По небу полуночи ангел летел

С окружной дороги они свернули на Ярославский тракт, и капитан вспомнил о том, как Лидия не раз просила отвезти ее в Сергиев Посад, жене давно хотелось побывать на месте проживания всерусского патриарха.

«Теперь он в Москву перебрался, — подумал капитан, — а мы так и не удосужились съездить…»

Чуть защемило сердце, колыхнуло душу чувство вины перед Лидией, он помыслил о соотношении двух вин, которые отягощали его совесть, той, что возникла от невыполненного обещания, и едва помаячившей в окаеме, еще и не осознаваемой вовсе, а все же неотвратимо надвигавшейся на Ярослава с каждым исчезавшим под капотом «Спутника» асфальтовым километром.

Теперь он перестал следить за дорогой и сел вполоборота, смотрел, не отрываясь, на подхватившую его в Лесном Городке таинственную незнакомку.

Нимало не смущаясь, пристального взгляда капитана, она играючи вела машину, с легкой бравадой обходила тех, кто не торопился и подавал вправо, в ее манере управлять автомобилем была некая пренебрежительность к процессу, и за этим скрывались, Ярослав знал, высокие мастерство и классность.

В Москву он приехал с Лидией третьего дня. Коллегию министерства назначили на вторник, и Ярослав собирался вылететь из Владика воскресным днем, чтоб разом разрешить дела и поскорее возвратиться на коробку, уже почти снаряженную к рейсу.

Но Лидия вдруг подкрутилась, сумела взять в конторе отпуск и с билетами сообразила, уговорила Ярослава вылететь на запад в среду.

Капитан не возражал, ему нравилось ездить вместе с женою, такое редко случалось в их несуразной жизни, когда Ярослав на шесть месяцев уходил в море. Бывали, конечно, рейсы и покороче, только однажды пришлось Лидии ждать возвращения капитана целых два года, две дюжины месяцев, семьсот пятьдесят дней…

Ему подумалось, что находясь в Москве с женою, он будет чувствовать себя спокойней. Не надо думать о ежедневных выходах для звонка на Владик, с которым разница во времени большая, ходить по скудным магазинам в поисках подарков, тревожиться от того, что Лидия сейчас волнуется, он знал, за капитана, на краю земли, в городе, который хоть далеко и недавно еще закрытый, но все одно нашенский, а чей же еще…

Присутствие жены снимало с капитана многие житейские заботы. Появлялось, правда, новое неудобство — гостевать у жениных родных, так бы Ярослав гостиницей обошелся. Но Лидия гордилась тем, что когда-то была москвичкой с временной, правда, пропиской, и утверждала себя, останавливаясь у младшей сестры, удачно вышедшей замуж, срезав на студенческом еще повороте желторотого парнишку из МИМО.

«Зацепилась в МИМО — не проходите мимо», — резвилась Лидия, когда рассказывала новым знакомым, да и старые слыхали про это не однажды, историю золушки из вятской деревушки, которая блистала по разным там европам, сопровождая мужа-полиглота, обладавшего к тому и журналистским даром.

Ярослав поначалу морщился, порой наедине выговаривал Лидии, ему казалось, будто она завидует сестренке, сам-то он мог взять ее с собой лишь в каботажный рейс, когда ходил за рыбой в Берингово море, только это вовсе не похоже на Лазурный берег. Его обижали рассказы Лиды о шикарной жизни заграничного свояка, чудился извечный упрек ему, Ярославу, неспособному перепрыгнуть капитанскую планку и увезти благоверную в Сидней или хотя бы в занюханный ныне, а когда-то тянувший на юго-восточный Париж — Сайгон.

Правда однажды им помаячила тоже валютная жизнь за границей, Ярослава хотели послать в Веллингтон представителем министерства, уже и бумаги собрали, но тут приключилась история с субмариной, и ехать пришлось вовсе в иные, не новозеландские кущи.

Сейчас свояк заматерел, в европы катался по случаю, а больше обозревал события, объяснял печатно и с телеэкрана who как говорится, is who и что того или иного «ху» за намерения в отдельности и каковы у всех, значит, «ху» вместе.

Имели родичи престижную квартиру на Кутузовском проспекте, катались в фиолетовом «вольво», держали и двухэтажный домик в трех шагах от Минки, в уютном дачном городке, законно называвшемся Лесным.

Младшая сестра Лиду Ярославову любила, тут уж капитан не сомневался, за мать ее почитала, искренне радовалась появлению приморцев. Если хозяева жили на даче, то отдавали им кутузовское логовище со стенами под четыре метра, а коли по времени оставались в Москве, то капитан с супругой владели всем особняком, от него и до электрички было рукой подать.

И сам Володька парнем был демократичным, по крайней мере умел таким казаться, и даже с пониманием отнесся он к тому, что капитан упорно не хотел с ним больше «причащаться», когда в принципе отверг спиртное с тех пор, как возвратился после двух несправедливых лет отсидки.

Свояк, носивший редкую для нынешней России фамилию, писалась она как «Битофф», двойной конец хранил лишь в Красной Книге, то бишь в заграничных документах, и народу был известен под скромной ненавязчивой кликухой.

В европах он прошел дипломатическую школу и в духе времени уважительно отнесся к трезвой ипостаси капитана, хотя сам отнюдь не собирался действовать сообразно новым принципам Ярослава. Но и собственных доводов не приводил, разделял в присутствии родича трапезу «на сухую».

Сегодня, в субботу, Битофф собирал в дачном вигваме гостей, и Лидия уговорила капитана принять участие в сходке.

— Может быть, на выставку махнем иль на крайний случай в Лавру? — неуверенно предложил Ярослав.

Отодрать жену от битоффских компаний было невозможно. Лидия считает, будто приобщилась к метропольскому бомонду, как же дипломаты, журналисты, члены творческих союзов, титаны сцены и тараны перестройки…

От публики подобной капитана тошнило, на краснобаев у него была сенная лихорадка, они сопровождали Ярослава с мореходки, не оставляли в океане, угнетали ему психику в конторах, и даже в лагере спецконтингента, куда он угодил по номенклатурной разнарядке, поскольку был тогда уже капитаном, их было больше, чем где-либо, колония была для погоревших правоведов, партийных жуликов и государственных бугров.

