Плутовка

Несчастный случай

Никогда не гнал он автомобиль так быстро. Никогда не срывался в подобную поездку лишь по зову скупой телеграммы, вынудившей его оставить на солнечных берегах итальянского озера Комо свое счастье, о полноте которого он не мог даже и помышлять несколькими неделями раньше. Теперь же у него было ощущение стремительного движения к какой-то необъяснимой беде.

Он знал заранее, что какими бы чарующими ни были пролетавшие за окном автомобиля пейзажи, они не смогут привлечь его внимания. Ни гнетущее величие Альп, ни дикая красота Ривьеры, ни иллюминированный декор Лазурного берега, ни легкое журчание фонтанов Экса, ни вековые арены Арля, ни белизна крепостных стен Каркассона, ни гряда пиренейских горизонтов не вызовут у него ни малейшего интереса. Он не обратит внимания на горные вершины, на сосновые леса, на лазурь Средиземного моря, на пурпурные отблески кристаллических пород Эстереля, на золотистый оттенок черепичных крыш сельских домов, на древние римские развалины, на бархатистость неба Страны Басков. Все перемешается в гигантской кинопанораме, в которой он даже и не попытается отыскать достойные внимания фрагменты.

Лишь одно он жаждал увидеть в лихорадочном нетерпении. То, ради чего ринулся пересечь сотни километров, — простой дорожный указатель, такой же, как и тысячи других вдоль этой длинной дороги, указатель при въезде в город, на котором он смог бы наконец прочесть: Биарриц — название, вобравшее в себя причину и цель его столь стремительного перемещения. До появления этой надписи все, что бы ни проносилось в заоконном калейдоскопе, не могло вызвать никакого интереса у одинокого путешественника, цепко держащего руль своего автомобиля.

Казалось, он был полностью во власти неведомой силы, исходившей от бесконечного полотна дороги. Это не было опьянение скоростью, а скорее всего тем таинственным и опасным, что заключал в себе этот путь в неведомое.

Время от времени странный образ появлялся в глубине дороги на фоне струящегося миража, и каждый раз, когда человек в своем наваждении надеялся его достичь, увеличив скорость, и дотронуться до него, видение исчезало… Наступавшее за этим разочарование почти тут же смягчалось повторением этой фантасмагории через несколько сотен метров. Это было дьявольское наваждение с одним и тем же видением — лицом женщины. Лицом, меняющим свое выражение при каждом новом появлении, как будто неведомый закон заставлял эту недостижимую незнакомку являться в двух разных ипостасях: то в образе обладающей неоспоримым шармом, но уже стареющей Иды, то в образе Эдит, сияющей агрессивной, но свежей красотой.

И если жизнь и отражалась на лицах этих таких разных женщин в силу несхожести их внутренних миров совершенно по-разному, тем не менее общее выражение оставалось как бы незыблемым.

Мало-помалу молчаливое созерцание этой беспрерывной метаморфозы, от которой сознание никак не могло оторваться, становилось для одиноко мчащегося в своем автомобиле человека настоящей пыткой. Впрочем, не было ли естественным, что сияние глаз и чувственность губ были у обеих женщин совершенно одинаковы — ведь Ида была матерью Эдит.

На первых же километрах дороги, после своего раннего отъезда из Белладжио, он вновь мысленно пережил тот удивительный миг первой встречи с Эдит. Это произошло в мае, в бассейне парижского клуба «Расинг»…

Молодой человек не поверил своим глазам: прекрасное создание, на которое были обращены все взгляды и которое, стоя на стартовой доске для прыжков, готовилось броситься в воду, было живым портретом Иды, однако моложе лет на двадцать…

Сходство было невероятным.

Молодой человек подошел к бортику бассейна в ожидании, когда незнакомка, которую он никогда до этого не видел в клубе, появится на поверхности.

Ее голова с волосами, стянутыми эластичной лентой и блестящим от капелек воды лицом, появилась в нескольких метрах от места, где он стоял. Взгляд ее был устремлен в его сторону. Казалось, ее забавляло выражение изумления, застывшее на его лице.

— Боже! — послышался чистый звонкий голос. — Если бы вы могли видеть себя в зеркале! Такое впечатление, что вы чем-то крайне озадачены. Неужели мой прыжок так плох?

В ответ он не смог вымолвить ни слова. Тогда она, взявшись руками за бортик, чтобы оставаться на поверхности воды, продолжила:

— А может быть, мы встречались где-то раньше?

— Я… я не думаю, — пробормотал он.

В действительности он уже не был в этом уверен: даже ее голос напоминал ему голос Иды, только окрашенный более игривой интонацией. Он вспомнил, как в последнее время Ида не могла уже удержаться от того, чтобы не придавать своим речам оттенок безнадежной грусти… Девушка же, находившаяся перед ним, была, казалось, воплощением самой радости жизни.

Ему пришлось сделать усилие, чтобы произнести:

— Извините, что смотрел на вас так пристально, но вы мне удивительно напоминаете одного человека.

— Неужели? Кажется, я уже где-то слышала эту расхожую фразу.

— Поверьте, на этот раз речь вовсе не идет о старой уловке с целью познакомиться!

Она по-прежнему смотрела на него недоверчивым и насмешливым взглядом.

— Я знаю, — продолжал он смущаясь, — мне бы следовало в первую очередь представиться: Жофруа Дюкесн. Будем считать, что я искупил свою вину.

— И это все ради того, чтобы узнать мое имя? Впрочем, у меня нет особых причин его скрывать: Эдит Килинг.

— Эдит Ки…

Он не смог выдохнуть фамилию, настолько его первоначальное удивление сменилось крайним изумлением.

Девушка посмотрела на него с неподдельным любопытством и спросила:

— Что с вами? Что-нибудь не так?

Он повторил ее имя, словно оно его чем-то сильно взволновало:

— Эдит Килинг… Нет! Это невозможно! Это невероятно!

— Напротив! Очень даже возможно! — возразила она. — И не кажется ли вам, что, ставя под сомнение мои слова, вы ведете себя почти оскорбительно?

— Еще раз приношу вам свои извинения…

— Мне уже давно пора идти. Скажите-ка, только честно, чем вы так взволнованы?

— Я? Да так, ничем… Я просто несколько озадачен. Вы меня наверняка принимаете за ненормального, но мне бы хотелось задать вам один вопрос: вы родственница Иды Килинг?

— Мне было бы трудно породниться еще ближе с этой дамой: она моя мать…

Эти слова, произнесенные совершенно бесстрастным голосом, вызвали у него, тем не менее, настоящий шок.

— Вы… вы действительно дочь Иды?

— Вы что, опять за старое? Быть может, вы новоявленный святой Томас? Конечно же, учитывая вашу реакцию, я должна предположить, что вы хорошо знали мою мать. Не так ли?

— Да…

— Вы ее давно видели последний раз?

— Уже год прошел…

— Если бы ваш ответ был иным, я бы тотчас поняла, что вы просто лжец, поскольку моя мать находится сейчас в Соединенных Штатах.

— Да? Я этого не знал…

— Итак, вы ее, видимо, знали не очень хорошо?

— Лучше, чем вы можете предположить.

— И при этом она вам ничего не сообщила о своем отъезде в США?

— Возможно, у нее были на то веские основания.

На этот раз она посмотрела на него с удивлением, к которому примешивались недоверчивость и даже подозрительность. Он почувствовал это и, желая увести разговор из этой странной тональности, сказал:

— Я уже искупался, однако вам, возможно, доставит удовольствие, если я вновь разденусь, чтобы поплавать вместе?

— Не утруждайте себя. В бассейне слишком много людей. Лучше помогите мне выйти из воды.

Он протянул ей руки. Одним прыжком она оказалась рядом с ним, и он невольно отметил про себя: «Спортивная!»

Однако его восхищение не ограничилось банальным замечанием: Эдит Килинг, о существовании которой он ничего не ведал всего несколькими минутами раньше, была, несомненно, самой изящной из всех когда-либо встреченных им женщин. Ее тело заставляло думать скорее о молодой женщине, нежели о девушке. Возможно, она была замужем… Излучающее здоровье, крепко сложенное, мускулистое, довольно упитанное тело без единой складки жира… Длинные стройные ноги, высокие крепкие бедра, тонкие запястья, пропорциональные руки, грациозная линия плеча и, в довершение этой гармонии, золотистые завитки волос, рассыпавшиеся ослепительным каскадом из-под только что снятой эластичной ленты. У Иды тоже была прекрасная шевелюра, но только ярко-рыжая.

Все возрастающее восхищение молодого человека сдерживалось чувством некоторого замешательства: эта белая бархатистая кожа, выступающая в большом вырезе купальника и вызывающая столь естественные плотские желания, казалось, принадлежала Иде.

Трудно представить, чтобы дочь до такой степени походила на свою мать, но, с другой стороны, это было вполне закономерно. Но самым удивительным для Жофруа было молчание Иды по поводу существования у нее дочери… Единственно возможным объяснением этого могло быть стремление матери скрыть от всех данный факт, чтобы признанием его не состарить себя. Ида, единственным смыслом жизни которой было нравиться мужчинам, впадала, видимо, в отчаяние при мысли, что ее собственный ребенок с годами будет все больше претендовать на ее женственность, которую она считала неповторимой. Ида, какой ее знал Жофруа, была совершенно искренней в чувстве гордости за свою красоту. Наверно, поэтому она вынуждена была как можно дольше прятать свою дочь, превращавшуюся с каждым днем в самую опасную из соперниц. Похоже, для обезумевшей матери Эдит представлялась действительно очень опасной: разве она не взяла у матери все самое лучшее, добавив от себя лишь одно качество, которому Ида никогда не могла бы противостоять, — свою молодость? Да, все было логичным в молчании Иды…

Эти рассуждения оказались спасительными для взбудораженного сознания молодого человека, и он спросил уже более спокойно:

— Вы позволите мне угостить вас чем-нибудь в баре?

— Разве что через некоторое время. Сначала позвольте мне обсохнуть: сегодня такое чудесное теплое солнце. Как все блондинки, я использую каждую возможность, чтобы попытаться загореть. Если бы вы знали, какую гордость испытывают женщины моего типа кожи, если им это наконец удается! Итак, встретимся через полчаса и поднимем бокалы в честь зарождающейся дружбы…

Она отошла, чтобы улечься на траве, не обращая ни малейшего внимания на провожающие ее взгляды.

Во время ожидания в баре тысячи противоречивых мыслей сталкивались меж собой в голове молодого человека, но одна из них преобладала над всеми — эта встреча, да еще в таком месте, представлялась ему каким-то чудом.

Девушка появилась, блистая неповторимой красотой и вызывающей непринужденностью, провоцируя вожделение мужчин и ревность женщин, раздраженно почувствовавших с первого же взгляда бесполезность соперничества, если ей вздумается противопоставить им себя как женщину.

Желание и ненависть были теми двумя чувствами, которые неосознанно вспыхивали при виде Эдит Килинг… Однако Жофруа уже был твердо убежден, что дочь Иды вовсе не стремится к какой бы то ни было состязательности. Зачем ей это нужно? Разве не было очевидным, что ее самоуверенность вовсе не основана на каком-то расчете. Где бы она ни появилась, она везде торжествовала. Любой мужчина нашел бы с ней взаимопонимание.

Когда Эдит подошла к нему в баре в своем простом платье из набивной ткани, Жофруа нашел ее еще более привлекательной. Ее волосы, присобранные в пучок на затылке, вовсе не старили Эдит, но подчеркивали лишний раз удивительное сходство с матерью. Жофруа прекрасно помнил: Ида также обожала подобную прическу…

Он собирался было задать ей массу вопросов, однако первой спросила она:

— Расскажите мне, когда и как вы познакомились с моей матерью.

— Это произошло в Париже во время одного званого обеда, — ответил Жофруа после некоторого колебания.

— Это неудивительно. Моя мать может жить только там, где ею восхищаются и где она может блистать… По-моему, это возрастное! Вы не находите?

Он ничего не ответил.

— В последней открытке, для которой она как-то отыскала минутку среди своих светских забот, Ида сообщила о намерении надолго задержаться в Майами. Зная ее, могу с уверенностью сказать — она нашла какого-то альфонса.

— Вы слишком суровы к ней.

— Не больше, чем она ко мне…

Произнесено это было сухим тоном, поразившим Жофруа, но голос Эдит внезапно вновь обрел прежнюю мягкость, когда она спросила:

— Вы были когда-нибудь во Флориде?

— Я никогда не был в Соединенных Штатах.

— Такой молодой человек — и никогда не бывали в Штатах? В это трудно поверить!

— Полагаю, что во Франции, да и в Европе в целом, в такой ситуации находится немало мужчин.

— Уверяю — вы бы пользовались там успехом! Несмотря на репутацию корыстных женщин, считаю, что в глубине души мы, американки, очень сентиментальны. И мы очень падки на мужчин вашего склада: вы воплощаете для нас идеальный образ французского мужчины.

— Это комплимент?

— Там — не всегда.

— Вы родились в США?

— Да, конечно, и там жила.

— Я вспоминаю, что Ида… вернее мадам Килинг, действительно упоминала о своем муже-американце.

— К сожалению, я ничего не помню о своем отце, умершем, когда мне было два года, но полагаю, что моя жизнь была бы иной, если бы я росла при нем.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он по крайней мере любил бы меня. Нет, нет, моя мать вовсе не плохая… Она просто женщина, предпочитающая, чтобы я никогда не родилась. Она меня просто терпела! Правда, я находилась при ней недолго, поскольку меня сослали в закрытое учебное заведение, причем в самое суровое и самое закрытое! А она в это время не считала зазорным изображать из себя молодую вдову, находясь во Франции — своей родной стране.

— Но она же не могла вынудить вас жить в пансионе, когда вы достигли совершеннолетия?

— Это случилось еще раньше: в восемнадцать лет я уже училась в университете… Мне там очень понравилось, я узнала массу интересных вещей и, в частности, как заменить семейную жизнь основательными дружескими связями.

— У вас совершенно не возникало желания познакомиться с родиной вашей матери?

— Не возникало, во всяком случае до тех пор, пока она там находилась. Вынудив меня провести детство и юность в местах, куда она не ступала ногой, мать наконец добилась понимания мной того факта, что для нашей встречи не было никакой видимой причины… Земля, конечно, круглая, но достаточно большая, чтобы избежать встречи, тем более если этого действительно желаешь! Поэтому когда год назад я узнала о ее внезапном приезде в Нью-Йорк и особенно когда услышала ее заявление о том, что она не может больше переносить Францию и остается жить в Соединенных Штатах, то подумала: а не пора ли мне обосноваться в Париже? Это и позволило нам выпить здесь первый бокал… За Францию, Жофруа! Я люблю вашу страну и вовсе не питаю неприязни к вашему имени…

— Вы говорите по-французски с очень слабым акцентом! Это просто удивительно для того, кто прожил в Америке…

— Более четверти века? Я даже могу уточнить: двадцать восемь лет… Я не люблю скрывать: надеюсь отметить двадцать восьмую годовщину во Франции. Вы удовлетворены, что теперь знаете все? Только не надо комплиментов. Знаю, что не выгляжу старше моего возраста, но не более того. А сколько лет вам?

— Тридцать четыре.

— Хорошо сохранились, месье… почти юноша! Скажите, у вас не возникало желания поинтересоваться, почему я не замужем?

— Нет, поскольку я заранее знаю единственно приемлемый ответ: вы сами этого не хотите…

— Пытаясь быть любезным, вы, тем не менее, смогли угадать… И действительно, какие иные обстоятельства могли явиться серьезной причиной длительного безбрачия «великолепной Эдит Килинг»? Разве это «совершенное создание» не обладает всем необходимым, чтобы найти мужчину своей мечты? Разве она не является единственной дочерью миллиардера, так благоразумно вовремя ушедшего из жизни, чтобы она могла унаследовать огромное состояние в день своего совершеннолетия? Чем, впрочем, она не преминула воспользоваться… Разве это не отличный шанс — иметь мать-француженку, более озабоченную своим собственным счастьем, чем судьбой своего ребенка? Воистину: если отбросить вероятность обета безбрачия или решения уйти в монастырь, непонятно, почему Эдит Килинг до сих пор ни с кем не обручена. И вот один месье, некто Жофруа, с первой попытки нашел разгадку этой волнующей тайны: наследнице не пришелся по вкусу ни один ухаживавший за ней мужчина, а те, что могли ей понравиться, были уже пристроены. Бедняжка Эдит Килинг! А разве вы не в такой же печальной ситуации?

Ответом был утвердительный кивок головой, сопровождаемый вздохом притворной безнадежности.

— Вы имеете, конечно же, гораздо меньше оснований жаловаться на жизнь! — произнесла она с улыбкой. — У вас, несомненно, есть маленькая сентиментальная связь? В противном случае вы бы меня разочаровали: это разрушило бы сформировавшееся у меня еще во время нахождения в пансионе мнение по поводу соотечественников моей уважаемой мамочки…

— Возможно, вам следовало бы там и оставаться, дабы сохранить эти милые иллюзии на наш счет?

— Вполне возможно… Ну а теперь мне надо бежать.

— Так рано?

— Вы очень любезны, но не обижайтесь на меня: я пообещала подруге пойти с ней на коктейль к одному посольскому атташе, с которым она горит желанием познакомиться. Предполагаю заранее — там будет ужасно скучно!

— Тогда оставайтесь со мной!

— Жофруа, ну как вы относитесь к светским обязанностям дамы, столь милым моей матушке!

— Следует заметить, что для человека, так мало с ней жившего, вы слишком хорошо знаете ее привычки.

— Увы! Никто, кроме меня, не может оценить ее истинные достоинства! Итак, до скорой встречи?.. Вы часто бываете в этом клубе?

— Не чаще, чем вы.

— Меня здесь видят впервые.

— Я это заметил. Могу ли я вам позвонить?

— При условии, если вы это сделаете ранним утром! Я просыпаюсь с зарей.

— Ваша мать этим не отличалась…

Она посмотрела на него крайне удивленно.

— Я все больше склоняюсь к мысли, что вы ее знали слишком хорошо. Запишите мой номер: Бальзак 18–32.

— Держу пари — это телефон Иды!

— Иды? Впрочем, вы правы, называя ее по имени. Все, говорившие со мной о ней, называли ее так. Это даже странно: у меня всегда было ощущение, что произносить ее имя вместо «ваша мать» или «мадам Килинг» было сильнее их. Вот вы, так хорошо знавший ее, могли бы вы вообразить для нее другое имя? По-моему, нынешнее ей очень подходит.

Он ничего не ответил, зная уже давно, что Ида — единственная в своем роде…

— Один из ее хороших друзей, — продолжала девушка, — мне рассказывал, что мать обожала заставлять совсем юных мальчиков называть ее на «ты».

Поскольку он по-прежнему молчал, спросила:

— Хоть вы-то не называли ее на ты?

— Даже если это и имело место, то ни к чему не обязывало. Я знал многих, говоривших ей «ты» вовсе не потому, что в их глазах она не была женщиной, которой хотелось говорить «вы», но скорее для того, чтобы доставить ей удовольствие…

— Признайтесь честно: чтобы знать наизусть номер ее телефона, ставший теперь моим, ибо она оставила мне свою квартиру, вам, видимо, приходилось часто его набирать? Ну разве что у вас феноменальная память!

