По неизведанным землям Эфиопии

К 15 января 1898 года все полки собрались в Андричи, а на 24-е было назначено выступление. На всех холмах, окружавших город, насколько хватало глаз, виднелись солдатские палатки. По ночам сотни, а может быгь, и тысячи костров загорались на холмах. Солдаты группками собирались у огня и долго, почти до рассвета, обсуждали предстоящий поход. Куда они идут? Что там, в этих землях, где никто из эфиопов никогда не был раньше? И зачем надо идти за тридевять земель, если по соседству есть еще области, где много скота и продовольствия? Солдаты были возбуждены, обеспокоены, а приезд в лагерь русского офицера вызвал множество толков. Отт сам слышал, как однажды у костра один солдат рассказывал:

— У фрэнджа (иностранца) англичане отняли землю, жену и детей. Он пожаловался Менелику, и тот приказал расу идти наказать англичан и вернуть фрэнджу отнятое у него. Только, говорят, это очень далеко. И там живут люди, похожие на собак. Плохо будет нам…

Рас знал о настроении своих солдат. Он и сам беспокоился, хотя перед солдатами держался уверенно и ничем не выдавал своей тревоги. Но от Булатовича он ничего не скрывал и прислушивался к его советам.

Однажды утром он прислал своего слугу за Булатовичем, чтобы подробно обсудить с ним план действий.

Рабочий кабинет раса располагался под невысоким, крытым соломой навесом. Вальде Георгис сидел на диване, а рядом, на полу, расположился его секретарь и что-то писал на клочке бумаги, скрипя тростниковым пером, которое он макал в чернильницу, зажатую между пальцами ноги.

Булатович разложил на полу карту, которую он составил сам и надписал по-амхарски. Рас отыскал на ней Аддис-Абебу, Андрачи и попросил показать ему тот самый второй градус, куда он должен выйти со своей армией и где волей Менелика, должна пройти южная граница Эфиопской империи.

— Почему там, куда мы идем, нет ни надписей, ни гор, ни рек? — спросил рас.

Булатович пояснил, что места эти еще никем не исследованы. Никто не знает, живут ли там какие-либо племена, есть ли там хлеб и скот.

Рас покачал головой и задумался. Его армия живет в походе только добычей. Продовольственных обозов у нее нет. Если места, по которым пойдет армия, окажутся необитаемыми, то голод, а за ним болезни неминуемы. Он очень верил в своих солдат, он знал, что их мужеству и выносливости завидуют все другие военачальники Менелика. Но вместе с тем он сознавал, какую ответственность берет на себя перед своими солдатами и перед императором.

Посылать разведчиков уже не было времени. Менелик требовал, чтобы Вальде Георгис в этом году вышел и южной границе и на заставах вдоль нее поднял эфиопские флаги. «…Противодействуя при этом всякой другое державе, которая возымела бы намерение захватить зем ли между Каффой, озерами Альберт и Рудольф», — доавил Менелик, имея в виду, конечно, Англию. И если солдаты не понимали, зачем и куда их ведут, то Вальде Георгис отлично разбирался в политике Менелика и сознавал все значение предстоящего похода для престижа и независимости империи. И поэтому в его озабоченности не было и тени нерешительности и неуверенности. Без малейшего колебания он сказал Булатовичу:

— Трудное дело предстоит нам, но я уповаю на бога Менелика, который мне поможет. Для утверждения же престола Менелика я положу все свои силы и с радостью пожертвую своей жизнью.

До племен, граничащих с Каффой, уже дошла весть о походе Вальде Георгиса. В Андрачи прибыли посланцы племени гимиро вождь, главный жрец и три старика. Они принесли расу слоновую кость и попросили принять их племя под свое покровительство.

Булатович попытался узнать у них кое-какие географические сведения. Течет ли по земле племени гимиро большая река по имени Омо? Но старики качали головами они не слыхали о большой реке.

С географией пришлось покончить. Попробовал Булатович узнать что-нибудь про быт и образ жизни племени гимиро. Но из этого тоже ничего не вышло. Желая выяснить, есть ли у гимиро многоженство, путешественник спросил жреца, сколько у него жен. Жрец подозрительно посмотрел на белого, проявляющего такое любопытство для чего это ему надо знать? Может, сейчас потребует одну в подарок? И на всякий случай ответил I уклончиво: «Сколько бог пошлет». Больше ничего узнать Вне удалось.

Дни проходили быстро в заботах и приготовлениях к походу. С утра, составив с помощью своего секретаря письма и донесения в Аддис-Абебу, рас лично осматривал полки, беседовал с офицерами, проверял, как идет снаряжение войска. Часто он вершил суд, потому что Вальде Георгис был не только начальником армии, но и правителем Каффы, а тяжб у солдат с местным населением было предостаточно. Иногда во дворце устраивались обильные пиры для поддержания в солдатах боевого духа. Порой эти пиры заканчивались потасовками, в которых, по мнению солдат, только и можно было окончательно выяснить степень преданности солдата своему расу.

Вальде Георгис познакомил Булатовича со своей женой — визиро Эшимабьет, родной сестрой императрицы Таиту. Прием, обставленный чрезвычайно торжественно, происходил в спальне раса. Круглая комната, устланная коврами, была почти пуста. У стены стояла большая кровать под белым балдахином. На стене висели ружья и сабли раса и его библиотека каждая книга вложена в большой кожаный футляр и повешена на ремне на гвоздь. Рядом с кроватью на низеньком диванчике сидела женщина — красивая, светлокожая, богато одетая, сверкающая золотыми и серебряными украшениями.

Вальде Георгис — третий муж Эшимабьет супруги несколько лет тому назад повенчались в церкви.

Эшимабьет пригласила Булатовича сесть, и начались церемонии, предписанные этикетом хозяйка интересовалась здоровьем гостя, спрашивала, понравилась ли ему их страна, и т. д.

Рядом с хозяйкой и расом стояло несколько прислужниц и пажей, а в дверной щели блестели чьи-то любопытные глаза. Как выяснилось, там прятались две дочери раса от его первой жены, две дочери Эшимабьет от первого мужа и две дочери раса и Эшимабьет.

Рас попросил Булатовича сфотографировать жену. Когда в комнату внесли аппарат, вся церемонность мигом исчезла. Рас то и дело вскакивал со своего места, подбегал к жене, поправлял ее украшения и складки на платье. Он был весел, разговорчив и очень старался, чтобы портрет любимой жены вышел как можно удачнее.

Потом слуги принесли графинчики белого меда, рас привел дочерей, и оживленная беседа затянулась до позднего вечера.

Когда Булатович вернулся к себе в палатку, слуги сказали, что дамы из дворца прислали ему в подарок несколько кувшинов старого меда. Тут же во дворец была послана бутылка шампанского.

Булатович решил выступить в поход немного раньше армии раса он хотел не торопясь произвести точную съемку местности. К его отряду рас приставил переводчика Габру и проводника-каффичо. Утром 21 января маленький отряд покинул Андрачи.

Впереди шел обоз, а замыкал шествие Зелепукин Сзади на своем муле, окруженный оруженосцами, ехал Булатович. Отряд продвигался быстро, но Булатович часто останавливался, чтобы нанести местность на карту.

Дорога шла прямо на юго-запад. По обеим сторонам ее раскинулись пальмовые рощи, росли кофейные деревья, кое-где виднелись остатки банановых плантаций. Иногда дорога уходила в лес. Здесь между деревьями возвышался гигантский папоротник, стеной стояли заросли бамбука. Кое-где попадались хижины — они были наскоро построены после войны и окружены сплетенными из бамбука изгородями.

В одной из таких хижин жили под строгим надзором жопы последнего каффского царя — Гаки Шерочо. Булатович выразил желание познакомиться с ними, и стража впустила его во двор. Там в тени банановых деревьев сидела молодая красивая женщина. Она охотно и очень непринужденно разговаривала с европейцем. Ей было двенадцать лет, когда ее взял в жены Гаки Шерочо. Она прожила при его дворе тринадцать лет — и все эти годы ей сопутствовало счастье. Царь любил ее больше других своих жен, делал ей богатые подарки и часто вечером посылал за ней своих слуг.

Кроме нее в хижине жили еще две жены царя, четыре наложницы и его двенадцатилетняя сестра. Лица пленниц были грустны. В заточении они часто вспоминали прежнюю жизнь, которая уже никогда не вернется… В полдень Булатович поднялся на вершину горы Бонга-Беке. Отсюда открывался вид на Каффское нагорье, разделенное речками и горными хребтами. Булатович нанес реки и горы на карту и после долгих расспросов туземцев установил их название. К биваку, расположившемуся на берегу реки Уоши, вечером пришла толпа каффичо, которые принесли отряду продовольствие. Булатович уже не раз видел, как к; его палатке приходили голодные дети — черные, скелеты с вздувшимися животами. Они бродили вокруг бивака в поисках объедков, и смотреть на них без содрагания было нельзя. Булатович представил себе, как собирали каффичо это продовольствие, и ему стало не по себе. Он возвратил им все, что они принесли. Люди были тронуты в знак благодарности они били себя в грудь и целовали землю.

Вот уже несколько дней отряд шел по землям Каффы. 26 января он вступил в область Чана, которая граничила с землями негроидного племени шуро. Это племя уже знало, что из Каффы идет на них войско. Можно было заметить, как по ту сторону границы, в лесу, то и дело мелькали черные фигурки людей они старались укрепить свои рубежи.

Отряд перешел реку Уку по хорошему мосту. За ней лежала область Уота, подвластная Каффе. Горный хребет тянулся вдоль реки на восток, а затем поворачивал на юг. Булатович поднялся на одну из его вершин. Альтиметр показал высоту — 2714 метров над уровнем моря. В предутренней дымке путешественник увидел далеко на юге цепь вершин — потом он подойдет к ним ближе, нанесет на карту их высоты и названия. На востоке виднелась пирамидальная вершина Смит — первооткрыватель Дональдсон Смит назвал ее своим именем. Булатович впоследствии уточнит ее координаты, как, впрочем, и других вершин, и исправит ошибки, допущенные на составленных до него картах. А на севере виднелась гора, своими очертаниями напоминавшая усеченную сахарную голову. Булатович впервые нанес ее на карту. Эта гора и гора Смит находились по ту сторону реки Омо. Именно тогда, прослеживая направление торного хребта, Булатович впервые усомнился в том, что Омо, обогнув этот хребет с юга, поворачивает на запад, к Нилу, как было принято думать в то время. Хребет — мощная преграда на пути реки, и вряд ли она в состоянии пробить ее. Так, может быть, Омо не поворачивает на запад, а несет свои воды в озеро Рудольф? Хребет же служит водоразделом между Нилом и Омо? Во время дальнейшего путешествия эти предположения русского исследователя подтвердились.

По склонам хребта, густо поросшим лесом и перерезанным речными долинами, были разбросаны деревушки. Здесь жило племя гимиро, то самое, которое присылало к Вальде Георгису своих послов с выражением покорности. Народ этот показался Булатовичу хозяйственным и очень трудолюбивым. Деревенские хижины, подобные амхарским и каффским, сделаны добротно, поля аккуратно вспаханы и засеяны пшеницей. По внешнему виду гимиро отличаются от каффичо кожа у них темнее, черты лица грубее, а язык труден в произношении и не похож на другие языки Эфиопии.

31 января отряд остановился в области Ишено, которая граничит на востоке и юге с землями негроидного племени шуро. Бивак разбили рядом с домом, выстроенным для раса. Правитель Пшено — громадного роста гимиро — поспешил явиться в лагерь с дарами. А на следующий день путешественник вместе с вождем и его отрядом человек в сто отправился исследовать хребет, вдоль которого проходила западная граница Ишено.

Путники поднялись на гребень хребта. Отсюда очень хорошо просматривались разбросанные по склонам поселки племени шуро. До них было рукой подать. Пока воины правителя и слуги Булатовича воинствеяными криками и выстрелами из ружей выражали желание немедленно спуститься с гребня во вражью землю, Булатович нанес местность на карту и произвел измерения.

Возвращались через поселок гимиро, где в тот день был базар, и все окрестное население собралось на площади. Люди со страхом смотрели на амхарцев и белого офицера видимо, они ожидали, что сейчас их новые покровители начнут отбирать товары, принесенные на продажу. Но, пожалуй, еще больше они были напуганы тем, что белый человек, осмотрев большую деревянную трубку, которую продавал один каффичо, не забрал ее, а купил. Через два дня к Ишено подошел рас со своим войском, и его полки, растянувшись бесконечной вереницей, двинулись к границам враждебного племени. Булатович впервые наблюдал эфиопскую армию в походном марше. Мужчины, женщины, дети, мулы — все перемешалось. Крики, хохот и ругань людей заглушались ревом животных. И ничем это движение не напоминало военный марш. Скорее оно походило на переселение какого-нибудь племени, которое согнали завоеватели с земли и которое двигалось теперь в поисках нового пристанища, прихватив с собой весь скарб.

Вот идет пожилой воин — видно, он не первый раз в походе лицо его пересекает глубокий шрам от сабельного удара. Он гонит мула, которого почти не видно под вьюком здесь и палатка, и меха с водой, зерном и мукой, а сбоку прицеплена железная сковородка. За солдатом идет жена, у нее за спиной выдолбленная тыква, в которой квасится тесто, а в самом хвосте плетется мальчишка, который гордо песет щит и ружье отца.

А вот галлас пошел на войну налегке, без всякого обоза. Все его богатство — это кинжал за поясом да винтовка за плечом. Имущество он, видимо, рассчитывает быть в бою.

Попалась вереница женщин — это шла кухня раса. Женщины несли кувшины тэджа или тыквы с тестом.