На этот раз Битоффа посетил писатель, известный злыми фельетонами-статьями, а с ним и шеф издательского главка. Был кинорежиссер из новой кучки, артист-чиновник с поводком на шее, его тянули куда надо, а гению темяшилось, будто он заделался-таки среди коллег в законе.

Свояк Володька так и разложил в интимном разговоре с капитаном, покудова стояли на углу и караулили машины, на них, как записал однажды Пушкин, съезжались гости к Битоффу на дачу.

С них все и началось.

Ярослава даже не цинизм людей искусства возмутил, не история, которую свояк рассказал про фельетониста. Тот раскатывал во время оно по солнечным республикам в ранге спецкора солидной газеты, собирал на крестных отцов хорошую компру, а потом ставил ее на кон, угрожая использовать на страницах печати. Ему отстегивали куш, и фельетон не появлялся. Или вдруг возникал — на соперника хорошо заплатившего члену СП мафиози.

Так сей борзописец стал тараном перестройки и стаж революционный числил как подпольный, ибо стриг руно с овечьих шкур тогдашних волков до того, как вышла ему в самый цвет апрельская лафуля.

И про режиссера Вовик вразумил приморца, как брал он власть с дружками на киношном съезде, витийствовал за новое кино, а вышла грязь, жестокость, еще большее хапужничество, теперь уже неприкрытое, для себя и верных подголосков.

Сам хозяин гостей своих как будто бы презирал, говорил о них через губу, рисовал в убийственных красках, а вот зачем-то нуждался, иначе б не ухаживал радушно, не потчевал деликатесною жратвою, и не пел им под гитару песенок на собственного сочинения стихи.

Капитана оскорбила их полная откровенность, его это жлобьё ни капелюшечки не стеснялось, будто он их подельщик какой или вроде как пустое место.

Правда, Володя сказал, кто он такой, добавив, любимый, мол, родич, а значится он «свояк», и не только по родственной принадлежности, но и в самом деле в нашей компании не чужой.

Узнав, что капитан из рыбкиной конторы, артист сказал, что лично знал начальника оттуда, любил покойник чистое искусство и присылал в театр квитки на спецнаборы в фирме «Океан».

— Деловой был человек, — вздохнул начальник главка. — Таких ведь ставить к стенке непрактично, их навыки б сейчас использовать, в эпоху перестройки.

А сам, едва подали суп из крабов, их Ярослав привез с собою в качестве презента, рассказывал, как потрафлял японцам, сучара, вел с ними в Токио переговоры. Они ему стереофоник вручили на память, и теперь не знает, пять или шесть карбованцев взять за электронное чудо из Страны Восходящего Солнца.

Хотел Ярослав сказать, что его б тоже стоило к стенке поставить, дешевку, хоть и хапнул он плевую мелочь по сравнению с тем ущербом, какой причинил державе.

Он бы и врезал, да Лидия стрелы из глаз метала, знала характер мужа, и жалея ее, капитан поднялся из-за стола, покурить, мол, и заодно прогулять в гальюн.

Оставив руль в левой руке, она коснулась правой радио на панели, и в салон ворвалась песня, под которую он вышел тогда из комнаты, где сидели явные спидоносцы, в ухоженный битоффский сад.

Стихи сочинил хозяин, он сам и пел еще недавно, но сейчас под гремевший оркестр исполняла песню звезда, задурившая роковым экспансионизмом головы земляков.

— Ах, подарите, подарите мне скорее этот дивный белый мерседес! — обращалась через эфир певица к анонимным благодетелям в перспективе.

Тогда он, едва сдержавшись, вышел в сад и не успел докурить сигарету, как рядом возникла Лидия.

— Ты чего ведешь себя как провинциал? — злым голосом, но с нестертой еще улыбкой, спросила жена Ярослава. — Что люди о тебе подумают…

— А я и есть провинциал, — обозлился капитан. — Это не люди, а чистые спидоносцы!

Новый термин объяснил ему Володя, означал он сокращенно «сопротивление перестройке и демократии», а тот, кто сопротивляется, значит, и есть этот самый носец.

Остроумное словечко приглянулось Ярославу, удобно уложилось на язык, и капитан вовсю стал пользоваться им, предвкушая, как пошлет его гулять по городу Владивостоку.

Но сейчас относительно смирную Лидию словно это будто взорвало.

— А ты…

Тут она аж задохнулась, икнула, а затем, округляя в страхе глаза, только не в силах уже сдержаться, вдруг выпалила Ярославу в лицо:

— А ты шпана беспризорная, вот кто!

Капитан дернулся. Остервенело глянул на Лидию, испуганно прикрывшую рот пухлой ладошкой, бросил под ноги в желтый чистый песочек окурок, втоптал его каблуком, прошел к выходной калитке с микрофоном, хлопнул так, что в динамике хрюкнуло нечто, и зашагал к Минскому шоссе.

В сторону Москвы Ярослав двигался с полчаса, а может быть и побольше. Ни единой мысли не было в голове, шел себе и шел, обгоняемый спешащими к столице автомобилями, не задумываясь о том, куда и зачем движется он по обочине бойкого тракта.

«Шпана беспризорная», — повторил про себя капитан и рассмеялся.

— А что, — сказал он вслух, — так оно и есть… Что было то было. Занимался шпанством в промежутке между октябрем семнадцатого и апрелем восемьдесят пятого годов. Каюсь, господа присяжные заседатели! Хотя и не по моей вине…

Злость на Лидию пропала, и Ярослав подумал, что пора ложиться на обратный курс.

И тут вдруг его обошел серебристый «Спутник», он резко тормознул, кокетливо виляя задом, и разом распахнулась дверца.

А Ярослав прошел вперед, нимало не заботясь, ему и в голову не приходило, что это приглашение относится к нему.

Но поравнявшись с дверцей, он услышал женский голос:

— Садись, капитан.

Теперь вот, когда по его расчетам они приближались к Загорску, Ярослав подумал, что сел потому в машину, что подсознательно полагал: это за ним вдогонку послал чье-либо авто свояк.

Не смутила его и незнакомка, мало ли кто мог завернуть к Владимиру в гости, пока Ярослав отмерял успокоительные километры.

Но молодая женщина уверенно вывела «Спутник» на окружную дорогу, а потом они свернули на север, и понеслись в неизвестное Нечто…

— Ты, хоть, как зовут меня, спроси, — хмыкнул капитан, когда незнакомка уверенно поставила «Спутник» в левый ряд и вышла на предельную скорость.

