По щучьему веленью

Олег Борушко

По щучьему веленью

рассказ

Апрельским днем 2000 года озарило: почему не едем на рыбалку? Внезапность порыва отвечала графику британского клева: клюет неожиданно и в самых неприспособленных водоемах.

Жаня пришла с работы, Егор поставил на стол котлету "чикен-Киев" и сказал:

- Мам! Я сегодня удочки делал...

- Удочки? - сказала Жаня, облизываясь. - У меня завтра рабочий день... И потом... Эта картошка - она что, подгорела?

- У Матвея в школе каникулы, а он дома сидит... - сказал Егор. - А щука в апреле начинает брать... Ничего там не подгорело, это картошка такая...

- Каникулы? - удивилась Жаня. - У Матвея?

Восьмилетний Матвей решил исход дела.

Червей складывали в банку из-под польских огурцов - с завинчивающейся крышкой. Единственные огурцы, которые хоть как-то напоминают русские.

- У них тоже, видишь, пыпырышки, - говорит Жаня с ударением на первый слог.

- Коренные москвичи говорят "пупырышки", - отвечаю я с ударением на второй.

- Да у вас под Харьковом никакие не растут, - парирует Жаня.

Почему под Харьковом, когда я родился непосредственно в самом Харькове? грустно думаю я. И с каких пор под Харьковом не растут огурцы?

В жестяной крышке шилом продолбили дырочки - чтобы британские червяки могли, значит, дышать. Копали уже в потемках, в садике под старой туей: здесь растут туи и при каждом доме сад.

Прошлым октябрем худосочный сосед Мик (работник химчистки и методический пьяница) повез нас по яблоки. В бесхозный сад под Бексли - на Юго-Востоке Большого Лондона. Там-то мы с Егором и приметили водное пространство. Пространство по внешним данным и аналогии смотрелось тоже бесхозным. Ничто так не радует русского человека, как наглядное отсутствие собственника.

Жаня еще спала, когда мы наутро отправились.

Я припарковал "Черную стрелу" на стоянке огромного хозмага, мы перешли дорогу и углубились в смешанный садово-лесной массив. Один рюкзак, две неподъемные сумки, крапива по пояс, переносной пластмассовый холодильник для доверчивой рыбы и Матвей в тренировочных штанах. В сумках палатка (на случай дождя), бархатистый надувной матрас (на случай солнца), примус и запас еды на неделю. Пикник.

С нашей стороны озеро было хоть куда - ивы, ракиты и все, что полагается. С противоположной - автострада.

Насадили, забросили. Я - налево, Егор - направо. Время - около девяти утра. В полдесятого Егор пробасил:

- Пап, чё-то не клюет.

В пятнадцать лет они начинают басить и иронизировать. Не успеваешь уследить - что раньше.

Десять. Ни одной поклевки. Обычно хоть мелочь играет с червяком, а тут кладбище.

- Пап, можно мне половить? - сказал Матвей. - А то у меня ноги колются.

- Ты б еще в шортах пошел, - сказал я. - В поход надевают плотные штаны, например, джинсы.

- У меня порвались, - сказал Матвей. - Я просил новые, как у Райана. Можно мне половить?

- А ты б зашил. Егор, дай ему маленькую. Видишь, дно? Все дело в дне: ни травы, ни коряг. Глина. А рыба любит траву и коряги. Глину рыба совершенно не любит.

Я смотал удочку, отдал мобильный телефон Егору и азартно двинулся вправо вдоль берега - на разведку.

Берег был крут; заросли бамбука (откуда в Англии бамбук?) толстой стеной подступали к самой воде. Ни одного плеса, куда можно установить ступню сорок четвертого размера. Я пролезал, ломая бамбук, низвергаясь по скользким откосам, прорывался к кромке воды, чудом забрасывал - глухо. На третьем забросе крючок зацепился за бамбук и остался там покачиваться вместе с поплавком. Я вернулся на базу - поправить снасть. Может, это не бамбук? думалось мне.

Егор обнаружился метрах в тридцати - на дереве, павшем в воду. Дерево было многолиственным и пушистым. Егор проделал по нему уже метров семь в сторону автострады.

- Блесна, пап! Тут надо на блесну! - крикнул Егор, свешиваясь с ветки.

- На крючок не берет, - добавил Матвей.

Я чертыхался, тайком подвязывая к новой леске новый крючок, на который не берет.