Головная часть отряда подошла к крутому скалистому обрыву. Вниз вела узенькая тропка, по которой можно двигаться только по одному. Булатович с ужасом подумал, что сейчас неминуемо случится беда. Ведь стоит только идущим сзади надавить чуть-чуть на передних, как солдаты, мулы и весь скарб — все полетит в пропасть. Но ничего этого не произошло. Толпа (а как еще можно назвать эту беспорядочную массу людей и животных?) оказалась удивительно дисциплинированной. Все шумели, кричали, но никто не лез вперед, каждый терпеливо дожидался, когда дойдет его очередь ступить на тропинку. Такую организованную, сознательную толпу Булатович видел впервые в жизни. И он подумал, как здесь, в Африке, обманчивы первые впечатления беспорядочная на вид армия оказалась и отлично управляемой, и дисциплинированной.

Но вот показался строй флейтистов, за ними — литаврщики в красных фесках; высоко поднимая палки, они задорно ударяли в литавры, навьюченные на мулов. Следом Два мула везли огромный шатер раса. Сверкая богатыми серебряными уборами, шли лошади Вальде Георгиса, а сзади двигалась вереница пажей и носильщиков. Они несли складное кресло раса, ковер, аптечку, два меха с водой, библиотеку, подзорную трубу.

За носильщиками опять шли флейтисты, наигрывая бравурную мелодию. И, наконец, в окружении офицеров показался сам рас. Вальде Георгис, как и все солдаты, шел босиком, ветер развевал его тончайшую белую шамму. Он был вооружен маленьким револьвером и саблей в золотых ножнах, полученными от Менелика.

Главнокомандующего сопровождали оруженосцы. А потом опять потянулись солдаты, женщины, дети, мулы…

На биваке решили, что небольшой отряд, человек в сто, выйдет вперед и в пограничном лесу, где дорога превращалась в труднопроходимую тропку, расчистит путь войску. Вместе с этим отрядом к границе вышел и Булатович.

Миновали лес. Дорога стала взбираться на гребень горного отрога, и сверху открылся вид на долину неизвестной реки. Вся долина и окрестные холмы были усеяны хижинами шуро. Ничто не говорило о приготовлениях к войне. Мирно пасся скот, из домов поднимался дымок. Завтра все здесь будет разрушено, сожжено, вытоптано. Эту землю ожидает участь Каффы. Почему шуpo не желают добровольно покориться? Рас не единожды предлагал им это. А ведь дозорные шуро, верно, уже донесли своим вождям, какая громадная армия движется на них. И все-таки вожди молчат. На что они надеются, если Каффа, могущественная Каффа, была сломлена этой армией, сожжена и разграблена? Следующий день начался мелким моросящим дождем. Солдаты рубили деревья, расчищая дорогу, а Булатович снова поднялся на гору. Теперь картина изменилась. Женщины, нагруженные домашним скарбом, поспешно уходили из деревни и угоняли с собой скот. Видимо, вожди племени решили не сдаваться. Через несколько часов в деревню лавиной хлынули солдаты Вальде Георгиса. Они врывались в усадьбы и уносили все, что могли унести, — зерно, солому для мулов, кур, баранов. Боя никакого не состоялось — был обыкновенный грабеж. Мужчины шуро, скрывавшиеся в лecax, все время наблюдали за врагами, но напасть на них не решились. В тот же день войско получило приказ людей из племени шуро не убивать, а брать в плен, чтобы добыть пронодников. Вечером солдаты привели к расу трех женщин — старуху и двух молодых. Женщины были на редкость уродливы в толстые губы вставлены деревянные палочки, нижние резцы выбиты, волосы, коротко остриженные вокруг макушки, смазаны маслом и глиной. Вся одежда их состояла из воловьих шкур; за пазухой они хранили разные вещи — железные браслеты, хозяйственную утварь, продовольствие. Узнать что-нибудь от них не удалось Они перепугались и что-то бессвязно бормотали. Рас велел их накормить, двоих отпустить, а одну оставить в качестве проводника. Женщины целовали землю и били себя в грудь — этим самым они выражали расу свою благодарность и полную покорность.

Первый день на чужой земле оказался удачным — потерь по было, солдаты пополнили свои продовольственные запасы, и по этому случаю в лагере царило веселое оживление.

Но Вальде Георгиса не покидала тревога. Что ждет впереди его тридцатитысячную армию? Триумф? А может быть, голод? Рас не скрывал своих опасений от Булатовича и предложил ему отправиться с одним из полков в разведку. Булатович без колебаний согласился.

На следующее утро, как только начало светать, разведывательный полк выступил из лагеря. Впереди на маленьком белом муле с длинным дротиком в руках ехал командир полка — фитаурари Атырсье. Он оказался на редкость приятным и веселым человеком. Его родители возделывали землю и пасли скот, а он, еще мальчиком, вступил в армию Вальде Георгиса и участвовал во всех его походах.

Рядом с Атырсье ехал Ато-Баю — молодой красивый офицер, который выделялся своей манерой держаться и обращением с окружающими. Это была очень интересная фигура — опальный офицер, сосланный Менеликом в полк, под вражеские стрелы. Его карьера, начавшаяся, как и у большинства молодых офицеров, с пажеской службы при дворе, складывалась блестяще. За свой ум, таланты и храбрость он получил от Менелика в управление большую область Уоллегу. Многие завидовали молодому царедворцу Уоллега богата золотом и слоновой костью. И при дворе стали поговаривать, что Ато-Баю дружит с европейцами и обогащается за счет императора. До Менелика дошли эти сплетни, и он отобрал у Ато-Баю Уоллегу. Когда негус объявил свою волю, Ато-Баю был дерзок и несдержан. За это он год просидел в заточении в Анкобере, а затем был освобожден и отправлен в ссылку к расу Вальде Георгису.

Вот уже четыре года Ато-Баю находится у раса и за это время стал его ближайшим советником во всех делах.

С вершины горы Кайфеш Булатович осмотрел местность. С помощью проводницы он нанес на карту названия ближайших гор и наметил дальнейшее направление разведки. Путь пролегал через деревню. Домики туземцев, тесно лепившиеся друг к другу, скорее напоминали шалаши, чем хижины. Построенные во дворе навесы для скота и небольшие амбары были приподняты над землей для защиты от термитов, главного бича здешних мест. Деревня опустела — все женщины и дети ушли на юг, а мужчины, рассыпавшись по гребням окружающих гор зорко наблюдали за неприятелем.

Внезапно воины шуро напали на полк послышались звуки рога и боевые кличи туземцев. Солдаты открыли огонь — через несколько минут шуро уже отступали, и по поспешности отступления можно было заключить, что ни вряд ли решатся повторить нападение. Однако солат уже ничто не могло остановить. Фитаурари кричал им, чтобы они не убивали туземцев, а брали их в плен, Но не так-то просто поймать туземца в густых колючих арослях. Каждый солдат стремился первым схватить ленника, а когда тот ускользал от него, солдат, забыв приказах начальника, стрелял туземцу в спину. Но вот выстрелы в лесу смолкли, солдаты стали возвращаться… Они проходили мимо Атырсье и громко возвещали о своих победах. В плен удалось захватить лишь одного старика. Он убегал удивительно быстро для своих лет, но внезапно упал, зацепившись за лиану. Старик, почти голый — вся его одежда состояла из шкурки козленка, — дрожал от страха всем телом и ждал, когда же его убьют. Офицеры успокоили старика и пообещали свободу за верную службу. Он перестал дрожать и сказал, что знает дорогу, которая ведет на юго-запад.

Полк снова двинулся в путь. Старика привязали к руке проводницы, и теперь он показывал дорогу.

Старик, успокоившись и заметно повеселев, охотно отвечал на вопросы. Да, у их племени есть бог, его зовут Туму. Чем отличается богатый шуро от бедного? Количеством жен, потому что за них надо платить большой выкуп. Носят ли они одежду из тканей? Нет, кроме шкур, у них нет никакой одежды, а мужчины вообще чаще всего ходят голыми. Есть ли у них царь? На земле шуро живет несколько племен, у каждого есть свой вождь, а вождя вождей — нет.

К полудню отряд вышел, наконец, на дорогу, о которой говорил старик. Остановились на берегу речки Ки. Здесь Булатович расставил свои инструменты, чтобы в полдень уточнить составленную им карту местности. Спускаясь с горы, он вдруг увидел, что люди, ехавшие впереди него, бросились на землю и стали закрывать головы шаммами. Булатович ничего не понял — вокруг царила тишина, но вдруг откуда ни возьмись налетели пчелы, и его мул как сумасшедший бросился вниз по тропинке. От пчел невозможно было избавить. Спасли Булатовича солдаты, которые накрыли мула и его самого шаммами и отбили пчел.

Вечером отряд прибыл в лагерь раса. Вальде Георгис остался доволен результатами разведки. Старику пленному он велел подарить шамму и накормить. Увидев Булатовича, рас пришел в ужас все лицо его распухло, и он с трудом держался на ногах от бившей его лихорадки.

Но на следующее утро, в пять часов, по сигналу выступления, Булатович уже сидел в седле. Армия двинулась по разведанной накануне дороге.

Рас снова выслал вперед разведчиков, и Булатович, невзирая на нездоровье, поехал с ними. Впереди лежала густонаселенная местность, но ни одного жителя в деревнях не было.

Вальде Георгис каждый вечер спрашивал Булатовича: «Много, ли градусов осталось идти?» И всякий раз Булатович отвечал: «Впереди у нас столько же пути, сколько было накануне».

Тридцатитысячное войско с громоздким обозом шло по узкой тропинке и в день делало не более десяти-пятнадцати километров. Причем, когда головные части становились на отдых, арьергард находился от них в пяти-семи часах пути.

Вечерами на биваке рас обычно приглашал к себе офицеров. Александр Ксаверьевич любил такие вечера. В уютной палатке Вальде Георгиса, широкой, круглой, обитой зеленой материей, царил полумрак. Свет от длинной восковой свечи падал на лица раса и приглашенных, которые рассаживались кружком на ковре. Кухарки вносили кушанья и корзины с хлебом. И начинался оживленный разговор. В этой мужской компании уже не было ни начальников, ни подчиненных — только боевые товарищи, связанные одной судьбой. В палатке то и дело раздавался дружный хохот. Секретарь раса Ато-Мелк, красивый молодой человек, уже в который раз для всеоб щего удовольствия рассказывал о своих любовных приключениях. Казалось, что этих рассказов ему хватит до конца похода, как бы он ни затянулся. Слушая Ато-Мелка, снисходительно улыбался дадьязмач Балай. Не давно император лишил его всех владений за междоусобную войну и сослал в Каффу. От прежних богатств не осталось ни гроша, но Вальде Георгис ценил его храбрость, былую славу и потому кормил и одевал и самого дадьязмача, и его многочисленных слуг. У раса доброе сердце, и он понимал, что судьба не всегда справедлива к людям.

Рядом с расом его близкий друг Гета-Уали — огромный человек, обросший густой черной бородой. Это предводитель одного из самых воинственных мусульманских племен в области Уоло. Отправляясь в поход, Вальде Георгис известил Гета-Уали, и тот, бросив дом и семью, примчался в Андрачи.

Священник аба Вальде Мадхын в этой компании обычно молчал и лишь изредка кротко и тихо улыбался шуткам. Он худой, почти высохший, потому что даже в походе соблюдал все посты. Но, несмотря на внешнюю слабость, он проявлял исключительную выносливость при любых обстоятельствах. Его любили все — и рас, и офицеры, и солдаты.

Расходились поздно, когда лагерь уже спал — после трудных переходов солдаты к ночи валились с ног. Булатович пробирался к своей палатке в сопровождении слуги, который нес факел. Вокруг прямо на земле ле жали завернутые в белые шаммы, словно мумии, фигуры людей. Тишину лишь изредка разрывал крик мула или ночной птицы.

Теперь каждый день был похож на предыдущий. С утра разведывательный полк уходил вперед. Булатович наносил на карту дороги, опустевшие деревушки, реки, горные вершины. В полдень он устанавливал инструменты, и часто сам рас приходил, чтобы посмотреть, как «в трубе ходит небесное светило». Враг стал чаще тревожить войска paca, и после обеда к палатке русского офицера сходились раненые. Они терпеливо переносили все операции и перевязки.

Ежедневные разшедки были крайне утомительны. Разведчикам приходилось совершать двойные переходы, так как вечером они возвращались в лагерь раса и докладывали о результатах. Булатович предложил Вальде Георгису более дальние разведки, которые полезнее для правильного выбора пути, к тому же и люди меньше бы уставали.

Так и порешили. Наутро разведывательный полк покинул лагерь. Он должен был уйти на два перехода вперед и там дожидаться прибытия раса.

Остановились в урочище Шабали. Видимо, в этих местах проходила граница племени шуро. Все бежавшее со своих земель население собралось в долине реки, которую проводница называла не то Чому, не то как-то еще. Здесь, наверное, туземцы решили дать расу решительный бой.

Пленный старик шуро ничего не знал о землях, лежащих за хребтом на юго-востоке. То он утверждал, что там в двух-трех днях пути находятся богатые, густонаселенные земли, то говорил, что, кроме слонов, за хребтом живых душ нет. Видимо, там обитало другое племя.

12 февраля полк Габро Мариама отправился на разведку. Долина реки Чому была пустынна. Нещадно палило солнце, и люди с трудом продвигались вперед.

На следующий день утром полк подошел к горам, и вскоре невдалеке стали попадаться хижины туземцев. Добротные усадьбы прятались за высокими заборами, а вокруг расстилались хорошо обработанные поля.

