По колее «Особого пути». Цивилизационный процесс и модернизация в России

Подчиненность права

Понятие верховенство права является не совсем точным переводом английского rule of law. Более точный перевод, конечно же, правление права. В то же время термин «верховенство права» достаточно точно отражает ценностную иерархию европейских социумов.

Согласно Гарольду Дж. Берману, «идея секулярного государства, которая возникла из исторической борьбы между церковью и светскими силами, заключала в себе идею и реальность государства, управляемого законом, правового государства (нем. – Rechtsstaat)». Это означало, что главы обоих сообществ, светского и церковного, создают и поддерживают свои правовые системы, «и вообще, управляют посредством права», главы каждого из двух сообществ связаны правом, которое они сами ввели в действие – «это имплицитно содержалось в подчинении законодательной власти суверена его судебной власти»24.

При этом запрос на верховенство права и его королевские гарантии формировался и в обществе, что порождало требования к соответствующим ограничениям для самих королей. Независимо от того, чего хочет сам правитель, общество европейских стран в позднее Средневековье при помощи большого разнообразия стратегий и тактик все настойчивее принуждает его придерживаться права как базового принципа управления.

Высокий статус права в иерархии западных ценностей напрямую связан с такой уникальной особенностью, как самостоятельное положение правовой системы по отношению к другим системам социума, прежде всего политической и религиозной.

Следуя этой традиции, Запад до сих пор «придерживается принципов независимости права, независимости юридической науки, независимости правовых институтов, независимости юридической профессии»25.

Это означает, что правитель зависит от закона, а не наоборот. Только при таком условии право может развиваться как независимая система.

«Такие принципы, как публичное принятие важнейших решений, что традиции не могут меняться без публичного согласия, что повышать доходы правителя можно только с согласия избранных представителей, принцип «что касается всех, должно быть одобрено всеми» и др. – были обретены в договорах феодального права, в обычном праве и в возрожденном римском праве. Еще более важно то, что эти идеи формировали консенсус в народном мнении»26.

На Руси, мимо которой далеко стороной прошел и спор об инвеституре, и «папская революция», консенсус никогда не формировался по поводу любого из принципов, перечисленных Бергманом и Страйером. Оставшись в стороне от процесса рецепции римского права, Московия не имела возможностей развивать в своем социуме то правовое измерение, которое отличает Европейскую цивилизацию от всего остального мира. Право и закон в России всегда были и до сих пор остаются не руководящими принципами управления, а его подсобными инструментами или подручными средствами.

Историки русского права отмечают, что «знание законов и умение с ними обращаться приобретались почти исключительно в процессе практического осуществления правосудия или при составлении различного рода деловых бумаг. Соответственно, носителями такого знания и умения… становились… преимущественно служащие государственного аппарата»27.

Если верховенство (правление) права следует считать базовым принципом западной государственности, то для российской характерна подчиненность или зависимость права, имеющая в качестве своей обратной стороны неограниченную власть самодержца. Соответственно, и в системе ценностей западной цивилизации, начиная со Средневековья, право имеет основополагающее значение, а в российской до сих пор – вспомогательное и прикладное.

Данное обстоятельство редко принимается во внимание историками, которые анализируют причины быстрого роста Московского государства во второй половине 15 – начале 16 века. Столь впечатляющие успехи централизации и «собирания земель» под рукой Великого князя московского были бы вряд ли достигнуты при наличии такого фактора сопротивления, как защита населением присоединяемых княжеств собственных правовых порядков, защищающих реальные права и свободы. Определенную степень сопротивляемости этой экспансии продемонстрировал Великий Новгород, в том числе, по-видимому, по той причине, что имел более «продвинутую» правовую систему, нежели другие русские княжества.

Среди десяти элементов, составляющих по Гарольду Дж. Берману западную традицию права28, в Московской Руси можно отыскать один-два, да и то с большой натяжкой. В числе тех, которые напрочь отсутствуют, уместно упомянуть «веру в верховенство права над политической властью. Предполагалось, что закон, по крайней мере, в некоторых отношениях, стоит выше политики и сам накладывает обязательства на государство»29.

