По неправедному пути

Не только село Закутино, но весь, округ считали Онисима Ильича Головачова первым богачом в околотке. И правда, был богати Головачов: дом у него в 3акутине был первый в селе, земли собственной десятин пятьсот, скота разного и птицы домашней и счету не было; кроме того, у него были две лавки: одна в городе, другая в Закутине; в городе приказчик на отчете был, а в 3акутине торговал сын Головачова, Леонтий.

Caм Онисим Ильич барышничал: ездил по деревням и скупал все все, что под руку попадается.. Хоть и несподручно стало ему это занятие, да очень к нему привык: смолоду он им стад заниматься и под старость расставаться с ним и не хотелось.

3анимался Головачов своим делом лет двадцать. Смолоду Жил он в большой бедности с матерью-старухой: на лето в пастухи нанимался, а зиму дома сидел – чуняки брал плесть да валенки пенькой подковыривать; тем и кормились. Потом взял его закутинский богач-кулак, человек одинокий, к себе в работники. Прожил у него Онисим года три, и умер кулак. Отошел от него Онисим, починил избушку, земли взял, женился и стал крестьянствовать. Летом в поле работал, зимою извозом занимался, в город овес возил, а оттуда кладь захватывал. Потом завел небольшую торговлишку, ґ на какие деньги – никто не знал; Поговаривали только, что получил их у старого хозяина. И стал торговать Головачов мукой, солью, дегтем, сельдями и всякой деревенской мелочью. А там и скот скупать стал. Дальше да больше – разбогател Головачов; разлезся мужик донельзя: всего у него было вволю разве только, как говорится, птичьего молока не было.

Жена у Онисима Ильича умерла, и после нее осталось у него двое детей: сын и дочь.

Сын Леонтий был парень неглупый. Образовал его Головачов хорошо, и торговлю вел парень исправно. Только был за ним порок одни: погулять любил с товарищами … Не нравилось это Головачову шибко, и старался он всячески отучить его от этого: и добром урезонивал, и бить принимался,- ничего не выходило. Махнул рукой старик.

– Ну, пес с ним! – думает- В года взойдет, женю. Авось поумнее будет.

Дочь Головачова, Аннушка, была умница отменная и собою красивая. Любил ее старик – просто души в ней не чаял; думал выдать ее за купца или барина какого.

Исполнилось Леонтию девятнадцать лет, и надумал Головачов женить парня; начал слухи собирать, невесту подходящую искать.

Была в городе мещанка одна, сватовством занималась; услыхала она, что Головачов сына женить собирается, пришла к нему.

– Я,- говорит,- Онисим Ильич, твоему сынку невесту подыскала! Уж такая девка – цены нет: что умна, что красива, да и приданое большое.

– Из каких она? – спрашивает Головачов.

– Купеческая дочь, батюшка. В городу он торгует. Може слыхал, Крышкин, Ефим Григорьевич?

– Знаю маленько.

– Ну так вот! Девка, говорю, хорошая – по всему городу на редкость.

– Что же, попытай, посватай! Может, дело и выйдет.

Принялась сваха за дело, и через неделю на смотрины поехали. Понравилась невеста и Головачову, и Леонтию: недолго думая, и по рукам ударили.

На другой день сговора позвал Головачов сына и говорит ему:

– Ну, Левка, гляди! Вот забочусь о6 тебе, женить тебя хочу. Ежели ты теперь не бросишь глупостей своих, то смотри, парень, милости от меня не жди! Расчет с тобою будет короткий: вот бог, а вот порог! Куда хошь, туда и убирайся.

– Нет, тятенька, будьте покойны! Я, чай, не ребенок малый: небось понимаю.

– То-то смотри! Я своему слову верен буду.

Пошли дни за днями. Леонтий горячее прежнего принялся за дело, хлопочет в лавке до поту весь день – так ходуном и ходит. Поедет куда – живо вернется И исполнит все хорошо и аккуратно.