Туземцы, завидев солдат, подняли тревогу и с криками ринулись навстречу. Солдаты не стреляли, а переводчик напрасно кричал туземцам, что солдаты идут к ним с миром. Туземцы не понимали ни слова на языке шуро, и вот уже камни градом полетели в солдат. Габро Мариам увидел, что сдерживать солдат бесполезно, — и конный отряд бросился на туземцев. Началась резня. Голые безоружные туземцы разбежались во все стороны, но от сабельных ударов и пуль им негде было укрыться. К небу поднялись столбы дыма — это горели хижины, в которых туземцы пытались спрятаться. Скоро в селении не осталось ни одной живой души кто смог, убежал, а остальных перебили. Рука солдата не останавливалась даже тогда, когда туземцы бросались на колени и, опустив головы до земли, покорно отдавались на милость завоевателей. Но милости не было. Ничто — ни приказ командира, ни угрозы офицеров — не могло остановить опьяненного кровью воина.

В полдень отряд стал цодниматься на гребень хребта. Узкая тропинка шла по краю обрыва, и туземцы могли бы теперь отомстить солдатам, спуская на них обвалы. Но туземцы были ошеломлены недавним боем, и солдаты без ©сяких препятствий поднялись на вершину, где находилось богатое селение.

На площади около большого дома собрались, видимо, все жители. Их оружие — пращи, копья, щиты — лежали на земле, а люди, подняв руки вверх, что-то кричали — наверное, молили о пощаде.

Эти люди не походили ни на одно из племен, встреченных ранее. Они высокие, хорошо сложенные. На руках и ногах отлично выделанные браслеты — костяные, железные, медные, а кожа на правой части груди и руках покрыта татуировкой. В ушах висели большие серьги из камня или дерева. Головы покрывали повязки или шапочки из шкуры обезьяны. Для здешних глухих мест это было вполне развитое племя.

Булатович приказал солдатам сесть на землю, а сам сорвал пучок травы и показал его туземцам, стоявшим в отдалении, метрах в пятнадцати у многих племен такой пучок символизировал мирные намерения того, кто его нес. Туземцы тоже присели на корточки. И начались переговоры. Солдаты обращались к туземцам на всех языках и наречиях, которые только были им известны. Туземцы ничего не понимали. Тогда Булатович встал и направился к большому дому, который, видимо, принадлежал главе племени. Туземцы заволновались, и по их жестам путешественник понял, что его просят не входить в дом. Но они, видимо, догадались, что белый человек хочет видеть их вождя, и несколько туземцев бросились в дом и вынесли дары тыквы с пивом, слоновый клык, кур, пакетики меду и табаку, и затем вытащили большую собаку. Наконец, вышел сам вождь он внешне ничем не отличался от своих подданных, потому что был гол, как и они. Одному из туземцев он приказал поцеловать белому человеку руку и, исполненный достоинства, сел напротив Булатовича.

Переговоры шли с прежним успехом обе стороны не понимали друг друга, но по всему было, видно, что мир и дружба обеспечены.

Эфиопы пришли в восторг от своих новых подданных — вождя уважают, живут хорошо и покоряются с достоинством. Но зачем собаку подарили? Может, они едят собак? Или подарили на всякий случай вдруг пришельцы ими питаются? Наутро Булатович решил осмотреть местность, лежащую к югу от гребня. Часть отряда поднялась на холм, с которого открывался вид на окрестности. Туземцы сидели на корточках вдоль дороги и больше уже не дрожали от страха. Один юркий, маленький старичок показался Булатовичу умным, сообразительным, и он позвал его с собой, чтобы разузнать кое-какие названия. И прежде всего, конечно, название земли, на которую ступила армия Вальде Георгиса. Булатович топал ногой, потом касался рукой земли и все это сопровождал вопросительными криками. Старик не понимал и очень старательно повторял все движения Булатовича. Наконец, до него дошло, чего от него хотят, и закричал радостно: «Беру!» Беру — так называлась эта земля.

На следующий день старик — его звали Кира — пришел в лагерь с дарами и жестами дал понять, что вождь просит принять эти дары и уйти с их земли. Булатович попытался объяснить ему, что сзади движется большое войско, а идут они на юг. Язык жестов настолько обогатился, что Булатович скоро узнал, что Кира был родом из другой земли, а сюда его грудным младенцем принесла мать. Он сообщил, что на востоке есть река Кибиш, а дальше — очень большая река Шорум, где много гиппопотамов. О существовании на юге большой стоячей воды — озера Рудольф — Кира ничего не знал.

Булатович решил проехать вперед, чтобы разведать местность, и взял с собой Киру. Когда переехали ручей, старик объявил, что началась земля Касси. А на западе, по его словам, лежала страна Мен, где было много хлеба. Но далеко ли до этой страны, Кира не знал.

Утром следующего дня подошло войско раса. Булатович направился в его палатку и повел с собой Киру. Старик целовал Вальде Геортису руку, пел, танцевал и совершенно очаровал раса.

К Вальде Георгису приходили вожди окрестных племен с выражением покорности. Рас дарил им плащи и шаммы. Но вожди, видимо, не усматривали в одежде никакой пользы и очень неохотно надевали ее на себя.

Киру рас решил взять в отряд проводником. Кира встретил это известие без энтузиазма. Солдаты принесли кандалы, чтобы заковать его и лишить возможности сбежать. Булатовичу стало жаль старика, и он взял его на поруки. Спать положил в своей палатке, к дверям приставил караул.

А утром на том месте, где спал Кира, остались только штаны и шамма, подаренные старику Вальде Георгисом. Кира исчез. Отряд, вступивший теперь в землю Балис, остался без проводника.

Где земля Мен, богатая, изобильная, о которой говорил Кира? И снова два полка, а с ними Булатович отправились в разведку, на юг. Очень скоро вокруг исчезли всякие следы жилищ — начались необитаемые земли. Пустынное, скалистое плато, покрытое острыми обломками камней да тощими пучочками травы, расстила лось вокруг. Нещадно палило солнце, и русла речек, встречавшихся на пути, высохли, растрескались. Только к вечеру удалось найти воду, правда довольно скверную, и разведчики остановились на отдых. Наутро отряд двинулся на юго-запад. С холма Булатович осмотрел окрестности перед ним была пустыня, усеянная гранитными скалами самых причудливых форм. На юго-западе виднелась лента зеленых деревьев — видимо, там текла какая-то речка. За ней возвышались скалистые горы, а далее, у самого горизонта, в бинокль можно было рассмотреть пологие скаты гор. По очертаниям они напоминали горы Беру. Видимо, там и находилась земля Мен. Булатович предложил офицерам разведывательного полка направиться на запад, но те запротестовали горы далеко, нельзя так отрываться от главных сил.

Разведчики возвратились в лагерь раса ни с чем. Вальде Георгис отлично понимал всю необычность предпринятого им похода. Скорее, это был не военный поход, а географическая экспедиция по неизвестной земле. «Мои солдаты храбры, любят войну, но не терпят пустыни, — говорил рас Булатовичу. — Теперь они уверены, что дальше людей уже нет, и, куда бы я ни стал их посылать, они будут возвращаться с одним ответом идти дальше невозможно. Только за мной они еще пойдут вперед. Но куда?..»

Булатович предложил свой план оставить на месте больных, раненых и большую часть отряда, а с отборными частями двинуться на юг. Земля Мен, видимо, недалеко. Если там, на холмах, окажутся богатые хлебом земли, то туда можно будет перетянуть остальные полки.

Вальде Георгис выслушал Булатовича с большим вниманием и сказал, как обычно говорят эфиопы, когда слышат добрый совет: «Твои слова вошли мне через уши в сердце».

4 марта рано утром отборный отряд из пяти с половиной тысяч человек, предводительствуемый расом, выступил из Колу, где остались главные силы. Впереди вели четырех переводчиков, которых с трудом удалось найти среда туземцев. Десять часов подряд шел отряд по безжизненной, прокаленной солнцем каменной пустыне. А к вечеру вышли на берег ручья и внезапно наткнулись на поселение. Туземцы в страхе бросились бежать, но солдаты все-таки схватили нескольких женщин и привели к расу. Туземки ничего не знали о большом озере, но твердили, что близко есть «место, где вода ложится». Кроме того, они говорили, что в прошлом году через их землю проходили белые — «гучумба». Видимо, это была экспедиция Боттето.

Здесь надобно, пожалуй, сделать небольшое отступление. Через два года Булатовичу удалось выяснить некоторые обстоятельства гибели этого отважного итальянского путешественника. Они заставляют пересмотреть версию, приведенную в книге спутников Боттето лейтенантов Ваннутелли и Читерни, которая вышла в свет в Милане в 1899 году, когда Булатович в третий раз посетил Эфиопию. Естественно, 27 июля того же года — этой датой помечено доведение А. К. Булатовича П. М. Власову — книгу итальянских лейтенантов он еще не видел. Донесение это до сих пор оставалось неопубликованным.

Родившийся в 1860 году капитан Витторио Боттего уже после первого своего путешествия в 1892–1893 годах прославился тем, что он вторым пересек Сомалийский полуостров и впервые нанес на карту неведомую до того систему реки Джубы (выше Бардеры) и ее истоков. Возглавленная им экспедиция преследовала не столько научные, сколько военно-разведывательные цели ведь именно в эти годы Италия последовательно и настойчизо стремилась прибрать к рукам Эфиопию.

Те же задачи были поставлены и перед второй экспедицией Боттето, выступившей 13 октября 1895 г. из Бравы в сопровождении 250 солдат. По времени она совпала с итало-абиссинской войной. Боттего и его спутники первыми из европейцев достигли озера Абая, установили его сток, а затем дошли до реки Омо и опустились по ней до озера Рудольф. Пройдя по западному берегу озера, экспедиция направилась на север вдоль юго-западных склонов Эфиопского нагорья и достигла реки Акобо — притока Пибора, впадающего в Собат. Эта река была прежде неизвестна, и Боттето ее исследовал. Отсюда он направился к реке Баро.

4 марта 1897 года путешественники вышли из селения Гамбека, расположенного на берегу реки Упено, северного рукава Собата. Они хотели ознакомиться со страной Бени-Шенгул, а затем возвратиться к побережью Красного моря. Военные действия между Эфиопией и Италией после поражения последней при Адуа были завершены, но отношения оставались достаточно напряженными — эфиопы не забыли тяжелых испытаний, выпавших на их долю по вине агрессора, и относились к итальянцам с вполне оправданным подозрением.

Узнав, что на пути в Бени-Шенгул, в Сайо, находится резидент дадьязмача Джоти, правителя области Келлем, Боттего направил ему письмо, извещая о прибытии экспедиции и испрашивая разрешение на дальнейшее ее следование.

В одном дне пути от Сайо путешественников встретил отряд солдат, высланный резидентом, с тем чтобы сопровождать их в город, Солдаты были весьма предупредительны, за что получили в дар быка. Резидент Сайо радушно принял Боттего, который поблагодарил его, одарив ружьем и патронами. Этот чиновник сообщил, что письмо, полученное им, он направил в Леку дадьязмачу Джоти, своему начальнику.

Не дожидаясь ответа, Боттего, подгоняемый нетерпением, задержался здесь только на сутки, а затем, в сопровождении брата Джоти — Аба Джефара, направился дальше. На втором этапе экспедицию встретил другой брат дадьязмача — Аба Чела с многочисленным эскортом. Быстро состоялось знакомство, последовали заверения в дружбе, а затем все вместе продолжили путь. В пути любезность хозяев удвоилась, и Аба Чела пригласил путешественников отобедать у него в шатре. На гостеприимство гости ответили обычным даром — ружьем и патронами к нему.

По собственному признанию итальянцев, подобный избыток сердечности показался им подозрительным, тем более что за каждым их шагом следили люди Аба Челы, старательно ограждая от общения с местными жителями.

На пути в Леку некий мусульманин-портной, которого эфиопы, желая воспользоваться его искусством, удерживали силой, тайком сообщил Боттего, что Джоти намеревается завладеть имуществом экспедиции, а его, Ваннутелли и Читерни задержать, с тем чтобы они научили эфиопов изготовлять ружья.

16 марта путники прибыли в Гадаме, где находился Джоти, и здесь также были приняты весьма торжественно. Невзирая на радушный прием, они, подстрекаемые собственной мнительностью и провокационными слухами, расположились лагерем на изолированном холме, дабы избежать ожидаемого ими внезапного нападения.

Боттего, после вручения обычных даров Джоти, нанес ему визит и был очень хорошо принят. В течение этого дня до итальянцев вновь дошли слухи, что их солдат уговаривают дезертировать, пугая намеченным якобы на завтра нападением на европейцев, отразить которое за недостатком сил они не смогут, так как у дадьязмача имеется тысяча ружей.

Около полуночи было обнаружено исчезновение двенадцати солдат, унесших с собой два ящика патронов. Это произвело на итальянцев такое впечатление, что они уже не смыкали более глаз, обсуждая вполголоса, какие меры следует принять утром. Им вспомнились предупреждения портного. Гостеприимство Джоти казалось подозрительным не вызвано ли оно стремлением усыпить их бдительность? Было решено выступить на рассвете и идти ускоренным маршем, а если им станут противодействовать, пробиться силой.

При первых проблесках зари итальянцы заметили, что лагерь их окружен. Отправленный для переговоров парламентер, по уверениям Ваннутелли и Читерни, был встречен страшными угрозами. Боттего решил проложить дорогу огнем.

Был принят боевой порядок в центре встал Боттего, слева Ваннутелли, справа — Читерни. Затем последовала команда открыть огонь. О том, что инициатива исходила от итальянцев, в их отчете умалчивается. Говорится лишь об удачном отражении первой атаки. За ней последовали другие, более успешные, и в конце концов обороняющиеся оказались на вершине холма, окруженные с трех сторон неприятелем, с четвертой зияла пропасть. Вершина представляла собой открытую площадку и простреливалась насквозь. Удержаться здесь, как пишут Ваннутелли и Читерни, против «стократно» превосходящих сил было невозможно. Отчаянно защищавшийся Боттего пал, сраженный пулями в грудь и в висок. Читерни ранило в ногу. Обороняющихся прижали к краю пропасти. Оставшиеся в живых, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, решили спуститься вниз в надежде незаметно скрыться, а затем пробиться к побережью. Но их заметили и захватили в плен. Это произошло 17 марта 1897 года.

