, чей ты сын? — нанес очередной удар Ашот. — Теперь я за Шушик доскажу. В годы войны, когда ее отец был на фронте, а мать тут из сил выбивалась, чтобы троих детей прокормить, твой отец двухэтажный дом из тесаного туфа построил. Чьим трудом? Спрашивал ты его об этом, пионер Саркис, когда вырос?

Голова Саркиса опускалась все ниже и ниже. Кажется, впервые в жизни всколыхнулось в нем что — то похожее на чувство стыда — чувство, прежде ему совершенно не знакомое. Было стыдно за нечестные дела отца, за то, что он, Саркис, пионер, закрывал на них глаза, гордился положением отца, пользовался этим положением. «Но не ужели мой отец и на самом деле жил на нечестные деньги?…» — этот вопрос всю ночь не давал Саркису спать. Размышляя, Саркис пытался оправдать себя: не мог же он, занятый своими уроками и играми, знать о том, что делает отец! К тому же ведь делалось все это втихомолку! И все же стыдно. «Ах, как стыдно!..» — повторял он про себя. Но минуты раскаяния сменялись чувством упрямого протеста.

Так, то раскаиваясь, то вновь оправдывая себя, размышлял Саркис. Но как бы то ни было, какие бы противоречивые мысли ни сталкивались в его голове, «непедагогический» метод Ашота произвел на него определенное действие.

Товарищи бросили ему в лицо горькую правду, и, кажется, фальшивая гордость этого мальчика начинала рушиться, словно построенная на песке хижина. Рушилось и высокомерие. Теперь ни на кого больше он не сможет смотреть сверху вниз.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ О том, какая ужасная вещь одиночество

Если посмотришь зимою с вершин, окружающих Барсово ущелье, вниз, на долину Аракса, покажется, что она затянута густым туманом. Но наверху, там, где находились ребята, воздух был чистый и прозрачный, небо мирное, а солнце яркое. И если бы не страх голодной смерти, томивший сердца запертых в кольце гор пленников, они могли бы испытать то наслаждение, которое испытывает каждый, кто поднимается с равнин в горы.

Выйдя из пещеры, ребята направились в Масур — так назвали они место в расщелинах скал, где накануне Асо нашел богатые плодами кусты шиповника.[15] Добраться туда было трудно, но голод гнал их.

Стоя у входа в пещеру, Саркис смотрел вслед товарищам. Никто не позвал его, никто даже не оглянулся. Впрочем, нет. Асо обернулся и кликнул отставшего Бойнаха.

Собаку позвали, а его?

Вот уже второй день, как никто не обменялся с Саркисом ни одним словом. Утром все уходили собирать ягоды, вечером возвращались, и он аккуратно получал свою долю. Каждый день он решал не брать этой, как он считал, подачки, но голод заставлял забывать и о самолюбии и о гордости. Саркис поедал все, что ему давали, но какое — то новое, неосознанное чувство не покидало его. Быть может, это было все то же новое для него чувство стыда?

Товарищи возвращались из своих походов выбившись из сил, но весь вечер проводили у костра, мирно беседовали, учили Асо писать по-армянски, рассказывали по очереди сказки, а то и смеялись над шутками Гагика, порой избитыми, а порой удачными…

Саркиса словно не было. На него никто не смотрел, никто не задавал ему вопросов, будто не человек это был, а просто одна из щепок, лежавших у костра.

Сам Саркис был не из говорливых, его и в школе называли молчуном. Но сейчас молчание было для него невыносимым. Теперь, когда никто его не замечал, он испытывал органическую потребность общаться с людьми, говорить, рассказывать, слушать. Какое это ужасное состояние — быть немым!

Несколько раз пытался Саркис вмешаться в разговор, но никто ему не ответил, никто не обратил на него внимания. А когда он пошел и принес откуда — то плоды терна, их у него не взяли. Отвернувшись, ребята продолжали болтать о своем.

И без того невесел был Саркис с первого дня их плена, а сейчас, оставшись один, он совсем загрустил — человеку в одиночку радоваться нечему. И впервые в жизни мальчик почувствовал весь ужас одиночества.

Постояв и посмотрев вслед ребятам, он все же решился и поплелся вслед за ними в Масур. Однако близко подойти боялся, особенно после того, как накануне все дружно отвернулись от него.

Рассыпавшись среди кустов, ребята собирали шиповник. Иногда, спугнутая ими, вылетала из листвы зорянка, и у всех невольно пробуждался охотничий инстинкт. Подбить бы эту птичку, но как? В свое время Ашот подчеркнуто равнодушно отнесся к удаче Асо, ловко поймавшего птичку. Однако и товарищи и сам он помнили, как она была вкусна. А от шиповника — что за прок? Питаясь им, тропы не отроешь, нужно что — то более сытное, мясное. Так не вернуться ли к этим маленьким птичкам?

— Ну что ж, пращу ты сделал, а где же твоя охотничья добыча? — спросил Ашота Гагик.

Но что мог сделать Ашот? Разве из пращи попадешь в птицу? Камень и долететь не успеет, как она сорвется и улетит. Нет, надо найти более совершенный способ.

Однажды Ашот увидел, как Саркис стрелял в воробьев из рогатки, и, помнится, упрекнул его за это. Теперь он готов был предложить то, что сам осуждал. Но без резинки рогатку не сделаешь. А откуда им взять резинку?

Собравшись под навесом скалы, мальчики раздумывали, какое же им изобрести оружие, как сделать хотя бы рогатку. А Шушик собирала невдалеке шиповник. Она не участвовала в этом разговоре. И вдруг девочка подошла к Ашоту и протянула свои подвязки.

— Вот вам резинка, — сказала она. — Я обойдусь.

— Слабы, — сказал Ашот с сомнением. — Из рогатки с такими резинками разве что самую мелкую птицу убьешь.

Саркис попросил у Асо нож, срезал подходящую ветку и сделал из нее рогатку. Оставалось лишь прикрепить к ней резинку. Но протянутая Ашоту рука с рогаткой повисла в воздухе — тот будто и не видел ее. Он сам сделал две рогатки и прикрепил к ним резинку.

— Слабы, — снова сказал он, испробовав новое оружие. — Знаете что, ребята? Лучше давайте луки сделаем. Ведь стрелой и орла убить можно.

Предложение было принято. Оно особенно понравилось Асо. Сам он не раз делал луки на пастбище и стрелами с тупыми концами стрелял из них в коз. Шаловливые и непокорные, они все время стремились забраться куда-нибудь повыше, смущали и уводили за собой овец. А стрелы Асо наводили в стаде порядок.

И Асо первым вызвался пойти и поискать для лука подходящее дерево.

У молодых кустарников, растущих на скалах, ветви всегда очень крепкие. Такие крепкие, что ударишь топором — как сталь звенят. Это от южного солнца они такие.

Асо срезал несколько длинных, тонких веток дикого унаби и принес их Ашоту:

— Годятся? Тогда сделай луки. Вот тебе нож. Вскоре луки были готовы. Но из чего же сделать тетиву? Ведь для нее нужна крепкая, сильная бечева.

Ашот задумался, и пока он сидел, размышляя. Асо, устроившись в стороне, молча снял с себя мокрые лапти. Он достал из них куски сыромятной воловьей кожи, которые давно вложил вместо стелек — то ли «на черный день» припрятал (как он это умел), то ли просто для того, чтобы не так больно было ходить по камням.

Из этой кожи Асо и начал вырезать тонкий ремешок, причем делал это так, как срезают кожицу с яблока: не отрывая ножа сверху до самого «хвостика».

Невдалеке от Асо, на мягком теплом валежнике, си — дела Шушик. Ее голубые глаза с любопытством следили за работой пастушка и словно говорили: «Ага!.. Асо всегда найдет выход, всегда выручит!» А мальчика смущало внимание девочки, — руки как будто немели под ее взглядом.

Вырезав два тонких длинных ремешка, похожих на спираль, Асо начал растягивать их, скручивать шнуром, наматывать на свой посох. Сыромятная кожа, эластичная и крепкая, легко поддавалась всем этим операциям.

Когда шнуры были готовы, мальчик протянул их Ашоту и скромно сказал:

— На. Ты сильнее меня, натяни сам;

Ашот, конечно, принял как должное замечание о его силе. Он взял одну из ветвей, приготовленных для лука, и, напрягшись, согнул ее о колено. От усилия надулись жилы на его шее.

— Привязывай, — сказал он пыхтя.

Асо взял шнур и накрепко привязал его к концам лука. Однако тетива не выдержала той силы, с которой дерево стремилось распрямиться, и со звоном лопнула.

Ребята растерялись.

— Надо скрутить двойной шнур, — предложила Шушик и сама взялась за дело.

Шнур, скрученный ею из двух ремешков, оказался таким крепким, что его, как сказал Асо, «и буйвол бы не разорвал».

Когда лук наконец был готов, Ашот натянул и снова отпустил тетиву и с радостью увидел, что; она дрожит, как струна саза.[16]

Вслед за первым изготовили и второй лук. Все были очень довольны, а особенно Шушик. Ведь и она принимала участие в создании необходимого им оружия.

— Да, из такого лука и медведя убить можно, — заключил Гагик.

Теперь осталось изготовить стрелы. Впрочем, это бы ло совсем несложно. Выструганные из тяжелых сухих веток, они получились очень удачными.

— Хорошо бы прикрепить к их кончикам острые кусочки кремня, — осмелев после первой удачи, предложила Шушик. — Получится как у первобытных людей — помните учебник истории… И знаете что? — добавила она. — Давайте поручим Саркису найти такие кремни. Он умеет это делать.

Шушик очень хотелось примирить товарищей с Саркисом. Ее тяготил этот бойкот. Но Ашот, глянув на Саркиса, обиженно отошедшего в сторону от товарищей, решительно возразил:

— Нет, еще не время. Мы ведь решили не замечать его. Только это и может подействовать. Гагик, найди-ка ты несколько кремней.

— Черных, только черных, белых не надо, — добавил Асо.

Он хорошо знал, что белыми и желтыми кремнями можно высечь огонь, но для стрел они не годны — у них нет острых краев.

И все же Саркис пошел осматривать складки скалы, где однажды уже нашел кремни. Было ясно — он ищет путь к примирению с товарищами.

Поняв это, Шушик, девочка по природе очень чуткая, разволновалась. «Бедный парень! Очень тяжело, должно быть, оказаться в одиночестве, — думала она. — Но как убедить этого толстокожего Ашота? Ему ведь и слова лишнего не скажи — сразу вспыхнет!..»

А Шушик всячески избегала споров. Стоило кому-нибудь повысить голос, что — то резко сказать — она уже настораживалась, старалась настроить ребят на мирный лад. Вот и сейчас…

Нерешительными шагами к ней подошел Саркис и, не глядя на Ашота, протянул горсть блестящих черных кремней.

— Ой, какие острые! — с преувеличенной радостью воскликнула девочка. Но, встретив суровый взгляд Ашота, осеклась.

В это время откуда — то снизу вышел Гагик.

— Не камень, а бритва! — расхваливал он кремень.

Ашот раздробил его, и осколки получились действительно очень острые.

Саркис постоял немного и молча отошел, а Ашот словно и не заметил ни прихода его, ни ухода, ни принесенных им кремней, лежавших на ладони у Шушик. Он увлеченно работал: вставлял в надрез, сделанный на конце стрелы, кусочки кремня и большим пальцем проверял, достаточно ли они остры, прочно ли сидят. А когда все было готово, с воодушевлением сказал:

— Ну, а теперь посмотрим, кто кого! Идем, Асо. А ты куда? — обратился он к Гагику, который тоже встал.

— Я? Собирать убитую тобою дичь.

— А я — собирать дичь, убитую Асо! — улыбнулась Шушик.

Болтовня товарищей, доносившаяся до Саркиса, действовала на него угнетающе и наводила на серьезные размышления. Один на один с этими размышлениями он и остался в опустевшем кустарнике.

Как ни странно, но деревянное оружие, сделанное ребятами, вселило в них какую — то уверенность, даже новые силы. Это ведь не шутка — у них теперь были луки и стрелы. Плохо ли?

Ашот то и дело трогал висевший на плече длинный лук, нежно касался его тугой, звенящей тетивы и мысленно — вслух несолидно! — не переставал восторгаться. В его мозгу бродили фантастические мечты, и он уже начинал казаться себе доисторическим охотником, бесстрашным и ловким. Идя впереди, он время от времени оглядывался на следовавшую за ним Шушик и мысленно говорил: «Теперь — то ты, рыженькая, увидишь, кто я!»

— Асо, — обратился он к пастушку» — давай-ка посоревнуемся в стрельбе из лука. А?

— Где уж мне с тобой состязаться, Ашот-джан, — смущенно пробормотал пастушок.

Из — под самых ног ребят вдруг с писком вылетела зорянка и шагах в десяти от них снова села. Так всегда летает эта птичка: ее дистанция — десять — двадцать шагов. И всегда она в кустах — это и жилище ее и крепость.

Зорянка сидела и, тряся хвостом, тревожно пищала. Не успела она взлететь снова, как Ашот, опустившись на колено, натянул тетиву и спустил стрелу. Видно, не зря он еще с детства стрелял из лука: птичка тут же упала.

Ребята подняли такой крик и шум, так обрадовались, точно козулю убили или по крайней мере какую-нибудь крупную птицу, не меньше дикой индейки.

Ашот стоял а зорянкой на ладони. Лицо его сияло от удовольствия.

Асо подошел, сложил к ногам Ашота свой лук и почтительно отступил.

— Нет, нет, не сдавайся! — запротестовала Шушик. — » Еще неизвестно: может быть, ты больше настреляешь.

Вскоре ребята израсходовали все свои стрелы, но напрасно: больше они ничего не добыли.

— Уф! Спину ломит, так тяжела добыча! — жаловался Гагик, исподтишка подмигивая Шушик.

За спиной его болтался на шнурке от башмака единственный трофей этой охоты — крошечная птичка.

Ашоту неприятна была эта шутка, но пришлось проглотить ее. Однако проглотить то, что последовало за шуткой, оказалось еще труднее.

Разыскав несколько выпущенных впустую стрел, пастушок уже по дороге домой «прямыми попаданиями» убил двух зорянок.

— Ура — а! — приветствовала его победу Шушик.

«Когда я убил, она не радовалась», — невольно подумал Ашот и от этой мысли еще больше огорчился.

Придя в пещеру, ребята тут же ощипали и зажарили птиц. Бойнах получил свою долю в сыром виде.

— А Саркис? — несмело спросила Шушик. — Не беспокойся, и его не забудем! — рассердился Ашот. — И вообще, ты меня порядку не учи, я порядок сам хорошо знаю. Я готов даже с врагом поделить свою добычу: таков обычай охотников.

Когда перед Саркисом положили на сухие листья кусочек поджаренной зорянки, он смутился, покраснел, но еду взял и съел. Видно было, что мальчик взволнован и смущен. Затем он вытянулся во весь свой высокий рост и открыл рот, собираясь, видимо, покаяться, убедить коллектив, что постарается не нарушать правил товарищества. Но храбрости у него не хватило. Не хватило воли подавить свое болезненное самолюбие. От неловкости Саркис неестественно закашлялся — сделал вид, что ему нечего сказать, да и вообще не слишком — то он интересуется, какого мнения о нем товарищи.

Однако все почувствовали, что, это притворство и что в душе Саркиса происходит нелегкая борьба.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ О том, что так дорого было Ашоту

Ашот всеми силами старался внушить товарищам мысль, что люди неодолимы, если связаны неразрывными душевными узами и поддерживают друг друга. По его предложению, в длинные вечера товарищи рассказывали какие-нибудь истории, — где — то слышанные, читанные или пережитые самими. В этот вечер вести рассказ решил он сам, и темой была Дружба.

Когда все собрались вокруг костра и, как обычно, начали рассказывать разные истории и сказки, взял слово Ашот.

— Я вот как понимаю слово «дружба», — сказал он. — Когда говорят «люби товарища», «будь предан товарищу», это совсем не пустые слова — так требует жизнь. Это нужно для того, чтобы жить, — так всегда говорит мой отец. Если мы будем связаны друг с другом товарищеской любовью, мы и в холод и в голод не пропадем. В беде защитим, ободрим друг друга. Попади мы в одиночку в Барсово ущелье, и огня бы не было и погибли бы от голода. Да будь даже у человека все, что ему нужно, — все равно он с ума сошел бы от одиночества. Вот послушайте, что я вам расскажу.

