Плюшки московские

Плюшки московские

Алексей Нарочный

Плюшки Московские,

или

Таким голым меня ещё не видели…

Глава 1. Интернесный вирус

Это было почти пять лет назад. В моей душе к тому времени чётко оформилось понятие того, чем я желаю заниматься по жизни, куда хочу приложить свой потенциал. Я был готов тогда и готов сейчас испытывать свои силы, чтобы узнать опытным путём, на что же я окажусь способен в конечном итоге. Я целеустремлённо и всецело занят и по сей день избранным видом деятельности, и не собираюсь менять его несмотря на толкающий к обратному внешний мир. На самом деле, именно противодействие всех и вся стимулирует на упорный труд больше всего. Допустим, за последние три с лишним года я уже вырвал некоторое сетевое признание (я не про корыстных рецензентов сейчас говорю — боже упаси!) в борьбе до первых, столь ранних седин. Но тогда, в сентябре 2004-го, я был наедине со своей мечтой. За эти пять лет ситуация, однако, не сильно изменилась. В то время как коллеги трудятся в поте лица, бомбардируя издательства и редакции письмами, и обзаводятся — кто в большей, кто в меньшей степени — публикациями в печати, ваш покорный слуга дрочит свой сетевой х*й, так сказать. Более того, внешне всё даже хуже, потому что есть публикации, оплаченные из моего собственного кармана (зато безупречно оформленные!) — кто не понял, это отличительная черта графомана (заезженное слово на литсайтах уже перешло в разряд соединительных частей речи). Так что же я ещё трепыхаюсь? Тем более что вчера, точнее, два дня назад я подхватил интересный вирус. Не самолично, к счастью — компьютер мой.

На экране возникла табличка: «ОС заблокирована. Для разблокировки пришлите такое-то сообщение на номер хер-в-рот, так сказать. Попытка переустановить систему может привести к потере данных и потере работоспособности компьютера» (это впоследствии подтвердилось). Не ручаюсь за дословное цитирование хакерского обращения, тем не менее, я потерял целый день (бог с ним), хард (чёрт с ним) и рассказ (х*й с ним) — последний в результате того, что то ли по глупости отформатировал вставленную в USB-порт системника флешку, то ли червь сожрал и его тоже — чёрт его знает, тёмная история. Если верно предположение о кольчатой твари, то данный вирус явился посланником Провидения (как-нибудь иначе трактовать его я не в силах), и убивать его антивирусом было бы непростительно. Вместо этого хорошо б отдать его в кунсткамеру зоопарка для судьбоносных вирусов. Ситуация в целом абсолютно аналогична ситуации где-то 2001-го года: мой друг Валя, которому я дал для публикации в Сети написанный от руки аккуратным почерком рассказ «Лупоглазый» с моими иллюстрациями, потерял его. Экземпляр был один, и хоть осталось несколько набросков, но это уже не то. Интернета у меня тогда не было, несмотря на то, что первый компьютер был приобретён ещё в первом классе — не то в 89-ом, не то в 90-ом году — на деньги, полученные предками по страховке — в руле карусели на «продлёнке» я сломал руку.

Алёшина с параллельного потока позже уверяла, что, когда я орал, думала, будто я смеюсь, и не заметила руку, с хрустом совершавшую обороты по инфернальной спирали. Алёшина вращала чёртову карусель (это была не такая карусель, как на ВДНХ — моя камера пыток представляла собой круглую площадку полутораметрового диаметра с рулём в центре, вращавшуюся в горизонтальной плоскости; руль был сломан), а моя рука наматывалась на руль. Воскресим в памяти навеки застывшие мысли, посетившие меня в трагический момент, когда левая лапа ломалась в двух местах, в одном из них — со смещением (ощущения воскрешать не стоит). Как ни парадоксально, но я очень отстранённо наблюдал за происходящим со мной и орал чисто автоматически. Я здраво прикидывал шансы сохранить руку и оценивал свои перспективы следующим образом: приедет бригада с пилами и ломами, чтобы выдирать меня из моих невольных, но в чём-то даже пророческих объятий с металлом. Шансы сохранить руку казались мне призрачными. Сейчас (да, именно сейчас, когда я пишу эти строчки) мне кажется, что такая отстранённость и безразличие к собственным страданиям и частям тела подготавливали почву к грядущему виду деятельности. Из-за того, что духовное начало внутри меня всегда превалировало над физическим и даже тиранило его (будь то обмен львиной доли своего обеда — баранок, конфет и т.д. — на вкладыши от жевачки на той же «продлёнке», покупка в ущерб питанию дисков и книг позднее или нездоровая доминанта константной любви вопреки визгу секса ещё позднее), я вешу меньше семидесяти килограммов. Впрочем, в третьем классе я отдавал обеды Лёхе Штарёву безвозмездно, ничего не требуя взамен — просто не хотелось есть. Тоже странная моя особенность: когда мне очень хорошо или интересно (будь то общение с действительно нравящейся дамой или уход в грёзы в порыве вдохновения), могу спокойно не есть — не пить часов семь и больше, при этом даже не замечая, что чего-то не хватает… С рукой, спиралью закрученной в центре карусели, мне интереснее было думать абстрактно, чем страдать от конкретики боли. Так и всю жизнь. Только рука в карусели спустя двадцать лет переросла в простой символ неудач, упорно преследующих на поприще литературы, любви и шире — жизни в целом. По Стругацким, жизнь даёт человеку три радости: друга, любовь и работу. Мой единственный друг — Илья Каналин, но о нём я ничего не знаю уже лет пятнадцать-двадцать; моя любовь всегда была несчастлива; моя работа… Пару лет назад я стоял у палатки и мне не хватало мелочи на пирожок. Я дал себе слово никогда не забыть этот день. И не простить его Бытию. Так я тогда зарабатывал. Было определённое количество купюр, просчитанных и необходимых для, кажется, проездного. Их я трогать не мог — месяц без проездного был бы губителен: в начале месяца они уже, бывает, не продаются. Но что мне импонирует в себе, так это способность не отчаиваться. Я буду продолжать прилагать все усилия, чтобы что-то изменить в своих неудачах… Посмотрим.

Помимо названных личностных особенностей, близкие и неблизкие знают меня как человека незаурядного, противоречивого (даже внешность моя и мой голос вызывают полный спектр чувств от ярого обожания до неприкрытого отвращения), но при этом очень ответственного. Расскажу, как это проявилось ещё после первого учебного дня в школе.

Тридцатого августа 1989-го года мать и отец торжественно объявили мне, что я перехожу на новый этап своей жизни (как оказалось впоследствии, лучше бы было его и не оставлять дальше института МГОПУ, но в конце восьмидесятых я, разумеется, не знал деталей — обходного листка с кратким перечнем грядущих побед и поражений, с указанием пропорций состава смеси ингредиентов в виде крови моих душевных ран и пота любимой, Бытие забыло почему-то мне предоставить), и теперь у меня не только будет много дел, связанных с учёбой, но и должны появиться в определённом количестве товарищи. Как мне сказали, я могу, разумеется, приводить их изредка домой, только не стоит злоупотреблять этим правом. Если не ошибаюсь, при этом родителями была сделана ремарка относительно, в первую очередь, друзей-девочек. Ужасно, до какой степени они оказались правы именно в этом самом смысле, поскольку я действительно всегда очень мало их приводил и даже сейчас мало кого могу пригласить к себе из дам. И об отце и о матери я расскажу отдельно в ходе дальнейшего повествования, в том числе и о том, как они встречали моих друзей в разные периоды моей такой ещё недолгой (относительно) жизни. Первое сентября увековечено на фотографии со мной (до второго класса я носил очки — правый глаз косил), Конышевым Кириллом (знаковым для моей жизни персонажем) и ещё каким-то парнем. Помню очень вкусный глазированный сырок в столовой — всё как я видел незадолго до этого в фильме про школу. Про такой сырок через девять лет Захар (он стоит отдельной длинной композиции с навороченными соляками и постоянной сменой ритма, а на барабанах пусть стучит он сам — он всегда этого хотел — посредством своих нетленных перлов, сохранённых на поражённый вирусом жизни жёсткий диск моего мозга) скажет, что это — «рэпперский кал». Этим он вызовет мой смех, в результате которого почти весь чай из стакана, пахнущего мочой — как было обычно для постсоветской (а может, и просто — советской) столовой — забрызгает стол, в то время как остаток чая зальётся мне в нос изнутри… И помню очень ярко, что в первый же день учёбы нам задали домашнее задание (потом, в последовавшие пятнадцать лет, их было ещё очень много… Но вот каким было первое из них? кажется, выяснить что-то о каких-то определённых животных — точнее не скажу).

На задание я забил, а может, и просто забыл о нём. По-моему, всё же забыл. И не вспоминал до того момента, как лёг и приготовился ко сну. Тут-то я и ужаснулся! Я долго ворочался, строя предположения о том, как завтра стану посмешищем для всего класса. Думал что-то исправить, но понимал, что уже поздно, и страдал больше всего оттого, что сразу проявил себя столь безответственным учеником.

На утро выяснилось, что домашнее задание не сделал абсолютно никто, но у меня сильные сомнения относительно того, думал ли тогда о «домашке» хоть кто-то кроме меня. После этого я почти всегда старался приготовить заданное. Похожий случай имел место уже в вузе — после первых же двух экзаменов первой зимней сессии, сданных на «три», я за все экзаменационные сессии последующих пяти лет получил лишь одну «тройку» — по возрастной психологии.

Вернёмся вновь к погибшей рукописи фэнтезийного рассказа. В то время мне жаль было и текста, и моих рисунков. Несколько позже я записал в дневнике, который веду время от времени с 98-го года, мысль о том, что «Лупоглазый» сгорел на алтаре моего грядущего творчества. Так я считаю и сейчас. Придуманный там мир стал частью моей жизни, и он уже никуда оттуда не денется до нисхождения и его и меня во мрак Аидов. Сам факт «сгорания» я принял так, как считал единственно правильным — аки принимает оный дьявольская пташка металлический Феникс. Нет больше этого конкретно рассказа? Полно, так ли он был хорош? Нет, не был! Не был несмотря на вложенную в него часть души и всегда симпатичную ауру раннего литературного творчества небездарных авторов. Я принял всю ситуацию с ним как некий знак свыше (или снизу, или изнутри — подобные мелочи никогда не занимали вашего покорного слугу с тех пор, как он прочёл Евангелие в 11-ом классе, возвращаясь из школы и читая стоя из уважения к произведению, и в результате разочаровался в истории Христа; потом была эпопея с язычеством, но это отдельная песня) — как внешний импульс, подтолкнувший к анализу своего «хорошего», мне казалось, уровня (памятуя, что хорошее — это враг лучшего). Я тогда сделал определённые выводы. С тех пор мне никогда не хотелось писать «хорошие» произведения.

И вот два дня назад ситуация повторяется до смешного точно, только «сгорает» уже немного «бальная» (для баллов, даже нет — для денег уже, что хуже) вещичка «Парк Аттракционов». Можно было бы прийти в свой СЦ и попросить всё восстановить (может быть, получив скидочку как сотрудник), но это не наш — курьерский — метод… Не жаль мне ничуть этой пелевинско-михеевской мутотени на десять-пятнадцать страниц, способной привлечь десяток положительных («хороших») отзывов и в лучшем случае на данном этапе три сотни рублей, да и стимул теперь есть подумать и что-то поменять в своём творчестве. А менять пора. Как менять — мне подсказал Эдуард Лимонов, каким бы ни являлось противоречивым моё (не только моё) к нему отношение. Сегодня, кстати, приобрёл «труп дерева», говоря в терминах Дмитрия Кравчука (о нём тоже стоит пропеть отдельно), как раз с вещью Вениаминовича — это была «Книга мёртвых». До этого я прочёл примерно половину её в скачанном виде, теперь дочитаю в трупчато-бумажном. Причём купил в «Москве» — книжном, с которым у меня связаны особые воспоминания. Пожалуй, им в том числе и будет посвящена следующая глава.

А покамест отправимся дружно на пятилетие назад. Не сказать, чтобы в четвёртом году я только начинал. Уже были фэнтезийные и фантастические рассказы; «металлические» тексты — стихотворные произведения; почти оконченное монументальное постмодерн-полотно «Пляска смерти» («Пляску» писал ровно год, но на Прозу она попала в сильно «урезанном» виде, что свидетельствует о том, как я тогда плохо знал жизнь, раз даже стеснялся собственного творчества, в объективной ценности которого, впрочем, был всегда уверен… Уверен до сих пор, но лишь когда не пишу с мотивацией в денежно-балловом виде) и некоторые другие плоды юношеского максимализма, часть из которых, как водится, послужила строительным материалом для более поздних вещей. И всё же я склонен рассматривать (а в дальнейшем и отмечать) эту дату — 10 октября 2004-го года — как поворотный пункт. Тогда я начал рассказ «Вторжение с Тастубартии» как повествование от первого лица. Потом взыграла скромность: переделал личное «Я» в отстранённый взгляд на героя — «Он». И вот маятник с периодом колебаний, равным пяти годам, качнулся вспять! Надолго ли?.. Время всезнающее готовит ответ, а я за героем и автором Эдички предстаю едва ли не впервые таким, каков я есть, не скрываясь за сюжетом… Яркая, безгранично энергичная личность Лимонова оказалась тому виной. Что ж, за последние пять лет я понял, что считаю важным, и научился способу поведать другим об этом.

Глава 2. Виктор Сорокин

Помню, как-то, ища видео с Владимиром Георгиевичем Сорокиным на youtube.com, я наткнулся на, как мне тогда показалось, интересный материал под названием (не исключено, что чуть ошибся с названием — сейчас этого видео найти на сайте не могу) «Рецензия на роман Виктора Сорокина». Почему-то сперва я не обратил внимания на другое имя, включил воспроизведение и приготовился воспринимать информацию. Мужик леттридцати с небольшим, более всего похожий на завсегдатая алкоголик-party и менее всего на интеллектуально развитую личность, этакий рубака-паренёк, рассуждал на экране монитора о романе Владимира Георгиевича «Роман». В своём монологе рецензент с завидным упорством называл почему-то писателя Виктором. Я тогда подумал, что эту досадную ошибку господина N вызвал неизбежно подсознательно всплывающий в памяти, когда речь заходит о современной русской литературе, Пелевин. А может быть — кто ж его знает? — у него были и личные причины так Сорокина именовать.