Спустя три месяца, в июне, Ваннутелли и Читерни были доставлены в Аддис-Абебу, где были весьма дружелюбно приняты на специальной аудиенции Менеликом, обласканы им и наделены дарами. Точно такая же встреча ожидала их по пути на родину — в Хараре у раса Меконнона. Такова вкратце версия итальянских офицеров.

Какова оке была истинная причина этого трагического происшествия, стоившего жизни смелому исследователю? Ответ даст упомянутое донесение Булатовича, основанное на его беседе с солдатом-годжамцем Негусье, который принимал участие в этих событиях и едва ли имел основание приукрашивать или искажать действительное положение вещей.

Менелик, узнав, что экспедиция Боттего перешла границу его владений, предупредил Джоти о необходимости остановить ее и направить в Аддис-Абебу. Разумеется, этот приказ был вполне оправдан всем предшествующим поведением Италии и еще не определенным тогда статусом политических отношений с ней. При приближении к Гадаме Боттего был встречен Почетным конвоем в несколько сот человек, вооруженных ружьями. Он был так поражен всем этим, что взвел курок револьвера. Джоти встретил путешественника с почетом и устроил в честь его пир. Однако вместе с тем были приняты и меры предосторожности. Дадьязмач приказал собрать в Гадаме свои войска.

Это обстоятельство заставило Боттего встревожиться, и он решил разбить свой лагерь на расположенном у дороги скалистом холме, надеясь таким образом защитить себя от возможного нападения, хотя ему был приготовлен дом у Джоти, который ого ждал. Затем Боттето велел сказать дадьязмачу, что намеревается на следующий день двинуться в Бени-Шенгул и просит проводников. Вечером Джоти отправил гостям дары несколько быков, много хлеба и меда. Боттего, заподозрив, что продукты отравлены, сжег корзины с хлебом и разбил кувшины с медом.

Джоти продолжал, повинуясь полученным указаниям, уговаривать главу экспедиции направиться к Менелику в Аддис-Абебу, на что Боттего ответил категорическим отказом. Естественно, дадьязмачу пришлось прибегнуть к предупредительным мерам ночью вокруг холма расположился отряд стражников около двухсот человек. На рассвете, увидев, что лагерь его окружен, Боттего первым открыл огонь. Завязался бой. Позицию итальянцы выбрали неудачно отсутствовала вода, подножие скалы находилось в мертвом пространстве, a подступы поросли высокой сухой травой. Итальянцы и Их люди находились на виду. Деморализованные безнадежностью своего ноложения, солдаты и Боттего бросали оружие и бежали, скатываясь с отвесной скалы, с той стороны, где не было наступающих. В это время вспыхнула трава. Примеру солдат последовали оба офицера, сопровождавших Боттего. Он остался один и отстреливался, поразив трех воинов-галласов, но один галлаоский солдат ранил его. Боттего упал, продолжая отчаянно защищаться, пока его не зарубили саблями.

Таким образом, рассказ Негусье вносит существенные коррективы в сообщения Ваннутелли и Читерни, поведение которых, видимо, было не столь уж безупречным.

Гибель Боттего объясняется в значительной степени его мнительностью и необдуманной горячностью. «Умер Боттего как безумец, но во всяком случае как храбрец и честный солдат», — заключает Булатович свое донесение. С этими словами следует, конечно, согласиться.

Миновав селение, отряд двинулся вдоль реки Кори. Речные берега поросли чахлой травой и колючими мимозами. Переводчики утверждали, что здесь живут лишь дикари, которые скитаются по стопи, вооруженные луками и стрелами. «Иденич, — называли их переводчики и при этом презрительно сплевывали. — Не людские дети.

Они дикие звери, едят мясо слонов и ящериц, а хлеба не сеют». Скоро солдаты, действительно, взяли в плен двух туземцев-иденич. Допрашивая их, Булатович снова напал на след Боттего один из туземцев приводил в лагерь «гучумбо» барана на продажу. О земле Мен туземцы знали она в двух днях пути, а об озере они ничего йе слыхали.

На следующий день пришли к «месту, где вода ложится». Это было слияние рек Кори и Меру. Здесь разбили бивак. Булатович же решил взобраться на скалистую вершину, видневшуюся километрах в семи, и осмотреть местность.

На северо-востоке возвышался горный хребет. Стекающие с его западных склонов речки и ручейки, соединяясь, образуют многоводный Собат, а за восточным склоном должна быть река Омо. Итак, это была южная часть водораздельного хребта. Он начинался в галласских землях, потом переходил в горы Каффы, а южные его отроги лежали здесь, в этой пустыне. Река Омо, подходя иногда к хребту на тридцать-сорок километров, тем не менее нигде не пробивала его, а несла свои воды на юг, видимо, к озеру Рудольф. Граф Телеки и Хенель, открывшие озеро Рудольф, нашли на северном его берегу устье большой реки и предположили, что это Омо. Но Дональдсон Смит вскоре опроверг эту гипотезу. Впрочем, он ошибся, так как принял за реку Омо один из ее притоков. Теперь Булатович был почти уверен, что Телеки и Хенель оказались правы.

Хребет, который предстал перед Булатовичем, не был описан ни одним путешественником. Кьярини, Чекки и монсиньор Массаи прошли лишь по его северным отрогам. Вообще пространство, находившееся между седьмым градусом северной шпроты и озером Рудольф, оставалось неисследованным и на всех картах Африки выглядело белым пятном. Булатович стал первым путешественником, прошедшим через эти земли и нанесшим на карту громадный горный хребет. Впоследствии он, как первооткрыватель, предложил назвать этот хребет именем Николая И.

Отряд по-прежнему продвигался на юго-запад по безлюдной степи, которая изобиловала дичью. Иногда прямо из-под ног вырывалась испуганная дикая коза, попадались газели — огромные, величиной с быка, но легкие и грациозные.

Наконец, перевалив через несколько горных отрогов, отряд вступил в землю Мен. Хижины туземцев располагались группами, поля были возделаны, а в долинах паслись стада коз и баранов. Увидев солдат, туземцы разбежались, а солдаты, не мешкая, принялись пополнять истощившиеся за время похода съестные припасы. Нескольких туземцев привели на допрос. Это, без сомнения, были иденич — и по внешности, и но языку. Вождь племени, Весела — дряхлый старик, одетый в бычью шкуру, увешанный тяжелыми железными браслетами, — тоже попал в плен. Он никогда не слыхал о большом озере на юго-востоке и утверждал, что дальше, на юге, лежат совершенно пустынные земли, где люди не живут. Когда же Булатович спросил его, видал ли он когда-нибудь европейцев, Весела ответил, что европейцы находятся неподалеку, на южных границах его земли.

Известие очень встревожило раса. Кто эти европейцы? Может быть, полк майора Макдональда, который идет из Уганды навстречу Китчнеру? Ни Вальде Георгис, ни Булатович тогда еще не знали, что солдаты Макдональда взбунтовались и его экспедиция не состоялась.

Решили идти к лагерю европейцев. Еще не встало солнце, когда прозвучал сигнальный рожок раса. Каждый полк выстроился в несколько шеренг впереди — пешие, за ними — командир полка, а сзади — конники. Между полками, как обычно, ехал главнокомандующий. Солдаты личной охраны раса несли его знамя, ружья, палатку, литавры, щели его боевых коней.

Когда колонна поднялась на вершину горы, у подножия которой с другой стороны должен был находиться лагерь европейцев, солдаты увидели лишь засеку, окружавшую место покинутой стоянки, да потухший костер. Туземцы объяснили, что «тучумба» ушли прошлой ночью на восток — туда же, откуда приши шесть дней назад.

Булатович спустился в лагерь. Нет, военный отряд здесь не останавливался. Скорее, это была небольшая научная экспедиция. Внутри засеки, видимо, стояли две палатки и кухня — Булатович нашел следы кольев. Судя по всему, люди панически бежали отсюда скот был брошен, засека разрушена, всюду валялись позабытые второпях вещи, по которым Булатович смог определить, что бивак принадлежал англичанам.

Итак, земля Мен пройдена. Перед Вальде Георгисом встал вопрос куда идти дальше? На юго-запад? Но туземцы, все как один, уверяли, что там нет обитаемых зе мель, а живут в тех местах слоны и другие дикие звери. Рас решил идти к озеру Рудольф и завладеть устьем реки Омо. Приближался период дождей, и нужно было успеть возвратиться в Каффу до того, как горы станут непроходимыми. Туземцы ничего не знали об озере Рудольф. Единственным проводником войска стал компас. Булатович определил направление, где должно быть северное побережье озера, и рас решил вести туда свой отряд. Идти предстояло по пустынному и совершенно неразведанному плато.

И марта отряд выступил в путь.

Для Булатовича этот поход оказался вдвойне трудным — у него началась лихорадка. Длинные переходы по пустыне под лучами палящего солнца казались ему бесконечными. Отдых «на биваке тоже не приносил облегчения. Брезентовая палатка накалялась на солнце и не только не спасала от жары, но еще более усиливала ее. А ночью, когда, казалось, можно было наконец-то отдохнуть в прохладе, вдруг налетал ураган. Он срывал палатки и обрушивал на людей лавину тропического ливня. А наутро снова переход под беспощадным солнцем, иногда без капли воды за день.

Необычно тихо было но вечерам в лагере. Не слышно песен и смеха возле костров. У солдат уже не осталось продовольствия, и они добывали пищу охотой. Ели все, что попадалось, не брезгуя ничем.

Солдаты сидели у огня в угрюмом молчании. Они не понимали, зачем завел их рас в эту пустыню, где нет ни людей, ни воды. Им казалось, что во всем виноват белый, который ведет их отряд и указывает расу путь. «Он хочет нас всех погубить, — говорили солдаты. — Ему самому все нипочем, он заколдован, может не есть, не гнить, не устает!»

Друзья предупредили Булатовича, что ему нужно остерегаться какой-нибудь доведенный до отчаяния голодом и жаждой солдат может во время охоты «случайно» подстрелить его.

Женщины-туземки, попавшие в плен, сказали, что на севере в двух днях пути лежит богатая хлебом земля Кира. Отряд повернул на север — в горы. Перевалили через хребет и вышли к реке, — в которой, однако, воды было так мало, что ее хватило только для людей. К счастью, в этих местах кочевало со своими стадами одно из племен иденич. Солдаты захватили стадо — и впервые за много дней по-настоящему поужинали.

На следующий день вышли к реке Кибиш, которая, спускаясь с юго-восточных склонов хребта, впадает в Омо. На берегу реки вновь обнаружились свежие следы европейцев костры еще дымились, рядом с ними валялись куски мяса, одежда, ножи с английскими клеймами. Европейцы поспешно бежали при приближении эфиопов. Откуда этот панический страх? Рас недоумевал. Ведь несколько дней назад он через одного из туземцев послал европейцам письмо, где объяснял, что у его армии нет никаких враждебных намерений по отношению к путешественникам и он, рас, будет счастлив встретиться с ними в этой безлюдной пустыне. Ответа не последовало.

Булатович предполагал, в чем причина бегства англичан. Вероятно, они поверили Дональдсону Смиту, который, вернувшись из Африки, опубликовал описание своего путешествия. Рассказ Смита так искажал действительность, был пропитан такой недоброжелательностью к эфиопам, что ничего, кроме страха перед ними, не мог внушить читавшим его. Дональдсон Смит прожил некоторое время в резиденции дадьязмача Вальде Габриэля — правителя Черчера и Ишу, ожидая разрешения Менелика на путешествие через Эфиопию к озеру Уаламо. Вальде Габриэль оказал ему самый радушный прием, устроил в своем доме, кормил его и весь его караван, а на прощание Подарил несколько отличных верблюдов. Англичанина, настроенного враждебно к эфиопам, не тронуло радушие хозяина, хотя подарки он взял. А в книге, вышедшей после путешествия, о Вальде Габриэле было написано, что он… попрошайка, потому что один из его приближенных сказал Дональдсону Смиту, что Вальде Габриэлю очень нравится его ружье. В таком тоне — насмешливо-снисходительном, даже брезгливом — описал Д. Смит «диких» эфиопов.

В землю Кира вступили на третий день. Солдаты, в поисках продовольствия рассыпались по селениям, из которых поспешно убегали жители. Рас приказал солдатам запастись продовольствием не менее чем на десять суток предстоял десятидневный переход по пустынному каменистому плато к озеру Рудольф. Не только солдаты, но и многие офицеры протестовали против этого похода. А есть ли там, на юго-востоке, озеро? Ведь ни один пленный еще не сказал, что он хотя бы слышал о нем.

Во всем многотысячном войске лишь один человек твердо знал о существовании озера Рудольф — Булатович. Ведь оно уже было открыто европейцами и нанесено на карту.

Рас верил Булатовичу. На военном совете, собравшемся накануне выступления, он сказал своим офицерам: «Пускай трусы и бабы погибают или убираются вон. Я не возвращусь, не побывав на берегу озера, и, если вы меня покинете, я пойду туда с русским и с людьми моей охраны». И утомленное, изможденное недавним голодом войско двинулось за своим вождем в лустыню. Авторитет Вальде Георгиса оставался непререкаемым.

До реки Омо, по словам туземцев, было два перехода. Есть ли по пути вода, этото никто не знал. Булатович и Вальде Георгис поднялись на одну из вершин на востоке и километрах в тридцати увидели темную полоску деревьев — очевидно, там была река. Рас решил идти туда напрямик.

Вышли с берегов Кибиша в четыре часа утра. Позади остались прибрежные кусты, и началась степь. К десяти часам местность изменилась пошли редкие кусты, а потом густые заросли низеньких колючих деревьев, через которые приходилось шашками прорубать дорогу. Солнце стояло в зените и пекло нестерпимо. Запасы воды уже давно кончились.