— Видимо… последнее…

— Прежде чем расстаться, мне бы хотелось уяснить один момент: не были ли вы слегка влюблены в красавицу Иду?

— Все мужчины Парижа были в нее в той или иной степени когда-то влюблены… Только все проходит… особенно здесь, в Париже, где пресыщение наступает гораздо быстрее, чем где бы то ни было. Ида поняла это слишком поздно. В этом, по-видимому, кроется истинная причина ее внезапного бегства из Франции. Мысль о том, что Париж, в котором она безраздельно царствовала столько лет, начинал пренебрегать ею в пользу других — более молодых — особ, стала для нее той болью, от которой она нашла только одно средство — бегство! Но поверьте: вопреки сложившемуся у вас мнению, которое, к несчастью, находит оправдание в ощущении обидного одиночества, испытанного вами почти с рождения, Ида была не только красавицей… Она была также мужественной женщиной с очень щедрым сердцем.

— Должно быть, эти качества проявлялись только к тем, кто не имел с ней кровного родства?

— Я понимаю, что вам горько, но признайтесь — сегодня вы стократно отмщены: никогда более Ида не осмелится показаться в местах, где вы побываете. Более того, вы сотрете повсюду даже память о ней: разве вы не есть она, только более юная?

Девушка не ответила, как будто стыдливость удерживала ее от мысли о превосходстве над собственной матерью. Эта скромность окончательно покорила ее собеседника, признавшегося в порыве искренности:

— Я очень рад знакомству с вами!

— Я тоже, — сказала она, протягивая ему обе руки, которые тот задержал в своих всего на несколько мгновений.

После ее ухода он почувствовал себя одиноко.

Это было глупо — ведь Эдит была всего лишь незнакомкой, похожей на Иду, воплощавшей когда-то для него все в этой жизни… Однако Жофруа не мог отделаться от внезапно охватившего его сильного чувства. Он никак не мог изгнать из своего сознания образ прекрасной девушки, стоящей на доске для прыжков в воду, ни другой, более поздней, с белокурыми кудрями, рассыпавшимися сладострастным каскадом по белым обнаженным плечам…

Спутались все и без того неясные планы, составленные им на вечер: вместо ужина с друзьями он предпочел запереться у себя дома.

Ночь показалась ему бесконечно длинной.

Выкуривая сигарету за сигаретой, выпивая один стакан виски за другим, пытаясь забыть как Эдит, так и Иду, углубившись в чтение детективного романа, он так и не смог вырваться из-под влияния царства деспотии и ослепления, где правили женщины семейства Килинг… Доходило до того, что он вопрошал себя: не воплощают ли эти две женщины тип спутницы, предназначенной ему судьбой? Именно такое создание ему и нужно — полное жизненной силы и здоровья, источающее чувственность и непосредственность, уверенность в своем постоянном триумфе. В сравнении с ними все остальные женщины казались ему какими-то бесцветными. Единственным неудобством было то, что Ида и Эдит оказались матерью и дочерью. Это могло бы стать сюжетом хорошего водевиля или плохой драмы. Но, с другой стороны, разве они были бы так похожи, если бы не являлись родственницами? Казалось, именно это удивительное сходство манило и очаровывало его больше всего. Должно быть, где-то в книге великих тайн бытия было предречено, что женщины семьи Килинг придут на землю с одной-единственной целью — позволить реализовать чувственную сторону жизни некоего Жофруа Дюкесна.

Он полагал, что в последние месяцы стал забывать прекрасную любовницу, какой была Ида, внезапное исчезновение которой привело его в гораздо большую растерянность, чем переживаемое им сейчас первое расставание с Эдит.

Он вспомнил, как названивал, обезумев, по этому самому номеру — Бальзак 18–32, чтобы узнать, в какие дали могла отправиться его любовница. Ида даже не сочла нужным оставить ему хотя бы прощальную записку. На другом конце провода ему ответил безразличный и отвратительный голос Лиз — горничной, презиравшей его. С плохо скрываемой вежливой иронией Лиз отвечала, что она не знает нового адреса мадам.

Желая выяснить все до конца, Жофруа помчался на авеню Монтень в надежде узнать у консьержки в обмен на крупную купюру место, куда та должна будет пересылать корреспонденцию хозяйки квартиры. Но и там он наткнулся на стену молчания: исчезновение прекрасной мадам Килинг было окружено настоящей тайной. Молодой человек подумал было, что речь идет о бегстве с другим, но очень быстро отогнал эту мысль: Ида его слишком любила, чтобы подыскать замену так быстро.

Единственная информация, полученная от сторожа дома, указывала на то, что мадам Килинг покинула Францию. Он перебрал в памяти все страны Европы, особо остановившись на Италии, поскольку Ида часто говорила, что именно там хотела бы умереть… И ни разу в его взбудораженное сознание не пришла мысль о Соединенных Штатах — стране, которую она, по ее словам, презирала. Надо было произойти этой изумительной встрече с Эдит, чтобы наконец выяснить, где укрылась Ида, чтобы забыть Париж, забыть Францию. Одновременно Жофруа нашел объяснение почти болезненному ужасу, испытываемому его бывшей любовницей перед Америкой: она отказывалась жить на одном континенте со своей дочерью, вызывающая красота и жизнеутверждающая молодость которой означали для нее, считавшей себя еще неотразимой, полное поражение.

Он действительно думал, что забыл Иду. Но оказалось, что даже год спустя, когда уже Эдит так внезапно ворвалась в его жизнь, образ ее матери — несмотря на ее отсутствие и полное молчание — продолжал довлеть над всеми его мыслями и поступками. Доказательством был тот факт, что после исчезновения Иды он так и не смог привязаться ни к одной из женщин. Его родственники и даже друзья, радовавшиеся освобождению его от деспотичной опеки, безуспешно пытались познакомить Жофруа с множеством девушек — в надежде, что на одной из них он наконец женится. Всякий раз воспоминания о требовательной любовнице, усиленные разрывом, вставали между семейными проектами и его сердцем. Жофруа предпочел замкнуться в своей одинокой жизни, не заботясь о репутации закоренелого холостяка, начинавшей формироваться о нем в обществе. Мало-помалу он свыкся с мыслью, что не создан для семейной жизни, но если однажды — а этого он страстно желал — вдруг отыщет Иду, то будет ее умолять начать совместную жизнь. И если бы она на это согласилась, то он приложил бы все силы, чтобы у нее никогда больше не возникало желания уйти… Он бы не женился на ней, потому что в так называемом цивилизованном обществе, где только и делают, что следят друг за другом и сплетничают, очень сложно быть женатым на женщине значительно старше вас. Вскоре их законный брак стал бы объектом постоянных насмешек и не выдержал бы натиска подленьких нападок, которые неизбежно погубили бы большое чувство, превратив их жизнь в невыносимое существование. Светское общество, принимавшее как исключение странные связи, не переносило аномальные союзы.

И, наконец, он знал, что Ида никогда не стремилась выйти замуж, предпочитая всегда оставаться любовницей: казалось, она была рождена для этой роли…

И вот тогда, когда его печаль начала понемногу рассеиваться, появилась жизнерадостная и безумно привлекательная Эдит. Эдит была прежде всего девушкой, мечтающей ощутить себя женщиной. Похоже, она не смогла бы или не захотела довольствоваться мелкой, двусмысленной ролью любовницы, какой довольствовалась ее мать. Первый же разговор с нею дал Жофруа понять, что аппетит Эдит неутолим: для нее мужчина — или все, или ничего. У нее был слишком цельный характер, чтобы довольствоваться ложным положением. Видимо, она имела право быть требовательной, поскольку в ней угадывалась решимость отдать мужчине, которому она будет принадлежать, всю себя. А может быть, став женой, она окажется любовницей, сравнимой разве что с Идой? Было бы удручающим, если бы она не унаследовала темперамент той, чьей неосознанной копией являлась.

Если он собирается совершить безумие и сделать ей предложение, то не будет ли лучше полностью скрыть прошлое? А вдруг Эдит узнает однажды обо всем от своей матери или из уст доброжелателей? Весь Париж был в курсе их романа. Именно Ида, затаившая, видимо, к нему ненависть, может рассказать ей обо всем. Ее месть, если она захочет мстить, окажется изощренной и беспощадной, она расправится с ним руками собственной дочери, от права на которую еще, очевидно, не отказалась. То, что она укрылась за границей, свидетельствовало, что есть вещи, которые Ида никогда не сможет ему простить. Она, конечно же, предпочтет скорее вызвать скандал, нежели наблюдать, как ее Жофруа строит свое счастье с ее дочерью.

Можно только гадать, какой оказалась бы реакция Эдит, узнай она об этой их связи, уже став его женой. Не лучше ли во всем сознаться при первой же возможности? Разве девушка не дала понять, что симпатизирует ему? К сожалению, между симпатией и любовью существует дистанция, пересечь которую у Эдит, узнавшей о его прошлом, может не хватить ни мужества, ни желания. Подобные опасения можно было бы отбросить, полюби она его с первого взгляда там, в бассейне. Ответить утвердительно на такое предположение Жофруа пока не мог.

Так и не сумев заснуть, он с чувством облегчения встретил занимавшийся рассвет. Наконец-то всего через несколько часов он сможет набрать номер, по которому не звонил вот уже целый год: Бальзак 18–32. С волнением подождет, пока в трубке не послышится нежный голос. Может быть, тогда он вновь обретет былую уверенность? Нежный голос… Чем больше он прокручивал в памяти звучание этого голоса, слышанного накануне, тем больше ему казалось, что он любит его уже долгие годы… В голосе Эдит были те же ласкающие нотки, что и у Иды.

…Эдит обрадовалась его звонку и без всяких колебаний приняла предложение отужинать вместе. В завершение раз говора она сказала:

— Заезжайте за мной на авеню Монтень… Вы же должны хорошо знать адрес.

И со смехом повесила трубку.

В восемь часов вечера лифт остановился на шестом этаже: Жофруа хорошо знал и эту лестничную площадку, и залитую солнцем квартиру с широкими оконными проемами, вбирающими ароматы садов на Елисейских полях. Поменяла ли Эдит ультрасовременную, но уютную обстановку, придуманную Идой, среди которой он провел многие счастливые часы?

Войдя в подъезд дома, Жофруа почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Когда он нерешительно нажимал на кнопку звонка, его указательный палец слегка дрожал.

Когда дверь открылась, Жофруа остолбенел: перед ним стояла Лиз — прежняя горничная Иды. Она тоже смотрела на него в тупом оцепенении, и он понял, что Эдит, естественно, не назвала ей имя молодого человека, который должен за ней зайти. Стоя друг напротив друга, Лиз и он не могли произнести ни слова. В этом молчании чувствовалась растерянность визитера и нескрываемая ненависть прислуги. Нарастающая неловкость была снята появлением в вестибюле улыбающейся Эдит.

— Вы что, не осмеливаетесь войти, Жофруа? Я и не предполагала, что вы такой стеснительный! Заходите скорее, выпьем что-нибудь — это вас взбодрит.

Она потащила его в гостиную, где он сразу же отметил, что все прежние вещи стоят на своих местах. У него слегка закружилась голова: неужели ему предстоит пережить все заново?

— Что с вами? — спросила она. — Вы так бледны!

— Ничего страшного, уверяю вас, — ответил он, залпом выпив предложенное ему виски.

— Вам уже лучше?

— Намного лучше, спасибо…

— Вы ведь приходили сюда раньше, когда здесь жила моя мать?

— Да, конечно.

— Когда я уезжала из Соединенных Штатов, она сама посоветовала мне устроиться в этой квартире, которую у нее хватило благоразумия сохранить за собой. Я ей за это очень признательна. Подумайте, где бы я, приехав в Париж, смогла быстро найти хорошее жилье? У Иды есть качество, которое нельзя у нее отнять, — вкус. Я не обнаружила ни одной несуразицы в интерьере этих комнат и чувствую себя здесь как дома.

Жофруа не нашел что ответить, сознавая, что имел возможность оценить это жилье задолго до ее приезда.

— Моя мать оказала мне и другую ценную услугу, поручив присматривать за квартирой своей верной Лиз: она просто настоящее сокровище!

— Вы хорошо уживаетесь с ней?

— Можно сказать, я ее просто не ощущаю. И это хорошо. Лиз действительно очень сдержанна и неболтлива.

— Но о своей бывшей хозяйке она с вами иногда беседовала?

— Она действительно попыталась это сделать на второй день после моего приезда… Однако я ей дала понять, что терпеть не могу сравнений, и она больше не настаивала. Впрочем, что бы я могла узнать нового о моей матери? Только то, что «мадам принимала гораздо больше гостей, чем мадемуазель», что «мадам редко просыпалась до обеда и никогда не возвращалась раньше двух-трех часов ночи» или что «мадам умела лучше составить меню»?

— Лиз вам ничего не говорила обо мне?

— С какой стати! Может быть, то, что я скажу, разочарует вас, но, видимо, вы были для нее всего лишь одним из завсегдатаев мадам. Конечно, если бы утром я ее предупредила, что господина, который за мной заедет, зовут Жофруа Дюкесн, это, может быть, и воскресило бы в ней какие-то воспоминания… У нас в США не принято держать прислугу в курсе своих дел: им прилично платят за добросовестное исполнение обязанностей, а остальное их не касается.

— Это хорошее правило. Однако мне кажется, что Лиз не очень жалует меня.

— Вас, Жофруа? Какая глупость!

— Она меня часто здесь видела, но, несмотря на это, мы никогда не испытывали симпатии друг к другу. Такое впечатление, что эта угрюмая женщина искренне ненавидела всех приятелей Иды.

— На ее месте я вела бы себя так же. Общеизвестно, что моя мать окружала себя довольно странными личностями.

— В таком случае почему вы меня принимаете?

— Но вы совсем не такой… Так куда же вы меня сейчас поведете? Просто обожаю маленькие бистро на левом берегу Сены…

— И там, кстати, открылось новое заведение, довольно уютное.

— Выпьете еще на посошок?

— Нет, спасибо.

— Тогда подождите одну минутку — я только возьму меховую накидку. Весенние вечера в Париже прекрасны, но довольно прохладны.

Оставшись один в комнате, Жофруа огляделся. Да, тут все было как прежде, кроме одной детали… На круглом китайском столике слева от дверного проема когда-то стояла прекрасная фотография Иды. Это была совсем юная Ида, какой он ее никогда не знал, и очень схожая с только что вошедшей в его жизнь Эдит… Фотография исчезла.

Во время ужина в бистро они болтали обо всем и ни о чем: о тех мелких ежедневных событиях, которые заполняли до сего дня их существование на разных континентах. Он узнал названия колледжей и университета в Пенсильвании, в которых она училась. Ей же стало известно, что после защиты диссертации по праву он открыл юридический кабинет, клиентура которого быстро выросла. Выяснилось, что Жофруа не придавал большого значения материальной стороне жизни, тогда как Эдит, по примеру всех американских девушек, находила очень важным, что мужчина способен прилично зарабатывать на жизнь.

Несмотря на взаимные откровения, оба чувствовали незначительность всех этих фактов; самым важным было то, что они смогли найти друг друга.

Наконец он решился:

— Эдит, есть одна вещь, которую я не могу больше от вас скрывать. Вчера вы спросили, был ли я влюблен в вашу мать. Так вот, я был больше чем влюблен… В течение трех лет ваша мать была моей любовницей, и мы жили вместе в той самой квартире на авеню Монтень… Рано или поздно, если мы будем продолжать встречаться, вы бы об этом узнали, хотя бы даже от Лиз, недолюбливающей меня. Я предпочитаю, чтобы вы узнали правду от меня. Это все.

Во время признания на лице девушки не промелькнуло и тени удивления. Спокойным голосом она произнесла:

— Благодарю за искренность, Жофруа. Вы поступили правильно.

— Вы на меня не сердитесь?

— Я бы вам не простила, если бы вы продолжали это и дальше скрывать. И как я могу упрекнуть вас за то, что вы были любовником моей матери? Вы же тогда не знали о моем существовании… Давайте больше никогда не возвращаться к этой теме!

Он посмотрел на нее глазами, полными благодарности.

— Ведь это к лучшему, что ситуация прояснилась? Уверена — теперь вы должны чувствовать себя свободным от груза, давившего на вас там, в знакомой вам квартире. Именно это было причиной вашего болезненного состояния в тот раз?

— Да…

— Отныне вы можете честно смотреть мне в глаза. Я думаю, мы были достаточно откровенны сегодня. Мне пора, проводите меня!

Когда они расстались, он даже не осмелился спросить разрешения снова позвонить ей.

Проходили дни, а Жофруа все не решался сделать первый шаг навстречу девушке, чувства к которой были странным образом противоречивы: испытывая настоящую потребность вновь увидеть ее, он опасался, однако, новой встречи. Может быть, было бы благоразумнее избегать дочери своей любовницы, память о которой ассоциировалась с длительным и болезненным ощущением одиночества, последовавшего после разрыва? Теперь, когда он наконец смог освободиться от прошлого, не было ли чистым безумием вновь броситься в сладостные коготки другой Килинг? Если бы его отношения с Эдит могли ограничиться простым любовным приключением без перспектив и последствий! Но с такой решительной девушкой об этом не могло быть и речи. Да Жофруа и сам этого не желал: золотоволосая Эдит с первого же мгновения показалась ему идеальной спутницей, может быть, единственной, с кем он был готов связать свою судьбу… Но мыслимо ли было стать мужем девушки, будучи до этого долгое время любовником ее матери? В этом было что-то неприличное и противоестественное.

Он не ходил больше в бассейн клуба «Расинг» из опасения случайной встречи с ней.

Однажды утром она сама позвонила ему. Звонкий и веселый голос ее зазвучал в трубке:

— Куда же вы запропастились, Жофруа? Я тут много размышляла после нашего последнего разговора. Вы можете принять меня за ненормальную, но я должна вам также признаться: помните, я говорила, что ни один мужчина до сих пор мне не понравился? Однако с момента нашего знакомства вы показались мне непохожим на других, и мне кажется, я нашла ответ на эту загадку: я думаю, вы единственный, кто способен ухаживать за мной… Я вам также говорила, что американки очень сентиментальны; каждая из них мечтает однажды покорить европейского мужчину. Это глупо, но это так: в душе американских девушек существует тайный уголок, где спрятано желание познать большую любовь с потомком римлян… Я, должно быть, из того же теста, что и мои романтические соплеменницы. Вы понимаете меня, Жофруа? Мне бы очень хотелось, чтобы вы за мной поухаживали! Я вам разрешаю начать это с сегодняшнего вечера: заходите за мной в восемь часов. Но особенно не обольщайтесь — это вовсе не означает, что я буду готова любить вас… Да, кстати, я по достоинству оценила вашу искренность в тот вечер. До скорой встречи…

Несмотря на щелчок на другом конце провода, он еще долго стоял в задумчивости, забыв повесить трубку, и все спрашивал себя, не послышался ли ему этот голос, произнесший такие магические слова.