"Вот,- думает старик – коли бы всегда такой был, пар ню цены бы не было. Може, женатый и всегда такой будет".

За неделю до свадьбы послал Головачов сына в город к приказчику за месячной выручкой, да кстати и для свадьбы кой-чего захватить. Все это Леонтий аккуратно обделал да и зашел перед отъездом чайку попить в трактир. Думал было на скорую руку повернуться, да … застрял надолго.

Попался ему товарищ его закадычный – Митя Ленточкин. Вместе они в училище учились, вместе и кутили не раз. Ленточкин был парень веселый – в один год отцовскому наследству глаза протер. В городе его не любили – на язык востер был, всех осмеивал, а некоторых и облапошивал. При встрече обходили и звали шалопаем.

Встретились, приятели, обрадовались.

– Ба, Лева! Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим!

– Здравствуй, Митя! Как поживаешь?

– Помаленьку, брат. Живем не мотаем: чужого не хватаем и своего не даем. Кое-как свожу концы с концами. Что долго не видать тебя?

– Да все дела, брат! Слышал, чай, женюсь я?

Удивился Ленточкин.

– Что ты? Вот так штука! Не слыхал. Когда свадьба?

– Через недельку.

– А невесту где высватал?

– Здесь, городскую. Крышкина дочь.

– Знаю, знаю … Значит, отгулял молодчик!. Жалко. Ну, стало, выпить нужно! .

– Нет, Митя, не могу! Сейчас домой ехать.

– Вот пустяк! По единой только и пропустим. Нет, уволь! Лучше когда в другой раз.

– Когда тут в другой раз? Женишься – и не поймаешь тебя. Сейчас давай, благо попался!

Как ни отговаривался Леонтий, не смог отговориться; пристал Ленточкин, как с ножом к горлу,- согласился Леонтий.

Выпили сперва по одной, потом по другой. Сделались навеселе; расхрабрился Леонтий.

– Пить так пить! – говорит.

Потребовали еще вина, нашлись еще товарищи, и пошла кутежка на славу.

Поздно вечером поехали кататься приятели. Объехали весь город и остановились перед домом Крышкина. Пьян был Леонтий. Вылез из тарантаса, подошел к воротам. Ворота заперты. Стал стучаться Леонтий, вышел сторож.

– Кто там такой? – спрашивает.

– Хозяин дома? Хозяина нам надо! – говорит Леонтий, сам покачивается.

– Спит хозяин. Завтра приезжайте. Охмелитесь и приезжайте. Сегодня поздно, да и не в своем вы виде.

Вскипятился Леонтий.

– Как ты смеешь говорить так, дурак:? Я тебе знаешь что сделаю? Прогнать велю хозяину.

– Ну, ладно, завтра и скажете! А теперь садитесь-ка да поезжайте с богом, пока целы.

Взвизгнул Леонтий – не понравились ему слова сторожа. Размахнулся, да и бац его по лицу.

– Так ты драться? Ну, так вот же тебе!

И хватил сторож Леонтия по шее.

Услыхал Ленточкин, какая каша заварилась, подошел на помощь товарищу, и схватились они вдвоем со сторожем. Услыхал Крышкин, испугался: думал, пожар Выскочил он к воротам и узнал нареченного зятька своего.

– Что ты тут Леонтий Онисимыч, никак скандалы заводишь? Стыдно, брат! – сказал с упреком Крышкин.

– Ефим Григорьич … тестюшка нареченный… я … видишь ли … то есть … хотел … вот тут товарищ мой ну и хотел я познакомить … то есть товарища моего … с невестой-то моей. А он, скотина, не пускает.

– Не время, брат! – сказал Крышкин. Да и не в таком ты виде. А товарищ-то твой кто? Никак Ленточкин?

– Он самый … прошу любить да жаловать.

