По остывшим следам

Глава 2 Кража, дознание, суд

В ночь с 28 на 29 июня 1904 года в Казанском Богородицком девичьем монастыре было тихо. Утомленные монахини и послушницы спали как убитые. Только что закончилось пребывание в обители священной иконы Смоленской Божьей Матери. Четыре дня по этому поводу шли продолжительные праздничные богослужения. Вымотавшись донельзя, все расслабились. И этим воспользовались воры.

В третьем часу ночи послушница Татьяна Кривошеева вышла из келейного корпуса на двор и услышала крик: «Караул!» Она быстро разбудила работников-мужчин, и все толпой побежали на крики. Звал на помощь сторож Захаров – его обнаружили запертым в подвале колокольни. Когда старика освободили, первое, что он сказал: «Глядите скорее двери у церкви! Несчастье у нас большое – воры меня сюда посадили». Люди кинулись к Богородицкому собору, в котором хранилась главная святыня монастыря – обретенная чудотворная икона Казанской Божьей Матери. У входа сразу же заметили замок с наружных дверей. Он лежал на земле со сломанной дужкой, рядом валялась накладка. Это был верхний замок, нижний остался не сломан. Между створками торчала доска, которой отжали дверное полотно. В образовавшуюся щель вполне мог пролезть взрослый человек. Вторые, внутренние, двери оказались почему-то открыты.

Когда взволнованные люди вошли в храм, то увидели страшную картину святотатства. Две чудотворные иконы – Богоматери и Спасителя – были похищены из киотов. Образы украшали драгоценные ризы огромной ценности. Видимо, клюквенники[5] позарились именно на них. Кроме того, пропали деньги из свечных ящиков на сумму триста шестьдесят пять рублей.

Когда рассвело, на место происшествия прибыли полиция и судебный следователь. Они обнаружили в соседнем с монастырем саду дома Попрядухина следы злоумышленников. А именно крышку от садового стола, прислоненную к монастырской стене с той стороны. В этом месте стена была ниже, и с крышки при известной ловкости можно было перелезть внутрь. Рядом в траве отыскали десять жемчужин и золотой брелок. Монахини опознали их как принадлежащие иконе Богоматери.

Происшествие потрясло не только Казань, но и всю Россию. Икона была обретена в далеком 1579 году. Тогда 23 июня в городе случился сильный пожар. Огонь истребил весь посад и даже часть кремлевских построек. Казань пребывала в горе и унынии. Если верить православным источникам, татары возликовали. Их религиозные вожди использовали несчастье как повод провозгласить торжество магометанства над христианством. И говорили, что Аллах наказал неверных за покорение ханской столицы. Самые решительные добавляли, что надо воспользоваться случаем и восстать против захватчиков… В этих трудных обстоятельствах, когда власть висела на волоске, произошло удивительное событие. Десятилетней девочке по имени Матрена явилась во сне Божья Матерь. И повелела сказать начальникам города, что на месте сгоревшего дома стрелецкого сотника Онучина (где и начался пожар) скрывается Ее Пречистый образ. Девочка исполнила волю Богородицы. Однако робкий рассказ отроковицы никого не убедил. Даже родители сочли его за детские фантазии. А духовные и светские власти тем более проигнорировали. Божья Матерь еще дважды являлась избранному Ею ребенку. Такая настойчивость возымела наконец результат. Восьмого июля на пепелище отправился крестный ход. Поиски были безуспешны до тех пор, пока кто-то в толпе не предложил поручить дело самой Матрене. Девочка с первым же ударом заступа обнаружила икону именно там, где и указывала Богородица. Завернутая в старый вишневого цвета рукав, она была нового письма, светлая и воздушная. И сразу вдохновила людей. Икона тут же явила чудеса: исцелила недужных, вернула зрение слепым. Образ из рук девочки в тот момент принял священник Ермолай. Позднее он постригся в монахи под именем Гермоген, а в 1606 году был избран московским патриархом. Спустя шесть лет поляки заморили его голодом за поддержку ополчения и отказ подчиниться захватчикам.