В этот вечер им вовсе не хотелось уединяться в ночном ресторане. После ужина в том же маленьком бистро на левом берегу Сены, куда она захотела непременно вернуться, как будто совершала какое-то священное паломничество, Эдит любезно произнесла:

— Я вас приглашаю ко мне на бокал шампанского!

Что это? Последствия его недавнего признания? На этот раз он не испытал ни малейшего замешательства, оказавшись вновь в гостиной, и она ему уже не казалась пропитанной навязчивыми воспоминаниями об Иде. Присутствие приветливо улыбающейся Эдит стерло все — грусть и сожаление.

Никогда девушка не была с ним такой нежной, никогда еще он не ощущал ее такой близкой. Внезапно почувствовав, что это его судьба, Жофруа произнес сдавленным голосом:

— Эдит… Вы бы не согласились выйти за меня замуж?

Произнеся эти слова, он испытал досаду на себя за безумный вопрос. Последовавшее молчание показалось ему вечностью. Наконец с ее чувственных губ слетело:

— Я пока не знаю.

Затем Эдит добавила певучим голосом:

— Если бы я вам ответила «да» сразу же, вы были бы вправе меня презирать. Дочери трудно занять место собственной матери в жизни мужчины… Только время может все утрясти. Хотя я не сомневаюсь в вашей искренности, но мне кажется, что все происходит слишком быстро. Мы так мало знакомы, Жофруа. Временами меня пугает чувство привязанности к вам: оно гораздо сильнее и глубже поисков того «римского шарма», о котором я вам говорила утром по телефону… Я не знаю, действительно ли это любовь. Всякий раз, как я начинаю в это верить, неведомая тень встает у меня на пути и возвращает меня к действительности… У этой тени силуэт моей матери, но мне никак не удается рассмотреть лица, чтобы понять — смеется ли она над нами или ненавидит нас. Вот и сейчас у меня такое ощущение, что Ида следит за нами, спрятавшись за мебелью или за драпировкой, слушает наши разговоры, следит за нашим поведением… А вас эта тень не смущает?

— Теперь уже нет!

— А на меня она до сих пор наводит страх. И чем дальше, тем больше. Доходит до абсурда: я начинаю верить, что именно она незаметно привела меня к вам, а не чудесное стечение обстоятельств. Я уже не уверена, сама ли я решила приехать во Францию, или Ида подала мне такую идею. И не она ли говорила мне о клубе «Расинг», советуя туда пойти, в надежде, что я вас там повстречаю? Ида — эгоистичное чудовище, Жофруа! Чудовище, которое вы, тем не менее, обожали и черты которого вы с радостью узнаете во мне… Не испытываете ли вы, находясь со мной, ощущения, что обретаете вновь то, чего вам недоставало весь этот год? Да, мне страшно… Страшно оттого, что вы меня любите только по этой причине. Я не сомневаюсь — моя мать смогла стать для вас женщиной в полном смысле этого слова, но и я — другая женщина — способна, как и она, быть всем в жизни мужчины, которого полюблю. Когда вы меня узнаете лучше, то быстро поймете разницу между мной и Идой. Я не могу допустить и мысли, что вы будете разочарованы! Не обижайтесь на меня, Жофруа, но если я однажды соглашусь стать вашей женой, то лишь убедившись, что вы во мне любите меня, а не нечто, позволяющее вам освежить ваши лучшие воспоминания о прошлом!

Жофруа слушал ее затаив дыхание. Он окончательно понял, что вскоре Эдит станет его женой.

Для него не представляло трудностей ухаживать за Эдит так, как она об этом мечтала долгие годы. Он просто оставался самим собой, и она именно за это его и любила. Месяц спустя они были помолвлены.

Храня в тайне свою связь, они решили пожениться как можно быстрее, никого не ставя об этом в известность. Было бы неразумно и опрометчиво, после того, что имело место между ним и Идой, объявить не отличающемуся большим пониманием свету о рождении нового счастья. Эдит и Жофруа решили поставить французских и американских друзей перед свершившимся фактом после возвращения из свадебного путешествия.

Медовый месяц договорились провести на итальянских озерах — этого хотела Эдит.

— Я понимаю, насколько это банально, — говорила она, — там многие проводят медовый месяц, но я всегда мечтала провести свой только в Италии. Это, видимо, проявление романтики, свойственной мне как американке, — такой же, как любовь к красочным открыткам, распространенная на нашем континенте.

Для Жофруа мало значило место, где они проведут первые недели совместной жизни: главное, что рядом будет она. Он невольно сопоставил ребяческое желание своей невесты с одной мыслью, неоднократно высказываемой его бывшей любовницей: «Больше всего я сожалею не о том, что вышла замуж в США за человека, которого не любила, но о том, что не смогла провести медовый месяц в Италии… Господин Килинг непременно хотел показать мне Ниагарский водопад! Это было, конечно, восхитительно, но слишком грандиозно для молодой женщины, совершенно равнодушной к величию природы, в которой она искала только умиротворенности. И кто знает: если бы у месье Килинга хватило ума увезти меня на итальянские озера, может быть, все закончилось бы тем, что я нашла бы в нем некий шарм. Ведь это очень важно, на каком фоне распускается первая любовь… И если я вновь буду выходить замуж, то непременно потребую у нового избранника подарить мне эту радость, которой я была лишена и на которую каждая женщина имеет право хотя бы раз в жизни».

Жофруа с улыбкой подумал о схожести вкусов матери и дочери. Видимо, это и было истинной причиной взаимной неприязни двух женщин. Самым странным в этой вражде было то, что их удаленность друг от друга, так желаемая обеими, вовсе не смягчала постоянную напряженность, старательно сохранявшуюся той и другой стороной. Они никогда не перезванивались и почти никогда не писали друг другу писем: последняя и единственная открытка была послана Идой своей дочери из Майами несколько месяцев назад, и Эдит призналась, что не видит необходимости отвечать на эти несколько банальных строк. Временами Жофруа улавливал скрытую, но твердую ненависть в далеко не любезных словах дочери по поводу поведения своей матери, и это его беспокоило.

Дней за десять до заключения брака он рискнул спросить:

— Вы намерены сообщить вашей матери о свадьбе?

В глазах Эдит промелькнуло изумление:

— Даже и не помышляю! Это ее вовсе не касается! Я уже давно самостоятельно принимаю решения и считаю, что нет никакой необходимости ставить ее в известность о том, что вы станете моим мужем. Достаточно будет сообщить ей эту новость после возвращения из Италии: тогда она уже не сможет помешать нам. Представляю ее физиономию, когда она это узнает! Она точно свалится в обморок… Бедняжка Ида!

Последние слова, произнесенные саркастическим тоном, болью отозвались в сердце Жофруа. Их горькая ирония заставила подумать, что Эдит согласилась стать его женой лишь из стремления досадить своей матери. Но вскоре это впечатление под воздействием нежности и влюбленной доверчивости, исходившей от девушки, рассеялось. Впоследствии поглотившие их последние приготовления к свадьбе окончательно развеяли его беспокойство.

Сразу же после венчания Эдит и Жофруа Дюкесн уехали в Италию.

Вначале они остановились в отеле города Дижон, как будто бы решив не нарушать общепринятого ритуала, соблюдаемого всеми молодоженами, следующими по одной из классических «дорог счастья». Путь пролегал через чарующий лес, холмы Морвана и Бургундию: никогда эти пейзажи не казались им столь великолепными. Казалось, она смотрит на все это его глазами; он же любовался природой лишь потому, что рядом была она.

В эту ночь она стала его женой…

Для Жофруа это стало чудесным откровением.

То, на что он едва осмеливался надеяться в первые часы их знакомства, подтвердилось: Эдит была не только портретом юной Иды, но и оказалась столь же искусной любовницей — такой же страстной, обольстительной и неутолимой. Эта первая ночь была умопомрачительной. Когда на следующий день они вновь пустились в путь по залитой солнцем дороге, то были уже больше чем муж и жена.

Их следующая остановка произошла в Монтре. Теплая ночь при распахнутом на мерцающую поверхность озера окне позволила им завершить взаимное завоевание. Ничто больше не могло их разлучить!

Наконец они прибыли в город романтической мечты девушки — Белладжио, где отель носил такое таинственное название: «Вилла Сербеллони».

В течение пяти недель они жили лишь для любви, ни на мгновение не прерывая свою близость. Даже когда Эдит не одаряла его своими ласками, Жофруа ощущал себя во власти ее ясного взгляда, зовущих губ и нежного голоса. Ни он, ни она не замечали окружающих их людей: клиенты отеля, обслуживающий персонал, рыбаки в порту были для них всего лишь призраками, случайно касающимися их счастья, но ничего в нем не понимающими.

Иногда они брали напрокат лодку, чтобы незаметно отдалиться от людей, затерявшись среди чарующих вод озера. Однажды, заплыв на середину, они оставили лодку плыть по воле волн и, убаюкиваемые нежным покачиванием судна, наслаждались уединенностью. И на их устах, и в их мыслях не было иных слов, кроме как «моя любовь» или «я тебя люблю»…

Однако однажды Жофруа нарушил эту безмятежность:

— Теперь, когда мы видим, что созданы друг для друга, я могу признаться тебе, что был безумно рад, обнаружив при нашей первой близости, что ты уже женщина… Не думай, что я посмею однажды упрекнуть тебя в этом. Если бы ты знала, как я опасался найти в тебе лишь неопытную девушку. Мои слова тебя, видимо, удивляют и кажутся страшно глупыми?

— Вовсе нет, милый. Каждый мужчина опасается первого любовного контакта: он может оказаться таким рискованным для зарождающегося счастья! Я благодарна тебе за эти слова и, признаться, догадывалась, что тебе нужна женщина, иначе ты бы не смог так долго жить с моей матерью.

Впервые за многие недели тень Иды встала между ними. Это была первая трещина в их счастье. И в этом была виновата она. Жофруа досадовал на нее за это, поскольку считал, что забыл Иду навсегда, однако едва ее имя было произнесено, как он вновь представил себе лицо своей бывшей любовницы, и у него промелькнула мысль, что повышенная чувственность, исходившая от Эдит как днем, так и ночью, была ничем иным, как точным отражением качеств ее матери.

Чем ближе ему становилась Эдит как любовница, тем настойчивее его преследовала мысль о ее любовном прошлом, о котором она ему никогда ничего не рассказывала. В первые дни их помолвки, а затем и женитьбы он объяснял это молчание вполне естественной скромностью девушки, которая, со своей стороны, никогда не задавала ему вопросов по поводу его связи с Идой. Между ними как бы установилось молчаливое соглашение: каждый хранил в себе секрет, который другой не должен был знать. Это умолчание, причиняющее взаимные страдания, еще более усиливало их страсть.

Если Эдит, казалось, не испытывала никакого желания узнать, какой Ида была в качестве любовницы, то Жофруа не мог смириться с мыслью, что не знает имени того, кто открыл плотскую любовь женщине, носящей теперь его фамилию. Став теперь мужем, он чувствовал себя ущемленным, находя их тайны неравноценными: она, даже не расспрашивая его ни о чем, знала все-таки значительно больше о его прежней любовнице, нежели он о мужчине, представлявшемся в его взбудораженном сознании ее первым любовником.

А смог ли он стать для нее любовником, этот таинственный незнакомец? Жофруа не хотел в это поверить, настолько его собственная физическая близость с Эдит была всеобъемлющей. Ему казалось немыслимым, чтобы это прекрасное создание принадлежало с такой же полнотой другому, поскольку тогда она была бы женщиной, для которой любой мужчина мог стать любовником. Из этого бы следовало, что все ее поведение было только искусной игрой; но это не увязывалось с ее искренностью. Жофруа гнал от себя эти крамольные мысли.

Однако, обнаруживая у своей спутницы такую утонченность ласк, такое знание науки наслаждений, такую потребность утолить свои вечно ненасытные ощущения, он задавался вопросом: не было ли у этой девушки, встреченной им, когда той было уже 27 лет, множества любовных приключений? Разве возможно, чтобы один-единственный любовник, которого она познала до встречи с ним, смог так впечатлить ее, что она уже, казалось, не могла обойтись без постоянной близости с мужчиной? Но если дела обстояли именно так, то не доказывало ли это, что тот, единственный, сумел стать для нее настоящим любовником?

Испытывая скрытую ненависть к тому, кто мог сыграть роль первого мужчины в ее жизни, Жофруа, тем не менее, предпочел бы знать, что Эдит почерпнула свой любовный опыт в общении с несколькими партнерами. С точки зрения супруга это было менее неприятно и не так для него опасно… Разве он имел бы тогда право ревновать ее к мелким любовным приключениям? Разве сам он не прошел через многочисленные постельные романчики, прежде чем стать послушным любовником Иды?

Был момент, когда Жофруа упрекнул себя за такие подозрения: Эдит вдруг пожелала оставить романтический покой Белладжио, чтобы провести день в Милане — городе, в котором ни он, ни она до этого не были.

Никогда она не была так женственна и так очаровательна, как во время этого посещения столицы Ломбардии. После паломничества в собор и обязательного осмотра великолепных развалин Сфорца Эдит попросила:

— Милый, все это прекрасно, но мне бы хотелось побродить по магазинам. Я заметила несколько соблазнительных витрин. Меня раздирает ужасная потребность приобретательства. Чувствую, что накуплю себе всякой всячины, хотя пока и не знаю, что конкретно.

Они ходили от магазина к магазину, покупая шелковый платок или крем, изящные туфельки или какие-то никчемные безделушки. Она приобретала явно ненужные вещи, уже имевшиеся у нее и не находившие применения: все то, что придавало элегантной даме уверенность, удовлетворяло ее прихоти.

Всякий раз, когда они выходили из магазина, Жофруа сгибался под тяжестью коробок. Но он не жаловался. Эта внезапная страсть приобретательства позволила ему заключить в очередной раз, насколько чувство вкуса Эдит соответствовало вкусу Иды.

— Милый, — сказала она, когда автомобиль начал заполняться покупками, — я заставила тебя заниматься делами, которые мужчины презирают. Ты же оказался не только прекрасным мужем, терпеливо сносящим все причуды своей супруги, но и очаровательным компаньоном. В награду мне придется заняться тобой: я хочу сделать тебе подарок. Может быть, он покажется банальным — я желаю видеть на тебе галстуки, которые сама выберу. Признаю — твои вполне подходящи, но разве я могу их любить, если это не мой подарок? Отдай их кому-нибудь. Впредь ты будешь носить только галстуки, подаренные твоей женой!

Получасом позже они выходили из одного из тех магазинов с огромным выбором галстуков, посетив которые иностранные туристы начинают полагать, что прекрасную мужскую одежду изготавливают только в Италии. Эдит потребовала оставить старый галстук прямо в магазине, завязав на шее Жофруа новый, только что ею самой выбранный. Он повиновался, понимая, что этим жестом она хотела лишний раз подчеркнуть женскую власть над ним.

— Если впредь, — проговорила она серьезным тоном, — я увижу на тебе незнакомый мне галстук, то решу, что это подарок другой женщины, и не прощу тебе этого ни за что!

— Ты так ревнива?

— Я стала такой, как только тебя увидела…

— Почему же ты раньше в этом не призналась? Может быть, это доставило бы мне удовольствие?

— Ты бы раздулся от собственной гордости и возомнил себя незаменимым. Теперь же я могу признаться в этом, поскольку знаю — ты мой навсегда! Если однажды ты меня оставишь, я умру…

Он прижал ее к себе, чтобы поцеловать посреди улицы, не обращая внимания на улыбки прохожих.

— Догадайся, милый, чего мне сейчас больше всего хочется?

— Думаю, что догадываюсь…

— Да, конечно, но я предлагаю несколько оттянуть удовольствие, чтобы усилить его. Прошу тебя купить два билета в оперу «Ла Скала». Сегодня там дают «Аиду». Здесь она должна звучать грандиозно. Нельзя, приехав в Милан, не отметиться в святилище «бельканто». Мы выглядели бы просто глупцами! Музыка Верди кажется мне наиболее побуждающей к любви… Ты увидишь, как необыкновенна будет музыкальная пауза перед тем, как мы вновь станем принадлежать друг другу!

— Это прекрасная идея, но есть одна проблема. Когда мы уезжали утром из Белладжио, то думали вернуться туда вечером и не взяли одежды. В таком одеянии нас просто не впустят в самую знаменитую оперу мира!

— А мы снимем номер в каком-нибудь приличном отеле. Затем попытаемся отыскать ресторанчик с отменными отбивными — я очень голодна. А затем расстанемся… Да, да, милый. Ты займешься билетами в оперу. И еще выбери в каком-нибудь магазине смокинг. Только такой, чтобы не выглядел в нем смешным или жалким… А может быть, какой-нибудь приличный портной даст его напрокат часов на шесть? Это было бы здорово! Впрочем, в этом, может быть, нет необходимости: там, в бассейне, я отметила, что у тебя идеальная фигура — вы прекрасно сложены, месье мой супруг! Ваши плечи не свисают, как вешалка, ваш силуэт элегантен, а внешность… О-о-о… Ваша внешность вовсе недурна… На вас все будет хорошо смотреться — даже не новый смокинг, если он не очень потерт.

— Это будет как в случае с галстуком? Ты непременно захочешь присутствовать при примерке?

— Нет, милый, ограничимся галстуком. В остальном я полагаюсь на твой выбор. Я буду занята.

— В салоне парикмахерской?

— Чтобы выйти оттуда похожей на дрессированного пуделя? Разве ты не заметил, что мои собственные прически намного лучше тех, которые я имела бы, просидев долгие часы под сешуаром в одном из этих салонов? Нет, я пойду к одному известному кутюрье. Мне нужно купить декольтированное платье: пусть эти напыщенные итальянки умрут от зависти! Тебе нравится моя идея?

— Она просто гениальна!

Час спустя они уже заканчивали обед в ресторане, сняв перед этим уютный номер в отеле «Дуомо». Оба поели с удовольствием.

— Склоняюсь к мысли, что любовь возбуждает аппетит, а ты как считаешь, милый?

— Мне нравится, что ты любишь вкусно поесть: женщина, не умеющая оценить хороший стол, редко бывает влюбленной! Это даже забавно — твоя мать тоже была чревоугодницей.

— Надо же, чтобы у нас с Идой было хоть что-нибудь общее… Только между нами есть существенная разница: она вынуждена была отказывать себе во вкусной еде, чтобы соблюсти фигуру. У меня же впереди предостаточно времени до того, как я начну об этом задумываться. Впрочем, я склонна полагать, что хотя она и была такой же гурманшей, зато уж никогда не была такой же влюбленной.

Он ничего не ответил.

— Ты не согласен со мной?

— Конечно, конечно, дорогая. С тобой все так непосредственно и необыкновенно… У Иды, помнится, случались моменты усталости, как будто она была уже не в состоянии больше любить.

— Впервые ты мне говоришь о манерах твоей бывшей любовницы… Признайся — она была очень требовательной?