— Что в имени тебе моем, — с насмешливым пафосом продекламировала она и быстро взглянула на Ярослава. — Не возражаю: назовись…

Капитан сказал.

— Если не придумал, то до фантастики совпадает, — улыбнулась девушка, и ему показалось вдруг, что такое с ним было. — Мне нравится твое имя, капитан.

— А я и в самом деле капитан, и дальнего плаванья к тому же…

— И, конечно же, из самого Владивостока, — недоверчиво подхватила незнакомка.

— В точку угадала, красавица… Капитан-директор краболова «Чернобыль», порт приписки — всем известная Находка. А живу во Владике, на Чуркином мысу, южный берег Золотого Рога. Есть там Харьковская улица такая.

— Дела, — протянула девушка и сбросила скорость, уйдя вправо, позволив наглой иномарке пройти вперед.

— Предъявить документы? — ухмыльнулся Ярослав.

— На слово верю, — отозвалась она и принялась догонять убегавшего, в Лавру, видимо ехал, дипломат. — А вот меня зовут Ремидой.

«Странное имя, — подумал он. — Татарка, что ли? Так вроде бы и не похожа».

— Нет, — сказала Ремида, и капитан вздрогнул. — Я чистокровная русачка. Так мою бабушку звали, ровесницу революции, в семнадцатом году появилась на свет. А прадед мой в больших чинах ходил у социал-демократов, комиссарил в Петрограде. Вот он и удружил такое имечко бабуле.

Ярослав заинтересованно и непонимающе глянул на нее.

— Революция мировая да здравствует, — усмехнулась теперь уже менее таинственная внучка. — Можно без восклицательного знака… А мой папаня в ее честь и меня так назвал, продублировал ныне, увы, не модный лозунг.

— Боевая, небось, старушка, — неуклюже улыбнувшись, он все никак не мог освоиться с неясностью положения, промолвил Ярослав.

«Не к ней ли в гости меня везет взбалмошная бабушкина тезка? — подумал он. — Вечер воспоминаний, встреча интересных людей и «далее в подобном роде…»

— Бабушка умерла полвека назад, — ответила Ремида. — В тридцать восьмом году.

«Ты что? Мысли мои читаешь?» — хотел воскликнуть капитан, но удержался, смолчал.

— Ее расстреляли в тюрьме как взрослую дочь врага народа, — бесстрастно продолжала Ремида. — Дали родить сына, беременных гуманно не стреляли, и покормить ребенка полгода…

На этом отсрочка исполнения приговора кончилась, и отец мой порою мрачно острит: не дали допить молока ежовские паразиты. Потом был спецприемник и все такое прочее. А ты ведь тоже детдомовский, капитан?

— Ты знала об этом или спросила случайно? — воскликнул в ошеломлении Ярослав.

— Я вижу тебя впервые. Но всегда знала, что встречу, верила, понимаешь… Вот ты и пришел, капитан, о котором мне известно почти все. О недостающем сам расскажешь. Только не говори сейчас, что это как в кино. Чувствую, что ты едва сейчас мне это не сказал.

— Верно, — растерянно ответил Ярослав и нервно рассмеялся.

— Ты ведь ничего не боишься, — утвердительно сказала Ремида, и капитану стало спокойно.

Он странным образом забыл все то, что осталось у «Спутника» за кормой и сейчас почти физически ощущал, как его наполняет сознание грядущих испытаний тела и духа, и капитан был готов ко всему, ибо верил судьбе, так часто менявшей обличье от темно-зеленой волны курильского цунами к черному, невидимому в ночи чудовищу-субмарине, а теперь вот и к этой белокурой амазонке с таким странным именем, решительным и беспощадным.

— Что-то Загорска не видно, — разрядил тишину Ярослав.

— Сергиева Посада, — поправила Ремида. — Как памятник установили в Радонеже, иначе мы его теперь называем… А города не увидим, идем по объездной дороге, на деньги Лавры путь соорудили, чтобы потише было жить монахам.

— Разумно, — согласился капитан.

«Но тогда куда ж рулит бедовая деваха? — весело, все трын-трава, подумал Ярослав. — Уж не в тот ли город, что основал когда-то мудрый тезка-князь?»

— Нет, — ответила вдруг Ремида. — Едем мы куда ближе, на Плещеево озеро, в славный град Переславль.

— Послушай, — несколько озлился капитан, — если ты умеешь читать мысли, то предупреди… Иначе дерзко буду думать, и нам конфузно станет.

— А что на твой расклад считать нам стоит дерзким? — усмехнулась Ремида.

— Ну, разные интимные помыслы, — смутился капитан. — Когда мужчина видит нечто в твоем роде, он может и подумать в предположительном значенье.

— Такие думы мне не страшны…

Ремида рассмеялась.

— Было бы вовсе неприлично, если этих предположительных мыслей у тебя не возникло. Я вправе тогда и обидеться даже.

— Значит, можно мне вовсю предполагать? — спросил капитан.

Горло у него перехватило, и Ярослав кашлянул, чтоб не подавиться словами, сохранить беззаботный и независимый тон.

— На здоровье! — снова засмеялась амазонка. — И никакого нет ведьмовства. Это входит в мои служебные обязанности — угадывать…

— Новое дело, — проворчал капитан. — Оракулы перестройки…

Ремида звонко рассмеялась.

— Как ты сказал. Неплохо, пускаю в оборот… Оракулы перестройки. Увы, в предсказателях недостатка нет. Но у меня другое. Теория информатики. Когда знаешь все сопутствующие детали, выстраиваешь их по временному ряду, то легко догадаться, каким будет последующий сигнал. Понимаешь?

— Вполне, — сказал капитан. — Тебе бы в органах работать…

— Приглашали, — спокойно отозвалась Ремида, — и даже очень. Я попыталась, только не смогла…

— Наследственная аллергия, — заметил Ярослав.

Она повернулась и чуть дольше обычного посмотрела на капитана.