На «Ютубе» я, как и почти везде, значусь в комментариях как “Metbrother”, только в «Ютубе» ник имеет вид “Metbrother22”, поскольку ник без индекса уже кем-то занят. Не знаю, как придумывали себе ники омонимичные мне Метбратья, мой же — простое сокращение от “Metal Brother” под влиянием «Мановара» с намёком на игру слов («метбразер» — «медбрат»). Просидев в сентябре 2005-го над созданием одноимённого ЖЖ-аккаунта несколько минут, ничего лучшего не родил. Года четыре назад на открытом тогда ещё pelevin.ru я зашёл на какой-либо вообще форум впервые в сетевой части своей жизни, но, прочитав чьё-то приветствие (“Metbrother, здаорв! ”), чего-то испугался и слинял. «22» — магическое число, его свойства открыл мне мой родной брат. Теперь я пишу его, даже чтобы отмечать текущую строчку электронных рукописей, в том числе и этого произведения — о моих суевериях смотри соответствующую главу. Сначала я хотел оставить такой комментарий на упомянутое видео: «Виктор Сорокин и Владимир Пелевин?», но желание написать что-нибудь исчезло, едва я досмотрел материал до конца. Как и «Роман» Сорокина, рецензию господина N можно разбить на две не связанные между собою части (это рецензент полагал, что роман можно так рассматривать, я же считаю это попросту непозволительным). В первой господин N в меру своего более или менее куцего интеллекта расхваливает мастера концептуалистического элемента за такой «несорокинский» роман. Поёт дифирамбы с энтузиазмом истинного поэта царству реализма, наследующему лучшим традициям классической русской литературы (и правда наличествующему при поверхностном взгляде на произведение) на страницах романа до, вроде, четыреста тридцать шестой — разумеется, не в таких терминах, но суть именно такая. Во второй части «рецензии» парень переходит от слов к действиям, подражая этим жизненному пути Лимонова — злобно рвёт книгу: напрочь ломая стройную концепцию «Виктора» (не думаю, что я способен оценить её во всей её глубине, но ключ к пониманию её части мне даёт знание ветхозаветного стиля), выдирает страницы с материалом для нездоровых, на его взгляд, людей, и обязуется презентовать вырванное любому желающему, приглашая писать к нему в «личку». Господин N гордо смотрит с экрана, думая, что служит искусству. В действительности же такой подход является обывательским и подлинно некрофильским разом — в отличие от содержания книги. Смерть, потрошение трупов у Сорокина — это чистой воды игра, постмодерн. Господин N издевается над трупами деревьев, срывая и выбрасывая спелые плоды живой мысли. Думая повы*бываться и заодно опровергнуть «ненормальную» часть книги Сорокина, господин N сам является её лучшей иллюстрацией, точнее — не самой её, но лишь её самоограниченной погребением во сне разума и, думаю, алкоголя трактовки. Может, нет — даже должен возникнуть вопрос: с чего это я пишу о столь незначительных людях? Прежде всего, такие лица характерны для нашей с вами замечательной эпохи. Не считая прямого отношения к заявленной в названии главы тематике, заранее не известно, что и когда окажется более значимым, а что менее, тем более — для кого. Плюс к этому на подобных примерах хорошо видна зашоренность мозгов — неспособность, наверное, большинства бегущих по кругу карусели жизни адекватно воспринимать что-либо новое: люди матереют в своём мировосприятии и ограничивают искусственными рамками имманентно бесконечные внутренние Вселенные; агрессивное в непримиримости отстаивание собственных эстетических, вообще — каких угодно позиций ставит жирную точку на пути духовного развития. Только демократия постмодерна способна как минимум вызвать сомнение в непогрешимости собственного мнения, и именно поэтому чувствующие собственную уязвимость люди являются столь активными его противниками. К их глубокому сожалению, постмодернизм так же неуязвим, как и неисчерпаем. Эта глава посвящена творчеству современных лидеров отечественного постмодернизма — Виктору Олеговичу Пелевину и Владимиру Георгиевичу Сорокину. Даже не самому творчеству, а его месту в моей жизни.

Я буду чередовать своих кумиров для придания постмодерн-антуража.

О Сорокине уже кое-что было сказано, теперь очередь нашего замечательного буддиста, каратиста и просто красавца.

Не знаю, вошёл бы в мою жизнь Виктор Олегович столь плотно, занял бы в душе место где-то рядом с Оззи Осборном или “Manowar”, оказал бы столь сильное влияние на мои личность и творчество, если бы не вузовская программа.

Учащимся со мной на пятом курсе было необходимо прочитать «Чапаева и пустоту». Своего текста «Пустоты» у меня и тогда не было, и теперь нет. Все остальные в бумажном виде, кажется, имеются, кроме разве какого-нибудь «Гадание на рунах или рунический оракул Ральфа Блума», но его, я полагаю, нет почти ни у кого, а бумажная литература всё равно постепенно становится таким же архаизмом, как руны. Тут снова нельзя не вспомнить Дмитрия Кравчука — ведь я, как и он, противник использования «трупов деревьев» для печати — в том числе из-за этого вы, скорее всего, читаете всё это с экрана монитора, а вовсе не только из-за того, что моё графо никому на х*й не нужно... «Скорее всего», потому что — чёрт его знает: может, какое-то завалящее издательство со временем проявит желание опубликовать эти строки. Но это дело гипотетического далёкого будущего, а вот про Дмитрия, раз он снова на язык попал, я поведаю то, что знаю, уже в следующей главе.

Когда мой сокурсник Владимир Ядута, тоже знаковый для моей жизни персонаж, дал мне прочесть уже оценённого им «Чапаева», он сказал:

— Вот что сейчас самое актуальное, так писать и нужно!

Не ручаюсь за дословную передачу его фразы, но ручаюсь за смысл. До сих пор я полностью эту позицию разделяю. Уже первые страницы, более всего сцена убийства фон Эрнена, поразили меня своей мощью как ничто из программы до этого — а читать тогда, поверьте мне, нужно было страниц по сто в день, чтобы справляться со списком до сессии. То есть читал я много и всякого.

Пелевин — Лемми Килмистер от литературы. Достаточно послушать один альбом “Motorhead”, и станет ясно, что ребята играют, но другие альбомы группы слушаются с не меньшим удовольствием. Правда, у Виктора есть преимущество перед Лемми: он меняет сознание людей, делает изменённое его состояние постоянным, когда на смену вау-импульсу приходит ПВО-стимул.

Сорокин для меня начался с «Голубого сала» — когда я читал его из любопытства пару лет назад (книга к тому времени давно уже была скандальной и мега-популярной), то понял, что уровень Пелевина, возможно, и недостижим, но есть, как минимум, один человек, приблизившийся к нему так близко, как это вообще возможно.

До того также в вузе у нас ходили по рукам распечатки частей произведений Сорокина, содержавших, согласно обвинению «Идущих вместе», порнографию. Мы все читали тогда только эти места. В «Идущих» я когда-то состоял, о чём также сохранилось немало интересных воспоминаний, но — всему своё время. Сейчас пока что у нас в гостях Сорокин Виктор... Тьфу ты!

Меньше месяца назад смотрел спектакль «Щи» по пьесе Владимира Георгиевича. Замысел писателя переносит нас в мир будущего, где подпольные шеф-повары в законе готовят экологически не чистую пищу и плодят прочие тёмные и неполиткорректные свершения... На следующий, если не ошибаюсь, после театра день я по работе поехал на «Чертановскую» — на этой станции метрополитена жил (а может, и живёт до сих пор) Виктор Олегович Пелевин, и там же в переходе я покупал в своё время «Сахарный кремль» Владимира Сорокина. В этот раз мне надо было зайти в ресторан «Щи» и разыскать там шеф-повара. Это я к тому, что меня всё время преследуют совпадения; ими, как маяками, усеян мой путь. Жаль, указателей нет, да и темнота всё равно жутковатая... Бабушка моя когда-то тоже, кстати, шеф-поваром была...

Я уже упоминал о купленной в «Москве» «Книге мёртвых», но в тот же день и в том же магазине я купил вместе с Лимоновым единственную, кроме, пожалуй, «Трилогии» и «Очереди» (читал их с моника) книгу Сорокина, которой не было в моей домашней маленькой постмодерн-библиотеке. Называлась она, как это ни удивительно, тоже «Москва». И уже в этой, последней «Москве» (кто смотрел или читал, тот знает) тоже обыгрывается слово «Москва»!

Сейчас я, как и обещал в прошлой главе, остановлюсь подробнее на этом книжном магазине, расположенном на главной улице страны. Если в конце 90-ых я покупал там Брюса Ли, в начале 2000-ых — книги по славяно-горицкой борьбе М. Шатунова (сейчас автор иначе именует стиль, которым занимается, к чему можно по-разному относиться), то сейчас покупаю тут почти исключительно постмодерн. Самая ценная книга, купленная мной когда-либо, была приобретена в «Москве» — это «П5» Пелевина с его автографом. 5 октября 2008-го года после полуночи началась продажа этого сборника, первые пятьдесят покупателей получили экземпляр, подписанный кумиром. Помимо «В. Пелевин», на автографе имеется треугольник с глазом, о котором автор пишет, кажется, в «Generation “П”». И вечер 4-го, и первые часы 5-го октября достойны увековечивания.

4-го я не сразу поехал в книжный, а сперва посетил мероприятие под кодовым названием “Biopsyhoz” в «Городе» на «Курской» — главным образом и почти единственно по причине участия в концерте кировской группы “Xe-NONE”. Планировал оставаться там, пока будет интересно, или пока не станет пора уезжать за автографом. Перед началом концерта, уже после того, как стали пускать в клуб, я встретил вокалиста “Xe-NONE” Lexy Dance, что-то у него спросил, а он мне что-то дружелюбно ответил. То есть никакой «звёздочки» нет и в помине. Я тоже хочу таким быть... Когда-нибудь. Диско-метал от «Ксенона» начинал, являясь первым номером, шоу, но во время саундчека народ ещё не пускали в зал клуба. Один парень не понял этой тонкости и стал ломиться, за что чуть не получил п*зды от охраны. Другой парень тусовочного вида с большой цепью на брюкахобладал на редкость большими бицепсами и трицепсами (в три моих), что невольно наводило на мысль о шприцах и Ибицах. Среди аудитории также я мельком видел пару знакомых по «Релаксу» лиц — например, Снаффа из “Plague Project”. Все выступления мне нравились, особенно “Xe-NONE”. В душе я ликовал, потому что отличная вечеринка для меня должна была плавно перетечь в новую книгу Виктора Олеговича с его автографом. Где-то в начале одиннадцатого я решил покинуть «Город», не дождавшись одних лишь «Шмелей» из того, что точно было бы интересно услышать. «Шмелей» я, тем не менее, увидел и услышал через пару месяцев, и даже бесплатно — они выступали с «Деформом» и «Идолом», в «Идоле» брат Саня играл тогда на басу.

Охранник, слегка меня напугав, объявил, что выходить из клуба нельзя. «Как это так — “нельзя”?..» — возмущался я. Мы с ним обменялись злобными взглядами и репликами. Мне сразу вспомнилось 12 июня 2008-го года, когда я немного перепил в компании с Сандрой Лекс и её друзьями, после чего ко мне в метро подошли два мента и стали долго докапываться, точно ли я «всего лишь» пьян и нет ли при мне каких-нибудь завалящих наркотиков. После небольшого обыска они оставили подозрительного для них (на себя бы лучше посмотрели...) неформала в покое, а до того я рявкал на них: «Что, русский человек уже не имеет права напиться в день России?!» Наверное, то были провинциалы, раз каждого неформала априори держали ещё и за наркомана (спасибо, что не за ахтунга!)... Итак, охранник клуба наконец, слава Богу, догнал, что я выхожу совсем, а не просто тупо бухнуть у палатки, и мы чуть посмеялись над улаженным недоразумением. Это было облегчение: перспектива остаться без автографа Пелевина никого в мире не напугает так сильно, как Михеева Алексея Сергеевича...

Но вот минут за сорок до часа «П5» я стою в «Москве» и узнаю у персонала, где тут дают причаститься великой литературы. Оказалось, нужно вписать свои имя и фамилию в пронумерованный разграфлённый список. Я пришёл как раз вовремя, чтобы оказаться пятидесятым из пятидесяти человек в «списке Пелевина»... Fuck! ПЯТИДЕСЯТЫМ!! Случайность, мать её, или рок, мать его?.. Сразу за мной пришли ещё люди и тоже на всякий случай записались, как выяснилось впоследствии — не зря, потому что трое из списка не пришли. Тем не менее, вопреки инет-прессе, без автографов осталось чуть ли не большее количество людей. Самые хитрые приезжали заранее (по их словам, они с шести вечера там проторчали). Были люди даже из других городов.

Присев, пока было время, на диванчик, я листал взятый со стенда «Омон Ра» Олеговича, книгу про семейку Озборнов, а также самоучитель игры на гитаре. Люди вокруг обсуждали творчество нашего постмодерниста номер один, причём одна дама заявила, что все его книги кроме одной читала много раз, но экземпляр новинки с автографом ей нужен не для себя. Я тогда не знал, что это была ЖЖ-юзер vonema. Она — певица, музыкант, поэтесса (автор строк «Однажды придёт ко мне слава, /Какой бы она ни была, /И те, кого я целовала, /Соврут, что я с ними спала...») и прочее. Что ли, скинуть ей ссылку на главу? Можно.

Мы немного пообщались, и пока вожделенные автографы переходили в жадные руки, у нас с ней взяли интервью (не у одних нас; кто брал, не помню)… увы, лишь как у фанатов Пелевина. При этом она пространно поведала о том, какой она музыкант, я же не упустил случая пропиарить себя как писателя. На «Ютубе» есть порезанные отголоски всего этого, случайно заснятые на другую камеру, где от Вонемы нет ничего, а от меня есть голос, предполагающий, что берущие интервью ещё придут на автограф-сессию и к Алексею Михееву, последователю Пелевина.

После некоторых моих слов, как то: сравнение её внешности с тем, как, по моим представлениям, должна выглядеть лиса-оборотень А Хули из пелевинского романа «Священная книга оборотня»; выражение озабоченности по поводу дыры в её, кажется, майке на спине; ещё что-то, чего уже не вспомнить, что я почти кричал, так как был в «оглохшем» состоянии после концерта, сам того не замечая, и, чтобы расслышать собеседника, мне приходилось наклоняться ближе, за что получал от неё замечания… так вот, после всего этого Вонема без тени смущения поинтересовалась:

— Молодой человек, можно вам задать один вопрос?