— Она была женщиной…

Эдит поняла — он ей больше ничего не скажет, но в ее разъедаемом ревностью сердце созрела решимость все постепенно выяснить. С настойчивостью, на которую способна только влюбленная женщина, она вытянет из него все мельчайшие подробности их связи…

Жофруа удалось отыскать подходящий смокинг в одном из магазинов мужской одежды. Он не смог удержаться от улыбки, когда продавец со знанием дела сказал:

— На вас очень легко подобрать одежду, месье, у вас классическая фигура.

Эдит вернулась в отель только в шесть часов вечера: ее появление в номере напоминало приезд кинозвезды. Она вошла в сопровождении настоящей свиты, состоявшей из двух молодых женщин и четырех лакеев, загруженных объемистыми коробками с покупками.

— Ты думаешь, что я сошла с ума, милый? Так вот, хотя это тебе покажется невероятным, но всего этого великолепия едва ли окажется достаточно, чтобы я смогла в этот вечер быть достойной тебя!

Она обернулась к лакеям.

— Сложите все аккуратно на кровать. Что касается этих двух дам, — добавила Эдит, обращаясь к Жофруа, — то одна из них — закройщица из ателье мод. Она подгонит мне платье. А другая — художник по гриму — постарается придать твоей жене еще больший блеск и красоту. Если после этого ты не испытаешь за меня чувство гордости, я буду безнадежно огорчена! А теперь, любовь моя, облачись в своей смокинг в соседней комнате. Как только будешь готов, спустись в бар и жди меня там. Ни в коем случае не поднимайся в номер. Ты купил билеты на «Аиду»?

— Разумеется. Представление начинается рано. Надо быть в «Ла Скала» к восьми часам.

— Я буду готова. Ожидая меня в баре, можешь вообразить себя праздным господином, находящимся проездом в чужом городе и тайно надеющимся встретить там прекрасную незнакомку. И вот когда этот господин уже начнет терять надежду и будет готов утопить свое одиночество в приличном количестве алкоголя, в баре появится дама его мечты… Мужчина ослепнет! Кто это прекрасное создание? Конечно же, искательница приключений. О! Что это будут за приключения! Это мы увидим совсем скоро… Иди, иди, милый.

Она закрыла дверь своей комнаты, и он остался один, размышляя над ее словами.

Сидя в баре, Жофруа подумал о встрече, так живо описанной Эдит, и отметил про себя, что подобное ожидание действительно пьянит. Вскоре она появится, такой он и впрямь никогда раньше ее не видел, — во всем блеске вечернего наряда, так подчеркивающего женскую красоту. Раньше он никогда не видел Эдит в вечернем платье. В это трудно было поверить, но ни при их помолвке в Париже, ни затем в Белладжио она не считала это необходимым. Перед Жофруа была то спортивная девушка в купальнике, то милая женщина в элегантном костюме, то американка, быстро превращавшаяся в парижанку, благодаря скромным платьицам для коктейля или интимного ужина. Эдит отказалась от белого платья и фаты в день их тайной брачной церемонии. Это вначале несколько огорчило Жофруа, но в конце концов он согласился, когда она ему сказала:

— Не обижайся на меня, но такое решение оправданно: пусть юные девушки надевают белую фату. Я уже три года как могу считаться старой девой.

В этот вечер он узнает Эдит такой, какой она ему еще никогда не раскрывалась, — женщиной, стремящейся покорить.

Наконец она вошла в бар.

Все сидящие там повернули головы в ее сторону. Разговоры стихли.

Жофруа, застыв от изумления, не смог даже подняться, чтобы пойти навстречу этой ослепительной женщине, остановившейся у двери с победной улыбкой на губах. Это была не Эдит — это была Ида! Да, это была Ида, которую он уже однажды видел точно в таком же наряде: накидка из легкого белого шелка на обнаженных плечах, платье из белой ткани, вышитое бисером, белые удлиненные перчатки, длинные волосы, уложенные на затылке, умело подчеркнутая линия чувственных губ, бронзового оттенка грим, контрастирующий с пепельным отблеском волос, — все это принадлежало Иде…

Казалось, между этими двумя представительницами семьи Килинг не было даже никакой разницы в годах. Эдит все пустила в ход, чтобы добиться внешнего сходства со своей матерью, и образ Иды, и без того преследовавший ее бывшего любовника, обрел новые, более явственные очертания.

Сопровождаемая множеством глаз, Эдит пересекла зал походкой королевы и, подойдя ко все еще неподвижному Жофруа, спросила:

— Ты доволен, любовь моя?

С дрожащих губ Жофруа не сорвалось ни звука. Эдит продолжала с улыбкой:

— Искательница приключений, которую ты видишь перед собой, так безобразна?

Наконец он проронил:

— Ты даже духи ее взяла…

— О ком ты говоришь?

— Об Иде.

— Могут же у нас с ней быть в чем-то сходные вкусы… Ты не находишь, что духи «Ночной полет» подходят нам обеим, раз уж мы влюблены в одного мужчину? Поскольку ты нас сравниваешь, то, может быть, наконец признаешься, кто из нас лучше — я или Ида?

— Ты, конечно…

— Вот твой самый удачный комплимент! Однако открою маленький секрет: я была уверена в моей окончательной победе. И ты об этом никогда не пожалеешь. Теперь моя очередь говорить комплименты — ты рожден для смокинга!

Слегка пригубив вино, она добавила:

— Мне просто хотелось узнать твои мысли, и они меня устраивают. А теперь давай уйдем отсюда — на нас слишком глазеют. Впрочем, этого мы и добивались.

Когда они покинули бар, ни один из находившихся там посетителей не сомневался, что был свидетелем редко встречающегося в реальной жизни чуда — идеальной пары.

В течение всего пути от отеля до театра Жофруа задумчиво молчал, а Эдит наслаждалась этим молчанием, празднуя в душе свой триумф.

Вопреки ее надеждам, он вовсе не был уверен, что так удавшаяся ей имитация Иды поможет ему избавиться от собственных воспоминаний о своем прошлом. Чем больше проходил его шок от сцены в баре, тем настойчивее и явственнее всплывал в памяти другой важный момент его жизни — день, когда он впервые встретил Иду на одном званом ужине.

Он редко ходил на светские приемы, поскольку находил их скучными, но на этот раз ему не удалось отказаться.

— Простите меня, — говорила ему утром по телефону хозяйка дома, устраивающая прием, — что обращаюсь к вам так поздно… Я понимаю, насколько это выглядит неприлично с моей стороны, но без вас будет просто катастрофа. Понимаете, нас получается тринадцать человек за столом, и притом в пятницу! Нам очень не хватает мужчины. Одна из приглашенных — вдова. Впрочем, вы должны были о ней слышать: Ида Килинг. Вам будет интересно с ней познакомиться. Мы с мужем рассчитываем на вас и ждем к девяти часам вечера…

Хотя Жофруа и не испытывал особого желания познакомиться с той, которую весь Париж давно прозвал «веселой вдовой», ему не удалось открутиться.

Никогда еще Жофруа не встречал такой притягательной женщины. Все было прекрасно в удивительно молодо выглядевшей Иде Килинг. Все — начиная от гордой стати и до милой непринужденности. На ней был тогда тот же наряд, что и на Эдит в этот вечер: платье из белой ткани, вышитое бисером, удлиненные перчатки, присобранные на затылке волосы, та же линия губ, тот же золотистый макияж… И когда Жофруа наклонился, чтобы поцеловать ее руку, он почувствовал пьянящий аромат «Ночного полета».

С этого момента столь нежеланный было ужин показался ему самым замечательным из всех, на которых когда-либо приходилось бывать. Весь вечер взгляд его был прикован к мадам Килинг, имя которой — Ида — сладкой мелодией звучало в его сердце. Совершенно безотчетно эта много видавшая в своей жизни женщина стала в первый же миг его мечтой… Теперь он думал только о ней.

Потребовалось долгих четыре года, чтобы он смог наконец понять (в день, когда Эдит точно так же внезапно вошла в его жизнь), что красавица Ида — не единственная, подходящая ему женщина на земле.

…Великолепное представление в «Ла Скала» не смогло его увлечь. Ни самые прекрасные оперные голоса в мире, ни редкостное звучание хора, ни великолепные декораций, ни виртуозная игра оркестра, ни сам зал, казалось, источавший музыку, — ничто в этом трехчасовом действе блеска и роскоши не затронуло его.

Когда занавес опустился, Эдит воскликнула с восторгом:

— Ты мне подарил, быть может, самую чистую радость в моей жизни! Я долгие годы мечтала послушать «Аиду» в этой чарующей обстановке, рядом с любимым мужчиной… Благодарю тебя, любовь моя.

Ему показалось, что он слышит Иду, часто повторявшую:

— Нам надо непременно однажды сходить в миланскую «Ла Скала».

А поскольку она, видимо, догадывалась, что подобная перспектива его вовсе не воодушевляла, всегда добавляла:

— Я хочу развить у тебя чувство прекрасного. Мужчина только тогда полноценен, когда испытывает дрожь перед красотой произведения искусства.

И вот в этот вечер он наконец в театре «Ла Скала», но не с прежней любовницей, стремившейся довершить его образование, а с молодой благодарной женой. Любопытная ситуация.

Выходя из театра, Эдит произнесла:

— Мне хотелось бы продлить этот удивительный вечер. Не пригласишь ли ты меня на ужин?

С трудом оторвавшись от своих мыслей, Жофруа спросил:

— А куда?

— Ну хотя бы в отель — в наш номер. И ни о чем не волнуйся: перед тем как спуститься в бар, я позвонила метрдотелю. Нас будет ждать накрытый столик с бутылкой старого вина и соответствующим освещением. Пойдем же.

Войдя в номер отеля, он испытал чувство продолжения фантасмагорической идиллии, начавшейся в баре с появлением «прекрасной незнакомки». Она была настоящей волшебницей, обладающей даром украшать каждый миг бытия. В атмосфере обволакивающей нежности он вконец забыл Иду и ощущал рядом только Эдит, говорившую ему:

— Во время нашей помолвки ты был изысканно-деликатным. Каждая девушка мечтает об этом. Теперь же мне хотелось бы менее целомудренного ухаживания, а такого, какое позволяют по отношению к девицам легкого поведения… Разве атмосфера этой ночи не располагает к безоглядной влюбленности?

Страсть, более сильная чем когда-либо, заговорила в нем. Женщина, которую он сжимал в своих объятиях, была не просто в его власти, она являлась воплощением самой непредсказуемости и новизны. Он понял — Эдит несла в себе зерно вечного обновления, не позволяющего любви превратиться в рутину.

Внезапно раздался грустный смех Эдит, заставивший его вздрогнуть. Сдавленным голосом она произнесла:

— Жофруа, все настолько прекрасно, что я боюсь, как бы это быстро не закончилось.

И она неожиданно разрыдалась.

Впервые он видел ее в слезах.

— Дорогая, — пылко повторял он, безуспешно пытаясь успокоить ее, — что с тобой? Нет никаких причин волноваться за наше будущее — оно в наших руках. У нас есть все, чтобы быть счастливыми. Мы любим друг друга как никто другой. Конечно, этот день в Милане был утомительным, и твои нервы сдали.

Нежно взяв на руки, он отнес Эдит в комнату и, осторожно опустив на кровать, стал вытирать слезы.

— Ты очень милый, — прошептала она, понемногу успокаиваясь. — Беда всех женщин в том, что ими движет инстинкт. Мы раньше вас чувствуем приближающуюся беду. У меня страшное предчувствие. Оно меня преследует уже несколько дней и особенно неотвязно — с нынешнего утра. Поэтому мне захотелось остаться в Милане и пойти в театр: надо было забыться, окунувшись в мелкие заботы. А теперь весь ужас вновь со мной: представление подходит к концу, скоро упадет занавес, положив конец этому чудесному вечеру… Будет ли у нас возможность пережить подобное еще раз? Как здорово, что этот вечер у нас был!

— Ты с ума сошла, Эдит! Отдохни как следует — и все вновь станет прекрасным. Обещаю тебе, мы никогда больше не пойдем слушать эту оперу! Похоже, музыка Верди наводит на тебя меланхолию.

— Должно быть, ты прав: пусть во всем будет виновата «Аида». Ведь всегда нужен стрелочник. Хотя если голоса и оркестр были удивительно гармоничны, то ведь наши сердца бились не в унисон. Ты на протяжении всего спектакля думал о моей матери, я в этом уверена. Я же…

Он с опаской ждал, что же она сейчас произнесет.

— Ты думал, я полностью захвачена происходившим на сцене? Ошибаешься. Мне даже не требовалось поворачивать голову, чтобы почувствовать в сумраке зала твой взгляд, полный упрека. Ты упрекал меня за внешнюю схожесть с Идой, хотя в этом нет моей вины. Несмотря на это, я оказалась наказанной: весь спектакль меня мучила мысль, что тебя не было рядом, ты был с ней, с твоей бывшей любовницей! Да, мне не стыдно признаться: я тебя страшно ревную к прошлому. С тех пор как я стала твоей женой, я еще больше ненавижу мать.

— Ты не должна говорить подобные вещи, Эдит. Это только причиняет дополнительную боль. Ида перестала существовать для меня с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, полностью вытеснив ее. И я знаю: тебе не присуще чувство ненависти. Ты бы никогда не смогла пожелать зла ближнему.

Посмотрев на него недоуменным взглядом, как будто речь шла вовсе не о ней, а о ком-то чужом, Эдит проговорила с вымученной улыбкой:

— Это ужасно — ревность влюбленной женщины. Не правда ли? Обещаю никогда не устраивать сцен, если взамен выбросишь из головы всех существовавших в твоей жизни женщин.

— Отличная сделка! Я люблю тебя…

— А утром мы вернемся в Белладжио. Кажется, нас там не было целую вечность.

Когда они вернулись к обеду в отель «Вилла Сербеллони», портье вручил им телеграмму.

— Ее прислали вчера в восемь часов вечера.

— Как раз когда мы приехали в «Ла Скала», — Эдит взяла еще не распечатанное послание и вертела его в руках, не решаясь вскрыть.

— От кого бы это могло быть? — спросил Жофруа. — Довольно странно: адресовано нам обоим — месье и мадам Дюкесн…

— Возможно, это запоздалое поздравление кого-то из друзей, узнавших о свадьбе?

— Не думаю. Никто не знает, где мы. Открывай скорей!

Она прочитала телеграмму, и черты ее лица исказились.

Жофруа вырвал листок из ее рук.

«Мадам Килинг тяжело больна. Она просит вас обоих незамедлительно к ней приехать.

Администрация отеля «Мирамар», город Биарриц».

— Что это за глупости! — воскликнула Эдит.

— Возможно, это и не глупости, но выглядит странно.

— Ты не допускаешь, что какой-нибудь неумный шутник, узнав все-таки о нашем браке, решил поиздеваться над нами? О твоей связи с моей матерью знали многие, не так ли…

— У нас и не было оснований скрывать эту связь — мы оба были свободными от каких-либо обязательств.

— Я тебя не упрекаю ни в чем, Жофруа. Однако почему вдруг моя мать оказалась в Биаррице? Мне кажется невероятным, чтобы она могла приехать во Францию, не поставив меня в известность. И потом, откуда она могла узнать о нашем браке? Ведь мы так старались все скрыть и от окружающих, и от прессы! Разве что кто-нибудь из твоих свидетелей мог проболтаться.

— Нет! В них можно быть абсолютно уверенными. Но вот твоя горничная…

— Лиз? Она пребывает в полном неведении. Помнишь, ей все хотелось взять отпуск на неделю и съездить к своему брату в Бретань? Я ее отпустила за пять дней до брачной церемонии. Вернувшись, она, естественно, обнаружила мою записку, сообщавшую об отъезде за границу, а также о необходимости сохранять всю корреспонденцию до моего возвращения. Оставив средства на содержание квартиры, я выдала ей также жалованье на три месяца вперед: это означало, что я вернусь не скоро.

— Тем не менее, эта леди не внушает мне доверия: я говорил, что она меня ненавидит. Представь себе, что, несмотря на все меры предосторожности, она узнала по возвращении о нашем браке. Несмотря на демонстративную преданность тебе, ее это, видимо, покоробило. Ида же, внезапно приехав в Париж, заглянула на авеню Монтень. Тут Лиз ей все и доложила.

— Вот мы сейчас это и выясним.

Войдя в номер, Эдит тут же попросила связать ее с Парижем. Вскоре зазвонил телефон.

— Это вы, Лиз? У меня все прекрасно, не беспокойтесь. Поездка изумительная. Я давно собиралась позвонить, чтобы узнать, как идут домашние дела. Кто-нибудь звонил? От кого? Вы ответили, что я за границей и неизвестно, когда вернусь? Очень хорошо… Думаю, через месяц. Собирайте почту. Вы хорошо знаете почерк моей матери? Посмотрите, нет ли писем от нее. Или почтовой открытки из США. Ничего нет? И она не звонила мне? И не приезжала внезапно в Париж? Нет… Если вдруг она объявится или позвонит ненароком, отвечайте то же, что и всем. Спасибо, Лиз. До свидания!

Положив трубку, сказала:

— На авеню Монтень — никаких вестей от Иды.

— Ты уверена, что Лиз не лжет? Она была очень предана твоей матери.

— Какой в этом смысл? У нее прекрасное место. Ида была более требовательной хозяйкой, чем я. Напрасно ты подозреваешь Лиз: это добрая, порядочная женщина.

— Допустим. Но кто тогда раскрыл наш адрес?

— Вполне вероятно, что Ида, так ревниво относящаяся ко мне, наняла частного детектива для слежки за мной в Париже. Она на такое способна.

— Тогда, несомненно, сыщик видел нас входящими в мэрию, а затем, через два часа, в часовню. Это его могло насторожить. Не требовалось особой смекалки, чтобы затем найти в журнале регистрации браков твою новую фамилию.

— И когда Ида узнала, что я стала мадам Дюкесн, то тут же заболела. Видимо, это и есть истинная причина ее нынешнего состояния. Она страдает тем же неизлечимым недугом, вызвавшим вчера нервный срыв у меня, — ревностью. Узнав с помощью своих шпионов правду, она первым же самолетом вылетела в Европу, чтобы разрушить наше счастье. На ее месте я бы поступила точно так же.

— Яблоко от яблони недалеко падает. Впрочем, все это никак не объясняет факт пребывания Иды в Биаррице. Прилетев во Францию, она получает дополнительные сведения от своего информатора — наш адрес в Италии. Допустим. Но он что — шел за нами по пятам до самого Белладжио? Какая-то нелепость.

— Дорогой, мы останавливались в Дижоне и Монтре. Не надо быть опытной ищейкой, дабы вычислить, что наш путь лежит в Италию. Мать, должно быть, обратилась в солидное сыскное агентство, имеющее повсюду осведомителей. Нет ничего проще поручить работнику проверить все приличные отели Милана. «Вилла Сербеллони» возглавляет этот список. Итак, дело проясняется.

— Не совсем. Почему, зная наш адрес, Ида поехала не сюда, а в диаметрально противоположном направлении — на побережье Атлантики?