Вы ведь знаете, что на кочевьях у нашей фермы нет воды. Как — то в засушливый год высохли все источники, какие только были на яйлаге,[17] и пастухи стали носить воду из Голубого озера, что на вершине нашей горы. Этим летом я две недели пробыл там с пастухами. Поднимался к озеру, ложился прямо в цветы на берегу и что-нибудь читал, а иногда бросал камешками в диких уток, садившихся на воду.

Там уже холодновато было. По утрам траву иней покрывал. Азербайджанские пастухи говорили: «Гуйрух родился, пора возвращаться с кочевки». Правду говоря, Асо, я не понял, что это за. «Гуйрух» и почему, если он родится, надо бросать горы и спускаться в ущелья.

В сумерках пещеры блеснули зубы Асо:

— Так и отец мой говорит — «Гуйрух». Это звезда, яркая звезда. Когда она рождается, то есть появляется под вечер на востоке, ночи в горах сразу становятся холодными. Как только увидят ее азербайджанские кочевники — они вместе с нами свой скот пасут, и мы дружим, — сейчас же свои палатки свертывают и уходят. Но продолжай, что ты хотел рассказать?

— Ну вот, когда азербайджанцы увидели эту звезду, сразу начали в дорогу собираться, а за ними и мы.

Пошли мы с матерью в последний раз к Голубому озеру за водой. Вдруг слышим — журавли в небе курлыкают. Подняли головы: целые стаи летят с севера на юг. Один журавль увидел сверху озеро, отделился от стаи и спустился. Заметил это другой — и за ним. Снизился, над озером круги делает, кричит, зовет товарища — ничто не помогает. Улегся тот, первый, на берегу, недалеко от нас, и жалобно вскрикивает. Мы не поняли: то ли крыло повредил, то ли болен, то ли обессилел от долгого пути.

Второй журавль пришел в смятение: следовать за стаей или остаться с товарищем? Он знал, конечно, что стая уже по ту сторону гор, что еще немного — и не догнать ему ее. А один куда он полетит? Но больного товарища все же не оставил.

Мы с матерью ушли.

С кочевья не видно Голубого озера, но до поздней ночи мы слышали крик журавля. Который из них кричал? И чего он хотел?

Утром пришли за нами колхозные грузозики, но разве я мог уехать? Я сказал, что черемши нарвать хочу, и убежал к озеру. Слышу — кричит, кричит журавль. Гляжу — здоровый стоит над больным, клювом пытается поднять его, курлычет, стонет почти, просит подняться, полететь вместе с ним, — может, догонят стаю.

Долго не мог я уйти оттуда. Лежу на берегу озера и глаз с журавлей не свожу, а в ушах — их тревожный крик. Только к вечеру волей — неволей пришлось подняться… Уходил и все слышал голос оставшегося журавля, пожертвовавшего собой ради товарища.

И я подумал. Люди — то наши в тысячу раз умнее и сознательнее того журавля. Но у некоторых нет сердца. Не подвергнут они из — за товарища опасности свою жизнь, как это сделала бессловесная птица.

— Ну, а потом, что потом было? — нетерпеливо спросила Шушик. Ее очень растрогал этот рассказ.

— Hе знаю, я больше не поднимался на гору. Но потом уже один из пастухов рассказывал товарищам, что видел на берегу Голубого озера много длинных перьев. Наверное, лисы разорвали каких — то птиц. Там тогда уже снег выпал.

Ребята были взволнованы рассказом Ашота. Какие, однако, верные сердца бывают на свете!

— Очередь моя или… — Гагик посмотрел на Саркиса.

— Его, но ему нечего рассказать нам. Говори ты, жестко ответил Ашот и отвернулся.

— Ладно, расскажу. Этим летом, как вы знаете, я поехал в Шахали, в пионерский лагерь. Счастье мое, как всегда, со мной было: куда ни попаду — везде что-нибудь вкусненькое найдется. Так и тут — нашли мы в лесу дупло, полное меда диких пчел. Да какого меда! Так и сверкал на солнце, словно топазы сыпались.

Ну, дупло мы очистили. Бедные пчелы остались без своих запасов, погибла и часть самих хозяев — грабеж без жертв не обходится. Однако и нам это не обошлось дешево. Целый месяц потом, пока мы были в Шахали, пчелы безжалостно жалили нас, стоило лишь нам войти в лес. Верите ли? Старик пасечник говорил, что общественного достояния пчел так легко не тронешь, даром это не проходит. Кроме того, они и за сбитых подруг своих мстят. Мстили они, это верно. Но ведь каждая жалившая нас пчела и сама погибала. Вы же знаете, что они, ужалив, умирают. Умирают за коллектив, за товарища, — возвысил голос Гагик и бросил взгляд на Саркиса.

Воцарилось тягостное молчание. Три дня длился бойкот, и за эти три дня все, точно сговорившись, вслед за каждым словом смотрели на Саркиса.

Саркис не выдержал. Он встал и вышел из пещеры.

— Как вы думаете, действует? — кивнув головой в его сторону, тихо спросил Ашот.

— Я опять отвечу поговоркой деда, — сказал Гагик. — Волку евангелие читали, чтобы он исправился и больше не трогал овец. А он и говорит: «Скорее кончайте, овцы за гору уходят».

— Злой ты, и злые у тебя шутки! — с досадой сказала Шушик. — К, чему они, эти твои…

Она не договорила. К пещере подошел Саркис. Почувствовав, что речь идет о нем, он остановился у входа.

Все молчали, и тишина эта свинцом давила на Саркиса. В эту минуту он позавидовал пастуху — курду. С какой любовью относились товарищи к этому Асо! А к нему? Ничего, кроме презрения. Но может ли быть в мире что — либо более тяжелое, чем презрение товарищей!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ О том, как вопреки всему человек все — таки находит способ обмануть животное

В этот вечер перед самым сном Асо спросил у Ашота:

— Ты знаешь, где я был во время заката?

— В самом деле, тебя не было. Ты что, шиповник ел в кустах?

— Я тайком от товарищей ничего не ем! — с достоинством и неожиданной для всех горячностью ответил Асо.

Никто не заметил, как эти слова заставили вздрогнуть лежавшего в своем углу Саркиса. Никто на него не смотрел.

А Асо, смягчившись, продолжал:

— Я высматривал, куда прячутся воробьи.

— Ну, ну? Нашел?

— Нашел. Под Куропачьей горой есть небольшая пещера. Там…

— Много их там? — оживился Ашот.

— Много. Со всех сторон слетелись, всю пещеру забили. Ты не знаешь, как их поймать?

— Как не знать. Чего же ты молчал, парень, не говорил? Ну-ка, вставайте! Пошли.

И Ашот вскочил, да с такой поспешностью, точно, опоздай он еще на минуту, от воробьев и следа не останется.

— Дай мне нож, Асо, а вы возьмите палки и оберните их концы этой травой, — распорядился он, выбегая из пещеры.

Вскоре Ашот вернулся с несколькими под корень срезанными кустами терновника. Лохматые, густые ветви были покрыты множеством острых, колючих шипов. Для того чтобы кусты можно было держать в руках, он быстро очистил от колючек их концы и роздал товарищам — каждому по кусту.

— Теперь — за мной!

Но разве Гагик мог сдвинуться с места, не узнав точно, куда его зовут?

— Объясни сначала, куда и зачем? — упрямо заявил он.

— Неужели ты никогда не ловил птиц зимой, в овине? — рассердился Ашот.

Ребята взяли две горящие головешки, палки с намотанным на них сеном, кусты и вышли из пещеры. Захватив факел и куст терновника, последовал за ними и Саркис.

Была ночь, но казалось, что солнце зашло совсем недавно и сумерки еще не успели вполне завладеть землей Небо было ясное, звездное. Мягко искрился снег, белым покрывалом окутавший ущелье. Вся природа вокруг спала мирным сном. Спали горы, спали скалы. На сумеречном фоне ночного неба четко вырисовывались черные силуэты зубчатых вершин, точно фантастические замки.

Впереди, показывая дорогу, шел Асо.

Бесшумно подошли ребята к Куропачьей горе и остановились у темного входа в Воробьиную пещеру, как они окрестили ее по пути.

Что же было на уме у Ашота? Что они должны теперь делать? Войти с факелами в пещеру?

Нет, Ашот отобрал у всех и факелы и головешки. Головешки он положил на камни — одну против другой — и сблизил их дымящиеся концы. Так они могли тлеть долго не угасая.

Потом он отвел Гагика в сторону, отдал ему свое пальто и что — то прошептал на ухо. Гагик понимающе кивнул.

— А вы — за мной, — сказал Ашот и повел ребят в пещеру.

У всех в руках были колючие кусты.

Не успел Гагик как следует поднять пальто, прикрыв им и своим телом узкий вход в пещеру, как внутри ее ребята начали кричать, свистеть. Шум поднялся страшный. Вскоре, однако, он немного утих, и до Гагика донесся шелест множества крыльев. Это вспугнутые воробьи в панике носились по пещере от стены к стене. Инстинктивно они кидались к выходу, но, наткнувшись на завесу, устроенную Гагиком, снова кружились во мраке.

А «охотники за воробьями» ничего не видели в темноте. Впрочем, им и не нужно было видеть. Высоко подняв кусты терновника, они вслепую сильно размахивали ими, пытаясь сбить воробьев.

В самый разгар охоты Гагик от любопытства слегка опустил пальто и сунул голову внутрь пещеры. В этот — то момент кто — то сильно хлопнул его по макушке колючим кустом. Гагик отскочил, невольно открыв выход.

— Вы что же, — крикнул он, — на меня теперь охотиться вздумали?

Кто — то засмеялся, но, в общем, ребятам было не до смеха: воробьи нашли путь к спасению.

— Закрой выход, Гагик! Скорее! — закричал Ашот.

— Нет, братец, моя голова не в лесу найдена, чтобы по ней каждый походя бил.

Увидев взъерошенного Гагика, ребята не могли не рассмеяться, хотя лоб его был сильно поцарапан.

Вытащив из — под черного вихра волос острый шип, пострадавший протянул его Ашоту:

— Ну и охотничек же ты! Для того меня тут и поставил, чтобы было по чему вениками лупить?

— Ничего, Гагик! Зато мы тебе одной птичкой больше дадим. Шушик, неси-ка сюда факелы, погляди, что делается на поле сражения.

Но охота оказалась неудачной, потому что Гагик слишком часто давал птицам улететь. И он не жалел о том.

— Ты это нарочно делаешь? — шепотом спросила его Шушик.

— Да, конечно. Только не говори Ашоту, не то он с меня шкуру спустит.

— Как хорошо ты делаешь, пусть летят, живут, — так же тихо ответила девочка и радостно улыбнулась.

Ребята пошли «домой».

Теперь Асо шел не впереди, а позади всех. Как всегда в опасных предприятиях: туда — в авангарде, оттуда — в арьергарде. В общем, там, где, труднее всего.

…У людей, выросших среди природы, сильно развиты все пять чувств: обоняние, осязание, вкус, зрение, слух. Но есть у них еще и «шестое чувство», пока не изученное наукой. И не оно ли, это чувство, вдруг вызвало у Асо ощущение, что чьи — то глаза упорно смотрят ему в затылок?

Мальчик обернулся и увидел, что горящие фосфорическим блеском глаза и на самом деле уставились на него из — за кустов. Они блеснули, потом погасли, исчезли.

«Зверь», — решил Асо и, размахивая головешкой, ускорил шаги.

Боясь напугать товарищей, он ничего не сказал им, а сам все думал, думал. Какой же это зверь мог здесь оказаться? Откуда и каким путем он пришел?

Для пастушка было ясно лишь одно: это не волк. "Волчьи глаза ему хорошо знакомы. Да и как попадет волк в это ущелье? Нет, это был другой хищник.

Так размышлял Асо и позже, лежа на своем жестком ложе рядом с утомленными охотой товарищами, которые давно уже крепко спали.

Впрочем, спали не все. -

Ашота волновали в эту ночь другие мысли. До сих пор голод и слабость мешали, им заняться расчисткой тропы. Не раз об этом говорили, но Ашот настаивал на другом: необходимо прежде всего добывать пищу. «Насытимся, сделаем запасы еды дня на два, на три, тогда и вернемся на тропу», — говорил он. И с этим приходилось соглашаться. «Ну, теперь немножко есть что поесть, — балагурил мальчик. — Ждать нечего. Завтра же попытаем счастья. Только ведь у нас нет никаких орудий. Разве ножом лопату сделаешь?»

Но сон смежил веки, и Ашот так и уснул, не успев решить, как же и чем они будут очищать от снега злополучную тропу.

Даже во сне этот вопрос не давал ему покоя. Он видел, как идет с форсункой в руках, направляя струю жаркого пламени на снег, покрывающий Дьявольскую тропу. Снег тает, тает с непостижимой быстротой. «За мной, следуйте за мной!» — радостно зовет Ашот товарищей и сам быстро — быстро идет вперед, а за ним легко и весело — Шушик, Асо, Гагик… Все спешат навстречу свободе. Тогда Ашот поворачивается и смотрит, идет ли за ним Саркис. Не отстает ли, как обычно? Нет, идет. «Разве он теперь отстанет?» — снисходительно думает Ашот. А форсунка, словно огнедышащий дракон, извергая дым и пламя, сжигает снег, все больше открывая чернеющую тропу — путь домой. «Домой, домой!» — беззвучно шепчет Ашот и слышит во — сне свой собственный голос — звонкий, бодрый, призывный.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ О том, что, спрятав голову под крыло, страус не становится невидимым

Двенадцатый день жизни ребят в Барсовом ущелье был для них, пожалуй, одним из самых радостных.

Теперь они были неплохо вооружены, о чем свидетельствовали хотя бы раскиданные в углах пещеры перья зорянок.

Но и не это еще было самым радостным.

Едва рассвело, как все поднялись, умылись снегом, раздули в костре огонь и стали с вожделением поглядывать на впадину в стене пещеры, где хранилась их вчерашняя добыча. Ее пристроил туда Асо — подальше от поползновений изголодавшегося Бойнаха.

Сейчас пастушок доставал из «холодильника» одного воробья за другим, кидая их в подставленный Шушик подол, и вопросительно посматривал на Ашота: «Всех сварим или сбережем немного?»

— Кого ты спрашиваешь? Складом продуктов заве дую я, — вмешался Гагик и, отстранив Асо, протянул руку к воробьям.

— Верно, — согласился Ашот. — Во всем, что касается еды, равного Гагику среди нас нет. Пусть он и будет нашим завхозом. Значит…

— Каким завхозом? Не завхозом, а начальником хозяйственного управления!.. — поправил Гагик и гордо выпятил свою худенькую грудь. — На завтрак, — объявил он, — каждому из вас полагается сорок шесть граммов птичьего мяса — самая что ни на есть медицинская норма.

— Отвесь мне, пожалуйста, эти сорок шесть граммов, только поточнее, — попросила Шушик.

— Природа уже сама отвесила. В воробье — самце двадцать восемь граммов чистого мяса. В самке… в самке двадцать четыре грамма с половиной, а в молодом воробье — двадцать один. В среднем, почти двадцать четыре с половиной. Значит, На каждого — по два воробья. Склад останется должен каждому из вас по полтора грамма мяса.

Продолжая балагурить, Гагик роздал воробьев.

— Но почему же ты себе трех взял? — удивился Ашот.

Гагик молча снял шапку и показал царапины на лбу:

— Забыл?

— Ах да, мы обещали дать тебе лишнего воробья за то, что тебя по макушке хлопнули. Ладно, ешь. А потом подумаем, что нам дальше делать.

— Прежде всего надо найти глину и построить печку, иначе мы от дыма задохнемся, — поспешила предъявить свои требования Шушик. — Да еще что-нибудь, в чем воду хранить.

— А вы что скажете?

— Копья надо делать с длинными древками. — И Гагик показал, как их можно метать издалека.

— Копья вряд ли нам понадобятся, — возразил Ашот. — Наступает настоящая зима, и в ущелье останутся только пернатые.

— Ох, как хорошо! — обрадовалась Шушик. — Значит, здесь нет зверей?

— Есть… могут быть… — пробормотал Асо, вспомнив о двух блестящих глазах, которые он увидел ночью.

Однако никто не спросил его, почему он так думает.

— Я вижу, вы собираетесь здесь зимовать? — воскликнул Ашот. — А я думаю иначе. То, о чем вы говорите, конечно, нужно, но тратить на это время мы сейчас не можем. Еды немного у нас пока есть, так что пойдем расчищать тропинку.