Я сразу почуял подвох уже в самом «вопросе о вопросе», но дал добро.

— Почему вы всё время глупости говорите?

Во как! Не больше и не меньше. Я взял едва не пятиминутный таймаут и с трудом нашёл ответ:

— Вы спросили, почему я всё время глупости говорю... Я люблю постоянство!

Друзьями мы потом так и не стали, даже в ЖЖ. Она была 48-ым номером в очереди, но из-за неявки троих стала 45-ым. Аналогичная итерация со мной снизила пафос: с 50-го я перешёл на 47-ое место.

Когда мы стояли в очереди, мне, естественно, вспомнилось произведение Сорокина, которое было, как говорится, «в тему». У неё в ЖЖ некто isolder потом удачно прикололся: «В. Пелевин “Очередь”»... Всё же, говорю я, эти авторы неотделимы, как две части одного «Романа».

По дороге домой встретил Бивня и Сыпра, завершив исторический для меня день прозаическим глотком пива.

Один рассказ Владимира Георгиевича мы с Сандрой Лекс, подругой с Прозы, записали как аудиокнигу. На форуме сайта srkn.ru я оставлял ссылку на трек, который размещён на realmusic.ru. До того, как оставить ссылу, я поинтересовался у мэтра, не против ли он использования его текста для создания аудио. По ряду признаков убедился, что ответил мне сам Владимир Георгиевич; на форуме он обозначил себя ником Писатель. В частности, он уверил, что абсолютно не против любительских аудиоверсий своих рассказов: он слышал сделанные кем-то, и они ему понравились. Стал ли он слушать в конце концов наше творение, я не знаю.

Пелевина не только никогда в жизни не видел, но даже нигде с ним не общался — врать не буду. Зато одна моя бывшая знакомая довольно долго с ним поговорила (насколько это возможно за одну встречу). Как же её звали? Настенька, вроде так. С пьяной Настей ещё более пьяный Михеев познакомился, естественно, в «Релаксе». Был у меня такой период (с 2004-го по 2008-ой; примерно в тот же отрезок времени, ближе к пятому году, я начал отращивать волосы, без лишнего веса которых сам себя уже и не представляю), когда брат (также экс- бас-гитара у ЛеРы, бас и гитара во многих группах, а ныне, в числе прочего — «Стрипы») Саша «Лысый» (прозвище не призвано отразить отсутствие чего-либо, это его так для прикола прозвали, когда он практически один на всё Коптево носил длинные волосы) лабал в группе «Отражение», а где-то с весны 2005-го — в «Лире». Как правило, по субботним ночам я приходил бесплатно на эти party — поддержать брата, послушать музло (выступления групп плавно перетекали в метал– и готик-дискотеку, но иногда кто-нибудь выступал уже под утро), побухать и познакомиться с девушками. Количество знакомств было астрономическим, однако при этом все без исключения они оставались платоническими или в лучшем случае на уровне поцелуев в разные места. Последний вариант, впрочем, тоже имел место лишь в паре-тройке случаев и считался мной заметным достижением. Брат, сволочь, трахал всех подряд в гримёрке или вёз к нам домой и не парился. Было слегка завидно и немного обидно. В «Релаксе» не везло из-за того, что, кроме моей внешности, девушки мало что могли оценить по достоинству. Причиной тому служила моя на тот момент бедность честного пролетарского филолога. Внешность также заставляла ждать лучших времён: хаер мой был ещё коротким. Плюс всё усугублял тот факт, что хозяин волос каждый раз оказывался чересчур скромным. То ли дело дамы, с которыми знакомился по интернету и особенно на Прозе.ру! Но я опять забегаю вперёд.

С Настей мы пьяно танцевали; особенно весело было крутиться, взявшись за руки, полностью их выпрямив и смотря прямо в глаза друг другу. Потом целовались. Про танцы в своей жизни я не могу не сказать отдельно. В «Релаксе» приглашение дамы на танец рассматривалось мной как прекрасный способ знакомства, когда на часах уже три или четыре ночи, и под «химовскую» тягомотину про “Join me in death” танец через объятия перетекает в поцелуи, за которыми следует иногда вопрос «Как тебя зовут?» Но вопрос этот совершенно не обязателен.

Танец с уже знакомой девушкой — совсем другое дело. Многое тут зависит от взаимной симпатии с позиции отношения полов, но в любом случае это всегда возможность уединиться и спокойно побеседовать. Вот помню случай, как танцевали с Ниной-рок-н-ролл под слабую балладу какой-то группы (какой — хоть убей, не вспомню), игравшей «вживую». Я параллельно прочитал подруге свой последний стих, закончив чтение одновременно с последними аккордами выступавших. Когда мы прервали танец, Нина стала аплодировать, а потом сказала, что хлопает исключительно мне.

Куда большее, поистине магическое значение имел для меня танец в период, когда я отдыхал в летних пионерских лагерях — конец восьмидесятых и самое начало девяностых. После этого я тоже отдыхал, но лагеря, по сути, уже не были пионерскими. Тогда объятия в танце были единственным способом пообщаться с женским телом. Со мной одиннадцати лет в лагере «Чайка» соглашались танцевать отнюдь не красавицы; это напрягало, но не очень. И если во время кружения на дискотеке, уже не вспомнить кто, подкрадывался сзади и, хихикая, толкал меня на партнёршу, я бежал за ним лишь для показухи и престижа. Мой член стоял, чувствуя женскую плоть сквозь одежду, как должно.

Саня, брат, отдыхал там же, но, так как он двумя годами моложе, соответственно и партнёрши для танца у него были моложе, обычно красивее моих. К одной из них его как-то приревновали два моих ровесника и пришли в нашу комнату пи*дить. Не найдя его, оба кинулись на меня. Я с достоинством сдерживал их натиск до прихода вожатой... Когда та спросила, что здесь происходит, я с ухмылкой от смущения пояснил:

— Ревнуют...

Вообще, лето 93-го года было щедрым на драки, удачно заканчивавшиеся для меня.

Снова я отвлёкся, я же про Анастасию вам рассказываю!

Под утро мы с ней из клуба пошли к «Пролетарке». Сам клуб находится в том же здании, что и печально известный Театральный центр, где шёл мюзикл «Норд-Ост»; в отличие от Эдуарда Лимонова, я не склонен вешать вину за ту операцию на Путина. Как и Эдуард, я написал в тот страшный год текст «по горячим следам» («Кто в ответе за “Норд-Ост”»): «Кто в ответе за “Норд-Ост”? /Дядя Путин, или тот, /Кто заложников берёт?..»

Итак, шли мы, обменивались мобильниками, выясняли взаимную любовь к фантастике (фактом её любви к Рыбакову я был просто поражён), договаривались о будущем совместном походе в «Третьяковку».

В Третьяковской галерее она выступила в роли моего экскурсовода, так как училась на художника и могла поведать о живописи многое.

В числе прочего я узнал интересные детали её жизни. Будучи родом откуда-то из провинции, она успела много где побывать и насмотреться на мир; одно время ей даже приходилось бомжевать на вокзале. На момент нашего знакомства училась и преподавала как репетитор ребёнку богатых родителей. В той местности, откуда она уехала изначально, подростки и более взрослые не знали, куда себя приложить, кроме бухла и драк. Когда война началась, там все рады были и добровольно в Чечню уезжали.

Поведала она и поучительную, весьма печальную историю об африканской принцессе. В общежитии их института жила учившаяся с ними принцесса. Всё бы ничего, но по неосторожности и плохому знанию местных порядков и обычаев она покидала общагу в тёмное время суток. Убив её, маньяк или маньяки измельчили труп до такой степени, что он влез в коробку, которую подбросили администрации вуза.

Декан позже пугала девушек:

— Я одну коробку уже отправила родителям!

Хоть и страшно, но Настя с подругами еле сдерживали смех.

После «Третьяковки» проводил её до общежития, где-то за МКАДом. Позже предлагал встречаться. В конце концов, получил от неё СМС с признанием: «Извини, но я люблю другого».

А теперь перехожу к сути того, из-за чего завёл о ней речь. Как позже Лиза, хорошая подруга теперь и некогда моя любовь, встретит Лимонова и тот скажет ей «Здравствуйте!» (потом, впрочем, я встречу его и сам), так Настя случайно познакомилась с Пелевиным.

Где это было, я не знаю. Знаю лишь, что не столица и не Пальмира...

Двое нестарых мужиков узнавали у неё дорогу. Они разговорились. Один собеседник по большей части молчал, зато второй заливался соловьём. Неожиданно он, будто спохватившись, замолчал, потом спросил собеседницу:

— А вы знаете, кто это такой идёт с нами рядом?

— Кто? — после небольшой паузы молвила Настенька.

— Да так, Виктор Пелевин, не человек с горы...

Настя долго не верила, тем более что фото писателя раньше не видела. Но ход беседы её убедил, и уже она засыпала писателя вопросами о его жизни и творчестве:

— Правда, что вы используете наркотики для вдохновения, когда сочиняете ваши вещи?

— Я?! — Виктор всем видом показал оскорблённое достоинство невинности… — Никогда!

Звучало это как «я такой мастер и без лишнего стимула». Потом, конечно, он признался, что употреблял всякое в жизни.

Уже в Москве подруга Насти как-то дала ей почитать журнал со словами:

— На, погляди — про твоего тут...

На большой фотографии было запечатлено знакомое уже лицо, и все сомнения, если они и были, мигом рассеялись.

Последний раз я видел Настю мельком на презентации очередной книги Марии Семёновой — вернее, это мы с Евой-Лоттой (писательницей с Прозы.ру и поклонницей Семёновой, положившей один поэтический фрагмент из «Волкодава» на музыку), приезжали на презентацию, а что там делала Настя, я, увы, видимо, так и не узнаю. О встрече с Марией я узнал лишь за день до мероприятия, там же на ВВЦ, об этом предшествовавшем дне я расскажу подробнее в следующей главе. Все как зомби тупо просили поставить автограф после общения с кумиром. Один лишь я и тут не удержался, и Мария, как я и просил, следующим образом отметилась на «Волкодаве» и в моей судьбе:

«Начинающему автору — Алексею Михееву с самыми добрыми пожеланиями!

М. Семёнова

18.03.07».

Глава 3. Опавшие листья Прозы

О Прозе.ру я узнал от Нади “DAFinn/supergoth” Манаевой, знакомой по рок-клубу «Релакс» (кстати, недавно открытому вновь). Зная о моей страсти к литературному творчеству, она посоветовала мне зайти на www.proza.ru и почитать там её сокурсницу Марию, которая публикуется на разных сайтах под никами «Мелисса» и «Фиона Вэйн». Некоторое время я выступал на Прозе исключительно в роли «неизвестного читателя», причём «неизвестного читателя» одного автора — Фионы Вэйн с её «вампирическим» фэнтези (довольно-таки качественным). Зайдя на сайт в первый раз (до 2007-го года у меня не было «выделенки» от «Корбины»: приходилось пользоваться расточительными «роловскими» карточками, в чём были и свои плюсы: не нужно было сутками торчать перед монитором) и увидев, что у Фионы более восьмисот читателей, я испытал шок и выпал в осадок от зависти. Это было в марте 2006-го, где-то за неделю до моей днюхи. Родился я, к слову, 24-го марта 82-го года. Начитавшись Фионы Вэйн и не зная её лично, а также начитавшись про интеллектуальное времяпрепровождение Стругацких с Ариадной Громовой и прочими писателями их времени, я хотел тогда пригласить её на свой день рождения, ведь она на тот момент была единственным человеком, занимающимся литературным творчеством, с кем я мог наладить хоть какой-то контакт. Этому, увы, не суждено было сбыться — я постеснялся её пригласить. Впоследствии на материале Машиных творений я написал «Подражание Фионе Вэйн», которым, кажется, все остались довольны.

Прошла пара месяцев, и я, собравшись наконец с духом, разобравшись с интерфейсом и узнав о том, что каждому произведению присваивается на сайте свидетельство о публикации, решился продвигать своё творчество в массы. Разместив «Выход ненависти» и «Скачок в 12 лет» (06.05.06), затем «Сектант и Пети» и «О моём грядущем читателе» (07.05.06), я, как и все начинающие авторы портала, стал ожидать потока рецензий, который должен был хлынуть, как мне тогда казалось, в первый же день. Естественно, я не получил ничего, как и большинство. И тогда я справедливо решил, что стоит начать писать рецензии самому.

Самый первый отзыв я, правда, написал сразу же — впечатления от «Мая» Лисы А. Датированная 6-ым июня, рецензия получилась задним числом, о чём я тогда и не думал вовсе. Перед тем, как опубликовать свой комментарий, я осознал в душе всё значение момента, ведь уже тогда я предвидел долгие годы сетевого писательства, ознаменованные мириадами рецензий — как написанных, так и полученных. Проникшись торжественностью, я преодолел оторопь и дрожь в ладонях перед лицом Вечности, и начал:

«“Я смахну с лица рукой огорчения слезу,

Буду ждать свою счастливую весну...”, — некогда пел господин Клинских, который её (весну) уже, к сожалению, не дождётся... А вот у нас, хочется верить, всё ещё впереди!»

«Спасибо, Алексей )))» — ответила та, чей ник из списка рекомендованных, по-моему, у той же Фионы привлёк меня своим пропелевинизмом.

Мне же никаких рецензий так и не пришло, и тогда я опубликовал «Пляску смерти», чувствуя, что её точно молчанием обойти будет сложновато...

10-го июня мне на этот текст пришло от Евгения Усовича такое:

«Вот это именно то, что я называю самолюбованием. Когда с таким восторгом смотришь на себя — “гениального” в зеркало рукописи, то о каком смысле может идти речь?»

Ответ Михеева:

«Во многом вы правы, т.к. вещь писалась давно, и тогда ошибочно казалось, что создаётся действительно что-то новое. Но всё-таки смысл там тоже есть...

Кстати сказать, я “П.С.” потому и опубликовал, что показалось, хоть она-то должна вызвать какую-нибудь читательскую реакцию...»

Ожидая новых рецензий, я, кажется, читал намного больше тогда, чем писал. Больше всего меня на начальном этапе привлекло сумасшедшее антихристианское постмодернистское балагурство В. Бердяева (не знаю, клон это или нет).