— В ее планы, видимо, не входила скорая встреча с нами. Не сумев помешать свадьбе, она задалась целью отравить наше существование. Честно говоря, Жофруа, ты меня несколько удивляешь. После трех лет совместной жизни тебе бы следовало лучше знать: Ида способна на все, но она далеко не глупа. Ей несвойственно поступать необдуманно. Все в ее замыслах продумано и просчитано. Вспомни, как умело она скрывала от всех факт моего существования! Для нас она будет становиться все более опасной. Назначение этой телеграммы — под прикрытием псевдоболезни дать понять, что следит за нами…

— Я не верю, что Ида способна на такие вещи. Прожив с ней рядом, могу утверждать: она так же искренна, как и ты. Если кто-то или что-то ей не нравилось, она не стеснялась об этом говорить. Есть ей в чем нас упрекнуть — она все выскажет нам прямо в лицо. По натуре она, как и ты, — борец, не признающий поражений. Скажи честно, если бы ты была на месте матери, разве ты бы симулировала болезнь, чтобы разжалобить свою дочь, ставшую заклятым недругом, выйдя замуж за бывшего любовника? Уверен, ты предпочла бы устроить публичный скандал, пусть даже в ущерб своей репутации, риску выглядеть смешной. Твоей единственной целью было бы попытаться разъединить людей, счастье которых ты не могла переносить…

— В принципе, ты в чем-то прав…

— Думаю, во многом. Ида, как ты сама говорила, слишком умна, чтобы допустить хоть на секунду твое волнение в случае ее болезни. Признайся, ее здоровье тебя не волнует?

— Абсолютно!

— И если, допустим, придет другая телеграмма с вестью о непоправимом, ты не очень будешь печалиться?

Она молчала.

— Твое молчание означает согласие. Возможно, ты даже испытаешь чувство облегчения. «Наконец-то я от нее отделалась, — можешь подумать ты. — Никогда больше она не встанет между Жофруа и мной». Твои кощунственные мысли простительны. Мне бы следовало тебя благодарить за то, что наша любовь для тебя превыше всего! Эта телеграмма была послана не Идой, а администрацией отеля, посчитавшей состояние ее здоровья внушающим опасение. Может быть, даже против воли самой Иды.

— И каким же образом администрация смогла отыскать меня, да к тому же под новой фамилией?

— Этого я пока не знаю. Сейчас необходимо позвонить в Биарриц и выяснить, что же произошло в отеле «Мирамар». Только после этого можно будет принимать решение.

— О каком решении ты говоришь?

— Возможно, придется туда срочно выехать.

— Ты хочешь, чтобы я явилась к постели больной матери в сопровождении молодого супруга — ее бывшего любовника?

— В жизни бывают моменты, когда надо многое простить… Нет никаких доказательств ненависти Иды к нам. Подумай и о том, что ты ее единственный ребенок, а других родственников у нее нет.

— Признайся, тебе хочется ее увидеть.

— Если подобная встреча и произойдет, то окажется для меня еще более Невыносимой. Мне бы не хотелось оказаться в компании с Идой.

— Ты до сих пор ее боишься! Тебе ужасно стыдно перед ней за нашу любовь?

— Напротив, я этим горжусь. Для Иды же я теперь всего лишь муж ее дочери. Хотим мы того или нет, но по закону я — единственный ее родственник мужского пола. Хочу надеяться на твое доверие.

— Я тебе полностью доверяю.

— Сейчас же закажу Биарриц, и ждать, думаю, придется недолго.

— Париж дали через несколько минут.

— Да, но Париж — столица.

Опасения были не напрасными: телефонистка ответила, что ждать придется часа два.

В ожидании звонка они заказали ужин в номер, но так и не смогли даже притронуться к пище. Молча расположившись за маленьким столиком около окна, выходящего на озеро, они, казалось, не замечали друг друга. Тень больной Иды вновь вставала между ними…

Прошло два часа ожидания.

— Позвони телефонистке, — попросила Эдит.

Это были ее первые слова, свидетельствующие о попытке примирения с Идой. Жофруа обрадовался: недопустимо, чтобы такое чувствительное создание, как Эдит, в подобных обстоятельствах продолжало ненавидеть свою мать. Бесстрастный голос телефонистки ответил:

— Я трижды пыталась связаться. Необходимо подождать.

Эдит встала из-за стола.

— Ужасное изобретение — телефон. Выйду на улицу, похожу около отеля. Будет связь — позови меня через окно. Думаю, лучше тебе самому поговорить с Биаррицем.

Жофруа остался один возле безмолвного аппарата.

Через какое-то время, выглянув в окно, он увидел Эдит, стоявшую неподвижно спиной к отелю и всматривавшуюся в даль озера.

Наконец раздался телефонный звонок. Эдит, резко обернувшись, бросилась к входу в отель.

Телефонистка отбарабанила:

— До Биаррица дозвониться невозможно. На юго-западе Франции сильная гроза. Связи нет.

— Когда будет?

— Не раньше завтрашнего утра. Заказ оставить?

— Снимите, — ответил Жофруа, когда Эдит входила в номер. Что-либо объяснять ей не было необходимости. Она сама взяла трубку.

— Алло, мадемуазель, могу ли я послать телеграмму? Да? Хорошо, позвоним через 5 минут.

Пока он наспех сочинял текст, она смотрела, наклонившись над его плечом.

«Администрации отеля “Мирамар”, Биарриц.

Просьба срочно телеграфировать состоянии здоровья мадам Килинг. Ответ оплачен. Благодарим. Семья Дюкесн».

Эдит прочитала телефонистке телеграмму, спросила, как скоро ее передадут. Положила трубку.

— Телеграмма будет часа через три. Ответ можно получить к обеду.

— Тогда мы свободны. Может, ты немного отдохнешь, дорогая?

— Ты прав, я неважно себя чувствую. Задерни на окнах шторы, я прилягу.

Он взял ее руки и почувствовал, как они холодны.

— Может быть, пригласить врача?

— О чем ты, Жофруа? Врач сейчас нужен не мне, а Иде…

— Тогда я побуду с тобой.

— Тебе следовало бы выйти на свежий воздух. Возвращайся часа через два — я уже буду в форме.

Оставив жену отдыхать, он вышел на цыпочках из комнаты, не забыв осторожно задернуть шторы.

Он понимал, что ей надо побыть одной. Уже не первый раз ею овладевало подобное желание — остаться одной в постели при закрытых шторах. Жофруа вначале беспокоил такой перепад в настроении, но, находя ее после этого отдохнувшей и умиротворенной, он успокаивался.

На этот раз он больше думал о больной Иде, нежели о капризах своей молодой супруги. Ему надо было узнать, каким транспортом можно быстрее добраться до Биаррица — на случай, если придет подтверждение, что Ида в плохом состоянии. В справочной ответили, что прямой авиалинии Милан — Биарриц нет. Значит — надо зафрахтовать частный самолет, а это не так просто. Можно использовать рейс Милан — Париж, а затем Париж — Тулуза, но он не ежедневный, да и в Тулузе опять пришлось бы искать частного пилота до Биаррица. Все это было весьма проблематично и, по подсчетам Жофруа, заняло бы, с учетом пересадок, полтора дня.

Когда он вернулся в номер, Эдит по-прежнему лежала с закрытыми глазами. Дыхание ее было ровным и спокойным. Подойдя к кровати, Жофруа заглянул в любимое лицо, едва освещенное проникающим сквозь шторы дневным светом. Чем дольше он всматривался в это лицо, тем более различал на нем выражение огромного внутреннего страдания…

Жофруа был потрясен. Думая, что это ему померещилось, он подошел поближе, но ее нежный голос заставил его остановиться.

— Ты уже вернулся, милый?

— Так, значит, ты не спишь?

— Нет. Мне нравится лежать с закрытыми глазами… и я люблю, когда ты рядом.

Жофруа взял ее руку.

— Эдит, меня беспокоит твое состояние. У тебя жар! И лоб горячий.

— Ты очень внимательный муж. В США за мной некому было ухаживать… Эта усталость — результат нашей поездки в Милан. Было безумием так много успеть за один день. Да еще эта телеграмма… Как ты отдохнул?

— Ты же знаешь: какой отдых, когда тебя нет рядом.

— Помнишь, на прошлой неделе я себя чувствовала так же плохо. Это не случайно, милый. Дело в том, что настал момент, когда тебе следует видеть во мне прежде всего мать, а потом уже любовницу. У нас будет ребенок.

— Дорогая! Для меня это самая желанная новость. Я и так безумно любил тебя, а теперь буду просто боготворить!

— Пока у меня нет полной уверенности. Следовало бы обратиться к гинекологу, но… Но если я не ошиблась, ты не пожалеешь, что женился на мне. Ида никогда не смогла бы подарить тебе ребенка. Впрочем, ее поведение по отношению ко мне свидетельствует, что детей она презирает.

И вновь он испытал горькую досаду, что имя Иды прозвучало в тот момент, когда он был во власти одного из самых сильных чувств, на какие способен мужчина. Можно было подумать, что Эдит испытывала садистское удовольствие, воскрешая в нем воспоминания о ее матери всякий раз, когда он начинал думать, как непомерно их счастье. Произнесенные ею слова были одновременно и злы, и пошлы. Они достигали совершенно обратного результата: сообщение о будущем ребенке вместо радости повергло обоих в тягостное состояние взаимной неловкости. Казалось, материнством Эдит хотела утвердить превосходство своей молодости над бесплодием его бывшей престарелой любовницы. Это было слишком мелочно.

У него не хватило решительности перед лицом такого удивительного откровения корить Эдит, но он счел необходимым выразить свою озабоченность безнадежным одиночеством Иды.

— Кстати, пока ты отдыхала, я выяснил: единственная возможность быстро добраться до твоей матери — автомобиль. Путешествие на самолете потребовало бы многочисленных пересадок.

— Ты все-таки настаиваешь на поездке к ней даже после того, как узнал гораздо более важную новость?

В голосе Эдит слышался сердитый упрек.

— Но, дорогая, в случае крайней необходимости нам придется так поступить. Иначе мы потом изведем себя поздними сожалениями. К тому же мы поделимся с ней нашей радостью, и это, возможно, поможет все уладить… Ведь Ида — живой человек. Может быть, она захочет отдать этому ребенку ту любовь и нежность, которых лишила когда-то тебя.

— Ты просто фантазер, Жофруа! Представить себе Иду любящей бабушкой? Это было бы для нее равноценно самоуничтожению. Она не хотела быть матерью. Она возненавидит нашего ребенка еще больше, чем нас. Ничего ей не надо сообщать. Чтобы она ни о чем не догадалась, я не поеду в Биарриц: вдруг мне станет плохо в ее присутствии и она все поймет? Ты поедешь один, если, конечно, считаешь нормальным оставить меня в такой момент… Тем более что в моем положении подобные поездки противопоказаны. К тому же не вижу пользы от моего присутствия там. Либо моя мать устраивает отвратительную комедию, чтобы испортить нам медовый месяц, либо она действительно больна. И в таком случае, в силу моего собственного положения, я ничем не смогу ей помочь. Если нужно будет предпринять какие-то меры на месте, ты разберешься лучше меня. Ведь Ида никогда не испытывала к тебе неприязни?

— Видимо, нет.

Ответ на их телеграмму пришел перед ужином. Жофруа заметил, как дрожали руки Эдит, когда она распечатывала послание. Текст телеграммы гласил:

«Подтверждаем необходимость приезда семьи.

Состояние мадам Килинг крайне тяжелое».

Подпись была прежней: «Администрация отеля “Мирамар”, Биарриц».

Они долго смотрели друг на друга.

— Ты прав, дорогой. Следует туда поехать. Как ужасно, что мы вынуждены расстаться…

— Но я только туда и обратно!

— Возможно, тебе придется задержаться при ней гораздо дольше, чем ты предполагаешь.

— В таком случае ты присоединишься ко мне, воспользовавшись поездом. Пусть это будет дольше, зато более удобно для тебя. Сядешь в поезд Милан — Бордо, а я приеду встречать тебя. Как ты думаешь, лучше ехать сегодня же вечером или завтра утром? Автомобиль готов.

— Было бы безумием ехать ночью по этим виражам. Выедем вместе утром: я выйду в Милане и остановлюсь в нашем отеле, в том же номере, где мы провели ту великолепную ночь. Я буду думать только о тебе и ждать подтверждения о благополучном приезде в Биарриц… и информации об Иде. До Милана легче дозвониться, чем до Белладжио. В конце концов связь восстановят! В зависимости от твоей информации я либо приеду на поезде, либо благоразумно подожду твоего возвращения в Милане. Мне легче будет ожидать тебя в большом городе, чем здесь, где все так живо напоминает о нашем счастье. В Белладжио мы вернемся вместе. К тому же в Милане у меня будет время сходить к гинекологу.

— Прекрасный план! Хочешь я наведу справки по телефону и запишу тебя сейчас же на прием к врачу?

— Не надо, дорогой. Я это сделаю сама. Самое важное сейчас — пораньше лечь спать и хорошо отдохнуть перед дальней дорогой.

Они покинули отель «Вилла Сербеллони» ранним утром и быстро проехали 65 километров, которые отделяли Белладжио от Милана. Разговаривали мало: обоих угнетала мысль о скором расставании. При въезде в Милан Эдит грустно произнесла:

— Жофруа, дорогой, нам впервые предстоит разлука. Обещаю быть благоразумной, но и ты должен мне в этом помочь: довези меня до отеля и сразу же уезжай, иначе я расплачусь.

— Моя милая Эдит, прошу тебя, не терзайся. Уверен — завтра утром я выеду из Биаррица, и уже вечером мы будем вместе. Тебе надо пережить только ночь. Постарайся лечь спать, как только я пожелаю тебе спокойной ночи по телефону. И не забудь сообщить диагноз гинеколога.

— Как странно… Вчера в этом отеле меня мучило предчувствие угрозы нашему счастью. И я не ошиблась. Вот и отель… Как только ты притормозишь, я быстро выйду, а ты сразу же поезжай. Обещаешь?

— Обещаю.

— Не забудь позвонить вечером!

— Не волнуйся, если я несколько запоздаю со звонком. Надо будет выяснить все о твоей матери.

— Передай, что я не думаю плохо о ней, даже если это и не совсем так… Я буду думать только о тебе! И запрещаю ее целовать!

Автомобиль остановился… Жофруа выполнил все, о чем они условились. Отъезжая, в зеркале заднего вида он увидел Эдит, одиноко стоявшую на тротуаре с поднятой в знак прощания рукой.

Она крикнула:

— Будь осторожен, дорогой!

Но он не услышал: автомобиль уже отъехал довольно далеко.

И только тогда по ее искаженному отчаянием лицу потекли слезы, с таким трудом сдерживаемые ею от самого Белладжио.

Когда водитель уже начал терять всякую надежду достигнуть цели своего путешествия, перед ним внезапно вырисовалась табличка со столь желанным названием — Биарриц.

— Я месье Дюкесн, — нетерпеливо бросил он портье, входя в холл отеля «Мирамар», но тот лишь вежливо ответил:

— Очень приятно, месье. Слушаю вас.

— Вы что, не в курсе телеграммы, присланной мне в Белладжио по поводу мадам Килинг?

— Нет, месье. Спросите об этом администратора.

Но и там он встретил полное неведение.

— Что это значит? — возмущенно воскликнул Жофруа. — Две телеграммы, полученные мной в отеле «Вилла Сербеллони», были подписаны: «Администрация отеля «Мирамар», Биарриц». Не может же в городе быть двух отелей с одним названием!

— На всем побережье только один отель «Мирамар», месье, — ответил администратор.

— Значит, мадам Килинг у вас! Мадам Ида Килинг.

— Сожалею, месье, но этой дамы нет в нашем отеле.

— Вы издеваетесь надо мной?

— Не в наших правилах вести себя так по отношению к клиентам. Минутку, я проверю по старым журналам. Нет… С самого начала сезона у нас мадам Килинг не останавливалась. И на эту фамилию ничего не забронировано на будущее.

Жофруа стоял, открыв рот от изумления.

— Подождите, пожалуйста, я поинтересуюсь у директора.

Жофруа начал сомневаться в реальности происходящего. Он досадовал, что оставил в отеле Белладжио обе полученные им телеграммы. Если бы он предусмотрительно захватил их с собой, было бы легко выяснить, на самом ли деле они были отправлены из отеля «Мирамар». Подпись «Администрация отеля “Мирамар”» вовсе не доказывала, что отправили их именно отсюда.

Директор вежливо подтвердил слова своих подчиненных:

— Мадам Ида Килинг действительно никогда у нас не останавливалась и никто ее здесь не знает.

— Я вам верю, месье директор, но мою-то телеграмму из Белладжио вы получили? Она была отправлена вчера в три часа дня и подписана моей фамилией. Вот мое удостоверение личности. Вы просто не могли ее не получить! Доказательство тому — письменное подтверждение за вашей подписью, полученное четыре часа спустя.

— Уверяю вас, месье Дюкесн, я не отвечал на неполученную мною телеграмму. Здесь какое-то недоразумение.

— Значит, вы утверждаете, что в вашем отеле мадам Килинг не проживает?

— Ну разве что она поселилась под чужой фамилией. Но это почти исключается: мы тщательно проверяем документы всех новых постояльцев. Впрочем, мы можем по вашему настоянию провести повторную сверку удостоверений личности. Не могли бы вы описать внешность мадам Килинг?

— Вот ее фотография… вернее, это ее дочь, но они удивительно похожи.

Жофруа обрадовался, что сохранил в своем бумажнике недавнюю фотографию Эдит; он сам сфотографировал ее на террасе «Виллы Сербеллони».

Передавая изображение из рук в руки, работники отеля отрицательно качали головами: ни одна из клиенток отеля даже отдаленно не походила на эту красивую даму.

— Если желаете, мы обзвоним все основные отели города. Ваша родственница, как я понял, находится в тяжелом состоянии и могла перепутать название своего отеля с нашим.

— Да, конечно, сделайте это, пожалуйста, я оплачу расходы.

— Речь идет о помощи вам, месье, а не о деньгах. Подождите, пожалуйста, в холле, а я дам указание телефонистке. Ждать придется довольно долго, поскольку в нашем городе около сорока отелей.

— Можете ограничиться только самыми фешенебельными — моя теща предпочитает комфорт.

Сидя в холле, он всматривался в каждого входящего и выходящего человека в надежде случайно увидеть Иду. Ему хотелось позвонить в Милан, где находилась Эдит. Однако он решил, что разумнее сделать это после завершения поисков.

Минут через сорок директор вернулся и сообщил, что ни в одном из крупных отелей города мадам Килинг не останавливалась раньше, не проживает в настоящее время и не забронировала номер на будущее.

— Но, — добавил он с нерешительностью, — она, возможно, остановилась в соседнем городке Сен-Жан-де-Люз? Если желаете — проведем такой же поиск там.

— Нет, нет, благодарю вас. Телеграмма была отправлена из Биаррица, значит, моя теща находится именно здесь. Если она и выехала отсюда, то не раньше пяти часов вчерашнего дня, когда был отправлен ответ на мою телеграмму, так вами и не полученную. Согласитесь, господин директор, что все это не укладывается в сознании.

— Извините за предположение, но не опасаетесь ли вы, уважаемый месье, что стали жертвой дурной шутки? Возможно, эта дама никогда и не приезжала в Биарриц?

— Скажите-ка, почта еще работает?

