Пленники паука

Глава вторая

Хотя лето еще не началось, было уже по-настоящему жарко. Впрочем, и весна не спешила уступать свои права. По утрам солнце ласкало, нежно прикасаясь к остывшей за ночь земле и постепенно согревая ее, но к полудню набирало силу, и безжалостные лучи немилосердно палили, пропекая мощенные камнем мостовые и черепичные крыши домов, делая воздух жарким и тягучим.

Почти невесомая пыль, поднимавшаяся с земли от малейшего дуновения ветерка, клубилась полупрозрачной дымкой, застывая в воздухе легкими облачками. Стоило лишь выйти за порог, и жара мгновенно выжимала из тела влагу, кожа покрывалась липким потом, а вездесущая пыль налипала плотным слоем, отчего даже совсем недавно принявший ванну человек начинал чувствовать себя рудокопом, только что вылезшим из шахты.

Как это ни странно, но, несмотря на жару, улицы по-прежнему оставались людными. Правда, тем, кто добывал свой кусок хлеба трудом, было не до капризов погоды: жара ли, холод ли, проливные дожди — останешься дома, помрешь с голоду.

Лишь те, в чьих сундуках никогда не иссякали монеты, могли позволить себе такую роскошь, как ничегонеделание.

Расположившись под пестрыми полотняными навесами, они попивали так приятно освежающее легкое кисловатое вино, охлажденное в леднике, где и в самую жестокую жару легко замерзнуть насмерть. Снисходительно поглядывая на снующих на солнцепеке прохожих, перебрасываясь редкими, ленивыми фразами с такими же, как сами, отягощенными избытком досуга собеседниками, они радовались про себя, что достаток позволяет им избежать участи обремененных заботами людей.

Но не все роптали на неожиданную жару. Были и такие, кто почитал ее за благо. Эти, довольно отдуваясь и утирая струящийся по лицу пот, смаковали ароматный зеленый чай, после каждого глотка удовлетворенно цокая языком и нахваливая гостю редкостные достоинства божественного напитка, по случаю приобретенного у заезжего торговца.

Назавтра картина, как правило, менялась. Гость становился хозяином, и наступал уже его черед старательно изображать радушие и нахваливать неоспоримые качества своего, купленного втридорога душистого чая, привезенного из далекого Кхитая, который поставщик придержал специально для него, не уступив другим покупателям.

Оба при этом и не подозревали, что потчуют друг друга одним и тем же напитком, который проныра-торгаш, расписав несуществующие достоинства, продал им с огромной выгодой для себя, пользуясь жарой и спросом.

Одним словом, жизнь в огромном городе не замирала, и не только в прохладе, хранимой каменными стенами домов, и в тени защищавших от солнца навесов, но и на улицах, где раннее лето даже не приостановило мирской суеты.

Правда, днем измученное жарой нутро не принимало тяжелой пищи, зато в избытке способно было потреблять кисловатое стигийское виноградное вино, прекрасно утоляющий жажду чай, сочные туранские дыни невероятных размеров и полосатые арбузы. Многие же предпочитали аргосский темный виноград величиной со сливу, уже поспевшую в Шеме, или огромные сочные шемитские же груши, брызжущие, стоит лишь прокусить плотную шкурку, ароматным соком, нежные вендийские персики, покрытые тонкой, бархатистой кожицей — словом все, что дарило влагу и способно было хотя бы приглушить жажду, потреблялось в неимоверных количествах.

Однако такие картины можно было наблюдать лишь днем, когда даже мальчишки, разносившие по улицам холодную родниковую воду в тяжелых вместительных бурдюках и вполне привычные к своему ремеслу, вскоре валились с ног от усталости: они вынуждены были нанизывать на шест по два, а кто постарше — и по четыре наполненных живительной влагой кожаных пузыря зараз.

Зато к вечеру все менялось, и если днем лишь жажда не позволяла людям забыть о потребностях тела, то к вечеру, когда удушающая жара спадала, желудок словно просыпался, веско напоминая о том, что на воде и чае, даже если потреблять их целыми бурдюками, далеко не уедешь.

Многочисленные духаны, таверны и кабаки, которыми изобиловала воровская столица мира, наполнялись желанными гостями, которые жаждали вознаградить себя за дневной пост. Жизнь на пропеченных с утра улицах затихала и сосредоточивалась под крышами домов, которые, впрочем, и днем не пустовали. Воздух наполнялся другими ароматами, главным из которых был запах жаркого, приготовленного на любой вкус. Словом, жизнь била ключом, не замирая ни днем, ни ночью.

Стигиец шел к центру города.

Жара не действовала на человека, облаченного в одежды жреца Сета. Тело его оставалось сухим, словно покрывала его не обыкновенная, как у всех людей, кожа, а листы равнодушного к зною древнего папируса, рыхлого от времени, что оставляет от прикосновения невидимый след, который невольно хотелось смыть как можно быстрее.

Он шел из таверны, где только что встретился с киммерийцем, и мысли его были невеселыми. Талисман, упрятанный в мягкий замшевый мешочек, лежал в кармане, но, хотя это означало, что задание свое он успешно выполнил, радости он не испытывал. Правда, и вины за собой он не чувствовал, но и это не утешало.

Вряд ли Рамсис станет разбираться, по чьей вине сила покинула камень, и Талисман оказался бесполезным, а в том, что дело обстоит именно так, сомнений нет. Это жрец почувствовал сразу, как только рука его коснулась мешочка. Почувствовал даже раньше, чем увидел потускневший камень.

Рамсис не признавал провалов и не выносил неудачников. Сам он был молод и силен. Он жаждал могущества, и его совершенно не волновало, каким образом достичь вожделенной цели. Он уже возглавлял Черный Круг, хотя и не был сильнейшим в нем, и сознание этого не давало покоя, ядовитой занозой засев в его отравленном злобой мозгу.

Он рвался к абсолютной власти, а потому черпал силу и знание везде, где только мог, не останавливаясь ни перед чем. У него не было друзей, и даже сторонники Рамсиса его боялись, а потому, будь злосчастный жрец простым смертным, вероятнее всего, он просто сбежал бы и попытался найти защиту у кого-то из могущественных врагов черного мага, но в его положении это было невозможно.

Поэтому он просто шел туда, где ждало его жестокое, хоть и не заслуженное ничем наказание, инстинктивно уступая дорогу встречным и обходя препятствия, не видя и не слыша ничего вокруг. Он шел словно заводная игрушка, какие, говорят, делают на забаву своим владыкам мастера в далеком Кхитае.

Он шел и не знал, что от самой таверны, где Конан передал ему камень, за ним неотступно следовали четыре неприметные фигуры. Стигиец еще не пересек Пустыньки, но уже подходил к ее границе, когда двое из них, мягко, но твердо взяли его под руки.

— Наш господин желает переговорить с тобой, прежде чем ты вернешься к Рамсису.

Жрец вздрогнул от неожиданности, и говоривший, желая избегнуть возможного сопротивления, шепотом добавил:

— Если ты не станешь противиться, это не займет много времени, а сам ты останешься цел.— Он попытался заглянуть под низко опущенный капюшон плаща стигийца.— В противном случае мы все равно заберем Талисман, но ты об этом уже не узнаешь,— закончил он веско.

Говоривший так и не увидел ни глаз, ни даже лица, закрытого тканью, хотя и готов был поклясться, что заинтересовал незнакомца, на что, по правде говоря, совершенно не надеялся.

Мгновение спустя зазвучал странный, шуршащий голос, словно два куска папируса терлись друг о друга:

— Кто твой господин?

— Ты узнаешь об этом позже,— усмехнулся тот, кто говорил со стигийцем,— если пойдешь с нами.

Он потянул незнакомца за рукав, но тот не двигался с места.

— Он колдун?

Человек снова взглянул на жреца, не понимая, чего тот добивается, но в странном голосе ему послышалась удивившая его надежда и, поняв, что ответ его важен для обладателя необычного голоса, серьезно пояснил:

— Мой господин не принадлежит ни к каким «рукам» и «кольцам», но связываться с ним я бы не посоветовал никому. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.

«Вот он — Случай!» — мелькнуло в иссушенном мозгу жреца.

— Я согласен,— прошелестел он,— ведите меня.