Теперь надежды солдат были обращены к реке. Вот местность начала круто понижаться, все устремились вперед, чтобы поскорее увидеть желанную воду, но… это было пересохшее русло. Потом попалось еще одно, за ним — третье. Воды не было. Солдаты начали падать от солнечных ударов.

А вдруг до реки еще десятки километров, а здесь ничего, кроме высохших притоков, нет? Может быть, Булатович ошибся, определяя местоположение отряда на карте? Если это так, то отряд неминуемо погибнет.

Ню вдруг где-то впереди раздался радостный крик: «Вода!» Как молния, пронесся он по всей колонне до самого арьергарда. Прозвучал рожок раса — бивак! Внизу, прямо под ногами, блестела широкая лента реки. На ее поверхности чернели громадные, дремлющие на солнце крокодилы.

Вода! Отряд спасен. Солдаты прыгали с крутых песчаных обрывов и пили тепловатую долгожданную воду Омо.

Женщина-туземка, попавшая в плен и назвавшаяся Келемисой, сказала, что это река Уар. Сама Келемиса принадлежала к дикому племени, которое жило в этих лесах и промышляло охотой и рыбной ловлей. До мест, обильных хлебом, по словам Келемисы, пять-шесть дней пути.

Теперь отряд шел вдоль берега реки, прорубая дорогу в колючих зарослях. Река делала множество зигзагов, и, вероятно, экономнее и удобнее было бы идти на некотором расстоянии от реки и лишь бивак устраивать на берегу.

Рас решил снова допросить Келемису и уточнить у нее, где лежит обильная хлебом земля. И вдруг Келемиса озадачила всех она заявила, что такой земли вообще не знает, а то, что говорила два дня назад, было ложью. Солдаты, присутствовавшие при допросе, заволновались.

Но Булатович понял, что Келемиса говорит неправду ее научили этому другие пленные проводники, которые хотели, чтобы отряд как можно скорее возвратился назад.

— Ты лжешь, — оказал он Келемисе, — вот я тебе за это вложу сейчас в рот такое лекарство, от которого ты немедленно умрешь, как только еще раз скажешь не правду.

Солдаты раскрыли перепуганной Келемисе рот, и Булатович втиснул ей между зубов кусочек хины.

— Так где эта земля? — спросил он.

Келемиоа быстро указала рукой на юг. Итак, впереди все-таки был хлеб.

Теперь Келемиса стала послушной и не делала никаких попыток сбить отряд с пути.

А дорога до озера оказалась неблизкой. Когда Булатович показал Вальде Георгису точку на карте, где находился отряд, рас пришел в отчаяние. Он уже сомневался, что когда-либо дойдет до этого пресловутого озера Рудольф.

На следующий день утром вдруг кончились солончаковые холмы, покрытые колючим кустарником. Степь зазеленела от сочной травы, а скоро показались возделаяные поля, стада скота и хутора. Вот она, долгожданная земля, обильная хлебом. Солдаты сразу же, не дожидаясь команды, бросились по хижинам в поисках хлеба, молока, мяса. Туземцы в страхе разбежались, но нескольких из них все-таки удалось взять в плен. Эти люди, вероятно, принадлежали к племени иденич. Мужчины ходили абсолютно голыми, на женщинах же был передничек, расшитый раковинами, и бычья шкура, отлично выделанная. Руки и ноги туземцы украшали железными браслетами, в ушах висели медные серьги, а у женщин на шее — еще и ожерелья из распиленных птичьих, и крокодиловых косточек. На лбу у каждого было несколько вертикальных черточек — знак принадлежности к определенному племени.

Туземцы сообщили, что до озера всего два дня пути. Впервые за три недели похода люди могли спокойно заснуть, не заботясь о завтрашнем дне.

Но лагерь долго не успокаивался в эту ночь. Солдаты смеялись, пели, били в литавры, рассказывали об эпизодах прошедшего дня — словом, ото опять был бивак эфиопских солдат — неунывающих, веселых, шумных.

А утром 26 марта проводник вывел отряд прямо через зеленую степь к берегам озера. Экспедиция достигла цели. По приказу Менелика его солдаты вышли на второй градус северной широты, к новым границам Эфиопии. А Булатович мог теперь с абсолютной уверенностью обозначить на карте реку, впадающую с севера в озеро Рудольф Омо.

Лагерь разбили на берегу реки у впадения ее в залив Рус, в тени высоких деревьев. Солдаты занялись пополнением своих съестных припасов и постройкой шалашей. Со всех сторон они несли к биваку Кукурузу, тыквы с кислым молоком, гнали ослов, баранов, коз, быков, тащили щиты, копья и луки, отбитые у туземцев. Булатовича теперь встречали с особым почтением. Некоторые солдаты кидались целовать ему колени за то, что «он привел их в такую хорошую землю…».

Вскоре к палатке русского подошел сам рас в сопровождении священника и толпы солдат. Они несли мальчика-туземца лет трех, страшно изуродованного, видимо, солдатами куло. Солдаты этого кровожадного племени не состояли в регулярном войске Вальде Георгиса. Когда глашатаи раса разнесли весть о мобилизации, отряд куло вступил в войско, отправлявшееся на завоевание новых земель. Их жестокости, казалось, нет предела. Врываясь в какую-нибудь деревушку, они вырезали там всех жителей — от мала до велика. Быкам и баранам, которых куло не могли угнать с собой, они перерезали горло, а туши бросали на дороге. Так изуродовать ребенка могли только куло.

Окровавленный мальчик не плакал и даже не стонал — слишком велик был его страх перед людьми, причинившими ему столько мучений. Солдаты, для многих из которых война и кровопролитие стали главным занятием в жизни, не могли без слез смотреть на это маленькое кровоточащее тельце. Они не выдерживали и уходили из палатки. Ушел и Вальде Георгис. Булатович, промыв и перевязав раны, уложил мальчика в своей палатке. Рас отдал приказ небольшому отряду добыть челн, переправиться на другой берег реки и водрузить там эфиопский флаг. Булатович же велел привести к себе всех пленных переводчиков, чтобы поговорить с местными жителями племени машай. Разговор этот был не из легких. Булатович по-амхарски обращался к Габро Мариаму, и тот переводил его слова на язык шуро. Старик из племени шуро переводил этот вопрос пленному из земли Каита, тот передавал вопрос дальше на языке иденич, и, наконец, последний обращался к туземцам на языке племени машай. Словом, это был изрядно испорченный телефон, и, в отличие от детской игры, невозможно было установить, в каком из звеньев цепи вопрос искажался. Если ответ машая не соответствовал поставленному вопросу, приходилось снова передавать вопрос по всей цепи. После нескольких часов «переговоров» Булатовичу удалось выяснить, что к западу от устья Омо есть земля Ломодок, богатая скотом, а на юге, по берегам озера, живут воинственные тургана, у которых большие стада, но совершенно нет полей хлеб они не сеют.

Затем переводчиков потребовал к себе рас с их помощью следовало убедить туземцев на той стороне реки не сопротивляться эфиопам.

На противоположном берегу Омо под развесистым деревом сидели на низеньких табуреточках несколько туземцев-парламентеров, и диалог велся примерно так:

— Приходите нам покориться.

— Мы вас не знаем, уходите с нашей земли.

— Не придете добровольно, мы спалим вас огнем наших ружей, а ваших жен и детей уведем в плен. Мы ваши властители — амхарцы Менелика.

— Мы не знаем амхарцев Менелика. Уходите.

Так повторялось несколько раз, и переговоры успеха не имели. Но когда солдаты пригнали откуда-то челнок, туземцы стали сговорчивее. Они поинтересовались, кто такой Менелик, и ушли, чтобы посовещаться, стоит ли им сдаваться какому-то неведомому, но, наверное, могущеетвенному царю.

К утру два челнока были готовы, и солдаты начали переправляться в них на другую сторону. По эту сторону на высоком берегу залегли стрелки с ружьями — на случай, если туземцы не будут достаточно благоразумны и атакуют десантников. Но ничто не нарушало тишины. Челноки сновали от одного берега к другому, перевозя партии солдат. Последними высадились на берег Булатович и Ато-Баю. Они везли флаг, укрепленный на длинном древке. Один из солдат ловко взобрался на верхушку высоченного дерева и укрепил там флаг.

Вечером все войско раса торжественным маршем двинулось к берегу озера. Каждый, не исключая и самого Вальде Георгиса, нес на плечах два камня. На берегу на одном газ холмов из этих камней вырос своеобразный монумент, на вершине которого бился на ветру шелковый зелеио-красно-желтый эфиопский флаг. По сигналу раса пять тысяч ружей отсалютовали новым владениям Менелика. Забили литавры, затрубили трубы, засвистели флейты — солдаты праздновали победу.

30 марта отряд выступил в обратный путь. Теперь походная колонна возросла примерно вдвое. Солдаты гнали захваченный скот, погрузив на мулов запасы продовольствия; пленные мальчишки несли ружья и щиты, а женщины-туземки, не проявляя особого упрямства, ходили за водой, рвали траву для мулов и мололи зерно. Солдаты ликовали. Они шли домой с победой и большой добычей. Вальде Георгис понимал, как трудно будет идти по пустыне с таким обозом, но он понимал и другое никакая сила, даже приказ любимого военачальника, не сможет сейчас заставить солдат отказаться от добычи.

Булатович в сопровождении Двух слуг, которые горевали, что у них нет пленницы и теперь самим приходится запасать траву для мулов, решил подняться на гору Курас, которая возвышалась на южной оконечности горного хребта в нескольких километрах от берега Омр. Он не предупредил раса о своем намерении, так как Вальде Георгис не отпустил бы его без надежного конвоя в лесах скрывались туземцы, покинувшие свои жилища при приближении войска.

Выступили в четьире часа утра. Булатович ехал на муле, а слуги с ружьями и инструментами бегом поспевали за ним. Пока не взошло солнце, ехать было легко и приятно. Но уже к девяти часам утра стало жарко, да и дорога, выйдя из прибрежного леса, пошла по равнине, перерезанной глубокими трещинами. Мул стал оступаться, пришлось двигаться медленнее.

Внезапно в кустах путники наткнулись на десяток туземцев, которые сидели кружком у только что зарезанного барана. При виде вооруженных людей они бросились в разные стороны. Одному из слуг все-таки удалось схватить высокого туземца, вооруженного луком, щитом и копьем, а другой слуга поймал его жену с маленьким ребенком.

Лица у туземцев были красивые, не изуродованные татуировкой. Вся одежда мужчины состояла из шкуры козленка, его длинные волосы спускались до самых плеч. На женщине была воловья шкура вокруг бедер.

Супруги пришли в полное отчаяние. Они что-то мычали и протягивали к Булатовичу руки, моля о пощаде. Ребенок ревел, а у ног вертелась с лаем маленькая собачонка, не бросившая своих хозяев.

Объясниться с туземцами не было никакой возможности — они ничего не понимали, но кое-как, знаками, Булатович заставил их умолкнуть и, указывая на гору, стал объяснять, что, как только они взойдут туда, их немедленно отпустят домой.

Туземцы, видимо, что-то поняли, успокоились и позволили взвалить на себя инструменты. При дальнейших расспросах удалось выяснить, что туземцы принадлежат к племени тургана и живут на западных берегах озера.

Склоны горы оказались очень крутыми. Мелкие острые камни ежеминутно впивались в ноги. Ухватиться за растущие по склонам кустики было нельзя — их ветви усеивали длинные колючки. И вдобавок солнце пекло в этот день с беспощадной силой. На полдороге измученные туземцы легли на землю, и никакие угрозы не могли заставить их подняться. Булатовичу очень нужен был проводник, потому что только с его помощью он мог пометить на карте местные названия некоторых неизвестных вершин. Но туземцы, казалось, уже окончательно свыклись с мыслью о смерти и не внимали никаким угрозам и посулам.

Тогда Булатович подошел к туземцу и выстрелил из револьвера почти над самым его ухом. Бедняга от ужаса, видимо, лишился последних признаков сознания. Слуги подняли его на ноги, Булатович взял на себя ношу туземца, и все начали медленно карабкаться вверх. К полудню, совершенно измученные, поднялись на вершину. Нужно было спешно установить инструменты, чтобы наблюдать солнце, когда оно будет в зените.

Отсюда, с вершины, открывался вид на северную часть озера с тремя заливами. В один из них — Рус — впадает Омо. На западе, окруженный горами, лежал залив, открытый Боттего в 1896 году; в следующем году здесь побывал Кавендиш. Но ни тот, ни другой не узнали местного названия залива. Пленный тургана называл его Лабур, и Булатович нанес это название на карту. С юга залив оканчивался длинным мысом, на котором возвышались три пика. Туземец не знал, как называется этот мыс, и Булатович написал на карте свое наименование — Васькин мыс — в честь израненного мальчика, найденного на берегах Омо, вылеченного и выхоженного им и Зелепукиным. Неизвестно почему, оба они стали называть мальчугана Васькой, и вот теперь имя нового подданного императора Менелика появилось на географической карте Булатовича.

Спускаться с горы ничуть не легче, чем взбираться на нее склоны, усыпанные щебнем, так круты, что удержаться на ногах нет никакой возможности. Жара не спадала. В тыкве оставалось несколько глотков воды, и их разделили поровну. До Омо было километров двадцать. Туземца отпустили, как и обещали. Леса, окаймляющие Омо, виднелись у самого горизонта, но путникам казалось, что по мере их продвижения узкая полоска отступает все дальше и дальше. А вокруг лежала желтая голая степь.

Часов в пять вечера из-за кустов вышло стадо коз и баранов, которых туземцы гнали подальше от эфиопов. Усталым путникам, все вооружение которых состояло из одного ружья с тридцатью патронами и револьвера — с десятью, эта встреча не сулила ничего хорошего.