— По всей вероятности, уже закрыта. Но там есть дежурный на случай ночных звонков или телеграммы. Один из наших сотрудников мог бы вас туда проводить. Дежурный их всех знает, и это, возможно, поспособствует получить нужную информацию.

Через десять минут Жофруа и служащий отеля были уже на почте. Ночной дежурный оказался тем же самым, который работал накануне с девяти утра до семи вечера. Это помогло выяснить две вещи. Телеграмма, отправленная из Белладжио в три часа дня с пометкой «Ответ оплачен», не поступала в Биарриц. Но самым странным было то, что в пять часов десять минут вторая телеграмма за подписью «Администрация отеля Мирамар» была действительно отправлена с почты Биаррица в адрес отеля «Вилла Сербеллони»… Следовало заключить: запрос из Белладжио о состоянии Иды был получен или перехвачен адресатом. Выдав себя за представителя администрации отеля, он дал ответ на адрес семьи Дюкесн.

— Эта телеграмма, — поинтересовался Жофруа, — была оплачена по моей приписке?

— Нет, месье. Это невозможно. Необходимо было бы предъявить вашу телеграмму.

— Получается, что человек, отправивший телеграмму в 5 часов 10 минут, оплатил ее стоимость, не ведая, что ответ уже был мной оплачен? Иными словами, это вовсе не ответ на мой запрос, а подтверждение первой телеграммы, сделанное этим странным отправителем по собственной инициативе… Однако, насколько я помню, текст второй телеграммы в мой адрес начинался словами: «Подтверждаем необходимость приезда семьи». Это дает возможность предположить — моя телеграмма с просьбой «срочно телеграфировать состоянии здоровья» была прочитана. Фантастика какая-то! Вы не помните: та телеграмма в 5.10 была подана по телефону или лично?

— Она не была подана по телефону, поскольку в таком случае звонок был бы зарегистрирован, а расходы автоматически отнесены на счет отеля «Мирамар».

— А вы случайно не помните, — спросил сопровождавший Жофруа служащий, — не была ли эта телеграмма принесена посыльным нашего отеля?

— Уверен, что нет. Мне, конечно, трудно припомнить, подавал эту телеграмму мужчина или женщина: в это время здесь много посетителей, перед окошком мелькает множество лиц. Но я бы, естественно, не смог не заметить вашего служащего в униформе. Тем более что знаю их всех в лицо, и уже продолжительное время. Человек, подававший эту телеграмму, был, несомненно, в обыкновенной одежде.

«Кто бы это мог быть?» — спрашивал себя Жофруа перед тем, как вновь обратиться к дежурному почты:

— Скажите, вы не дежурили случайно позавчера приблизительно в это же время, между девятью часами утра и семью вечера?

— Нет. У меня был выходной.

— А можно ли выяснить, была ли первая телеграмма отправлена отсюда же? Когда мы с женой вернулись вчера в полдень из Милана, портье, подавая телеграмму, сказал: «Она поступила вчера в 8 часов вечера». Исходя из этого можно предположить: подана она была в Биаррице позавчера между пятью и шестью часами.

— Выяснить это очень просто. В журнале регистрируются номер телеграммы, день и время отправки, а также адресат. Итак, ваша телеграмма была отправлена между пятью и семью часами вечера? Позавчера? Посмотрим.

Указательный палец дежурного, спускавшийся по записям сверху вниз, вдруг замер.

— Вот она. Эта телеграмма была действительно отправлена отсюда в 5 часов 46 минут… Вполне естественно, что она поступила в Белладжио к 8 часам.

— Единственный вывод из всего этого — обе телеграммы отправил один и тот же человек с интервалом в сутки. Однако ничто не доказывает, что этим человеком была мадам Килинг. Вы же не требуете у отправителей телеграмм документ!

— По существующим правилам, документ нужен при получении заказных писем и бандеролей, денег или корреспонденции «до востребования».

С почты Жофруа ушел совершенно ошарашенным.

— Остается последняя возможность, — обратился к нему служащий отеля, — выяснить что-либо по поводу пребывания мадам Килинг в Биаррице. Пойдемте в центральный комиссариат полиции. Я там многих знаю. У них есть так называемый справочник, куда вносятся данные листков прибытия, заполняемые в обязательном порядке каждым вновь прибывшим клиентом отеля или домашнего пансиона.

— Пойдемте, — без особого энтузиазма ответил Жофруа.

Его сомнения оказались не напрасными: полицейский справочник не содержал никакой информации по поводу Иды. Закрывая журнал, инспектор посетовал:

— Очень часто, уважаемый месье, люди посылают телеграммы, будучи в городе проездом.

— Но мадам Килинг, тем не менее, должна была провести ночь в Биаррице, поскольку между отправлением двух телеграмм существует интервал в сутки.

— Она могла остановиться в окрестностях, снять виллу или заночевать у друзей, которые вовсе не обязаны сообщать об этом в полицию.

— Я знал всех друзей моей тещи. Никто из них не проживает в этом регионе.

— Охотно верю. Можно также предположить, что в течение суток эта дама вовсе нигде не останавливалась на ночь… В Биаррице, особенно в это время, очень много ночных развлечений. Есть казино, в котором можно играть до девяти утра. Не была ли она любительницей игр? Почему бы вам не обратиться туда? Я вам напишу записку к распорядителю игорного зала, он еще должен быть на месте. Пусть он опросит двух физиономистов, дежурящих при входе. Это удивительные люди: их работа — знать всех в лицо и при этом быть незаметными. Покажите им фотографию. Если дочь действительно так похожа на мать, то в девяноста девяти случаях из ста они совершенно однозначно определят, была ли мадам Килинг в их заведении в последние дни. Это единственное, что я могу вам посоветовать.

Слово «казино» странным образом отозвалось в памяти Жофруа: Ида обожала играть и не смогла бы удержаться от посещений игорного дома. Она любила также танцы, а в каждом казино имелась танцплощадка.

Однако и там ничего утешительного узнать не удалось. И распорядитель зала, и крупье, и физиономисты решительно отрицали появление в их заведении дамы, изображенной на фотографии, вернее — ее двойника.

Жофруа чувствовал усталость от длительного переезда и бесплодных поисков.

— Я бы хотел вернуться в «Мирамар».

Оказавшись в отеле, он снял комнату и попросил принести ужин, заказав одновременно разговор с миланским «Дуомо». Надо было успокоить Эдит.

Он уже представлял ярость своей жены, когда та узнает об отсутствии Иды в Биаррице. Эдит была права, предполагая подвох в сообщении о псевдоболезни своей матери, стремившейся лишь разрушить их счастье… Болезни?!!

Он бросился к телефону, чтобы связаться с сопровождающим его до этого служащим отеля.

— Послушайте, — торопливо проговорил Жофруа, — какой же я глупец! Мы упустили одну важную деталь. Не могли бы вы немедленно позвонить в госпиталь и во все частные клиники города и окрестностей, чтобы выяснить, нет ли там мадам Килинг?

Эта мысль воскресила в нем угасшую было надежду. Как он раньше до этого не додумался? Видимо, бедняжка Ида слегла и находится теперь в больнице под присмотром сиделки, не в силах пошевелиться, а может быть, даже и говорить от невыносимой боли. На ум ему почему-то пришло страшное слово «кома».

Он загадывал, чтобы информация поступила до его разговора с Эдит, и его желание осуществилось. Но все было напрасно: ни в больнице, ни в клиниках Иды не было.

Он машинально, безо всякого аппетита проглотил пищу. Ужин был давно закончен, когда в 11 часов вечера ему дали Милан.

— Алло! Это отель «Дуомо»? Соедините меня с номером мадам Дюкесн. Что? Ее нет? Выбыла? Я не понимаю… Кто у телефона? Пригласите администратора… С вами говорит Жофруа Дюкесн. Мы с женой провели ночь в вашем отеле. Позавчера. Вы меня узнали? Я попросил только что дать мою жену, но ваша телефонистка ответила, что ее нет. Она собиралась снять прежний номер. Не снимала? Но я же сам довез ее до дверей отеля в шесть часов утра. У нее был чемодан. Она, конечно же, обращалась за номером! Хорошо, я подожду… Портье и дежурный администратор утверждают, что не видели ее? Это невозможно! Вы уверены? Возможно, в последний момент она решила поселиться в другом отеле, но это маловероятно… В любом случае она знала о моем намерении позвонить ей из Биаррица после семи часов и должна была бы оставить телефонистке свой новый адрес. Не могли бы вы уточнить? Никакого адреса? Вы знаете, она была несколько не в форме, у нее было намерение узнать адрес хорошего врача… Она этого не сделала? Хорошо. Не могли бы вы оказать мне услугу? Это очень важно! Я нахожусь в отеле «Мирамар» в Биаррице. Мой номер 404-40. Обзвоните как можно быстрее все крупные отели Милана и поинтересуйтесь, не останавливалась ли там мадам Эдит Дюкесн. Естественно, я оплачу все расходы, как только вернусь в Милан завтра или, самое позднее, послезавтра. Это займет много времени? Да-да, конечно, в городе много отелей. Позвоните в любое время суток. Буду ждать. Спасибо.

Повесив трубку, Жофруа почувствовал головокружение: какая идея могла прийти в голову Эдит после того, как, отъезжая от отеля, он увидел в зеркале автомобиля ее одинокий силуэт с прощально поднятой рукой? Ведь ей так хотелось вернуться к месту их последнего ужина. Коль скоро ее даже не видели в холле «Дуомо», то, видимо, какое-то иное решение совершенно внезапно пришло ей в голову. Разве что… Но он отказывался в это поверить… Разве что это решение созрело в ней уже давно. Но какой в этом смысл? Нет. Видимо, в самую последнюю минуту произошло какое-то неожиданное событие, нарушившее ее планы… Итак, Эдит не было сейчас в «Дуомо», а Иды в «Мирамаре». Он же находился здесь в полной растерянности, не ведая ничего ни о той, ни о другой, совершив, быть может, напрасно утомительное путешествие. Все это граничило с безумием… Он нервно ходил из угла в угол своей просторной комнаты, не зная, что предпринять.

Почему, зная, что он непременно будет в отеле «Мирамар», Эдит не позвонила ему и не сообщила об изменении своих планов? Ведь связь после грозы уже была восстановлена, доказательством чего служил его разговор с Миланом. Грозы?..

У Жофруа вдруг возникло неясное подозрение, и, сняв трубку телефона, он поинтересовался:

— Извините, месье, за беспокойство, но правда ли, что вчера была сильная гроза на юго-западе Франции и поэтому отсутствовала телефонная связь между Биаррицем и севером Италии? Дело в том, что вчера мне надо было позвонить вам из Белладжио около часа дня, чтобы узнать о состоянии здоровья моей тещи. Так вот, телефонистка «Виллы Сербеллони» отказала мне, пояснив, что связь нарушена из-за непогоды и будет восстановлена только сегодня.

— Никакой грозы не было, месье, — ответил оператор. — Метеопрогноз на вчерашний день для всей территории Франции был очень благоприятным. Тем более что мы получили два звонка о бронировании мест как раз в два и в три часа, и именно с севера Италии.

Ах вот как! Грозы, значит, не было. Это все чистый вымысел итальянской почты, не отправившей его телеграмму. Такое пренебрежение профессиональными обязанностями заслуживает наказания. Вернувшись в Белладжио, он непременно подаст жалобу.

Кстати, Белладжио… Почему бы не позвонить в «Виллу Сербеллони»? Возможно, Эдит оставила новые координаты именно там, где они провели большую часть своего медового месяца.

Он заказал Белладжио.

В час ночи из отеля «Дуомо»: «Мадам Дюкесн не останавливалась ни в одном из двадцати пяти крупных отелей Милана».

Удрученный Жофруа повесил трубку, возлагая последнюю надежду на разговор с Белладжио.

Наконец в 2.30 ночи, когда, упав от усталости в кресло, он безуспешно боролся со сном, зазвонил телефон.

— Алло! «Вилла Сербеллони»? С вами говорит Жофруа Дюкесн. Скажите, не звонила ли моя жена из Милана, чтобы оставить для меня информацию?

Смущенный голос дежурного ответил:

— Подождите, пожалуйста, месье Дюкесн. Наш директор хотел бы с вами поговорить. У него очень важное сообщение…

«Наконец-то! — подумал Жофруа. — Может, хоть что-то прояснится».

Вскоре директор оказался на проводе. Прерывающимся голосом директор сказал:

— Месье Дюкесн, я ждал вашего звонка. Мы не знали, где вы находитесь, и потому не смогли с вами связаться.

— Я сейчас в Биаррице, в отеле «Мирамар».

— В Биаррице? — произнес тот удивленно. — Так далеко? Вам необходимо срочно приехать сюда.

— Что случилось?

— С мадам Дюкесн произошел несчастный случай…

— С моей женой? Что-нибудь серьезное?

— Очень серьезное.

— Сообщите скорее ее адрес в Милане!

— Она не в Милане, а здесь.

— В Белладжио? Значит, она вернулась?

— В три часа дня, сегодня. Слишком долго объяснять. Вам необходимо приехать.

— Вы не могли бы пригласить ее к телефону?

После некоторого колебания голос ответил:

— Мадам Дюкесн не может говорить с вами.

— Почему? Она жива?

— Приезжайте, месье. Ваше присутствие необходимо.

Щелчок на другом конце провода положил конец разговору.

На какое-то мгновение Жофруа показалось, что он сходит с ума, но усилием воли ему удалось взять себя в руки и позвонить горничной:

— Не могли бы вы принести мне очень крепкий кофе? Да. Я уезжаю через полчаса.

Затем он спустился в гараж отеля, чтобы подготовить автомобиль к дальней дороге назад.

…На выезде из города Жофруа привычно взглянул на часы: было 3.15 утра. Таким образом, до Белладжио можно будет в лучшем случае добраться к обеду.

Нервное напряжение, усиленное возбуждением от чрезмерно крепкого кофе, подавило усталость. Первые часы Жофруа вел автомобиль как робот — его реакция на меняющийся рельеф дороги была чисто механической. Он как бы слился с машиной в единое целое. И лишь когда первые лучи солнца озарили розовым светом долину Лангедока, ему удалось сконцентрировать свои мысли на невероятной цепочке событий, нараставших в эти последние двое суток как снежный ком.

Один страшный вопрос терзал его: жертвой какого несчастного случая могла стать Эдит? Может быть, она попала под автомобиль сразу же после их расставания? В таком случае ее и не могли видеть в отеле «Дуомо». Видимо, ее отвезли в больницу или в клинику, а она потребовала доставить ее в Белладжио. Однако невероятно, чтобы миланские врачи дали согласие на подобное перемещение, если ее состояние было таким серьезным, как дал понять директор отеля. После этой ужасной фразы: «Мадам Дюкесн не может с вами говорить» — на том конце провода повесили трубку. Говоривший сознательно предпочел эту уловку, чтобы не рассказывать все как есть. Жофруа понял — надо быть готовым к самому худшему.

Ничего бы не случилось, не устремись он в эту бесплодную поездку по зову Иды. Никогда он не простит ей эту разлуку с женой, приведшую к несчастному случаю.

А несчастный ли это случай? Ужасная и безумная мысль пронзила его: поскольку Иды не было в Биаррице, не могла ли она сама спровоцировать инцидент, жертвой которого стала Эдит? Эти две ее телеграммы явно свидетельствовали, что Ида за ними следила и была в курсе каждого их шага… Не укрывалась ли она в непосредственной близости от «Виллы Сербеллони»? Очевидно, у нее был осведомитель в отеле, иначе как бы она могла узнать о его запросе на имя директора отеля «Мирамар»? Именно она перехватила эту телеграмму. И так называемая гроза, и псевдоболезнь были лишь плодом ее дьявольских измышлений. Наконец, узнав содержание его запросов, она дала кому-то указание отправить вторую телеграмму с почты Биаррица. Таким образом, и бедняжка Эдит, и он попали в коварную западню: никто бы не сумел избежать так хитроумно расставленных сетей.

Ида, которую он столько раз пытался защитить от нападок Эдит, оказалась способной на все: для этого теперь имелось страшное доказательство. Эта любовница, доброту и щедрость которой он так по-дурацки расхваливал, явила иное свое обличье. Таковой он ее наблюдал всего лишь раз в жизни, во время их разрыва, и имел неосторожность забыть неистовую, снедаемую ревностью женщину.

Он помнил в мельчайших подробностях эту отвратительную сцену. Спровоцировала ее совершеннейшая глупость с его стороны: после трех лет совместной жизни у него возникла настоятельная потребность избавиться от безумной тирании этой женщины.

Стремление это окончательно оформилось после случайной встречи с некой Мари-Кристиной, девушкой двадцати одного года, притягивавшей его не столько своей красотой, сколько молодостью. Непреклонный закон природы неумолимо толкал молодость в объятия молодости. Речь шла всего лишь о мимолетном увлечении, но Ида обладала даром чувствовать малейшие тайны своего партнера. Жофруа понял это, когда однажды утром она спросила:

— Почему ты так поздно вернулся вчера вечером?

— Я же тебе говорил о ежегодной встрече бывших армейских друзей. Банкет несколько затянулся.

Ложь была банальна, но благовидна.

— Представь себе, что в полночь я позвонила твоему «фронтовому» другу Жоржу. Так вот, он ответил, что никакого собрания и банкета в этом году не намечалось и, соответственно, он тебя в этот вечер не видел… Признайся — это по крайней мере любопытно.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вспомни, я предупреждала тебя, что не потерплю измены. Я же тебе все дала!

— Кроме того, чего у тебя нет, — молодости.

Он тут же пожалел о своих словах, но рана была уже нанесена. По искаженному судорогой лицу своей любовницы он понял, что этот шрам никогда не зарубцуется. У нее, однако, хватило сил спросить почти нежным тоном:

— Так, значит, ты со мной несчастлив, бедняжка Жофруа?

— Зачем эта ирония? Если бы это было так, мы бы давно перестали встречаться. Но ты необыкновенная женщина и удивительная любовница… Только…

— Что?

— С некоторых пор мне хочется передохнуть. Мы же не связаны обязательствами брака.

— Ты всегда был волен стать свободным.

— Большего я и не прошу. Постарайся понять — ты мне очень нужна! И я знаю: если мы расстанемся, то мне очень будет тебя недоставать. Даже думать об этом не хочется. Но ты же зрелая женщина и прекрасно понимаешь, что мужчина, какой бы ни была его страсть, не может вечно ощущать себя привязанным и опекаемым, как маленький мальчик. С тех пор как мы вместе, я забросил всех друзей и даже родных. Я видел только тебя и жил исключительно для нашей любви…

— И этого тебе недостаточно?

— В жизни есть не только любовь.