Он вопросительно посмотрел на товарищей. И действительно, о дыме ли, о холоде ли, врывающемся в пещеру, надо думать! Все усилия должны быть направлены только на одно: как уйти из ущелья.

— Снег в каменистых местах сошел, а в остальных плотно осел, — сказал Ашот. — Возьмите же наши орудия и пойдем.

Он все еще находился под впечатлением виденного сна. Ему еще чудился огненный дракон, освобождавший Дьявольскую тропу от снега.

Предложение обрадовало всех, даже лодыря Саркиса. После моральных оплеух, полученных им в эти дни, он как будто несколько одумался, но все еще колебался: то ему казалось, что товарищи правы, то с новой силой вспыхивало в нем оскорбленное самолюбие.

Злой на себя и на других, Саркис в это утро поднялся раньше всех, тайком сошел к складу бедной белочки и, забыв о недавних угрызениях совести, неплохо позавтракал орехами. Однако не успел он поесть, как опять прибежала «эта несчастная собака». Высунув язык, она начала мести хвостом землю, заглядывать в глаза.

С ненавистью смотрел Саркис на невинное животное, но, понимая, что силой тут не возьмешь (надо поступать по примеру отца: если уж застали на месте кражи, будь добр, поделись с тем, кто тебя поймал), выдавил нежную улыбочку и, расколов несколько орехов, в сердцах бросил их собаке.

Бойнах, уже привыкший к растительной пище, мгновенно сожрал орехи и попросил еще. Но Саркис накрепко заложил камнем свой склад и вернулся к товарищам. Тут он увидел Шушик, едва державшуюся на ногах, сжалился было над ней и готов был даже пойти за орехами. Но ведь это означало бы открыть «склад» для всех! Нет, этого он не сделает.

«Мне — то что! Пусть каждый о себе заботится», — мысленно повторял Саркис то, что не раз говорил и вслух.

Это было единственное, что оправдывало его перед собственной совестью.

Но почему, спросите вы, ребята не приглашали Сар — киса работать?

Об этом они и сами говорили сегодня на заре, когда он в очередной раз пошел к беличьему складу.

Шушик сказала, что бойкот пора прекратить: «Сколько же можно мучить человека!»

— Если не покается перед коллективом, не прекратим, — заладил свое Ашот.

— А разве он не покаялся, когда ночью за воробьями охотился? Это значит — делом доказал. Или это не труд? — вспыхнула Шушик. — В общем, я против такой суровости.

— Мы суровы потому, что условия, в которые мы попали, суровые, — возразил Ашот. — Почему Саркис не скажет о том, что жалеет о случившемся? — повысил он голос.

После долгих споров ребята решили подождать еще денек — другой, поглядеть, как поведет себя Саркис в таком важном деле, как расчистка пути, — пожелает, ли работать без приглашения.

Когда ребята вышли из пещеры, Саркис хоть и лениво, но поплелся за ними туда, где начиналась засыпанная снегом тропа.

По пути они задержались у места, где недавно встретили зайца. «Почему, — подумал Ашот, — косоглазый скрывался именно здесь, на открытой площадке, под снегом, а не в более безопасном уголке, где-нибудь под прикрытием камней? Вот и прорытый им ход еще цел. Вероятно, он нашел тут какой-нибудь корм. Интересно, какой? Может, и нам пригодится?»

Ашот сделал несколько шагов по направлению к заячьему туннелю, но по колени увяз в мокром, тяжелом снегу и остановился. Двигаться вперед не было сил.

— Знаю, знаю, не можешь ты забыть того зайца. Ах, как сбежали, как сбежали целых три кило замечательного шашлыка! — засмеялся Гагик.

Ашот не откликнулся. Стряхнув с себя снег, он пошел к той злополучной тропинке, которая, как мышеловка, коварно захлопнулась, едва впустив их сюда.

До тех пор, пока склон не был крутым, ребята продвигались цепочкой, след в след. Но по мере того, как пропасть под ними становилась глубже, идти было все страшнее. Да и как было не бояться? Совсем недавно они скакали, прыгали, крепко держались на ногах, а теперь? Поступь у всех была неуверенной, расслабленной…

Местами тропа была свободна, но большая ее часть скрывалась под снегом — или осевшим, слежавшимся, или рыхлым, подтаявшим, похожим на кашу.

Ребята остановились и внимательно огляделись. Тропа брала начало в ущелье, охватывала весь каменистый склон скалы и тянулась до самого левого крыла гор, окружавших Барсово ущелье. Кое — где она расширялась и походила на террасу, нижний край которой едва угадывался под снегом. А в некоторых местах снега было столько, что очертания тропки вовсе терялись. Но, в общем, она была такой узкой, что стоять на ней рядом было бы опасно.

— Ну, вы погрейтесь на солнышке, а я начну, — сказал Ашот и начал своей дубинкой сбрасывать вниз мокрый снег.

Лучи солнца, отражаясь от снега, теплыми волнами касались ребячьих лиц, грели. От этого или оттого, что Ашот работал торопливо, ему стало жарко. Сняв свой пиджак, он протянул его Асо.

Но Асо не взял пиджака.

— Очередь моя, — коротко сказал он, пуская в ход свой посох.

— Этими палками мы, пожалуй, ничего не сделаем, — сказал Ашот. — Попробую смастерить что-нибудь вроде весла.

— Попрошу и тебя в мои хозяйственные функции не вмешиваться! — заявил Гагик и пошел к пещере.

Нарезав по дороге молодых веток не толще карандаша, Гагик сложил их у огня, а затем стал сплетать, делая что — то вроде маленького плотика. Он возился, должно быть, не менее часа, но остался очень доволен и, случайно взглянув на «шкапчик» с воробьями, подумал: «Жаль, командира нашего нет. Может, парочкой воробьев и премировал бы».

— Идут лопаты, идут! — выйдя из пещеры и размахивая над головой своим единственным изделием, кричал Гагик товарищам.

Бойнах охотился в кустах за мышами. Взволнованный выкриками Гагика, он заливисто залаял и помчался вслед за ним.

— Ну что, принес? — еще издали нетерпеливо крикнул Ашот.

Плетенку, сделанную Гагиком, ребята прикрепили к одной из своих дубинок и начали поочередно сметать ею с тропы снег. Работа облегчилась, и чем дальше пробивались мальчики, тем больше крепла в них надежда увидеть наконец белый свет.

— Так не годится, ребята, — неожиданно объявил Ашот. — Пусть часть из нас работает, а часть пойдет поищет какой-нибудь еды. Всем нам стоять здесь негде и незачем.

Легче всех ходили по скалам Асо и Гагик. Они — то и отправились осматривать расщелины. Шиповник, запасенный в Масуре, окончился. Пришлось искать новые ягодные кусты, и, конечно, оба мальчика очень устали. Наконец в одном из отдаленных уголков, на выступе другого склона, блеснули на солнце какие — то красные пятнышки. Шиповник!

Гагик, увидев куст, обрадовался.

— Ах, милые вы мои витамины «це»! Погодите, сейчас я буду с вами! — воскликнул он.

Пока они были заняты сбором ягод, Ашот расчищал тропинку, а Саркис стоял и молча наблюдал за его работой, не решаясь предложить свою помощь.

Вдруг Ашот сказал:

— Ты, Шушик, пойди в пещеру и последи за костром. И напрасно ты пришла с нами. Ведь решено, чем тебе заниматься.

— Костром? Но как же я пойду к костру, когда вы все тут? — жалобно возразила Шушик.

Девочка сбрасывала снег с края скалы и, наблюдая за тем, как он скатывался в пропасть, по — детски радовалась.

Саркис смотрел и, кажется, понимал, какое наслаждение испытывают его товарищи, видя результата своего труда. Он один был лишен этой радости и, неожиданно решившись, подошел к Шушик:

— Дай я немного побросаю.

Шушик улыбнулась и протянула ему лопату, но Ашот вырвал ее и начал работать сам. Быстрыми, нервными движениями он сбрасывал снег, и в каждом взмахе его руки чувствовалось с трудом скрываемое раздражение. Саркис понимал, что причина этого раздражения — он, его присутствие.

«Он просто не терпит меня», — подумал мальчик, и внутри у него словно что — то сжалось.

Работа подвигалась очень медленно, и только когда ребята поели принесенный товарищами шиповник и немного отдохнули, дело пошло веселее.

Впрочем, не столько шиповник, сколько все укреплявшаяся вера в скорое освобождение придавала ребятам силы.

Так проработали они до полудня и, прикинув, определили, что очистили от снега едва четвертую часть тропы. Правда, чем дальше, тем все отвеснее становилась скала. Местами она даже нависала над пропастью, а пересекающие тропу расщелины были еще впереди. И все же при таком темпе можно было рассчитывать, что через шесть — семь дней они распрощаются с Барсовым ущельем, если, конечно, до тех пор не выпадет новый снег и если каждый день у них будет еда.

Когда все очень устали и лопата стала валиться из рук, Шушик тихо спросила у Ашота:

— Почему ты упрямишься, почему не позволяешь ему работать?.

Саркис сидел в стороне и смотрел на горы.

— Ну, позволю, предположим. Ты думаешь, он работать будет?

— Будет. Не видишь разве — раскаивается.

— Кается, потому что туго пришлось. А ты наивна и плохо его знаешь. Сбросит две лопатки снега, а потом будет в селе хвастаться, что это он вывел нас из ущелья!

— Не будь таким жестоким, Ашот.

— Ладно, попробуем. Пойди позови его.

— Саркис, иди и ты поработай с нами! Ашот сам зовет! — радостью в голосе крикнула Шушик.

Саркис чуть было не ответил: «Да? Наконец поумнели?» Однако сдержался.

Он взял лопату. Но работа доставила ему удовлетворение только в первые две минуты. Затем он устал, так устал, что лопата стала для него мучением. Нет, не привык он напрягать силы, не привык потеть в труде. В самом деле, не лучше ли ничего не делать? Ведь от такого напряжения, пожалуй, скоро и дух испустишь…

Хорошо, что на смену пришел Гагик. Саркис с готовностью передал ему лопату.

— Как думаешь, Ашот, не послать ли нам Шушик за нашими любимыми воробьями? — лукаво подмигнув, спросил Гагик. — Призовем и их на помощь.

Никто не мог возразить против такой помощи, и Шушик немедленно отправилась готовить обед.

Солнце уже склонялось за вершины хоровода гор, когда девочка вернулась с жаренными на деревянные вертелах воробьями. Нетерпеливо повизгивая и облизываясь, за нею шел Бойнах.

Каждый из ребят получил по вертелу с двумя воробьями — двумя крошечными птичками, которыми должен был насытиться человек, тяжело проработавший с утра до вечера.

Напрасно Бойнах, поглядывая на ребят, ждал косточек. Разве могли они уцелеть, оказавшись между двумя рядами молодых зубов?

— Ну, вставайте! — скомандовал Ашот.

Работа возобновилась. Ашот, сбрасывая снег плетеной лопатой, продвигался по тропе первым. За ним — остальные. У одного в руках была палка, у другого — коряга. В общем, работали кто чем мог и гуськом тихонько шли друг за другом. Замыкал это шествие Саркис. Здесь, позади всех, ему не только не оставалось никакого дела, но и бояться было нечего: ноги ступали на очищенную от снега, чистую дорожку. Опаснее было первым — тем, кто, напрягая силы, сбрасывал с узенькой тропки груды снега. Они, того и гляди, могли потерять равновесие, вслед за снежным комом полететь в бездну. «Нет, Храбрый Назар[18] на войну не пойдет. Только его там недоставало!»

Но, так же как на поле битвы пуля часто находит труса, спрятавшегося в окопе, так настигла беда и Саркиса, больше всех заботившегося о своей безопасности. С ним стряслось именно то, чего он особенно опасался.

Ашот давно разгадал нехитрую политику Саркиса, которому оставалось лишь делать вид, что работает. Наблюдая, как вяло и нехотя Саркис размахивает своей палкой, Ашот все больше раздражался и наконец крикнул:

— А ну, иди-ка сюда. Саркис! Поработай немного на моем месте, нечего зря руками махать.

Что оставалось делать Саркису? Снова не подчиниться, не обратить внимания на это весьма неприятное предложение? Нет, сейчас это было бы слишком вызывающе.

«Лучше не связываться», — решил Саркис и, опираясь на свою палку, стал осторожно, очень осторожно продвигаться вперед. Вот он миновал предупредительно прижавшуюся к скале Шушик; вот и до Гагика уже рукой подать, как вдруг… Проклятый камень! Саркис не хотел, чтобы ребята заметили его трусливую, неверную походку, и на мгновение высоко поднял голову. В эту — то секунду под ноги ему попался какой — то камень — парень споткнулся, потерял равновесие и, не успев даже охнуть, сорвался с края тропы в пропасть.

Страшно вскрикнула Шушик. Снизу послышался приглушенный шлепок, шорох посыпавшихся камней, и сразу все стихло.

…Оглушительно, тревожно залаял Бойнах.

— Ой, ужас какой! — присел Гагик; у него заметно дрожали колени. — Отойди! — в страхе схватил он за руку Ашота, подошедшего близко к краю пропасти. — И ты туда захотел?

Ашот отступил на полшага, но продолжал напряженно вглядываться в глубину. Что было по ту сторону скалистого выступа, ему не удавалось различить. Только внизу, на выступе скалы, зеленела маленькая кудрявая елка с толстыми и кривыми ветвями.

— Саркис! — наклонившись над ущельем, крикнул Ашот.

Эхо повторило его голос и умолкло. Ребята напрягли слух, но вокруг царила мертвая тишина.

Ашот сел на тропинку и опустил голову на руки.

— Какая страшная история! Что я наделал! Ребята стояли, погруженные в тяжелое молчание.

Лишь изредка нарушали его всхлипывания Шушик.

Упал, разбился на утесах товарищ их тяжелых дней — трудный, эгоистичный, но все же товарищ… И как раз тогда, когда он, кажется, начал исправляться, делал первые шаги навстречу коллективу, друзьям.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ О том, как вся страна искала пропавших ребят

Село Айгедзор, которого до сих пор никто не знал, в течение нескольких дней стало широко известным всему Советскому Союзу. Арам и Аршак опубликовали в газетах Дальнего Востока сообщения о пропавших ребятах. Об этом печальном происшествии рассказало и радио. А так как радиоволны не знают границ, то о пятерых ребятах, ушедших из села Айгедзор и неведомо где затерявшихся, узнала вся страна.

Интерес к событию с каждым днем возрастал. Даже группа полярников с острова «Пионер» запросила ЦК комсомола Армении, не нашлись ли пропавшие пионеры. «Все еще ищем», — ответили им из Еревана.

Почтальон Мурад в эти дни не знал покоя. Если раньше он должен был ходить в районный центр за почтой через день, то теперь — по два, а то и по три раза в день. И шел он всегда с надеждой, что наконец сможет принести горюющим родителям радостную весть. Но в связках телеграмм и писем, сыпавшихся отовсюду и особенно с Дальнего Востока, где, согласно сообщению краевого комитета комсомола, были созданы комсомольские «отряды для поисков айгедзорских ребят», не было ничего утешительного.

Уральские пионеры сообщали, что они ищут армянских ребят в своих городах и селах. Учительница из Караганды Анна Сергеевна Виноградова писала: «Как только ваши дети найдутся, очень прошу сообщить нам об этом телеграммой, чтобы и мы, ваши далекие друзья, порадовались вместе с вами». А украинка Елена Захарченко подбадривала армянских матерей и выражала уверенность, что ребята найдутся. Оказывается, и ее сын тоже однажды пропал, и она долго горевала. Но в конце концов его отыскали в Закарпатье. «Моему дурачку захотелось на мир поглядеть. В траком возрасте это бывает. Не теряйте надежды…

Из далекого села Карповки, от совсем неизвестного колхозника Тихона Михайловича было получено такой письмо: «Село Айгедзор. Родителям пропавших ребят. Мои далекие друзья колхозники! В первую империалистическую войну я побывал в вашем прекрасном крае. Пил чудесное вино Араратской долины и вместе с армянами сражался на турецком фронте. Из одного котла с ними ел и в одной землянке спал. Когда я был ранен, они вынесли меня из огня, и я остался у них в гостях, в одном из армянских сел, до тех пор, пока не зажили мои раны. Гостеприимство ваше я никогда не забываю. Сейчас я за свои трудодни получил столько зерна и других продуктов, что на три года хватит. Поэтому для меня не будет трудно принять участие в тех расходах, которые несете вы, разыскивая пропавших детей. Я прошу у вас разрешения внести и мой вклад в это дело. Сообщите, по какому адресу я могу послать деньги. Думаю, что вы позволите мне это, — ведь и у меня есть дети».