Последний вздох страсти вырвался из полуоткрытых уст, в последний раз содрогнулось прекрасное тело, и все стихло. Огромная кровать, только что служившая полем сладострастной битвы, приняла смертельно уставшие тела любовников в свои объятия, и лишь тогда, словно стоявший снаружи ждал именно этого мгновения, раздался тихий стук в дверь.

Конан подпрыгнул, как отпущенная пружина, словно не он, а кто-то другой только что без сил повалился на белоснежные простыни и, даже не потрудившись накинуть на вое могучее тело хоть какое-то подобие одежды, оказался рядом с дверью.

Женщина осталась лежать, так же мало, как и он, заботясь о том, что чей-то нескромный взгляд сможет коснуться ее нагого тела, в соблазнительной позе раскинувшегося на простынях.

Дверь бесшумно отворилась, и улыбающаяся веснушчатая мальчишеская рожица с хитрющими глазами просунулась внутрь, явно пытаясь заглянуть за спину гиганта. Однако, быстро поняв, что ничего из этой затеи не получится, мальчишка весело взглянул в лицо варвара.

— Там еще одна ждет своей очереди, господин!

Конан на миг прикрыл глаза и расслабился, а мальчишка мгновенно повторил свой маневр, но на этот раз гораздо успешнее. Глаза его восторженно округлились, но он тут же почувствовал, как стальные пальцы стиснули его ухо, и, обхватив руку киммерийца, но не сводя восторженного взгляда с новой подружки Конана, повис на его руке, неестественно выгнув голову.

— Ну, ну! Пусти же! Пусти, а то скажу той, внизу, что ты здесь! — пригрозил он, когда все попытки вывернуться окончились неудачей.

— Ах ты, паршивец! — Молодой варвар и не думал выпускать жертву.— Ты же знаешь, что до вечера меня ни для кого нет.

Сказав это, Конан беззлобно и беззвучно рассмеялся и только тогда разжал пальцы. Мальчишка потряс рыжей головой и растер покрасневшее ухо.

— Хорошо,— мстительно ответил он,— скажу ей, что до вечера ты вряд ли спустишься!

— Вот я поймаю тебя сейчас…— рыкнул на него Конан, делая шаг вперед, но мальчишка со смехом отскочил.

— Давай, давай! Внизу тебя будут рады видеть!

Мальчишка окинул своего покровителя красноречивым взглядом и отпрыгнул еще на шаг, потирая горевшее огнем ухо. Не потому, что боялся, а просто так, на всякий случай. Конан погрозил ему кулаком:

— Смотри, Лисенок, вытяну уши, как у осла.

Дверь закрылась, и он услышал быстрые, легкие шаги по коридору.

— Опять она?

Женщина открыла глаза и томно посмотрела на Конана. Он молча кивнул и уселся рядом, а она быстро сменила позу и устроилась у него на ногах, обхватив за талию бедрами и уперевшись полными грудями в его мощную грудь.

Конан обнял ее, почувствовав, как вновь пробуждается желание, и коснулся губами ее уст. Сердце стучало все сильнее, но женщина вдруг отпрянула и с неожиданной тоской посмотрела киммерийцу в глаза.

— Не бросай меня, Конан.— Ее глаза расширились и влажно заблестели.— Я богата, мне ничего от тебя не надо. Только не гони!

Вечер, когда дневная жара спадала и на город опускались сумерки, Конан имел обыкновение проводить за кувшином доброго хмельного вина либо в одиночестве, либо, и чаще, в таверне Абулетеса, в компании верного Тушки, который безвылазно торчал здесь не только в темную часть суток, когда с улиц под крыши домов устремлялись толпы людей, торопившихся утолить голод, но и целыми днями, в течение которых большинство предпочитало заниматься чем-то иным.

Впрочем, с его комплекцией нечего было даже мечтать о том, чтобы выползти наружу, на солнцепек, разве только для того, чтобы подобно бегемотам, по слухам обитавшим где-то в сердце Черного Континента, плюхнуться в какую-нибудь лужу и, выставив наружу нос, наслаждаться влажной прохладой.

Конечно, за деньги такой аттракцион легко было устроить, но для этого пришлось бы покинуть привычное, такое уютное кресло в таверне Абулетеса и этот прекрасный стол, уставленный вкусной едой, расстаться с которой было выше его сил, ибо еда, а вернее сам процесс ее потребления, составляла суть существования Тушки.

И все-таки время от времени, когда деньги подходили к концу, волей-неволей ему приходилось соглашаться на предложение Конана отправиться на дело, чтобы, как он любил выражаться, обеспечить себе скудное пропитание.

На «скудное пропитание», поглощением которого он как раз и был занят, стоило посмотреть. Нет, Тушка, как ласково звали его приятели, вовсе не был гурманом. Он просто любил поесть, быть может, не очень разнообразно, зато сытно, и внешность его по вполне понятным причинам была соответствующей. Он был не просто толст, он был необъятен.

Год назад Конан случайно повстречался с ним в Рабирийских горах, на одном из перевалов наткнувшись на почти замерзшее тело, уже припорошенное снежком. Повинуясь безотчетному инстинкту, он взвалил еле дышавшего толстяка на спину и вместе с ним спустился в долину.

Надо сказать, что подвиг сей, ничуть не умаляя силы Конана, оказался ему по плечу лишь благодаря тому, что Тушка, изголодавшийся и изможденный небывалыми тяготами, выпавшими на его долю, потерял добрую половину своего веса. Когда же через пару дней они прибыли в Шадизар и новый приятель киммерийца начал восполнять потерю, то поглазеть на это представление приходили со всей Пустыньки.

К счастью, Конан был при деньгах, получив хороший куш за ожерелье, выкраденное в доме почтеннейшего Тефилуса. Он, собственно, и отправился проветриться в горы, чтобы вдали от городской суеты с ее пылью, духотой и надоедливой стражей переждать опасные дни, когда в Пустыньке перетряхивали всех и каждого, тщетно пытаясь отыскать пропажу.

Конан видел во всем этом перст провидения. И в том, что ему приспичило вдруг в горы, и в том, что в горах этих повстречал он странного, полузамерзшего незнакомца, котоpoгo непонятно зачем притащил в Шадизар. Впрочем, легко нажитое золото, которое он выручил за ожерелье, так же легко и покинуло его карман, полностью уйдя на кормление изголодавшегося бедняги, и это тоже показалось северянину одним из звеньев все той же цепи.

Когда деньги кончились, киммериец пожал плечами и пошел на очередное дело. Теперь, прожив в Шадизаре без малого пять лет, он стал личностью знаменитой и недостатка в предложениях не испытывал, ибо всякий в этом городе знал, что руки Конана — верные руки, не знающие неудачи. К его удивлению, Тушка попросился в напарники, и позже Конан ни разу не пожалел о том, что спас этого странного человека.

— Что скажешь, брат Конан?

На миг Тушка перестал жевать и откинулся к стене, зажав в правой руке недоеденную баранью ногу, а левой поднеся к губам объемистый кубок ароматного молодого вина. Он пристально смотрел на киммерийца, ожидая ответа.

Лисенок, маленький товарищ огромного варвара, пристроился здесь же, рядом, лениво поглощая сливы и стреляя косточками в пузатый горшок, стоявший в углу.

Конан пожал плечами и ничего не ответил. Вроде все шло неплохо, но на душе было пакостно, и он успокаивал себя, говоря, что это нормальное состояние для человека, решившего расстаться с прежними друзьями, но у Тушки, одного из этих друзей, не было причины обманывать себя.

— Не понимаю я тебя,— словно разговаривая сам с собой, проговорил толстяк,— любишь одну, спишь с другой.— Он пожал плечами.— Странно это.

Он ожесточенно тряхнул копной густых, стянутых на макушке в тугой узел черных, жестких волос и вновь принялся за жаркое. Ни слова не говоря, Конан последовал его примеру, и некоторое время оба молча насыщались. Молчал и Лисенок, прекрасно помнивший каждую из затрещин, полученных от Конана, и в их числе ту, которую отвесил ему киммериец за то, что мальчишка однажды вмешался в разговор взрослых. Теперь он лишь поглощал фрукты да бросал на своих огромных защитников хитрые взгляды.