— Да, конечно, есть еще и легкие увлечения. И у нас всего лишь одно из них… Именно это ты хотел сказать? И что оно закончилось, когда ты пресытился. Но кто иной в этом мире мог бы так удовлетворить тебя? Девица легкого поведения? Она на это не способна. Замужняя женщина? Ты слишком требователен и горд, чтобы впутываться во все эти сложности. Тебе нужна свободная женщина. У меня есть эта редкая свобода — я вдова. Я тебя знаю лучше, чем ты сам себя: ты из той породы мужчин, которым нужен постоянный причал, преданность одной страсти. Такие, как ты, не способны метаться от одной юбки к другой. Твоя ненасытность в любви слишком велика — и это прекрасно! — чтобы не быть утоленной одной любовницей, знающей тебя и опережающей твои желания… Постарайся же уйти, раз ты этого сам так жаждешь! Не пройдет и недели, как ты захочешь вернуться, но будет слишком поздно. Если ты уйдешь, клянусь — мы больше не увидимся!

— Боже, опять слова.

— Нет, это клятва. Желаешь ты того или нет, Жофруа, но до самой смерти ты останешься моим любовником! Даже если нам не суждено больше увидеться. Все встреченные после меня женщины покажутся тебе ничтожными. В течение этих трех лет я сделала все, чтобы оставить в твоей жизни неизгладимый след. Теперь ты мой…

— Ты говоришь о своей исключительности?

— Да, это та прекрасная исключительность, о которой мечтает каждый мужчина, но которую редко кому удается встретить. Какое безумие владеет тобой сейчас? Почему ты поступаешь против своих желаний? Ты повстречал другую женщину? Имей мужество признаться в этом, нежели придумывать всякие небылицы… Расскажи мне об этой женщине. Я постараюсь походить на нее, если ты этого хочешь. Покажи мне твою избранницу, чтобы я могла хотя бы оценить ее: я тебя слишком люблю, чтобы быть бесстрастной.

— Ты? Да твоя ревность заставляет тебя ненавидеть всякую женщину, в которой ты подозреваешь соперницу.

— Сколько ей лет?

— Кому… ей?

— Ты все-таки предпочитаешь ложь?

— А ты прибегаешь к обвинениям, чтобы выяснить истину!

— Ты только что прозрачно намекнул на нашу разницу в возрасте. Впервые за все время нашей связи ты бросаешь мне такой упрек. Отсюда следует, что заинтересовавшая тебя особа молода, очень молода. Ей, должно быть, лет двадцать. Этого ты не нашел во мне. Но, мой бедный мальчик, ты вовсе не создан для очень молодой женщины и еще меньше для девушки. Тебе нужна женщина с ее любовным опытом, преданностью и особенно пониманием. Для меня ты еще ребенок в любви. Именно поэтому мы и дополняем друг друга. В нашем союзе ты несешь молодость, а я любовь. И запомни: настоящая женщина постоянно творит своего любовника. Быть может, когда-то ты станешь моим лучшим произведением. Тогда как наивная девочка или двадцатилетняя дуреха ничего тебе не смогут дать. Они будут ожидать, что ты их всему обучишь. Только ты на это не способен. Чтобы такое чудо случилось, мужчина должен проявить терпение и снисходительность, которых у тебя никогда не будет. Теперь ты можешь идти — мне нечего больше добавить.

Разозленный, он решил ответить уходом.

У Жофруа вовсе не было намерений порвать со своей любовницей, он хотел лишь преподать ей хороший урок. Он решил не появляться на авеню Монтень несколько дней, чтобы вызвать у нее желание. Он хорошо знал Иду: она не успокоится, пока он вновь не окажется рядом.

В тот же вечер Жофруа встретился с этой темноволосой девушкой — Мари-Кристиной. И не то чтобы в отместку за справедливые упреки своей тиранической любовницы, но чтобы утвердиться в своей независимости, он занялся с ней любовью. Ему хотелось найти в этом контакте обновление своих ощущений и иного, непохожего на доставляемое ему великовозрастной любовницей удовлетворения. Даже ничего не зная об этой девушке, Ида оказалась права: нужны годы, чтобы Мари-Кристина научилась любить. Ей было невдомек, что совершенствованию в любви нет предела…

На следующий день Жофруа испытал досаду на себя за глупое поведение накануне. Ему не хотелось даже вспоминать об этой ночи, вызвавшей у него одно лишь разочарование. К счастью, Ида об этом никогда не узнает, поскольку он не намерен больше встречаться с юной брюнеткой.

Однако глупая уязвленная гордость не позволила ему немедленно вернуться к своей прежней любовнице. Весь день он прождал у себя дома в надежде, что Ида сама придет к нему. Но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежды.

Он продолжал упорствовать в своем ожидании, доказывая тем самым, как права была Ида, утверждая, что он еще совсем ребенок.

Только на четвертый день Жофруа отправился на авеню Монтень. Был полдень, Ида обычно в это время просыпалась. После звонка ему пришлось долго ожидать на лестничной площадке. Когда дверь наконец открылась, он увидел Лиз, замкнутое выражение лица которой Жофруа неприятно поразило.

— Мадам уже проснулась? — спросил он.

Перед тем как ответить, горничная выдержала многозначительную паузу.

— Мадам нет дома.

— Уже вышла?

— Уехала вчера утром.

— Это… это неправда, — пробормотал он.

— Мадам решила уехать за границу. Когда вернется во Францию — неизвестно.

— Она хотя бы оставила записку для меня?

— Мадам велела передать, что месье не следует впредь приходить.

— Это шутка? Вы лжете, Лиз! Я знаю, что Ида здесь! Мне надо удостовериться самому.

— Мадам строго запретила месье заходить в ее комнату.

— Пропустите меня.

— Нет, месье.

— Ах так, голубушка! Тогда я обойдусь без вашего разрешения и без милости вашей патронессы! Представьте себе, что в этой квартире я тоже чувствую себя в некотором роде дома.

Прежде чем горничная смогла помешать ему, Жофруа проник в вестибюль. Устремившись как сумасшедший в спальню, он распахнул дверь — Иды там не было. Ее кровать была аккуратно прибрана, а с туалетного столика исчезли все косметические принадлежности и безделушки. Жофруа заглянул в кладовку, где раньше стояли чемоданы. Многие из них отсутствовали.

Молчаливая и враждебная Лиз сопровождала его повсюду. Оказавшись вновь в вестибюле, он бросил ей:

— Может быть, хватит так на меня смотреть? Вы довольны теперь? Давно дожидались этого момента? Только обещаю — все будет не так, как вам хочется.

Он выбежал из квартиры, хлопнув дверью.

Оказавшись на лестничной площадке и услышав, как горничная закрывает дверь на ключ, Жофруа почувствовал себя менее уверенно. В действительности он чувствовал себя побежденным.

С тех пор ему ни разу не довелось встретиться со своей любовницей. Лишь через год от Эдит он узнал, что Ида укрылась в США.

Женщина, так безжалостно порвавшая со своим трехлетним прошлым, была способна на все… Все эти месяцы она хранила молчание, затаив обиду. Невозможно допустить, чтобы она не была в отчаянии. Жофруа знал, что она его любила. Пылкая страсть могла перерасти в такую же неуемную ненависть. Почему он не подумал о том, что рано или поздно Ида отомстит за свое унижение…

Она терпеливо ждала своего часа. Он наступил, когда Ида узнала об их браке. За минувшие двое суток Жофруа убедился, насколько дьявольски изощренной будет эта месть.

Изнуренный усталостью и нервным напряжением дороги, Жофруа содрогнулся при мысли, что результатом осуществления этого плана может стать преступление. Не было никакого сомнения: сумев его изолировать, Ида — сама или с помощью своих подручных — устроила так, что Эдит стала жертвой несчастного случая. Это чудовище понимало: навредив дочери, она косвенно поразит и своего бывшего любовника. Она решила уничтожить его и как мужа, и как будущего отца. Ведь Эдит хотела вернуться в Милан, чтобы обратиться к гинекологу. Ида, зловещая тень которой, казалось, находилась постоянно рядом, наблюдая их жизнь минута за минутой, несомненно, вычислила и это. Конечно же, она не хотела допустить, чтобы ее дочь подарила Жофруа ребенка — то, чего она не смогла сделать сама. Убив свою соперницу, она уничтожила бы и ее дитя. Даже если бы Эдит выжила, потрясения, пережитого ею, оказалось бы достаточно, чтобы помешать стать матерью.

К концу этого ужасного пути Жофруа думал только о мстительности и коварстве Иды. И лишь оказавшись в Милане, он смог воскресить в памяти милое, улыбающееся лицо Эдит, ее ослепительное появление в баре два дня назад.

Путь от Милана до Белладжио был проделан на предельной скорости: около двух часов дня автомобиль Жофруа остановился перед входом в отель «Вилла Сербеллони».

Директор уже ждал его. По поведению своего собеседника Жофруа понял, что состояние Эдит не улучшилось.

— Она у себя? — спросил он.

— Нет. Мадам Дюкесн нетранспортабельна.

Подошел какой-то человек и представился:

— Альдо Минелли — комиссар полиции. Я веду это расследование.

— Какое расследование?

— То, которое проводится в случае внезапной смерти.

Только тут Жофруа с ужасом понял, что оправдались его самые худшие предположения: Эдит не было больше в живых.

Он покачнулся, собеседникам пришлось его поддержать. Полицейский добавил более мягко:

— Мы понимаем, месье, ваши чувства… Извините, что я объявил вам эту печальную весть слишком прямолинейно. Я подумал — в отличие от господина директора, не решившегося рассказать все по телефону, — что предпочтительнее поставить вас сразу же перед свершившимся фактом.

Директор отеля, сделав какое-то указание официанту, сказал:

— Позвольте, месье, выразить вам от имени всего персонала «Виллы Сербеллони» самые искренние соболезнования. Пройдите в мой кабинет — вы можете там посидеть.

Подошел официант со стаканом на подносе.

— Выпейте это, месье, — произнес директор. — Вам сейчас необходимо расслабиться.

Жофруа послушно взял стакан, выпил виски и позволил увести себя в кабинет, где бессильно упал в кресло. Комиссар полиции и директор молчали. Лицо молодого человека выражало бесконечную боль, несравненно более сильную, чем шумный приступ отчаяния. Его неподвижный взгляд, казалось, застыл в немом созерцании другого, уже подернутого небытием лица.

Внезапно Жофруа встрепенулся.

— Что мы здесь делаем? Чего мы ждем? Я хочу ее увидеть. Где она?

— Я вас ждал, — ответил комиссар, — именно для того, чтобы сопроводить в морг.

— В морг?

— Тело мадам Дюкесн было доставлено туда после несчастного случая…

Эти слова отозвались странным эхом в его взбудораженном сознании. Еще во время возвращения в нем зрела уверенность, что произойдет «несчастный случай», что беда случится в Милане и при содействии Иды. Окончательно обескураженный, он наконец задал вопрос, который должен был задать в самом начале:

— Что все-таки произошло?

— Мадам Дюкесн вчера около четырех часов дня утонула. Труп был обнаружен лишь в девять часов вечера. Судебно-медицинский эксперт, прибывший из Милана, заключил, что тело пробыло в воде более четырех часов. Закон требует, чтобы члены семьи, или, за их отсутствием, близкие друзья провели опознание. Мы понимаем, насколько эта формальность будет тягостной для вас, месье, но только вы сможете ее выполнить, будучи единственным близким родственником погибшей, находящимся в Италии. Просматривая заполненные вами месяц назад листки прибытия, мы обнаружили, что мадам Дюкесн, урожденная Килинг, является гражданкой США!

— Да, несмотря на наш брак, она решила сохранить прежнее гражданство.

— Не зная, где вас искать, мы сочли необходимым поставить в известность консульство США в Милане. Утром сюда наведался вице-консул. Узнав, что вы будете во второй половине дня, он уехал, оставив визитную карточку на случай, если вам будет нужна помощь.

Жофруа машинально взял визитку, скользнул взглядом по какому-то имени, сунул в карман. Ему все было безразлично. Только один вопрос терзал его измученное сознание: «Как Эдит могла утонуть? Она ведь плавала как заправская спортсменка…» Он отчетливо вспомнил ее великолепный прыжок с верхней площадки бассейна «Расинг». Прыжок, вызвавший всеобщее восхищение.

— Вы уверены, что она утонула? — тихо спросил он.

Поколебавшись, комиссар ответил:

— Мы задавали себе такой же вопрос, месье, но, кажется, никаких сомнений в этом нет: когда это произошло, мадам Дюкесн была одна в лодке.

— В лодке?

— Да… В той, которую вы неоднократно брали напрокат для прогулок по озеру. Работник лодочной станции рассказал, что мадам Килинг, показав на голубую лодку, сказала: «Дайте мне эту посудину. Я хочу только ее». Затем она медленно отдалилась от берега.

— В котором часу это было?

— Около четырех часов дня… Затем прошло часа три, а она все не возвращалась. Тогда работник начал беспокоиться. Он поставил в известность карабинера, дежурившего в районе порта, уточнив, что в другие дни эта дама каталась на лодке в сопровождении одного и того же господина, видимо, мужа, а на этот раз почему-то была одна. Карабинер поднял по тревоге полицейский спасательный катер. Часов в восемь вечера лодку обнаружили далеко от берега, но мадам Дюкесн в ней не было…

У Жофруа не хватало сил задавать вопросы. Он слушал с отрешенным видом невозмутимый голос комиссара:

— В лодке нашли только дамскую сумочку. Это и позволило полиции установить личность исчезнувшей. Более часа катер продолжал поиски вашей жены, надеясь обнаружить ее среди купающихся. Вскоре это предположение пришлось оставить, поскольку в лодке не было ее одежды. Оставалась одна-единственная версия — мадам Дюкесн случайно упала в воду.

— Даже если так оно и случилось, — заметил Жофруа слабым голосом, — Эдит была отменной пловчихой. Она, несомненно, смогла бы подняться в лодку.

— Это не так легко, как вы думаете, месье. К тому же под воздействием холодной воды у нее могли начаться судороги.

— Она была в хорошей физической форме.

— Если вы отбрасываете подобные предположения, то остается лишь одно… Мне трудно предположить… Разве что вы сами признаетесь… Не было ли у вашей жены приступов неврастении?

— У Эдит? Да она была самой жизнерадостной женщиной из всех, кого я знаю.

— Может быть, это нескромно с моей стороны, но я хотел бы услышать ваш искренний ответ на такой вопрос: где и когда вы видели вашу жену в последний раз?

— Вчера в шесть часов утра около отеля «Дуомо» в Милане. Я довез ее до входа в отель и тут же уехал, как мы и договаривались, чтобы не устраивать сцен прощания и не терять время. Тем более что разлука должна была быть короткой — всего двое суток. Предполагалось, что либо она приедет ко мне в Биарриц, либо я вскоре вернусь в Милан.

— Это внезапное расставание было следствием какой-то ссоры между вами?

— У нас никогда не было ссор. Мы любили друг друга и поженились всего несколько недель назад. Поэтому даже такая короткая разлука представлялась нам мучительной.

— Могу ли я узнать, почему в таком случае мадам Дюкесн не поехала с вами в Биарриц?

— По двум причинам. Во-первых, ей не хотелось встречаться там со своей родственницей, к которой я ехал. Во-вторых, она неважно себя чувствовала. В ее положении такая утомительная поездка была нежелательна. Приехала в Милан она лишь с одной целью — проконсультироваться здесь у гинеколога по поводу своей беременности.

— Вам известна фамилия или адрес врача?

— К сожалению, нет. Эдит собиралась обратиться за информацией в администрацию отеля.

Сделав какие-то пометки в записной книжке, комиссар продолжал:

— Очень важно узнать, к какому врачу обращалась мадам Дюкесн. Вполне возможно, что дальнейшие ее поступки каким-то образом связаны с поставленным ей диагнозом.

— Это неправда! — вскричал Жофруа. — Я запрещаю вам высказывать подобные предположения насчет моей жены. У нее не было никаких причин покушаться на собственную жизнь!

— Вы меня не так поняли, месье Дюкесн. Я выдвинул эту версию как возможную, поскольку вы отбросили вероятность внезапного недомогания. Хотя именно первая причина представляется мне единственно достоверной. Заключение судебно-медицинского эксперта однозначно — смерть наступила почти мгновенно… Легкие вашей жены были заполнены водой; это заставляет предположить, что мадам Дюкесн не имела сил бороться.

— Как это ужасно… — потерянно пробормотал Жофруа.

— Это менее мучительно, чем медленная смерть от удушья, месье.

Жофруа уже ничего не слышал. «Вопреки предположениям этого полицейского, — лихорадочно думал он, — диагноз гинеколога никак не мог спровоцировать у Эдит нервный срыв. Если он подтвердил беременность — радость Эдит была неимоверной. На случай же отрицательного результата его жена была достаточно уравновешенной, чтобы понимать, что у нее предостаточно времени, чтобы родить ребенка. Сильный эмоциональный шок, способный породить страшную мысль о самоубийстве, могло вызвать только внезапное заключение, что она больна какой-то ужасной, неизлечимой болезнью. Это было маловероятно: и раньше, и во время их медового месяца Эдит всегда выглядела цветущей, здоровой женщиной. Наконец, ни один врач не позволил бы себе откровений, способных трагическим образом повлиять на психическое состояние пациента. Нет! Это не могло быть самоубийством!»

Полицейский, видимо, был прав, ограничиваясь версией неожиданного недомогания. К тому же не было ли оно прямым следствием ее беременности? Тогда косвенным виновником этой драмы оказывался он — Жофруа. В полном отчаянии он ощутил себя убийцей… Однако ему хотелось выяснить, чем закончился ее визит к врачу. Это был его долг мужа и мужчины, потерявшего не только жену, но и ребенка. Наконец Жофруа произнес:

— Вы правы, месье комиссар. Необходимо как можно быстрее отыскать этого врача.

— Не беспокойтесь, наши службы этим займутся. Мы опросим всех гинекологов Милана и тут же сообщим вам о результате поисков. Извините меня, месье, за этот последний вопрос: вы только что сказали, что мадам Дюкесн не поехала с вами в Биарриц, не желая встречаться там со своей родственницей. Можно ли узнать, о ком идет речь?

— О ее матери — Иде Килинг.

— Она проживает в Биаррице?

— Нет. Когда я туда вчера приехал, в городе ее не оказалось. Тем более удивительно, что именно из-за нее мне пришлось совершить это глупое путешествие. Дело в том, что в наш адрес поступили две телеграммы за подписью администрации отеля «Мирамар» города Биарриц, сообщавшие о тяжелой болезни моей тещи и требующие нашего срочного присутствия. Прибыв в Биаррица, я обнаружил, что администрация отеля никаких телеграмм нам не посылала, а сама Ида Килинг никогда не заявлялась в этот город.

— Действительно очень странно… Но где же она может сейчас находиться, по-вашему?

Поколебавшись, Жофруа ответил:

— Точно не знаю… Предполагаю, что в Европе, поскольку только она могла организовать эти телеграммы. Хотя до этого мы думали, что она живет во Флориде.

— Как вы намерены сообщить матери о смерти ее дочери?

— Не знаю. Думаю, мадам Килинг вскоре сама узнает эту новость и испытает при этом лишь удовлетворение.

— Я вас не понимаю, месье Дюкесн.

— Моя теща ненавидит свою дочь за то, что она — ее точная копия, но намного моложе.

— Вы считаете, что подобное отношение матери могло как-то повлиять на рассудок дочери? Ведь это доставляло ей страдания.

— Эдит? Она испытывала к своей матери еще большую неприязнь.