Этот «элемент» в настоящее время столь же далек от русской правовой традиции, как и во времена Ивана Грозного. Вследствие этого российская традиция демонстрирует одну из самых высоких в мире степеней зависимости права от политики верховной власти, которая, в свою очередь, ни как им не связана. В данной системе координат право является инструментом политического господства, порождает систему подневольных судов, низводит статус юриста до категории обслуживающего (власть) персонала – и в таком своем качестве поддерживает в социуме общее состояние несправедливости.

Если западное право ставит власть в какие-то рамки даже в эпоху абсолютизма, а в России до сих пор господствует принцип: право – ничто, власть – все.

О том, что термин «абсолютизм» в значении «абсолютная власть» не очень подходит к западным монархиям, убедительно писал НикласХеншелл. По его мнению, та якобы абсолютная власть, которая обычно приписывается историками европейским монархам, на самом деле уравновешивалась правами подданных30. При этом «государи, так же, как и сословные представительства, сознавали, что их долгом было защищать закон и гарантировать права»31.

«Абсолютная власть правителей заканчивалась там, где начинались права их подданных. Вот почему эти права так- же назывались „свободами“: они определяли область, недоступную власти монарха». Здесь речь идет о том, что выше было названо «зонами автономии». «Короли даровали процветающим городам хартии, вводившие самоуправление, позволявшие содержать рынок, строить оборонительные стены и тем самым защищать свою независимость физически, если в том будет необходимость. К эпохе раннего Нового времени эти осязаемые границы, которые монарх не мог нарушать, трансформировались в абстрактную концепцию свободы. Монархи не обладали монополией на власть. Это показывает та тщательность, с которой юристы в каждой стране определяли и совершенствовали королевскую прерогативу. Если бы королевская власть распространялась повсеместно, в этом не было бы необходимости. Даже в вопросах юстиции действие королевской власти обычно ограничивалось определенными видами преступлений (например, заговорами) и определенными местами (например, королевскими дорогами). Большинство судов было не королевскими, а городскими и сеньориальными, хотя право апеллировать к короне существовало. В частности, в основных законах почти всех государств, за исключением России, подчеркивалось, что королевская прерогатива не распространяется на жизнь, свободу и собственность подданных. Это были права свободных людей, данные им при рождении»32.

Хотя Хеншелл не говорит об этом прямо, но из его книги явно вытекает, что из всех европейских стран Средневековья и Нового времени понятие «абсолютизм» правомерно в применении только к России: «концепция „абсолютизма“, согласно которой королевская власть распространяется на законодательство и налогообложение, исключает из круга нашего рассмотрения Англию. Но тогда из нее следует исключить все остальные государства раннего Нового времени, ни в одном из которых, за исключением России, люди не могли бы подчиниться столь деспотическим порядкам»33.

Находясь в подчиненном положении в Московском социуме, право не в состоянии «определять область, недоступную власти монарха», что полностью развязывает ему руки для бесконтрольного вторжения в любую «область». Подобная специфика права не просто допускает, но неизбежно предполагает монополию на власть.

Русскому царю не нужны никакие юристы для того, чтобы отстаивать в чем-то свои прерогативы, так как эти прерогативы, с одной стороны, распространяются на все, а с другой – их ничто не ограничивает.

Абсолютная, деспотическая, самодержавная власть – неизбежное следствие подчиненности права, из которой вытекают также традиции пренебрежения к праву, правового нигилизма и бесправия, сохраняющие свое влияние по сей день.

Неуважение к гражданским правам, правам человека, правам собственности – все эти аспекты современной России являются прямым наследием Московской цивилизации.

Хотя это наследие и выгодно властям, так как помогает им сохранять и продлевать свое господство, при этом все же нельзя сказать, что оно навязано населению против его воли.

Власть не могла бы навязывать народу бесправие, если бы он сам не давал ей на это санкцию по причине своего того же самого пренебрежения правом, который он с этой властью разделяет.

И при одобрении/неодобрении действий власти право не является критерием вообще, либо является далеко не в первую очередь. Ярким свидетельством подобной реакции является отношение российского общества к присоединению Крыма в 2014 году.

Трудно найти пример, когда столь очевидное пренебрежение правом (не только международным, но и российским) встречает столь горячую поддержку подавляющего большинства населения34.