Через некоторое время Тушка вновь отвалился к стене, ожидая, пока очередная порция тушеной баранины найдет свое место в его бездонном желудке и, чтобы она нигде не задерживалась, влил в себя изрядную дозу вина. Покончив с этим важным делом, неожиданно для себя самого он почувствовал, что мысли его двинулись в ином направлении.

— Абулетес сказывал, что в Шадизаре видели Маргаба.

Киммериец с сожалением оторвался от жаркого:

— Маргаба?

Он нахмурился, прикидывая, что за нужда могла заставить этого мясника покинуть Аренджун, затем наполнил опустевший кубок и, проглотив его содержимое, удивленно уставился на приятеля.

— А ты стал лакомкой, Тушка? С чего это ты решил сменить аквилонское на пальмовое?

Тушка в ответ пожал плечами:

— Подношение друзей. Я не мог отказать.— Он сделал небольшой глоток, словно пробуя напиток на вкус. — А вино неплохое, хоть и слишком сладкое. — Он с удовольствием причмокнул толстыми губами.— Но ты не ответил мне.

Конан недовольно поморщился: ему вовсе не хотелось обсуждать дела славившегося своей жестокостью наемного убийцы, который неизвестно зачем появился в Шадизаре.

— Какое мне дело до Маргаба?

— Как какое? — Толстяк поставил на стол кубок, из которого только что собирался пить, и бросил обглоданную кость в стоявший в углу горшок с завидной точностью.

Лисенок недовольно поморщился, ибо горшок, по его мнению, предназначался исключительно для сливовых, а вовсе не бараньих косточек, но промолчал, памятуя еще об одной затрещине, полученной от Конана в подкрепление простой мысли: все, что делают взрослые, правильно и, следовательно, подлежит не критике, а подражанию.

— Как это какое? — повторил свой вопрос Тушка и недоуменно посмотрел на приятеля.— Он ведь, пожалуй, не уступает тебе в силе?

— Пусть не уступает,— равнодушно отозвался киммериец.

Заинтересовавшись и мгновенно позабыв о горшке, Лисенок оторвался от слив и удивленно посмотрел на Тушку.

— Да и ростом он будет повыше тебя,— тем временем продолжал гигант.

— Пожалуй,— задумчиво согласился северянин.

Глаза Лисенка округлились от удивления: ему и в голову не приходило, что кто-то может не то, что превзойти, просто сравняться с Шадизарским Львом!

— А в плечах шире,— разбил иллюзию восторженного мальчугана Тушка.

— И руки у него длиннее, а ноги короче,— примирительно добавил Конан, и удивление в детских глазах сделалось безграничным.— Ты прав,— закончил северянин.— Не понимаю я лишь одного: почему это должно меня заботить?

При этих словах Конана лицо мальчишки вытянулось, рот открылся, а слива выкатилась и упала на пол.

— Вот! — Тушка ткнул в него пальцем.— Мальчик правильно все понял, хотя он еще мал и глуп!

Мальчишка поспешно захлопнул рот, звонко щелкнув челюстями, и возмущенно посмотрел на толстяка, досадуя на себя за невыдержанность. Конан окинул Лисенка быстрым взглядом, проглотил прожеванный кусок и усмехнулся.

— А ты ждал, что у меня изо рта вывалится кусок баранины, а потом я откушу себе язык?

Он пренебрежительно хмыкнул, чем заставил мальчишку покраснеть, и запил съеденное изрядным глотком из кубка, который тут же опустел. Киммериец повертел его в руках, словно удивляясь про себя, как напиток мог кончиться так быстро.

— Хозяин! — оглушительно зарычал он.— Принесет нам кто-нибудь сегодня вина или нет?!

— Несу, несу!

Из двери в углу зала, за которой, Конан знал, находилась лестница, ведущая в погреб, мгновенно появился жирный кабатчик с запотевшим кувшином в руке. Таких гостей, как Конан и его друзья, он всегда старался обслужить сам.

— А ну-ка, присядь.

Конан указал рукой на скамью, и Абулетес покорно сел, не выразив ни малейшего неудовольствия, потому что знал: с молодым варваром лучше не спорить. Впрочем, причина была не только в этом: дружба с киммерийцем и его друзьями приносила ему немалую выгоду. Вся компания столовалась у него, а эти люди знали толк и в еде, и в хорошей выпивке, не говоря уже о том, что никогда не скупились при оплате, будь то еда или свежие сплетни.

— Так что ты говорил о Маргабе? — Конан пристально посмотрел в хитрые глазки кабатчика.

— Ничего, господин. Ничего, кроме того, что он появился в Шадизаре,— ответил Абулетес, и глаза его привычно забегали по сторонам, словно ему было что скрывать.

— Не играй со мной, старый плут.— Конан демонстративно оперся о столешницу тяжелым кулаком.— Говори, что знаешь!

— Как можно, достойнейший! — Кабатчик изобразил на лице обиду.— Старый Абулетес сказал все, что знает!

— И тебе нечего добавить? — Киммериец продолжал буравить его тяжелым взглядом.

— Старый Абулетес сказал все, что знает,— повторил тот и нервно облизнул губы,— но может сказать еще о том, что слышал.

Он вопросительно посмотрел на Конана, ища в его взгляде ответа на свой вопрос.

— Говори! — Глаза киммерийца полыхнули холодным синим пламенем.

— Могу ли я в рассказе коснуться некоторых,— он закатил глаза и пошевелил толстыми губами,— щекотливых моментов?

— Можешь,— милостиво разрешил Конан,— можешь говорить о чем угодно.— И закончил зловещим шепотом:— Но учти, терпенье мое истощается.

— Я все понял, о могучий Шадизарский Лев,— при этих словах Лисенок прыснул в кулак,— и начинаю.— Он еще раз вздохнул и помялся.— Знакомо ли тебе имя Мелия?— Тушка укоризненно покачал головой, словно у него на глазах толстяк-кабатчик затеял дурацкую игру с кисточкой на хвосте могучего Шадизарского Льва. Конан скрипнул зубами, маленький паршивец еще раз сдавленно прыснул, но тотчас затих под строгим взглядом киммерийца, а Абулетес как ни в чем не бывало продолжил: — Вижу, что знакомо. Вероятно, знакомо тебе также и то, что отец ее, почтеннейший Тефилус, дом коего ты почтил год назад своим посещением, занимает пост Главного Королевского Дознавателя при дворе в Аренджуне?

Конан грозно посмотрел на кабатчика, демонстративно поигрывая рукоятью кинжала.

— Кром! А известно ли тебе, пес, что терпенья у меня осталась последняя капля?!

— И я ясно вижу, что капля эта вот-вот готова иссякнуть,— спокойно добавил Тушка и вонзил зубы в новую порцию жаркого.

Абулетес разочарованно вздохнул: вновь, в который уже раз, торопясь вытянуть из него то немногое, что он знал, ему не дали насладиться стройным рассказом — но, памятуя о том, что жизнь дороже, предпочел не искушать судьбу.

— Так вот, Тефилус этот объявил в Аренджуне награду за твою голову, так что, вполне возможно, Маргаб появился здесь неспроста.

Абулетес значительно посмотрел на Конана и замолчал, представляя северянину возможность самому делать выводы из сказанного. Как видно, слова его оказали нужное действие, потому что некоторое время молодой варвар молчал, потом посмотрел на старого кабатчика и коротко спросил:

— Велика ли награда?

— Десять тысяч золотых, несравненный! — восторженно воскликнул он.

— Негусто,— хмыкнул Конан.

— Так ведь туранских золотых! Это большие деньги,— возразил Абулетес,— на это золото можно купить стадо в полсотни верблюдов!

И, дабы подчеркнуть значительность сказанного, кабатчик поднял вверх указательный палец. Однако результат оказался вовсе не таким, на который он рассчитывал. Конан сгреб его за грудки, и кабатчик почувствовал, что ноги его оторвались от пола, а лицо неожиданно оказалось на одном уровне с лицом варвара, которому коротышка-толстяк доставал лишь до плеча.

— Да как ты посмел, осёл облезлый, сравнить меня с верблюдом!

— Так ведь целое стадо!..— просипел полузадавленный кабатчик, не понимая, что так разозлило киммерийца.

Лицо Конана налилось краской гнева.

— Задавлю!

Тушка, усмехнувшись, скользнул мимолетным взглядом по зашедшемуся звонким смехом Лисенку и насилу придал лицу серьезное выражение.