Булатович, как опытный офицер, всегда помнил старое мудрое правило лучший вид обороны — нападение. Не теряя ни минуты, он выскочил из-за кустов и двинулся на туземцев. Расчет его оказался правильным напуганные туземцы — а их было несколько десятков — побросали своих коз и баранов и кинулись бежать, как будто перед ними был не один человек, а, по крайней мере, полк вооруженных до зубов солдат.

Слуги БулатоВича, воодушевленные таким оборотом дела, забыв про усталость, начали преследовать туземцев, хотя нужды в этом не было никакой. Путь был свободен. Однако напрасно Булатович звал слуг, стрелял в воздух. Они скрылись в кустарнике. Ждать их в этом месте было опасно туземцы, опомнившись, могли подкрасться сзади. Если слуги живы, то они направятся к реке.

И Булатович пошел один. Солнце уже село, когда он достиг прибрежного леса и, продираясь сквозь чащу, вышел на высокий и обрывистый берег Омо. Он привязал мула к шашке, воткнутой в землю, а сам по лиане спустился к воде. Вода была теплая и мутная, но путешественнику казалось что вкуснее напитка он в жизни не пробовал.

Теперь предстояло искать следы отряда, уходившего на север. Стало совсем темно, лес стоял вокруг черной стеной. С реки доносился рев гиппопотама. Иногда Булатович слышал, как сквозь чащу продирался слон. То и дело раздавались пронзительные крики ночных птиц. Александру Ксаверьевичу, вообще не ведавшему страха в самых отчаянных положениях, стало жутко в этом враждебном лесу. Еще засветло, пробираясь сквозь чащу, он то и дело натыкался на следы туземцев — потухшие костры, покинутые стоянки, а потом вдруг набрел на эфиопского солдата, видимо разведчика, убитого туземным копьем. Этот лес, вероятно, не был таким безлюдным, как это могло показаться сначала.

Идти дальше стало невозможно. Надо было ждать луны. Булатович сел на землю, привязан поводья мула к руке, и задремал. Сон походил на забытье. Булатович отлично слышал любой, даже малейший шорох, чувствовал каждое движение мула, и в то же время он ясно, отчетливо видел Петербург, своих полковых товарищей… Это был сон из прошлого, в котором одну картину от другой отделял резкий крик птицы или храп мула, учуявшего поблизости зверя.

Наконец, в полночь взошла луна — голубая, огромная. Стало светло. Булатович поднялся. Он пошел на север вдоль берета реки и скоро наткнулся на широкую тропинку, утоптанную людьми и животными. Ее не могли проложить туземцы — людей по тропинке прошло слишком много. Это, несомненно, след эфиопского войска.

К четырем часам утра он вышел к биваку. Его встревоженные слуги не спали, а с горящими головнями бродили вокруг бивака в ожидании хозяина.

Два спутника Булатовича тоже благополучно вернулись почти одновременно с ним прекратив преследование туземцев, они не нашли в себе сил вернуться назад и, как и предполагал Булатович, направились к реке.

Жуткая ночь кончилась. Засыпая на рассвете, Булатович вспомнил, как в Петербурге многие его знакомые, узнав, что он едет в Африку и намерен путешествовать по не исследованным ранее землям, говорили, что завидуют ему ну разве можно придумать более приятного времяпрепровождения, чем путешествие! Как они заблуждались! Ведь путешествие — это прежде всего труд, упорный, самоотверженный, изнурительный, это лишения, смертельная опасность и лишь в самую последнюю очередь — приятное времяпрепровождение, да и то в очень редкие дни.

Обратный путь отряда был нелегок. Каждый день недосчитывались нескольких солдат — они умирали от ран, болезней, солнечных ударов. Страшно было смотреть на измученных, ослабевших пленниц. Время от времени то одна из них, то другая, совершенно обессилев, падала. Хозяин начинал ее бить, но град ударов не действовал. Женщину оставляли умирать на дороге. Путь отряда был отмечен трупами людей и животных.

Всю дорогу слуги Булатовича несли Ваську на руках. Он почти поправился, повеселел и уже знал несколько слов по-русски. Зелепукин возился с Васькой, как самая настоящая нянька, клал его с собой спать, а каждое утро, под громкий смех солдат, ворчал на недостойное васькино поведение ночью.

Отряд шел теперь по травянистой степи прямо к реке Кибиш.

На берегу разбили бивак. На сыром прибрежном песке отчетливо виднелись следы мощных львиных лап. В этих местах львов так много, что туземцы называют свою землю Яамбаса-Мьеда — Львиное поле. Ночью львы напали на лагерь — они утащили двух ослов и женщину. На следующую ночь Булатович с одним из слуг отправился на охоту на царя зверей. Но охота не состоялась — львы так и не вышли.

Каждый бивак для солдата — желанный отдых. Булатовича же на биваке ожидали новые труды надо сделать записи в дневнике, отметить на карте пройденный маршрут и, конечно, произвести с какой-либо вершины съемку местности и астрономические наблюдения. Теперь рас не отпускал Булатовича без конвоя, и тем не менее почти всякий раз Булатович оказывался в обстоятельствах, которые могли окончиться крайне печально.

Однажды он в сопровождении трех слуг и двадцати шести человек конвоя отправился на одну из вершин, возвышавшихся над долиной Омо.

Склоны горы отвесной стеной поднимались вверх, а на террасах лепились друг к другу хижины туземцев. Узкая тропинка вела вверх. Туземцы с дикими криками, вооруженные копьями и щитами, сбегались со всех сторон. Одного старика туземца слуги Булатовича захватили в плен. Старик был дряхл, но сохранял удивительное хладнокровие попав в плен, он продолжал курить свою длинную трубку.

Отряд снова двинулся вверх, а впереди шел старик. Туземцы — их было человек сто — преградили дорогу. Булатович сорвал пучочек травы — знак мирных намерений — и двинулся навстречу туземцам. Они, видимо, не предполагали нападать, но указывали все время па старика. Булатович понял, что они просят отпустить его, и тут же выполнил эту просьбу. Затем он знаками объяснил туземцам, что они должны положить оружие на землю. Туземцы поняли и не упрямились.

Солдаты Булатовича стали просить его вернуться опасно идти наверх, прямо в руки туземцев, которые, конечно, не оставят отряд в покое. Но Булатович стоял на своем позор солдатам с ружьями, если они убегают от туземцев, вооруженных лишь копьями. «Вы не воины — вы мыши!» — крикнул он им и пошел вперед. Его решимость и оскорбительные слова подействовали — солдаты последовали за ним.

В скоре туземцы обошли отряд сзади и почти настигли его. Впереди бежал громадного роста человек со страусовыми перьями на голове и копьями в руках. Он уже прицелился в одного из солдат, но в это время грянул выстрел. Туземцы, схватив сраженного наповал смельчака, бросились бежать и как будто прекратили всякие попытки атаковать. Так что на вершину взошли без всяких помех, и Булатович, установив инструмент, принялся за обычную работу. Прошло уже более часа, туземцы ничем не обнаруживали своего присутствия, но солдаты торопили Булатовича. Ему оставалось еще на несколько минут работы, и он приказал солдатам спускаться, оставив при себе троих слуг.

И вдруг, когда отряд отошел уже на приличное расстояние, а Булатович брал последний азимут, из-за кустов и камней появились черные фигуры вооруженных туземцев.

На всех, оставшихся на вершине, имелось четыре ружья и револьвер. Булатович в этот момент был и вовсе безоружен — шашка и револьвер мешали ему работать, он снял их и положил на землю в нескольких шагах. Отступать вслед за отрядом и стрелять — явно бессмысленно и ничего, кроме верной гибели, не сулит. Нужно как-то отвлечь туземцев от их намерений, выиграть время, чтобы ушедшие вперед солдаты успели возвратиться.

«Халио! Мир!» — крикнул Булатович одному из туземцев, прятавшемуся за деревом, и с компасом и планшетом в руках двинулся ему навстречу. Тот остановился, тихо проговорил «халио» и стал ждать, что будет дальше.

Булатович поманил туземца, тот нерешительно подошел и поцеловал протянутую ему руку. Булатович присел на корточки — туземец тоже. Булатович заставил туземца положить копье на землю, затем поманил к себе еще нескольких туземцев и заставил их тоже положить оружие и поцеловать ему руку. Вокруг собралось человек двадцать. Они рассматривали диковинный компас, слушали, как тикают часы. Время было выиграно. Булатович подозвал одного из слуг, посадил его на свое место, дав понять туземцам, что теперь следует целовать руку его заместителя, и сам поспешил к своему оружию. Пора было уходить с вершины. Крикнув несколько раз «халио!», Булатович и его слуги стали быстро спускаться.

И все-таки пришлось открыть стрельбу, хотя Булатовичу очень не хотелось этого делать. Но туземцы опять окружили отряд, угрожая солдатам дротиками. Туземцы находились всего в двадцати шагах, и пули разили их без промаха.

Это ошеломило туземцев, они убегали, забирая с собой убитых и раненых, а на какое-то время солдаты получали возможность беспрепятственно спускаться вниз.

Но потом туземцы вновь приободрились и прибегли к другому способу нападения. Они стали обрушивать на узкую тропинку каменные обвалы. Огромные камни с грохотом скатывались вниз под дикий вой и крики туземцев. Впрочем, вреда солдатам эти камни не причинили, хотя и вызвали панику. Выстрелами все-таки удалось отогнать туземцев, и отряд спустился вниз. На бивак вернулись поздно ночью, тем не менее рас сразу же позвал к себе БулатоВича.

Вальде Георгис уже знал все подробности прошедшего дня. Он очень тревожился за своего друга и теперь, поздравив его с победой, сказал: «Почему ты не известил меня, что едешь драться? Я бы тебе дал больше солдат. Не понимаю, как ты остался цел и как твои солдаты не разбежались. Ведь гибель должна была казаться им неминуемой. Ты дьявол, но только знай, что твоя теперешняя храбрость не есть еще настоящее мужество, а пылкость молодости и неопытности. Поверь мне, что только тогда, когда ты испытаешь бегство и будешь равен, ты станешь понимать опасность и неопытная пылкость заменится в тебе сознательным мужеством закаленного в боях воина».

14 апреля к войскам раса присоединился отряд, остававшийся в крепости Колу. Теперь вся армия Вальде Георгиса собралась вместе и, вытянувшись в бесконечную вереницу, двинулась на север.

Туземцы не упускали случая напасть на солдат. Они уже не разбегались при одном только виде ружья, а отчаянно бросались в бой, защищая свое имущество.

В отряде распространилась какая-то странная болезнь, уносившая ежедневно по нескольку жертв. Еще утром человек был здоров и весел, а к вечеру впадал в беспамятство и умирал от нагноения в слюнных железах. По ночам на биваке слышались то и дело ружейные выстрелы, и нельзя было понять, что это очередная схватка с туземцами или салют по умершим от неведомой болезни товарищам.

Южные отроги горного хребта, по тропинкам которого шла домой армия Вальде Георгиса, населяли смелые и воинственные горские племена. Еще на пути к озеру Рудольф Булатович отметил, что горские племена резко отличаются от негроидного населения соседних областей. Горцы внешне не походили ни на шуро, ни на гимиро, да и образ жизни у них иной. У горцев добротные усадьбы, отлично возделанные поля, они знают ремесла, умеют добывать и обрабатывать железо. Булатовича тогда поразил этот островок цивилизации среди отсталых негроидных племен. Откуда он? Как он здесь возник и сохранился?

И теперь, когда рас поручил трем полкам произвести разведку местности между горой Сай и землей Беру, Булатович присоединился к разведчикам в надежде добыть хоть какие-нибудь сведения, которые помогли бы ему разрешить загадку горских племен. И он не пожалел об этой поездке, хотя не один раз оказывался на краю гибели туземцы шли за разведчиками по пятам.

Накануне ночью прошел дождь, и теперь в свете утреннего солнца воздух казался особенно прозрачным. С одной из вершин Булатович отчетливо увидел далекие горы Каффы. До полудня оставались считанные минуты, и он не отрькваясь смотрел в окуляр прибора на волосок, через который вот-вот начнет проходить солнце, как вдруг над самой его головой просвистел камень, пущенный, видимо, из пращи. Второй камень попал в ножку штатива, но инструмент все-таки не упал. Затрубили призывные рога туземцев, и послышались их воинственные крики.

А Булатович не отрываясь смотрел в окуляр. Трудно сейчас представить себе, что он испытывал в эти минуты под градом камней. Вечером того же дня, 22 апреля, он запишет в дневнике «Оторваться от инструмента в самый важный момент наблюдения не приходилось, и я продолжал свои занятия при довольно необычайной для астрономических работ обстановке».

Солдаты выстрелами отогнали туземцев. Те отступили, но не ушли. Всю дорогу они сопровождали отряд на почтительном расстоянии.

В одном из селений, откуда жители разбежались при приближении отряда, Булатович смог войти в хижину горца. То, что он увидел там, поразило его. Дверь, кото рая вела в хижину, была так мала, что через нее в дом вползали, а не входили.

Внутри было темно, а когда глаза после яркого дневного света привыкли немного к темноте, Булатовичу показалось, что он попал в какой-то древний храм. Потолок удерживали толстые колонны из бревен, оплетенных хворостом и обмазанных глиной. По сырой глине выполнен узор, подобный узору на татуировках туземцев. На стене висели два больших барабана такой же формы, как и в эфиопских церквах. Тут же стояла большая деревянная арфа, тоже ничем не отличавшаяся от эфиопской, на которой, по преданию, играл сам царь Давид. Откуда все это здесь, за тридевять земель от Эфиопии? Ведь местные жители ничего не слыхали не только об эфиопах, но даже о своих более близких соседях — каффичо.