Когда Сиран, мать Ашота, читала такие письма, сердце ее сжималось. Женщина чувствовала, что вся страна вместе с нею переживает ее горе.

Тяжело, томительно проходил день за днем.

Сиран не сводила глаз с дороги, поджидая почтальона Мурада, а когда старик приближался к ней, сердце женщины замирало. Она вглядывалась в лицо. Мурада, стараясь прочитать на нем следы какой-нибудь надежды, но все было напрасно.

— Нет, опять на меня не смотрит. Ослепнуть бы твоей матери, Ашот! — ударяя себя по коленям, всхлипывала бедная женщина.

А Мурад, выкладывая на стол новые и новые пачки писем, говорил утешительно:

— Почитай-ка, посмотри, что пишут пионеры. По всему свету рассеяны товарищи у твоего Ашота. Это письмо из Риги, это — из Ташкента, это — из Астрахани. Не думаешь ли ты, что каждая женщина удостаивается такой чести?

— Ах, нашелся бы только сынок мой, ничего другого мне в жизни не надо!

— Найдется, непременно найдется, — говорил старик и, сказав еще несколько успокоительных слов, собирался уходить. — Ну, я еще раз пойду сегодня на почту, может, что новое будет.

— Присядь, дядя Мурад, хотя бы стакан вина выпей, — утирая слезы, говорила женщина.

Бедный старик! В холод и вьюгу — все время в дороге. Извелся вконец!

— Выпьем, придет время — выпьем, — отвечал старик. — Так еще попируем у вас, Сиран, так потанцуем, что с потолка песок посыплется! Принесу я тебе радостную весточку.

И так уверенно звучал его голос, что Сиран и впрямь начинала ему верить.

Но стоило старику выйти на улицу, как лицо его мрачнело, шаги замедлялись, становились шаткими. «Найдутся ли ребята?» — с тревогой думал он. Но вот Мурад замечал кого-нибудь из родных потерявшихся ребят, и снова на лице его появлялась улыбка:

— Не получали весточки от ребят? Нет? Ничего, получите! Сейчас я птицей слетаю в район. Готовьте магарыч.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ О том, какие счастливые случайности бывают на этом свете

Время словно остановилось. Годом показались ребятам, потрясенным неожиданным происшествием, те секунды, которые они провели у обрыва, напрягая слух и зрение. В мертвой тишине, царившей в ущелье, только и было слышно их тяжелое дыхание да учащенное биение сердца.

После долгого, тяжелого молчания Шушик наконец сказала:

— Мы были жестоки с ним.

Она сказала «мы», но все понимали, в чей адрес направлены ее упреки. И тот, кого они касались, чувствовал укоры совести. Если бы он знал, что Саркис может так погибнуть, он, конечно, не наговорил бы ему столько горьких слов!

— Пойдем посмотрим со стороны Заячьей обители. Может, оттуда мы его увидим? — первым пришел в себя Асо.

Ребята сошли по расчищенной ими части тропинки в ущелье и перешли на его противоположный склон.

Глазами, полными тревоги, они осматривали утесы возвышавшейся напротив них горы, расщелины, впадины, выступы. Увы, там не видно было и следа какой — либо жизни. Одни орлы, тяжело взмахивая крыльями, парили над ущельем. «Готовятся, чувствуют запах крови», — по думал Ашот, и сердце его сжалось, а к горлу подступили слезы. «Что я наделал, что я наделал!» — без конца стучало в мозгу. Но внешне он старался казаться спокойным и даже суровым.

— Сойдем вниз, — предложил он, — на дно ущелья. Надо же его найти!

Цепляясь за камни, они спустились к подножию скалы, с которой скатился их товарищ. Но и там не было ничего, кроме груды снега и камней.

— Застрял на каком-нибудь выступе, — решил Ашот. И снова они поднялись к Заячьей обители, откуда внимательно осмотрели скалу.

— По — моему, он мог зацепиться за елку, — сказал Ашот, и в голосе его прозвучала надежда. — Поглядите, елка стоит как раз на его пути. Ведь здесь он сорвался?

— Здесь — то здесь, это я точно помню. Но катился он с такой силой, что елка не могла бы его удержать, — безнадежно сказала Шушик. — Если бы зацепился, было бы видно хоть что-нибудь: рука, нога, голова…

— Там должен быть какой-нибудь клочок земли, иначе откуда деревце получает, влагу? Должна же быть у него площадка хоть в метр!

— Эх! — махнул рукой Гагик. — Голову потерял, а по шляпе плачешь! На что нам твой клочок земли? Ты нам Саркиса найди!

— Вот я и говорю: Саркис должен быть на этом клочке. Выступ в скале и сама елка скрывают его от нас. Пойдем-ка снова на тропу.

Они шли молча. Все были задумчивы, печальны. Один только Ашот пробормотал за весь путь несколько слов:

— Ах, если бы этот клочок земли был пошире, а снег на нем поглубже!

Но никто и не попытался вдуматься в смысл этих слов. Все считали, что товарищ их пропал безвозвратно, и никакой «клочок земли» не мог их утешить.

Дойдя до места, откуда сорвался Саркис, Ашот снял ремень, опоясал его вокруг своей груди и, подавая конец Асо, сказал:

— Держи покрепче. А ты, Гагик, держи Асо. Почувствовав, что конец пояса в надежных руках, Ашот лег на землю у самого края тропинки и, свесившись над пропастью, посмотрел вниз.

— Там он! — объявил Ашот. — Из — под елки видна пола куртки. Держите меня за ноги, я еще раз погляжу.

— Ну?

— Жив?

— Не движется.

— Снегу там много?

— Не знаю. Сейчас проверю. Крепче держите меня за ноги. Нет, не так. Вы и держать — то не умеете! Привяжите по поясу к каждой ноге. Так… Теперь оберните концы поясов — один за этот камень, другой за тот, вот и держите так. Теперь хорошо. Ну, я пошел. — И Ашот чуть не всем телом свесился в пропасть.

Шушик в ужасе закрыла глаза и закричала бы, пожалуй, если бы не побоялась испугать товарищей.

Страх ее был, однако, напрасен. Свесившись, Ашот крепко ухватился руками за клинообразный выступ скалы, создав себе таким образом надежную опору. Пробыв несколько минут в этом положении, он крикнул:

— Довольно! Тяните меня назад!

Ашота быстро подняли и поставили на ноги. Глаза у него налились кровью, а на шее и на лбу вздулись вены.

— Снег, сброшенный нами, скопился на выступе над елкой, — сказал он. — Саркис провалился в него. Может быть, и жив. Саркис, Саркис!

Ответа не было.

Бойнах беспокойно лаял и тоже не отрываясь смотрел вниз. Пес хорошо понял, что произошло, и по запаху чувствовал, где находится пропавший мальчик.

— Ну, молчать! — рассердился на него Асо. — Дай послушать!

Но Бойнах не умолкал, и Асо принужден был затянуть ему морду поясом.

— Э — гей, где ты, куро,[19] где?… — закричал он, подойдя к краю тропинки.

Никакого ответа.

В горестном бессилии опустились ребята на камни. Над пропастью парили орлы, зловеще кричали коршуны. Карр, карр, карр! — пронеслись невысоко две черные вороны. Голоса птиц заставляли ребят вздрагивать. Они робко поглядывали друг на друга и боялись спросить, отчего так оживились вдруг хищники. Ведь каждый знал, что означает их появление…

Прилетели два крупных ягнятника, сели недалеко от елки и злыми глазами поглядывали снизу вверх, на ребят.

Асо отогнал их камнями, но они вернулись. Прилетели и закружили над утесами и другие.

Один из ягнятников, наиболее смелый или просто одуревший от голода, опустился прямо у елки и, вероятно, либо когтями вцепился в Саркиса, либо ударил его клювом, потому что снизу донесся стон, а за ним и слабый, жалобный голос:

— Ой, ой!.. Умираю!

Должно быть, орел привел мальчика в чувство. Ребята вскочили и стали ожесточенно швырять в птиц камнями.

— Саркис! — кричали они. — Не бойся, Саркис!

— Здесь мы, Саркис!

— Держись крепче! Крепче!..

Шушик опять плакала, но на этот раз от радости.

— Жив он, жив, правда? — повторяла она.

— Раз говорит «умираю», — значит, жив, — заключил Гагик.

— Погодите, дайте сообразить, что делать, — заворчал на них Ашот. — «Жив, жив»! Мало, что жив! А вот как его оттуда вытащить?

Ашот задумался, и серьезность его передалась товарищам, которые в порыве шумной радости забыли о главном.

В самом деле: останься Саркис хоть на одну ночь там, в снегу, он неминуемо погибнет.

— Ну, не впадайте в отчаяние, держите меня за ноги, — распорядился Ашот.

И по его голосу все поняли, что в тяжелую минуту человек должен действовать, а не разводить руками. А действовать надо уверенно и твердо.

Ашот снова свесился над пропастью и крикнул:

— Старайся встать на ноги, не бойся!

— Умираю, умер, — слабым стоном донеслось снизу, словно из бездонного колодца.

— Довольно скулить! — заорал Ашот. — Вылезай из снега! Сюда, сюда. В эту сторону. К этому краю. Ближе к скале. Эй, да зачем ты к елке ползешь? За елкой пропасть!

По выкрикам Ашота ребята ясно представляли себе, происходит внизу.

— Сюда, сюда! Как это «нет»? Там, под стенкой, не может не быть сухого места! Там должен быть навес. Есть? Ну, влезь под него, на сухое место. Скорее! Эй, вытяните меня, голова лопается, — крикнул Ашот товарищам.

Когда его вытащили наверх, на него нельзя было смотреть без жалости: лицо его было похоже на вареную свеклу. Немного отдышавшись, он снова крикнул вниз:

— Ну как, нашел сухое место?

— Да… Умер, умер я… нога, плечо…

— Нога и плечо — пустяки, была бы голова цела. Сухая площадка, большая? Уместишься?

— Впадина в стене… Ой, умер!..

— Не скули, не умрешь! — снова грозно прикрикнул на него Ашот. — На, возьми эту дубинку. Если орлы прилетят, прислонись к стене и отбивайся. — Он наклонился и сбросил вниз палку.

— Что мы будем делать? Ведь его заклюют, — застонала Шушик.

— Да не скулите вы! Что делать? Сложим руки и сядем. Гагик, Асо, отправляйтесь-ка снова за ягодами, а мы с Шушик пойдем за топливом и огнем.

— Не парень, а огонь! — засмеялся Гагик.

Но и он понимал, что, если дать Саркису ягоды и топливо, он сможет какое — то время продержаться в той впадине, куда толкнула его судьба.

Полчаса спустя Гагик с Асо уже нашли кусты шиповника и собирали ягоды, а Ашот спускал с тропинки вниз хворост и кричал Саркису:

— Эй, онемел ты, что ли?… Подай голос! Куда хворост кидать, отсюда не видно.

— Влево, влево кидай… ох!..»

— Застревает то, что я бросаю, или в пропасть падает?

— Остается… Ой, умру я… мамочка! — доносились снизу стоны Саркиса.

Увидев позади елки пропасть, он только теперь понял, каким безнадежным было его положение, и стал еще громче плакать и, умолять:

— Милые мои, спасите меня, спасите!

— Не плачь и не хнычь! — разозлился Ашот. — Пере стань вопить, а не то бросим тебя и уйдем — станешь поживой орлов!

Шушик поглядела на него неодобрительно:

— Какой ты злой, Ашот!

— Я не злой. Наоборот, я его подбодрить хочу. Послушай, замолчал ведь? Саркис, втащи ветки во впадину и разведи огонь. На, лови огонь, кидаю. — И Ашот кинул ему пылающими концами вверх несколько дымящихся головешек, принесенных из пещеры. — Хватай скорее. Соедини их концы и дуй, чтобы разгорелись.

Воцарилось молчание. Через несколько минут Ашот снова крикнул:

— Эй, Саркис, что ты там делаешь? Вместо ответа снизу поднялась струйка дыма.

— Раздувает! — засмеялся Ашот. — Видела, как моя угроза помогла? — обратился он к Шушик.

— Способ хороший, что и говорить, — недовольным голосом отозвалась она.

С тех пор как Саркис упал в пропасть, он стал казаться ей вовсе неплохим, пожалуй, просто даже приятным парнем.

Но Ашот тоном старшего продолжал читать свои наставления:

— В тяжелом положении всегда нужно быть суровым, а порой и жестоким. Самый добрый полководец в минуты боя бывает суров. Вырастешь — поймешь. Как думаешь, Шушик, сколько воробьев надо дать Саркису?

— Всех! — твердо ответила девочка. Ашот засмеялся:

— Я знал, что ты так скажешь. Ну, пойди принеси. Да не жарь — пусть сам пожарит.

— Так можно всех? — воскликнула Шушик и, поняв по выражению лица Ашота, что он согласен, готова была, кажется, поцеловать его. Но, конечно, постеснялась.

Пока Гагик и Асо бродили в кустах, Шушик принесла несколько воробьев — весь их запас! Хорошо, что хоть «завхоза» не было.

— Вот все, что осталось, — разочарованно сказала она Ашоту.

— Почему? Кажется, должно было остаться больше. Ну ладно! — И, подойдя к краю тропы, Ашот крикнул: — Получай свою долю, Саркис!..

Солнце уже зашло, когда вернулись Гагик и Асо. Их шапки были полны ягод.

— Высыпать ему все? — простодушно спросил Асо.

Гагик удержал его руку.

— Хозяйством ведаю я, — напомнил он. — Лови. Сар — кис, собирай! Ну как, кости твои целы? Да? Слава богу! А то, говорят, во всем Барсовом ущелье ни одного костоправа не найти.

На дне пропасти сгустился и начал медленно подниматься к вершинам гор туман. Еще немного, и сумрак окутал скалы, заполнил все углубления, трещины, сгладил морщинистое лицо ущелья.

Ребята оставались на тропинке до поздней ночи. Работали они немного, больше разговаривали с Саркисом — подбадривали его, сбрасывали топливо.

Ночью сильно похолодало, ребята мерзли, но никто не выразил желания вернуться в пещеру. Казалось, сердца их приросли к этой тропинке, к обрыву над пропастью, откуда к ним поднимался дым, Отсветы пламени от костра Саркиса временами освещали окрестные утесы, склоны скал.

— Эй, парень, походил бы ты вокруг костра, тень бы хоть твою увидеть. Мы по фигуре твоей долговязой соскучились, — впервые после пережитого ужаса пошутил Гагик.

И, шутка, видимо, имела успех. Не прошло и нескольких минут, как на скалах вокруг сильнее запрыгали отсветы костра, а вслед за тем гигантский черный призрак возник и закачался на белой поверхности каменных стен Барсова ущелья. Огромные руки поднялись и протянулись к вершинам гор. Словно вдруг возник из ущелья сказочный великан Торк-Анкех[20] и пытается своими длинными, как бревна, руками обломать скалы и кинуть ими во врага.

— Ай! Ну, вот я и утолил тоску свою! — засмеялся Гагик. — Ну, погуляй, погуляй, Саркис, поглядим на тебя, утешимся.

Наклонив голову над обрывом, Ашот крикнул:

— Саркис, как по — твоему, уйти нам или остаться тут на ночь?

Саркис не отозвался.

— Видите? Опять только о себе думает, — тихо сказал Ашот товарищам.

— Ну что же, Саркис? — снова крикнул он.

— Одного оставите? — послышалось снизу. Голос был жалобный, плаксивый.

— Не бойся, теперь к тебе никакой зверь не подойдет — ты в неприступной крепости.

— Мы же близко. Мы часто будем перекликаться с тобой, — вставил Асо.

— Ну, что же ты скажешь? — допытывался Ашот. — Ребята дрожат от холода, жаль их…

— Что же я скажу… Сами решайте, — донеслось снизу.

— Слушай, теперь я скажу. Возьми палку, отгреби огонь поближе к елке и ложись на разогретые камни. Оставайся все время внутри впадины, между ее стеной и костром, — так, чтобы спереди тебя защищал огонь, а сзади — стена. Понял?

— Понял.

— Хорошо понял? Когда камни под тобою остынут, снова сгреби на них угли, а сам ложись на место костра. Так тебе все время будет тепло. Ясно?