— Пощади его, несравненный. Наш почтенный хозяин всего лишь хотел сказать тебе приятное.

Конан нахмурился:

— Это так?

— Так, могучий лев,— просипел полузадушенный бедняга.

Руки разжались, и Абулетес без сил рухнул на скамью.

— А раз так, то прости и ты меня, почтеннейший, я не со зла. На вот — запей.

Он плеснул в пустой кубок вина и пододвинул его неудачливому рассказчику. Тот сделал несколько жадных глотков и почувствовал себя значительно лучше. Увидев, что представление закончилось, публика занялась своими делами. Впрочем, особой тревоги никто не выказал: подобные сценки в любом кабаке, таверне или духане Пустыньки были отнюдь не редкостью и в большинстве случаев заканчивались безобидно, хотя бывали и исключения.

— Это все? — спросил Конан, едва Абулетес пришел в себя.

— Хвала Митре, все.— И, поймав на себе удивленный взгляд Конана, поспешил добавить: — Старый стал, на вторую новость меня бы уже не хватило.

Киммериец усмехнулся про себя, но виду не подал, а, наоборот, придал лицу зловещее выражение, еще больше напугавшее беднягу.

— Если узнаешь что новое, почтеннейший, прошу не утаивать.

— Как можно, несравненный, как можно! — запричитал тот.— А теперь, прошу простить, но мне пора. Посетителей становится все больше.

И, не переставая кланяться, он спешно юркнул за занавеску и в тот вечер больше не показывался в зале.

— Мелия…— задумчиво повторил Тушка.— Это не та, что разыскивает тебя по всему городу?

— Та.— Конан мрачно кивнул.

— И что ей надо?

Северянин пожал могучими плечами:

— Хочет женить меня на себе.

Тушка был так удивлен, что даже подавился куском.

— Так ведь ты говорил, что и сам неравнодушен к ней!

Конан мрачно кивнул.

— Ты ее любишь. Она любит тебя и хочет за тебя замуж, а ты прячешься от нее и спишь с другой.

Конан молча кивнул, подтверждая, что так оно и есть. Толстяк закатил глаза и пошевелил губами, пытаясь понять суть происходящего, но отчаялся и только спросил:

— Так чего же тебе надо?

— Сам не знаю.— Киммериец пожал плечами.— Не по душе мне это.— Он помолчал и добавил: — Уйду я. Вот потрачу деньги поганого стигийца и уйду.

— Правильно! — обрадовался Лисенок.— И я с тобой! Надоело мне в Шадизаре. Пыль да жара круглый год!

— Ладно, ладно,— толстяк привстал и дружески хлопнул Конана по плечу, так что тот едва не рухнул на пол,— не раскисай. Та, наверху, хоть стоит того, чтобы… — Он замялся, не зная, как закончить начатую фразу. — Ну, в общем, стоит того?

— Стоит, сам видел! — с видом знатока ответил за Конана мальчишка.

— Ах ты…

Рука Конана метнулась вперед, но поймала лишь воздух. Паршивец уже стоял в дверях и корчил смешные рожи. Киммериец махнул рукой — разве такого поймаешь!

— Ладно, иди обратно.

— А за ухи таскать не будешь? — подозрительно поинтересовался Лисенок.

— Нет.

— Честно?

— А куда ты мне с ослиными ушами? — усмехнулся молодой варвар.— В любой толпе тебя заметят.

Довод был настолько бесспорным, что Лисенок вернулся, покорно сел на место и принялся снова поедать сливы.

— Я вижу, что-то тревожит тебя, — вновь заговорил Тушка, не сводивший пристального взгляда с приятеля.

Северянин поморщился:

— Я думаю, в одном почтенный наш хозяин прав — обезьяна спустилась с дерева, и это неспроста.

— Ну, особенно бояться-то не стоит, может, он и не по твою душу заявился сюда, — успокоил приятеля толстяк.

— А я и не боюсь,— Конан пожал плечами,— но неохота последние дни провести, озираясь по сторонам и, как трусливая баба, вздрагивая от каждого шороха.

— Вряд ли это у тебя получится,— хохотнул Тушка,— даже если б ты захотел. Трусливый Конан — это что-то новое, но проявить разумную осторожность, конечно же, не помешает.

Киммериец промолчал, да и что он мог сказать, если и сам думал так же?

— Теперь ты видишь,— с серьезным лицом сказал Тушка, обращаясь к Лисенку, хотя в глазах его плясали веселые огоньки,— как все высоко ценят Конана. И ты должен поменьше бедокурить и относиться к нему с почтением, ведь он для тебя как отец родной.

— Ладно, перестань,— поморщился киммериец, хотя и видно было, что ему приятно.— Для его отца я слишком молод, но в одном ты, быть может, и прав.

— В чем же?

— Придется тебе завтра побегать по городу, — он повернулся к Лисенку,— и выяснить все о Маргабе. Но смотри, не попадись ему на глаза!

— Я все сделаю, как ты сказал, отец родной!

Сорванец хитро улыбнулся и исчез за дверью.

Харат, один из четверки Посвященных Малого Круга, метался из угла в угол, не находя себе места. Он знал, что такое поведение роняет его достоинство, но ничего поделать с собой не мог: он нервничал, и волнение его усиливалось тем, что причина была нешуточной, а ответственность огромной.

Шутка сказать, впервые со времен падения Ахеронской империи у жрецов Затха появилась надежда получить силу, равную тем, которыми свободно манипулировали древние, и задача, возложенная на него братьями, была очень и очень серьезной.

Ему предстояло дождаться воплощения Памелы в тело ее правнучки Зиты и доставить девушку в храм Кара-Затха в Сура-Зуде — тайном городе жрецов Затха, двойнике Йезуда, о котором знали даже не все жрецы в самом Йезуде. Там ее должны принести в жертву, и великий Затх, чье тело хранится нетленным в храме Кара-Затх, богини-матери, оживет, и то величие, и ту силу, которую получат его жрецы, а среди них первым он, Хараг, просто невозможно представить…

Мир падет к ногам бога-паука. В нем не останется места ни Митре, ни Сету, не говоря уж обо всех прочих! Когда-то давно, еще при жизни, Памелу пытались заставить отдать свои силы ради того, чтобы пробудить к жизни Затха, уже тогда бездну веков просидевшего на своем троне в Сура-Зуде, но она не согласилась, предпочтя смерть, однако зная о том, что воплотится вновь в одном из своих потомков. Тогда силой отступницы не смогли воспользоваться против ее воли, но теперь времена изменились, и воплотившаяся в Зите Памела, может сопротивляться сколько угодно, у нее ничего не получится.

И сам Хараг, и все жрецы Малого Круга считали, что на этот раз неудача им не грозит и все пройдет гладко. Но как жестоко все они ошиблись! Не признать этого нельзя. Что уж там произошло в этом доме, он не знал, но гром среди ясного неба на заре и молния, ударившая в крышу, недвусмысленно показали: что бы это ни было, ничего хорошего ждать не приходится. Так оно и случилось.

Шестеро вернувшихся утром стражников сообщили, что дом покинули лишь двое из четверых молодых людей, которые пришли туда накануне вечером. Войти внутрь, чтобы выяснить подробности, эти олухи побоялись. Сперва Хараг рассвирепел, но потом подумал, что, быть может, оно и к лучшему. Что могли найти там, где проявили себя высшие силы, эти мужланы, способные лишь размахивать остро отточенными полосками стали?

Впрочем, каждому свое.

Жаль, конечно, что нельзя было схватить девчонку раньше. Кто знает, не сумел бы прознать дух Памелы об учиненном насилии и не выбрал бы иное время и иное тело для возвращения в этот мир? А скольких неприятностей это позволило бы избежать! Харат вздохнул и подумал, что теперь уже ничего не изменишь. Остается лишь ждать, какие известия принесут двое посланных в дом жрецов, хотя он не был уверен, удастся ли им вообще узнать хоть что-то.

Однако были у Харата и свои интересы. Это могло показаться странным, но несколько лет назад приезжал к ним из далекой Стигии Рамсис — молодой, но честолюбивый жрец Сета с просьбой помочь ему организовать тайные святилища Великого Змея в Шадизаре.