– Ну друг, не ждал я, чтобы ты с такими товарищами водился да в полночь честных людей тревожил, скандалы заводил. Спасибо, брат, что показал себя! Не то я про тебя думал; а ты – вот каков. Ладно, будем знать.

– Ефим Григорьич! А все-таки можно видеть-то ее … невесту мою? А? Пусти, мы только одну минуточку.

– Нет, брат, поезжай своей дорогой, а нас не тревожь. В таком виде да в полночь мы гостей не принимаем. Прощай.

И Крышкин отвернулся от Леонтия и хлопнул калиткой. Ушел и сторож.

– Вот те клюква! – сказал Леонтий и развел руками.

– Ну и черт с ним! – пробормотал JIенточкин.- Поедем, брат.

– Поедем.

Поджидал Онисим Ильич парня с нетерпением, расхаживал по горнице и посматривал в окна.

"Что это он запропастился? – раздумывал старик.ґ Уж давно бы пора приехать а его нет! Должно, у тестя задержали, а то, кажись и застрять-то больше негде … Уж не закрутил ли парень?"

Сжалось сердце у старика, и заныла душа. Шибче зашагал он по горнице, как пчелы зароились мысли в голове. Не найдет себе покоя Головачов – то по горнице пройдется, то на двор выйдет. Сердитый стал: увидал что-то на дворе, придрался к работнику, разругал его и опять ушел в дом.

Перед обедом по дороге из города показалась повозка.

Не утерпел Головачов – выбежал на крыльцо. Однако не Леонтий ехал, ехал Крышкин.

– Батюшка, Ефим Григорьич! Какими судьбами?

– Да дельце есть, Онисим Ильич, вот и приехал.

– Добро жаловать, добро жаловать – рад я тебе! Ну, войди в дом-то; я сейчас самоварчик велю схлопотать.

– Не трудись, Онисим Ильич! Я на минутку.

– Что так? Посиди. Аль торопишься куда?

– Торопиться-то не тороплюсь … Признаться, нарочно к тебе приехал … Поговорить надо.

– Изволь, друг! Готов тебя послушать завсегда.

Да видишь ли, Онисим Ильич! Дело-то не очень лад-но!

Встревожился Головачов, смотрит на Крышкина.

– Что такое? – говорит.

– Хотел я с тобою породниться, да видно… тово… не придется.

– Что так?

– Да то, что за такого молодца я свою дочку не отдам! Скандалист он и пьянчужка, с разной сволочью знается. А вчера ночью приехал ко мне пьяный с шалопаем Ленточкиным и ну ломиться в дом. Сторож не пускает, а они избили его: теперь к мировому хочет подавать.

Вытянулось лицо у Головачова, побледнел он весь; ни слова не сказал, только голову опустил.

– Не обессудь, почтенный – сказал Крышкин.- Не я виноват, сам видишь. Прощай пока, Онисим Ильич!

– Погоди маленько, Ефим Григорьич! Чайку вот попьем.

– Нет, Онисим Ильич, спасибо, много доволен, в другой коли раз!

Поднялся Крышкин с места и пошел к повозке. Головачов проводил его и вернулся в горницу. Стал ходить по комнате пасмурный, как ночь.

"Так и есть, – думает старик. – Опять на старую дорогу попал. А я все думаю, куда сынок-то мой запропал, а он вот что. Ну, погоди же ты, молодчик, доберусь я до тебя! Я те покажу, как скандальничать да хороших людей бесчестить!"

Рассердился Головачов совсем, велел лошадь запрягать. В город за сыном поехал.

Приехал он в город и остановился на постоялом, где всегда останавливался. Увидал на дворе лошадь свою, стал у дворника про Леонтия спрашивать.

– Сегодня не был, – говорит дворник. – Вчера катались они, так приехали поздно; лошадь поставили, сами ушли и до сих пор не бывали.

