По ходу пьесы

Глава XV. У ворот тюрьмы

Заключенный камеры номер 38 Ежи Павельский сидел на табурете и с интересом читал книгу. Его апатия исчезла без следа. Он был оживлен, охотно разговаривал с охраной и с некоторыми из товарищей по несчастью. Правда, на двери камеры по-прежнему красовалась буква «И», но надзиратели сквозь пальцы глядели на мелкие отступления от правил. Тюрьму от улицы отделяет высокая стена. А еще выше барьеры — хоть они и не из кирпича, но местных обитателей отделяют от жизни. И тем не менее за тюремными стенами все всё знают. Новости проникают сюда какими-то таинственными путями. Поэтому и охране, и заключенным было прекрасно известно, что в деле узника 38-й камеры произошли перемены к лучшему. Да и сам он каждый день ждал, что прокурор опять вызовет его на допрос, но дни проходили, и ничто не нарушало его покоя. Со времени последней беседы у прокурора минуло две недели.

Время приближалось к одиннадцати. Час ежедневной прогулки. Поэтому арестованного не удивили приближающиеся шаги и звук поворачиваемого ключа.

— На прогулку? — спросил он стоявшего у двери надзирателя.

— Собирайтесь. С вещами. На свободу.

— Я? На свободу? — Павельский, казалось, не понял, о чем речь.

— Раз говорят: на свободу, значит, на свободу. Быстро собирайте вещи, потому что у ворот вас ждут, а надо еще все оформить в канцелярии.

Арестованный заторопился, но дело пошло с трудом. Руки дрожали. Скромное имущество обитателя одиночной камеры то и дело валилось из рук на пол.

— Что вы копаетесь, можно подумать, будто вам уходить не хочется, — добродушно ворчал надзиратель.

— Я не ожидал…

— Вы, наверное, единственный во всей тюрьме, кто не ожидал. Другие всегда ждут. Некоторые лет десять. Надеются на амнистию, на досрочное освобождение. Быстрее, быстрее.

— Я готов, — сказал Павельский.

— Загляните во все углы. На кровать смотрели? Чтобы ничего не оставалось. Даже носового платка. Если хоть что-то забудете в тюрьме, обязательно вернетесь. — Охранник крепко верил в старую тюремную примету, гласившую, что нельзя в камере ничего забывать и, перешагнув порог, нельзя возвращаться.

— Все при мне.

— Ну и прекрасно. Пошли. Камера ждет уже следующего. Я читал в газетах. Сегодня пишут на первой странице. Поймали того, кто убил Зарембу. Он во всем сознался. Тоже актер. Какой-то Вуйцик.

— Вуйцик? — удивился Павельский.

— Может, и не Вуйцик, что-то вроде этого. У меня память плоха на имена. Как его? — Надзиратель наморщил лоб и сказал с оттенком торжества в голове: — Вспомнил. Зигмунт Висняк.

— Висняк? — На лице помрежа отразилось крайнее удивление. Вещи, которые он держал в руках, полетели на пол.

— Ага. Висняк. Сознался, что убил Зарембу, так как тот забирал у него лучшие роли и всегда становился поперек дороги. Ни к чему Висняка не допускал, все хватал себе.

— Что за чушь!

— Так пишут в газете. То есть так Висняк говорил, когда сознался в убийстве. Верно, сегодня или завтра приведут его к нам. Дам ему вашу камеру, хоть не думаю, чтоб он долго в ней просидел.

— Висняк? Зигмунт Висняк? Это невозможно.

— Погодите, кажется, я взял ее с собой, — охранник стал рыться в карманах. Вытащил вчетверо сложенный газетный лист. Развернул его.

— У вас была изоляция и чтение газет запрещалось, но раз вы выходите на свободу, то через пятнадцать минут сами сможете купить. Читайте.