Тем временем миновали Новые Дворки. Дорога после Лавры, невидимо оставшейся слева, то сужалась, то вновь расширялась, потом пошли удивительные увалы, когда их «Спутник» устремлялся вниз, потом взлетал на гребень. Вокруг стоял едва тронутый осенью лес, верхушками прятал идущее к окаему солнце, а когда начинались деревни, кабину вновь заливало светом, становилось радостно на душе, и Ярославу казалось, будто начался праздник, которого ждал так долго, что потерял и веру, и надежду, и любовь.

Помаячила на краешке сознания Лидия, и капитану стало совестно.

«Хватилась, поди, — подумал Ярослав. — Волнуются люди…»

Он вспомнил, что везет с собой ключ от московской квартиры, и это успокоило его. Там тоже решат, что на Кутузовский проспект уехал.

Память вдруг услужливо подсунула злое лицо жены и слова ее о шпане беспризорной.

Колыхнулась обида, и капитан едва не скрипнул зубами. Он рассказал ей о нелегком детстве давным-давно, и Лидия тогда от жалости к нему так искренне рыдала, что Ярослав перепугался и отпаивал молодую жену валерьянкой. И вот минуло тридцать лет в июле, и Лидия припомнила ему шпану.

Усилием воли капитан стер в сознании образ жены и несколько удивился от того, с какой легкостью это случилось.

Но про детство помыслил.

Уже взрослым, когда ходил в океан, Ярослав прочитал книги о маленьких оборвышах, оливерах твистах, гаврошах, про детей из подземелья и Алешу Пешкова с его доброй бабушкой и сердитым дедом.

Не было в памяти Ярослава ни бабки, ни деда, пусть и злого, но все-таки родной кровинки. С семи лет и до отрочества окружали его чужие, такие разные люди. Летом сорок второго года, убегая с мамой от немцев, они перебрались в Ростов из Таганрога, и здесь Ярослав потерялся, остался один в огромном Ростове, к нему неотвратимо двигались пришельцы.

Тогда он и стал беспризорным, а чуть позднее шпаной, что помогло ему выжить под немцем. Почти издохшего от голода, семилетнего мальчишку спасли ребята чуть постарше, сплотившиеся в воровскую стаю.

Блатярил Ярослав до самого прихода наших, потом пристал к артиллерийской части в качестве приемыша добрался до Румынии, воспитанник участливых богов немыслимой войны.

Тут только и сообразили педагоги с пушечками на петлицах, что бедовый их сынишка Славик ни в письменной, ни устной грамоте не разумеет.

Кое-чему за лето обучили и отправили в Россию с наказом постигнуть все науки, а прежде математику, ведь без нее нельзя стрелять из пушек.

Так и попал в первый класс Ярослав, когда ему исполнилось десять, а школу он прошел такую, что и не снилась авторам тех жутких сочинений, с ними познакомился позднее, с улыбкой узнавая в Фейгтне и Сайксе тех паханов, которых видел в жизни, и по сравнению с ними парнишку Твиста окружали гуманисты.

Мать нашла Ярослава, когда он закончил семилетку и поступил в мореходку имени Седова, красные кирпичные корпуса ее еще до революции выросли на высоком берегу Дона.

— Чего же раньше не искала? — спросил он позднее, когда улеглось возбуждение встречи.

— Не верила, сынок, что ты живой, — смутилась мать. — Опять же папаня твой не вернулся…

— Погиб, значит, — кивнул Ярослав. Он свыкся с этой мыслью, она так помогла выстоять ему в ту пору, когда их стаю окружали злые люди, и каждый брошенный судьбой мальчишка держал себя в узде упрямой мыслью, что где-то там его отец сражается с фашистами и отомстит за все сыновние лишенья. А маленький Ярослав спасался тем воображеньем, что батя бездыханно лег в первой битве и потому за ним сюда, в детдом, и не приходит.

А на мать Ярослав надеялся долго, но и та не появлялась, хотя и теплилась у мальчишки надежда.

— Живой он, твой батька, — сообщила маманя. — Только с новой женой с фронта явился, связисткой у них была. Когда узнала про это, чуть не повесилась даже. Потом стала искать мужа, значит, себе… Ну и детки пошли… Братик у тебя теперь есть, Ярослав, и сестренка. И батя вроде как новый, Степан Иванович кличут, добрый такой человек. Он ведь и поиски эти затеял. Я и знать не знала с чего начинать…

«Чужому дяде оказался я нужнее», — хотел сказать Ярослав мамане, вздохнул и промолчал, жалеючи ее, но вот обиду сохранил, всегда об этом помнил.

«Спутник» вдруг подался вправо, резко сбросил скорость и остановился.

— Пойди-ка в лес, капитан, — сказала Ремида. — Может быть, и гриб какой обнаружишь. А я в мотор загляну. А потом на заправку.

После бензоколонки они увидели слева Горицкий монастырь, он стоял на берегу Плещеева озера, а прямо перед ним — древний Переславль.

— Грибов я не нашел, — сказал капитан, когда в наступивших сумерках замелькали старинные домики города, — но вот перекусить бы вовсе не мешало.

— Река Трубеж, — объяснила Ремида, когда проскочили мост, — а слева — ресторан «Фрегат». Но ужинать мы здесь не будем, потерпи, еще пути с десяток километров. В багажнике есть мясо для шашлыков, моченое в сухом вине, по настоящему грузинскому рецепту.

— Осечка, — сказал капитан. — Два года как не потребляю мясо. Вино не пью уже с десяток лет. Курю вот иногда, чтобы совсем уже не освятиться.

— Ишь, траппист какой, — промолвила Ремида. — А от других утех не отказался?

— По этой части я в порядке, — ухмыльнулся капитан.

— Ну-ну, — хмыкнула Ремида и стала поворачивать налево.

Возникли крепостные стены, они были древними и закрывали обветшавшие, никем не береженные строенья, являющие собою печаль и тоску запустенья.

— Никитский монастырь, — сказала Ремида. — Величье и позор России…

— Отдала б и его монахам, — отозвался Ярослав, — глядишь, и обитель одиноким старикам нашлась, и музей родного края бы соорудили. Места ведь исторические. Родина русского флота никак.

— Церковь наша не так уж богата, — объяснила Ремида. — Мошна у нее все не потянет. Тут другой благодетель нашелся, Велихов, академик. Культурный центр соорудить желает на денежки американских толстосумов. Международного масштаба, мол, идея, балдеть тут будут за доллары и жрать экзотику с подливкой а ля рюсс.