- Кто же с дерева забрасывает спиннинг? - крикнул я. - Так и зацепить недолго.

Еще поколдовал со снастью, но привязать крючок восьмеркой - это как вид на жительство получить: требуется везение, сноровка и осторожность. Матвею надоело ловить, он не любит стоять, он любит приключения.

В итоге я бросил свою красавицу, взял простецкую удочку Матвея, ушел снова вправо от базы на много футов или даже ярдов. Наконец обнаружил плесик. И вроде хороший - травка просвечивает на дне, осока по краям - самые рыбьи места. Забросил. Еще забросил. Мертво. Червяк на крючке давно сдох, от него даже не отщипнули - там, под поверхностью. Притащился Матвей.

- Тихо! - прошипел я. - Распугаешь!

Матвей насупился. Постояли, я - с удочкой, Матвей - отвернувшись.

- Па-ап! - раздалось с тропинки.

- Чтоб тебя! - ругнулся я, вцепившись взглядом в безжизненный поплавок.

- Па-ап, вы где? - кричал сверху Егор.

- Иди встреть! - прошипел я Матвею.

Появились. Егор - мокрый ровно по линию подбородка.

- Упал? - безучастно спросил я, не сводя глаз с могильной поверхности водного пространства.

- Вот! - Стуча зубами, Егор протянул мобильный. - Он же был у меня в кармане...

- А Жаня там, наверное, звонит-надрывается, - злобно сказал я. - Говорил же - не надо с дерева. Ну кто на дерево берет с собой мобильный?

- Пап, а мы будем палатку ставить? - спросил Матвей.

- Давай снимай одежду! - скомандовал я. - Это... У тебя есть переодеться-то? Н-да. Сними батарею с телефона - может, просохнет? - Я наконец вытащил безнадежную удочку. - Ну ладно, пошли.

- Там человек подходил, - дрожа, сказал Егор. - Говорит, тут нельзя ловить. Это клуб. Нужна лицензия. И рыбы, говорит, тут нет. И сезон еще закрыт - только с шестнадцатого июня. Там, говорит, дальше есть маленькое озеро. Егор махнул в сторону автострады. - Говорит, там щуки здоровые и лещ.

- А сколько стоит лицензия? - нервно спросил я.

Егор пожал мокрыми плечами.

- Фунтов десять.

- А, ну это еще...

- За каждую удочку. Он еще сказал, в два часа придут рабочие - берег чистить - и нас все равно арестуют, - закончил мысль Егор.

- А сколько у нас удочек? - справился я.

- Пап, а мы будем матрас надувать? - вклинился Матвей.

- А смысл? Где ты видишь солнце? Сейчас дождь пойдет.

- Тогда палатку? - сказал Матвей.

Пришли на базу. Егор остался в мокрых трусах, в моей куртке и моих же шерстяных носках. Ловить ему больше не хотелось. И чего ловить, когда двенадцатый час - а ни одной поклевки. Не повезло с озером.

- Ладно, - сказал я. - Пойду пройду еще влево, к дороге. Потом оттащим барахло к машине, передохнем, возьмем удочки, примус и - на маленькое озеро. Налегке.

- А лицензия? - спросил Егор, потягивая куртку книзу на трусы. - Мужик сказал - две тысячи штрафа и всю рыбу заберут.

Обманывать нехорошо, пронеслась у меня в голове заповедь, с детства внушаемая Егору.

- Сейчас мы все это бросили и побежали покупать лицензию! - сказал я. Все равно не клюет!

- Вот именно! - солидарно согласился Егор.

Я насадил свежего червя и потопал вдоль берега. Здесь стали вдруг попадаться явно рыбацкие места: тропинки сквозь чащу вниз к берегу, притом со ступеньками, выложенными доской. Не белье же они тут полощут! - думал я. Англичане давно отполоскались. А рыбы нет. Странно.

С базы доносились визги: дети, наплевав на святое - на рыбалку, - затеяли салочки.

Жизнь не удалась, еще и не клюет, думал я. Работы нет, разрешения на работу нет, денег нет, паспортов нет: визу продлить - ждем уже год. Книжки писать поэтому не видно смысла. Егор не ходит в школу, потому что русская школа при Посольстве России в Великобритании (все большие буквы) требует за обучение русских детей четыреста долларов в месяц. "А налоги? - сказал я директору. - Я же плачу налоги со своих книжек в России. А из этих налогов содержат вашу школу".