— Ох, болит!

— Ничего, крепись. Ну, спокойной ночи.

— Спокойной ночи! — послышался тоненький, нежный голосок Шушик.

И то ли стыдно стало Саркису, то ли потеплело в нем что — то от этого голоса, но больше он не жаловался.

Ребята осторожно спустились в темноте в ущелье и вернулись в свою пещеру.

Войдя, Гагик направился прямо к тому углублению, где хранились продукты.

— Милые мои, померзли, небось, бедняги? Вот я вас сейчас ощиплю и на огоньке согрею. Ой, да где же они, воробьи мои? — воскликнул он.

Ашот и Шушик стояли на пороге пещеры и тихо смеялись.

— Ашот, склад обобрали! — в негодовании крикнул Гагик.

Но тот почему — то не отозвался. Его словно не взволновало это сообщение.

Шушик подошла к костру и, опустившись на колени, начала разгребать золу. Обнажились тлеющие угольки. Девочка собрала их в кучку и начала раздувать. Асо, сидя рядом, колол и подкладывал щепочки.

— Не крысы же унесли воробьев! — не унимался Гагик. — Ашот, тут могут быть крысы?

— Кто знает, — с напускным безразличием пожал плечами Ашот.

Полный невысказанных сомнений, Гагик съежился у костра.

— Вот так штука, опять без еды остались! — покачивая головой, пробормотал он.

Однако тяжелая мысль о еде беспокоила не одного только Гагика…

Всю ночь, до самого утра, ребята время от времени выходили из пещеры и смотрели на скалу. Костер горел, и от елки уходила вниз, в ущелье, длинная кривая тень.

— Саркис, как дела, Саркис? — кричали товарищи, и голоса эти наполняли мальчика бодростью.

Он чувствовал, что они привязывают его к жизни, что он погиб бы безвозвратно, не будь поблизости этих добрых, хороших ребят.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ О том, что в трудные минуты ум человека работает быстрее

В эту тринадцатую ночь своего плена наши ребята почти не спали и утром вышли из пещеры в дурном настроении. Да и природа не обещала хорошего дня. Небо было мрачное, затянутое тучами. Есть нечего, топлива нет. Что могли они отнести товарищу, оставшемуся на скале?

Молча, нехотя начали они вырывать с корнем кусты, ломать обжигающие холодом ветви деревьев. Сил ни у кого не было, а ветви еще и сопротивлялись, словно не хотели сдаваться и боролись за жизнь.

Понемногу ребята разогрелись, но настроение у них не повышалось.

Что они должны были делать теперь? Как спасти товарища, попавшего в большую беду?

Неожиданно запротестовал Гагик.

— Звеньевой, — обратился он к Ашоту, — ты ведешь нас по неверному пути.

— Почему?

— Не знаю почему, знаю только, что по неверному. Так мы все можем погибнуть. Пока снег снова не закрыл тропу, мы только об одном и должны думать — как выбраться отсюда.

— Но как же Саркис? — не понял Ашот.

— Саркис? А он о нас много думал? — неожиданно вспыхнул Гагик. Голод и лишения издергали и этого всегда спокойного мальчика. — Пусть потерпит, пока мы попробуем открыть тропу. Тогда и его вызволим.

Слова Гагика взволновали товарищей. Ведь и в самом деле из — за этой истории все они могли навсегда остаться в ущелье.

Собрав наломанные ветви, ребята молча поднялись на тропу.

— Как дела, Саркис? — крикнул сверху Ашот.

— Все болит… вытащите меня отсюда… Скажу отцу — богато всех одарит.

Услышав эти слова, ребята нахмурились. Ну поди от дай жизнь за этого парня! Будто кому-нибудь из них нужны подарки Паруйра!

— Ты о подарках лучше помолчи! — разозлился Ашот. — Не то ни топлива не получишь, ни еды… — И, понизив голос, добавил: — Ишь ведь какой! Вроде своего лавочника — отца, взятки сулит. Фу!

— Не говорил ли я, что гораздо важнее сейчас про — должать нашу работу? — возмутился Гагик.

— А ты, Асо, что скажешь? Ты все молчишь, — Что мне сказать, Ашот, не ясно разве?

Шушик вопросительно подняла на Асо свои большие глаза. Любопытно, что же таится в груди этого скромно го, молчаливого парня?

— Ясно, конечно, — подтвердил Гагик. — Берите лопаты, будем расчищать путь, а там уже и им займемся.

— Ты меня не так понял, Гагик, — смущенно возразил Асо. — Мы, курды, или спасаем товарища, или умираем вместе с ним. И откладывать этого нельзя.

И, словно он совершил какую — то неловкость, с похвалой отозвавшись о своих единоплеменниках, Асо, опустив голову, начал сбрасывать с обрыва ветки, приготовленные для Саркиса.

Шушик смотрела на пастушка с такой нежностью, что тот все время чувствовал на себе ее теплый взгляд. Вот она смотрит на его щеку, вот он повернулся, и она смотрит на его ухо, на затылок, шею…

А на Ашота эти слова произвели совсем иное впечатление. Он бросил лопату и, гордо подняв голову, спросил:

— Ты что же, Асо, думаешь, что мы меньше, чем курды, любим своих товарищей? — С подчеркнутой торжественностью заявил: — Мы не выйдем из Барсова ущелья, пока не освободим нашего товарища. Ясно?

— Ясно! — хором отозвались ребята.

— Ну, а теперь к Дубняку.

Но Гагик вдруг остановился, вытянул шею, поднял кверху нос и понюхал воздух.

— Чудеса! — пожал он своими узкими плечиками. — Снизу шашлыком тянет! Эй, Саркис, не позабыл ли ты, случаем, в огне свою ногу?

Саркис не отозвался. Однако запах шашлыка явно доносился с площадки, на которой лежал мальчик, и запах этот становился все явственнее, все нестерпимее для голодных ребят.

Только Ашот и Шушик знали, в чем дело, и едва сдерживали смех, видя Гагика таким растерянным и изумленным.

— Откуда у Саркиса шашлык? — ломал он голову и, не удержавшись крикнул, склоняясь над пропастью: — Не орла ли ты там ощипал, Саркис?

— Какого орла? Птичек, — слабо донеслось из — под скалы.

— Птичек? Как к тебе попали птички?…

Но, перехватив улыбку Шушик, Гагик все понял.

— Ах ты, предательница! — погрозил он девочке пальцем и тихо добавил, словно самому себе: — Да можно ли полагаться на женщину? Разве не Алмаст[21] отдала врагу ключи от крепости Тмкаберт?

Ребята направились к Дубняку — так назвал Ашот уголок под правым кряжем ущелья, где среди камней в беспорядке росло несколько десятков деревьев.

Когда они пришли, Ашот сказал:

— Нужно найти для Саркиса дерево с длинным и тонким стволом.

Задача была трудной. Откуда здесь, в этом каменистом, обвеваемом ветрами месте, такое дерево?

Искали долго и наконец остановились перед двумя молодыми ивами. Одна из них была несколько выше, стройнее другой, и, указывая на нее, Ашот сказал:

— Не так уж она высока, но выбора нет… Да и почва под нею мягкая — легче будет выдернуть с корнем. — Он поплевал на руки и полез на иву. — А вы следуйте за мной.

— И мне взбираться? — спросила Шушик.

— Нет, ты пойди поищи ягод.

Ашот добрался до самой верхушки дерева и, уцепившись за нее, повис высоко над землей. Ива прогнулась под его тяжестью, но даже не скрипнула.

— Ой, упадешь! — вскрикнула Шушик.

— Иди, куда тебе велено! — рассердился Ашот. — А вы, Асо и Гагик, хватайтесь за макушку и тоже подвесьтесь, как я.

Втроем повисли они на верхушке дерева. Ива, зеленая и гибкая, склонилась почти до земли, но, видно, корни у нее были крепкие — выдерживали напряжение.

— Ашот, я не могу больше! — взмолился Гагик. Ему казалось, что руки его вот — вот оторвутся от туловища.

— Бросьте, не вышло! — сказал Ашот товарищам и вслед за ними слез с дерева.

Усевшись под ивой, мальчики стали раздумывать.

— Не корни у нее сильные, а мы слишком легкие, — с грустью констатировал Гагик.

Ашот поковырял палкой в земле.

— Вот что ее держит, — показал он на толстый корень — надежную защиту дерева от налетающих с гор ветров. — Асо, принеси «топор первобытного человека».

Когда пастушок ушел, Гагик обратился к Ашоту:

— Скажи по совести, стоит этот Саркис того, чтобы мы из — за него столько мучились?

Ашот ничего ему не ответил, лишь посмотрел с укором. И только после долгого молчания не без пафоса сказал:

— Он не человек, но мы обязаны быть людьми! Всегда и во всем!

Вернулся Асо, и, сменяя друг друга, мальчики стали упорно бить каменным топором по толстому корню ивы.

— Разве это топор? — возмущался Гагик. — Не рубит, а жует, словно беззубый буйвол!

Немало пришлось им помучиться, пока не перерубленный, а скорее размолотый корень наконец сдался.

— Ну, а теперь полезем снова.

Когда они опять повисли на верхушке ивы, заставив ее прогнуться, из глубины земли послышались какие — то глухие стоны, скрипы. Дерево гнулось, но все еще сопротивлялось смерти. Наконец, не выдержав тяжести, оно жалобно застонало и рухнуло на землю.

В этой борьбе ребята немного пострадали: Асо растянул ногу, у Гагика посинела кисть руки, ушибленная о камень, а Ашот расцарапал руку. Однако все были обрадованы этой маленькой победой.

— Ветви мы обломаем на топливо, а из ствола соорудим лестницу, — объявил Ашот. — Ну, начнем.

Вскоре они очистили ствол ивы от ветвей и волоком дотащили его сначала до ущелья, а оттуда с большим трудом — и на Дьявольскую тропу.

Попытка спустить эту импровизированную лестницу под обрыв не удалась: ствол оказался слишком коротким. Не помогли и привязанные к нему пояса. Дерево вырвалось у ребят и, ударившись о выступ у елки, остановилось. Один конец его уперся в площадку, где ютился Саркис, другой — в стену.

— Саркис! А ну попробуй подняться по этой лестнице! — крикнул Ашот.

— Коротка… очень коротка, разве поднимешься? — донесся из — под обрыва безнадежный голос.

Ребята снова опечалились.

Полдня ушло у них на приготовление этой лестницы, и все пошло прахом. Столько труда и времени потеряно впустую… Ведь можно было расчистить по крайней мере двадцать шагов тропинки, а это путь к свободе!

Что же делать теперь? Что придумать? И голод томит так безжалостно… Просто нет желания ни встать, ни что — либо сделать.

— Гагик, Асо, шишки, шишки! Идите сюда скорее! — услышали они тоненький голосок Шушик, и он вывел их из подавленного состояния.

Все вскочили.

Они нашли девочку на небольшом колючем деревце ушмулы. Под деревом сидел Бойнах и нетерпеливо повизгивал в ожидании мягкой, вкусной шишки. Но Шушик было не до него: она срывала плоды и собирала их в подол своей ветхой юбочки.

Шишки мушмулы, да еще какие шишки! Тот, кто в ноябре находил их в глубине леса, знает, что это такое для голодного (да и не только для голодного) человека.

Листья с дерева давно опали, и плоды висели обнаженные, ничем не прикрытые. Они были похожи на маленькие, с наперсток, сосуды, наполненные густым и сладким соком. Круглые с зубчиками верхушки, словно глаза, опушенные ресницами, не мигая смотрят вверх, в глубокое небо.

Когда все вволю поели, накормили Бойнаха и выделили долю Саркиса, Ашот снова открыл «совещание», как вызволить Саркиса.

Обсудив положение, ребята решили, что необходимо изготовить длинный канат. Саркис привяжет его к елке и по нему спустится вниз. Теперь уже было ясно, что поднять парня на Дьявольскую тропу еще труднее, чем спустить его на дно ущелья. Но как это сделать?

Единственным материалом для каната могла быть эластичная и тонкая кора карагача, и ребята, в поту проработав до самого вечера, совершенно оголили бедные деревья.

Всю ночь потом они просидели вокруг костра, сплетая длинный канат. Каждый трудился над своей частью. Наконец куски были готовы и соединены крепкими узлами. Все заснули тяжелым сном. Но и во сне ребят томила тревожная мысль —: что, если канат оборвется?

Последним в эту, ночь лег спать Асо: когда он, как обычно, стал закладывать камнями вход в пещеру, то вспомнил о собаке: «Куда запропал Бойнах?»

Взяв чью — то палку, мальчик решил пойти на поиски, но не успел переступить порог, как услышал легкий визг. Встревоженный Бойнах влетел в пещеру и прижался к ногам хозяина. У входа черной стеной поднимался туман. Казалось, кто — то спрятался там и подстерегает собаку, чтобы разорвать ее. Глаза Бойнаха были полны страха, он дрожал всем телом и поджимал хвост.

Асо погладил его и прошептал по-курдски несколько успокоительных слов. Но Бойнах продолжал дрожать и старался забиться поглубже в пещеру.

«Что могло случиться? — в недоумении подумал Асо. — Волк? Но Бойнах никогда бы так не испугался волка».

Мальчик вышел из пещеры и еще с порога метнул камнем в кусты. Ничего… Все вокруг было так мирно…

«Должно быть, то…» — подумал пастушок, вспомнив о горевших в темноте глазах,

которые недавно видел. В глубоком раздумье он заложил камнями вход, влез в пещеру и, вместо того, чтобы, как обычно, ослабить пламя костра, сильно раздул его — звери боятся огня. Обняв мохнатую шею своего четвероногого друга, Асо свернулся калачиком на своей жесткой постели. Прижавшись к хозяину, собака еще долго не переставала дрожать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ О том, что даже собака не выносит грубости

Пятнадцатый день, проведенный ребятами в Барсовом ущелье, был таким же туманным, таким же зловещим, как и предыдущие.

Тучи затянули солнце, и лучи его не могли проникнуть в пещеру, коснуться ее закопченных стен. Поэтому, проснувшись, ребята и не подозревали, что небесное светило прошло уже половину своего дневного пути.

Уставшие от тяжелых переживаний и мучений вчерашнего дня, от бессонной ночи, они, вероятно, проспали бы до самого вечера, если бы не отчаянные крики Саркиса.

Быстро разобрав каменные двери пещеры, Ашот выбежал наружу и крикнул:

— Идем, идем, потерпи! — И, обернувшись к товарищам, спросил задумчиво: — Но что же мы ему дадим?

— Да, для того чтобы спуститься по канату в пропасть, надо быть, наверное, очень сытым, — согласился Гагик.

От собранных накануне ягод осталась самая малость. Ребята молча поели их, запили растопленным снегом и поднялись.

— Шушик, ты отнеси Саркису шиповник да постарайся подбодрить его. Скажи, что мы приготовили длинную веревку, только… Асо, не подстрелить ли сначала одну — другую зорянку… А?

Распределив обязанности, Ашот взял лук и стрелы и вместе с Асо вышел из пещеры. Нерешительно, боязливо поплелся за хозяином Бойнах.

По дороге Асо рассказал Ашоту и о горевших в темноте глазах и о странном поведении собаки.

— Пойдем найдем следы, — предложил пастушок, — по ним мы узнаем, какой здесь бродил зверь.

Но там, на южном каменистом склоне горы, где Асо увидел светившиеся фосфорическим блеском глаза таинственного животного, давно уже не было снега, значит, «растаяли» и следы. Идти же дальше, на снежные склоны, у ребят не было ни времени, ни — сил.

«Ночью так светятся глаза только у кошки, — раздумывал Ашот. — О, да это, верно, был манул!..»

Манул — это дикая среднеазиатская кошка, которая иногда попадает в долину Аракса из Муганских степей. Однажды, вспомнил Ашот, работники Армянской Академии наук попросили его отца добыть для них это животное. И Арам выследил его и долго преследовал. Опытного охотника поразило бесстрашие этой кошки: тяжело раненная, она бросилась на него, пытаясь вцепиться в горло. Но горсть дроби добила зверька.

«Вот такая кошка и была тут, вероятно», — решил Ашот и немного успокоился: это еще не так страшно…

— Ладно, освободим сначала Саркиса, а твоим зверем — невидимкой займемся после, — сказал он. — Ох, зорянки! Погоди, стрелять буду я… Уйди скорее подальше.