Тогда именно Харагу поручили оказать эту помощь. Однако, общаясь с Рамсисом, он уловил интерес гостя к древним рукописям и хроникам, богатым собранием которых славились храмы Йезуда. С разрешения верховного жреца, Грабаха, он повел стигийца в хранилище, где в образцовом порядке содержался архив Йезуда.

Позже, узнав, что именно читал гость, он обнаружил много весьма интересного, о чем предпочел умолчать в доверительной беседе с Грабахом. В частности, он обнаружил упоминания о Талисмане Силы, о котором ничего прежде не слышал.

С этого времени он начал свои поиски, и чем больше фактов оказывалось в его распоряжении, тем запутанней и непонятней представлялось ему это дело. Xapary стало доподлинно известно, что в разное время появлялись послушники, проявлявшие интерес к древним рукописям, а по прошествии некоторого срока исчезавшие бесследно. Точнее, пытавшиеся исчезнуть, ибо далеко не все смогли это сделать. Он так и не узнал, что удалось вытянуть из пойманных, и понял: раз нет отчетов, значит, есть архивы, к которым не имеет доступа даже он.

Сперва это разозлило Харата, но потом он лишь пожал плечами, Все, что ему нужно,— это время и настойчивость. И еще удача. Так оно и случилось. Он не терял ни надежды, ни веры, и ему повезло — он стал Посвященным Малого Круга, о существовании которого не знал даже Грабах, а со временем и возглавил его.

Он побывал в Сура-Зуде и в хранилище храма Кара-Затх нашел то, что тщетно искал долгие годы. Он узнал, что многие ведали о существовании Талисмана Силы и подошедшем сроке, и все-таки в Шадизаре появился лишь Рамсис.

Хараг так и не понял, отказались остальные от претензий или посчитали Талисман всего-навсего легендой? Не смогли найти место, где он хранится, или не решились вступить в борьбу с сильным противником?

Но зато жрецы Черного Круга неожиданно повели себя так, словно здесь Стигия и хозяева тут они. Харат усмехнулся. Что ж, пусть тешатся. Правда, великий Грабах предлагал применить силу. Старый дурень считал, что Рамсис прибыл сюда исключительно ради души Памелы!

С трудом ему удалось доказать, что хитростью можно добиться гораздо большего и с меньшими потерями. И вот теперь именно ему поручили это дело, чего он, собственно, и добивался. Правда, при этом предупредили, что если затея его окажется пустой, то головы ему не сносить. Конечно, игру он затеял рискованную, но и награда была хороша. За нее стоило побороться.

Хараг понимал, что великий Грабах просто побоялся вступать в открытую схватку с адептами Сета — что ни говори, а сила их велика и общеизвестна — и обрадовался возможности получить в лице Харата козла отпущения, на которого в случае неудачи можно будет свалить все, начиная с собственной нерешительности. Зато в случае победы весь куш он намеревался загрести себе, но тут старый паук явно просчитался, позабыв простое правило: если желаешь чего-то для себя, то и делай это сам! Ну что ж, пусть мечтает. Время покажет, у кого из них больше шансов на успех.

И хотя Хараг понимал, что в случае неудачи головы ему не сносить, он пошел на такой шаг, потому что иначе Грабаха, который связывал его по рукам и ногам, было бы не сбросить. А такая необходимость давно назрела. Жрецы Затха играли все менее заметную роль не только в мире, но и в своей стране. Нужно было что-то менять, и это понимали многие, но старика вполне устраивало теплое местечко Верховного Жреца Затха, и он не намеревался покидать его. Зато теперь, когда Талисман окажется в их руках, все пойдет иначе!

Только бы все получилось! О, Великий Затх! Помоги своим смиренным слугам, и жертвы, принесенные тебе, будут неисчислимы!

Одним словом, волноваться было о чем! Удивительно ли, что Xapaг метался, как загнанный в клетку зверь. Успокаивало Главу Малого Круга лишь то, что он предусмотрительно удалил всех и остался в одиночестве. Воистину это был мудрый шаг. Впрочем, в любом случае нужно держать себя в руках и быть готовым к неожиданностям, на которые так щедра злодейка-судьба!

Подумав так, он заставил себя сесть и успокоиться. После этого сосчитал до ста и приказал принести себе вина. Как всегда, повеление его было исполнено с быстротой, о которой не могли бы даже мечтать напыщенные индюки, мнящие себя владыками.

Он взял покрывшийся испариной бокал, с наслаждением отхлебнул ледяного огня и попытался оценить события последних дней.

В Шадизар он прибыл пять дней назад, не взяв с собой обычного эскорта. Лишь двух своих подручных, десяток слуг, да три десятка воинов, то есть то скромное сопровождение, без которого ни один человек не способен обойтись.

Святилище Затха в Шадизаре, где он не был уже несколько лет, неприятно поразило его убогостью и нищетой. Некогда роскошное здание оказалось запущенным до невозможности. Украшавшие фасад прекрасные барельефы, которые могла достать чернь, были сколоты. Великолепные фигуры, до которых не сумели дотянуться нечистые руки, и которые были слишком велики и тяжелы, чтобы представлять интерес для воров, загадили птицы. Прекрасная мозаика пола потускнела.

Словом, нет денег, нет и порядка, а денег нет, потому что нет веры, а веры нет, потому что… На миг Харат задумался, пытаясь отыскать причину, по которой люди перестали верить в бога-паука, и понял, что причина могла быть только одна — люди перестали бояться. Перестали бояться, перестали приносить дары, перестали делать пожертвования.

Он сам прошел накануне по храмам Митры и даже Бела, где жертвенные чаши были полны меди и серебра, а нередко среди монет проблескивало и золото…

Почему? Как это произошло? В какой миг они упустили из рук власть, ведь были времена, когда Митру никто не знал, да Белу долгое время поклонялись тайком! Из дошедших из древности летописей Хараг хорошо знал о событиях прошлого.

Когда-то давно, в незапамятные времена, вдруг поползли по стране, словно тараканы, служители Митры, и начали рассказывать, как это прекрасно — поклоняться Солнцеликому, дарящему свет и тепло! Поначалу никто не обращал на них внимания, но постепенно число приверженцев Митры росло. Жрецы упорно гундели о своем, и им верило все больше народа, как будто до того солнце не светило всем и каждому!

Им бы отловить чужаков! Ан нет. Верховный жрец, не желая портить отношений с Аквилонией, где культ Митры уже широко распространился, решил поступить «мудро»: пусть себе ходят, все равно никто не поверит в рассказываемые ими бредни. А в результате оглянуться не успели, как всюду начали появляться сперва скромные, а затем и все более роскошные святилища, в которые повалил народ. Люди стали бояться, что их не увидят в храме хотя бы раз в седмицу, а жрецы, обладавшие великолепной памятью, заметят, что ты просто так прошел мимо чаши с пожертвованиями.

Да, страх — это великая сила! Ну, да ничего. Скоро они получат свою долю страха!

И все-таки что-то тревожило Харата. Он еще раз задумался и вспомнил. Да, верно. Жрецы Черного Круга — единственные, кто не отказался от борьбы за Талисман, или единственные, кто продолжал верить в его существование.

Харат знал, что они пришли в Шадизар, знал, что они наняли славившегося своей ловкостью в подобного рода делах варвара-северянина выкрасть камень, но то не беда. Он все учел. Он знал, что Зита должна была взять Талисман, и знал, что Конан должен его выкрасть, и решил спокойно ждать, справедливо рассудив, что если девушка овладеет камнем, то по доброй воле или по принуждению, но она вернет его. Если же камнем завладеет варвар, то… И на него найдется управа. Говорят, ему нет равных в быстроте и искусстве обращения с мечом. Что ж, стрелу, пущенную верной рукой, еще никому не удавалось обогнать.

Впрочем, поразмыслив, Харат решил поступить проще: подождать, пока камень попадет к стигийцу, а уж с ним разобраться как придется. По любви или без оной — все едино!

В то же самое время, в том же самом городе Рамсис, тайно прибывший сюда одновременно с Харатом, словно они уговорились о встрече, тоже ждал известий. Вернее сказать, он ждал Талисман и ничуть не сомневался, что получит его еще до наступления ночи. В отличие от жреца Затха он не позволял своим чувствам вырваться наружу, хотя так же, как и он, был один в тайном святилище и мог не опасаться, что его увидят позорно мечущимся из угла в угол.