Живет за границей и еще платить не хочет, читаю в глазах товарища Кривоногова, переброшенного из Пятигорска за Ла-Манш на укрепление педагогических кадров.

"Постановление, Олег Матвеевич", - уклоняясь взглядом, говорит Кривоногов, бурундук с глазами из молодой крапивки.

"Покажите постановление", - требую я. "Для служебного пользования". Кривоногов отводит крапивки за окно на улицу Пемброук Гарденс. "Дайте письмо, что вы отказываетесь учить Егора потому, что я не могу платить". - "Пардон, парирует директор. - Меня тогда из Лондона попросят. А на что я буду в Пятигорске жить? - Кривоногов частично бледнеет. - На те четыреста долларов, которые вы не платите?" - "Позвольте..." - "Или, может быть, на зарплату? Кривоногов частично краснеет. - Вы что себе позволяете? Вы думаете, если вы писатель..." - "За что же вас выгонят? - не сдаюсь я. - Вы такой талантливый педагог..." Крапивки Кривоногова превращаются в репейнички: "Это очень просто. Борушко платит налоги в бюджет? Платит. И не может обучать ребенка в госшколе? Ты, скажут, в своем уме, Кривоногов? Ты, скажут, зачем дал такое письмо?"

Но не клевало, хоть убей. Я добрел до автострады, над головой ревели машины, я безнадежно забрасывал детскую удочку с мостков для полоскания белья и представлял себе Жаню. "Борушко! - скажет она. - День прошел. Я восемь часов работала, значит, как дура. А ты чего в жизни добился?"

Я зашел в тупик, прислонился к какому-то забору, забросил на метр от берега, достал трубку, раскурил, и поплавок исчез.

Я отставил трубку от лица, опасливо потянул удочку. Что за черт? И вдруг на поверхности жирно блеснуло белое брюхо, да какое! Я рванул, хлипкое удилище сложилось в пузатый восклицательный знак, трубка выпала, и в бамбуковых зарослях позади меня забилась рыба. Щука, мелькнула мысль.

Но тут эта дрянь перекусила леску и ужом устремилась к воде.

Я ломанулся вперед, наступил сапогом ей на хвост, переломился в поясе, норовя захватить пальцами под жабры, но она выскользнула из-под резиновой подошвы и, извиваясь, рывками заегозила к кромке воды. Я бросил все и рухнул наперерез, ладонью рубанул у ней перед носом, вбив растопыренный пятипалый заслон в прибрежную грязь. И тут она меня укусила.

Заметьте, это не было случайной царапиной, оплошностью в панической неразберихе. Это был с ее стороны обдуманный шаг. Увидев перед мордой писательскую кисть, она замерла на секунду, потом изловчилась, соразмерно распахнула пасть и хватила за бугор Венеры - между большим и указательным.

Кусаться?! - внутренне взревел я. Не чуя боли, перекинулся на бок и профессионально запустил пальцы под жабры. Стиснул так, как давно никого не стискивал. В последний раз - Жаню, когда она сделала мне предложение в очереди за арбузами у метро "Ленинский проспект" шестнадцать лет назад.

Щука замерла. Я наполз всем телом, как Мересьев, клещами до судороги свел пальцы под жабрами и - сперва на одно колено, потом на другое - поднялся. Ног, впрочем, так же, как и Мересьев, не чуял.

Только когда выпростался из кустов на тропинку - поверил, что она у меня в руках. Восторг поднялся в груди с тою же стремительностью, с какою при взлете на "Ту-104" (рейс Новосибирск - Южно-Сахалинск) к горлу подкатывала липкая детская тошнота. В менее отдаленном прошлом похожий восторг пришелся на миг получения въездных британских виз. И так же, как опрометью бежал тогда по раскаленной земле от британского посольства к машине, - детсадовским аллюром несся я теперь к детям.

- Да-а-а, - уязвленно сказал Егор, разглядывая зверя. - А у меня чё-то не клевало.

- Ух ты! - сказал Матвей. - Теперь надо палатку и матрас...

- Сматываем удочки, - сказал я. - Который час? А то еще правда застукают.

- Пап, у ней крючок в губе, - сказал Егор. - А у нас нет щипцов.

- Действительно, - сказал я, отставив руку и любуясь добычей. - А что за щипцы?