— Неужели? Ваше положение, месье, было весьма щекотливым.

— Более щекотливым, чем вы можете предположить.

Желая отойти от скользкой темы, Жофруа обратился к комиссару:

— Не могли бы вы мне рассказать, как… как ее обнаружили?

— Тело нашли, когда начали спускаться сумерки и поиски уже собирались прекратить. Один из спасателей заметил что-то темное на поверхности воды. Это и была ваша супруга. Втащив утопленницу в катер, спасатели попытались сделать ей искусственное дыхание. К несчастью, уже было поздно. Тело отвезли в морг, где оно сейчас и находится. В Белладжио нет судебно-медицинской клиники. Когда мне сообщили фамилию, я тут же просмотрел списки проживающих в отелях и приехал сюда поставить в известность о случившемся директора.

— Я знал, что вы отбыли ранним утром на автомобиле вместе с супругой, взяв только два чемодана, — смущенно сказал директор. — Дежурный портье передал мне, что вы вернетесь дней через пять и оставляете за собой номер. Поскольку вы отсутствовали в предыдущую ночь, мы нашли поездку вполне естественной. Помнится, я сказал своему заместителю: «Наша идеальная пара отыскала, видимо, где-то новый райский уголок для своей любви».

— Для любви… — задумчиво повторил Жофруа.

— Узнав, что мадам Дюкесн, вернувшись во второй половине дня в Белладжио, не заходя в отель, отправилась в порт, а вас не было в лодке, я страшно испугался…

— Господин комиссар, не могли бы вы мне объяснить, как моя жена вернулась из Милана?

— О подробностях этого возвращения мы узнали только сегодня утром по телефону из центрального комиссариата Милана. К ним обратился водитель такси, прочитавший в утренней газете сообщение о несчастном случае с американкой на озеро Комо. Он посчитал своим долгом рассказать полиции, что накануне в три часа дня к нему в такси села дама, внешность которой соответствовала приметам, описанным в газете. Дама не разговаривала по-итальянски, а только по-французски, с явным английским акцентом. Она попросила отвезти ее в Белладжио. Водитель колебался, учитывая дальность поездки, превышающей его ежедневный пробег. Незнакомка настаивала, пообещав прилично заплатить. Наконец таксист согласился, и час спустя высадил ее в нескольких метрах от порта. Никакого багажа у дамы не было.

— Даже чемодана? — удивился Жофруа.

— Ничего. Я отправил фотографию с документа мадам Дюкесн с нарочным в Милан. Водитель такси сразу же опознал свою пассажирку. Теперь вы знаете главное, месье. Все остальные объяснения видятся мне излишними до процедуры опознания. Вы в силах сейчас пойти туда?

— Я должен… — прошептал Жофруа. — Мне надо ее увидеть.

Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы подняться с кресла и последовать за комиссаром. Перед входом стоял его запыленный автомобиль.

— Я вряд ли смогу сейчас вести машину, господин комиссар.

— Мы поедем на моей.

В пути взгляд Жофруа блуждал по живописным берегам озера, заполненным разноцветной людской массой. Придавленный случившимся, он думал: «Разве можно представить существование в этом раю любви и красоты места под названием “морг”?»

Фасад здания, к которому они подъехали, был совершенно непримечательным, обшарпанным и без всякой вывески. Лишь трехполосый флаг — зелено-бело-красный — указывал, что это заведение принадлежит государству.

Жофруа с комиссаром очутились в маленькой невзрачной комнатке с убогой меблировкой, состоявшей из нескольких плетеных стульев и деревянного стола. За этим столом сидел человек в фуражке, единственной работой которого, видимо, было ведение скорбного журнала посетителей, лежащего перед ним.

— У вас есть при себе документы? — спросил комиссар у Жофруа. — Здесь необходимо их предъявлять.

— У меня есть паспорт.

— Очень хорошо.

Пока служащий записывал номер паспорта, Жофруа спросил:

— Вы говорили, господин комиссар, что нашли в сумочке моей жены ее удостоверение личности. Но там должен был находиться и паспорт. Перед отъездом в Милан я посоветовал взять его с собой, если придется заполнять анкету в отеле. Она же была иностранкой.

— Паспорта в сумочке не было.

— Однако она его туда положила при мне.

Поднявшись из-за стола, работник морга сказал комиссару несколько слов по-итальянски и вышел из комнаты.

— Придется две-три минуты обождать, — перевел полицейский. — Судебно-медицинский эксперт еще здесь, он сейчас подойдет. Его зовут доктор Матали. Он считается светилом в своей области.

Открылась дверь. Доктор был не очень молод, его добродушное лицо, покрытое красными пятнами, странным образом контрастировало с его профессией. Глаза, спрятанные за толстыми роговыми очками, светились умом. Они казались даже насмешливыми. Жофруа тут же испытал чувство инстинктивной неприязни к этому толстяку в белом халате, призванием которого было копаться в человеческих останках. Голос у врача, тем не менее, оказался приветливым.

— Мне известно, что вы француз, месье. Я хорошо говорю по-французски, и это упростит процедуру. Обещаю — она не займет много времени. Но чтобы не задерживать вас потом, хотел бы выяснить, желаете ли вы еще на несколько дней оставить тело в морге или же получить сертификат на захоронение, чтобы как можно быстрее переправить мадам Дюкесн во Францию?

Жофруа открыл было рот, чтобы попытаться ответить, но слова застряли у него в горле.

— Извините за несколько странный вопрос: мадам Дюкесн действительно было 27 лет, как это указано в ее удостоверении личности?

— Ну конечно же, доктор.

Тот задумчиво покачал головой.

— Пойдемте со мной, месье. Вы тоже, господин комиссар.

Жофруа последовал за ним по узкой лестнице, ведущей в подвальное помещение. Следом шел комиссар.

Они оказались перед двустворчатой дверью с матовыми стеклами. Работник, поджидавший их, распахнул одну створку. У Жофруа подкосились ноги, он чуть не упал. В длинной низкой комнате со сводчатым потолком он увидел шесть мраморных столов. Пять были пусты, на шестом лежало человеческое тело, накрытое белым саваном. Подойдя к этому столу, доктор повернулся к Жофруа и комиссару, застывшим на пороге.

— Подойдите, пожалуйста, сюда. Это необходимо.

Полицейский взял Жофруа под руку и мягко, но настойчиво заставил сделать несколько шагов вперед. Когда они оказались рядом со столом, доктор Матали сдернул простыню, и их глазам предстало обнаженное тело Эдит.

Жофруа, в ужасе отпрянув, застыл, потрясенный. Его вытаращенные глаза не могли оторваться от трупа.

— Вы узнаете тело? — спросил врач.

Жофруа не ответил. В его голове звенело: «Вы узнаете… Вы узнаете тело…» — как будто этот вопрос, записанный на долгоиграющую пластинку, долетал из какого-то другого мира. Узнал ли он это тело? Эту неподвижную человеческую массу, эту мертвую грудь, эти длинные волосы, прилипшие к отекшему лицу, эту вздувшуюся шею, эту мраморность кожи? И да, и нет… Все это не имело никакого отношения к его любви…

Судебно-медицинский эксперт повторил вопрос.

— Да, это, должно быть, моя жена, — пробормотал Жофруа пересохшими губами.

— Пойдемте, месье. — Врач вновь набросил простыню на безжизненное тело.

Жофруа покорно вышел из подвала, стены которого источали запах смерти. Поднимаясь по лестнице, он подумал, что никогда не сможет забыть ощущение могильного холода, испытанное им. Его сердце обмирало, а душа была готова воссоединиться с покинувшей его любимой…

Усадив Жофруа в кабинете, доктор Матали протянул ему стакан с водой, накапав туда какое-то лекарство из маленького флакона. Ему пришлось почти силой разжать Жофруа зубы, чтобы заставить выпить эту жидкость. Доктор постоял, держа руку на пульсе несчастного молодого человека, пока жизнь не вернулась на его смертельно-бледное лицо.

До Жофруа опять донесся голос, стремившийся вырвать его из небытия:

— Я предполагал, что для вас все это будет очень болезненно. Ведь в вашем сознании еще жив образ вашей супруги, о красоте которой мне уже многие говорили.

Жофруа поднял голову.

— Скажите, доктор, разве может человек так измениться за несколько часов пребывания в воде?

— Увы, это случается.

— Я должен сказать вам одну вещь: у меня есть основания полагать, что моя жена была беременна.

— Вы в этом уверены?

— Это может подтвердить врач, к которому она должна была обратиться. Однако мне неизвестны ни его фамилия, ни адрес. Полиция занимается его поисками.

— Если мадам Дюкесн действительно консультировалась у гинеколога, его легко будет найти. Вас очень волнует этот вопрос?

— Да.

— В таком случае, можно провести вскрытие. Но, может быть, лучше подождать результатов поисков полиции?

— Вскрытие?

— Я не вижу в этом необходимости: симптомы смерти совершенно очевидны.

— Но у полиции может возникнуть необходимость во вскрытии, — сказал комиссар. — Скажем, чтобы выяснить, не приняла ли покойница яд, перед тем как оказаться в воде. Надо ведь чем-то объяснить, месье Дюкесн, почему ваша жена — прекрасная пловчиха, как вы утверждаете, не смогла ничего предпринять для своего спасения, не правда ли?

Наступило тягостное молчание.

— Почему вы так на меня смотрите, господин комиссар? — наконец произнес Жофруа. — Думаете, я боюсь вскрытия? Знайте же: если бы я мог, я сделал бы все, чтобы тело моей жены не уродовалось этими мясниками. Простите, доктор. Но я не имею на это право. Больше чем вам мне хотелось бы знать, почему погибла Эдит и была ли она беременна. По-моему, вскрытие просто необходимо.

— Вам нет необходимости ждать здесь. Это займет какое-то время. Приходите к шести часам. А вы, господин комиссар, останьтесь.

Жофруа встал.

Выйдя из морга, он совершенно неосознанно вышел к порту и побрел по берегу озера, рассеянно поглядывая на многочисленные суденышки. Вдруг он увидел ту самую голубую лодку, которой они обычно пользовались. Лодка плавно покачивалась на привязи в ожидании новых влюбленных.

Когда к шести часам Жофруа вернулся в ту же комнату, врач с двумя ассистентами в присутствии уныло молчавшего комиссара завершал составление протокола вскрытия.

— Мы закончили, — сказал доктор Матали. — Я опускаю некоторые чисто профессиональные подробности, но могу ответить вполне определенно на два основных вопроса: во внутренних органах покойной никаких следов яда не обнаружено, и второе — мадам Дюкесн не была беременна.

— Таким образом, ее смерть нельзя отнести к самоубийству, — заключил комиссар полиции. — Это был несчастный случай.

Доктор протянул Жофруа авторучку.

— Месье, прочтите, пожалуйста, протокол опознания тела и поставьте внизу вашу подпись.

Дрожащей рукой Жофруа вывел свою фамилию.

Оставалась последняя формальность — опись личных вещей покойной. Работник морга открыл шкаф и достал серый холщовый мешок, из которого начал вытаскивать одну за другой вещи Эдит.

Жофруа слушал скорбный перечень, и название каждой вещи болезненно отзывалось в нем напоминанием о счастливых днях их короткой жизни с Эдит. Жакет песочного цвета был на ней в день отъезда из Парижа. На обручальном кольце были выгравированы их имена и дата регистрации брака. Он сам подбирал бриллиант для перстня, заказанного по случаю помолвки. Когда он надел его Эдит на палец, она произнесла: «Этот перстень до самой смерти будет моим самым дорогим украшением».

— Вам необходимо расписаться перед перечнем вещей о том, что вы их приняли. Это будет служить документом для их провоза через границу.

Жофруа расписался, не считая нужным упомянуть, что в тот день на его жене было еще замшевое пальто. Его, видимо, отыщут позже в водах озера.

— Вот разрешение на вывоз тела. — Судебно-медицинский эксперт подал ему бумагу. — Вам остается только принять решение, как его перевезти. Может быть, лучше здесь уложить тело в гроб? Учитывая, что мадам Дюкесн иностранка, формальности могут затянуться. Господин комиссар вам все объяснит. Моя же миссия завершена. Но я не хотел бы расстаться с вами, не выразив вам самого искреннего соболезнования. Одновременно хочу дать совет старого врача. Ужас, который вы только что пережили и который вам еще предстоит пережить, не должен приводить вас в отчаяние. Вы еще молоды и вполне способны бороться и одержать верх над отчаянием. Скажите себе, что ничего нельзя поделать против рока. Этот прискорбный случай доказывает еще раз, что выражение «было предписано свыше» во многом справедливо. Я думаю, вам следует черпать новые силы в осознании того, что этот брак оставил в вашей душе самые прекрасные воспоминания. Память о вашей жене никогда не омрачит боль обиды, споров, недоразумений, которые так часто случаются во время долгой совместной жизни. С трудом осмеливаюсь признаться, но в моих глазах вы всегда останетесь тем редким мужчиной, который имеет право сказать: «Я познал только прелести большой любви и никакого разочарования». Это последнее обстоятельство должно вас несколько утешить.

Жофруа с благодарностью пожал врачу руку.

Отпевание было заказано в соборе Комо, для транспортировки гроба в Париж нанят специальный фургон. Не могло быть и речи, чтобы захоронить Эдит в чужой стране. Хотя она и была американкой, Франция стала для нее после замужества второй родиной.

Но как поставить в известность о случившемся Иду? Иду, которую его истерзанное воображение обвиняло вначале во всем случившемся и даже в преступлении… Иду, единственной виной которой были эти две злополучные телеграммы. Была ли она действительно подстрекательницей этого происшествия? Ничто не доказывало, что она вернулась во Францию. Но находилась ли она все еще во Флориде?

У Жофруа не было ее адреса в США. Эдит также его не знала. Единственная почтовая открытка, присланная ей Идой несколько месяцев назад, не содержала никаких координат. Оставалось только надеяться на помощь вице-консула. По его мнению, самым верным способом связаться с Идой была бы публикация в крупных газетах Флориды информации о трагической гибели в Белладжио Эдит Дюкесн, урожденной Килинг. В объявлении содержалась бы просьба ко всем, знающим адрес ее матери, мадам Иды Килинг, срочно сообщить его в консульство США в Милане. Трудно представить себе, чтобы Ида — если она во Флориде — не получила эту информацию хотя бы от кого-нибудь из знакомых.

Жофруа потребовалось двенадцать дней хождений по инстанциям, чтобы получить, наконец, все необходимые бумаги, позволявшие вывезти гроб. Прощальная церемония прошла в храме Белладжио. Присутствовали только сам Жофруа, директор отеля «Вилла Сербеллони», комиссар полиции и американский вице-консул, еще раз специально прибывший из Милана. После завершения траурной церемонии гроб погрузили в специальный автофургон, место рядом с водителем занял нанятый для сопровождения агент похоронного бюро. Жофруа решил ехать следом на своем автомобиле.

Когда он уже сидел за рулем, подошел комиссар полиции.

— Поиски среди врачей-гинекологов завершены, — сказал он. — Хотя вам уже известно по результатам вскрытия, что мадам Дюкесн не была беременна, я думаю, что наша информация не может вас не заинтересовать. У нас есть твердая уверенность, что ваша жена не обращалась не только к известным врачам, но и к просто имеющим право практики. Вы не думаете, что она могла обратиться к какой-нибудь акушерке или к врачу-нелегалу?

— Уверен, что нет. Эдит была не только очень богатой, но и очень ответственной женщиной, она никогда не обратилась бы к первому попавшемуся врачу. Она намеревалась отыскать самого лучшего специалиста в городе. Если ни к одному из них она не обращалась, это значит, что в последний момент передумала, как это уже случилось с отелем «Дуомо» или с ее неожиданным возвращением в Белладжио. Именно эти внезапные решения меня крайне удивляют, смысл их мне совершенно непонятен, господин комиссар.

— Боюсь, что никто не сможет нам этого объяснить. До свидания, месье Дюкесн. Если вам понадобятся какие-либо сведения, можете быть уверенными в готовности итальянской полиции их предоставить. Хочу надеяться, что эта трагедия не оставит слишком мрачного впечатления о нашей стране и особенно о Белладжио.

Когда обе машины двинулись в путь, ослепительно сияло солнце. Следуя в сотне метров за скорбным фургоном, Жофруа знал, что начинает самое ужасное путешествие в своей жизни. В медленном ритме каравана они пересекли границы, где итальянские, швейцарские и французские таможенники становились по стойке смирно, отдавая последние почести покойной.

Они проехали вдоль тихих берегов озера Леман, пересекли Монтре, где совсем недавно провели свою вторую брачную ночь. Наконец въехали в Дижон. Жофруа не осмелился бросить взгляд на фасад отеля, в котором Эдит стала его женой. Поездка продолжалась, мрачная и безысходная, с минимумом остановок для заправки автомобилей. Чем ближе подъезжали они к Парижу, тем более хмурой становилась погода. Казалось, что весенняя столица стремилась надеть траур по большой любви, зародившейся совсем недавно именно здесь… Они приехали поздно ночью под мелким и нудным дождем.

Гроб с телом покойной перенесли в склеп храма под опеку сестер церкви Сен-Винсен-де-Поль. У изнуренного Жофруа не хватило сил поехать на авеню Монтень, и он отправился на свою холостяцкую квартиру. Там его поджидали два верных товарища — свидетели на свадьбе, узнавшие о трагедии из парижских газет. Жофруа был тронут столь необходимой в такой трудный момент поддержкой, но нервы его были уже на пределе: молчаливые слезы потекли по его лицу. Друзья понимали, что ему надо сейчас выплакаться, и не пытались его утешить.

Когда Жофруа несколько успокоился, один из них произнес:

— Можешь представить, каково было всеобщее удивление, когда в свете узнали из газет о твоем браке и о трагедии, которой он завершился. Ты дашь объявление о месте и времени траурной панихиды?

— Нет. Эдит желала сохранить наш союз в тайне до возвращения из свадебного путешествия. Кроме вас двоих, ей никого не хотелось приобщать к нашей радости. Зачем же теперь приглашать посторонних для участия в моем горе? Я ни с кем не хочу его разделять. Это вовсе не эгоизм. Я просто боюсь злого любопытства, рассуждений о том, как не повезло бедному Жофруа с женщинами семьи Килинг… Я не хочу быть объектом светской жалости. Эдит это не понравилось бы: ее любовь ко мне была искренней и возвышенной. Отпевание состоится завтра утром в храме, похороны — в фамильном склепе моей семьи на кладбище Пер-Лашез. Прошу никого не ставить об этом в известность. Через несколько дней опубликуем извещение, что Эдит похоронили в присутствии близких людей… Спасибо за вашу дружбу.

…Только что установили могильную плиту. Отныне Эдит будет покоиться рядом с его родителями, не знавшими ее при жизни. Возможно, они встретятся в ином мире…

Жофруа смотрел на еще чистую плиту. Через несколько дней на ней будет выгравировано: ЭДИТ ДЮКЕСН, урожденная КИЛИНГ. Ниже — названия двух чужих городов: «Нью-Йорк — Белладжио», даты рождения и смерти. Он только попросит добавить перед любимым именем слова: «Моей жене…»