По моим правилам

Глава 4. Миша

– Миша, ты совсем охренел? Квартира разгромлена, везде вонь и хрен знает что. Но это не самое страшное! Ты что, опустился до насилия? Я не стану тебя вытаскивать из тюряги, если девка напишет на тебя заяву!

Отец орал так сильно, что набаты в голове, что мешали мне жить, едва я глаза попробовал открыть,стали невыносимыми. Я попытался сфокусироваться на чём-то, но выходило плохо. А этому, походу, крышу сорвало. Продолжал орать:

– Я знал, что ты отбитый, знал, что все этим кончится, но Миша! Насилие? Что ты с ней сделал, отвечай?!

Он настолько одурел, что даже хотел схватить меня за грудки, но только мой голый вид не давал. Зато простынь сползла, обнажая тело. А сзади маячила его новая жена, Вероника. Серая мышь, что вякнуть боялась. И меня стороной обходила.

Зря, я баб не трогаю. Обычно это они меня донимают и на шею вешаются, но тут другой случай. Я отцу обещал вообще ее стороной обходить. За это он спускал мне маленькие шалости.

Так вот после моего оголения Вероника сбежала так быстро, что пятки засверкали. Я ухмыльнулся и прохрипел:

– Она что, до сих пор голого мужика не видела? Бабе за тридцать глубоко. Детей бы хоть завели себе, чтобы отстать от меня.

Лицо отца исказила судорога боли. Странно, что это он? Ну да, имея двух великовозрастных сыновей, не особо думаешь ещё об одном спиногрызе. Этих бы вывезти. Особенно учитывая меня.

Ничего, скоро и на его улице будет праздник. Буквально пара лет осталась. Потерпит.

Тем более дражайший братец с ним много лет не разговаривал. Минус один, считай. Тот не смог простить. Я тоже не смог, но лишиться ещё и его… Чертовы психологи. Пытались из меня душу вытрясти.

Но я сдюжил и послах их нахрен. Потому что нечего лезть ко мне в душу. Поздно, нет там уже ничего и никогда не будет.

– Не твое дело, что я делаю со своей женой! Отвечай, ты изнасиловал ту девушку?!

– Ты, кажется, плохо слышал меня. Не раз тебе говорил. Не трогаю баб! Нет нужды. У меня очередь за дверью стоит из шалав всех мастей. Они готовы сутками сосать наперегонки и прыгать на мне, да и вообще, о чем ты?

Осекся. Перед лицом встали испуганные карие глаза и выбившиеся рыжие пряди. А ещё синяк на скуле и выражение боли, когда я схватил ее за запястья. Тоже синие.

Нахмурился, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего дня. Я нажрался. Сильно, как всегда. В хлам полный, не видя и не слыша ничего. В том числе проклятых демонов внутри.

А потом утро. Резкое, с ароматом земляники. Был же он? Аромат… Или рыжая побитая девка мне привиделась. Она так вылетела из комнаты, что я подумал, что это сон. Кажется, нет.

– И рыжую эту девчонку не трогал? Тогда кто ее так?

Отец заметно расслабился. Понимал его. Мои выходки были зачастую не самыми детскими. Квартира едва ли не трещала по швам, но существовали грани, которые даже я не преступал.

Как однажды я услышал неожиданную защиту в свой адрес от бесхребетной Вероники: мол, я урод, но не отморозок. Даже посмеялся тогда. И вазочки ее любимые стал прятать в шкаф перед попойками. Один хрен разфигачили, но я ж пытался…

А вот вопрос отца застал врасплох. И правда, кто ее так? А потом в голове стали возникать короткие воспоминания. Белобрысая пьяная девка, мямлящая что-то про подругу.

Моя нетрезвая поступь в комнату для гостей. И там неприглядная картина, как трое ушлепков из баскетбольной команды со скамейки запасных пытаются заставить какую-то рыжую дуру отсосать. Судя по выражению ее лица, без согласия.

И что она там забыла? Идиотка. Неужели мама не учила уму-разуму? У меня обычно случайных девок не бывало. Сплошь давалки, нахрен других-то звать? Ладно, что было потом?