22-го июня я написал ему рецензию на «Книжный бунтъ. Глава 1». Вот она:

«Бросается в глаза очевидное влияние творчества Виктора Олеговича Пелевина. Постмодернизм чистой воды, будто по учебнику...

“Говоряще-генитальные” имена и фамилии (“Дик”, “Кокер”, “Хулио”, включая и логин автора (“derfallos” — А.М.)), да и вообще весь юмор произведения, вызывают безудержный приступ смеха, но дальше смеха дело пока, к сожалению, не заходит.

Представленный в произведении эпатаж неаргументированной критики христианства способен, я полагаю, отпугнуть от автора и довольно либерально настроенного читателя, хотя, с другой стороны, меня не отпугнул.

Жду продолжения!»

Виталий сказал: «Спасибо, Алексей.

Все верно, вы меня раскусили.

Продолжение обязательно следует.

Дальше, больше...»

В московской кастрюле под зноем летних рабочих будней (не каждый год беру отпуск) мне было интереснее думать о Прозе.ру, чем о чём-либо, связанном с работой. Показательно стихотворение из моего ЖЖ того периода:

«Сегодня позже выхожу...

Вскочив с кровати поутру,

Я в “Избранное” захожу

И выбираю “Проза.ру”.

Я поражаюсь круглой цифре.

Мысли кружатся, словно в вихре!

Сто человек меня прочли,

Мечтал я хоть о десяти!

Порой и правда нелегко

Знать, как признанье далеко,

Но верный Знак неоценим:

Живу без грусти днём одним!»

(21 июня)

На работе я гадал, какая судьба ждёт всех нас — авторов, какого уровня — писательского или же уровня известности — кто из нас достигнет со временем (тогда я был готов видеть себя в будущем только номером 1 — не меньше: писателем, который придёт на смену постаревшим и исписавшимся Пелевиным и Лукьяненко); мечтал о тусовках авторов в реальном мире. Виталия Бердяева мне хотелось встретить в Москве и сходить с ним в «Релакс»: познакомиться там с готессами, выпить вместе...

Следующим откровением на Прозе для меня оказалось творчество Яго Яго (как выяснилось впоследствии, очередной эманации нашего замечательного неутомимого Сергея Неупокоева). Цитирую свой пост «Чтиво» от 25-го июня из ЖЖ:

«Только <что> оторвался от чтения произведений Яго Яго на “Прозе.ру”. Пока все не прочитал, не отходил откомпьютера. Сначала не понял, <почему> это многие его так ругают, но в одной из рецензий нашёл ответ: за грубой формой читатели просто не хотят видеть содержание. Но мне очень понравилось: человек, бесспорно, талантливый».

И Виталий Бердяев и Яго Яго (от зависти к последнему я написал «Как отпиариться на Прозе») быстро стали пассивны в творческом плане, а мне, впечатлённому по самое не балуйся Виктором Пелевиным и Венедиктом Ерофеевым, как воздух был нужен современный русский постмодерн в любой из его форм.

Я нашёл его в лице Игоря Руры, известного части моих читателей как Сергей Павловский. С талантливым автором из Ухты у меня завязалась дружба, которая длится и по сей день.

Теперь постараюсь вспомнить, в какой последовательности и кого за прошедшие три с половиной года из авторов Прозы я знал или знаю лично.

Первой была Ева-Лотта — девушка, чья рецензия на «Выход ненависти» навсегда впечатана в моё сердце:

«Я в восхищении!

Просто здорово! Снимаю воображаемую шляпу и подбрасываю её в воздух».

С Евой (Юлей) я гулял по ВВЦ сначала просто так, а потом, как ни удивительно это сейчас, уже не просто, о чём, собственно, и поведал в предыдущей главе.

Далее была Алина, на Прозе.ру она Алитта. Кое-кто из вас почти наверняка слышал её милый голос в новостях на «Эхе Москвы» или в других программах на том же радио. Одна из самых прекрасных и гармонически развитых девушек из всех, кого я знал. Слава Богу, дружим с ней до сих пор. Недавно ходили вместе в «Пушкинский» на третий «Ледниковый период: эра динозавров». Про то, как ходили с ней в «Релакс», надо будет рассказать в главе о «Релаксе»...

Некоторые из дам с Прозы, оказавшиеся мне ближе чем друзья в духовном и/или физическом планах, останутся здесь без упоминания имён по этическим соображениям.

Видеться время от времени с тем или иным автором «в живую» было дьявольски приятно. Читая на Прозе о встречах в Питере Шкирманов, Пашкевичей и прочих... авторов, я всякий раз завидовал, как Лимонов тандему Путин/Медведев. Идея собрать в реальности уже знакомых мне авторов родилась в голове сама собой. Первая встреча, которую я организовал среди пишущих на сайте, прошла 12 мая 2007-го и была приурочена к приезду Нэлля. В своём дневнике на Прозе я это дело прокомментировал так:

«Тюмено-московский ответ Петербургу

Вчера состоялась внеплановая встреча авторов Прозы.ру в Москве. Со стороны московских гра... молодых талантов присутствовали: Валентина Поднебесная, Элвер Касс, Алексей Михеев, голос Алитты (по телефону). Делегация Тюмени была представлена такими людьми как Нэлль, Катя (его муза, которая сама не творит на сайте) и Ветер Воды.

Встреча прошла на высоком уровне, все остались довольны общением друг с другом. Для меня события начались со встречи с Нэллем и с распития пива “Tuborg” и “Guiness” у меня дома. Оттуда мы поехали на “Библиотеку им. Ленина”, встретили Валентину, потрясающего человека и писателя (особенно, учитывая возраст). В музей Вернадского мы опоздали, как и в храм Василия Блаженного, пошли в “Макдоналдс” через Александровский сад (встретился интересный то ли бомж, то ли не совсем, знаток тяжёлой музыки), в саду встретили Юлю “Ветер Воды”. Из “Макдоналдса” поехали на Воробьёвы горы, туда чуть позже подъехали Элвер и Катя...

Фотоотчёт о проделанной работе ждите на странице автора Манагос, на которой пишут трое из вышеуказанных авторов».

Валентина Поднебесная (ex-«Мрачная») и Нэлль, которых я познакомил и которые всё ещё дружат, пишут в сходной стилистике любовного (этого компонента больше у Нэлля) фэнтези (больше у Валентины). Писали, точнее... Сейчас они отошли от литературы — для них это не смысл жизни. А вот для меня — да, смысл и большая часть её содержания. Порою мои знакомые не выдерживают груза многолетнего водительского труда за рулём аполлоновой «Нивы», предпочитая, так сказать, материальное «Шевроле», хотя таланты среди них попадаются недюжинные. Но формула успеха не из одного таланта ведь состоит, иначе это было бы простое тождество. Разовью эту мысль. Недавно из ЖЖ Евгения «Отца» Алёхина узнал фамилию более или менее молодого автора — Прилепин. Учитывая в некотором роде иронический контекст, решил сперва, что это стёбное обозначение Пелевина. А вот и нет — зайдя в книжный, увидел обилие книг данного писателя. Начинал он, как я понял, с книги о Чечне, ибо сам он воевал и знал, как и о чём тут сказать. Эта книга (название — «Патологии»), которую я пока не прочёл, оказалась единственной у писателя, которую я нашёл в без-СМС-очном доступе к скачиванию. А что? Меня-то бесплатно читают... К слову, вопросу электронных носителей в контексте литературы я ещё уделю место в этой главе. Полистав несколько работ Прилепина, я наткнулся на практически платоновские «Диалоги» — книгу в форме бесед с известными и пока не очень известными людьми, избравшими целью жизни писательский труд. Был там знакомый того же Жени Герман Садулаев, был и Сергей Лукьяненко (о нём в этой главе будет много сказано...). Страницы, посвящённые беседе с последним, я проглядел прямо в магазине. На вопрос о том, случайным или закономерным видит Сергей свой успех, последний ответил, сославшись на другого автора, разработавшего принцип «ТРОЯ»: «талант», «работа», «опыт», «ярость». Бывает достаточно пары его составляющих, но лишь все вместе они могут гарантировать хотя бы какой-то успех.

Вторая встреча 24 января 2008-го года слегка отличалась по составу и характеру проводившихся мероприятий. На ней присутствовали: я, Валентина Поднебесная, Нэлль, Элвер Касс, плюс ребята не с Прозы: Андрей и Гриша. Алитта пришла лишь на третью встречу авторов.

Сидя в «Макдоналдсе», мы решили (с моей подачи) написать какое-нибудь произведение. Осуществлялось это таким образом: один пишет на салфетке, загибает её, другой продолжает, не читая написанного предыдущим. Текст был отредактирован мною, в этой версии публикуется и здесь. Я чуть изменил его, чтобы он приобрёл более личностную окраску:

«Солнце зашло за круг мира — теперь можно было расслабиться. Главное — не увлечься и не перебрать с дозой мороза под кожей ищущих твоего присутствия в окне. Но неактуальность — дитя прошедшего времени — своё берёт всегда. Своё взяла и сейчас, в то время как огненный меч, по волшебству возникший в руке N, не смог спасти ситуацию и растопить лёд. Котёнок так и не смог вылезти из-за кресла... Что ж, его проблемы. Мёртвые твари не творят рассказы, и до них нет дела живым кумирам.

И вроде видишь свет, но вновь в конце тупик.

Всего один ответ всё мог бы объяснить...

Но кружка упала, разлив драгоценное пиво. Кружка упала... Кто смог бы сказать лучше?

Хомяк, конечно же! Жывотное подвело итог: меч — ничто, тексты — важны. Кто оспорит разумную тварь?.. Впрочем, гей-туса котят и хомяков какой-то не известной никому национальности, где-то в не обозначенных на карте местах, то есть в кафе “Шок-оладница”,

Решив отомстить за родителей честь,

Исполняли свой суд, позабыв, кто он есть.

Он, впрочем, никто. Он затерян в толпе нетрезвых орков, грузивших 22-го января лес на станции “Галич”. Облака плывут в Абакан, он ужасно сейчас не пьян... На груди его символ — “инь-ян”. Я не пьян и не буду уж пьян.

Раздался колокольный звон, сверкнула молния, кто-то закричал в соседней квартире... И всё было именно так плохо, как могло быть. Потому что, подвергнув деревню остракизму и продразвёрстке, Синий Шар Ар, лишив себя уже окончательно сублимативной традиции креокала, не придумал ничего лучше цитаты из Nell'я: “Shit happens sometimes... But why sometimes is always?..” Действительно, why? х.з. ...

Старик стирал из истории свои старые портянки. Он полоскал их в тазу и поласкал себя в области таза. Рядом громыхнуло. “Громыхнуло” — подумал младенец. Окно разбилось и что-то влетело в комнату, крича команду “Подъ*б”!.. Молодой мужчина лишь вяло поморщился, скуксился.

Всё это вряд ли спасёт его душу —

Зло так легко не прогонишь наружу!

Увидев же это безобразие, трушный хомяк впал в пафосную депрессию».

Во время этих встреч никто ещё не мог похвастаться напечатанными произведениями, но позже свои публикации я сам дарил авторам и просто знакомым: Алитте, Даше Телегиной, Максиму Кубышкину, Лизе, Кийе Пигоспио, Сандре Лекс, Лене Цирнштайн...

Некоторые авторы с Прозы при встрече точно так же дарили мне свои публикации: Максим Гуреев из Великого Новгорода, с ним мы бухали в «Кружке» в центре; Алекс Сергеев из Николаева (Украина) и Женя Алёхин (я запутался и не могу сказать, в каком он сейчас городе учится или работает).

Женя подарил мне петербургскую «Неву» со своей блестящей «Третьей штаниной», когда пришёл ко мне на день рождения в марте (или само празднование было в апреле?) 2008-го. Я тогда ещё только ждал свою первую бумажную публикацию из Новокузнецка — несколько экземпляров журнала «Страна “Озарение”» с моим рассказом «Зэк в шоколаде и PLU». «Нева» не была подарком на день рождения в собственном смысле, потому что он также подарил мне, как писателю-фантасту, игрушечный бластер. Я был рад, в детстве от такого я бы пришёл в настоящий восторг: полифонически «стреляет», светится от батареек... Мы много бухали в тот день. На видео навек запечатлено, как Евген сидел в Сети за моим компом, когда я подошёл со своей на то время недавно купленной «мыльницей» и обратился к «писателю-атлету» так:

— Вот… Евгений, пару слов для истории… Войдите в историю!

Женя глотнул пива, подпёр рукой щёку и с неподражаемым отсутствующим взором выдал:

— Сейчас мы находимся в таком моменте... Нам нельзя размножаться! Нам можно еб*ться, но нельзя размножаться!..

Пришедший также на мой д.р. Макс Кубышкин принёс в подарок две пары боксёрских перчаток, и при этом всего один шлем. Не обращая внимания на шлем, мы спарринговались с Максом, ограничив договорённостью область нанесения ударов до среднего уровня, то есть без ударов в голову. О Макса я вывихнул палец, который потом месяц болел. Практически с одной рабочей рукой я дрался уже с Женьком, который был довольно пьян и, не думая о правилах, пару раз метился мне в голову. Я, соблюдая правила, лишь усилил натиск на среднем уровне, отчего он упал на стоявшую позади кровать брата. Однако в целом обмен прошёл достойно: много отличных ударов с обеих сторон, хотя удары Жени были посильнее. Этим Женя меня порадовал, а сам я с семилет занимаюсь. Вечером подключили электро-гитару брата и исполнили «АСКП» (мой кавер на “Tourniquet” Marilyn Manson) — брат на гитаре, я и Мизантроп (группа “Biorate”) на вокале. Валёк внезапно обнаружил пропажу одного из двух его телефонов, важного для работы. Валя грешил, было, на Женька, которого все увидели «вживую» впервые, но я не верю, что на такое действо способен человек, столь откровенно и беспристрастно описывающий свою собственную жизнь в рассказах и романах. По пьяни Валёк сам небось куда-то его засунул, или выронил где-нибудь... Валька Сопран окрестил за глаза «Мутным». Считается, что он меток на прозвища. Впрочем, не мне судить, «мутен» ли мой друг в ряде аспектов, потому что иногда я и сам таков... На дне рождения была ещё сокурсница периода, когда я учился в МГОПУ имени Шолохова, Татьяна Печеницына. О ней кое-что любопытное ждёт вас всех в четвёртой главе. Не пропустите!