— Тогда нам к собственной святыне, славянам-братьям, уж не подступиться. Монастырь будет вроде как наш, а устав в нем — чужой… Мало нам отдаваемых за гроши леса, руды и нефти — реликвии готовы распродать. Про крабы я не говорю — сам гоню их тоннами на экспорт.

— Без крабов русский человек и обойдется, но вот когда его душой вдруг академики торгуют… Да что там говорить! Хребет переломили у России, теперь бьем алкоголем по башке, а душу заливаем дегтем порнорока.

— Не злись, — просто сказал капитан. — Смотри вперед, дорога стала хуже, побереги двух русских человеков.

— Ты прав, от разговоров надо к делу, — сказала она и включила фары. — Никитский монастырь за океан не отдадим…

Дорога шла вдоль склона. Справа виднелось свинцовое после захода солнца Плещеево озеро.

— Ярилин камень здесь лежит, — ответила Ремида. — Его оставим мы на утро, а вот Варварин Ключ всенепременно посетим.

Пока добрались до ключа, стемнело вовсе.

— Пойдем, — сказала Ремида, открывая дверцу и выходя из машины.

Она достала голубую канистру, взяла Ярослава за руку и повела от дороги по тропинке.

— Здесь раньше часовня стояла… Разорили, как опиум для народа. А вода, говорят, целебная, не тухнет и не прокисает. Проверено — год держала в открытой посуде… Народ сюда едет с округи, обливаются, верят в Варварину помощь.

Глаза привыкли к полусвету, и капитан увидел трубу, из нее изливалась вода, убегавшая к озеру.

Ремида быстро наполнила канистру, отошла с нею шагов на десять и принялась раздеваться.

Ее тело смутно белело в отдаленье, и Ярослав отворотился.

— Иди сюда, капитан, — позвала она. — Самой себя обливать несподручно.

«Русалка ты или ведьма» — подумал он. — Но почему или? Разве это не одно и тоже?»

Капитан усмехнулся и подошел к Ремиде вплотную, принял из ее рук тяжелую канистру.

«Видали мы похлеще штуки, — мысленно сказал ей Ярослав. — На краболовах есть поизощреннее девицы…»

— Повернись спиной, подруга, — с улыбкой промолвил капитан. — Чтоб вся вода тебе досталась.

О том, что печь будет дымить, Ремида его предупредила, но в этот раз все обошлось, и девушка сказала, гремя посудой из-за кухонной перегородки:

— Домовой тебя признал, капитан. Ко мне у него состояние неприязни. Чересчур бойка ты, девка, ворчит он по ночам, в наше время таких не водилось…

— Это точно, — негромко произнес Ярослав, расположил в огне еще одно полешко, с него свисали белые березовые кудри, они исчезали в пламени мгновенно, в печи уютно затрещало, и капитан удовлетворенно крякнул — на этом фронте no problems, уж сколько раз в далеком детстве он сотворял огонь тепла ради, а то и пищу изготовить.

— А картошку чистить умеешь? — спросила Ремида, когда Ярослав обошел печь и проник с другой стороны, где была оборудована плита и стояли кухонные столы.

— Обижаешь, начальник, — весело пробасил капитан. Огромный опыт по этой части. Помню, в мореходке нас целым взводом определяли в камбуз на ночь, чтобы чистили на сотни человек курсантов. Потом неделю пальцы отходили, чернели от картофельного сока.

— Сейчас не почернеют, нам надо только на двоих начистить… Ведь ты от мяса отказался, шашлык я отдала соседу, доброму такому человеку.

— А что же будешь есть сама?

— Мне хватит того, что останется от мужчины… Пара банок лосося еще завалялась, печень трески и шпроты. Против рыбы не возражаешь?

— Не имею морального права, ибо сам ловлю ее в океане. Ежели потребитель узнает, что рыбак-капитан не ест рыбы, его это может как-то смутить, снизит интерес к дарам моря.

— Они так редки на прилавке, что дефицит доверия вашему министерству пока не угрожает.

— Это точно, — вздохнул капитан. — Ты не поверишь, Ремида, а я ведь ушел в рыбаки из торгового флота, был уже старпомом на стареньком пароходе «Дон», из-за самых что ни на есть тщеславных побуждений.

— Героем захотелось стать?

— Верно… Научусь, думал, ловить рыбу, стану гнать годовые планы, вот и Звезду схлопочу на грудь. Все потом было… Освоил промысел, привозил по два плана, а вот Героем так и не стал.

— Спорил, небось, с начальством, — предположила Ремида.

— Послушай, все-то ты знаешь! — шутливо возмутился Ярослав, опуская в чугунок аккуратно вычищенный клубень. — Тебе и рассказывать не интересно, заранее вычисляешь по информатике своей, компьютер, а не женщина, прости на грешном слове. На экологии я погорел, Ремида.

Она сделала удивленное лицо.

— Так за это сейчас ратуют все!

— Сейчас больше на словах, чем на деле… Тогда же и слова такого не было в ходу. А проблема была… Помню, какая сельдь водилась в Охотском море, у островов Спафарьева и Завьялова! На океанских сейнерах мы брали косяки, ловили жирнющую рыбу кошельковым неводом. Но больше губили, на стол народу шло куда меньше половины… А план давай-давай! Больше выловишь — больше получишь. И рублей, и звезд с орденами. Вот и задавили охотскоморское стадо сельди. Я довольно быстро прозрел, стал поднимать шум, призывал публично: одумайтесь рыбаки, что детям и внукам оставим?! Но зря надрывался в пустыне, никто меня не хотел слышать, а вот славу склочника приобрел, таких к награде не представляют вовсе.

— А потом и в тюрьму угодил, — сочувственно произнесла Ремида.

— Опять вычислила? — по инерции насторожился капитан, и молодая женщина кивнула.

«И все-то она знает, — шевельнулась мысль у Ярослава. — С одной стороны, рассчитать, конечно, можно… А с другой… Странно это все».

Он вдруг рассмеялся, и Ремида удивленно подняла на него глаза.

— Это я так, — объяснил капитан. — Вспомнил анекдот…

«Когда это ты боялся странного? Стареешь, мастер, вот и приключения тебя теперь уже пугают больше нежели волнуют. Вперед и выше — твой девиз. Вперед и выше!»