Для Рамсиса Талисман значил гораздо больше, чем для его соперника, хотя Хараг и занимал более двусмысленное положение в жреческой иерархии Затха, будучи одновременно общепризнанным преемником Грабаха и главой Малого Круга — тайного сообщества посвященных более высокого ранга. И все-таки несмотря на скрытое противостояние Грабаха, справедливо опасавшегося, что молодой, энергичный наследник дел его захочет ускорить неизбежное и занять его место раньше срока, положение Харага было прочным.

Совсем иначе обстояли дела Рамсиса. Официально он считался человеком Тот-Амона, но втайне от всех лелеял собственные, далеко идущие планы, конечной целью которых было свержение верховного жреца. Однако метил он на высокое место не ради удовлетворения собственного тщеславия. Он мечтал распространить культ Сета на весь мир, и хотя Тот-Амон поддерживал его идеи, одобряя религиозное рвение своего помощника, Рамсис считал это недостаточным, однако открыто обвинить Тот-Амона в чрезмерном увлечении устройством собственных дел опасался.

Он знал, что открытая схватка между ними неизбежно произойдет, но, понимая, что результатом может быть как победа, так и смерть, предпочитал действовать тайно, выжидая, когда исход поединка будет однозначно предрешен в его пользу. Время это близилось, и одним из весомых аргументов в борьбе должен был стать Талисман Силы.

Вынужденный действовать тайно, Рамсис не мог рассчитывать ни на чью помощь. С другой стороны, в этом была и своя выгода, ведь, если он потерпит сейчас неудачу — о чем он и думать не хотел,— некому будет спросить с него за допущенные промахи, без которых наверняка не обойдется, хотя виной всему все та же вынужденная скрытность его действий.

И все-таки он ни о чем не жалел и, если бы представилась возможность повторить все сначала, скорее всего, вновь избрал бы тот же тернистый путь. Пусть трудности больше и риск проигрыша выше, но и куш не придется ни с кем делить. А ставка велика: если все пройдет, как задумано, он не просто потеснит, он сметет, уничтожит всех, кто осмелится встать на его пути!

Да, пожалуй, это единственно верное решение. Десять лет назад, когда ему повезло наткнуться на древний манускрипт, повествующий о существовании Талисмана Силы, он не обратил на него внимания. Ну, талисман и талисман!

Мало ли атрибутов могущества было создано древними! Все они безвозвратно потеряны, погребены в бездне времен и событий, надежно укрывших собой страшные тайны могущественных предшественников.

Он и сам, проводя бессонные ночи среди покрытых пылью папирусов, чудом уцелевших в подземных святилищах Сета, надежно упрятанных глубоко под пирамидами благословленной Великим Змеем Стигии, натыкался на сотни упоминаний о магических предметах, принадлежавших даже атлантам и лемурийцам, не говоря уже о более поздних ахеронцах. Он скрупулезно прочел тысячи свитков с описаниями бесчисленных попыток отыскать и овладеть ими, и среди них нашлись всего лишь сотни, если не десятки с описаниями удачных!

Но не это оказалось самым поразительным. По мере того как Рамсис постигал невосполнимость и гигантские размеры утерянного знания, а также не прекращавшиеся и по сей день попытки вернуть хотя бы часть его, он, к собственному удивлению, обнаружил две закономерности.

Первая заключалась в том, что подавляющее большинство таких попыток приходилось на последнее время. Причем если на протяжении пролетевших со времен Малой Катастрофы тысячелетий мало кто искал атрибуты древних магов, то в ближайшие два-три века попытки эти нарастали лавинообразно, пока в последние годы не приняли прямо-таки гигантских размеров. Могло показаться, что утерянные знания не искал теперь только ленивый. Словно люди лишь сейчас вспомнили о них, оценив по достоинству их важность.

Вторая же закономерность показалась ему еще более удивительной. Число удачных поисков оказалось неизмеримо меньшим, чем общее число попыток, правда, в этом-то как раз Рамсис не видел ничего необычного. Наоборот, было бы странно, если бы люди запросто находили надежно сокрытое от них бездной времени, а подчас и самими владельцами в предвидении близкого конца. Удивительным было то, что люди, в силу знаний, упорства, наконец, просто удачливости, добившиеся желаемого, никогда не могли надолго удержать сокровище в своих руках!

Почти все они сразу лишались только что обретенной вещи. Правда, некоторым везло и они расставались с ней не сразу, но, как правило, и эти редкие счастливчики не успевали воспользоваться ею, и времени владения им хватало лишь на то, чтобы порадоваться бесценному приобретению, да иногда изучить его свойства и тут же расстаться с ним, чаще всего заплатив страшную цену в виде собственной жизни! Лишь считанные единицы умудрялись пустить находку в дело!

Именно такова была страшная логика бесконечной цепочки поисков, находок и потерь, повергшая Рамсиса сперва в изумление, а потом в задумчивость. Он долго размышлял над этими фактами, пытаясь найти разумное объяснение.

Сначала он сваливал все на неточность хроник, которыми пользовался, но вскоре понял, что это заблуждение. Он знал, какой обширной сетью открытых и тайных святилищ были охвачены все страны к северу и западу от Стигии, проникнув даже на восток, с какой скрупулезностью собирались все факты, которыми он пользовался. Все это вместе взятое исключало возможность столь многочисленных ошибок. Он понял, что причину нужно искать в другом.

Он продолжал искать и не переставал думать, и постепенно пришло понимание сути происходящего. Да, Ахерон пал, но ничто не исчезает бесследно. Уцелевшие и появившиеся вновь колдуны не стремились к овладению чужими секретами! Для претворения в жизнь своих планов им вполне хватало собственных сил.

Однако летевшие годы складывались в века, и многочисленные тайны исчезали из мира. Одинокие отшельники не брали учеников, опасаясь с их стороны вероломства. Молодые ленились искать, предпочитая пользоваться плодами чужих трудов. Началась повальная охота за древними реликвиями, но каждая из них, храня память о своем создателе, постепенно становилась вещью в себе, не желая служить никому, и тут требовались упорство и осторожность, а большинство «счастливчиков» действовали как раз наоборот, стремясь как можно быстрее подчинить себе желанное приобретение.

Чем все это должно было закончиться, нетрудно догадаться. Дело усугублялось еще одним: те, у кого не хватало ума для самостоятельной работы, обычно не обладали и необходимой сдержанностью, способностью хранить тайну о том, что до поры до времени известно лишь им. В результате даже те немногие, кому из прихоти улыбалась удача, не могли удержать ее, лишаясь зачастую вместе с желанным приобретением и жизни.

Рамсис действовал не так. Быть может, природная скрытность помогла ему в этом. Наверное, так. Иначе в Стигии, в среде жрецов, где все пропитано духом слежки и доносов, он бы просто не выжил. Он же не только не пропал, как многие из его соучеников, но и стал одним из приближенных Главы Черного Круга, а теперь поставил себе цель занять его место.

К своей цели он шел долгие годы, но теперь час настал! Если он сумеет овладеть Талисманом Силы, никто не посмеет противопоставлять себя его воле ни открыто, ни тайно! Он расправится с противниками внутренними и примется за врагов внешних. Он всем покажет, что вера в ложных богов не приносит ничего, кроме неприятностей. Он распространит культ Сета на весь мир!

Он долго и осторожно шел к сегодняшнему дню, бережно храня тайну. Больше десяти лет назад он впервые наткнулся на упоминание о Талисмане Силы, и хотя первоначально не придал этому значения, но, против ожидания, коротенькое известие о камне, бездну лет копившем силы, собирая ее по крупице от всего живого, не давало ему покоя.

Он вернулся к первоначальному рассказу о жрице Затха, сотворившей камень, возжелавшей возвыситься над всеми, оживить и заставить служить себе бога-паука и сожженной за это на костре. С него начал поиски, действуя по старой пословице: коли хочешь к обеду рыбу, иди к реке, зверя же ищи в лесу. Он отправился в Замору, справедливо рассудив, что если где-то и отыщутся следы, так, скорее всего, там.

Судьба, словно действуя с ним заодно, подыграла ему тогда, предоставив возможность покинуть на время Стигию, не навлекая на себя подозрения в тайных умыслах. Поездка оказалось на редкость удачной во всех отношениях.