А дальше… Твою мать! Я вспомнил, как они ее отпустили, как я вырубил самого большого, а его дружков…

Подскочил с постели и понёсся в ванную. Меня вывернуло наизнанку. Фига се я отбитый вообще. Полез искать телефон. Вернувшись в комнату под странные молчаливые взгляды отца, нашёл мобилу. В этот раз даже целую.

Открыл и побежал блевать снова. Дрянь какая. Но удалять нельзя. Таких мудаков наказывать надо,и, если эти ушлепки завтра покажутся в универе… станут местными знаменитостями. Я четко помнил, что велел им валить.

Вышел из комнаты, и отец многозначительно кивнул на мои гениталии. Натянул трусы. Смотрите-ка, какие мы нежные. Пенисов не видел, что ли? Уж на мой-то в детстве насмотрелся. Особенно после того, как…

– Миш, заканчивай с этим. У тебя же соревнования, Иван обещал…

– Не надо упоминать о нем! Плевать я хотел на Ивана и его обещания! Я в команде и универе, потому что об этом мечтала она! Она и никто больше. Чхать я хотел на происходящее, и, если ты думаешь, что какие-то сраные ваши договоренности…

Он ушёл. Развернулся и ушёл, не говоря ни слова. Я ненавидел, когда он так делает. Потому что агрессия и ненависть на судьбу, на старшего брата и себя сжирали меня. Оставляли наедине с самим собой.

Я ненавидел все. Всех. Жизнь, людей и окружающую обстановку. Запустил в дверь телефон. Там на ней был уже с десяток вмятин. Как там психологи говорили? Надо выпустить пар? Дышать?

Пошли к черту. Дышат живые. Я же видел себя ходячим трупом. Потому что много лет назад меня убили. Выпустили кишки, и когда я на секунду поверил в то, что все можно исправить, пережить боль, забыться…

Эта самая жизнь шандарахнула меня по голове ещё раз. Так сказать, контрольным выстрелом. Чтобы не рыпаться и не трепыхался. Поэтому я и ненавидел все вокруг.

Горело бы оно огнём. Но я обещал ей, я знаю, что она бы гордилась. Я был совсем мелким, когда мама рассказывала мне, что не пропустит ни одного матча.

Что всегда будет сидеть с отцом в первых рядах. Что вытащит его с работы, и они вместе будут на моем выпускном сначала в школе, потом в универе. Потом с гордостью поедут на Олимпиаду, куда я непременно отправлюсь вслед за Ваней.

Ване же прочили успех, говорили, что он звезда, да и я подрастаю. Два метра дури и таланта. И мама смотрела на меня любящими глазами. Обещала. Она мне обещала!

Но соврала. Жестоко соврала, уйдя. Она ушла от нас и больше никогда не вернётся. Никогда не сможет обнять меня и сказать, что любит. Даже такого гондона любит просто за то, что я есть.

Как умеет лишь она. Мать. Женщина, что дала мне жизнь и ее же отняла. Поэтому пошла она к черту со своей любовью! Потому что место на трибуне навсегда останется пустым.

Никогда она больше не взойдёт на неё. Но я не такой. Срать, что они там с Ваней решили. Я все равно сделаю так, как обещал. Все равно каждый раз буду выходить на площадку. Буду лучшим.

Чтобы где-то там, откуда она смотрит, плюнуть ей в лицо: вот видишь, что ты пропускаешь? Слышишь, как ревут трибуны? А тебя там нет. Ты предпочла уйти, сдаться.

Я бил в стену и кричал. С сухими глазами, раз за разом. Я обещал ей и сдержу слово. Но когда выпускной и финальный матч отгремят, больше у меня не будет никакой цели и повода оставаться в рассудке.

Осталось два года. Два долгих года. Что обязательно закончатся. И тогда посмотрим, что останется от моей жизни…

Почему-то в этот момент перед глазами снова встало миловидное лицо сердечком, обрамлённое рыжими кудряшками. Испуганное, подёрнутое судорогой боли.

А ты, незнакомая девка, дура. Хорошо, что уже через час я ее и не вспомню. И так действительно было. Лишь где-то на подкорке остался запах земляники.