Казанский архиепископ Иеремия, убедившись в чудодейственной силе находки, написал царю Ивану Грозному. Тот приказал построить на месте обретения деревянную церковь во имя Богородицы и учредить при ней женский монастырь. Еще царь подарил для иконы золотой оклад. Девица Матрена, кстати сказать, обрекла себя на монашество и стала потом настоятельницей этой обители под именем Марфа.

Монастырь быстро развивался, его главная святыня пользовалась большой популярностью у верующих. В 1595 году царь Федор Иоаннович велел выстроить каменный храм вместо деревянного, а икону украсить драгоценными камнями из царских сокровищ. Штат монахинь тогда же увеличили с сорока до шестидесяти четырех.

С чудотворной иконы сразу стали делать списки. Сам оригинальный образ невелик: его размеры – пять на шесть вершков[6]. В русской духовной традиции списки с икон не являются их копиями, это самостоятельные образы, имеющие собственную святость и силу. Два списка иконы Казанской Божьей Матери навеки вошли в историю страны. Один из них сопровождал ополчение Минина и Пожарского в 1612 году, и ему приписывают заслугу в освобождении Москвы от польского ига. Этот образ хранился в приходской церкви Пожарского – храме Введения на Лубянке. В 1633 году он был собственноручно перенесен князем в Казанской собор на Красной площади, где и находился по сию пору. Размер его – пять вершков на шесть с четвертью[7]. 22 октября 1648 года, в день избавления Руси от нашествия иноплеменных[8], у царя Алексея Михайловича родился долгожданный сын Дмитрий. Благодарный монарх распорядился ежегодно отмечать не только 8 июля – день обретения иконы, но и 22 октября; день этот и поныне табельный[9]. С тех пор праздник иконы Казанской Пресвятой Богородицы отмечают два раза в году.

Еще один список попал в Петербург. Там он последовательно сменил несколько храмов, пока в 1811 году не оказался во вновь отстроенном Казанском соборе, что на Невском проспекте. Именно перед ним молился Кутузов перед тем, как ехать на войну с французами. Размер этой иконы всех больше – двенадцать на тринадцать с половиной вершков[10], и живопись там уже восемнадцатого века, а не трехсотлетняя. Благодаря этим двум спискам и связанным с ними победам икону Казанской Божьей Матери стали называть заступницей русской земли.

Общее число списков с оригинала давно превысило сотню. Явленные ими чудеса лишь усиливали славу первого образа. В 1767 году в Казань прибыла Екатерина Великая. Она молилась перед иконой и пожаловала на ее украшение корону из крупных бриллиантов. Драгоценные дары так и сыпались на икону. В результате она стала не только одной из главных святынь страны, но и одной из самых ценных по дороговизне оклада. К моменту кражи образ украшали сразу две ризы: золотая и серебряная. Серебряная была сплошь унизана жемчугом, с той самой короной наверху, плюсом на ней помещались 479 бриллиантов, 100 алмазов и 1120 других драгоценных камней. Под ней находилась вторая риза, золотая – дар Ивана Грозного. Она была украшена 18 крупными бриллиантами и 412 драгоценными камнями. Общее число камней на обеих ризах и киоте приближалось к трем тысячам. И вот такая вещь огромной ценности, и духовной, и материальной, пропала.

Образ Спасителя тоже был украшен золотой ризой, на которой помещались 30 бриллиантов и 56 алмазов. Цена убранства достигала семидесяти пяти тысяч рублей. Но эта икона не интересовала старообрядцев, так как была написана после никонианских реформ.

Кража возмутила весь православный мир. Полиция начала дознание, но сперва не могла напасть на след. Тогда ревнители объявили награду тому, кто поможет найти воров. Сумма росла и с трехсот рублей быстро дошла до четырех тысяч. Это и дало результат. Смотритель Александровского ремесленного училища Вольман пришел в полицейское управление и заявил о своем подозрении. За несколько дней до кражи ювелир Максимов заказал в мастерской училища необычные разжимные щипцы. Ювелир пояснил, что они необходимы ему для растягивания золотых колец. Щипцы эти, по мнению Вольмана, очень подходили для взлома замка на воротах собора. Замок висел так, что перекусить его дужку снаружи было невозможно. И она оказалась выдавлена изнутри. Когда замок принесли в училище, кузнец Александров сказал: «Не нашей ли машинкой сломали?» И смотритель тотчас же отправился к полицмейстеру Панфилову.