Осенью 2008-го года состоялся очередной семинар молодых писателей в Липках. Я тоже подавал заявку на участие, но не прошёл. По этому поводу не переживал совсем, поскольку, во-первых, всё равно работал, а во-вторых, считая, что мне там будет скучно, анкету заполнял «на отъ*бись». Некоторые из участников, кажется, наврали там про свои литературные регалии... Что ж, их право. Кое-кто из моих друзей (на тот момент) и знакомых выразили желание участвовать, и прошли. Кто не прошёл, тот звонил, выяснял, что его творчество тоже понравилось, и всё равно так или иначе проходил вместо прошедших, но передумавших ехать.

19 октября 2008-го года относительно рано утром я стоял на платформе Ярославского вокзала и встречал Серёгу Павловского («LaZy»). И себе и ему я прочу большое литературное будущее, поэтому, ожидая поезд с минуты на минуту, я осознавал историчность момента в полной мере, ведь я должен был впервые увидеть Лэя! А он — меня…

Вместе мы поехали на «ВДНХ», откуда собирались с Женей Алёхиным пойти к нему — в общежитие ВГИКа. Оттуда до офиса организации, отправлявшей в Липки, было рукой подать. На «ВДНХ» зашли сначала в «Евросеть» купить Лэю московский «МТС». Когда по новой «симке» Серёга названивал Отцу (ещё в офисе «Евросети»), он увидел в окне двух чернокожих людей и радостно завопил, оборвав какую-то свою же фразу:

— Нигеры!!!

В Ухте молодой талант такого не видел.

Когда Женя спросил его в трубку, где мы сейчас находимся, а он переадресовал этот вопрос уже мне, то я молвил:

— В Нигерии.

Серёге шутка показалась смешной, может, всё ещё от шока при виде негров...

Мы дошли по проспекту до улицы Б. Галушкина, на перекрёстке чуть подождали Евгения. Последний купил продукты в магазине, в том числе безалкогольного пива (другого ему нельзя...), и мы все вместе пошли в общагу. Меня не предупредили, что с собой нужно иметь паспорт, а потому я прошёл под оставленный в качестве залога Женин. Глянув придирчиво на меня, пришедшего в полном обмундировании (косуха, балахон «Мановара», кожаные перчатки без пальцев), он изрёк:

— Соседи все надо мной ох*еют — металлиста привёл!

Я ответил:

— А мне по х*й!

Мы поднялись в обшарпанное жилище молодых дарований. Я и Серёга познакомились с соседом Жени Стасом, также участником «Липок» и лауреатом так и не доставшегося мне «Дебюта» (впрочем, мы уже переписывались, а я видел Стаса на концерте). Он подарил мне два аудио-CD: “Soilwork” (про мой текущий и предыдущий «вёрк» будет рассказано в следующей главе) и “Mnemic”. На полке также стояла книга Марата Басырова с дарственной надписью Жене и его бывшей любви Сигите. На стене висела мишень для дартса, в которую Отец кидал дротики, повесив туда Сигитину фотку после разрыва... Довершали картину по-ерофеевски тщательно записанные долги Жени (оплаченные были вычеркнуты) на стене; его же сценарий, страницами которого были заклеены окна; компьютер и электрогитара Стаса. Подбор книг был, на мой скромный взгляд, достойный — классика, совсем немного НФ, современные титаны духа...

Стас и Женя сварили суп и угостили нас с Серёгой.

Когда стало пора ехать в Липки, я пошёл с ними до здания, где вручали документы. Вскоре подошли Сжигатель Трупов с Яной Гробовски (занятное сочетание на слух...). Их и Серёгу, идущих из автобуса, как и дающего интервью Садулаева, можно было увидеть по зомбоящику в передаче о «Липках».

Едва увидев Сжигателя, Женька сразу прыгнул на него с разбега и повис. Мы с Лейзи видели Сжигателя впервые, мы просто поздоровались за руку. Все вместе сфоткались (кроме делавшего снимок Женька). Я подождал, пока они рассядутся в автобус, и пошёл домой, полный светлых чувств... Немного жаль теперь, что я не поехал тогда. Всё же жить неделю в окружении творчески настроенных личностей — это заманчиво.

Писательская деятельность... Мне хочется верить, что в онлайн-ролевухе своей жизни я хорошо развил способность к ней. И если это хоть отчасти так, то отдельное спасибо тут нужно сказать не только самому себе, другим авторам Прозы.ру и моим лучшим в мире читателям, но и, совершенно точно, создателю сайта Дмитрию Кравчуку. Сама Проза.ру для меня, прежде всего, — «бумага». Из-за этого какие бы то ни было претензии к ней не как к «бумаге» кажутся мне глупыми либо свидетельствующими об избалованности, что, по сути, одно и то же. Когда я вижу такое нытьё на Прозе, я сразу живо представляю себе эмбецила, сидящего перед только что сохранённым вордовским файлом «Как я правёл этад день» и ждущего сиюминутной славы. Ребята, вы чего?! Как будто Кравчук каждому лично пообещал перманентно первое место в рейтинге. Копошение из-за баллов, увы, слишком многих подобно спазмам голодных глистов в кишечнике и не вызывает лично у меня никакого сочувствия, максимум — желание дать по е-баллу. Впрочем, нельзя не оговориться, что сам-то я научился синтезировать баллы без клонов и даже без дополнительных публикаций или рецензий, тем более — без денег, но лишь в последние месяцы и пока не «забанили».

Без Прозы.ру мне было бы хуже жить, она — часть моей жизни. В 2006-ом, пробыв на ней где-то полгода, я понял — главная её часть. Тогда ещё Проза не разрослась до текущих масштабов промышленной клон-базы, и всего, кажется, тысяч двадцать авторов, большая часть которых означала лишь имя с фамилией на пустом листе, воспринимались мною, как большая семья. Поэтому современный «стихиризм» (в плане имеющегося количества при наличном качестве) лично мне видеть больно... Сейчас на «главной» на Прозе написано, что нас там 75 000, то есть, думаю, около пары тысяч худо-бедно продолжающих творить, остальные — клоны или авторы одной-двух старых публикаций. Кстати, еду сейчас в метро, и поражаюсь, какие бывают злые толкучие люди и нелицеприятные е*альники — аж башка болит и стилус опускается... Итак, в последнее время на сайте я пишу произведения и практически не пишу рецензий. А прошлый мой энтузиазм отражён, например, в лирике начального периода:

«Граф Оман»

Наш граф Оман имел коттедж,

С биде отличный туалет,

Крутую тачку цвета беж

И, без сомнения, и-нет.

С похмелья утром мозг несвеж,

И, скушав киевских котлет,

С любовью гладя свою плешь,

Граф влез в порыве в интернет.

Не жаждой бизнеса томим,

Иль порно-сайтов поутру,

Но чем-то всё же вдохновим,

Он сделал выбор: «Проза.ру».

Он, выбрав ником «Мастер слова»,

С утра до вечера творил.

Стуча по «клаве» снова, снова,

Он где-то в облаках парил.

Жена, любовница и дети —

Их для него закрыл туман.

Его прочли и те и эти.

Вердикт таков: «Ты — графоман!»

Вскричал хоть громко, но нечётко

(Видать, он всё ещё был пьян),

Задрав свой графский подбородок:

«Да, граф я, но не графоман!!!»

Едва слегка поуспокоясь

И напечатав свой ответ,

Уж замков из песка не строя,

Уже поняв: это не бред,

Он получил рецешек кучу

От местных проз-авторитетов,

Лихих, смекалистых, могучих,

В душе — непризнанных поэтов.

Ему сказали: «Пишешь плохо.

Старайся лучше — и прокатит!» —

Так рассуждал Михеев Лёха.

Айс рассказал ему о брате.

Скорее трансмутировать

Призвал его Стас Камень.

Йог — просто медитировать

И мыться в русской бане.

Испить канистру яда —

Совет от С.П.П.

А Игорь Рура предложил

Катамаран и канапе.

Чего-то молвил свысока

Клон некой Виолетты.

Жаль, непонятны Жиганца

Блатные диалекты...

Запутавшись, кто — клон,

Кто — он, она или оно,

И обессилев от компа,

Наш граф взглянул в окно.

Уже приблизился рассвет.

Пора чуть-чуть поспать.

— Ну, двинься, двинься,

Что ты, Свет?.. —

Свалился граф в кровать.

* * *

Я знаю, многих я забыл

(Хоть многих — справедливо),

Но, думаю, меня поймут,

Ведь всё равно красиво!

Ведь если тысяч тридцать пять

Всех клонов и не только

Я начал бы перечислять,

Была б головомойка!!!

(12.09.06)

Кое-кто из упоминаемых авторов и тогда-то был мало кому известен, кроме такого фаната Прозы.ру, каким на тот момент я был, а сейчас — вообще частично перешёл в Лету интернета.

Параллельно я ещё правлю рассказ подруги с Прозы.ру.ком, и поражаюсь, какие же есть добрые девочки!.. Всё же не только индикатор метро есть на Земле... под землёй.

Я бы хотел обратиться теперь к своему рассказу «Магазин Восьмёрка». Начинается это произведение с эпиграфов:

«Вся жизнь конвейером широким

Прошла…

И высадила вдруг».

и

«“В начале было убогое Словосочетаньице Монтёр Восьмого Разряда. Кроме него ничего не было. И было Словосочетание Самим Монтёром, как бы глупо это ни звучало и как бы безграмотен Он Сам ни был, чтобы понять, что такое “Словосочетание”. И построил Он Великий Магазин. Магазин Он назвал по собственному имени — “Восьмёрка”. Он (теперь уже Магазин) представлял собой Монорельс... И породил Монтёр Систему Потребителей…” (цитируется по изданию: “Монтажная Библия в пересказе Нацвеля Пассажироводова”. “Сборка Конвейерная”: М-с, 2202, изд-ва “Монолит” и “Бесконечность 8”)».

Оригинальная шутка «В начале было слово, и слово было убого, и слово было Бог» является интеллектуальной собственностью великой женщины Елены Анатолиевны Тимошенко, про роль которой (на самом деле, конечно, не великой, но рудименты и атавизмы былой любви к ней возвеличивают эту даму в моих глазах) в моей жизни стоит рассказать отдельно, что я позже и сделаю.

А вот как я создавал сам рассказ:

17.03.07

Я шёл по ВВЦ на конференцию по вопросам сетературы с участием Лукьяненко (был заявлен как участник, но прийти не смог), Максима Мошкова, Дмитрия Кравчука (после конференции я взял у него автограф) и других интересных людей. Мне на глаза попалась вывеска «Мёд России», которую я по слабости глаз прочитал как «МВД России». Это подтолкнуло меня к созданию идеи «Жизнь как магазин», которая нашла отражение в будущем рассказе:

«<...> взгляд ловил всяческие соблазны наподобие Лавок «ДВД», «МВД», «Менты», «Закон и Правосудие», «Чиновники», «Сковородка», «Глобальная концепция жизни», «Оружие», «Глобальная концепция смерти», «Патриотизм» и многие сотни тысяч других, из всех слоёв жизни, на самый привередливый вкус... От разнообразия рябило в глазах».

Концепция «Циклов» — движения по висящей в пустом пространстве восьмёрке (перевёрнутой) — пришла позднее. Цикл жизни — период «от зарплаты до зарплаты» — показан с постмодернистской позиции — без хронотопической привязки. Таким образом, пресловутые 360 Циклов — это 30 лет жизни, приплюсованные к 30-ти уже прожитым героем.

Главное, что узнал на конференции — это что многие люди из окололитературных кругов верят в то, что бумажная литература перестанет существовать в будущем, уступив место электронным носителям, как mp3 пришёл на смену CD, а до того диски заменили кассеты и винил. С такой интересной конференции я ехал на монорельсе. Это позволило выстроить в голове сюжет в том виде, в каком он представлен в рассказе (на мой тогдашний взгляд, лучшем у меня). Тогда же рождается и «Deus ex machina» — прообразом его является Лужков:

«Монорельс подъезжал к лезвиям АСКП. По обочинам телеги не было

видно ничего, кроме пустоты, и поэтому казалось, что Монорельс парит в воздухе. Внезапно вращение лопастей прекратилось… Моисей недоумённо выпрямил спину.

Из подъехавшего «бумера» вышла фигура мужчины с большим круглым лицом и в чёрной кепке.

— Ты кто? — поинтересовался Моисей.

— Я — Монтёр Восьмого Разряда Из Машины!

Лёгким профессиональным движением Монорельс был пущен в ход снова… Не боги горшки обжигают, но боги следят за тем, чтобы процесс Пассажиропотребления шёл бесперебойно…»

Купив у «Тимирязевской» баттл аргентинского вина, я поехал домой, а вечером уже сорвался заниматься сексом с поклонницей с Прозы.ру, которую до того «в живую» не видел, но с которой практиковал секс по мэйл-агенту. Дабы избежать излишней «лимоновщины», никаких имён называть не стану. Для особо пытливых умов поделюсь своей радостью двух-с-половиной-годичной давности: минет и анал были. Это в пику некоторым другим, менее сговорчивым дамам с Прозы...

29.03.07

В голове родился финал произведения во всей его многозначительности. Финал долго не придумывался. Но когда я сидел на лавочке в Солнцеве, я представил, как заглядываю за экзистенциальный край этого Бытия, поднимаясь на цыпочки с поребрика мироздания.

Рассказ был уже дописан, но Проза отключилась, по-видимому, на профилактику. Лишь утром следующего дня я опубликовал эту вещь, где есть ещё и такие слова:

«<...> в последний момент до сознания Моисея доходит тот факт, что кружение не приведёт ни к чему. Сколько ему осталось? Циклов 360 в лучшем случае. А потом — что? Ничего. То-то и оно…

Моисей подошёл к краю Платформы Монорельса. Почему-то на его памяти так никто не делал. Беседовавшие о чём-то Пассажиропотребители мигом замолкли, как радио, выдернутое из розетки…

Присев на корточки, Моисей заглянул за край… И тогда он увидел…

Крест и могила. Руки без движения и Первозданное Небытие. Смерть и рождение.

Новый круг, зародившись в теле старого, кричал о приходе в вечнодвижущийся мир».

Вероятно, какие-то интересные факты я сейчас упустил, но, может, ну их вообще, эти факты...