Пошел Головачов в лавку свою и расспросил приказчика. Рассказал приказчик, как вчера Леонтий выручку забрал, товару кой-какого взял; с тех пор не видал его приказчик.

Пошел Головачов сына по трактирам разыскивать. Ходил-ходил, нашел-таки: сидит в трактире с компанией за столом, винами разными наливаются. Как ястреб на курицу бросился Головачов на сына и вцепился ему В волосы. Завопил Леонтий.

– Тятенька… родимый …

– Ты опять пьянствовать, разбойник ты этакий! Скандальничать подлец, начал! Вот я тебе покажу, как добрых людей позорить! Вот тебе… вот … вот!

Принялся Головачов колотить сына и руками, и ногами по чем ни попало. Барахтался Леонтий, как у волка овца, а вырваться не мог.

– Тятенька, простите! – умолял Леонтий.- Ради Христа, простите! Больше не буду, ей-богу, не буду!

Нс слышит старик, озлился как зверь. Бил-бил, из сил выбился, бросил.

– Будь ты проклят, анафема, срамник поганый! Что ты наделал-то, пес окаянный? Зарезал меня, осрамил седую мою голову. С глаз моих уйди! Чтобы духу твоего в моем доме нс было. И не попадайся – убью; право слово, убью!

– Батюшка, виноват! Простите, последний раз, видит бог, последний раз! Ради Христа, батюшка! Закаюсь и не буду больше!

– Знать, ничего не хочу! Не сын ты мне больше! Слышь, чтоб не видал я тебя!

И обезумевший от гнева старик толкнул в грудь сына ногою и вышел вон. Повалился Леонтий на пол, плачет, ревмя ревет.

Подняли его товарищи, усадили, стали успокаивать, водой холодной напоили. Обошелся маленько парень и с горя потребовал еще вина.

Возвратился Головачов домой уже к вечеру и прошел прямо в свою каморку; к ужину не выходил и пробыл там до утра.

На другой день он встал рано, вышел в сад, сел на скамейку и крепко задумался.

После вчерашнего он стал много тише; сердце его успокоилось, и он даже пожалел сына.

"Круто я поступил с ним, – думал он. – Пожалуй, парень что и начудит. Вишь, как разошелся-то я: на глаза не велел показываться. Напрасно. Ну, побил бы там, потаскал, пригрозил бы прогнать на другой раз, а сейчас бы не следовало. Оно беда не большая – обойдется, сам придет прощения просить, можно еще поурезонить, а все-таки оставить надо".

Подумал еще немного Головачов и решился послать за Леонтием.

" Небось проспался теперь, – думал Онисим Ильич. – Кается, чай, что глупостей натворил! Эх, парень, парень! В кого он только уродился-то?. Порезоню хорошенько, покрепче держать стану, ходу такого не дам, авось образумится. А там женю – женатый-то лучше будет, ветер-то из головы выйдет … А женить непременно надо … Эх, упустили невесту хорошую, не подыскать теперь такой! Ну, не велика беда,ґ похуже возьмем, победнее; нынче невест много, Куда их девать-то! "

Поднялся Онисим Ильич со скамейки и пошел во двор.

Попался ему на дворе работник, и говорит ему Головачов:

– Ты, Никита, позавтракал аль нет?

– Нет еще, Онисим Ильич. А что?

– Да вот что: позавтракай поскорее да поезжай в город. Поищи там Левку-то; чай, в трактире где-нибудь. Привези его домой.

– Ладно.

Поехал работник в город и возвратился к ночи один.

– Ну, что? – спросил Головачов.

– Нет его там, Онисим Ильич! Весь город обегал, у всех спрашивал – нету.

Встревожился Онисим Ильич . Уж не сделал ли над собою чего парень? И на другой день, чуть свет, поехал сам в город. Пробегал весь день, полиции заявил – нет парня, словно в воду канул.

Прошла неделя, другая, а Леонтия все нет. Скоро и осень наступила, а об нем ни слуху ни духу.

