По крапу

Отчетливо помню число: 12 августа. Для меня это важно. Именно двенадцатого, примерно в половине седьмого, я стоял на остановке и поджидал трамвая № 3. Мне нужно было доехать до ТЮЗа, зайти во двор девятиэтажного дома, подняться на пятый этаж и постучаться в дверь налево. Да, попрошу отметить: я был трезвым и без пиджака.

Уже не день, но еще не вечер. Не так чтобы прохладно, но и не жарко. Не слишком много людей на остановке, но и не я один жду трамвая № 3… Подобная неотчетливость во всем, что меня окружало, действовала подобно снотворному. Она усыпляла, и я ей поддался. Присел на казенную лавочку и закрыл глаза.

«Похоже, этот уже готов. Семенов, вызывай машину!» — услышал я сквозь легкое забытье, и открыл глаза. Плакатного вида сержант, улыбаясь, глядел на меня, как на родного брата. Другой милиционер, пожиже званием, уже беспокоил рацию, пытаясь извлечь из нее начальственные голоса.

— А вот и ошибся, сержант! — я стал подниматься с места. Но тотчас же получил толчок в грудь и остался там, где сидел.

— Это кто там ошибся? Я, что ли? — сержант повернулся к напарнику. — Вызови патрульную машину! Паспорт есть? — это опять ко мне. — Я сказал, сидеть!..

Скверно, если у человека нет паспорта. Это хуже, чем оказаться без брюк в приличном обществе. Но там хотя бы могут списать твою рассеянность на легкий шок в связи с падением акций на бирже, а здесь ты сразу же попадаешь в разряд подозреваемых или бомжей.

— Паспорт есть, но он в пиджаке. А пиджак…

— Вызывай машину!

Затем меня обыскали. Ни оружием, ни наркотиками я сержанта не порадовал. Так, немного денег, сигареты, ключи… Потом подошла машина, и меня повезли на восток. А может, и на юго-запад.

Итак, меня, беспаспортного и беспиджачного, да еще в чем-то жутко подозреваемого, везли в дежурную часть. Не по трамвайному, замечу, маршруту. «Orient» пока был у меня на руке. Я посмотрел на часы: без пятнадцати семь. В начале восьмого в квартире на пятом этаже наверняка кто-то скажет: «Что-то Витька запаздывает. А обещал ведь…». И ему ответят: «Приедет! Может, пока без него начнем?»

И они начнут отмечать Сашкин день рождения. Вспоминать, веселиться, ёрничать. Передавать друг другу тарелки с закусками и дружно уходить курить на балкон…

Здесь я невольно закрыл глаза и провалился в грешную молодость. Всегда полезно заглянуть в свое прошлое, чтоб в настоящем не сойти с ума.

Однажды я это уже пережил — злое бессилие перед уходящей свободой. Я прощался с ней через решетчатое окошко «газика», и не было сил остановить ее… удержать!.. Это было в одном из приамурских городков, где я надолго задержался, случайно отстав от поезда. Ну, может, и не случайно, а по дури… Однако своего чемодана с тех пор я уже не встречал.

Мой чемодан уехал в Хабаровск, не попрощавшись. Я проводил поезд безнадежным взглядом и откупорил бутылку пива, только что с боем выдернутую из привокзальной очереди. И расправился с теплым «Жигулевским» в пятнадцать секунд. Я был в пиджаке и при документах. Это хорошая новость. Но была новость и плохая: в тот раз я был при деньгах.

Счастливое было время! Веселое, словно брага в бидоне. Початая пачка червонцев ворошилась в пиджачном кармане и просилась на волю. Я прихлопнул пачку ладонью, чтобы не скулила, и отправился покупать билет.

— Ближайший. До Хабаровска. Желательно скорый, — небрежно бросил я в билетное окошко.

— Ближайший — ночью, почтово-багажный. Медленный, — лениво выбросили из окна.

Пришлось брать, что дают. Возвращаться в пивную очередь не хотелось, и я подался в привокзальный ресторан. Заказал первое и второе, а к ним — ровно двести, в пузатом графинчике. Ну и пива, само собой. А на десерт пригласил официантку — скрасить мое денежное одиночество. Но она почему-то обиделась, принесла заказ — и ушла.