Попытаюсь нарисовать путь Монорельса. Итак:

----8Б--------8Е

--/---\-------/---\

8А---8В(8В')----Д

--\---/-------\----/

---8Ж---------8Г

Вышенаписанное призвано проиллюстрировать то упорство в проработке деталей, тщательность во всём относительно рассказов, которые я сейчас отчасти, возможно, подрастерял… Но если это и так, то не полностью. У каждого из нас есть враги — такие как Лень, Трусость, Сомнения... Нужно научиться распознавать их в лицо, а затем убивать не дрогнувшей рукой. Тогда можно будет с гордостью пробивать себе путь на этой войне, именуемой Жизнью, а не просто тупо валяться на ложе медленного увядания...

Итак, энтузиазм спал, так как слава без денег не может удерживать всё моё существо более пары лет. Сейчас альтернативный сайт платит мне за творчество вэб-деньги, но первая любовь — Проза.ру — не перестаёт удовлетворять писательское либидо попеременно с новой любовницей — Прозой.ру.ком.

Система баллов увеличивает скорость создания, но при этом отрицательно сказывается на качестве произведений. И всё-таки, когда я хожу по Москве, а мои вещи висят на «главной», мне трудно не поддаться иллюзии. Мне кажется, что я довольно легендарен.

Шло время, и дружеские и приятельские отношения на Прозе сменялись враждой, взаимными глупыми обвинениями… Всё это не могло не вдохновлять меня ничуть не меньше былой идиллии.

Так я родил

«Прозабуть»:

Я вам не поезд, и я не пойду

По кем–то предложенным рейсам.

Живу как хочу и пишу про «Еду» —

Я сам проложу другим рельсы.

Вам нечем, пожалуй, меня удивить:

Я шёл по спирали сквозь дрожь и круги

Всегда вопреки; и друзья вдруг — враги...

Плевать, ведь меня не переубедить!

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

Забудется всё, что проститься не может,

Но, чтобы не вышло себе же дороже,

Я буду пытаться не верить тому,

Кто ищет лишь свет, игнорируя тьму.

Забудутся те и забудутся эти,

Кто стоил чего-нибудь на этом свете,

Кто предал свой Путь, или шёл кто им всё же.

Стишок сей дурацкий забудется тоже.

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

Озябший, покинутый я прозябалл

В душе, но не в теле. И в ней подметал

Глубины сознанья в надежде проститься,

Стать проще, пастись и немного поститься.

Что выйдет из этого? Скоро узнаю.

Такой же как все, кто сторонятся края,

Но плюшкой алхимика, пекарь, создай

Прямую дорогу нам в счастье и рай.

«Забудь! Я обращу все слёзы в смех!»

Я верю. Грамм надежды на успех.

Я верю, что добьюсь чего-нибудь.

Что вы сказали, сэр?.. — Сказал: «Забудь!!!»

«Забудь!» —

На устах

Сквозь боль и сквозь страх.

Твоя роль,

Твой путь;

Лишь им годен будь!

…Говорят, на месте Прозы.ру когда-то был сайт для «голубых», от которого он сохранил часть дизайна (не только дизайна, добавлю я). Что сказать, один человек, имеющий отношение к «литклубу» Кравчука (кто, какое — не суть), завуалированно предлагал мне переспать.

Напоследок расскажу о том, как я общался с известными писателями. Я уже писал об этом в статье о группе «Slade». Привожу далее кусок оттуда с небольшой правкой.

Мне как филологу интересно было отметить при поверхностном ознакомлении с творчеством данного коллектива, что в названиях дисков и отдельных песен, например, “Cum On Feel The Noize” или “Mama Weer All Crazee Now” искажается правильное с орфографической точки зрения написание, что позволяет упрощать фонетически неадекватный литературный английский. Кстати, о птичках… Почти абсолютно уверен в том, что эта вещичка (“Mama…”) вдохновила в своё время группу “Кино” на написание композиции под названием “Мама, мы все тяжело больны” (“…Мама, мы все сошли с ума!”). А уже на эту Цоевскую композицию на концерте “Клинское-Продвижение” группа “Ва-банкъ” во главе с бессменным и бессмертным лидером А.Ф. Скляром делала cover. У А.Ф. Скляра я брал автограф на книжной ярмарке, куда попал по блату. Вы хотите знать, что там ещё происходило? Я расскажу…

Для меня прежде всего было интересным общение с такими людьми, как Сергей Лукьяненко, Макс Фрай (хе-хе, я до того момента не знал, что это женщина), Андрей Макаревич, Александр Ширвиндт (впрочем, его только слушал) и представители издательств, специализирующихся на нестандартной фантастической литературе (к коей я грешным делом отношу и свой фантастикопостмодернизм). Только общение с издателями принесло одни разочарования — везде я то не соответствую политике издательств, то вообще пишу не ахти (если прислушаться к смыслу ответных имейл-посланий). То ли дело Фрай, Макаревич и Лукьяненко, ну… ещё была одна девушка, благодаря которой я туда и попал, но это никому не интересно и никого не касается! Общение с писателями я уж точно никогда не забуду (особенно если где-нибудь опишу, например, здесь).

Пройдём в алфавитном порядке по счастливым событиям счастливого июня 2007…

А! Автограф-сессия и беседа с Лукьяненко. Хронология основных событий:

1) Сергей подошёл к шатру, но Виктор Ерофеев был ещё там — не пожелал перейти в специальный шатёр “для автограф-сессий”, so to speak.

Лукьяненко объяснил, что прошёл сейчас один, без организаторов, на свой страх и риск, как он выразился. Договорились они с Виктором, что тот освободит помещение, заодно поболтали немного о жизни (я с содроганием и трепетом внимал беседе настоящих писателей. Куда там мне?.. когда я дорасту? м-да, не надо о грустном…).

Мои подозрения о возможности плагиата у братьев Вачовски при создании “Матрицы” Лукьяненко не очень охотно, как мне показалось, подтвердил (скромность?.. учитесь, будущие “лукьяненки”!), отметив не только факт выхода в свет “Лабиринта отражений” раньше, но и доведя до сведения скептиков, что польский перевод тоже появился до кинопохождений Нео… Грандмастер, однако, сказал, что там, если и есть плагиат, то мелкий, он на него не обиделся, даже допускает мысль, что братья сами всё придумали. Сергей Васильевич вспомнил, что и сам порой придумывает историю, а оказывается, что такое уже было описано до него.

Одна дама из зала подарила Сергею «замоленный артефакт», как она выразилась. Она вообще много рассуждала о религии, сыпала цитатами из Флоренского, осуждала молокан. Лукьяненко всё кивал ей, зрители же всей сцены еле сдерживали свой смех. Про женщин так говорить нехорошо, тем более искренних в своих устремлениях и убеждениях. Я и не говорю. Говорил Хаджи-Мурат. Что он говорил?.. Толстого Льва надо помнить! Говорил, что у женщины ума в голове — сколько на яйце волос. А яйца у меня сейчас, это уже я добавляю, в ожидании будущей жены из другого города, снова не оправдавшемся, начисто выбриты.

Б! Блин, как же классно было в июне! Хочу обратно.

Макс Фрай, с творчеством которой я, к своему стыду, знаком до сих пор довольно поверхностно (то бишь, читал лишь одну статью “Казусы с Пелевиным”, которую нарыл в интернете, узнав о существовании оной из закладки, вложенной в купленный мною “Шлема Ужаса” Виктора Олеговича). Встречи, как я уже обмолвился вскользь, проходили в специально поставленных шатрах. А сама ярмарка, к слову, в ЦДХ, куда я также попал впервые. Короче говоря, Макс ответила на мои вопросы в конце своего выступления (в ходе которого я не мог её видеть, так как опоздал на встречу и оказался где-то на “Камчатке” вне шатра за спинами, и всё удивлялся: неужели это у мужика голос немужицкий такой?..). Макс оказалась (гм, Макsим?) вполне симпатичной женщиной, к моему удовлетворению. Хотя мне-то что?.. А то, что я абстрактно рад. Просто за других. Так вот я и живу. Это другие всё ищут, на что бы обидеться, поскулить и использовать как повод... А мне и так хорошо и легко, и вообще!

В! В общем, про Макаревича скажу только, что сначала меня напугали, сообщив, что он, презентовав свою детскую книгу, скрылся. Это было бы большим разочарованием, если бы оказалось правдой. Но, к счастью, сразу же после этих слов Наташи (привет Наташе, все машут ручками) он показался на горизонте, двигаясь в сторону выхода. Но не тут-то было. Андрей был остановлен, принуждён к выслушиванию моих признаний в старом поклонничестве и выдаче автографа.

Глава 4. Б/у-дни

Когда мне в первый раз предложили как курьеру «на чай», я долго отказывался, ибо полагал себя, как ни нелепо это может звучать, «аристократом духа». «Какие тобе, бляха-муха, “чаивые”-та!..» — думал я примерно так... Но всё меняется в нашем мире. Единожды приняв законы — порою сухие, словно опавший лист, — по которым он существует, я понял: что-то изменилось во мне самом. Взгляды стали реалистичнее, по Достоевскому «шире», а я — взрослее, что значит — ступенью ближе к той самой сцене, на которой когда-нибудь мне предстоит разыграть последний акт моей экзистенциальной жизненной трагикомедии. Что ж, по крайней мере, больше я не боюсь получать «чаевые»...

Работаю, зарабатывая деньги, я начиная с двенадцати лет, и с некоторыми перерывами проработал потом всю последующую жизнь; работаю даже сейчас, пока пишу: этот сколь бесящий, столь и необходимый процесс не думает останавливаться невзирая ни на какие кризисы. Начинал в детских трудовых лагерях, об этом попозже. Тема нашей главы — работы со второго курса МГОПУ им. М.А. Шолохова и до сегодняшнего «кризисного» времени, то есть до конца августа 2009-го года.

Восстановить здесь почти всю или большую часть последовательности будет легко благодаря пока ещё не очень многолетнему стажу и «умелой» памяти, «цепкость» которой отметил глубокоуважаемый В. Смирнов. Автофотографичность моей памяти проявляется порой в прямом смысле, когда я просто прохожу по улицам. Раз! — куча говна на Китай-городе, раскинувшаяся прямо перед храмом. Два! — какая-то лужа, текущая из дверей магазина «Элитный парфюм» на Чистых прудах. Образы цепляются гранями за полки склада мозгового железа, накладываясь друг на друга и непроизвольно классифицируясь для удобства будущего пользования.

Парфюм я вспомнил не случайно, ведь теперь я хочу рассказать вам о моей работе дистрибьютором «экологически чистой» косметики из Швеции в течение около двух недель второго курса. Это был мой первый опыт деятельности в области «сетевого маркетинга» (как говорил один герой моего рассказа «Двуглавый дракон», имевший прототип в реальности, — «…линейный маркетинг в наше время есть полное фуфло»). Четыре года спустя был и второй.

В далёком уже двухтысячном году из объявления на каком-то столбе я узнал о вакансии в компании «Орифлэйм» (само название там не указывалось). На собеседование в гигантский офис на «Спортивной» соискателей привёл «спонсор», встреча с которым состоялась в метро.

«Косяки» начались сразу же — запутав неопытного молодого человека, его втянули в свои адские сети... С порога они затребовали, если память не изменяет, 150 рублей — сумму для оплаты расходов на меня, связанных с каталогами и документацией. Тогда я не знал ещё, что если просят деньги, даже 150, то лучше всего резво делать 360. И по моим тогдашним возможностям, и по тогдашнему времени 150 рублей были не тождественны теперешним «кризисным» 150-ти рублям. Чего вы хотите, если на первом курсе я мог себе позволить в день только бутылку «Московского» пива за десять рублей, или, если уж брался шиковать, то прямо в вузовской столовой «Третью Балтику» где-то за пятнадцать рублей, пить которую, глядя в глаза сидящей напротив черезстол симпатичной молодой преподавательнице английского Ольге Вячеславовне Матыциной, было особенно волнительно-приятно, и более или менее сытный «Сникерс» там же.

Узнав, что просят деньги, моя мама сразу почувствовала неладное, но я по неопытности не послушался голоса разума в её устах. Итак, на «Орифлейме», после покупки необходимого минимума и ознакомления с кратким курсом истории «нашей замечательной компании» в соответствующей брошюрке, я отправился через пару дней на обучение «сетевому ремеслу». Мой номер как дистрибьютора у них — «160930».

Обучение происходило (а может, и происходит — не знаю) в здании кинотеатра «Полёт» на «Сходненской».

Когда я впервые пришёл на «обучение», кто-то из новых работников был уже, как выяснилось, не в первый раз, но не до конца понял специфику — это было видно. Возможно, не пришёл бы и я сам, если б сразу всё понял. Тут имелись представители разных возрастных групп, в основном возраст был средний — 30-40 лет. Оба пола были представлены равномерно. С удовлетворением я отмечал красивых девушек, которых не могла не привлекать близость к косметике и скидки для сотрудников. Кажется, и тут у нас просили какую-то сумму — я отчётливо помню, что ходил в палатку для размена крупной купюры.

На обучении нам живописно и в ярких красках расписывали, какая классная у нас фирма и какая классная косметика, которую не тестируют на животных — вот, видите эмблемку?.. — и — вообще! На конкурентов с «Эйвон» нам сходу «открыли глаза», дабы убить в зародыше всякую гипотетическую возможность ереси: “Avon” — дочерняя компания “Shell”, поэтому они, конечно, добавляют в косметику нефть. Каждый, кто красится с помощью «Эйвон», очевидно, обречён пасть жертвой борьбы за спасение мира красотой. Все мы ужаснулись, лишь один скептически диссидентствовал: «Интересно, а что у них про нас говорят? Вот бы знать!..»

Когда я отправлялся домой, случайно выяснилось, что женщина, являвшаяся моим «спонсором», живёт недалеко от меня. Мы вместе ехали на трамвае, и я расспрашивал её, выясняя, каков же средний месячный итоговый уровень дохода на фирме, с учётом всяких «бонус-баллов» и прочего дерьма. Она больше отмалчивалась в ответ, хотя заметила, что с этим всё нормально, о чём можно судить по такому вот показателю: она в любое время покупает детям фрукты.

Кроме «обучения», помню день вручения подарков обладателям наибольшего количества «бонус-баллов». Глядя на этих людей и особенно на подарки, volens nolens хотелось «to catch up with Johnsons» (англ. поговорка; «не отставать от Джонсонов» в смысле «быть не беднее прочих граждан»).