Павельский дрожащими руками взял газету. На первой странице красовался заголовок крупными буквами на четыре столбца:

«Несколько дней назад по распоряжению прокурора Ришарда Ясёлы был арестован известный актер театра «Колизей» Зигмунт Висняк. Наши читатели наверняка помнят, что 28 сентября на сцене «Колизея» по ходу пьесы прогремел выстрел. Актриса Барбара Павельская убила популярного актера театра и кино Мариана Зарембу. В игравшейся тогда пьесе «Мари-Октябрь» героиня драмы убивает на сцене предателя Ружье. Разумеется, Павельская пользовалась на сцене пистолетом с холостым патроном.

На этот раз в стволе пистолета была пуля. Выстрел в сердце оказался смертельным.

Это был, однако, не несчастный случай, а коварно подстроенное убийство. Чьей-то преступной рукой патрон был подменен. В результате почти четырехмесячного следствия было установлено, что убийцей является актер театра «Колизей» Зигмунт Висняк. Пользуясь невнимательностью товарищей, он заменил один пистолет другим, заряженным боевым патроном.

Висняк поочередно с Зарембой выступал в роли Ружье. 28 сентября должен был играть Висняк. Он заманил Зарембу в театр под тем предлогом, что покажет ему новое толкование роли Ружье, а перед самым выходом на сцену симулировал вывих ноги. Тогда же и произвел подмену пистолета.

В начале следствия, как мы ранее сообщали, подозрение в убийстве Зарембы пало на помощника режиссера театра «Колизей» Ежи Павельского, который был арестован и временно находился под следствием.

В результате тщательного расследования, которое вел один из лучших работников Варшавского управления милиции, капитан Витольд Лапинский, были выяснены обстоятельства убийства и арестован подлинный виновник.

Зигмунт Висняк считался близким другом популярного киноактера. Сам он был актером посредственным и всеми выступлениями на сцене, в том числе и в театре «Колизей», был обязан своей жертве. Зарембе, выступавшему одновременно в кино, в театре и на телевидении, нужен был дублер, и он всегда ставил условие, чтобы в этой роли выступал Висняк. Его называли даже «тенью Зарембы». Как в известной средневековой легенде, тень убила хозяина.

Причиной преступления была болезненная зависть Висняка, который вообразил себя гениальным актером и считал, что Заремба сознательно низводит его до роли дублера, мешает прославиться на сцене. На состояние убийцы повлияло и то, что он давно был наркоманом.

Перед лицом неопровержимых доказательств преступник уже на первом допросе признал себя виновным.

Как нам сообщили, безосновательно подозревавшийся в убийстве помощник режиссера театра «Колизей» Ежи Павельский будет освобожден из-под ареста сегодня. Директор театра Станислав Голобля заявил нам, что как он, так и другие актеры и служащие театра с большой радостью приветствуют возвращение своего доброго коллеги. Никто в «Колизее» не верил в его виновность. Хотелось бы напомнить, что помощник режиссера Ежи Павельский не кто иной, как известный в прошлом в Польше и за границей оперный певец Джованни Павелини.

Суд над Зигмунтом Висняком, который состоится в ближайшие месяцы, несомненно, явится сенсацией для столичного театрального мира».

Павельский долго читал это краткое сообщение. Целых три раза пробежал текст. Наконец отдал газету надзирателю.

— Теперь понимаю, — сказал он то ли надзирателю, то ли самому себе, — Висняк сразу же после того, как упал с лестницы, доковылял до столика с реквизитом и сел рядом. Он стонал от боли, просил вызвать «неотложку», принести из аптечки бинт, дать стакан воды. Все разбежались, стремясь ему помочь. Я — к телефону, звонить в «Скорую помощь», машинист — за водой, актеры, которые там были, — к висевшей возле гримерных аптечке. Висняк остался один и в этот-то момент подменил пистолет. Неужели это он? Вот уж не ожидал! Действительно, тень убила хозяина.

— Э, разве так бывает? — возразил надзиратель. — Тень — это тень, и больше ничего.

— Только не в театре. Бывают, видно, тени, которые убивают. Во всякой легенде есть частичка правды. Что же с ним теперь будет?

— А что может быть? Если психиатры найдут — а обследовать обязательно будут, — что он здоров, то… — с этими словами надзиратель сделал красноречивый жест, указав на шею, — каюк.