Зато появился ресторанный малый в несвежем халате. Не сразу, а как раз к последней рюмке.

— Говоришь, Ленку тебе? А вот этого не хочешь? — и потянулся ко мне ручищами потомственного мясника. Посыпалась на пол посуда, зазвенело стекло… Единственное, что я успел подхватить со стола, это пивную бутылку. Что было дальше — не интересно: разбитый череп и кровь ручьем. Закончилось же все очень скверно: появился наряд милиции — и слепил меня, тепленького. Вместе с деньгами, паспортом, билетом и пиджаком.

Быть может, когда-нибудь я вспомню продолжение той давней истории, вот только выпутаюсь из этой…

И здесь я вынырнул из прошлого. И открыл глаза.

— Выходи!

Я вышел. Прихваченная в машине пассажирка — вошь платяная (Pediculus humanus corporis) тихо радовалась свежему воздуху. Я смахнул пассажирку с левого рукава и посмотрел на правый.

— Сейчас ты башкой-то покрутишь! — меня подтолкнули к крыльцу. На нем стояли двое в форме и курили.

— Ну, ты, Семенов, даешь! Уже седьмой, что ли?

— Да нет, восьмой.

— Молодец! Еще парочку привезешь — и в отгулы…

Стоявшие на крыльце побросали окурки мне под ноги и удалились за вертушку, дважды проскрипев что-то вроде: «А вот хрен ему, а не отгул!»

Я поднялся на крыльцо и в свою очередь проскрипел нечто маловразумительное. За вертушкой по правую руку меня поджидал барьер, забранный толстым плексигласом, с маленьким полукруглым окошком, живо напомнивший оставшийся в прошлом вокзал.

— Вот этот, без документов. Спал на остановке, — сержант подтолкнул меня к барьеру. Очереди у окошка не было.

— Понятно, — дежурный кассир в погонах капитана мельком взглянул на меня сквозь мутный плексиглас.

— Хотя, постой… Вроде трезвый? — капитан пару секунд мучительно размышлял над очевидным, но все равно невероятным. — Давай его сюда.

Меня завели в дежурку. Телефоны, радиостанции… хозяйственная сумка у стены… узел с тряпьем… магнитофон со снятой крышкой… какие-то инструменты… Словом, как в любой дежурной части — средства связи вперемешку с вещественными доказательствами, этими невольными свидетелями преступлений, которые кем-то уже совершены.

Фуражка, лежавшая на столе, блеснула кокардой. Это капитан потревожил головной убор, выдернув из-под него чистый бланк протокола.

— Фамилия?

Я ответил.

Он переспросил, и я снова ответил, теперь уже с именем-отчеством. Но капитан опять чего-то не понял. Пришлось прибавить еще и год рождения.

И так — несколько раз.

Мне задавали вопросы, стараясь поймать и запутать. Меня переспрашивали и у меня же уточняли. Потом записали все это малопонятной милицейской вязью и сказали: «Ну-ну!». На всякий случай отняли все лишнее. А сигареты оставили (не «Мальборо»!). Пообещали долго не задерживать. И отвели в камеру со странным названием «обезьянник». А куда же еще?

Орангутанг за решетчатой дверью пил воду из полиэтиленовой бутылки. Ему бы дать половинку банана… Да нет у меня банана, нет!

— Ждать долго придется. Присаживайся. — Длиннорукий мужик лет сорока поставил бутылку на пол и подвинулся на скамейке. — По девяносто первой закрыли?

— Вообще-то я здесь случайно…

— А им по фиг! Случайно, не случайно… — он деловито потарахтел спичками. — Сигаретка есть?

Закурили на пару: я, в чем-то подозреваемый, но пока еще не «расколотый», и сосед, которого уже «раскололи». Или продолжают «колоть», тревожа по телефону самых разных людей.

— А я тебя где-то видел, — сказал длиннорукий, аккуратно притушил недокуренную сигарету и положил ее в карман. — Ты в Центральном районе живешь?