- Ну... Англичане им щипцами пасти открывают, чтобы это... А потом щупом вынимают крючок. И щупа тоже нету...

- Как? И щупа нету? - удивился я.

- А потом обратно отпускают, - смирно продолжал Егор, пальцем тыкая зверю в брюхо. - Поцелуют в морду и отпускают. А как у нас крючок вытаскивают?

- У нас башку отрубают - и все дела, - сказал я.

Дети потупились.

- Эх, помню, на Сахалине первый раз голову тайменя увидел... - мечтательно сказал я. - Одну только голову, заметьте. На пристани, на озере Тунайча... Ну, с дедом Сережей. Где-то размером... - Я развел было руки, но щука, болтавшаяся на правой, помешала толком показать. - Идите, кстати, воды наберите...

Дети, перешептываясь, полезли к воде, я устремил глаза вдаль, покачивая щукой. Все-таки самый большой таймень - это таймень из детства.

- И чего? - запыхавшись, спросил Егор по возвращении.

Я сложил щуку в холодильник, холодильные элементы от которого были впопыхах забыты дома, и он легко преобразовался в аквариум. Выпростал наконец руку из жабр.

- А дед Сережа был рыбак? - не отставал Егор.

- Почему - был? Хотя сейчас-то он, конечно... Ты его помнишь? - Я присел над холодильником.

- Который мне в Киеве кортик подарил?

- Да, хороший дед... Как он там один сейчас, интересно? Без бабушки?

- Ну да, - сказал Егор.

- И Михайловна уехала. К Ольке в Одессу - ногу лечить... Знаешь, там эти тазобедренные у женщин...

- Ну, - сказал Егор.

Я снова задумался, обвел глазами озеро. Над базой словно пролетел тихий ангел.

- Ну и чего, пап? - Егор торопил перескочить через сантименты к делу.

- Пап, это таймень? - спросил Матвей, указывая в аквариум.

Щука в холодильнике пришла немного в себя и заходила жабрами.

- Тайменя знаешь как выводят? - сказал я. - Дед однажды три часа...

- Он какой? Очень большой? Ну какой? - присев, ерзал на корточках Егор.

- Которого дед выводил? Вспотел, помню, как негр. Мне было лет двенадцать, что ли... Короче, его положили в кухне на стол: башка с одной стороны до пола, хвост с другой - тоже до пола.

Егор зажмурился.

- Классно было на Сахалине, - сказал я. - Каждый день торт, прикидываешь? "Подарочный". Такой с орешками, за три двадцать. Дед же полковник, зарплата восемьсот плюс у бабушки четыреста. Приедешь на каникулы...

- Это эта бабушка умерла? - спросил Егор.

Я кивнул:

- Четыре месяца уж... Да. Ну вот. А мы там в Академгородке под Новосибирском... Олька, я, наша мама Михайловна и зарплата инженера-конструктора. Торт есть праздник. И наоборот: праздник есть торт.

- Это сколько фунтов? - запоздало спросил Матвей, тоже присаживаясь в кружок над тяжело дышавшей щукой. - На Сахалине?

- Зарплата? По-здешнему будет... шестьдесят тысяч в год.

- А у нашей мамы сколько?

- У Жани? Одиннадцать.

- Мало, - сказал Матвей. - А у тебя?

- Ладно, друзья мои, который час?

- Четверть второго, - сказал Егор. - Правда, часы тоже, это... влажные.

- Сматываемся, пока щуку не отобрали, - сказал я. - Отнесем в машину, потом спокойно вернемся.

Навьючились, теперь Егор тащил еще тяжеленный аквариум с водой. Встали передохнуть. Я заглянул к зверю. Вода - вперемешку с кровавой слизью.

- Стоп, - сказал я. - Мы что ее - в багажнике в этой гадости оставим? Тяжело? - Я приподнял от земли аквариум, крякнул и сочувственно посмотрел на Егора. - Смысл?

- А как? - спросил Егор.

- Завернем в крапиву, да и все, - сказал я.

- Но...

- Давай, давай крапиву. Она, это... обезболивает.

Егор поколебался, смерил взглядом аквариум, вздохнул и, замотав руку в полу куртки, сорвал два колючих пучка.

Я вытянул из рюкзака молоток, взятый для вбивания колышков от палатки в сухую британскую землю. Запустил руку в розовую слизь, щука сразу не далась, но потом обмякла, почуяв под жабрами знакомую железную хватку. Я положил ее на траву и быстро ударил по голове. Матвей присел слева и смотрел, замерев. Я ударил еще раз.