— Ужасно, — прошептал Павельский.

— А если б его не поймали, вас бы это ожидало. Как пить дать.

— Брр… — вздрогнул узник.

— Плохи были ваши дела. Кое-что мы знаем про своих «клиентов». Не один тут сидел. Даже в этой же камере. Не вам его жалеть. Пока вы ждали суда и приговора — известное дело, вам дали бы высшую меру, — он спокойно гулял по Варшаве, развлекался и считал, что все в порядке.

— Неизвестно, что он при этом пережил.

— Пережил? Ничего он не переживал. Доволен был, сволочь, что вместо него другой будет на веревке болтаться. Ведь специально так устроил, чтоб никто не догадался, что он патрон подменил, и чтоб вас заподозрили в убийстве.

— Я не признавался в убийстве Зарембы, потому что, как вы теперь знаете, не я его убил. Но никогда б не подумал, что это сделал Зигмунт. Я думал, хотели убить Висняка, а Зарембу застрелили случайно.

— Скажите спасибо милиции, что сумела все выяснить. Тому капитану, чья фамилия названа в газете.

— Это капитан Витольд Лапинский. Теперь я понимаю, почему на последнем допросе у прокурора он заявил, что я говорю глупости. Следователь уже тогда знал или догадывался, кто настоящий убийца. А я-то думал, что он непременно хочет отправить меня на виселицу.

— Известное дело, кто сидит под арестом, тому кажется, что весь мир против него. Даже на нас, тюремных надзирателей, искоса глядят. А что мы? Следим, чтоб в тюрьме был порядок и чистота. Есть правила, а остальное не наше дело. Но разве ж люди понимают?

Надзиратель продолжал бы монолог насчет тягот службы, которую он несет в отделении, но вовремя вспомнил, что пришел сюда не для разговора. Только теперь заметил, что вещи валяются на полу, а Павельский застыл как остолбенелый и не понимает, что с ним происходит.

— Что вы делаете? — строгим тоном произнес надзиратель. — Когда наконец соберете свои манатки?

— Собираю, пан надзиратель. — Павельский наклонился и принялся укладывать свое скромное имущество.

— Поторопитесь. Тут всякий, как услышит «на свободу», так улепетывает, словно боится, что прокурор передумает. А вы стоите столбом. И все из рук валится.

Павельский неумело собирал вещи.

— Ну, пошли побыстрее. — Надзиратель и вправду заволновался. — За воротами жена ждет.

— Баська? Пришла? — Вещи снова посыпались на пол.

— Что за человек! Опять все из рук валится. Больше не трогайте. Сам соберу, а то и через десять лет из этого здания не выйдете. — Надзиратель наклонился и быстро, привычными движениями связал в узелок имущество арестанта.

Минуту спустя Павельский в последний раз услышал скрежет закрывающейся двери на этот раз уже пустой камеры. Надзиратель проводил его до решетки перед лестничной клеткой и открыл небольшую дверцу.

— Будьте здоровы, — сказал он, протягивая руку.

— До свидания, пан надзиратель. Спасибо за все. Простите, если что не так.

— Э, что там, — махнул рукой охранник. — С вами никакого беспокойства не было. Камера всегда подметена, чисто. Никакого шума. Но, выходя из тюрьмы, говорят не «до свидания», а «прощайте».

— Ну так прощайте.

— Прощайте. Может, за воротами как-нибудь встретимся.

— Обязательно, зайдем тогда пивка выпить, а то и по рюмочке пропустим.

— Пропустим… — пообещал надзиратель. — Еще смеяться будете, вспоминая, как сидели у нас. Прощайте.

Другой охранник проводил заключенного в канцелярию, где быстро уладили последние формальности.

Через несколько минут бывший узник камеры номер 38 Ежи Павельский шел к воротам тюрьмы. На его лице отражались то радость, то неуверенность и даже страх. За воротами его ждал самый близкий человек и ждала новая жизнь.

Какой она будет, эта женщина? Каким окажется будущее?

Охранник у ворот был предупрежден и при виде приближавшегося человека отворил железную дверцу.