По быстрой воде

Девятый день

Дождь, дождь и дождь без конца. Видимо, придется здесь сделать вынужденную дневку.

Брожу по деревне. Ничего интересного, ничего примечательного. А между тем, во времена сплава, Пермяково слыло среди бурлаков опасным местом. Самое имя селения произошло от разбойника Пермякова.

Никаких разбойников сейчас, конечно, в Пермякове нет. Но кержаки есть. Мы остановились у кержаков. Правда, это не прежние, кондовые кержаки. И чаишко зудят, и табачным зельем грешат, и земляной горох едят[4]. Они непрочь попользоваться даже благами грешной, «антихристовой» цивилизации. Не говорю уже о часах, керосиновой лампе, сепараторе, — у них даже рукомойник с краном. Но в избу нас не пустили. Там целый угол занят старинными иконами. Угодники смотрят друг на друга враждебно, словно они передрались от скуки в своем тесном углу. А хозяйка, глядя на нас, поджимает в ниточку бледные злые губы и холодно сверкает исступленными глазами фанатика. Когда же она смотрит на немцев, даже уши ее прижимаются к черепу, как у озлившейся кошки. Но хозяин «стреляет» у тех же немцев табаку на закурку, и, в украдку от жены, тащит нам крынку молока. Конец приходит пресловутому «древлему благочестию»!..

Камень Писаный обманул наши ожидания. Никакой надписи, выбитой на камне, мы не нашли по той простой причине, что она, как узнали позже, давным давно выветрилась. Но крест на противоположном берегу отыскали, надпись на нем прочитали легко. Я ее списал полностью:

«1724 года сентября 8 дня на сем месте родился статского действительного советника Акинфия Никитича Демидова (что тогда был дворянином), сын Никита, статский советник и кавалер святого Станислава. Поставлен оный крест на сем месте по желанию ево 1779 года майя 31 числа».

А на другой стороне креста высечена неизвестной рукой вторая надпись, которая по-иному оценивает это событие и которой тоже суждено пережить поколения. Вторая надпись сообщает коротко и ясно:

«Здесь родился эксплоататор трудового народа».

Очень эффектен камень Столбы. Над рекой поднялись два почти совершенно круглых известковых столба, высотою метров на 40. На одном из столбов — камень, напоминающий издали сгорбившуюся над книгой старуху. Камень этот так и зовут — Старушкой.

Проходим устье исторической реки Серебрянки. Правый, горный берег Чусовой точно раздался здесь широкими воротами, из которых выбегает бойкая речонка. По ней, поздней осенью 1581 года, свернул на Сибирь Ермак.

Василий Тимофеевич Оленин-Повальский, исполнявший когда-то на волжских стругах обязанности артельного кашевара и прозванный за это Ермаком, что значит — артельный котел — имел под своим началом отряд всего лишь в 840 человек. Кроме казаков, в отряде были немцы, литовцы и татары.

Дисциплина в отряде была железная. За отказ выполнить приказание начальника сажали в мешок с камнями и бросали в реку. Одним из главных способов укрепления дисциплины в отряде была хорошо налаженная «агит-проп-работа» — при отряде была подвижная церковь, в которой попы часто отправляли церковную службу. На Серебрянке Ермак зазимовал, а весной 1582 года тронулся дальше, на Сибирь. В русле реки копошатся старатели.

Теперь мы плывем теми же местами, лишь в обратном направлении, которыми плыл этот полулегендарный герой российской истории.

Вдруг у носа лодки что-то шумно бултыхнуло. Налетели на подводный таш, на бревно-топляк? И тотчас Раф взревел:

— Снукки за бортом!

Испуганная мордочка Снукки пронеслась мимо борта лодки. Бедный пес отчаянно шлепал всеми четырьмя лапами в воде. Нач, сидевший на корме, успел схватить его за шиворот и, дрожащего, перепуганного, втащил снова в лодку. Тотчас была создана комиссия для выяснения этого необыкновенного случая. Комиссия выяснила, что Снукки заснул на своем обычном месте на носу лодки, и во сне упал за борт.

Метров за двести до камня Кирпичного, тоже на правом берегу, видим безымянный камень, похожий на пьющего ихтиозавра. Гигантское тело зверя полускрыто деревьями, а маленькая злобная голова припала жадно к воде. Называем его — камень Пьющий Ящер.

Камень Печка со своим гротом до смешного похож на открытую русскую печку.

Долго не кончается мрачный камень Высокий, третий по счету с этим названием. Но этот самый высокий и самый мощный камень на Чусовой. Сплошной стеной поднимается он прямо из воды на стометровую высоту и тянется по берегу Чусовой километров на десять. Много барок в разное время разбилось об этот мрачный, безотрадный утес.

Подходим к Кыну. Угрюмые, даже жуткие места. Недаром Кын, по-пермяцки — злой, студеный. Мы плывем словно по реке мертвых, Стиксу. Река мчится вниз, в какую-то мрачную дыру. Темный, без красок, притихший лес. Облака спустились так низко, что, кажется, их можно достать веслом. И все же есть во всем этом величавая, мощная, хотя и щемящая сердце тоскою, красота.

Не здесь ли был главный пермяцкий храм, посвященный Иомале, высшему существу? Не в эту ли мрачную долину стремились корыстолюбивые скандинавы, не раз пытавшиеся ограбить храм Иомалы. Даже снаружи храм был обложен золотом и алмазами, которые сиянием своим освещали всю окрестность. На идоле Иомалы, внутри храма, было золотое, тяжелое ожерелье. Венец на голове идола был осыпан драгоценными камнями, а на коленях его стояла золотая чаша такой величины, что четверо богатырей могли бы утолить из нее жажду. А одежда Иомалы, по цене, превышала богатейший груз трех кораблей, плавающих по морю Греческому. Так скандинавские саги воспевали богов древних чусовлян…

На ночевку останавливаемся в Кыну. Сегодняшним переходом можно гордиться. Без обеденного привала прошли 40 километров.