По новым чертежам

Всё колеблется, тает и гаснет —

стол и стул, занавеска, окно…

Нынче хмуро, но завтра проя’снит,

ты не бойся, что будет темно.

Стала жизнь веселей и короче,

чистой правдой прикинулась ложь,

по ворсистому пологу ночи

пробегает последняя дрожь.

И в трагическом сумраке комнат

слышен скрежет тоски городской:

— Чьей рукою он будет отдёрнут —

пыльный занавес жизни людской?

Смотрит зеркало знаком вопроса,

рот комода презрительно сжат,

по разбитой дороге колёса

громыхают, гремят, дребезжат.

Два коротких, как вздохи, поклонца

перед пыльным квадратом окна…

Там — уже появляется солнце,

здесь — ещё не исчезла луна.

Испачкан кровью ключик медный,

щебечут птицы вдалеке,

и снова лёд зелёно-бледный

растёт бесшумно на реке.

А лист бумаги без помарок,

без чувства страха и вины —

как наспех купленный подарок

для опостылевшей жены.

Уже ломает щука хвост

в реке о битый лёд,

и солнце, как Великий пост,

над головой встаёт.

Тяжёлый крест — его зенит,

и тяжко колокол звенит.

Пока не пробил час Суда

и мир Господь не сжёг,

пока ещё на города

с небес идёт снежок,

покуда не зазорно нам

толпиться у дверей,

пока ещё, как прежде, в храм

зовёт святой Андрей —

покайся, блудная душа,

в ладонях бледный лёд кроша,

слезами грех омой…

По переулку не спеша

шёл человек домой.

Да, я боюсь своей души —

как дух для тела чужд!

Сидеть, точить карандаши

среди житейских нужд

и рисовать в тетради ноль,

приняв в расчёт любовь и боль,

добро и зло, и сон, и явь,

сор жизни, мир иной…

И слышать голос: «Всё оставь,

не плачь, иди за Мной!».

Свет неяркий, день короткий,

разговоры на бегу:

«Видишь ты рисунок чёткий

зимних веток на снегу?».

«Прост, как поезда гудок,

ледяной узор на стёклах,

тает, тает, как ледок,

жизнь твоя в ладонях тёплых».

«Бог весть как свой путь верша

и внутри какого тела,

ты зачем, моя душа,

к этой жизни прикипела?..»

Клещи, гвозди, молоток,

вёдра, детские игрушки…

Молока отпив глоток

из забытой кем-то кружки,

смотришь — силишься понять,

вспомнить: что это за вещи —

кружка, зеркало, кровать,

молоток, стамеска, клещи,

гвозди, зеркало, комод,

стёкла, пыльные бутылки,

ломтик груши «бергамот»

и пластмассовые вилки.

Старый плащ затёрт до дыр…

Скажешь ты, дойдя до кромки:

— Боже, Боже! Сломан мир,

нас страшат его обломки…

Изогнувшийся подковой

месяц в небе — как ожог.

Сеет мелкий, бестолковый,

русский ласковый снежок.

Льнёт к устам, ладони греет,

землю белит не спеша…

Снег пойдёт — и присмиреет

неспокойная душа.

Ведь она за тьмой белесой,

за чредою горных гряд

и за снежною завесой

разглядит небесный град.

В облаке месяц — как турок в чалме.

Зреет пшеница на дальнем холме.

Лунного света напившись, зерно

стало уже тяжело и черно.

Скоро ли ангел с младенческим лбом

срежет колосья тяжёлым серпом?

Мельник глухой, помолившись сперва,

будет следить, как скрипят жернова.

Чёрная сыпаться будет мука,

а над холмом поплывут облака,

но не придётся, наверное, мне

ночью ходить по колючей стерне…

Над грешною землёй застынут облака,

чирикнет воробей и слабо скрипнет дверца…

Огонь, железо, соль, пшеничная мука,

три розы на столе и плач в глубинах сердца.

Но Кто нас призовёт и Кто утешит нас?

Сияет и манит воздушная дорога.

«Достаточно взглянуть на воробьиный глаз, —

сказал старик Вольтер, — чтобы увидеть Бога».

Достаточно понять, что над простым зерном

витает в облаках горячий запах хлебный —

и вот нездешний гость в проёме стал дверном,

как свет из облаков, как новый день целебный…

Если б мы взошли на холмы печали,

мы опять увидеть с тобой могли бы,

как в воде, кипящей семью ключами,

шевелят семью плавниками рыбы.

Стали сны длиннее, а дни короче,

а трава осока — острее бритвы,

и немые звери в мечети ночи

на коленях молча творят молитвы.

Как блестит в кринице вода святая!

Завернулся тополь в листву, как в тогу…

Помнишь, мы на Угольный холм в Китае

под покровом ночи нашли дорогу?

Но у них, китайцев, свои законы

и свои драконы в отрогах горных,

и они по-своему бьют поклоны

и встречают солнце в одеждах чёрных.

Ты себе прибавишь хоть локоть в росте?

или, может, каменной станешь глыбой?

Лучше вспомни, как дорогого Гостя

угостил апостол печёной рыбой…