— С тюрьмой вышло случайно, — спокойно заговорил Ярослав, ловко орудуя ножом, он снимал кожуру с крупных красноватых клубней.

— Ни за что посадили, небось, — полуутвердительно сказала Ремида.

— Так просто не сажают, — улыбаясь, сказал капитан, теперь его двухлетняя отсидка, давали-то ему куда больше, казалась незначительным, забавным эпизодом. — Обязательно есть некое что. Иначе в обвинительное обвинение нечего будет писать. Другое дело, какое ты имеешь к этому событию отношение и имеешь ли вообще. Вот я-то как раз имел. Мой траулер столкнулся в Тихом океане с подводной лодкой. Она в районе промысла шла без огней, а дело было ночью, точнее, на вахте третьего штурмана, его я, капитан, подстраховываю. Но меня не было в рубке в этот момент…

Ярослав не стал говорить, что строго по международным правилам предупреждения столкновения судов в море виноват был командир черной субмарины. Но и на капитане была другая вина. Зазвал его в тот вечер в каюту стармех, достал из рундука бутылку и прихлопнул ее донышком радостную весть из дома: внук у деда родился, радиограмма пришла из Находки.

Отнекивался капитан, в принципе не выпивал он в море, да уж больно уговаривал стармех, уселся с ним в застолье мастер.

Когда случился удар, он тут же выскочил на мостик, толково занимался помощью подлодке, она осталась, слава Богу, на плаву, но жертвы у военных были.

Всего-то принял капитан одну рюмаху, но запах был, о нем и сообщил первый помощник, да Ярослав и не скрывал: позволил, дескать в море толику спиртного.

Тут и политика вмешалась. Недалеко ведь был противный берег, а лодка наша, да еще, мол, бестолково ходит, нарушая общие законы. Такой расклад не вписывался, не ложился в русло высоких заверений. Судить подводника считалось больно уж накладно. А тут рыбак сам сунул голову в петлю. Оставил на вахте молодого штурмана, а сам распивал со стармехом спиртные напитки. И не имеет значения, что молодой штурман действовал в соответствии с МППСС… Как говаривал в Ростове пахан Щербатый: не важно что бумажно, важно, что денежно.

И закатали Ярослава по статье восемьдесят пятой, потому как в том отсеке, что подставила под его форштевень субмарина, погибло два матроса, и надо было кому-то заплатить за их безвременную смерть.

— Покудова посиди, — сказали капитану компетентно. — Скандал замнем и дело пересмотрим. И сам ведь понимаешь, по букве закона есть что на тебя повесить. Факт распития место имел?

— Было дело, — согласился капитан и отправился сидеть.

Картошка удалась на славу. Ремида и тут угадала, а может быть, все-таки прознала по неведомым каналам судьбы, привычки, вкусы Ярослава, и тут без ведовства не обошлось, спокойно думал капитан. Его не беспокоило это больше, могло и попросту совпасть, что любят они оба лука множество в картошке и обязательно на животном масле.

— Не подумал ли ты однажды, что кто-то специально подсовывает тесты в твоей жизни? — спросила Ремида, с достоинством приняв его хвалу картошке. — На прочность тебя испытывают, Ярослав, с семилетнего отсчета. Ведь вором мог ты стать еще тогда?

— Безусловно мог… Товарищи мои по детству, если годится это слово применительно к той жизни, так и сгинули в лагерях.

— И потому не раз тебя ломали, да только не поддался… Почему?

Капитан пожал плечами.

— Не привык сдаваться, — сказал он.

— Но кто-то ведь тебя приучил к этому! Или было заложено свыше… Ты выкарабкался, расправился и — хлоп. Очередное испытание. И опять его одолеваешь. А ведь иные полагают, что жизнь — набор устройств для уютного существованья.

— Ия уюта не бегу, — засмеялся капитан, удивившись тому, что применил вдруг старомодный оборот.

— Да, — покачала головой Ремида. — Судьба никогда не дает людям полного счастья. Она всегда стремиться к хорошему присовокупить нечто плохое. Juvidia deorum.

— Не понял, — отозвался капитан.

— Зависть богов, так утверждали в старину. Византийский историк Лев Диакон полагает, что провидение презирает заносчивый дух человека, укрощает его, обращает в ничто.

— Слюнтяй и фаталист он, этот твой Диакон, язычник… С провидением и богами надо спорить! И выигрывать в драке…

— Хо-хо! — воскликнула Ремида. — Ты мне все больше нравишься, капитан… А сам ты разве христианин?

— Я — коммунист, хотя вот в партии не состою…

— А прежде состоял?

— Иначе в капитаны не пробьешься. Пошел под суд — и тут же автоматом исключили. А на свободу отпустили — так и остался без билета.

— А как же тебя — беспартийного, назначают директором краболова?

— Времена наступили иные, Ремида. Ты ж понимаешь… На блок порядочных людей теперь одна-единственная ставка. Иначе все погибнет.

— Погибнет, — согласилась, разливая чай, Ремида.

— А чей же дом, в котором так уютно? — спросил, осматриваясь, повнимательнее, Ярослав. Сначала печку топил, потом картошку чистил, вел разговоры и только вот теперь расслабился и с интересом озирался в жилище. Оно лишь с виду было деревенским, по внешнему обличью, стенам, окнам. Внутри стояли книжные шкафы, скульптуры по углам, картины и гравюры, и тут же прялки, самовары и даже пары лыковых лаптей соседствовали с сочной акварелью «Трубеж летом».

— Раз нравиться тебе — живи, — ответила Ремида. — Не все ли равно, чей дом? Не видишь разве, что я в нем хозяйка? Как ты во время плаванья на корабле…

— Сегодня ты мой капитан, — расщедрился мужчина.

— Ловлю тебя на слове, — молвила она. — Можешь подымить на сон грядущий, а мне, как женщине, ночлег готовить.

Она расставила тахту, образовалось широкое ложе, и принялась стелить постель в просторной горнице_? принеся из соседней комнатки-боковухи чистое белье.

На кургузом низком табурете капитан сидел у открытой двери догорающей печи, бездумно курил, следя за бегающими над углями синенькими огоньками, и в душе его веселился второй Ярослав, он с испытывающим любопытством добродушно подзуживал двойника: «Ну-ка, ну-ка… Поглядим, каким ты будешь в эдакой ситуёвине, парень!»