— Почему в Центральном?

— Я тебя там видел. Сегодня после обеда.

— Может, вчера?

— Ты это, в натуре, брось! Раз говорю — сегодня, значит, сегодня. Ты как раз по улице шел, а меня…

Взвизгнул замок, и обстоятельства нашей встречи потонули в голосе дежурного:

— Какой ты, на хрен, Миронов Виктор Павлович, шестьдесят третьего года рождения, когда тебя в базе данных нет?!

Я был беспаспортным, беспиджачным и подозреваемым, а вот теперь еще стал и безымянным. Пять тысяч русских фамилий вспыхнули в моем сознании — и разлетелись, подобно туче светлячков.

— Да как же так? Я Миронов…

— Херонов ты, а не Миронов! Ну, подожди, утром придет майор, сразу вспомнишь свою фамилию, — пообещал дежурный. Захватил с собой длиннорукого и ушел.

Я попытался мысленно представить базу данных, в которой почему-то не оказалось моей фамилии. Я увидел подвальное помещение с деревянными полками, на которых пылились папки «Скоросшиватель» с лиловыми номерами на них. Тридцать восемь тысяч сто одиннадцать, тридцать восемь тысяч сто двенадцать, тридцать восемь тысяч сто… да, сто четырнадцать. Папки под номером 38 113 на полке нет.

Быть может, папку прихватила уборщица — полистать на досуге жизнеописание гражданина Миронова В.П., 1963 года рождения, русского… и так далее? А может, она затерялась на другой полке? В этом подвале все может быть!..

— Чего кричишь? — это опять дежурный.

— Миронов я! Вы проверьте. Позвоните по телефону…

— Жетона нет, чтоб звонить, — по-милицейски изящно пошутил дежурный. Открыл замок и втолкнул в «обезьянник» давешнего орангутанга. — Вон, ему насчет Миронова будешь рассказывать! А станешь в дверь стучаться — наручники надену.

И захлопнул дверь.

Лицо у соседа было грустное, а глаза — холодновато-расчетливые. Я ухватился за чужой взгляд — и потянул на себя, вытаскивая из длиннорукого его недавнее прошлое. И вытащил, насколько смог.

Я увидел длиннорукого там, у стола дежурного.

— Ну так что, Колупанов, с тобой делать? Домой отпустить, или как?

— Отпустить, начальник! Три часа здесь сижу.

— И еще три посидишь. До ночи. А там и до утра, — ласково пообещал дежурный. — А можешь и домой полететь… прямо сейчас. Соображаешь, Колупанов?

— Что? Да я… А в чем дело?

— Там с тобой человечек сидит… темнит что-то он, недоговаривает… Ты бы с ним, Колупанов, поговорил по душам, узнал, что и как? А я тебе через часок позову. Ты понял?..

Эти семьдесят три слова я перебрал, словно четки. Душа спряталась в подреберье, а сердце сжалось в кулак.

— Нет, точно я тебя сегодня видел. У магазина, — сказал длиннорукий, плюхаясь на скамью. — Ты с ребятами стоял, базарил о чем-то… Лёму знаешь? — неожиданно спросил он.

— Да кто же его не знает? — кинул я половинку банана. Готов поклясться: было слышно, как у орангутанга щелкнули челюсти. — Но только это не Лёма был, а… Егоров, — назвал я первую пришедшую на ум фамилию.

— К-какой Егоров? — челюсти у орангутанга разжались.

— Такой Егоров. Капитан. С которым ты только что разговаривал, — отвечал я с ленивой неспешностью отдыхающего. — Он ведь днем в штатском ходит, поэтому ты его сейчас и не узнал.

Не спорю: я рисковал нарваться на провокационный вопрос: «Если Егоров тебя знает, какого же хрена ты здесь сидишь?!» Но на это у меня уже был приготовлен ответ: «Оттого и сижу, что он хорошо меня знает!» Но сосед про Егорова не спросил, а я настаивать на этом не стал. Мы с полчаса просидели, лениво перебрасываясь словами. А потом открылась дверь, и длиннорукого увели, теперь уже с концами.