- Пап, все? Все? - спросил Егор.

- Сливай воду, - сказал я.

Было полвторого.

На стоянке около хозмага, в углу, посреди снующих с хозтоварами англичан, был разбит временный бивак. Солнце пробилось-таки из-за тучек, и крыша нашего "опеля" по кличке "Черная стрела" (скорость не более двадцати миль в час) украсилась мокрыми егоровскими штанами, футболкой, носками и утопленником телефоном, который неожиданно зазвонил.

- Ну? - сказала Жаня. - Много?

- Дак...

Я уткнул микрофон себе в бедро и прошептал детям:

- Будем говорить про щуку?

- Нет! - в один голос ответили дети.

- Не клюет, - сказал я в трубку.

- Я была уверена! - зазвенела Жаня.

- Но мы сейчас опять пойдем, - сказал я. - Еще есть надежда.

- У тебя шестнадцать лет одни надежды, - хмыкнула любимая. - А где улов? Почему к телефону никто не подходил?

- Потому что Егор утонул.

- Я так и знала, - сказала Жаня. - Работаешь тут, работаешь... Матвея кормил? Не вздумай не кормить. До свидания, - закончила она.

До малого озера шли налегке, щука осталась в крапиве под крышкой холодильника в багажнике, но не дошли. Трудно было пропустить местечко под автострадой, где она взяла. Нырнули в кусты, спустились на бережок, насадили. Только забросили, в воздухе произошло следующее. С другого берега, где раньше была база, раздалось громогласное "о-ой!".

- В чем дело? - строгим шепотом сказал я, близоруко прищуриваясь над гладью.

- "Ой" - по-английски значит "эй", - сказал Егор, козырьком приставив ко лбу ладонь. - Раз, два... Человек пять.

- О-ой! - снова заорали на бывшей базе.

- Кому они говорят "ой"? - спросил я дрогнувшим голосом.

- Так они пока дойдут... - сказал Егор.

Я не мог при детях позволить себе нервно засуетиться и перед трудностями отступить. Так и стоял расслабленно с удочкой. На той стороне еще поойкали, и стихло.

- Они кричали слово, которое на зажигалке, которую я нашел. Ну, которую ты отобрал, - сказал Матвей. - На букву "фэ".

- Не слышал, - сказал я. - Ай-яй-яй.

Поплавки трупиками лежали на коричневой глади.

- Ты, наверное, прямо в нее тогда попал, - задумчиво произнес Егор.

- А чего ж ты не попал?

Прошло полчаса. По моим расчетам опасность миновала. Ходу сюда с того конца - минут всего десять. Смотря, правда, каким шагом.

- Хорош, пошли, - сказал я. - Где там твое маленькое озеро с большими лещами?

...Их оказалось шестеро.

- Две тысячи! - сразу объявил приземистый, подступая ко мне.

- Пардон? - отозвался я, делая механический шаг обратно в кусты.

Именно когда я поднялся на тропинку, они проходили мимо. Минутой позже - и никаких встреч. Неожиданные встречи в Англии чреваты неприятностями.

- Француз? - без тени сочувствия наступал приземистый. - Полиция! - Он грозно махнул в сторону хозмага.

Им кажется, иностранец лучше поймет, если сказать погромче. Притом кто такой в Британии иностранец? Француз. Ясно, хочется повысить голос.

- Why? - сказал я, что по-английски означает - "почему?". А кстати, по-грузински означает "эй" и "ой" одновременно.

- Лицензия! - уже очень громко сказал приземистый. - Клуб! Сезон!

Да. Мы нарушили сразу все, что можно нарушить в сфере британской рыбалки. Я покосился на Матвея. Нельзя было ударить лицом в английскую грязь. Но и нельзя было сказать, что про лицензию не знали, потому что дети знали, что мы знали, а обманывать нехорошо.

- О'кей, - сказал я, виновато вздохнул и опустил руки.

Американизм неожиданно произвел впечатление.

- Ол райт, - сказал приземистый. - В другой раз вызову полицию!

Так нас выперли из этого оазиса.

На обратном пути я подавленно молчал.

- Пап, ну и чего там дальше про тайменя? - осведомился с заднего сиденья Егор.

- Каждый день торт... - задумчиво подал голос Матвей. - Этот Сережа тебя, что, очень любил?