Максимов был известен полиции как скупщик краденого и вообще темная личность. Вызванный на допрос, он сначала отпирался. Но по предъявлении свидетелей – Вольмана и мастера Казакова, изготовившего щипцы, – сознался. Их попросил изготовить некий Федор Чайкин. Он приехал в Казань зимой и вел праздную жизнь, выдавая себя за богатого виноторговца. Чайкин часто покупал у ювелира драгоценные вещи, не скупясь на оплату. Торговец дорожил богатым заказчиком и потому согласился по его просьбе заказать щипцы от своего имени. Зачем они понадобились клиенту? Тот утверждал, что для виноградного дела.

Затем случился инцидент, обычный в русской полиции. Ювелира посадили в камеру при Первой части. Вскоре туда явились двое: помощник пристава Смородский и околоточный надзиратель Тутышкин. Без лишних слов они повалили арестованного на кровать и начали избивать кулаками и ножнами шашек. Не выдержав истязаний, Максимов признался, что кражу в соборе произвел он. А Чайкин стоял на стреме. Торжествующие держиморды потащили бедолагу к полицмейстеру. Там Максимов повалился в ноги к начальству и попросил не бить – он оговорил себя. Панфилов обещал, что больше его не тронут, и услышал наконец правду.

Кража в летнем Богородицком соборе произошла в ночь на Петров день. Первого июля «Казанский телеграф» опубликовал подробности происшествия. А второго к ювелиру пришел Чайкин, который сам был неграмотный, и спросил: «Чего читаешь?» Хозяин ответил: «Да вот о краже. Кто бы мог такое сделать?» На этих словах гость прикрыл дверь, вынул револьвер и сказал: «Вместе покупали, а будешь болтать – вот!» Вечером того же дня Максимов принес Чайкину по его просьбе плавильную лампу. Тот чуть не силой заставил сообщника отобедать и выпить водки. За обедом заявил: «Мы это сделали вдвоем, иконы порубили. Мамаша жгла и плакала, она у нас плаксивая». Под мамашей вор имел в виду свою тещу Шиллинг, с которой жил под одной крышей. Затем он снова угрожал ювелиру револьвером, а жена его, Прасковья Кучерова – ножом. Запуганный барыга обещал молчать. Еще он взял у Чайкина на продажу большое количество жемчуга и часть его уже успел сбыть.

После такого признания полиция начала розыски главного злодея. Оказалось, что он вместе с женой уплыл на пароходе «Ниагара» в Нижний Новгород. В нижегородское полицейское управление полетела телеграмма. Чайкин жил в доме Шевлягина в Академической слободе. В его квартире устроили обыск, но безрезультатно. Нашли лишь заряженный револьвер, номер «Казанского телеграфа» с описанием кражи и двадцать шесть слесарных инструментов.

Также полиция установила, что 2 июля Максимов продал полученный от беглеца жемчуг мещанам Вичуг и Поляк. Его отобрали и показали монахине Варваре, которая ухаживала за иконами. Та признала жемчуг как принадлежавший к окладу Казанской Божьей Матери.

Тогда полиция провела на квартире Чайкина повторный обыск. И он дал совсем другие результаты. В кармане старой юбки Шиллинг нашли черновик телеграммы в город Обоянь некоему Ананию Комову: «Выезжай немедленно в Казань. Федор». В поддувале висячей лампы обнаружились две поддельные печати, в русской печи на поду – куски пережженной проволоки. Когда под разобрали, там отыскалось 205 зерен жемчуга, перламутровое зерно, камешек розового цвета и кусочек серебра с двумя розовыми камешками. Варвара и их признала похищенными с иконы. Еще под тем же подом лежали завернутые в тряпку 26 обломков серебряных украшений с камнями и без, алмазик и кусочек золота. В другой тряпке находились 72 обрезка золотой ризы, на одном стояла дата «1769». Рядом безо всего валялись вызолоченные обрезки другой ризы и венца с образа Спасителя, пластинка с надписью «Спас Нерукотворный» и убрус, смятый в комок.