Я мысленно пошел за ним и остановился за спиной — там, в комнате дежурного. Потом долго слушал, как длиннорукий рассказывал обо мне подробности, достойные последнего романа Фридриха Незнанского (см. страницы 98–126). До сих пор удивляюсь, почему меня не расстреляли прямо в дежурной части. Наверное, пожалели патронов. А может, рассчитывали получить за меня лишнюю звездочку, или даже медаль отхватить.

— Не врешь, Колупанов? Насчет человечка? — засомневался дежурный.

— Да что ты, начальник! — Глаза у длиннорукого увлажнились от предчувствия близкой свободы. — Я его только увидел, так сразу же Лёму вспомнил! Так он у него… у Лёмы…

— Ну, все, Колупанов. Вали!

Тот шмыгнул носом и бочком ввинтился в распахнутую дверь, застрял в вертушке и заискивающе улыбнулся дежурному. Дверь хлопнула… И снова распахнулась: привезли очередного задержанного. Похоже, время дежурства у милицейского наряда и в самом деле подходило к концу.

Прошла минута, час или год. Меня никто не тревожил. В ожидании пополнения в камере я привалился спиной к шершавой стенке и закрыл глаза.

Я снова ехал в проклятом «газике» прочь от вокзала, в хитросплетение улиц и переулков, черт знает в каком направлении, и будущее было захватывающе-тревожным. А настоящее — вместе с паспортом и деньгами — томилось в отобранном пиджаке.

Тогда ведь тоже был август, и тоже число двенадцатое. День валился на чертову дюжину, а вместе с ним валилась и моя судьба. Свобода отдалялась вместе с вокзалом, скрывалась за пыльными деревьями, пряталась за облупленными домами и покосившимися заборами. Девушка с дорожной обочины проводила меня случайным взглядом — и в тот же миг забыла обо мне…

И здесь я снова выпал из воспоминаний. Пробуждение было внезапным, а оттого особенно пугающим. Чувство близкой опасности прошлось гусиными лапками по коже. Я вскочил, чтоб встретить неведомое в полный рост. Пожалел, что в свое время занимался чем угодно, только не борьбой и боксом. И шагнул поближе к двери.

— Эй, капитан! Мне долго еще сидеть?

Я ожидал услышать что-то вроде: «Сиди, пока тебе «ласточку» не сделали!», но ошибся. Вместо этого из соседней комнаты донесся слабый стон.

— Дежурный!..

Я ударил плечом в решетку. Ригель щелкнул, и дверь распахнулась. Вот что значит — замки английские! Чаще их надо смазывать, господа…

Неверной походкой канатоходца я приблизился к двери в соседнюю комнату. Иного выхода отсюда не было — только через дежурную. Или же — возвращаться обратно в камеру, к шершавой стенке и на жесткую скамью. Я осторожно приоткрыл дверь и увидел давешнего капитана, лежавшего у стола в луже крови. Заметив меня, он шевельнулся, и тут же закатил глаза.

Молоток валялся на полу, разом превратившись из вещдока в орудие преступления. Капитан умирал, но все еще тянулся руками к разбитой голове, словно бы пытаясь удержать ладонями ее содержимое. Фуражка по-прежнему лежала на столе; казалось, кокарда тускнеет и покрывается пленкой окисла.

Удивительно, как я не сошел с ума прямо здесь же, в дежурной части. Я рванул из узла с тряпьем первое, что попалось под руку. Это был мятый пиджак. Я хотел сунуть его капитану под голову, но тут же испуганно одернул руку, представив себя в окружении тех, кто неминуемо должен был сюда войти — сейчас или через минуту. Сердце шепнуло: «Ведь ты — невиновен?..» А душа — закричала: «Беги!»

От двери, распахнутой в коридор, тянуло сквозняком свободы. Внезапно ожившая рация прохрипела: «Ивановка, на связи?» Сделала паузу — и снова: «Ивановка, почему молчишь?!» Здесь что-то случилось со мной, какое-то легкое помрачнение, многократно усиленное воображением. Я вскочил и как был, с пиджаком в руке, бросился в коридор.