Однако Ашот выпустил впустую немало стрел, прежде чем ему удалось подбить первую птицу. Да и ту подхватил этот разбойник Бойнах и умчался в Дубняк, где Асо в это время успел загнать на дерево белочку и теперь раздумывал, как бы ее изловить.

— Дай сюда, негодяй! — кричал Ашот и бежал за собакой.

Каждому охотнику хочется сейчас же увидеть свою добычу — как следует рассмотреть ее и, подвесив сбоку на ремень, удовлетворить свою охотничью страсть. Но откуда же было знать об этом Бойнаху? Он прислушивался только к своему внутреннему голосу: «Попала тебе в пасть добыча — неси хозяину!»

Ашота разозлило поведение собаки. Он начал бросать в нее камнями и, нагнав, пнул ногой.

Пастушок видел это. Кровь прилила к его вискам, на смуглом лице ярко вспыхнули глаза. Уж лучше бы его самого так безжалостно ударил Ашот, чем этого беспомощного, изголодавшегося пса!

— Возьми, — холодно сказал мальчик и, протянув Ашоту птичку, отвернулся.

Белка сидела сейчас на одной из верхних веток и, поблескивая маленькими глазками, смотрела вниз.

Асо с такой силой натянул тетиву, что лук согнулся почти в кольцо, стрела сорвалась и понеслась вверх, как пуля.

Ударяясь о ветки, белка полетела вниз. Но разве Бойнах дал бы ей упасть на землю? Он подскочил и — гоп! — поймал зверька на лету.

— Дай! — грубо потребовал Ашот.

Но Бойнах попятился, враждебно зарычал и отдал белку Асо.

Ашот все больше раздражался. Асо подчиняется ему, а эта паршивая собака восстает, не покоряется!

— Я заставлю его отдавать убитую дичь мне! — объявил он резко.

— Попробуй, — спокойно, но с легкой усмешкой сказал Асо.

— Скажи ему, чтобы пошел со мной и искал для меня дичь. А если не умеет, я найду способ его выучить!

— Умеет… — хмуро отозвался пастушок. — Немного умеет. Отец учил. — И, обратившись к собаке, мягко приказал: — Бойнах — за ним!

Бойнах понял и неохотно пошел за Ашотом. В глазах собаки ясно читалась еще не забытая обида.

Проходя вдоль подножия скал, Ашот приказал;

— Бойнах, ищи!

Собака лениво и долго обыскивала расщелины и кусты. Неожиданно она остановилась у камня, похожего на лежащего быка.

Положив палец на натянутую тетиву лука, Ашот осторожно приблизился.

Бойнах стоял, подняв переднюю правую лапу. Он не был охотничьей собакой, но, когда особенно чутко к чему-нибудь прислушивался, всегда застывал в этой напряженной позе — так, как это делают лисы. Казалось, он окаменел. Настороженность собаки говорила о том, что под камнем прячется какая — то дичь. Пес не видит ее, но чувствует запах.

«Заяц спит… Товарищ того зайца… Вот хорошо бы поймать или убить его!» — мелькнула в голове у Ашота мысль.

И совершенно неожиданно перед глазами всплыло беленькое личико Шушик в рамке шелковистых золотых волос. Как ласково глядят ее голубые глаза, когда она видит добрые поступки товарищей, их сердечность!

Затаив дыхание, Ашот осторожно приблизился, направил стрелу. Ничего! Наклонившись, он заглянул под камень — пусто. Только муха, большая черная муха, жужжа, вылетела из какой — то трещины. И стоило ей вылететь, как Бойнах, словно исполнив свою тяжелую обязанность, опустил лапу.

Ашоту показалось даже, что пес злорадно улыбнулся…

— И из — за этой вот мухи ты меня сюда привел? — разозлился он и схватил камень.

Но Бойнах уже удирал, весело повизгивая, точно радовался тому, что ловко подшутил над мальчиком.

Сзади кто — то сдержанно засмеялся. Ашот обернулся — Асо.

«Видишь, собака — и та не переносит грубости», — говорил его взгляд.

Ашот, смущенно опустив голову, стал подниматься на Дьявольскую тропу.

Гагик и Шушик уже были там. Они принесли «веревку» и с нетерпением ожидали прихода охотников.

— Вот это замечательная охота! — воскликнул Гагик, идя навстречу товарищам. — Шкурку белки мы подарим Шушик — пусть накинет на плечи и пойдет в клуб на бал. Мясо повесим в пещере в углу. До весны нам вполне хватит! А это? Что это за птица у вас? Дикая индейка?

Ашот не реагировал на шутки, он и сам отнюдь не испытывал сейчас радости человека, вернувшегося с удачной охоты. Зато эту радость впервые ощутил пастушок — курд. Увидев в руках у Шушик зверька, он подумал: «Узнает ли она, что это я, Асо, убил белку?…» Но откуда ей знать? Ведь сам — то Асо не скажет, не позволит себе унизить товарища. Да еще при девочке…

Шушик прыгала от радости, и, увидев это, Ашот стал еще мрачнее: «Убей эту белку я, она не была бы так рада», — с горечью подумал он. Его настроение было явно испорчено. И возмущенный взгляд пастушка и удивительное поведение собаки — все это так неожиданно!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ О том, как Ашот достиг того, к чему так упорно стремился

Возглас Гагика привел Ашота в себя.

— Эй, парень, — кричал он Саркису, — летаешь без парашюта, а нам — заботы!

— Довольно разговорами заниматься! — оборвал Гагика Ашот. — Давайте быстрее спустимся в ущелье и с другой стороны попробуем определить высоту, на которой застрял Саркис: Надо же знать, какой длины должна быть наша веревка.

Ребята спустились, и Ашот, снизу глядя на скалу, долго что — то прикидывал. А Саркис сидел в своей тесной впадине, побледневший, измученный, и смотрел на горы. Хорошо еще, что елка своими лохматыми путаными ветвями закрывала от него пропасть, иначе, пожалуй, у него сердце бы разорвалось от страха и он скатился бы вниз, не ожидая спасения.

Услышав голоса товарищей, Саркис начал свои обычные причитания:

— Милые вы мои, вытащите меня отсюда!.. Никто не отозвался.

— Спаси меня, Ашот-джан, может, и я тебе как-нибудь пригожусь! — умолял Саркис. Ашот надменно улыбнулся.

— Черта с два ты мне понадобишься! — сказал он словно про себя.

Настроение у него было отвратительное, и все накопившееся раздражение и злость он изливал сейчас на Саркиса.

Шушик смотрела на него и с упреком покачивала головой. Взгляд ее, казалось, говорил: «Нехорошо, Ашот, не надо быть таким злопамятным».

— Что ты на меня смотришь? Впервые увидела? — рассердился Он, поймав этот взгляд. Ему казалось в этот день, что все настроены против него, начиная с Бойнаха.

— Вытащите меня отсюда, милые мои! — снова послышался рыдающий голос Саркиса.

— Как вытащить? Нет таких средств…

— Как нет? В самом деле? — взволновалась Шушик. — Разве нельзя канатом?

— Выход один, — сказал Ашот, — навалить под канатом снега, пусть прыгает.

— А вы испытали свой канат? Не оборвется? — боязливо спрашивал Саркис.

— Почему оборвется? Ты похудел, с курицу стал, — утешал его Гагик. — Не бойся.

— Нет, Гагик, он прав, надо проверить. Саркис, отпусти-ка веревку, мы ее испытаем.

Нескладный, кривой и узловатый канат, производивший впечатление такого крепкого, оказался никуда не годным. Ребята привязали его к ветвям одного из деревьев, и кто бы на нем ни повис, неизменно падал. Канат рвался. Значит, впустую пропал весь труд бессонной ночи!

— Да — а, ловко освободили бы мы Паруйрова сынка, честное слово — невесело смеялся Гагик. — Это была бы настоящая «братская» помощь!

— Это потому, что зимою кора у карагача сохнет, — оправдывался Ашот. — А попробовал бы ты весною свить веревку из такой коры, не оборвалась бы. Но что поделаешь, надо придумать что — то новое. Шушик, остались еще шишки? Да? Ну, дай Саркису, пусть ест, а мы пока подумаем. Только вот так, без дела, сидеть нельзя. Пойдем поработаем пока на тропинке, а тем временем и решим.

Вскоре они снова были на Дьявольской тропе. Тяжелая работа возобновилась.

Увидев комья снега, падающие с горы, Саркис подумал, что товарищи о нем забыли.

— А я? — раздался из — под обрыва его плаксивый голос. — А для меня что вы делаете?

— Мы идем в село за помощью тебе, — снова зло пошутил Гагик и передразнил: — «Я… для меня… мне!»

— Да, знаю, что вы делаете… О себе только и думаете… Мамочка, милая!..

— Не реви! Мы и работаем и думаем. Канат негодным оказался, а лестница слишком короткой, — пояснил Ашот.

Вечером ребята кинули несчастному Саркису белку и зорянку, а сами в дурном настроении вернулись в пещеру.

«Хоть бы шкурку он сохранил, чтобы потом мы могли подарить ее Шушик», — думал Асо. Пастушок еще находился под впечатлением своей удачной охоты на белку.

Вечером ребята сидели вокруг костра и думали. Еще ни разу не охватывала их такая безнадежность.

Гагик должен был сегодня рассказать какую — то историю, но он утратил весь свой юмор, и ему не хотелось говорить. Все мысли были о том, как освободить злополучного товарища.

— Ну, что же ты тянешь, Гагик? — поторапливала его Шушик.

— Ладно, расскажу, — наконец решился он. Рассказывал Гагик без настроения, и все — таки во всех его рассказах ощущалась та жизнерадостность, какой было пропитано все существо мальчика. Происшествия, которые он описывал, были трагичны, но кончались благополучно и забавно.

Первое из них произошло с женщиной из Гарни, решившей расстаться с жизнью.

Семейная трагедия привела женщину к скале над рекой Азад. Здесь она сказала миру последнее прости, закрыла глаза и кинулась в пропасть.

— Ой, бедная! — вскрикнула Шушик.

— Нет, моя дорогая, не бедная. Сейчас она очень хорошо живет в своем селе. Только хромает, и то совсем немного.

— Как! Жива осталась? Каким чудом?

— На свете чудес не бывает. Ты знаешь, что женщины в наших старых селах носят очень широкие юбки. Причем не одну, а сразу несколько. Так вот, если ветер летит низко, то обязательно поднимет и раздует эти юбки. Кажется, вот — вот их хозяйка взлетит на воздух!

— Ну-ну, — наклонившись вперед, с живейшим интересом слушала Шушик. — Скажи, а что же было потом?

— Потом? Потом эта женщина замечательно опустилась на берег реки. Жаль, что ты не так одета, а то пригодилась бы твоя юбка Саркису. Надел бы и… как на парашюте опустился.

Трагическое начало было и у второго рассказа:

— В селе Гармрашен медведь поймал в поле жену председателя колхоза и своими нежными лапами приласкал ее круглые щеки.

— Ой, Гагик, вечно ты придумаешь что-нибудь необыкновенное!

— Нет, правда. Ну так вот. Припустился мишка за женщиной. Она перепугалась до смерти, бежит, а медведь следом. Добежал до обрыва. Внизу — пропасть, сзади — косолапый. Все равно погибать. Вот она и кинулась в пропасть. И что же? Такие же юбки спасли — распустились парашютами… А пропасть глубокая была! Не случись ей упасть на кучку сухих листьев, наверняка бы разбилась… Ну вот, — закончил свой рассказ Гагик, — я и думаю: не может ли нам что-нибудь вроде такой подстилки из сухих листьев помочь? Может, травы нарвать, набить ею наши рубахи и положить, как подушки, одну на другую. Упадет на них Саркис и не разобьется. Хотите? О, погодите, вот так находка!

Рассказывая, Гагик все время вертел в руках обожженный с одного конца длинный дубовый прутик. Он хотел сломать его и бросить в огонь, но прутик не давался.

Странно: в холодном состоянии он легко ломался, а сейчас, разогретый, только гнулся.

— Поняли? — обрадовался Гагик и вскочил с места. — Завтра же мы освободим Саркиса из его тюрьмы! Мы нарежем дубовых веток, разогреем их на огне и наделаем колец. А из колец — длинную цепь. Ясно?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ О том, как ребята изобретали все новые а новые способы спасения товарища

Настал шестнадцатый день.

Солнце, бессильное и бледное, давно уже встало, но ребята еще не выходили из пещеры. В горячей, пышущей жаром золе они разогревали молодые дубовые ветки и делали из них кольца. Кольца вдевали одно в другое, скрепляя их волокнистой корой карагача.

— Ветки кончились, — объявил Асо.

— Нет, там, кажется, еще есть. Поройся в золе. Асо порылся, но вытащил только небольшой прутик.

— Ничего, пусть хоть маленькое кольцо выйдет. Погодите-ка, сосчитаю. Раз, два, три… — Ашот беззвучно шевелил губами. — В нашей цепи двадцать четыре звена. А ну, Гагик, возьми ее за конец и выйди наружу. Ого, да в ней метров десять будет!

— Ну, пойдем посмотрим, — сказал Ашот. А когда они увидели свою лестницу снизу, воскликнул: — Замечательно! Только все — таки она коротка.

— Ничего, прыгнет, — успокоительно сказал Гагик.

После своих вчерашних рассказов он смотрел на такие прыжки весьма оптимистично. Если там, в лесу, не разбилась грузная женщина, то похудевший, ставший легким Саркис и вовсе не пострадает.

— Но мягкая подстилка обязательно нужна, — сказала Шушик.

Обломав ветви едва ли не всех елок вблизи от пещеры, ребята горой набросали их под последним кольцом цепи, потом, сняв свои куртки, застегнули их и превратили таким образом в своеобразные мешки. Мешки набили снегом и положили на холм.

И все же им показалось, что этого мало. Тогда со склонов, нагреваемых солнцем, в ущелье покатились снежные комья. Сначала они были величиной с арбуз, но по пути обрастали и до ущелья доходили уже целыми «бочками». Так в ущелье образовался довольно высокий снежный холм.

Хорошо бы, конечно, прибавить еще несколько колец и удлинить цепь, но времени на это уже не оставалось. День в Барсовом ущелье, окруженном высокими стенами гор, был особенно коротким.

Стемнело. Ребята дрожали от холода.

— Ну, Саркис, спускайся, — распорядился Ашот. Саркис наклонился, посмотрел вниз и в ужасе отпрянул.

— А если оборвется? — спросил он содрогаясь.

— Не оборвется. Ставь ноги в кольца и осторожно спускайся. За последнее ухватишься и соскочишь на приготовленный холм.

Дрожащими пальцами ухватился Саркис за ствол елки, но сейчас же отдернул руки.

— Холодно… Обжигает… Давайте подождем до завтра. Солнце встанет, тогда и сойду… Сейчас темно уже…

Он привел еще несколько причин, мешавших ему спуститься по изготовленной товарищами лестнице, но ясно было, что главная из них — страх Ашот заскрипел зубами.

— Ладно, ничего не поделаешь, пойдем, — сказал ой. Оставив свои рубахи в куче снега, ребята вернулись в пещеру.

— Шушик, раздуй-ка огонь. Впрочем, мы, кажется,

все топливо отнесли ему.

Ашот был так раздражен, что не хотел даже назвать Саркиса по имени. В самом деле, сколько времени и сил отнял у них этот парень!

Продрогшие и голодные ребята провели в пещере еще одну изнурительную, бессонную ночь.

— Эх, Бойнах, были бы у тебя ум и ловкость Чамбара, мы давно бы отсюда вышли, — упрекал собаку Гагик. — Чамбар сумел бы выбраться из ущелья, слетать в село и привести людей.

— Какой еще Чамбар? — обиделся Асо. — Да разве найдется собака умнее моей?

Для Асо конечно, в мире не было пса, равного его Бойнаху.

— Какого Чамбара? А ты об охотнике Бороде Асатуре[22] из Личка слышал?

Асо отрицательно покачал головой.

— А о внуке его Камо? — спросила Шушик.

— А о сыне моего дяди — Грикоре? — спросил Гагик.

— Грикор и в самом, деле сын твоего дяди? Не верю! — заявила Шушик.

— Разве ты не видишь, что это и есть Грикор? — кивнул Ашот в сторону Гагика. — Словно половинка того же яблочка. Тот же характер, те же шутки…

— Нет, Ашот, я Грикором не стану, — печально возразил Гагик. — Где мне до него! Чего он только не делал! Поднимался на Пчелиную скалу за медом, пробирался в тростники озера Гилли и собирал яйца бакланов. Он везде находил пищу, а я вот приткнулся у костра и ною от голода. Будь Грикор с нами, мы вот как жили бы! — И Гагик коснулся рукой горла. — По сих пор всего было бы.