Сильно грустил старик о сыне и ругал себя.

– Я сам, старый дурак, виноват во всем: до чего разошелся, проклял даже и искостил всячески. О, господи!

И он долго тужил и вздыхал о парне и наконец убедился, что этим горю не поможешь, видно, делать нечего, чему быть, того не минуешь, а теперь надо о дочери подумать.

Женихов у дочери было много: были и купчики небогатые, и господа прогоревшие, офицер даже один присватывался, да все женихи неподходящие.

Ветрогоны все, за приданым гонятся.: отдай им дочь-то да деньги убей. IIромотаются, и бери дочь назад; а то и хуже что выйдет.

Стал Головачов жениха дочери подыскивать, да такoгo чтобы сумел сам копейку нажить, чтобы прибавить мог к приданому, а не то чтоб размотать, чтобы и хозяйство сберег, и Аннушку счастливой сделал. Не прочь бы и в дом принять зятя Онисим Ильич, лишь бы человек был подходящий.

Сидит раз за чаем Головачов, и говорит ему кухарка, что приказчик из города приехал. Велел позвать его Головачов.

Вошел приказчик, поздоровался с хозяином. Пригласил его Головачов чай пить.

Уселся приказчик, и стал его Головачов о делах расспрашивать. Рассказал приказчик, выручку месячную сдал и осмелился попросить себе прибавки жалованья.

– Я,- говорит,- У вас, Онисим Ильич, пять лет живу честно, благородно, никакими худыми делами не занимаюсь,- так не грех бы!

– Ладно,- говорит Головачов. – Подожди на кухне; я подумаю.

Остался Головачов один и стал обдумывать. И вдруг пришло ему в голову такое, что и сам удивился, как это он раньше не смекнул.

"Не взять ли в зятья этого приказчика?" – подумал он Показался приказчик Головачову человеком подходящим; жил он у него пять лет, торговлю вел хорошо, характер имел тихий, поведения был трезвого, бережливый и скуповатый. за пять лет скопил себе несколько деньжонок, хоть и из малого жалованья; родных у него, кроме матери, не было, знакомства не заводил, – просто золото парень.

"За ним моя Аннушка проживет как у Христа за пазухой" ,- решил Головачов.

Крикнул он приказчика.

– Вот,- говорит,- Петр, какую я тебе награду дам за твою службу! Хочешь ко мне в зятья идти?

Задрожал от радости приказчик: ни слова не говоря, повалился он в ноги хозяину.

– Зачем, зачем? Богу кланяйся, не мне. Встань, брат, потолкуем хорошенько..

Поднялся приказчик, заморгал глазами, весь радостный стал.

– Что ж, согласен?

– Благодетель вы мой! Да за вас век буду бога молить – детям и внукам накажу!

– Ну, ладно, ладно! – усмехнулся Головачов.- Так если согласен, то вот что сделай: прежде найми квартиру получше, потом обставь ее хорошенько, чтобы было куда жену-то привесть, а там уж и образом благословим вас.

– Слушаю-с!

– Ну, так, так! А завтра я сам приеду, обо всем перетолкуем. Теперь ступай пока.

– Очень хорошо-с. Так прощайте, Онисим Ильич!

– Прощай, Петр Емельяныч! Счастливо доехать.

Проводил Головачов приказчика и зашагал по комнате. Ходит, руки потирает.

"Вот и отлично! – думал он. – Как это я раньше не подумал, ведь лучше-то этого и не найти! Нужды нет, что беден,- у меня зато есть. Богатому-то передай, он и начнет обороты делать, рисковать да и профуфырит все. А этот как сядет на деньгу, у него и зубом не вырвешь. Дело поведет осторожно – еще прибавит к моему, и будут век свой жить без заботы".

И пошел Головачов к дочери об женихе объявить.

Когда вошел к Аннушке, она что-то вышивала.