В середине хижины находился очаг, а вокруг него стояли три глиняные урны. Во дворе хижины Булатович увидел холмик в виде пирамиды, обложенный камнями. На верхушке лежали угольки, обглоданная баранья косточка, кусочки навоза слона. Что это? Могильные холмики, подобные тем, которые Булатович видел в галласских землях, с нехитрыми жертвоприношениями злым и добрым духам?

Загадка, мучившая Булатовича, не только не разрешилась, а, наоборот, окончательно завела его в тупик. Парадокс не просто вызывал недоумение он дразнил исследователя, заставлял его перебирать в уме факты, слышанные когда-то легенды, кровавую историю гибели и расцвета племен в этой части Африки. А что, если было так… В далекие, незапамятные времена все Абиссинское нагорье — все земли, которые сейчас вознамерился объединить под своей властью император Менелик, — населял один и тот же народ. Но вот с северо-востока двинулись на эти земли семитские племена. Они шли на юг и запад, оседали на богатых изобильных землях, смешивались с аборигенами, и в результате появились племена и народы, живущие ныне на Абиссинском нагорье. Причем путь этих семитских племен прослеживается, как по карте, по внешнему облику теперешних народов тигрейцы — самые северные — кажутся чистыми семитами, они наиболее Светлокожие, затем идут амхарцы — в них семитской крови поменьше, потом сидамо, в том числе каффичо, — здесь был, видимо, предел завоеваний, потому что живущие южнее гимирра не имеют в своем облике ни единой семитской черты. Скорее всего, тут древний эфиопский народ смешался с негроидными племенами. Они вторглись в эти земли и отделили от Эфиопии племя горцев. Земля горцев оказалась неприступной для врагов ее стерегли горы. И народ этот сохранил до сего дня чистоту крови — такими, видимо, были древнейшие обитатели Абиссинского нагорья.

Разведывательные полки продолжали рейд, а Булатович со своими слугами и полсотней солдат отправился к биваку главных сил. В этот день небольшой отряд Булатовича шел без отдыха и еды уже двенадцать часов. Солнце село, но ничто не говорило пока о близости эфиопской армии. По узенькой тропинке Булатович, сопровождаемый оруженосцем и одним из слуг, поднимался в гору, чтобы посмотреть оттуда, не видно ли где эфиопских палаток. Вдруг впереди на тропинке в нескольких шагах появился туземец с копьем на плече. Он остановился, но не побежал, как рассчитывал Булатович ведь перед туземцем были два солдата с ружьями и белый с шашкой. К изумлению Булатовича и его спутников, которые даже и не готовились к обороне, туземец бросился вперед с копьем и остановился шагах в десяти, выбирая момент для удара. Булатович выхватил шашку и крикнул своим людям, шедшим сзади: «Белау! Бей!» Прошло мгновение, другое, но те почему-то не стреляли. Обернуться было нельзя — в этот момент туземец метнул бы свое копье. Наконец, грянул выстрел — промах. Тогда Булатович бросился на туземца с шашкой, но второй выстрел сразил храбреца наповал.

Нередко бывает, что опасность подстерегает человека именно в тот момент, когда множество случайностей, каждая из которых сама по себе еще не грозит ничем, вдруг сходятся и становятся роковыми. Именно в этот день у Булатовича порвался ремень, на котором всегда висел его револьвер, и он оставил его в кобуре седла. Оруженосец Абто Селассие впервые держал в руках трехлинейную винтовку, затвор которой был на предохранителе, а оруженосец не знал, как его перевести на боевой взвод. У второго спутника попался толстый патрон, который застрял в патроннике.

Но в цепи роковых случайностей была еще одна — счастливая. Она-то и спасла Булатовичу жизнь. Один из офицеров видел, как уходил на гору Булатович, взяв с собой лишь двух слуг. Местность была неспокойна, за каждым кустом, за каждым стволом дерева мог скрываться враг. И офицер на всякий случай пошел за Булатовичем. Его пули и сразили туземца.

Булатович постоянно искушал судьбу, и она подвергала его смертельным испытаниям. Сколько раз он выходил невредимым из, казалось бы, безвыходных положений. Поистине, судьба не только испытывала его, но и хранила.

Только на следующий день Булатович увидел вдалеке эфиопское войско. Он поспешил к своей палатке. Навстречу выбежал Васька и незамедлительно продемонстрировал свои достижения в изучении русского языка. «Здравия желаю, ваше высокоблагородие!» — радостно кричал он Булатовичу.

А через несколько дней Булатович с ужасом обнаружил, что неизвестная болезнь, косившая солдат раса, добралась и до него. Жар налил свинцом голову, глаза болели и слезились, на шее опухли железы. Новая болезнь не щадила никого — ни трусов, ни смельчаков. Теперь она наносила эфиопскому войску больший урон, чем копья и стрелы туземцев. Но и на этот раз спасение пришло.

Вальде Георгис прислал к Булатовичу одного из своих солдат — Лидж-Абаба, который жил до похода в северозападных землях около Кассалы и видел, как лечили такую же болезнь арабы. Он осмотрел горло, а потом крепко надавил пальцами на шейные железы. Несмотря на всю примитивность такого врачевания, Булатович сразу почувствовал облегчение.

Кто знает, сколько людей осталось бы в войске раса после похода, если бы не Лидж-Абаба, через руки которого ежедневно проходила масса больных. Многие из них выздоравливали.

Армия раса уже приближалась к землям гимирра. По этому случаю Вальде Георгис собрал военный совет. Новые территории, ставшие теперь частью Эфиопской им перии, были разделены на пять областей. Пять самых храбрых военачальников раса назначались их правителями. Они должны были, дождавшись из Каффы обоза и запасов патронов, разойтись со своими полками по новым владениям и окончательно замирить туземцев, объленив им словом и делом, что отныне они — подданные великой империи.

Остальная же часть армии продолжала путь на север.

5 мая показались границы земель гимирра. Война закончилась. И тяготы труднейшего пути, и копья туземцев — позади. Теперь все помыслы солдат были обращены к дому. Каждый уже представлял себе, как возвращается он в родное селение с добычей и знаками боевых отличий, как на пиру, устроенном по случаю возвращения, рассказывает соседям о своих подвигах и все завидуют ему. А те, кому так и не удалось убить врага, спешили теперь, пока войско не перешло границы мирно покорившихся гимирра, наверстать упущенное. Они прятались в шалаши, когда отряд уже снимался с бивака и уходил вперед, поджидали туземцев и пристреливали их из засады.

Вальде Георгису пришлось принять крутые меры против этого бессмысленного кровопролития. Удовольствие пристрелить мирного туземца стоило многим солдатам жизни.

Гимирра радостно встречали возвратившееся из похода войско. При встрече с расом они падали на колени, целовали землю и били себя руками в грудь. Они считали войско погибшим. Откуда-то дошел до них слух, что войско спустилось с гор в пустыню, проводники отказались его вести и оно погибло. По другим сведениям, всю армию уже давно унесло водой. И вот солдаты вернулись — вернулись победителями. Веселью и пирам, казалось, не будет конца.

Булатовйгч уже вполне оправился от болезни и в один из вечеров написал письма домой — первые весточки о себе после пятимесячного молчания. В Аддис-Абебу отправлялся курьер с известием о новой победе Вальде Георгиса. С ним Булатович отправил свои письма.

Теперь уже близка Аддис-Абеба, а оттуда кажется недалекой и Россия. И он тоже размечтался о том, как возвращается домой и как, слушая его рассказы, завидуют ему товарищи, радуются вместе с ним, что счастливо избежал смертельной опасности…

И все-таки Булатович еще раз подверг свою судьбу испытанию. 9 мая со своими слугами и двадцатью солдатами он выехал из лагеря, чтобы поохотиться на слонов. На ночлег отряд остановился в усадьбе одного каффичо. Он жил со своим семейством в шалаше, потому что эфиопы во время покорения Каффы сожгли его дом, как, впрочем, и все другие дома в округе.

На рассвете выступили вновь и к полудню достигли урочища Купюре, где стоял дом Бита-раши, начальника области Биту. Бита-раша — один из немногих каффичо, которых удалось обратить в христианство миссионеру Массаи. И в память об этом в доме, на стене, висело небольшое распятие.

На следующее утро с вершины гребня Булатович увидел внизу, на поляне, стадо слонов. Охотники оставили мулов и лошадей и двинулись к стаду, стараясь ничем не привлечь его внимания. Бита-раша вел охотников по слоновым тропкам, но на полянке слонов уже не оказалось. Свежие следы привели в густой лес. В лесу было тихо, но где-то поблизости, видимо, притаилось стадо. Шли тихо и очень осторожно, дока Бита-раша не указал пальцем на темно-коричневое пятно в зарослях, всего в нескольких шагах впереди. Булатович выстрелил, и тут же таинственную, обманчивую тишину леса разорвал треск ломающихся деревьев — стадо, скрывавшееся в чаще, в панике бросилось бежать. За ним устремились охотники. Булатович решил настигнуть раненого слона. Если рана серьезна, то он не мог далеко уйти. Следы крови на кустах повели его в глубь леса. Но там след раненого животного затерялся.

В лесу смолкли выстрелы — видимо, слоны ушли. Однако на этом неудачи не кончились. Поднявшись на гребень хребта, Булатович снова увидел стадо. Оно находилось недалеко — на расстоянии ружейного выстрела, и Булатович открыл по стаду огонь из своей трехлинейки. Слоны быстро скрылись в лесу, а под деревом остался лежать один — раненый. Булатович бегом бросился с вершины холма вниз, но раненый слон все-таки успел скрыться в чаще. Охотник побежал в лес, по следам слона. Вдруг совсем рядом послышался треск сучьев, а через мгновение все смолкло слон притаился и, видимо, поджидал своего преследователя. Раненый слон обычно очень злобен и опасен. Внезапно выскочив из-за большого дерева, шагах в двадцати от Булатовича, он с ревом бросился в атаку, обнаружив такую стремительность, какую трудно было заподозрить в огромном и на вид неповоротливом животном. Булатович выстрелил в упор, и слон упал в пяти шагах от него. Пуля дробила животному голову. Булатович по обычаю эфиопов, обрубив ему хобот и хвост, забрал почетные трофеи. Кроме того, путешественнику захотелось запечатлеть на фотографии поверженного им слона. Он послал слугу за аппаратом, который остался на муле, и стал ждать.

А через несколько минут невдалеке раздались частые выстрелы и слуги закричали Булатовичу, чтобы он бежал прямо на него шло через лес стадо слонов. Булатович услышал треск сучьев и рев животных. Что делать? Бежать? Уже поздно. Стрелять? Нечем. Слуга, отправившийся за фотоаппаратом, попросил у Булатовича на всякий случай ружье. Нападать на слона с шашкой? Смешно.

Но тут он увидел, что корни огромного дерева, росшего рядом, образуют нишу и, не медля, забрался туда. Слева от тропинки его закрывали кусты, справа же кусты редели, и отсюда его вполне мог заметить слон. Все зависело от того, какую тропу изберут слоны — правую или левую?

Судьба испытывала Булатовича до конца. Слоны выбрали правую тропинку, и один из них, уже совсем было миновавший убежище, вдруг остановился, повернул назад и застыл как вкопанный перед человеком. Булатович совсем рядом видел маленькие блестящие глаза слона, видел, как он уже поднял вверх хобот, готовясь к нападению, но вдруг почему-то повернулся и побежал прочь.

Слоны один за другим пробегали мимо. Последним тяжело проковылял раненый по боку животного струилась кровь. И вдруг он остановился, развернулся и пошел прямо на человека. Теперь Булатович отсчитывал секунды, оставшиеся до гибели. Раненые слоны не щадят никого и ничего.

Но слон — опять неизвестно почему! — вдруг взвизгнул, повернулся и побежал вслед за стадом.

Что на сей раз спасло Булатовича, он и сам не знал. Словно неведомая сила отвлекла слонов и прогнала их прочь. Спасение было похоже на чудо.

Отряд подходил к Андрачи. 14 мая рас после четырехмесячного отсутствия вернулся домой. Победителей встречали с триумфом. Жители, духовенство, войска, остававшиеся з городе, выстроились по обе стороны дороги, и через этот живой коридор шли воины. Радостные крики встречавших смешивались с барабанным боем, с веселыми мелодиями флейт, с ружейными победными выстрелами.

20 мая Булатович попрощался с Вальде Георгиевм. Рас подарил ему своего мула, лошадь с серебряным убором, серебряное копье, которое в последний раз держал в руках последний царь Каффы, Гаки Шерочо, и которое он метнул в солдата, бравшего его в плен, украшенный серебром щит. И, наконец, отдал вещь, которой сам гордился всю жизнь золотую саблю, подаренную императором завоевателю Каффы. Это были не обычные подарки, а знаки отличия. Война, ее тяготы породнили эфиопского раса и русского офицера. Им было грустно расставаться — кто знает! — может быть, навсегда.

Булатович выехал из Андрачи по дороге на Аддис-Абебу. Он долго оглядывался назад, пока горы, сомкнувшись, не скрыли от него навсегда столицу легендарного Каффского царства.

И на этот раз на родине оценили заслуги А. К. Булатовича. Теперь он стал штабс-ротмистром, а к его наградам прибавился орден святого Станислава 2-й степени.

30 июля — сразу после возвращения в Петербург — Булатович представил министру иностранных дел графу М. Н. Муравьеву обстоятельную докладную записку, в которой охарактеризовал положение дел в Эфиопии и указал, какие возможные выгоды может получить Россия от постоянных и дружеских с ней сношений. Министр заключил, что сведения, приведенные в записке, «могут иметь в будущем серьезное значение», и распорядился послать ее военному министру А. Н. Куропаткину, а также русским послам в Париже, Лондоне, Константинополе и дипломатическому агенту в Каире. Куропаткин, хотя и нашел записку «интересной», не согласился с предложениями, в ней содержащимися, полагая, что России «надо долго избегать вмешиваться в африканские дела».