Матвей никогда не видел деда Сережу. Но остров Сахалин, шестьдесят тысяч фунтов, таймень до пола и не просто торт, а "Подарочный"... Дед Сережа, думаю, встал перед Матвеем как живой.

- Любил, да, - сказал я. - Так сильно, что тоже однажды выпер. Когда уже с бабушкой в Киев на пенсию переехал... - Я вел машину по узким британским улицам и обращался к зеркалу заднего вида.

Дед повез меня копать на новую дачу: студент из Москвы на каникулах в Киеве - как можно не копать? 1982 год, дорогие товарищи.

На обратном пути с дачи в Киев, поздно вечером, в автомобиле марки "Жигули" я заявил, что не люблю КГБ. Дед нахмурился. Всю жизнь прослужить во внешней разведке, чтобы под конец от любимого внука услышать, что внук это дело не любит. Торты - любит, а КГБ - нет.

- Столько людей пересажать! - с чувством сказал я.

- Откуда ты знаешь? - спросил дед.

- Читал.

- Где читал? Где ты это мог прочитать? Кто тебе, понимаешь, такие книжки подсовывает? Он еще учится в политическом вузе! - Седые кустистые брови деда с разнокалиберно торчащими черными выскочками недобро шевелились над рулем. - Я, пожалуй, дрянь такая, твоему ректору напишу...

- А что, не правда? Как можно сажать за убеждения? - авторитетно сказал я. - И при чем тут "дрянь"? И при чем писать ректору? Вот они - методы. Ты умей спорить спокойно.

- За какие убеждения? - Дед поднял острые плечи, не сводя глаз с полночной трассы.

- За разные!

- За разные не только можно, но и нужно, - отрезал дед. - Ты, может быть, понимаешь, и советскую власть не любишь?

Картошечка на конце дедова носа усыпалась каплями росы.

- М-м... - сказал я.

- Его, щенка, понимаешь, бесплатно учат, бесплатно лечат...

- Беспла-атно? - вскинулся я, всем корпусом развернувшись к водителю. - Да Михайловна всю жизнь налоги платит...

- Какие налоги? - Брови поднялись и выгнулись в мою сторону, словно порыв грозового ветра рванул по верхушкам кустарника.

- Подоходные! - сказал я.

- Куда платит?

- В госбюджет!

На последнем звуке слова "госбюджет" дед затормозил.

- Выходь из машины! - сказал он.

Я пожал плечами, огляделся. Машина воткнулась в обочину неведомой трассы неизвестно в каком медвежьем углу Киевской области.

Я медленно и как мог грациозно полез из автомобиля. Дед в последний момент наклонился, захватил дверную ручку, резко прихлопнул дверь, зацепив край моей неуспевшей руки, свистнул задними колесами и был таков. Мигнул только красными фонариками.

"Ты казала: у недiлю пiдем разом до весiлля. Я прийшов - тебэ нема..." бормотал я, независимо вглядываясь в прелести украинской ночи.

Он не вернулся за мной и больше в эти каникулы нам с Михайловной не звонил. Меня подобрал до Киева грузовик, а на руке возник синяк, пониже указательного: хорошая сталь шла на первую модель "Жигулей".

- Интересно, мама уже дома? - сказал Егор. - Мобильный утопили, на полицию попали, ничего не ели...

- А вы не говорите, - отозвался Матвей. - Я вообще не люблю есть.

- Обманывать нехорошо, - сказал я. - Слушай, а точно! О! Не будем говорить. Входим с постными лицами: "Мама, клева никакого!" Вы отвлекаете Жаню, я кладу зверя прямо в холодильник, вы начинаете ныть, что хочется есть, Жаня лезет в холодильник...

- Здорово! - сказал Матвей. - С какими-какими лицами?

Отрепетировали.

Маневр удался на сто процентов.

- Ой! - сказала Жаня, когда прямо с полки на нее глянула морда. - Что это? Что такое? Купили? Откуда деньги?

Мы переглянулись.

- Ты знаешь, что такое "ой" по-английски? - сказал я. - Это "эй"! Так вот я тебе говорю: эй!

- Врете! - сказала Жаня. - Таких щук не бывает.

- А у нее крючок в губе, - сказал Матвей. - Они с крючками не продаются.

- Ну правда, мам! - сказал Егор.

- А вы потом крючок вставили! - сказала Жаня.