– Анюточка – сказал Головачов. – Какую я тебе новость скажу!

– Какую?

– А такую – жениха тебе нашел.

– Побледнела Аннушка, ничего не сказала, только над шитьем нагнулась.

– Что же ты? Аль не рада? А жених-то какой умный, рассудительный. Некрасив, зато степенный.

Аннушка опять промолчала.

– Догадалась кто?

– Нет.

– Петр Емельянов, наш приказчик!

Подняла лицо Аннушка на отца; в глазах ее слезы показались, из лица еще белее стала. Упала она в ноги к отцу и зарыдала.

– Что ты, Аннушка? Что с тобою?

– Тятенька, милый! Не губите меня не отдавайте за Петра Емельяныча!

– Что такое? – строго Сказал Головачов.- Это почему?

– Не люб он мне, не хочу я за него!

– Эва! Так что ж что не люб? 3а кого же тебя отдать-то?

– Тятенька милый! Отдай меня за Алексея Андреича!

– 3а кого?

– 3а Алексея Андреича … за учителя здешнего.

– Так вот как! 3а учителя … Вот так дочка – возлюбленного себе нашла! Ловко! Нечего сказать! Без спроса да без совета родительского женишка себе выбрала! .. Молодец, девка, ничего … Ах ты негодница этакая! Да я тебе за это все косы оборву, коли ты хошь знать!

– Тятенька …

– Не смей и думать! Не быть тебе за учителишкой! И в голове не держи! Кроме как за Петра, ни за кого не отдам!

Рассердился Головачов, вышел вон и хлопнул дверью. Повалилась Аннушка на пол и заплакала горько.

"Что же это такое будет? – думал Головачов.- То сын был – от невесты отбился, пропал; а тут дочь не хочет идти, за кого я хочу! Да неужели я не родитель им? Нет, дочка! С тобою я еще поговорю, не дам я тебе воли … Гордыбачить будешь… выпорю, а отдам! Подобру-то, видно, с вами не сладишь… А учителишке этому … так сделаю, что и духу его здесь не будет! Вишь, чихач какой явился, девок смущать стал. Погоди, голубчик, я доберусь до тебя!"

И опять стал злой Онисим Ильич. 3аныло сердце, затосковало- не знает старик, что и делать, места себе нигде не найдет. Пришел вечер, стал молиться Головачов. Молился долго, поклоны клал, пока спина не заболела … Да не нашел он покоя от такой молитвы.

На другой день. Головачов поехал в город. Сделал все, что нужно, С Петром Емельяновым и велел ему приезжать в следующее воскресенье по рукам бить.

Ударили по рукам, стали к свадьбе готовиться. Накупил Головачов, что нужно для невесты, отдал портнихам шить. Хотел он разрядить невесту всем на удивление. "Пускай,- думает,- смотрят люди да любуются на мою дочь. Ничего не пожалею для нее!"

Свадьбу задумал Головачов богатую: пригласил всех своих знакомых, кого только знал; снял он в городе дом под бал, подговорил музыкантов полковых и хотел в губернию за певчими посылать. Денег не жалел Онисим Ильич.

"Дай,- думает,- хоть раз попользуюсь ими. Мучился изґ за них весь свой век, сколько грехов на душу принял, а ни одной путящей радости не видал".

Дня за три до свадьбы поехал Головачов в город посмотреть, как дело идет у Петра Емельянова, да и распорядиться насчет кой-чего. Пробыл в городе весь день и только к ночи вернулся домой. Не стал он и ужинать, а прошел прямо в спальню и улегся спать.

Проснулся утром Головачов и прошел в столовую чай пить. На столе самовара не было.

"Проспала, должно, старая!.. " – подумал он на кухарку.

И пошел он в кухню.

– Ты что же это самовар не сготовила? – спросил он у кухарки.

– Батюшка, Онисим Ильич! Куда уж тут самовар! Горюшко-то какое!