Вертушка на выходе взвизгнула: «Стой, кому говорю?!» И попыталась ударить меня железным поручнем.

Она еще что-то скрипела мне вдогонку, но я был уже далеко.

Первую сотню метров я бежал, удивляясь, почему спине так холодно и мокро. Потом до меня дошло, что в городе хлещет дождь. Так что чужой пиджак пришелся весьма кстати. Я быстро надел его и даже поднял воротник, но тут же подумал, что от возможного преследования меня это вряд ли спасет. Увидел какой-то двор и нырнул в него, в тайной надежде выйти на соседнюю улицу.

Мне повезло: двор и в самом деле оказался проходным. Мало того, проскочив его, я оказался в двух шагах от трамвайной остановки! Тут же, как по заказу, появился вагон, в котором я и укрылся от наступающих сумерек и дождя.

— Следующая остановка — «Медтехникум», — скучным голосом сказал динамик. Вагон тронулся с места, и кондуктор двинулась через пустой салон, намереваясь взять с меня за проезд в полной мере.

Машинально я полез было за деньгами, но тут же вспомнил, во что одет, и карман тревожить не стал. Да в таких пиджаках деньги едва ли водятся….

— Платить будем?

Я демонстративно сунул руку в карман, всем своим видом показывая, что не располагаю даже медным гривенником. Пальцы скользнули по ткани и провалились за подкладку. А там…

— Ну так что? — это опять кондуктор.

Я медленно потянул руку из пиджачных глубин…

Тысячерублевые купюры, скрученные в тугой рулончик и перевязанные черной ниткой! Вот что держал я сейчас в своей руке. Первой моей мыслью было: «Я сплю!» И тут же пришла другая мысль: «Интересно, а сдача у нее найдется?»

— А еще зайчиком прикидывается, — усмехнулась кондуктор. — Может, помельче дашь?

К счастью, трамвай уже начал притормаживать. Я рывком поднялся с места и вскоре снова оказался под дождем.

Маячить на остановке было глупо и небезопасно. В любой момент к одинокой измокшей фигуре могла подъехать милицейская машина, и очередной сержант наверняка потребовал бы предъявить документы. Такая встреча в мои планы не входила. К тому же эти деньги…

Не вынимая руку из кармана, я покатал в пальцах рулончик и попытался представить, сколько тысяч в нем может быть. Двадцать, тридцать? Да мне бы и десяти хватило…

Я быстро пошел по извилистой скользкой дороге к многоэтажным домам, машинально перепрыгивая через лужи. Дождь растерял свою силу, и теперь сыпал за воротник мелким горохом. У первой же многоэтажки я оглянулся и юркнул в ближайший подъезд. С минуту постоял, привыкая к относительной безопасности, потом вынул деньги и начал их пересчитывать.

На втором десятке одинаково новых бумажек пальцы мои задрожали, и я стал считать втрое быстрей. Тридцать пять тысяч. С ума сойти можно!.. Пять тысяч я сунул в рубашку, остальные запрятал в задний карман брюк. Все еще дрожавшими пальцами торопливо пробежался по пиджаку, но больше ничего интересного в нем не нашел. И честно говоря, не расстроился.

Однако радостное возбуждение уже уходило от меня. Зато появилось тоскливое ощущение загнанного, но пока еще не пойманного. Три вещи не давали покоя: часы «Orient», мои анкетные данные и мой сегодняшний ночлег. С первым пунктом я попрощался и забыл его, третий — отложил на потом. А вот анкетные данные при всем желании не изменишь…

Быть может, ориентировка на гражданина Миронова В.П. давно разлетелась по всему городу. И на вокзале, в аэропорту, при выезде из города недоверчивые взгляды уже просеивают честных граждан сквозь сито примет: на вид лет 35–40, роста среднего, спортивного телосложения, волосы темные, был одет…

Здесь я скинул пиджак. Попытался было сунуть его за батарею, но передумал. Вспомнил, что в ДЧ меня привезли в рубашке. К тому же на улице дождь…

Я выглянул из подъезда: ну да, продолжает сыпать. Ладно, дело житейское…

Ночь приняла меня, как родного: с деньгами, без паспорта, но в пиджаке.