- А где ты в Англии видела в продаже щук? - сказал я.

- Щук? Щук? - Жаня на секунду задумалась. - Да везде!

- Непотрошеных? - Я бился до последнего.

Жаня пощупала ей живот.

- Непотрошеная... - потрясенно сказала она.

В духовку зверь залез с трудом.

- Надо было нашпиговать! - спохватилась Жаня, когда щука уже десять минут обогревалась. - Мне все равно ее жалко. Как она не хотела умирать. Как она ужом от тебя, умная, мудрая, добрая щука.

- Ого, добрая! - сказал Матвей. - Жабрами папу за руку ка-ак...

- Она хотела жить! - сказала Жаня.

- А сколько она маленьких мальков сожрала! - добавил я, потирая раненый бугор Венеры. - Чтобы в такую мудрую вырасти! Нашпиговать, кстати, никогда не поздно. Ей это, кстати, уже все равно.

Мы выхватили горячую щуку из духовки, Жаня перемешала порубленный репчатый с петрушкой из-под туи, аккуратно чайной ложечкой вложила смесь в жаркий живот и вдвинула на место.

Нашпигованная, она источала - аппетитный вдвойне - аромат мудрости и петрушки. Я подумывал начать с головы. Разлили водку.

- Ну, за щуку! За удачу. За надежду, - сказал я, посмотрел двусмысленно на Жаню, и зазвонил телефон.

Егор притащил радиотрубку.

- Тетя Оля из Одессы, - подсказал Егор.

Я вернул рюмку в исходное положение.

- Привет, Олежек, - сказала Оля. - Ну, как у вас дела?

- Щуку поймали, Оль! Сейчас из духовки, веришь?

- Ага, - сказала Оля.

Сестра на шесть лет младше, то есть ей тридцать четыре. Но голос на шесть лет старше, то есть ему сорок шесть. Но уже когда мне было шесть, она орала в коляске на всю Сибирь двенадцатибалльным сопрано.

- Первый раз в этом году, Оль! Сначала ничего не брало, мы уже думали, короче, все...

- Ага, - сказала Оля.

Матвей улыбался, Жаня улыбалась и ела, Егор улыбался и не ел. Он не ест рыбу, которую поймали на удочку. Саночки возить любим, кататься - нет.

- И тут ка-ак дало! Вот такая, Оль. Ну, где-то с килограмма... Ну, примерно...

- Ага, - в третий раз сказала Оля.

- А ты чё такая кислая? - осведомился я.

- Олежек, дедушка Сережа... - сказала Оля.

Я услышал, как в трубке шумит далекий и близкий трескучий телефонный эфир.

- Мама в санатории, я сейчас к ней еду, - заговорила Оля. - Ну, сообщить. Похороны послезавтра. Наверное, вечером выедем в Киев. Ну, или завтра. Ты меня слышишь?

- Да, - сказал я.

- Там оставалась женщина - за ним смотреть. Ну, пока мамы нет. Утром покормила завтраком и ушла. Он вроде лег. А когда пришла...

- Как это было, Оль? - глухо сказал я.

- Что? - сказала Оля. - Плохо слышно. Где-то в полвторого сегодня днем. Женщина когда пришла, он лежал на полу... Мы все поедем. Дядя Юра приедет из Харькова, девчонки Борушки. Ну а ты... Ты же и бабушку не хоронил, так что... Вот я тебе сообщаю. Олежек, ты хоть послезавтра позвони нам в Киев...

- Конечно, - сказал я.

- Ну как дети?

- Обязательно, - сказал я и нажал кнопку с зачеркнутой трубкой на радиотелефоне.

Посмотрел на голову щуки, аккуратно отделенную от туловища. Из-под жабр ароматно дымился репчатый вперемешку с петрушкой.

- Кто? - сказала Жаня.

- Дед Сережа, - сипло ответил я и взялся двумя пальцами за рюмку.

Я в тишине поднял рюмку, подержал, поставил обратно и вышел. Я вышел на терраску, в сад. Туя конусом темнела передо мною, и неиспользованные червяки, выпущенные Егором из польской банки на свободу, вероятно, копали себе новые уютные ходы в корнях старого дерева.

Борушко Олег Матвеевич родился в 1958 году в Харькове. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Публиковался в журналах "Юность", "Москва", "Московский вестник" и др. В "Новом мире" печатается впервые. В настоящее время живет в Англии.