Ему была поручена ответственная миссия — организовать в Шадизаре и Аренджуне, заморийских городах, где еще не совсем забыт культ Затха, тайные святилища Сета, которые смогли бы исподволь, осторожно овладевать умами людей. Излишне говорить, что с задачей своей он справился как нельзя лучше. Больше того, он обратился за содействием в Йезуд и нашел там полное понимание, что было немудрено — Грабах, Верховный Жрец Затха, люто ненавидел культ Митры и рад был любой возможности ослабить влияние жрецов Солнцеликого на умы людей.

При этом Рамсис не забыл и своих интересов. Получив доступ в хранилище, где в чистоте и порядке содержались архивы, он нашел подробные отчеты о сожжении Памелы и обо всем, что сопутствовало ему.

Вернувшись в Стигию, он на некоторое время прекратил всякую деятельность, ожидая, пока закончится принятая в таких случаях обязательная проверка, хотя ему не терпелось заняться делом. Так или иначе, но к тому времени, когда пришла пора всерьез взяться за поиски Талисмана, се необходимые факты были собраны, осмыслены, а план действий тщательно продуман.

Памятуя о людском вероломстве, он не стал искать себе помощников среди людей, хотя и понимал, что в одиночку ему будет справиться тяжело. Особенно в ситуациях, когда надо пребывать одновременно в двух местах.

Конечно, знай он наперед о том месте в жреческой иерархии, которое со временем займет, он вряд ли стал бы усложнять себе жизнь, но и теперь, по прошествии времени, не мог упрекнуть себя в чем-то. Все было тщательно подготовлено, оставалось только действовать. Теперь у него был верный слуга, который, Рамсис не сомневался в этом, никогда его не предаст. Это была мумия Тхон-Тона, наследного принца шестой династии, которому так и не довелось взойти на престол, ибо был он отравлен еще в юношеском возрасте своей мачехой, видевшей на его месте своего малолетнего сына.

Рамсису силой колдовства удалось оживить искусно забальзамированное десятки веков назад тело юноши. Тхон-Тону была обещана жизнь, если он как следует справится со своим поручением, и хитроумный стигиец не без оснований считал это достаточной гарантией не только добросовестности, но и верности своего помощника, на которую не очень-то можно было рассчитывать, подыскивай он себе соратников среди людей.

Впрочем, за прошедшее время он успел обзавестись сторонниками и среди жрецов, примкнувших к нему. Двое из них отправились с ним в Замору. Рамсис твердо знал гpaницы допустимого доверия и обстоятельства, при которых можно ждать измены.

В Шадизаре он остановился в тайном святилище Сета, которое сам же и учредил. По совету местных жрецов, он направил Тхон-Тона к Конану, некоему варвару-северянину, слывшему лучшим и самым удачливым среди шадизарских воров, по рассказам, не знавшему неудач.

Неожиданно Рамсис поймал себя на мысли, что пора бы уже Тхон-Тону вернуться, а он что-то задерживается. Нет, он не испугался и не всполошился, но червячок сомнения шевельнулся где-то глубоко внутри, и это не понравилось жрецу. Предчувствия никогда еще не обманывали его. Что-то пошло не так, но что — этого он не знал, и обеспокоился еще сильнее. Обеспокоился настолько, что позвал слуг и велел идти навстречу Тхон-Тону, ругая себя за то, что не сделал этого раньше.

Хараг остановился то ли на полушаге, то ли на полуфразе невысказанных размышлений и обернулся на звук открывшейся двери. Четверо стражников из числа тех, на кого он мог положиться, ввели человека, который, как было ему известно, нанял Конана. Судя по всему, он уже получил Талисман и нес его Рамсису. Если и здесь его постигла неудача, тогда… «Тогда придется бежать без оглядки»,— ответил он сам себе. Впрочем, оставался еще Сура-Зуд!

Человек, остановившийся напротив Харага, производил неприятное впечатление. Снаружи стояла изнуряющая жара, а он был с ног до головы укутан грязно-серым плащом с капюшоном, накинутым на голову. Опытным взглядом Xapaг отметил, что и стражники сторонились незнакомца, пытаясь, правда, делать это незаметно, да и сам он чувствовал, что глядеть в темный проем, где должно было находиться лицо, вместо которого чернела дыра, ему неприятно.

Небрежным жестом он отослал воинов, которые с видимым облегчением удалились, и шагнул вперед.

— Откройся, я хочу видеть твое лицо.

Ни слова не ответив, медленным усталым движением человек сбросил капюшон. Ткань медленно скользнула, и Глава Малого Круга непроизвольно напрягся, ожидая увидеть неизвестно что, но тут же облегченно вздохнул и выругался про себя.

Лицо как лицо. Гладко выбритый череп, глубоко посаженные глаза, широкие скулы, маленький подбородок и, конечно же, огромный нос, больше напоминающий клюв попугая Ара,— неизменная принадлежность каждого стигийца. Вот разве что кожа, покрывающая лицо и бритую голову, больше напоминала листы выцветшего от времени пергамента…

— Ты нес Талисман Рамсису?

Человек молча кивнул.

— Он по-прежнему у тебя?

Новый кивок.

— Ты согласен отдать его мне?

Хараг ждал, что в ответ последует еще одно медленное утвердительное движение головой, но вместо этого незнакомец неожиданно заговорил, и звук его голоса поразил жреца не меньше, чем внешность. Он напоминал шелест все того же пергамента, словно некто старательно тер друг о друга пару листов.

— Прежде чем тебе ответить, я хочу спросить сам. Кто ты?

— Я Хараг, один из четырех Предвечных Жрецов Затха, посвященный Малого Круга. Скажу сразу: Талисман важен для меня. С его помощью я собираюсь стать Верховным Жрецом. Я понимаю, ты что-то потребуешь взамен. Назови цену!

— Жизнь!

Незамедлительно последовавший ответ удивил Харага.

— Чью жизнь ты хочешь получить? — уточнил он.

— Ты не понял, жрец.— Незнакомец поднял голову, и Xapar невольно вздрогнул, увидев, что собеседник его слеп.— Точнее, глаза у него были, но они казались выточенными из камня.— Я не человек.— При этих словах брови Харага удивленно приподнялись. — Я мумия Тхон-Тона, возвращенная к жизни Рамсисом. Мне отпущен месяц срока, и, я боюсь, Рамсис не станет продлевать его. Хараг поднял руку:

— Я понял тебя, Тхон-Тон. Человек — это душа. Чтобы жить, душе нужно вместилище. Ты получишь тело. Любое тело на выбор. У Затха не счесть рабов. Но сделать это я смогу не раньше, чем мы вернемся в Сура-Зуд, а произойдет это не позднее, чем через пол-луны. Ты согласен?

— Да.

— Талисман.

Хараг протянул руку, и странный незнакомец, на этот раз без колебаний, опустил в нее замшевый мешочек, только что полученный им от Конана.

Глаза Харага засветились восторгом, который тут же угас, едва кулак его сжался, охватив камень.

— Но я не чувствую в нем силы.— Жрец Затха бросил на Тхон-Тона гневный взгляд.— Ты обманул меня!

— Нет. Это он. Посмотри сам.— Тот, к кому было обращено это гневное обвинение, оставался совершенно спокоен.

Некоторое время Харат продолжал испытующе смотреть на Тхон-Тона, пока не понял, что тот не лжет. Он подошел к столу, стоявшему в центре, и, благоговейно бормоча себе под нос охраняющие заклятия, выкатил круглый камень на бронзовый поднос, наполненный песком, и поставил его на жаровню.

— Тир-ра огэн, тир-ра затх! — Он величественно воздел руки над жаровней и заговорил уже спокойно.— О, сила огня, именем Затха, Повелителя Силы, Великого и Ужасного, заклинаю тебя, войди в песок времен!

Оживший мертвец замер, пораженный происшедшим, став на время неотличимым от обычного человека. Едва Хараг произнес свое заклинание, пространство над подносом наполнилось прозрачным, колеблющимся маревом, в котором плыли, хаотично возникая и тут же пропадая, неясные образы.

Временами ему казалось, что еще немного, и он поймет суть происходящего, но нет, едва он думал, что близок к отгадке, видение таяло, сменяясь иным, не менее таинственным образом, порожденным колдовской силой Главы Малого Круга.