После одного из «обучений» мы все вышли на улицу пробовать свои силы в деле. Методика была такая: ты подходишь ко всем женщинам подряд и предлагаешь свою продукцию (иллюстрируя свои сентябрьские тезисы сентябрьским же каталогом)... На улице я ничего не продал ни сразу, ни потом; потом продал что-то лишь раз благодаря случайному знакомству. Кристина, о которой я узнал из рубрики «На заборе» журнала о приставочных видеоиграх «Великий Дракон», не только была симпатичной и жаждала новых знакомств, но к тому же любила тяжмет и жила по соседству. Как-то раз, когда мы гуляли, с ней пришла пышная красотка, как позже оказалось — неоднократная участница оргий с Пауком и другими членами «околокоррозийной» тусовки; она и купила у дилера Михеева какой-то хрени рублей на триста — то есть вложенную в бизнес долю я вернул. Больше мне ничего не было нужно, и я с лёгким сердцем решил ретироваться, пока ещё, мать их, не поздно... На это меня сподвигли многокилометровые «макдоналдсообразные» очереди за продукцией и глобальное отсутствие интереса со стороны target group.

«Не каждому дано быть богатым» — кольнула меня напоследок своим фруктовым жалом худая «споснорша».

«И слава Богу!» — вздохну лишь облегчённо спустя столько лет...

Через четыре года, когда меня поставили один день раздавать календарики на рынке, мой коллега (только на тот день: по-хорошему тогда он был менеджер, а я — торгпред-курьер; нам нужно было раздавать рекламу нашего «Золотого трюфеля», напечатанную на лицевой стороне календарей) тоже отметил, глядя, как я не «в охотку» и не очень цепко втюхиваю календари, что я не могу много зарабатывать. Ага-ага, кто бы спорил... Не еб*т, мы — писатели! Вот и все дела...

После того, как я с радостным чувством уволился в 2000-ом, мне ещё пару месяцев приходили по почте «орифлэймовские» каталоги.

С косметикой я лоб в лоб столкнулся ещё раз уже в 2005-ом: самые «хлебные» заказы в мою курьерскую службу поступали от «Л'Ореаля», так как там вес пакетов с подарками определяли курьеры, как уж могли, а за него фирмы-заказчики тоже платили. Добрая женщина на выдаче заказов всегда верила нам на слово или сама определяла навскидку больше чем нужно, иногда было даже немного неудобно.

После увольнения из «Орифлэйма» я взял отпуск на учёбу — понял, что с моим столь ответственным подходом к ней работа хреново сочетается.

Лишь летом после второго курса я снова влился в поток трудовой деятельности...

Благодаря «Идущим вместе», в которых я когда-то состоял, а может, формально и состою — не знаю, — мы с братаном, также тогда членом этой жуткой организации, получили первую из трёх наших совместных работ (не считая трудовых лагерей). Об «идущих», думаю, стоит рассказать поподробнее.

Обратимся к такому неоднородному, но зато поистине народному источнику, как Википедия:

«“Идущие вместе” — российское проправительственное пропутинское молодёжное движение. Создано в 2000 году — как полагают, по инициативе Администрации президента РФ. Возглавлялось Василием Якеменко».

Валентин Новичков, послуживший прототипом одного из героев (не Валжанова) в моей книге «Не жми на кнопки!», живущей пока лишь виртуальной жизнью (впрочем, живущей там вполне себе сносно), вошёл в эту организацию и для начала занял там пост начальника, кажется, «пятёрки». Он позвал туда часть друзей и товарищей с района (самого его привёл М***, тоже коптевский парень, которого после того, как с ним за руку поздоровался тогдашний президент Путин, все подкалывали, что он обязан больше не мыть рук). Сейчас Новичков убивает народ в каких-то «горячих точках», я видел его фотографию с автоматом и в камуфляже — впечатляет! Тогда же он позвал в организацию, в числе прочих, моего брата, а уже тот — меня. Мы получили удостоверения и майки с лицом Путина, под которым было написано: «Всё путём!» Точки в «путём!» были поставлены не над, как надо по нормам, а под «е» — не знаю, с какой целью.

Когда наступило лето ноль первого года, ознаменованное для меня, помимо прочего, крепким, хорошим вторым студийным полноформатником «Иудейского священника» «рипперовского» периода, появилось время также и для работы. От «идущих» мы устроились консьержами (домофонов тогда ещё много где не было) в один дом где-то неподалёку от Ховрина. Нам обещали организовать поездку в Киев вместо денег в качестве оплаты.

Итак, в один прекрасный июльский день мы поехали тем же самым маршрутом, которым я, пишущий эти строки, как ни странно, еду в данный момент по работе. Нас было трое: я, брат Саня и Бивень — последнего я тогда знал лишь по разборке с ребятами из соседнего района. В тот раз мы готовились оказать сопротивление хорошо вооружённым, в том числе хоккейной клюшкой с цепью, ватагам противника, и Бивень захватил стоявшую у помойки бутылку шампанского. Однако большой драке не суждено было иметь место в районной летописи — обе воюющие стороны тупо отлавливали мелкие группировки войск противника и устраивали экзекуцию за счёт количественного перевеса. Когда поймали «чужого» паренька, а Валёк Новичков свалил его мощным ударом (как он всегда умел), лишь трое «наших» не участвовали в групповой раздаче пендалей: ваш покорный слуга, Лысый (брат), да Тимур. Бивень к тому времени, вроде бы, ушёл домой.

Вернёмся к «идущим». Когда мы прибыли на место, каждому из нас вверили по подъезду. В действительности мы проработали более-менее по-честному (и то через пару дней я почти всё время проводил у чужого подъезда, возвращаясь лишь при проверках) не больше недели, после чего, как правило, сидели в каморке подъезда Лысого и то играли в карты с дамами на раздевание, то бухали. Но в самом начале мы внимали руководству, и лично я пару раз попробовал, впрочем, кажется, безрезультатно, спросить у входящих в подъезд или выходящих из него, кто из них из какой квартиры. Мне быстро наскучило, вскоре я просто сидел в своём закуточке и читал «Бесов» Ф.М. Достоевского.

Достоевский проходит лейтмотивом через всю мою жизнь (читатели второго романа могли уже об этом догадаться), начиная с «Преступления…», которое я принялся читать ещё до того, как проходил в школе, и до «Подростка», которого читаю сейчас — через множество других крупных вещей, в числе которых эти самые «Бесы», прочитанные отчасти на рабочем месте консьержа после второго курса. Как тут не вспомнить Пелевина с его «О, чёрт бы взял эту вечную достоевщину, преследующую русского человека! И чёрт бы взял русского человека, который только её и видит вокруг!» («Чапаев и пустота»)

«Бесов» я читал уже по программе, было желательно прочитать роман до начала третьего курса. Я всегда умел получать удовольствие от «программных» текстов. Кого-то коробит от любой «заданной» вещи, но мне наплевать на это мнение: я верю, что изучать плохую литературу студентам за пределами Зоны Вне Отдыха С.С.С.Р. может предложить только последняя сволочь.

В том же доме, что и мы, работали: Ангелина (сестра Валька, приведшего нас сюда, и бывшая любовь брата), Маша (вроде, её одноклассница) и некая Лена. Эта Лена... О ней особый разговор. Я дал себе слово всегда, как буду слушать “Living in a lie”, вспоминать об этой поклоннице “Guano Apes”. О концерте последних речь впереди — в главе о различных шоу. Эта Елена Московская выглядела один в один как Наталия Орейро — известная всем девушкам-подросткам начала двухтысячных по клипам и сериалам певица, плакат которой висит у меня на шкафу именно в память о том жарком лете. Лена и сама пела, в том числе песни Наталии, очень неплохо (профессионально занималась вокалом и хотела на этом строить будущую карьеру; на момент знакомства ей было не больше 16-17-ти), но не выносила, когда её называли «Наташей». Этот образ относится к ярчайшим и самым живым женским образам на маскараде моей памяти. Где-то есть рисунок, на котором я её запечатлел. Рисовать я всегда умел.

К Ната... Ой, прости, Леночка! В общем, к ней повсюду подходили дети и слёзно вымаливали автографы или просили сфотографироваться рядом, чтобы потом похваляться друг перед другом — подобно тому, как это делают взрослые, завистливо меряющиеся сурово рычащими мерилами мужества — тачками и прочими цветочно-вазовыми атрибутами «нормальной» жизни в норах клумбариев. В первый же день нашего с ней знакомства мы сидели на лавке у подъезда и мило беседовали. Внезапно подвалила орава с просьбами дать автограф, человек десять их было — на вид каждому по столько же, то есть по десять лет. Было видно, что невольная слава её вконец достала. Я взял ситуацию в свои руки и расписался за неё: “Fuck off from Natalia Oreiro!” «Наташа» была довольна. Мы с ней, пока сидели на солнышке у её подъезда, беседовали довольно о многом; она рассказывала о своём «южном» парне, который бьёт всякого, кто на неё криво посмотрит; о другом парне, который делал ей шашлык, и о чуть не изнасиловавшем её водителе; о сохранённой до того момента девственности. С ней же мы разносили по заданию начальника по подъездам, звоня во все квартиры подряд, наклейки, предупреждающие об опасности пожара, если не выключать электроприборы. Эти мероприятия происходили уже позже, когда я начал питать к ней нежные чувства. В одной квартире, помню, хозяин налил мне водки. Он сказал тогда по поводу моей подруги (впрочем, вовсе не моей девушки):

— Она красивая у тебя!

— Потому её и люблю... — объяснил я, а Лена слышала и потом обиделась — то ли на то, что я пил, то ли на то, что сказал.

Одним утром я посвятил ей стихотворение: большую часть написал специально по случаю, однако выделенное курсивом четверостишие тупо вставил для украшения: написано оно было об А.В. Т-ко, школьной любви, о которой скажу в соответствующей главе. Написание стихов по поводу каждой более или менее серьёзной влюблённости (не говоря уж о любви) стало впоследствии моей самой обычной практикой. Так легче было осмыслить чувство, полностью им насладиться и, если надо, преодолеть его и жить дальше.

Мы оказались с Леной наедине в каморке Лысого. Я объявил о своём желании прочесть ей стих, и, справедливо полагая, что такое послание надо читать хотя бы стоя на одном ко-Лене, опустился на него перед сидевшей на столе возлюбленной и прочитал по листу наивное и неумелое стихотворение с тупо-суицидальным или тупо-песси-мистическим подтекстом. Посмотрите-ка сами на это:

«Лене»

Ты выше истины и правды.

Иль похвала, или хула

В твоих устах, родная Лена,

Мне равно радости сулят.

За мной вся жизнь моя осталась.

Недолог путь, что впереди,

Но, сколько б жизнь ни продолжалась,

Ты всё же выше, только ты.

С тобой я счастлив рядом, Лена,

А без тебя страдаю я.

Никто не знает милой Лены,

Никто не ценит так, как я!

Ах, что сказать ещё осталось?

Не передать всего, что скверно.

И, сколько б жизнь ни продолжалась,

Навеки будет верно:

<далее я нагло и процитировал те самые старые четыре строки, посвящённые, на самом деле, первой настоящей любви>

Мне греет душу память о тебе.

В грядущее из прошлого пусть длится!

Тобой дан образ просветлённый мне.

Им жизнь, мне данная тобою, озарится!

<далее продолжил свежее>

Эх, жить осталось мне немного,

Но, сколько б ни прожил,

Я не имел другого Бога,

Тебе я лишь служил.

Закончено посланье, всё, —

И вот я пред тобой!

Забудем обо всём.

Возьми меня с собой…

(26.07.01 г.)

Прочитав, встал с колена и поцеловал её в щёку, уловив благосклонную улыбку и блеск в глазах.

Помню также, как мы с ней играли в карты на желание. Мои желания были однообразны: поцелуй (в щёку, чтобы не очень наглеть). Такой поцелуй тогда был мне дороже иного полового акта в наши дни. Она же придумывала мне забавные, говоря языком героя Достоевского, которого я ставлю выше Толстого (родственники близких знакомых которого жили в «моём» подъезде того же дома), «уроки»: подойти к строителям с глупыми вопросами или просьбой дать закурить; догнать проходящих девушек с целью знакомства с ними (они сперва весьма ощутимо перепугались), и т.д.

Как-то, когда я ещё не рассказал ей о моих к ней чувствах, а у неё с её парнем всё было хорошо, мы сидели на лавке. Стояла жара. На Леночке, державшей в руках газету, была незабвенная коричневая кофточка — м-м-м! На мне же — джинсы, кроссы и с отрезанными для демонстрации бицепсов (не помню, насколько внушительных) рукавами футболка группы «Коррозия Металла». Вдруг подошли два парня и начали подкалывать Лену «орейровской» темой. Один даже попытался в восхищении взять за подбородок. Мне оставалось готовиться, как только они перейдут некую черту, к махачу с парой отморозков... Они ели мороженое, из-за этого их грязные лапы были перепачканы белой липкой дрянью. Увидев газету, один из них со словом «Дай!» попытался отнять её, чтобы вытереть руку, но я пресёк эту попытку и, остановив движение, спросил у Лены:

— Она тебе ещё нужна?

Лена ответила утвердительно. Если б отморы полезли претендовать, начался бы махач, а так она оторвала микроскопический кусочек, и они ушли себе дальше лесом.

С Леной, кажется, ничего физического, кроме поцелуев в щёку (ну или ещё, может, в лоб — видимо, она была для меня примерно тем же самым, чем я для очкастой комплектовщицы-стёбщицы, о которой речь пойдёт чуть ниже...), у меня, как ни жаль теперь, так и не было. В сентябре того же 2001-го года я встретил её в кинотеатре «Мир», куда бесплатно от «идущих» пришёл с подругой Юлей, но о ней — позже. Там совершился алхимический переход из одной любви в другую.

Но вернёмся к моей работе. Сопран, извечный спутник Бивня, пришёл к нам туда в первый же день. Он как раз тогда получил зарплату где-то на бензоколонке, поэтому «проставлялся».

После работы поехали с ним на рынок, где он приобрёл майку со скелетом в футбольных бутсах и надписью “Kick it to the bone!”, что было тут же переведено как призыв играть без правил: «Е*ани в кость!»

Потом он приезжал просто бухать. Зная, что я зачастую остаюсь наедине с Леночкой, всё хотел выяснить, трахались ли мы, и удивлялся отрицательному ответу. Мне было полгода как девятнадцать, и ни с кем тогда я ещё не трахался. Не до того мне было. Я книжки читал и в приставку играл, пил и дрался, «рубился» на концертах и всё такое, но не был тем, кем надо быть, чтобы трахаться. Как-то так я это теперь вижу...