На лестничной площадке я наскоро привел себя в порядок: смахнул с брюк комочки грязи, как смог, пригладил пиджак. Придал лицу беззаботное выражение и позвонил в знакомую квартиру.

Через минуту я уже сидел за неприбранным столом и скупо врал о причинах своего опоздания. Моей фантазии хватило лишь на затянувшееся свидание и позднюю электричку, которая доставила меня с городской окраины буквально десять минут назад. Впрочем, экс-именинник ко мне с расспросами не приставал, сказал только:

— Сколько сейчас, знаешь? Первый час ночи! За это время мог бы и пешком дойти, — и принес из кухни явно припасенные на утро полбутылки коньяка. — Держи. Штрафную. Ну и я… за компанию. Давай.

Я выпил и навалился на остатки салата, не забывая то и дело тревожить вилкой тарелку со шпротами. Ломтик сыра мелькнул и пропал вслед за пластиком ветчины, а селедка под зеленым горошком была чудо как хороша. Если что и мешало мне сейчас полностью отдаться еде и питью, так это воспоминание о минувшем вечере. Похоже, Сашка это заметил, но вопросов задавать не стал.

— Еще? — Он взялся за бутылку. — Здесь, правда, немного…

Он выжал остатки, и я снова выпил. И закусил.

Славный город Дербент повернул мои мысли от прошлого к будущему. Шальные тысячи заверещали в кармане так, что в ушах зазвенело. Пережитое в ДЧ требовало сатисфакции в крупном размере. Я вынул из рубашки пять тысяч и деловито пришлепнул их к столу:

— Саша, не суетесь! Сейчас что-нибудь сообразим.

— Откуда?..

— Долго рассказывать. Да и… не интересно.

— А все-таки?.. — Сашкино лицо, обычно скучновато-расслабленное, как-то вдруг отвердело.

Я молча достал сигареты. Отступать было поздно, а Сашку я знал уже лет пять — с тех пор, как вернулся из Ухты.

Короче, я рассказал ему — все. Хотя хватило бы и половины.

Под утро бутылка коньяка постыдно показала нам голое донышко. Пришлось откупорить вторую. Мы были пьяны, развязны и бестолковы. Если бы не суббота, Сашке наверняка засчитали бы прогул. Что касается меня, то ни о какой работе я уже не думал. Разбуженное воображение, взяв разбег еще там, в дежурке, окончательно вышло из-под контроля и ударило по прямой.

В промежутках между двумя рюмками «КВ» я представлял себя, отчаянно отстреливавшегося из пистолета. Его я купил… ну, скажем, у не знакомого мне Лёмы. Стрелял я неважно, и это меня ужасно злило. «Будешь в следующий раз знать, как на патронах экономить! — ругал я себя после очередного промаха. — Нужно было гранаты на все деньги покупать!..»

Расстреляв с десяток обойм, я бросил это шумное занятие и начал срочно гримироваться: наклеил усы и бороду, перекрасился в жгучего брюнета и подался к ближайшей границе. Загранпаспорт мне достал все тот же Лёма. При этом он честно предупредил, что за подлинность турецкой визы не ручается. «В крайнем случае, отсидишь пару лет в Стамбуле, — успокоил Лёма. — Жратва у них, конечно, хреновая, да и пацаны по-русски не понимают. Но ты не кипешись, у меня там вертухай знакомый есть…»

— А может, тебе все-таки в милицию пойти? — в десятый раз спрашивал у меня Сашка.

— И что я им скажу? — в десятый же раз отвечал я ему. — Что к капитану даже близко не подходил? Так они мне и поверили!

Я вспоминал сержанта Семенова, и меня начинала бить нервная дрожь. Один раз даже слезы на глаза навернулись, и я смахнул их потертым рукавом. Хотелось лечь, расслабиться — и завыть. Оскальзываясь на стреляных гильзах, я кое-как добрался до дивана и упал фальшивой бородой в подушку. Последнее, что запомнилось, это звон посуды: кажется, Сашка пытался убрать ее со стола.