Хараг взялся за края подноса, легко поднял его, и по лицу жреца вовсе не было видно, что в руках он держит раскаленный бронзовый диск. Он медленно пошел к жертвенному треножнику и благоговейно опустил на него поднос.

— Мир-ра хорн, тамир-ра затx! — Он вторично воздел руки над подносом и вновь на понятном Тхон-Тону языке высказал свое повеление.— О, всемогущее время, тебе известно все, что было, все, что есть, и все, что будет! Заклинаю тебя именем Затха, Владыки Иллюзий, Великого и Ужасного, покажи мне, что сокрыто в этом камне!

Рука его указала на лежавший в центре песчаной равнины круглый полупрозрачный камушек.

Жаркое марево, плававшее над подносом, начало окрашиваться в радужные тона, которые кружились и переплетались, рассыпаясь цветным песком, и море песчинок взлетело в призрачном танце, постепенно разделяясь по цветам, складываясь в непонятные поначалу образы.

Тхон-Тон ничего не понимал, хотя и видел, как постепенно образовывались два уплотнения — шар, переливавшийся всеми цветами радуги, и черное пятно, окруженное белым ореолом.

— Кар-ра хорн, гар-рами затх! — вновь прокричал Хараг и в третий раз воздел руки над непонятной картиной.— Я вижу две фигуры, но не узнаю их! Именем Затха, Великого и Ужасного, Хранителя Знаний, заклинаю — сокрытое открой!

И образы откликнулись…

Переливающийся шар остановил вращение, и цвета начали группироваться, складываться в нечто, но во что именно, пока угадать было нельзя. Тхон-Тон почувствовал, как ледяная рука страха сжала его вырванное бессчетные века назад сердце.

Темное облако также меняло свои очертания, и хотя по нему тоже было не распознать, что за образ ждет своего воплощения в конце череды превращений, но возникшее чувство страха все усиливалось. Очертания черного, как ночь, облака стремительно менялись, и каждый новый образ был отвратительней предыдущего, пусть даже Тхон-Тон ни за что не смог бы описать словами, что он видел.

— Не смотри! — Хараг предостерегающе поднял руку перед лицом своего гостя, и тот вздрогнул, словно очнулся от страшного сна.

— Что это былой — прошелестел он своим жутким голосом.

— Это Незримый,— бросил жрец, не оборачиваясь.— Не смотри на него.

Тхон-Тон с трудом перевел взгляд на искрящуюся, радужную фигурку, и на душе у него потеплело, но лишь на миг. В следующее мгновение он увидел искаженное болью и страданием прекрасное девичье лицо. По щекам ее текли слезы, уста беззвучно раскрывались, выкрикивая слова мольбы.

— Бан-нара затх! — крикнул жрец в последний раз.— Достаточно! Именем Затха, Властителя Душ, Великого и Ужасного, заклинаю — пусть все останется, как было!

Черная душа Незримого в последний раз сменила облик, исторгнув на прощание безмолвный вопль, от которого шарахнулся прочь искаженный ужасом девичий лик. Потом все перемешалось, закружилось и пропало.

— Что это было, повелитель? И кто этот человек?

Двое вошедших жрецов оторопело уставились на Харага, изредка бросая удивленные взгляды на бритоголового незнакомца.

— Сперва ответьте вы, что удалось узнать? — вопросом на вопрос ответил Глава Малого Круга.

— Прошу прощения, повелитель.

Оба вошедших склонились в запоздалом поклоне, хотя говорил лишь один.

— Мы не нашли ничего, кроме двух трупов. Один из них принадлежал девушке, ради которой ты приехал, другой неизвестному нам старцу.

— Старцу? — Хараг выглядел удивленным.— Но в доме не было стариков, лишь пятеро молодых людей, из которых вернулись только двое.

Харат переводил взгляд с одного на другого, ожидая от своих помощников разъяснений.

— Все верно, повелитель, но верно также и сказанное мной.

Жрец склонился в поклоне, показывая, что больше ему поведать нечего.

— Странно, странно. Некоторое время Хараг в задумчивости ходил по залу, потом, видимо решив что-то для себя, повернулся к вошедшим:

— Пятеро пришли, двое ушли. Не вернулись девушка и двое молодых людей. Девушка умерла — ее труп остался в доме, один из молодых людей, перед тем как дух его отошел на Серые Равнины, расстался с жизненными силами, превратившись в старца, от второго не осталось ничего.— Довольный своими рассуждениями он обернулся к жрецам: — Все верно?

— И да, и нет, мой повелитель,— отозвался жрец и, видя удивление, смешанное с досадой, застывшее на лице Главы Малого Круга, поспешил объяснить: — Ты просто не мог знать этого. Те двое, чьи трупы мы нашли в доме, не умерли. Их души не ушли на Серые Равнины.

— Вы уверены?

— Да, повелитель. Ты ведь знаешь, что по глазам…

Договорить ему не дал нетерпеливый жест Харата.

— Знаю, но это не имеет значения. Душа девушки в этом камне.— Он указал на талисман.— На остальных мне наплевать.

— О, беда,— простонал, покачав головой, один из жрецов.

— Вовсе нет,— оборвал его Харат,— благодарите этого человека, который принес нам Талисман. Вот если бы он отдал камень Рамсису, действительно была бы беда!

Двое уставились на незнакомца.

— Это человек Рамсиса,— пояснил Харат и тут же поправил себя: — Хотя, что я говорю! Он не человек, он мумия Тхон-Тона, оживленная Верховным Жрецом Сета. Он должен был принести ему Талисман, но принес нам. За это я обещал подыскать ему новое тело.

— Но ведь это крах, повелитель. Что толку нам с души, заточенной в камне? Нам нужна живая Зита, в которую должна воплотиться Памела!

— Все пропало,— обреченно подтвердил его товарищ.

Хараг рассмеялся:

— Вот если бы у Зиты не было сестры, ты оказался бы прав, но у нас есть Мелия и время до следующей полной луны! Мы переселим душу Зиты в тело Мелии, дождемся воплощения Памелы и принесем ее в жертву Затху с соблюдением всех обрядов!

— Но сила…— едва слышно прошептал один из помощников Харата.

— Сила сковывает Незримого, удерживая его в камне. Я изгоню демона, и сила вновь станет доступна!

И он торжествующе расхохотался, гордый сознанием собственной силы и грядущего величия.

Рамсис опустился на колени и замер в этой позе, согнув в локтях поднятые вверх руки, повернув их ладонями вперед. Он неотрывно смотрел на огромного бронзового змея, свившегося кольцами на жертвенном алтаре.

Массивная приплюснутая голова змея нависала над жрецом, клыкастая пасть была хищно оскалена, раздвоенный язык замер, алые рубиновые глазки пронзительно сверкали зловещим огнем в свете развешанных по стенам факелов.

Жрец общался со своим богом.

В голове Рамсиса крутился один и тот же вопрос: что случилось? Все его мысли сосредоточились на этой простой фразе, и сам он перестал существовать, обратившись в зрение и слух.

Вопрос был задан, и он знал, что будет и ответ. Он знал, что все зависит от того, как скоро он сумеет докричаться до своего бога, а в том, что великий Сет ответит, жрец не сомневался.

Оставалось ждать.

Время перестало существовать для него. Окружающий мир превратился в ничто. И наконец, в тот миг, когда он перестал ощущать свое тело, наступило слияние. Рамсис почувствовал себя единым целым с грозным божеством, его маленькой частицей, хотя продолжал видеть перед собой оскаленную морду Великого Змея Ночи.

Пришло знакомое ощущение, что он услышан, а вслед за этим последовал ответ на вопрос:

— Камень попал к Затху. Тебе придется пойти к Главе Малого Круга, но прежде пошли людей в дом, где хранился камень. Там бродит потерянная душа. От нее ты узнаешь все, что тебе надлежит знать.

— Но почему ты сам не скажешь мне об этом? — в волнении выкрикнул жрец, но ответа не получил.

Он огляделся и увидел, что стоит в святилище перед замершим в неподвижности бронзовым изваянием Сета и понял, что это все. Что было нужно, Сет сказал, остальное он узнает в свое время.

Он встал с колен, подошел к столу, взял маленький молоточек и ударил им в небольшой бронзовый гонг. Мелодичный звон поплыл по залу, на звук его тотчас вбежал раб и замер в почтительном поклоне.