Другие открытия поджидали полицию в гостиной. Одна из ножек стола оказалась выдолбленной и закрытой пробкой на винте. Когда ее сняли, внутри обнаружили семь завернутых в газету свертков. В них лежало общим числом 439 разноцветных камней, 6 ниток жемчуга, 246 отдельных жемчужин, несколько серебряных гаек, обломков и кусков проволоки. В чулане отыскали еще три жемчужины и серебряную проволоку. В сенях, в кадке с водой валялись серебряная гаечка и обломок серебряного украшения с двумя камушками. На дворе – расколотый камешек и обрывки серебряных ниток. В сарае в сору на поддонке – камешки, мелкий жемчуг, гаечки, обломки украшений, серебряные проволока и пластинки. Дом и двор оказались усыпаны мелкими драгоценностями. Кроме этого, полиции достались лампа для плавки металла, кровельные ножницы и каратные весы.

Самая страшная находка обнаружилась в железной печке в сенях. Там среди золы отыскали семнадцать железных петель, четыре обгорелые жемчужины, два гвоздика, две проволоки, кусочек слюды, клочки бархата, а еще часть доски с загрунтовкой и позолотой. Та же монахиня Варвара пояснила, что икона Казанской Божьей Матери была обшита бархатом. А петли и гвоздики – с ее оклада.

В Нижнем Новгороде тем временем арестовали семейную пару, которая предъявила паспорт на фамилию Сорокин. Это оказались Чайкин и его сожительница Кучерова. Их вернули в Казань. Вора заковали в кандалы, запретили переписку и свидания с родными и начали допрашивать. Пытки не применяли, но нажимали сильно.

Чайкин сразу же заявил, что икон не трогал. Их-де украл Максимов, а он только приобрел у ювелира ценности с окладов. Да, виноват в скупке заведомо краденного, ешьте с кашей. И вообще, он давно отошел от воровства, которым промышлял в молодые годы, и стал барыгой. Этим и живет – не по закону, конечно, но все ж без прямого преступления. «Я скупаю, но сам не ворую – скупать честнее».

Еще Чайкин рассказал, что его настоящее имя – Варфоломей Стоян, он крестьянин села Жеребцово Александровского уезда Екатеринославской губернии, по ремеслу кузнец. Сейчас ему двадцать восемь лет. В детстве отец жестоко с ним обращался, заставлял работать не по возрасту, и он мальчиком убежал в город. Там сошелся с ворами, вел дурной образ жизни. Но, повзрослев, решил стать честным человеком. Познакомился в Мариуполе с Кучеровой и увел ее от мужа. Тот служил в полиции, а прежде тоже был вором! Прасковья забрала сына и дочь и уехала с Чайкиным. Варфоломей купил бакалейную лавку на имя новой жены, и у них вроде бы наладилась нормальная жизнь. Но обиженный супруг нашел беглецов, написал донос, что Чайкин живет по чужому паспорту. Пришлось снова бежать. Кучеров забрал сына, а неверную жену с дочкой Женей отпустил. И вот теперь скупщика краденого обвиняли в святотатстве, а вор-то Максимов, с него и спрашивать надо.

Между тем полиция арестовала сообщника Чайкина-Стояна, карманника Анания Комова. Его выдали женщины. Они вообще разболтали много лишнего. Любовница главного обвиняемого, ее мать и даже дочка – каждая внесла свою лепту. Больше всех наговорила Евгения. В свои девять лет она оказалась весьма развращенной. Евгения сообщила, что ее папаша – ловкий вор, она видела его и в полицейской форме, и в рясе – переодевался для краж. Еще рассказала, как Чайкин рубил иконы топором, прежде чем сжечь. Следствие сначала обрадовалось разговорчивому свидетелю. Но потом ребенок понес такое, что пришлось исключить его из процесса. Например, Евгения утверждала, что Чайкин накануне кражи познакомил ее со сторожем Захаровым. И пояснил дочке, что этому старику обещано сто рублей за помощь в похищении. Понятно, что опытный вор не стал бы посвящать ребенка в такие подробности. Далее девочка сообщила, что родители собираются отослать ее в женский монастырь на Рогожском кладбище. И в качестве платы за содержание старообрядцам обещана икона Божьей Матери, которая не погибла. Чайкин замуровал ее в русской печи. Сыщики разломали печь и, разумеется, ничего не нашли. После этого юную врунью перестали допрашивать, но следы ее россказней нет-нет да встречались в доводах обвинения.