Скосив глаза, капитан увидел, как Ремида уложила в изголовье две подушки и любовно, с нежностью взбила каждую из них.

«Дела», — мысленно вздохнул капитан.

Он попытался подвести под надвигающееся некое логическое основание, потом отбросил старания, решив, что желание поместить в благоразумие летящее на него событие пришло в сознание от излишней мудрости житейской, что ли…

«А может быть, и возрастное», — подхихикнул стороживший мысли двойник Ярослава.

«Заткнись», — беззлобно отстранил его капитан и вздрогнул, когда в горнице погас свет.

Красный отблеск от дверцы упал на его лицо, капитан бросил окурок сигареты на угли, поднял голову и спросил в темноту:

— Дверцу-то прикрыть? Или так оставим…

— Как хочешь, — ответила Ремида, голос ее показался Ярославу равнодушным. Это насторожило, возникло сомнение, и капитан поднялся, отворотился от пламени, чтобы глаза привыкли, а уж потом он решит для себя главное.

Но в горнице было вовсе не темно от заливавшего ее из трех окон лунного света.

Да нет, прикинул капитан, посмотрев на постель, в которой, откатившись к стенке, женщина едва угадывалась под одеялом. Две трети места были свободны и даже одеяльный уголок гостеприимно откинут. Какие тут сомнения.

Капитан, не прячась, вздохнул, неторопливо стал раздеваться.

Двойник его замолчал, исчез, наверно, или исчерпал все аргументы.

Когда Ярослав заправил ноги под одеяло и, опершись на левый локоть, глянул в неприкрытое окно, он увидел храм Варвары-Великомученицы. Его черный крест, едва смещенный вправо, рассекал луну на четыре неровные дольки.

«Как пайки хлеба, — подумал капитан. — Я где-то видел уже такое…»

— Если хочешь, задерни занавеску, — предложила Ремида.

— А сама ты не боишься? — усмехнулся капитан. — Великий грех творить любовь открыто.

— Я ничего не боюсь, мой капитан… Любовь всегда угодна Богу.

Она отбросила одеяло, приподнялась, соблазнительно изогнувшись русалочным телом, фантастически облитым лунным светом, и задорными, вызывающе торчавшими сосками прижалась к волосатой груди Ярослава.

Черный крест давно покинул лик луны, а эти двое в неистовом остервененье все любили и любили друг друга.

Потом они, опустошенные, лежали навзничь, отодвинувшись, но ощущая снизошедшие на них единство и общность.

— А я ведь женат, — соорудив на лице невидимую глупую улыбку, признался капитан.

— Знаю, — спокойно отозвалась Ремида. — Странно если б было иначе. Такие мужики, как ты, одинокими не бывают. Одиночество — удел неполноценных.

— Почему остановилась на шоссе? — спросил Ярослав. — Ведь ты и видела меня лишь со спины. И надо же — профессию угадала.

Ремида хихикнула.

— Ты чего? — спросил он.

— Когда-нибудь сниму, как ты идешь, на видео, посмотришь сам, какая у тебя походка. За милю видно, что моряк.

— А как же поняла все остальное?

— Интуиция, капитан… Это ведь особый вид знания. Такое, что не поддается расшифровке, его нельзя и в символах каких-то записать. Но это нечто существует. Виртуальное знание, одним словом. Понимаешь?

Про интуицию Ярослав знал и верил в нее, а вот последнее слово не понял, но спросить постеснялся. Эта девчонка по возрасту Майке его, дочке старшей, ровесница, а то и помладше будет, а вот поди ж ты, знает такое… Он, разумеется, при удобном случае и в словарик заглянет, все ж таки в университетах обучаться не пришлось, вины его в том нету, но сейчас никакого верху ее не позволит, даже в пустяках. Мужик он или нет…

— Вот ты сказал, почему остановилась и как бы выбрала тебя, — задумчиво произнесла Ремида. — И все бы вроде так… Не захочу — никто меня любить другого не принудит. Но Аристотель говорит: «Кто по природе принадлежит не самому себе, а другому, и при этом все-таки человек, тот по своей природе раб». Женщина не может принадлежать только самой себе, она обязана принадлежать мужчине, как часть принадлежит целому. Пусть не мужчине, иначе феминистки выдерут мне волосы, назовем господином женщины семью. Но всегда скреплял ее мужчина. Мы свергли отца с пьедестала почета и оказались в еще более униженном состоянии, рабы без заботливого хозяина. А те, кто разрушает семью, натравливает детей на родителей, подрывает основы отечества.

Капитан молчал. По правде говоря, он к умным разговорам с женщиной в постели не привык и относился к этому критично. Но слова Ремиды заумью не показались, Ярослав и сам так думал, может быть, иначе складывая собственные размышления.

— Хочу ребенка, — сказала вдруг Ремида. — От тебя, капитан.

— Наверно надо выйти замуж, — неуверенно произнес он. — Вон ты какая… Хоть на выставку красоты и умница притом. Небось, наш брат за тобой табуном ходит.

Она тихонько засмеялась, подняла руку и шаловливо растрепала ему волосы.

Потом нежно провела ладонью по груди.

— Ваш брат меня боится, капитан… Скажем, ты, герой-мужчина, а ведь тоже был настороже.

— Немного, — улыбнулся Ярослав.

— Вот видишь… Все мы запуганы, капитан. Но это я уже в другом, глобальном смысле. И каждый день вокруг меня духовные кастраты-импотенты, расчетливые дельцы либо хлюпики-слюнтяи вроде Янковского в «Полетах во сне и наяву». Видел?

— В море, наверно, был…

— Как родить мне от такого? От мокрицы не забеременеешь орлом… А теперь скажи: я хочу, чтоб у тебя был мой ребенок. Для меня, так важно, чтоб ты это произнес.

Капитан послушно повторил.

Наступило утро.

Еще не открыв глаза, Ярослав знал, что Ремиды нет рядом. Он испугался, почудилось, будто приснилось, рывком приподнялся и услышал ее голос:

— Самовар закипает, и завтрак ты заработал, капитан…

Потом они отправились гулять, деревню осмотрели, спустились к озеру. Купаться не рискнули, подул холодный ветер, а небо было ясным, в затишье ласково их лиц касалось солнце, покой и умиротворение как будто поселились в тронутой багрянцем окрестной чаще.