— А если бы у нас был такой звеньевой, как Камо, мы бы теперь… — вырвалось у Шушик, но она поняла свою оплошность и умолкла.

— Что же я могу поделать! — вспыхнул от смущения Ашот. — Попади они в Барсово ущелье, тоже, должно быть, не смогли бы выйти.

— Ну, ну, попрошу начальника не трогать, — вступился за товарища Гагик. — Наша группа ничем не хуже кружка Камо, а я — своего двоюродного брата Грикора.

— А знаете, я Бороду Асатура видел! — воодушевился Ашот. — Как — то осенью он к нам приезжал. Подружился с отцом моим, вместе ходили на охоту за козами. Какой замечательный человек! Только борода у него очень смешная — длинная — длинная. Когда он торопится, то запихивает ее за пазуху, чтобы не развевалась. И идет так, что не догонишь.

— А Чамбар за ним — хвост кренделем!

— Да, Чамбар за ним. Ах, если бы только отец сообщил старику о том, что мы пропали! Глядишь, и пересек, бы снега Агирджа — горы — и прямо к нам на ферму.

— А вдруг моя мать напишет про меня бабушке? — сказал Гагик и даже вскочил, обрадованный такой мыслью. — Конечно, напишет! Грикор, конечно, приедет, сейчас же уткнет нос в айгедзорские карасы с вином и скажет: «Дедушка Асатур, здесь лучше, чем у нас, давай навсегда тут останемся. Вина много, солении…» Ах, — размечтался Гагик, — если бы вдруг вон на том гребне показался Грикор! В руках — кюфта[23] в лаваше. «Эй, Гагик-джан, лови! Кюфта пришла!..» — крикнул бы он.

— Довольно нас мучить! Все нутро своими рассказами переворачиваешь! — рассердился Ашот и вышел из пещеры.

Откуда — то из — за гор луна тускло освещала туманный силуэт Арарата. Было холодно и тихо.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ О том, как рождается человечность

На заре ребята услышали какие — то странные звуки — словно невдалеке кто — то беспорядочно стрелял из мелкокалиберных пистолетов. Сидя у костра, Асо от души смеялся — такой панический вид был у его товарищей. Снова послышались выстрелы. Из костра взметнулись кусочки кроваво — красных, раскаленных углей, разлетелась во все стороны зола, будто в огне были скрыты какие — то взрывчатые вещества.

— Чего ты смеешься? — спросил Ашот, подозрительно поглядывая на костер.

Асо выхватил из огня несколько испеченных в костре желудей и сказал товарищам:

— Кушайте, это хорошая еда. Промерзли они, потому и стреляют, — пояснил он.

— Где ты взял?

— Нашел. Ходил под утро с Бойнахом на охоту. На, Бойнах, на, и ты поешь.

— Да, это прибавит нам сил. Из желудей и кофе приготовляют, — говорил Гагик, съедая свою долю. — Только я не советовал бы давать их Саркису.

— Почему?

— Нехорошо. Отяжелеет — цепь не выдержит, — улыбнулся Гагик.

Когда поднялось солнце и в ущелье стало теплее, все вышли из пещеры и снова собрались под лестницей, свисавшей с утеса.

— Саркис, вылезай-ка из своей берлоги, пора, пожалуй! — крикнул Ашот.

Колеблющимися шагами Саркис подошел к краю впадины.

— Возьмись за елку и вставь ногу в первое кольцо.

— Не могу. Придумайте что-нибудь другое, — посмотрев на пропасть, испугался Саркис.

— Ладно, дело твое. Оставайся, — внешне безучастно сказал Ашот, Шушик открыла было рот, чтобы запротестовать, но Ашот остановил ее взглядом.

А то, что девочка приняла за жестокость, возымело свое действие. Саркис вложил ногу в первое кольцо и, дрожа от страха, начал спускаться.

— Вниз не смотри, глаза закрой.

И эти советы помогли. Саркис медленно спускался, на ощупь переставляя ноги из одного кольца в другое. Кольца растягивались, но были крепкие и выдерживали мальчика. Наконец он достиг последнего кольца.

Товарищи напряженно наблюдали за его движениями. У всех тревожно бились сердца. Не смотрела только Шушик. Закрыв глаза, она спряталась за спиной у Гагика.

Присев на задние лапы и высунув язык, с любопытством смотрел на необычайное зрелище и Бойнах.

— Стой, не двигайся, цепь окончилась! — крикнул Ашот.

И Саркис быстро подтянул ногу, тщетно нащупывавшую очередную опору.

— Теперь тебе нужно ухватиться за последнее кольцо руками и прыгнуть. Не бойся, внизу мягкий снег.

— Мягкий? Вчера — то он был мягким… — в раздумье сказал Гагик и вдруг крикнул: — Погоди, не прыгай, я проверю снег!

На хорошую «мягкую» подстилку пришлось бы прыгнуть Саркису! Пушистые комья снега за ночь сковал мороз, и они превратились в ледяные глыбы.

Удивительно вовремя спохватился Гагик. Еще минута — две, и Саркис разбился бы об этот оледеневший холм.

— Поднимись обратно! — скомандовал Ашот.

От волнения на лбу его выступила испарина. Он мысленно бранил себя за неосторожность.

Гагик молча наблюдал за выражением его лица. Он порывался сказать что — то важное, но не решался.

— Согласен ты теперь с тем, что даже такой испытанный руководитель, как ты, может ошибиться? — наконец мягко, дружески спросил он.

Ашот не ответил. Он был очень смущен, но, соглашаясь с Гагиком, все же не хотел сказать об этом вслух.

— Вот так штука!.. — задумчиво протянул Гагик.

— Костер, ребята, костер надо развести, — предложил Асо. — Без огня ничего не выйдет.

До полудня они были заняты своей одеждой. Развели костер, с трудом дотащили до него полные тяжелого, мерзлого снега рубахи и стали их оттаивать.

Асо с Ашотом были заняты изготовлением новых колец.

Освобождение Саркиса придется опять отложить, — огорченно объявил Ашот. — Саркис, — крикнул он, — отвяжи и кинь нам цепь!

Они прибавили к ней еще несколько колец, но сколько их еще было нужно, чтобы Саркис мог спуститься прямо в ущелье!

— Погодите, в моем черепке родилась удивительная мысль, — приставив палец ко лбу, вскочил с места Га — гик. — Мы сейчас же раз и навсегда освободим нашего любимца. Слишком уж долго оставался он в одиночестве, ослепнуть бы мне!.. Саркис, — крикнул он, задрав голову, — можешь ты укрепить ствол ивы так, чтобы он прочно уперся в стену и не сдвинулся, если ты на него полезешь? Можешь? А?

— Он и без того устойчив. Нижний конец я вставил в щель, а верхний зажат между двух камней, — донесся с горы глухой недовольный голос.

— Тогда пойдем, друзья! — скомандовал Гагик. — Пойдем и освободим этого длинношеего птенца!

— Куда пойдем? Чего ты распоряжаешься? — возмутился Ашот.

— Ашот, не думай, что ты здесь выше всех, — неожиданно сказал Гагик и пошел вперед.

Никто не знал, что он думает делать, но, взяв цепь, все молча пошли за ним.

Они прошли на Дьявольскую тропу и остановились у обрыва над впадиной, приютившей Саркиса. Остатком злополучного каната Гагик крепко обмотал каменный зубец, выступавший над тропинкой, и, привязав к нему деревянную цепь, сбросил ее вниз.

— Ну как, Саркис, конец цепи коснулся бревна?

— Да, почти… Ой, что вы хотите делать? — снова запричитал он. — Умираю…

— Раньше смерти не умрешь, дорогой мой. Поднимись-ка лучше по бревну. Ну как, — обратился он к Ашоту, — понял наконец, что я хочу сделать? — И Гагик постучал пальцем по своему лбу. — Не голова, а тыква, набитая мозгами.

Товарищи улыбнулись, но не столько шутке Гагика, сколько тому, что, кажется, нашли наконец способ освободить Саркиса. Только Ашот был недоволен и мрачен. Что же это такое? Не он, а Гагик нашел выход! Зачем же тогда его избрали старшим?

Стоны Саркиса утихли, и некоторое время из — под обрыва доносился только какой — то шорох.

— Ну, как? — нетерпеливо спросил Гагик. — Долез до края бревна? Да? Ну, а теперь поднимайся по кольцам. Настоящая лестница, не так ли?

Саркис ничего не ответил, но канат натянулся и начал скрипеть. Очевидно, мальчик уже поднимался по кольцам.

Гагик сиял от радости. Он поглядывал то на Ашота, то на Шушик, и взгляд его говорил: «Видели?!»

Ашот, конечно, видел, и его самолюбие страдало.

Канат перестал скрипеть. Снизу послышалось сдавленное рыдание.

— Что там случилось? Ох, кажется, не переживу я этого! — плаксиво воскликнул Гагик. — Не плачь, братец милый, пожалей глаза свои ясные!

Шушик нервно кусала губы, а Ашот строго спросил: — Почему не поднимаешься?

— От моей тяжести кольца вплотную примкнули к скале. Ни ухватиться не могу, ни ногу поставить. Ой, ой, сорвусь, мама-джан!

— Не ной, братец, еще больше отощаешь, — посоветовал Гагик. — Вдень лучше ноги в кольцо и сядь отдохни. Мы что-нибудь придумаем.

— Протянем ему мой посох, пусть ухватится за конец, — предложил Асо.

Товарищи согласились. Асо лег на тропинку и опустил вниз свой посох.

— Стань во весь свой долговязый рост и протяни руку. Ну, поймал?

— Поймал!

— Ну, скинь теперь башмаки и привяжи их к поясу. Саркис покорно сделал и это.;

— Ухватись обеими руками за конец дубинки и поднимайся. Ногами упирайся в скалу, мы поможем.

— Ну, держись крепче!

— Назад не гляди!

— Уцепился, да! Лезь же, лезь! — подбадривали Саркиса товарищи, и втроем — Ашот, Гагик и Асо, — с трудом сохраняя равновесие на узкой тропинке, они вытягивали из — под обрыва своего незадачливого спутника.

Но вот наконец он предстал перед ними.

Охваченный волнением человека, спасенного, казалось, от неминуемой гибели, Саркис едва не опустился на колени перед своими спасителями, но Ашот взял его за плечи, тряхнул и твердо, но дружелюбно сказал:

— Не надо, Саркис. Постарайся только понять, чего бы ты стоил без нас.

Шушик мысленно упрекнула Ашота: «Нашел время для наставлений!»

Когда, усевшись на камнях, ребята несколько пришли в себя, Ашот добавил к тому, что сказал, еще несколько таких же твердых и веских слов.

— Хорошо, что ты спасся, — сказал он. — С наших сердец тяжелый камень свалился. Только до сих пор я не могу понять, как это ты мог сказать: «Пусть каждый о себе заботится!»

Саркис сидел, опустив голову. Он был похож на готового расплакаться ребенка.

«Пожалуй, больше ничего и не нужно ему говорить», — решил Ашот и взял в руки лопату, давая этим понять, что пора браться за дело. Но тут неожиданно, бледный, измученный, еще не оправившийся от пережитых потрясений, Саркис поднялся, выхватил из рук Ашота лопату и, дрожа от усталости, напрягая последние силы, попробовал сбрасывать с тропы снег. Он делал это с таким пылом, какого не проявлял, верно, еще никогда в жизни.

— Ты что? — опомнился Ашот. — Не твое это дело… Уведи его, Асо, пусть отдохнет.

Но Саркис решительно возразил:

— Вы достаточно со мной намучились. Теперь моя очередь работать.

— Не мешай! Раз он приходит в разум, мешать не надо, — шепотом убеждал Ашота Гагик.

— Жаль его, нельзя так. У него, наверное, есть ушибы. Надо осмотреть, сделать перевязки, — со слезами на глазах причитала Шушик.

Но в то же время девочка и гордилась —. Не она ли говорила, что Саркис исправим? Ей возражали: «Волчонок!», «Не образумится!» Ну, кто же прав оказался?

— Дай сюда, Саркис, тебе нельзя. — И Ашот мягко отнял у него лопату.

Когда Саркис, устало присевший на камень, поднял голову, Шушик увидела у него над бровью большую синюю шишку.

— Ой, ослепнуть мне! — воскликнула она и, намочив в талом снегу платок, приложила его к виску Саркиса.

— Послушай, парень, что у тебя еще болит? — взволновался Ашот.

— Колено… спина… — стонал Саркис.

Шушик отошла в сторону. Ребята раздели Саркиса и осмотрели его. Шишки, царапины, синяки покрывали его тело в разных местах. Особенно сильно была разбита рука — на ней густым комом застыла кровь.

— Что же ты ничего нам не сказал? И еще работать хотел в таком состоянии! — упрекнул его Ашот.

— Как вспомню, что от смерти избавился, все остальное пустяком кажется.

— Молодец, так и надо. Бывает в жизни и тяжелее. Надо всякую боль презирать, — похвалил его Ашот. — Ну, давайте поставим ему холодные компрессы. Жаль, водки нет, водочный был бы еще полезнее.

— Вы все смеетесь над курдами, что они шарфы на колпаках носят, а вот мой и пригодился, — сказал Асо, снимая со своей шапки старенький шелковый шарфик. — И пояс шелковый тоже возьмите.

Шарфами и платком перевязали ребята все ушибы и царапины на теле Саркиса, а затем повели его в пещеру.

Новое, теплое, до сих пор незнакомое Саркису чувство зародилось в одном из уголков его души. Как хорошо, что он с товарищами! Как хорошо, что товарищи так внимательны и заботливы! Что он, в самом деле, выкидывал, какие глупости говорил! «Каждый для самого себя»… Нет, это была большая ошибка. Без товарищей жизни нет…

«Заведующий хозяйственной частью» Гагик задумал ознаменовать большую победу роскошным ужином. В дальнем углу пещеры, в одной из скрытых от глаз щелей, у него было, оказывается, какое — то тайное хранилище. Став на выступ в стене, Гагик сунул руку в щель, пошарил там и что — то положил в свою шапку.

— Жарьте, питайтесь!.. — вернувшись к костру, заявил он и вытряхнул на камень несколько воробьиных тушек. — Я берег это на черный день. А как же иначе? — похвастался он своими хозяйственными талантами.

Сюрприз, устроенный Гагиком, сильно поднял упавшее было настроение ребят. Каждому досталось по два воробья, и гнетущее чувство голода немного утихло.

…После происшествия с Саркисом ребята словно повзрослели на несколько лет. Оно убедило их в том, что в самых тяжелых условиях они способны не только поддерживать свое существование, но, когда грозит беда, спасать друг друга.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ О том, как нелегко расстается человек с дурными наклонностями, привитыми ему в детстве

Под вечер, когда изможденные ребята отдыхали в пещере, Саркис подумал: «Не повести ли их к складу белки и, открыв его, сказать: «Простите, товарищи. Вы спасли мою жизнь, и больше я не могу скрывать от вас еду. Кушайте на здоровье»…

Но тут он вспомнил, с каким трудом шел к пещере. Значит, он очень слаб и любая болезнь — грипп, ангина, воспаление легких — сведет его в могилу.

Страх вновь овладел Саркисом, и снова проснулось в кем знакомое чувство эгоизма.

«Им придется всего по две горсти орехов, а ты будешь питаться ими целых десять дней. Не делай глупости, своя жизнь дороже», — нашептывал ему какой — то внутренний голос.

В сердце мальчика началась глухая борьба, и он не сумел сделать решительного шага…

Надо сказать, что орехи, которые несколько дней назад ребята отобрали у Саркиса, были целы. Так и валялись в углу, куда их бросил возмущенный Ашот. Гордость не позволила им прикасаться к ним даже в самые голодные минуты.

Время от времени Асо очень хотелось взять орехи и тайком накормить ими своего верного Бойнаха. «Поганый кусок только собака съест», — по — видимому, думал он и все же не решался: кто знает, что скажут товарищи!

Асо хотел было поговорить с ними, узнать их мнение, но не мог одолеть свою стеснительность.

Сидя вокруг жарко пылавшего костра, ребята раздумывали о том, что им следует делать дальше. Теперь расчистка тропы уже не казалась им таким трудным делом.