Комова арестовали в собственной деревне – селе Долженково Обояньского уезда Курской губернии. Причем, завидев полицейских, он стал от них убегать и успел сунуть в руки шедшего мимо родственника пачку банкнот. Мужик сдал деньги полиции: сумма оказалась немаленькой – пятьсот сорок рублей. А на шее жены Комова висел золотой медальон с девятью жемчужинами, снятый с пропавшей иконы. Казалось бы, абсолютная улика. Однако Чайкин стал выгораживать сообщника. Да, медальон с иконы. Куплен у вора, у Максимова, вместе с жемчугом и обрезками риз. Чайкин подарил его приятелю по доброте душевной. Приятель занимался карманной выгрузкой, вот он и вызвал его телеграммой на празднование иконы Смоленской Божьей Матери – в толпе богомольцев удобно шарить по карманам.

Вся защита Чайкина-Стояна рухнула, когда полиция допросила покупателей жемчуга. У одной из них, скупщицы краденого Поляк, при обыске нашли ломбардные квитанции. Оказалось, что по ним заложены жемчуг и ризы с похищенной в Ярославле иконы Знамения Пресвятой Богородицы. Ценности эти женщине передал для реализации именно Чайкин. Следствию стало очевидно, что он клюквенник, а не барыга. И это не первая его кража.

Сыщиков интересовала судьба самих икон. Поскольку воры все отрицали, то стали допрашивать их окружение. Шиллинг сперва показала, что иконы уничтожили у нее на глазах. Потом спохватилась и начала говорить: я-де ничего определенного не видела. Чайкин и Комов рубили на дворе какие-то доски. А потом сожгли их в железной печке. Но точно ли это были образы Спасителя и Божьей Матери, знать не могу. Может, дрова кололи на растопку?[11]

Ее дочь Кучерова подтвердила слова Максимова. Да, при ней Чайкин сказал ювелиру, что мамаша спалила иконы, плакала и жгла. Но мало ли что говорится? Сама она не присутствовала при таком святотатстве и не может ни подтвердить его, ни опровергнуть.

25 ноября 1904 года начался суд над похитителями. Он вызвал огромный интерес, в зал невозможно было попасть. Следствие как-то удивительно быстро передало дело обвинению. Словно торопилось закрыть его, хотя оставалось много невыясненных вопросов. Например, если сторож видел четверых грабителей, то кто другие два? Или куда пропали бриллианты с обеих икон? Жемчуг почти весь был найден, а бриллианты огромной ценности исчезли бесследно. Когда у Чайкина спросили, где камни, тот ответил: лежали в коробке в ящике комода. Но пришла полиция, сделала обыск, и после этого они исчезли. Ищите среди своих! Позже вор сказал загадочную фразу: «А может, я и сам их найду? Ведь не на век же дадут каторгу». Перед бегством в Нижний Новгород Чайкин полдня ходил по оврагам позади своего дома. Возможно, он что-то там прятал. Полицмейстер кинул клич, и овраги принялись обыскивать тысячи людей. Помимо полиции, в этом участвовали все окрестные обыватели. Монахиня из Богородицкого монастыря нашла зарытые инструменты: три долота и ножницы по металлу. Но ничего ценного всем миром обнаружить не удалось.