Они собирались уезжать, когда пришел проститься и благодарить за мясо сосед, высокий, костистый старик с висячими, как у запорожца усами.

— Знакомься, Ярослав, мой добрый опекун и друг-товарищ, дядя Нестор, — представила Ремида. — Был лесником, берег природу, теперь вот арендатор. Пока один, но сыновей уже из Рыбинска сманил. Приедут скоро.

— А завтра уж, Ремидушка, и будут, — сказал старик и ласково взял женщину за локоть. — А то останьтесь на денек, с сынами познакомлю.

— Дела, Нестор Иванович, Москва нас ожидает, а капитану и подавно уже невмочь, Министр его желает завтра видеть.

— Тогда конечно, — согласился дядя Нестор. — Каждому свое…

— Привет твоим сынам, увижу их позднее. Пусть засучают рукава и истребляют дух разрушения, который с таким тщанием прививали крестьянству. А нам пора…

У Синего камня остановились. Камень был большой и необычного цвета, рядом высился треножник, а на нем доска с надписью: «Этот камень — олицетворение Бога Ярилы. В 1778 году как предмет языческого культа сброшен в озеро. Но через 70 лет снова оказался на берегу».

— Озеро, небось, отступило, — сказал капитан.

— Нет, — серьезно сказала Ремида, — это бог Ярила вынес его обратно.

— В этих краях и не такое возможно, — усмехнулся Ярослав.

— Я рада тому, что начинаешь верить в чудеса, — просто сказала она.

До Москвы доехали без приключений. По Ярославскому шоссе, проспекту Мира на Садовое кольцо. На площади Восстания Ремида кивнула направо.

— Вот в этой хижине я и живу, — сказала она.

«Ни хрена себе избушка», — подумал капитан.

— Как раз напротив ЦДЛ, — пояснила Ремида. — Еще здесь Театр киноактера и Дом архитекторов, а ниже — зоопарк и Красная Пресня. Ты был в ЦДЛ?

— Что это означает? — отозвался на вопрос вопросом капитан.

— Дом литераторов… Бойкое довольно место. Когда-то там масоны заседали.

Ярослав неопределенно хмыкнул.

— К литературе прямого отношения не имею, хотя книги в море читаю, Конецкого, например, и «Кануны» Белова. А что до масонов, то их у нас и на флоте хватает, среди береговых опекунов, естественно, не в океане.

«Спутник» прокатил мимо звездно-полосатого флага и повернул за углом направо. Ремида не спрашивала, куда отвезти капитана, и тот понял, ехать она будет до вчерашнего места.

Вот и мост через реку, гостиница «Украина», побежал назад Кутузовский проспект.

— Ты к двадцать шестому дому рули, — сказал Ярослав.

— Уж не родственник ли ты Ильича? — насмешливо спросила Ремида.

— Бог миловал, — отозвался он. — Тогда бы точно на коллегии не утвердили… Свояк там квартирует, а ключ от хаты у меня в кармане.

— Ни пуха, ни пера, — сказала Ремида. — И позвони…

Она подрулила к тротуару, капитан молодцевато выпрыгнул на асфальт, повернулся, чтобы махнуть рукой, но Ремида рванула с места, и «Спутник» ее засеребрился в потоке автомобилей.

Ярослав позвонил на дачу и узнал, что все его родичи, и Лида, конечно, с ними, все еще там, в Лесном Городке, кейфуют. Они считали, что капитан сидит в плохом настроении духа в квартире, коль не берет телефонную трубку, и Лида, зная его натуру, просила не беспокоить мужа, он отойдет и сам позвонит на дачу. Была она с ним ласкова и смущена, голос звучал виновато, и капитану стало даже неловко, поскольку он собственную вину перед Лидией осознавал.

Но все хорошо сложилось, что настроение приподнялось, он с грустью вспомнил Ремиду, подумал: не ты ли, чертовка, и здесь поколдовала.

На коллегии вопросов не задавали. Прибыло их в министерство несколько капитанов с разных бассейнов, числом до десятка, и процедура утверждения всех длилась чуть более часа.

Оставались кое-какие дела на Рождественском бульваре в отделах конторы и в Колокольный переулок в рыбфлотинспекцию следовало заглянуть.

Во все эти дни капитан старался не думать о том, что с ним приключилось в субботу. Удавалось это с трудом, но хлопоты и заботы помогали справляться с наваждением. Потом дела закончились, и новых придумывать не стоило, конечно. В ночь на субботу с женой Ярослав вылетал во Владик. И вот наступил четверг, Лида с утра отправилась по магазинам, капитан неторопливо позавтракал, тщательно подобрал и аккуратно подстриг шкиперскую бородку, подумал, не заглянуть ли в парикмахерскую, оброс как будто выше меры, но решил, что сделает это на судне, технолог у него по совместительству чуднейший цирюльник.

С ленцой, бездельною истомой он вышел на Кутузовский проспект, пересек улицу и направился неторопливо в сторону вокзала.

Капитан прошел один телефон-автомат, второй, третий… Он попытался понять, зачем его так тянет в эти будки, мог позвонить, коль надо, из квартиры.

«А может быть, и вовсе это ни к чему, — подумал Ярослав. — И с номером бумажку выбросил тогда же…»

Он понимал, обманывает себя, эти цифры мгновенно отпечатались в мозгу, ему так хотелось обмануть себя, но сил душевных у капитана не хватало, а главное, он вовсе не был убежден, что достоинство его в том, чтобы забыть, а не в том, чтобы помнить.

Наконец, Ярослав решился и свернул к телефонной будке.

Капитан набрал только шесть цифр. Когда он в седьмой раз собрался повернуть диск аппарата, правая рука перестала вдруг ему повиноваться.

Он попытался справиться с такой неожиданной для него слабостью и вложил указательный палец туда, где значилась полуистертая девятка. Круг на две трети повернулся, а затем сорвался на прежнее место.

Капитан резко повесил трубку, поворотился и шагнул из телефонной будки.

К поребрику тротуара мягко прижался серебристый «Спутник». Едва автомобиль затормозил, передняя дверца его распахнулась.

Ярослав замер.

Потом его насмешливо спросили:

— Не мне ли звонишь, Ярослав?

«Революция мировая да здравствует», — подумал капитан.