В какие-то выходные в течение работы консьержем мы съездили на дачу к бабушке, и я прочёл там «Бориса Годунова», как за год до того «Евгения Онегина». В том числе и это помогло мне в 2002-ом году проводить уроки по нему на практике в школе на «Университете», но ещё более — лекции в вузе (а именно, вдохновлял дух знаменитой фразы «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!», впрочем, так и не произнесённой мной на уроке в девятом классе, когда я знакомил народ с мудростью классика), и методичка, откуда брал всякие нюансы наподобие «кольцевой» композиции «Годунова», которую сам там проморгал.

Что ещё запомнилось от консьержской деятельности? То, как брат «казаками» пинал крысу. Наглые кавказские дети, тоже отчасти похожие на крыс... Вроде, всё из самого главного; всё, достойное упоминания.

О «работе» рассказал, теперь расскажу вам о «зарплате». Вместо поездки в Киев нам пообещали, в конце концов, поездку в Санкт-Петербург. По сути, обмен шила на мыло.

В назначенный срок мы с баулами пришли в офис организации. Что же нам сказали? Что тут возникли проблемы, и сейчас приедут нас «мочить». Если мы отобьёмся от «спартаковских» фанатов, то да — всё нормально, мы едем, куда собирались. В офисе яблоку негде было упасть от пьяных «цск-овских» хулиганов. Рубил фашистский «Коловрат», хотя по уставу организации мы против фашизма... Народ допивал батлы и готовил оружие из опустевшей тары. Однако никто не приехал, и мы подошли к М*** за билетами. Билетов нам так никто и не дал. Зато он расстегнул мощный кошелёк, в котором лежало порядочно крупных купюр, и отстегнул нам бабла (значительно меньше заявленного с самого начала). Мы решили по причине позднего времени и пропавшего энтузиазма никуда уже не ехать и тупо нажраться. Продавщица дала нам по ошибке три ящика вместо двух, и мы долго потом ещё пили сами и угощали пивом дам, в то время как Питер отодвинулся от меня на расстояние, равное приблизительно шести годам.

Несмотря на разочарование с другими городами, я и приведённые мной в организацию товарищи, в основном с моего курса, долго «стригли» «идущих» на все возможные виды халявы: спортзал, боулинг, пейджеры за, вроде бы, пять приведённых и, прежде всего, кино... Кино тут для меня — отдельная тема из-за сокурсницы Юлии, о чём речь пойдёт в главе о моей любви разных лет.

После лета 2001-го воспоследовал перерыв до февраля 2002-го, то есть до первой педпрактики. Она проходила в школе № 119 и запомнилась главным образом походом с девятиклассниками в Пушкинский музей изобразительных искусств и тем, что я ходил на уроки с заклеенными пластырем костяшками на руках, что объяснялось субботними тренировками на златояровском вольном бое, где я разбивал их как о других людей, так и, в результате берсеркского шаманства, о снег. Помню, как большую часть времени в учительской снова играли в карты и «рубились» под «тяжеляк» и альтернативу от “Ultra” из приёмника Владимира Ядуты; как преподавал на литературе «Бориса Годунова», «Маленькие трагедии» (какие-то ученики, занимавшиеся в театральном кружке, довольно выразительно читали оттуда), «Повести Белкина» и лирику Александра Сергеевича. Сам класс поразил меня: никто там не только не пил, но даже и не курил!

Следующие две практики были уже на четвёртом курсе. Школа № 498 на «Таганской» запомнилась мне лучше — так же как и второй по счёту детский сад, в котором я воспитывался. Второй детский сад (№ 893) навечно связан с мистическим выбором, о чём я расскажу в главе “Well, I am superstitious!”, а вторая школа и практика в ней ознаменованы очень интересными событиями и фактами. В учительской мы были уже не одни, поэтому о музяге пришлось забыть. Зато я читал там, помнится, какую-то пьесу Бернарда Шоу. Несмотря на то, что не девятый класс, а восьмой «Г» оказался под моим началом на уроках русского языка, литературы и английского языка, с алкоголем и куревом у них всё оказалось — дай Боже! При всём этом класс был не «театральный», а «спортивный» — занимались они баскетболом, и несколько человек были выше меня. В этой школе одна десятиклассница пыталась меня соблазнить (в пиджаке, пусть и с короткой стрижкой, я дьявольски хорош и просто неотразим!), однако ничего тогда так и не вышло. В 119-ой школе я, кстати, как-то раз провёл английский и в десятом классе тоже.

Если о поведении нашего методиста Юлии Григорьевны на первой педпрактике у меня не осталось каких-либо чётких и ярких воспоминаний, то теперь она проявила себя во всей красе!

Начнём с того, что 23-им октября 2002-го года датируется начало печально известного теракта на Дубровке. Лишь за день до того, 22-го, началась моя педпрактика. После применения газа спецслужбами 26-го числа она ещё продолжалась какое-то время, и, когда я в очередной раз сидел у кого-то на английском и писал конспект урока, в нашу школу поступил звонок от Неизвестного (учтите, что лишь одна станция метро отделяла «Пролетарскую», где происходил теракт, от «Таганской»!), сообщившего о заложенном взрывном устройстве! Весело отчасти, а отчасти в панике, все в темпе Дэйва Ломбардо выбегали оттуда на х*й!.. Приехали менты, «скорая» — все дела... И что бы вы думали?

Да, школу, в конце концов, никто не взорвал, и угроза оказалась ложной. Но как проявила себя в этой ситуации, когда многие москвичи боялись, что скоро начнут сами мочить всех ребят с Кавказа подряд и без разбора, методист?

О-о, это сильно... Когда она критиковала мой урок, на котором мы с ребятами обсуждали «Пленного рыцаря» Лермонтова, она сказала в лоб о какой-то «упущенной мной связи с событиями на Дубровке и современными “рыцарями”». Я, признаться, ни черта не понял сначала и спросил, какая же тут связь, и о каких это таких «рыцарях» идёт речь — о пустивших газ?.. В ответ я услышал, что «рыцари» — это как раз террористы. Они мужественно бьются за свой народ и свою родную землю. Сказать, что я был в шоке — значит, не сказать ничего или сказать крайне мало!

Думая, что ослышался, как бывает иногда, я несколько раз переспросил. К своему ужасу осознав, что понял всё верно, я смотрел на неё во все глаза, как на полного психа. Хорошо ещё, что мы одни были в классе...

А лучше всего, что она не была моим методистом после Беслана. Мне было бы тяжело ей смотреть в глаза...

«После Беслана

В школе охрана...»

Рыцари, бля! А в Беслане, похоже, — паладины Святой Церкви, по её логике.

Мария Сергеевна была учителем русского и литературы в том же восьмом классе. Лет сорока, симпатична и сердита. Обожала ругаться, но класс её отчасти уважал. Под её руководством я подготовил и провёл по двум предметам: изложение (что-то об умирающем Пушкине; сразу вспоминается изложение в моём собственном восьмом или девятом классе, когда учился я; после него Елена Владимировна прочла выдержки из созданного Захаром текста, вызвавшие лавину смеха: «На могиле Пушкина Достоевский толкнул речь...»), единственный мой урок наедине с классом, а также уроки по синтаксису, «Василию Тёркину» Твардовского, «Мцыри» и другим темам.

Поговорим немного об анализе «Мцыри». Когда я учился сам, то подозревал, что «мцыри» — это множественное число; словечко по словообразовательному типу наподобие «чмыри». В подготовке урока по этому произведению Лермонтова мне очень помогла информация из методички: всё прошло прям по её тексту. Я предложил учащимся вспомнить недавно прочитанный ими очерк Б. Зайцева о Сергии Радонежском и сравнить позицию как бы противостоящего герою монаха, слушающего историю Мцыри, с позицией самого Мцыри.

— Кто прав, — вопрошал я, — гордый ли юноша, не желающий соблюдать привитые извне нормы поведения, регулирующие практически всё время жизни человека, или избравший путь самоотречённой любви к Богу Сергий?

— Мцыри! — заголосили ребята. Я же покачал учительской башкой:

— Зря вы так однозначно, потому что у каждого своя правда!

Дети посмотрели с таким уважением, будто я приоткрыл им доступ к лучикам света вечной истины. Но официоз немного напрягал, ведь сам я тоже считал, что прав Мцыри. Не умел я тогда ещё держаться собственных убеждений.

На переменах же между занятиями я был с ребятами самим собой, то есть без всякого официоза. Учащиеся слушали, в основном, “Slipknot”; в частности, альбом “Iowa” (в то время ученики седьмых и старше классов вовсю рисовали в тетрадках «Слипноты», «Линкин Парки» и «Лимп Бицкиты», я же тогда с трудом в них «въезжал»), и когда я замещал кого-то, а методиста или какого-либо «официального» учителя не было, то объяснял им историю тяжёлого металла вкратце... Меня слушали с интересом. Один парень хотел обменять мне на «четвёрку» по «русскому» свой диск «Металлики», но я не поддался... В результате он просто подарил мне его, а я ему — кассету с “Abigail”'87/“Graveyard”'96 от “King Diamond”. Пусть ученики слушают правильную музыку, а не «Дебилизм у Децла Дома!»

Перед уроком английского на перемене ребята у меня спрашивали английский эквивалент мата, и я им сказал несколько терминов, а также ошибочно объяснил, что «п*здец» — это “bacdafuckup”, потому что сам так думал ещё с детства, ведь мне в школе объяснил брат, а ему — кто-то авторитетный... Не знал я ещё совсем, учась в вузе, сленг и его отражение на орфографии, так как у нас эта тема почему-то замалчивалась. Сам же я всегда поражался безграмотности, например, учительницы в той же школе, произносившей “castle” как «касТл» («t» там, вообще-то, не произносится), или же в моём вузе, читавшей “grind” as «грИнд», “sword” as «сВорд», а также другой, тоже в вузе, не знавшей слова “hatred” (she would use only “hate” as a noun).

Мне самому, когда я осознал на первом или втором курсе, что должен буду, в конце концов, преподавать, «преподаватель-металлист» показался просто хорошей шуткой. Не знал я тогда ещё учителя немецкого языка-язычника-металлиста по прозвищу «Громобой». Помню период, когда уже сдал «вступительные», и преждевременно полагал, что заявленных вначале двенадцати проходных баллов мне хватит, чтобы поступить. В день последнего экзамена после удачной сдачи даже дал нищему десять рублей, не зная ещё, что балл для прохода повысят, в результате чего мне придётся учиться на платном отделении. Правда, за хорошую успеваемость оплату хоть на четвёртом курсе снизили вдвое... И вот однажды (я ещё не учился, но уже поступил) я как раз слушал свежий сингл «Коррозии» — «Он не любил учителей», как вдруг узнал, что сей жребий — быть учителем — возможно, выпадет и на мою долю. Толком ничего ещё не зная о вузах, я сперва не подозревал о какой-то «практике». Я поступил на филологический, потому что было интересно, к тому же что-то в этой области я всё же знал и так. Педпрактика повлияла на фабулу моего рассказа «Чудо-ручка».

На первом курсе преподаватели в первый день знакомили нас с устройством МГОПУ, и один из них обмолвился о том, что школа, опыт работы в ней — то, о чём впоследствии никто не жалеет. Так всё и получилось, и тем не менее, когда на каком-то ГОСе меня соблазняли пойти в сельскую школу и откосить тем от армии, я отказался. Если на первой практике мне всё нравилось, хотя я очень сильно уставал, отдавая детишкам всего себя без остатка в плане эмоций и энергии, и мне, приходя домой, приходилось надолго врубать металл потяжелее, чтобы полежать под него без движения и прийти в себя (например, “U.D.O.” “Live from Russia”, где присутствовала запись с концерта, на котором был и я), то уже после практики в школе на Таганке я передумал. Как только мне сказали, что зарплата — тысяча, я, посмеявшись вдоволь, решил умыть руки. А от армии я и так спасся. Или, если уж так хотите, спасли меня. Спас, конечно же, сам Бог, и никто иной. Бог, верящий в меня настолько же сильно, насколько я в него. А Мария Сергеевна, как мне сказали, получает лишь шесть косарей — особенно глупо звучит это, учитывая её довольно немалый стаж.

А вот и смешная корочка от Марии Сергеевны! Как-то раз, когда она вела русский язык в моём восьмом классе, мы с Владимиром Ядутой сидели на последней парте и делали не очень кропотливый конспект. Один ученик из «трудных» отчебучил следующее: в ответ на требование встать и покинуть класс за какой-то «косяк» он сказал, что не станет этого делать. Такого открытого неповиновения словам учителя Мария, кажется, за свою долгую педагогическую практику ещё не встречала!.. Бьюсь об заклад, что она уже хотела, действуя по методике Макаренко, въ*бать по фейсу, и, если б не наше с Владимиром присутствие, не обломалась бы! Ну это я, конечно, шучу, но вы бы видели её расширившиеся на пол-лица зрачки! Вспомнился фильм «Класс 1999»...

Вместо рукоприкладства, Мария, задыхаясь, произнесла:

— Ты чего-о?! — сказано было столь угрожающе и сурово, что мы с Ядутой чуть не умерли от усилия скрыть смех.

После двух практик на четвёртом курсе в моей трудовой деятельности наступил перерыв до летних каникул перед четвёртым курсом.

Та же сокурсница Юля Г. (по иронии судьбы эта краткая форма совпадает с инициалами Юлии Григорьевны — апологетки компьютерных технологий и террористических методов обретения свободы) позвала меня на лето работать на МФФ (Московскую фармацевтическую фабрику), где тогда работала её мама; фабрика была (и есть до сих пор) всего в десяти минутах ходьбы от моей квартиры. Именно там я получал бесценный опыт работы в насквозь пролетарском коллективе, уже тогда подозревая, как сложится моя дальнейшая жизнь. Я работал грузчиком, и «рохлой», уверен, могу виртуозно управлять до сих пор. На пятый курс я пришёл довольный собой и по-пролетарски гордый. Если другие студенты рассказывали, что работали кем-то наподобие мерчендайзеров, то мне казалось, я изменил свою природу, выведя новый вид: ощущал в себе бьющую ключом рабочую жизнь в матерящейся мускулистой форме с тонким филологическим содержанием... Веня Ерофеев без бутылки и навечно в Петушках. Работа на МФФ вылилась в написание на пятом курсе «Клонов с ППС».