– Что там еще?

_ Да дочка твоя, не знаю, где поделась!

Испугался Головачов.

– Как так? – говорит.

– Да так! .. Как уехал ты вчерась-то, она и вышла куда-то… узелок небольшой взяла. Я думала, она к попадье; ждала-ждала – весь день прождала. Перед вечером заснула я, заспала да и позабыла, что ее нетути. Хватилась сегодня утром, а у нее и постель, не помята. Я к попадье, а та ее и не видала. Тут я и догадалась что она куда-нибудь сбежала.

Как громом пришибло Онисима Ильича: лицо посинело, в глазах помутилось, весь зашатался – еле за косяк удержался. Постоял он так несколько времени, наконец раскачался, вышел из кухни, пошел во двор и велел работникам собираться в погоню. На крыльце стоял какой-то человек.

– Тебе что? – спросил Головачов.

– Хозяина бы мне нужно! – Сказал человек.

ґ Я самый. Что нужно?

– Вот письмецо вашей милости.

– Откуда?

– С чугунки. Не знаю от кого: господин какой-то с барышней велел отдать.

Выхватил письмо Головачов, разорвал конверт и стал читать. В письме вот что было написано:

"Почтеннейший Онисим Ильич! Когда вы получите это письмо, ваша дочь будет уже моей женою. Извиняюсь, что так: поступил, но делать было нечего. Я люблю вашу дочь, она меня тоже. Вы не пожелали согласиться на наш брак, а мы не могли жить друг без друга. Приданого от вас нам не нужно было. Нам ничего и не оставалось, как поступить так, как мы поступили. Прощайте, не поминайте лихом.

Известный вам учитель Алексей Черневский"

Тут же была приписка от Аннушки. Она писала: "Милый тятенька! Простите меня за то, что я ушла от вас. Если бы я не любила Алексея Андреевича, я бы не сделала так. Вы знали, что я люблю Алексея Андреевича, и потому я не могла выйти замуж за Петра Емельяновича. Когда мы устроимся, то я напишу вам обо всем, а пока прощайте."

Прочитал письмо Головачов, зашатался и как сноп повалился наземь. Посланный испугался и не знал что делать. Услыхала кухарка, выбежала, закричала работникам. Собрался народ, обступили Головачова и не знают, что делать. Кто-то надумал наконец унести в комнаты Онисима Ильича.

Подняли его работники, отнесли в комнаты и положили на кровать.

Поехали за доктором. Приехал доктор, осмотрел больного, начал тереть ему виски каким-то спиртом и дал чего-то понюхать.

Очнулся Головачов, открыл глаза, еле язык шевелит, ослаб так, что с места сдвинуться не может.

Стали работники у доктора про хозяина спрашивать, и говорит доктор, что с ним удар приключился, что едва ли долго проживет.

Тан и ахнули работники!

Поделал еще что-то доктор у больного и уехал, сказал, что к вечеру еще приедет.

Собрался с силами Онисим Ильич, попросил священника привезти. Поехали за священником.

Ждал-ждал Головачов, измучился весь. Наконец вернулся работник.

– Не застал священника,- говорит,- уехал по приходу; не раньше ночи вернется.

Застонал Головачов:

– Ох, боже мой, боже мой! Кажись, и не дождаться мне. Боюсь умереть так-то…

Полежал он еще, потом приподнялся, словно что вспомнил, окликнул работника и говорит: тяжко мне, не могу больше ждать.

– Кликни сюда всех, кто там есть … работников, приказчиков … всех, кого встретишь, зови … хочу при всех покаяться.

Кинулся работник из горницы, пошел сзывать. Стали сходиться люди. Собрался с духом Головачов и начал свою исповедь:

– Умираю я, братцы! Хочу хоть перед вами душу свою облегчить. Велики мои грехи, братцы; много я на своем веку зла наделал; с самого почти детства и до сих пор шел я по неправедному пути и … дошел … до … гибели.