На суде личность главного злодея была раскрыта во всех подробностях. Чайкин-Стоян неоднократно арестовывался полицией. И так же неоднократно бежал с большой ловкостью. Он обокрал пять храмов. При попытке ареста ранил полицейского в Ростове-на-Дону. Под Кременчугом в составе банды ограбил четверых проезжающих; банда скрылась на их же лошадях. В Дубне пытался почистить богатого еврея, но его жена подняла крик, и вор довольствовался лишь сорванными с жилета часами. В Таганроге Чайкин взломал лавку, связав сторожа. Одним словом, отчаянный рецидивист. Для такого нет снисхождения.

Перед судом предстали Чайкин, Комов, Максимов, Кучерова, ее мать Шиллинг и сторож Захаров. Быстро выяснилось, что против последнего улик недостаточно. Прокурор пытался доказать, что поведение Захарова подозрительно. Его-де сбросили в подвал, где тот должен был перепачкаться в кирпичной крошке, а работники извлекли старика оттуда чистым. Значит, никто его туда не сбрасывал, это все имитация и сторож – пособник воров. Защита шутя разбила эти доводы.

Шиллинг играла дурочку, плакала и утверждала, что в полиции ее били и запугивали. Вот она и оговорила зятя. И тем более не жгла никаких икон.

Ее дочь Кучерова ничего не видела. Муж куда-то уходил в ночь на Петров день, а потом принес жемчуг. Купил у Максимова, откуда же еще?.. Про судьбу икон ничего не знает. Что показала на допросе, не помнит. В полиции ей сделалось дурно. Может, и наговорила лишнего, будучи в невменяемом состоянии – не ведала, что творит.

Максимов подтвердил свои показания: он лишь перекупщик, а крал Чайкин. Один или вместе с Комовым, ювелиру неизвестно.

Чайкин-Стоян вел себя на суде дерзко, рисовался перед публикой. Отрицал свое участие в краже, соглашаясь лишь на роль барыги. Показания тещи против себя поднял на смех. Вот тут Максимов рассказал, как в полиции его мучили. Так же лупцевали и пожилую женщину, она сама это подтверждала. Какая же вера показаниям, выбитым таким способом? А сжечь святые образа она никак не могла. Елена Ивановна – глубоко верующий человек, без крестного знамения за стол не садится. У нее рука бы не поднялась. И если бы правда видела, что зять жжет иконы, обязательно донесла бы на него, не побоялась. Да и сам он, крестьянин Стоян, православный и никогда не стал бы губить святые образа. А в полиции с ним обращались жестоко, отобрали и не вернули крупную сумму денег, и вообще…

Комов признался, что он вор-карманник и в Казань приезжал за добычей. Но денег не натырил и уехал ни с чем. Медальон подарил Чайкин со своих барышей – он хорошо нажился, купив камни у Максимова.

В результате никто из обвиняемых своей вины не признал.

29 ноября суд присяжных вынес приговор. Крестьянин Варфоломей Андреев Стоян, двадцати восьми лет, и крестьянин Ананий Тарасов Комов, тридцати лет, были лишены всех прав состояния и сосланы в каторжные работы на двенадцать и на десять лет соответственно. Отставного младшего унтер-офицера Николая Семенова Максимова приговорили к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также воинского звания и к помещению в исправительное арестантское отделение на два года и восемь месяцев. Мещанку города Мариуполя Екатеринославской губернии Прасковью Константиновну Кучерову, двадцати пяти лет, и мещанку города Ногайска Таврической губернии Елену Ивановну Шиллинг, сорока девяти лет, – к заключению в тюрьму сроком на пять месяцев и десять дней каждую. Мещанин Федор Захаров был оправдан.

Суд завершился, осужденных развезли по тюрьмам, но слухи вокруг закрытого дела продолжались. Многие говорили, что к краже святой иконы причастны японцы. Хотели, мол, подорвать русский дух и получить перевес в войне. Какая связь между кузнецом из Екатеринославской губернии и японским генштабом – этих людей не интересовало. Еще больше досталось старообрядцам. В первую очередь обвиняли поморское согласие[12], сильное в Казани. Кивали и на белокриницкое согласие, правящее в Москве. Многие вслух называли Рогожское кладбище как место, где спрятан образ Пресвятой Богородицы. Тем более что болтливая девочка Женя упоминала об этом. Похоже, что, кроме прокурора, в гибель иконы никто не поверил.