В Петербурге Булатович оставался до 10 марта 1899 года, когда вновь был направлен в Эфиопию по личному ходатайству министра иностранных дел, который писал о нем А. Н. Куропаткину «…названный офицер успел зарекомендовать себя самым блестящим образом во время поездок своих по границам Эфиопии… он вполне освоился с местными нравами и обычаями, ознакомился с языком страны, которым свободно владеет, и проявил редкие выносливость, храбрость и присутствие духа, и …наконец, всеми своими качествами он сумел заслужить уважение абиссинских военачальников и доверие самого негуса, особенно к нему расположенного и которому выбор поручика Булатовича был бы более всего приятен». Но еще до отъезда, 13 января 1899 года, на общем собрании Русского географического общества А. К. Булатович прочел сообщение, озаглавленное «Из Абиссинии через страну Каффа на озеро Рудольфа», которое затем было напечатано в «Известиях Русского географического общества». В это же время он завершает свой основной труд «С войсками Менелика II», который вышел в свет в следующем, 1900 году. Специалисты сразу же обратили внимание на эту книгу. По мнению известного ученого-географа Ю. М. Шокальского, результатом проведенных А. К. Булатовичем исследований «явились не только географические описания местностей и этнографические коллекции, но и новая карта пройденных стран, составленная на основе съемок, произведенных самим путешественником, к тому же установленных по 34 астрономическим пунктам, определенным путешественником». По представлению Отделения географии математической и географии физической А. К. Булатовичу присуждается малая серебряная медаль.

Таким образом, труды Булатовича получили полное признание специалистов. Что же касается мнения прессы, то суждения рецензентов разошлись. «Русская мысль», один из наиболее солидных и распространенных тогда «толстых» журналов, в анонимной рецензии объективно и одобрительно высказалась и о книге, и о научных заслугах автора, признавая ценность сделанных им открытий в области географии и этнографии.

Другой журнал, «Мир божий», предоставил слово критику, скрывшемуся за инициалами А. Б. Подменив легковесным зубоскальством и дешевой демагогией серьезное обсуждение книги, рецензент обнаружил полное отсутствие исторического чутья и научной объективности. Труд русского путешественника был оценен и специалистами на Западе. Фридрих Бибер, самый глубокий знаток и исследователь Каффы, писал:

«Первым европейцем, вступившим в страну Каффу после ее завоевания и присоединения и имевшим возможность свободно путешествовать по ней, был русский, А. К. Булатович, капитан царской лейб-гвардии. О своем путешествии А. К. Булатович издал книгу с многочисленными редкими иллюстрациями и большой картой.

К сожалению, для нерусских она недоступна. В ней он приводит подробные сообщения о стране и населении Каффы». Ф. Бибер прямо признает, что некоторые сведения, например о завоевании Каффы, он заимствовал у А. К. Булатовича.

Но Ф. Бибера прежде всего интересовала именно Каффа, и поэтому его оценка односторонняя. Труды русского путешественника содержат большой и ценный материал для истории и этнографии Эфиопии в целом. Кроме того, им сделан рад ге о графических открытий. О них следует сказать особо, поскольку приоритет А. К. Булатовича в некоторых случаях оспаривался, в частности в Италии.

Вплоть до последнего десятилетия минувшего века область к юго-западу от Каффы до озера Рудольф оставалась почти неисследованной, а о реке Омо имелись самые смутные и неопределенные представления. Не внесли ясности и посетившие эти места экспедиции Д. Смита в 1894–1895 годах и В. Боттего в 1896 году.

Только А. К. Булатович, составив впервые подробную карту этой обширной местности и определив астрономически ряд пунктов, доказал окончательно, что река Омо не имеет никакого отношения ни к реке Собат, ни к бассейну Нила вообще. Истоки Омо находятся на восточных склонах хребта, которому он присвоил имя Николая II. Хребет этот до Булатовича могли издали наблюдать д’Аббади, П. Солейе и А. Чекки, но ни один из них до него не дошел. И В. Боттего во время своего второго путешествия, из которого ему не суждено было вернуться, видел, следуя по левому берегу Омо, эти горы. Однако он их не пересекал, вопреки утверждениям Д. Ронкальи в «Бюллетене Итальянского географического общества» за 1900 год. Немецкий ученый Д. Крамер, в противоречии с истинным положением вещей, утверждал, что «отдельные неверные замечания ротмистра Булатовича — следствие незнакомства с историей открытия этих областей». Но это не так. Русский исследователь был в курсе новейшей литературы. Правда, во время работы над книгой он еще не мог знать о результатах путешествия В. Боттего, описание которого вышло в свет почти одновременно с ней. Но зато Булатовичу был прекрасно известен путь, по которому прошли В. Боттего и его спутники, а также Г. Кавендиш. К докладной записке, поданной Булатовичем министру иностранных дел, им приложены карты с нанесенными на них маршрутами Боттего и Кавендиша. Причем в самой записке Булатович ссылается на работы этих исследователей.

Таким образом, А. К. Булатович не только был достаточно хорошо знаком со специальной литературой, но и вполне отдавал себе отчет в том, чего достигли другие путешественники, заслуги которых он не хотел и не мог себе приписать.

В. Боттего достиг устья реки Омо 30 августа 1896 года — на полтора года раньше А. К. Булатовича. Ню если сравнить карты этих двух путешественников, то результат сравнения будет не в пользу итальянца горы по правому, западному, берегу Омо нанесены им в самых общих чертах, очень приблизительно намечено и северное побережье озера Рудольф. Да и маршрут В. Боттего отличен от пути, пройденного Булатовичем. Проследовав дальше Булатовича на юг вдоль западного берега озера, В. Боттего и его спутники повернули обратно на север к реке Шаши и вдоль нее вышли к Собату, нанося на карту все очень обобщенно и схематично. Булатович же перевалил впервые через северные отроги хребта между реками Умоме и Дидесса еще 16 ноября 1896 года, а затем также впервые пересек эти горы в различных направлениях, определив астрономически ряд пунктов, и произвел маршрутную съемку, что дало возможность составить первую подробную карту этой обширной и почти неисследованной области. Он установил, что открытый им хребет служит водоразделом между бассейнами Нила и озера Рудольф, а северные его отроги образуют водораздел рек Габы, Дидессы, Баро и других.

А. К. Булатович открыл несколько новых горных вершин и уточнил местоположение других, ошибочно определенных Д. Смитом. Вот почему он имел основания заявить: «Я первый европеец, прошедший через часть этих областей и открывший настоящий хребет. Через последний я перевалил в разных местах, поднимался на некоторые его вершины и проходил по его гребню».

Весной 1898 года были победоносно завершены все военные экспедиции, придпринятые Менеликом II к западным и южным границам империи. Рас Меконнен покорил Бени-Шенгул, дадьязмачи Демесье и Тасама вышли к Белому Нилу и нижнему течению Собата. И, наконец, Вальде Георгис водрузил эфиопский флаг на берегу озера Рудольф. Но эти победы не принесли Эфиопии покоя и безопасности. Успехи Менелика II заставляли его врагов действовать более решительно.

Самым опасным противником Эфиопии оставалась Англия. 1 мая 1898 года Власов писал в Петербург: «…утвердившись в Эфиопии без труда и с самыми незначительными затратами, Англия может навербовать и держать в постоянной готовности прекрасную армию в 200–400 тысяч человек и, перебрасывая ее, по мере надобности, в свои африканские владения, сделаться повелительницей всей Африки. Эти стремления ее могут осуществиться лишь тоща, когда Судан будет лежать у ее ног и она твердой ногой станет на границах Эфиопии с севера — в Кассале и Хартуме, с запада — по Белому Нилу и с юга — в Уганде и у озера Альберта, куда ведется уже железная дорога от порта Момбаса». Действительно, движение английских колониальных армий осуществлялось именно в этих направлениях. Тревожные сообщения одно за другим поступали в Аддис-Абебу. Рас Меконнен известил императора, что с курьером из Джибути им получена информация о занятии англичанами Хартума.

Англо-египетские войска вошли в округ Калабата, лежавший в сфере влияния Эфиопии.

Обеспокоенный этими событиями, Менелик запросил английского посла Гаррингтона каковы дальнейшие намерения Англии? Гаррингтон отвечал, что ничего не знает. 28 октября посол Англии Посетил Власова и сообщил ему, что англо-египетские войска заняли Росайрес на Голубом Ниле и готовятся захватить Метемму. Теперь намерения Англии прояснились окончательно. Через день Власов сообщает в Петербург: «…стремления Англии направлены в данное время к тому, чтобы ввести Эфиопию в рамки границ, отведенных ей на всех европейских картах, а именно от юго-западного угла Эритреи или юго-вюсточнее Кассалы по 35-й градус восточной долготы до 6-го градуса северной широты. Так что с занятием Хартума и Омдурмана дальнейшие завоевания Англии ведутся не против Судана, в строгом смысле, а против Эфиопии». Позиция Англии отчетливо выражалась в поведении английского посла. Гаррингтон то груб и заносчив, нахален и чванлив, то вкрадчив и велеречив. Его не только не любят при дворе Менелика II — его ненавидят. Едва английские войска вышли на границы Эфиопии, Гаррингтон сделался самоуверенным. Он стал посмеиваться над эфиопами, над императором, учить эфиопов манерам, угрожать отъездом. В конце концов он отказался послать запрос Менелика в Лондон по поводу занятия эфиопских территорий англичанами, мотивируя свой отказ тем, что эти территории, по его мнению, не принадлежат Эфиопии.

Но Лондон хотел обещаниями и компромиссами успокоить Менелика и заставить его примириться с захватами. И Гаррингтон от развязной самоуверенности переходит к лицемерной благожелательности он почтительно просит Менелика принять его для личных переговоров до спешному делу.

Стремясь повлиять на негуса, Англия отнюдь не рассчитывала лишь на дипломатические способности посла Гаррингтона. Осенью 1898 года в провинции Тигре начался мятеж. Рас Мангаши, сын императора Иоанна IV от морганатическото брака, поднялся против Менелика, задетый уступкой Италии части земель, унаследованных им от отца. У раса Мангаши, конечно, не было никаких шансов на победу его малочисленная армия не могла бы сопротивляться войскам негуса. Понимая это, Мангаши 17 сентября прислал Менелику челобитную с повинной. Менелик не хотел братоубийственной войны, которая истощит и ослабит страну. Поэтому он ответил Мангаши, что готов простить его, если его раскаяние искренне и если он сам придет в Аддис-Абебу с повинной. Рас Мангаши прислал негусу депутацию, но сам в Аддис-Абебу не явился. Что удерживало его? Конечно, он боялся гнева Менелика и ответственности за поднятый мятеж. Но существовала и другая причина, более важная. Руки его были связаны англичанами и итальянцами. Ведь именно они инспирировали феодальный мятеж в Тигре. Итальянский посол уговаривал Менелика лично предпринять экспедицию против Мангаши. Англия хотела отвлечь силы и внимание Менелика от своих захватнических действий.

Англичане интриговали не только в Тигре, но и в других провинциях Эфиопии. Вскоре стало известно, что пегус Годжама Текло Хайманот вступил в тайные сношения с англичанами и готовит восстание против Менелика. Это была серьезная опасность. Годжам находился у самого театра военных действий англо-египетской армии. Власов писал об этом: «…вне всякого сомнения, Англия окажет негусу Текло Хайманоту самую энергичнуго поддержку, при условии получения от последнего права занять главные удобные доступы и входы, ведущие через Годжам в сердце Эфиопии, вернее, ключи к ней».

К восстанию готовился и правитель Уолло рас Микаэль, зять императора. Положение усугублялась тем, что нельзя было полагаться на недавно покоренные племена, населившие западные и южные приграничные области Эфиопии. Они не упустили бы случая выйти из-под власти Менелика II. Империя стояла перед грозным испытанием. Власов это отлично понимал и сообщал в Петербург: «Для Эфиопии, по-видимому, наступают вновь тяжелые дни, и только дух веры да любовь к родине и свободе будут в силах, быть может, спасти ее и на этот раз от потери независимости».

Менелик принял меры для защиты своих границ. Десятитысячное войско дадьязмача Демесье отправилось к Белому Нилу. Правитель южных областей и Каффы рас Вальде Георгис пошел со своим войском к Ладо. Дадьязмач Тасама, находившийся в то время на реке Собат, получил распоряжение не покидать занимаемых позиций. Все остальные правители должны были держать свои войска в полной боевой готовности.

Англичанам при содействии Италии удалось все-таки втянуть Менелика в войну против раса Мангаши. 15 октября 1898 года Менелик и его супруга Таиту покинули Аддис-Абебу. Войско Менелика двинулось в Тигре. Власов предложил императору взять с собой в поход русского врача. Менелик с радостью согласился. Хирург и фельдшер, забрав в посольстве все запасы медикаментов и перевязочных средств, отправились с Менеликом. За императором покинули Аддис-Абебу и все придворные чины. Столица опустела. 6 ноября Менелик обратился к населению Тигре с воззванием. Мангаши отстранялся от управления страной, на его место назначался рас Меконнен, главнокомандующий всеми объединенными военными силами, которые сражались против Мангаши.

Сам мятежник с двадцатитысячным войском заперся в крепости Макалэ. На обращение негуса он ответил, что предпочтет умереть в Тигре, чем сдаться. Но 13 января рас Меконнен известил императора, что Мангаши окружен и готов явиться с повинной.

Под пышным конвоем, при салютах из пушек и митральез мятежник Мангаши, с камнем на шее, был введен в Дессие, где стоял император.

Это была важная победа. Сразу же прибыл в Дессие и негус Годжамский. Он принес императору богатые подарки. Менелик не высказал ему ни слова упрека он хотел сплочения, а не раздоров.