Остановился Головачов, передохнул маленько и опять стал говорить:

– Много грехов легло на мою душу. Бывало, позабудешь про мирские дела свои, пораздумаешься об беззакониях своих, и тяжело станет на сердце, словно камень какой на него наляжет. Только не долго так бывало; начнешь что-нибудь делать, все пройдет, и позабудешь про грехи-то; только думаешь о том, как бы получше дело обделать, как бы побольше пользы было; а не размыслишь того, что иногда польза-то моя один грех … Давно я этот грех сделал, смолоду еще … Нечистыми путями разбогател я … обокрал … и не то что обокрал … а еще того хуже … Вспомнить страшно …

Перепел опять дух Головачов и продолжал:

– Смолоду-то я жил бедно, почти что нищим. Пастухом бывал, а не то и милостыней кормился. А потом в работники попал к богачу сельскому Андрею Петрову. Одинокий человек был и больной к тому же. Без помощи ни встать, ни ходить не мог. Делами его приказчик заведовал. И приставил он меня за собою ходить… Три года прожил я ґ ничего все. Только очень мне завидно стало, глядя на его богатство. Ну и подсмотрел я раз, как он в подушку деньги зашивал. И запало мне это в голову. А тут разболелся хозяин совсем, лежит, не встает. Пришла, значит, ему смерть. Послал он за попом. А я в те поры остался с ним один на один. Ну … и соблазнил меня лукавый … Ох, грех … Господи мой … выговорить-то страшно.

Схватил себя Головачов за голову обеими руками и застонал. Долго он молчал, только слышно было, как он тяжело вздыхал, закрыв лицо руками. Наконец он открыл лицо, приподнялся и заговорил глухим голосом, вперив глаза в темноту:

– Как теперь вижу: лежит он, на подушку откинулся, глаза закрыл… В доме никого нет … Не помню уже, как я это надумал. Помутилось у меня в глазах, кинулся я на него, схватил за горло и … задушил… своими руками задушил, не дал ему умереть спокойно.

Проговорил это Головачов, протянул вперед руки и продолжал хриплым голосом:

– Вот, как сейчас вижу: открыл глаза, упер на меня, да и дух вон. Вот и теперь все по ночам вижу я эти глаза страшные… вижу, вижу …

Несчастный Головачов с ужасом глядел в темноту. Зубы его тряслись. Он дышал тяжело и прерывисто и долго не мог успокоиться. Слушатели затаили дыхание, как бы замерли в ужасе. Оправился Головачев и заговорил опять:

– Ну вот … с того и разбогател, как видите … Во как разжился… Только не на пользу это все, а на погибель мою. Сколько я трудов своих положил, сколько ночей недосыпал, старался все, чтобы побогаче быть и богачом сделался. А что из того? Думал детей счастливыми сделать, а они сами себе дорогу нашли и от богатства моего отказались. На что оно мне теперь. Куда девать? Бога за деньги не подкупишь…Ох ты, господи, грешен я перед тобою! Польстился я на богатство, забыл завет твой святой, чужую жизнь погубил, да и свою тоже. Проклятый я человек!

И заплакал Головачов, горько зарыдал и обессилел весь. Упал он на подушку и все что-то бормотал, насилу языком ворочал.

Обступили его работники, видят: хозяин в забытьи лежит, дышит тяжко, а из глаз слезы катятся. Немного погодя очнулся больной, взглянул на работников, вздохнул и стал у них прощенья просить..

– Простите,- говорит,- ребятушки! Кого обидел я, простите, ради Христа! Немало и вам зла я делал … И наказан я за зло … попомните меня вы. Живите почестнее, не льститесь на богатство, – не в деньгах счастье!

Потом затих Головачов; все реже и реже дышать стал.

К вечеру и душу богу отдал.

1888 г.