По праву памяти

Забыть, забыть велят безмолвно,

Хотят в забвенье утопить

Живую быль.

И чтобы волны

Над ней сомкнулись.

Быль — забыть!

Забыть родных и близких лица

И стольких судеб крестный путь

Все то, что сном давнишним будь,

Дурною, дикой небылицей,

Так и ее — поди забудь.

Но это было явной былью

Для тех, чей был оборван век,

Для ставших лагерною пылью,

Как некто некогда изрек.

Забыть — о, нет, не с теми вместе

Забыть, что не пришли с войны,

Одних, что даже этой чести

Суровой были лишены.

Забыть велят и просят лаской

Не помнить — память под печать,

Чтоб ненароком той оглаской

Непосвященных не смущать.

Нет, все былые недомолвки

Домолвить ныне долг велит.

Пытливой дочке-комсомолке

Поди сошлись на свой главлит;

Втолкуй, зачем и чья опека

К статье закрытой отнесла

Неназываемого века

Недоброй памяти дела;

Какой, в порядок не внесенный,

Решил за нас Особый съезд

На этой памяти бесонной,

На ней как раз Поставить крест.

И кто сказал, что взрослым людям

Страниц иных нельзя прочесть?

Иль нашей доблести убудет

И на миру померкнет честь?

Иль, о минувшем вслух поведав,

Мы лишь порадуем врага,

Что за свои платить победы

Случалось нам втридорога?

В новинку ль нам его злословье?

Иль все, чем в мире мы сильны,

О матерях забыть и женах,

Своей не ведавших вины,

О детях, с ними разлученных

И до войны, И без войны.

А к слову — о непосвященных

Где взять их? Все посвящены.

Все знают все; беда с народом!

Не тем, так этим знают родом.

Не по отметкам и рубцам,

Так мимоездом, мимоходом,

Не сам, Так через тех, кто сам…

И даром думают, что память

Не дорожит сама собой,

Что ряской времени затянет

Любую быль,

Любую боль;

Что так и так — летит планета,

Годам и дням ведя отсчет,

И что не взыщется с поэта,

Когда за призраком запрета

Смолчит про то, что душу жжет…

Со всей взращенной нами новью,

И потом политой и кровью,

Уже не стоит той цены?

И дело наше — только греза,

И слава — шум пустой молвы?

Тогда молчальники правы,

Тогда все прах — стихи и проза,

Все только так — из головы.

Тогда совсем уже не диво,

Что голос памяти правдивой

Вещал бы нам и впредь беду:

Кто прячет прошлое ревниво,

Тот вряд ли с будущим в ладу…

Что нынче счесть большим, что малым

Как знать, но люди не трава:

Не обратить их всех навалом

В одних не помнящих родства.

Пусть очевидцев поколенья

Сойдут по-тихому на дно,

Благополучного забвенья

Природе нашей не дано.

Спроста иные затвердили,

Что будто нам про черный день

Не ко двору все эти были,

На нас кидающие тень.

Но все, что было, не забыто,

Не шито-крыто на миру.

Одна неправда нам в убыток

И только правда ко двору!

А я — не те уже годочки,

Не вправе я себе отсрочки

Предоставлять.

Гора бы с плеч

Еще успеть без проволочки

Немую боль в слова облечь.

Ту боль, что скрытно временами

И встарь теснила нам сердца

И что глушили мы громами

Рукоплесканий в честь отца.

С предельной силой в каждом зале

Они гремели потому,

Что мы всегда не одному

Тому отцу рукоплескали.

Всегда, казалось, рядом был,

Свою земную сдавший смену,

Тот, кто оваций не любил,

По крайней мере знал им цену.

Чей образ вечным и живым

Мир уберег за гранью бренной,

Кого учителем своим

Именовал отец смиренно.

И, грубо сдвоив имена,

Мы как одно их возглашали

И заносили на скрижали,

Как будто суть была одна.

А страх, что всем у изголовья

Лихая ставила пора,

Нас обучил хранить безмолвье

Перед разгулом недобра.

Велел в безгласной нашей доле

На мысль в спецсектор сдать права,

С тех пор как отзыв давней боли

Она для нас — явись едва.

Нет, дай нам знак верховной воли,

Дай откровенье божества.

И наготове вздох особый

Дерзанья нашего предел:

Вот если б Ленин встал из гроба,

На все, что стало, поглядел…

Уж он за всеми мелочами

Узрел бы ширь и глубину.

А может быть, пожал плечами

И обронил бы: — Ну и ну!

Так, сяк гадают те и эти,

Предвидя тот иль этот суд,

Как наигравшиеся дети,

Что из отлучки старших ждут.

Но все, что стало или станет,

Не сдать, не сбыть нам с рук своих.

И Ленин нас судить не встанет

Он не был богом и в живых.

А вы, что ныне норовите

Вернуть былую благодать,

Так вы уж Сталина зовите

Он богом был Он может встать.

И что он легок на помине

И подлунном мире, бог-отец,

О том свидетельствует ныне

Его китайский образец.

…Ну что ж, пускай на сеновале,

Где мы в ту ночь отвергли сон,

Иными мнились наши дали,

Нам сокрушаться не резон.

Чтоб мерить все надежной меркой,

Чтоб с правдой сущей быть не врозь,

Многостороннюю проверку

Прошли мы — где кому пришлось.

И опыт — наш почтенный лекарь,

Подчас причудливо крутой,

Нам подносил по воле века

Его целительный настой.

Зато и впредь как были — будем,

Какая вдруг ни грянь гроза,

Людьми — из тех людей, что людям,

Не пряча глаз,

Глядят в глаза.