В самом деле, можно ли сравнить такую работу с огромными усилиями, которые пришлось приложить, чтобы вызволить из беды Саркиса?

Ашот высказал эти мысли товарищам и внушил им веру в то, что за три — четыре дня они расчистят тропу и выберутся наконец из ущелья.

Но прежде необходимо было устранить одну досадную «мелочь»: угнетающее чувство голода.

Морально спасение Саркиса очень укрепило их, но физически ребята ослабели. За эти дни они съели все, что у них было, а заниматься поисками пищи не оставалось ни времени, ни сил.

Поэтому и было решено, что одни пойдут на тропинку, а другие будут добывать пропитание.

— Ну, раз вы считаете меня специалистом по части еды, займусь этим делом я, — заявил Гагик.

Шушик должна была остаться в пещере и поддерживать огонь в костре и ухаживать за Саркисом. А Ашот и Асо — сбрасывать с тропы снег.

Когда все это обсуждалось, Саркис снова вернулся к мысли об орехах. «Если Ашот говорил, что через три — четыре дня они выйдут из ущелья, то почему бы не открыть товарищам тайну белкиного склада?» — думал он, и была уже минута, когда он чуть не сказал: «Идите все расчищать тропу, еда у нас есть».

Но нет, он так и не смог справиться с собой. «Смотри, вдруг снова пойдет снег и ты останешься тут на всю зиму, — стучало в мозгу, и мальчик решил: «Нет, подожду еще несколько дней, посмотрю, какой ход примут дела».

Отвлекшись от этих мыслей, он стал прислушиваться к разговору Шушик с Ашотом. Они говорили об Асо.

— Такой мальчик — и почему — то не пионер! — удивлялась Шушик. — Это просто странно!

— Но ты ведь знаешь, что на ферме нет ни школы, ни пионерской организации, — пояснил Ашот. — Кто же в этом виноват?

— Раньше — то, когда мы жили в нашем селе, я ходил в школу, — сказал Асо, — но тогда я еще не мог стать пионером, мал был.

— А я считаю, что мы и сами можем принять тебя в пионеры, — неожиданно заявил Ашот. — Ты вполне за служил это.

— Правильно!

— Верно!

Ребятам очень понравилась идея Ашота, а Асо — тот Даже вспыхнул, на лбу выступили крупные капли пота.

— Кто против? — желая соблюсти необходимые формальности, важно спросил Ашот.

Но кто же мог быть против? Даже Саркис и тот с улыбкой посмотрел на пастушка.

Ашот снял с себя красный галстук и повязал его на шею смущенного мальчика.

— Ты должен принести присягу, дать клятву, — сказал он.

— Я постараюсь жить так, как надо, — тихо сказал Асо. — Я постараюсь сделать в жизни что-нибудь очень нужное, полезное людям. Поверите — хорошо, а не поверите — увидите. Вот моя клятва.

— Замечательно сказал, — захлопал в ладоши Гагик. А Ашот, воодушевившись, внес еще одно предложение:

— Мы должны будем позаботиться о том, чтобы Асо вышел из Барсова ущелья, научившись читать по-армянски.

— Читать? Значит, мы так долго здесь пробудем? — разволновалась Шушик.

— Нет… Асо очень быстро станет грамотным, — успокоил ее Ашот. — Ведь кое — что он все — таки знает…

Весело пела в этот вечер свирель Асо, и на сердце у ребят было легко. Они радовались и тому, что их друг стал пионером, и тому, что тропа, ведущая к свободе, все больше расчищалась, и спасению Саркиса,

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ О том, что перед бурей всегда бывает затишье

На следующее утро Асо вошел в пещеру и, разостлав на земле свое аба, высыпал на него из карманов целую горку мушмулы, хорошо созревшей, крупной. Растроганный отношением к нему товарищей, он почти не спал эту ночь и еще затемно отправился добывать для них еду.

— Это для работающих и для больных, — распорядился «эконом» Гагик.

От своей доли он отказался и вышел, позвав за собой собаку.

— Пошли, Бойнах, на охоту. Не позавидую я сейчас зверью Барсова ущелья!

Собака молчаливо согласилась. Таков Бойнах: его всегда можно подкупить лаской.

Ашот и Асо, набив карманы мушмулой, отправились работать на Дьявольскую тропу, Шушик — в Дубняк за топливом.

Пользуясь отсутствием товарищей, Гагик похвалялся перед собакой:

— Ах, поглядел бы ты, Бойнах, сколько орлов сбил бы я с неба, будь у меня в руках охотничье ружье!

Но собака, казалось, только усмехалась — знаем мы тебя. Ведь за все время, проведенное в ущелье, ей не пришлось увидеть и одной птички, подстреленной Га — гиком.

Снег оставался теперь только внизу, на плато, да на западных склонах ущелья. А на восточных и южных было сухо и тепло. Поэтому Гагик предпочел отправиться именно туда.

Скалы громоздились здесь целыми этажами, одна над другой, и только неширокие терраски разделяли их. Тут, на редких клочках почвы, росла желтая трава да кое — где виднелись низкие кусты, Гагик не взял с собой ни лука со стрелами, ни пращи — он и сам не надеялся на добычу.

Добрый час покружив по ущелью, мальчик не встретил никаких зверюшек, а ягод раздобыл мало, всего одну горсть барбариса, такого кислого, что его невозможно было есть. «Такая кислятина хороша только с жирным пловом, а на голодный желудок она не рассчитана», — огорченно рассуждал Гагик, продолжая осматривать кусты. И вдруг к одному такому кусту, росшему на небольшой плоской терраске, с лаем бросился Бойнах.

«Почуял запах животного», — мелькнуло у Гагика, и он крикнул:

— Держи, держи крепко! Не упускай, я иду! — и по лез по крутому склону вверх.

Ноги у Гагика подгибались, сердце сильно билось, «Не заболел ли я? — вдруг испугался он и, сев на камень, покупал свой пульс. — Нет, пока еще бьется… Так чего же я расселся?»

— Не упускай, Бойнах, не упускай, иду! — снова крикнул он псу и торопливо поднялся.

А Бойнах продолжал злобно лаять, и то всовывал гол лову в кусты, то отскакивал, словно ужаленный.

Когда Гагик подошел, пес поднял голову. На его черном носу виднелись капли крови. «Ну что я могу поделать, когда его и схватить — то не за что?… — говорил взгляд собаки. — Едва подойдешь — свернется в клубок, да еще в какой! Весь в острых иглах! Попробуй, тронь!..»

У бедного Бойнаха не только нос, но и губы и язык были поколоты.

— Пусти, это не твоя забота, — отстранил Гагик собаку. — Нашел — и ладно, остальное — дело мастера. Подумаешь, еж! Мяса в нем не больше, чем в курице. Тоже обрадовал! Эй, Шушик! — громко крикнул он, наклонившись к пещере. — Слышишь, Шушик? Запрягай телегу, надо ежа домой переправить.

— Погоди, Гагик! — тоненьким голоском отозвалась девочка. — Не трогай его, я иду…

«Не трогай»! Не сошел же он, в самом деле, с ума, чтобы трогать этот колючий шар! Подтолкнув ежа ногой, Гагик подставил свою шапку, вкатил в нее добычу и торжественно понес товарищам.

— Пошли, Бойнах! — окликнул он пса. Но тот словно не слышал.

— Пойдем, дурной! — уговаривал Гагик. — Ты на его колючки не гляди. Там, внутри, полно мяса и жира. Идем, получишь свою долю.

Но собака упорно не желала расстаться с какой — то расщелиной в камнях. Она то подскакивала к ней, то отскакивала, сердито рыча.

Гагик остановился:

— Что там? Что-нибудь еще нашел? Правда? Скажи…

— С кем это ты разговариваешь? — торопливо подошла Шушик. Она с трудом переводила дыхание.

— С Бойнахом. Пойди-ка погляди, чего он там лает. Нашел что или просто так?

В сухих листьях, среди камней, Шушик увидела еще один маленький серый колючий шарик.

— Гагик, я ежика нашла! — обрадованно вскрикнула девочка.

— Нескромное заявление! — ответил Гагик. — Не ты нашла, а Бойнах. Ну, возьми его в подол. Только не руками, а палкой, закати палкой. Так…

Когда они вернулись к костру, Гагик объявил, что он сам приготовит блюдо из ежового мяса — «шашлык — сюрприз».

К обеду вернулись с тропинки Ашот и Асо, очень голодные, но, судя по лицам, довольные результатами сегодняшней работы. Дела, по — видимому, шли хорошо. Ашот сразу заметил ежей — одного очень большого, а другого совсем маленького.

— Ни одной пули не истратил! — не замедлил похвалиться Гагик. — Ежи уже и поделены:, маленький — мне, большой — вам четверым, потроха — Бойнаху.

— Не дам, не позволю трогать маленького! — сказала Шушик и, поднявшись, осторожно взяла в ладони колючий шарик. — Иди, иди ко мне, не то эти безжалостные мальчишки убьют тебя — И, усевшись, она положила ежика себе на колени.

Неопытный малыш вскоре высунул из своих иголок маленькую влажную мордочку и начал обнюхивать платье девочки.

— Миленький мой, какой хорошенький! — восхищалась Шушик. — Никому тебя не дам, возьму с собой домой.

Девочка, казалось, забыла и о голоде и о перенесенных потрясениях.

— Ну ладно, — милостиво согласился Гагик, — оставим маленького…

Примерно через час «шашлык — сюрприз» был готов.

Когда ребята насытились и немного отдохнули, солнце уже склонялось к Арарату. Но на воздухе было так тепло, так приятно, что никому не хотелось идти в пещеру. В сущности, жизнь начинала улыбаться им! Сегодня нашли ежей, завтра еще что-нибудь найдут. Не очень — то сытно, но не беда. Ведь через три-четыре дня… И тогда… Ах, с какой радостью встретят их родные!

Мысль о скором возвращении волновала ребят всю ночь.

Никто и предположить не мог, что Барсово ущелье готовило своим пленникам новое бедствие.

Так спокойно бывает только перед сильной бурей…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ О том, как внезапно проснулась одна из дремлющих сил природы

Давно уже все заснули, только Асо сидел у костра и, время от времени вороша угли, раздумывал о самых различных вещах. Подумал он, например, и о том, почему это во всех пещерах (а он видел их много) обычно встречается козий помет, а в той, где они приютились, его нет. Почему во все пещеры козы входят, а в эту нет?…

Не найдя решения этой загадки, Асо взглянул на товарищей и пожалел их: как плохо спят, бедняги! Сняв с себя свое аба, он осторожно прикрыл им Шушик. «Хорошая девочка, — мелькнуло у него в голове, — : хорошая была бы сестра… Жаль, нет у меня сестры…» И мальчик улыбнулся мягко и печально.

Потом он внимательно осмотрел и заботливо расправил свой красный галстук. Яркая ткань вспыхнула в свете костра, словно один из его огненных языков. И Асо обрадовался, как ребенок. Но нет, он уже не был ребенком. После данной клятвы мальчик почувствовал себя так, словно стал выше, серьезнее, взрослее, А грамота?

Асо вынул из своей сумки тетрадку, в которой раз пятьдесят большими неровными буквами было нацарапано его имя. Это были его первые попытки научиться писать по-армянски. Имя «Асо» на обложке было выведено кривыми буквами, на следующих страницах — все лучше и лучше. Была бы здесь еда, Асо, кажется, и вовсе не ушел бы из Барсова ущелья, так нравились ему новые товарищи. Ведь в последнее время у него совсем не было друзей. На ферме — только взрослые люди, ребят нет. А он мечтал о товарищах, тосковал по ним и именно поэтому всем сердцем привязался к этим школьникам, посланным ему удивительным случаем.

А как много они знают! Слушаешь их — и попадаешь то в Иран, то в Индию, то в какую — то далекую страну Японию… Они знают даже, какие в этих странах водятся животные, какие там леса, горы, моря, реки. Особенно Ашот. Правда, иногда он бывает очень резок, даже груб, но есть люди, с которыми иначе, наверное, нельзя. Взять хоть Саркиса… Ах, как скверно он тогда поступил!

Воспоминание о злополучном случае с орехами заставило мальчика помрачнеть. Он поднял голову и не вольно перевел взгляд на орехи, лежавшие в углу пещеры. Нехорошо, ох, нехорошо получилось!

Асо даже покраснел от стыда, вспомнив тот разговор, пощечину… Но за кого же ему было стыдно? За Саркиса ли, совершившего нечестный поступок, за Гагика ли, который, не стесняясь, обыскал товарища (сам Асо сквозь землю бы провалился, но не сделал этого), за Ашота ли?

Ведь такие слова он наговорил Саркису, каких и с пудом меда не проглотишь. Услышав их, человеку остается, кажется, только умереть. Разве можно без чести жить на свете?

Все ребята были голодны, но никто не прикоснулся к этим орехам. Даже Саркис не осмелился ни есть их, ни предлагать товарищам. А Асо… Да он скорее умер бы от голода, чем прикоснулся к «поганому куску». «До чего же должен человек повиноваться своему брюху, если пожертвовал честью ради еды!» — думал Асо. Но… собаке можно было бы дать эти несчастные орехи. Откуда у нее самолюбие?

И снова мальчик вернулся к той же мысли. Бедный пес, до чего же он дожил! Бока впали, можно ребра пересчитать. Даже лаять сил нет. А когда ложится, не знаешь — то ли спит, то ли в бесчувствии. Эх, Бойнах! Лев львом был ты, когда колхозные стада охранял, от волков спасал. Да разве волки могли бы утянуть овец, находившихся под надзором у Бойнаха? В темные ночи пес оглашал ущелья таким лаем, что хищники готовы были «за мышиную нору полжизни отдать», вспомнил Асо народную поговорку.

По щекам мальчика катились слезы. Он положил руку на мохнатую шею собаки и тихо сказал: -

— Бойнах!

Тот открыл глаза, вяло вильнул хвостом и сухим языком лизнул руку хозяина. В печальном взгляде собаки было столько любви и преданности, что Асо не выдержал. Решительно поднявшись с места, он взял посох и двинулся к выходу. Но куда пойти? Где добыть еды для «мохнатого брата» — так пастухи — курды называют своих собак.

Взгляд Асо опять упал на орехи. «У собаки нет самолюбия, — опять подумал он. — Она и поганый кусок съест».

И, достав свой нож, мальчик стал раскалывать орех за орехом и кормить собаку: А та с наслаждением ела, благодарно повиливая хвостом. «Бойнах — не простая собака, — оправдывай себя пастушок. — Сколько работал он на ферме, столько пользы принес колхозу!»

Асо скормил собаке все орехи, сам при этом не съел ни единой штучки. Только несколько ядрышек он тихонько сунул в карман Шушик и, успокоенный, пошел на свое место и лег. Он и Ашот лежали далеко от огня — самые теплые места они уступили товарищам. А сейчас ближе всех к костру лежал Саркис. Видимо, во сне он инстинктивно сполз и занял наиболее теплое и удобное место.

Едва пастушок начал засыпать, как откуда — то издалека послышался вой волков — долгий, зловещий.

«Это на вершине Орлиной горы, — сразу определил Асо. — Бедный отец мой… Сидит сейчас перед хлевом, съежившись, завернувшись в свою япунджу,[24] и обо мне, верно, вспоминает…»

При этой мысли мальчику стало очень грустно. Он закрыл глаза, снова попытался заснуть, но что — то словно мешало ему, мысли разбегались, путались.

Легкий шум воды, обычно, доносившийся из глубины пещеры, сейчас почему — то усилился. Или это ему показалось? Нет… Вода шумела, бурлила, а вскоре послышались такие звуки, что в душе суеверного маленького горца возник страх, ужас. «Дэвы это?… Бесы» — подумал он. Старики и пастухи порассказали Асо столько страшных историй о злых духах, что мальчик готов был верить в существование дэвов.

Но сейчас ему больше всего хотелось спать, и, закрыв глаза, он сквозь дремоту думал: «Если это вода, то где она была раньше, откуда взялась и куда бежит?… Ах, добраться бы до нее! Она могла бы избавить от стольких хлопот! Легко ли каждый раз, как захочется пить, раскалять камни и растапливать ими снег?»

Не думая больше ни о каких дэвах, Асо поудобнее приткнулся к Ашоту, прижался к его спине и решил: «Было бы тепло, а все остальное сейчас неважно…»

И тут с оглушающим громом, будто разорвалось что — то в недрах земли, из темной глубины пещеры, бурля, клокоча и взбивая пену, хлынул мощный водный поток…