Во сне я видел лесоповал и слышал лай собак. Промерзшие кедры валились один за другим, и некогда было вытереть пот со лба драной брезентовой верхонкой. Давешний капитан, сидевший поодаль на пеньке, одобрительно покачивал головой, обхватив ее озябшими руками. А рядом валялась его окровавленная фуражка, косо врезанная козырьком в снег…

Протяжный звонок прервал кошмарное видение, заставил вздрогнуть и сжаться в предчувствии близкой опасности. Второй звонок, столь же долгий и требовательный, приподнял Сашку с кровати. Я замотал головой: «Не открывай!»

И был стук в дверь. И еще звонок — после паузы. И опять к нам постучали. А потом дверь оставили в покое (слышно было, как загудел лифт).

Минут пятнадцать мы молча лежали, прислушиваясь к окружающему миру. Наконец, Сашка тихо поднялся и прошел в прихожую. Постоял у двери и вернулся:

— Кажется, ушли.

— Кто это был, как ты думаешь?

Сашка пожал плечами:

— Может, ребята решили с утра проведать? Ну, не знаю. Ладно, давай, умывайся, еще поговорим…

— Что думаешь делать? — спросил он позже, когда мы уже сидели на кухне и поправляли головы остатками былой роскоши. — У тебя ведь, ты говорил, даже паспорта нет?

— Паспорт есть. Только он на квартире, — отвечал я, довольно уверенно связывая слова в предложения.

— Конечно, на квартире. А где же еще? — хмыкнул он. — И там тебя уже ждут. Двое в штатском. А может, и трое. Прямо заколебались в окно выглядывать: «Интересно, а где это наш гражданин Миронов потерялся?» Ну, ты как пацан… — Здесь он разнес коньяк по стаканам. — Ладно. Давай еще по одной и… все. Смываться тебе надо, Витя! И чем быстрей, тем лучше. Если это они в дверь звонили, значит, позже еще раз придут.

Сашка мог быть сердитым, похмельным, усталым… каким угодно, но только не трусливым, это я знал точно. И если он советует смываться, значит, дела мои и в самом деле хреновые. Вот только к этому я был совсем не готов. Да и куда идти? На вокзал? Меня там быстренько без документов возьмут! Да и билет я не куплю без паспорта…

Тревожные мысли шли похмелью вдогон, рука сама тянулась к деньгам, а глаза высматривали в окно ближайший магазин. Но Сашка поставил на моих терзаньях точку.

— У меня ведь в деревне дом, от бабки остался. Можешь поехать туда. Скажешь, что родственник. Ни один опер не найдет! Пока поживешь, а там видно будет.

Голому собраться — только подпоясаться! Через три минуты я был уже готов.

— Да, и еще, — сказал Сашка прежде, чем выпустить меня на лестничную площадку. — Пить сегодня не надо: мало ли что? А я здесь пока крутнусь, постараюсь узнать… на квартиру к тебе схожу… В общем, на тебе ключ и… пока! Через недельку подъеду…

А дальше была лестница, трамвайный скрип лифта и страх неожиданной остановки (на третьем этаже вошла раздобревшая дама с белой собачкой на руках). Дама неодобрительно глянула на меня, но ничего не сказала. А собачка продолжала коситься и лаять до первого этажа.

Лифт остановился, и дама вышла, едва протиснувшись сквозь дверные половинки. Я скользнул следом. В подъезде дама замешкалась, пропуская двоих мужчин, и я чуть не клюнул носом в ее сдобное плечо. Тот, кто был первым, вряд ли разглядел мое лицо, но его увидел второй. В глазах незнакомца я прочитал лиловые строчки: «На вид лет 35–40, роста среднего, спортивного телосложения, волосы темные, был одет…» Ну и так далее.

Нет!..

Что, лет 35–40? Я быстро начал стареть своим похмельным лицом. Примерно лет до пятидесяти.

Среднего роста, говорите? Тотчас же коленки мои подогнулись, и я стал вдвое меньше.

Спортивного телосложения? Я сжался, разом превратившись в мелкого и щуплого.

Вы разве ТАКОГО ищете?!

(Да, и не забудьте пиджак с чужого плеча).

Чернильные строчки в глазах незнакомца расплылись и исчезли. Он прошел мимо. А я выскользнул вслед за дамой из подъезда и спустился с крыльца.

Дама поставила собачку на землю и повернула направо.

Собачка тявкнула на меня и побежала налево.

А я пошел прямо и прямо — через двор и на автовокзал.

Потом была очередь в кассу, билет на ближайший автобус и двадцать минут свободного времени. Я вышел на перрон и закурил. Была суббота, солнечный день. В расстегнутом пиджаке гулял ветерок свободы. А денег, пожалуй, месяца на четыре хватит…

Я докурил сигарету до фильтра и вынул еще одну.

«Там, в доме, не убрано, но ты не пугайся… Жить можно, — вспоминал я Сашку. — Утром загляни к соседу, его Петровичем зовут. Привет от меня передай. Скажи, мол, двоюродный брат, из Астрахани приехал… Короче, что-нибудь придумаешь. Бутылочку возьми, Петрович не откажется…»

Бутылочку? Да без проблем!

«Пить сегодня не надо…» — это тоже говорил мне Сашка. Слово «пить» вынырнуло из памяти, заныло и заканючило. А остальные четыре слова я почему-то забыл.

Уже автобус подавали на посадку, когда я выдернул из стеклянного окошка две бутылки пива. Одну я тут же опорожнил в пятнадцать секунд и бережно поставил в урну, а другую ухватил за горлышко и пошел к автобусу.

В ожидании посадки пассажиры толпились у двери. Впрочем, водитель оказался не из медлительных.

— Билеты приготовьте, — сказал он, открывая дверь.

Я сунул руку в карман. Тут же вспомнил: не в левом, а в правом! Перехватил бутылку в другую руку и снова полез в карман…

Звон разбитого стекла повернул в мою сторону полсотни незнакомых лиц, плюс одно, смутно знакомое. Я еще машинально отряхивал брюки от пивной пены, а Семенов уже подходил ко мне с той стороны перрона, и кобура у него под рубашкой, казалось, расстегивалась сама собой.

— Гражданин, ваши документы! — услышал я его голос. Значит, правильно вчера эти двое, на крыльце, говорили: хрен тебе, Семенов, а не отгул…

— К вам, гражданин, обращаюсь. Документы, говорю, покажите.

— Да я в деревню собрался… В деревню! Сейчас автобус уйдет!

Я сделал движение к автобусу. Мелькнула надежда: а может, все обойдется? Однако Семенов, оставшийся без отгула, был злым и от меня не отстал.

— Документы! Что, нет ничего? Ну, тогда пройдемте.

С хрустом закрылись двери, и автобус тронулся с места. А меня уводили от автобуса. Уводили от деревни и от Петровича.

Меня уводили от свободы.

За что уводили? Зачем?..

— «Справка об освобождении. Выдана гражданину Елагину Леониду Михайловичу в том, что он…» — читал Семенов потертую бумажку, найденную за подкладкой не моего пиджака. — Так вот ты, значит, какой!

— Да не Елагин я! Не Елагин, а Миронов, Виктор Павлович… Вы проверьте!

— Прокурор проверит, — отвечал Семенов, и продолжал читать дальше: — «…что он… отбывал наказание за преступление, предусмотренное статьей… срок отбыл полностью… освобожден…» Все с тобой ясно, Елагин! Не успел выйти, как снова туда захотел? — и повернулся к напарнику. — Вчера у нас капитану голову проломили, слышал? Так это вот он, Елагин, — глаза у сержанта стали злыми. — Ну, ничего, ничего… Мы с тобой еще поговорим!..

Я знаю, что будет потом.

Миронова уже не отпустят. Подержат в сизо с полгода, потом по этапу — в Ухту.

А я буду ехать в Хабаровск, пить пиво, купленное в Белогорске. Буду слушать чужую историю — и забывать свою.