По семейным обстоятельствам

Если надо было ехать читать лекцию в район и никто не соглашался ехать, если было известно, что аудитория трудная, а тема неинтересная, посылали Аню Кравченко. Там, где другие решительно отказывались или умели отшутиться, уговорить, Аня только обижалась и соглашалась.

Начальник литературной секции городского лекционного бюро, где работала Аня, Веткин хорошо относился к ней, да и вообще был прекрасным человеком, но он вечно спешил, опаздывал и изнемогал под бременем дел, которые он взвалил на себя и которые, казалось, прибили его к земле и иссушили.

Это был маленький, худенький человек, узкоплечий и буйно курчавый. Издали его можно было принять за мальчика. Но вблизи он казался старше своих сорока лет, усталый, озабоченный человек с нездоровым цветом лица, окруженный облаками папиросного дыма. Странным контрастом с внешним обликом Веткина был его зычный, разработанный голос лектора.

Несомненно, что Веткин был слабохарактерным, потому что лучшие путевки у него вытягивали наиболее напористые лекторы. На руках у Веткина оставались самые неудобные путевки, он либо ехал и читал лекции по этим путевкам сам, либо звонил Ане и говорил: «Выручайте». И Аня выручала.

Так было и на этот раз. Аня приехала в лекционное бюро. Веткин встретился ей на лестнице, ухватился за ее рукав и закричал:

— Анна Ивановна, вся надежда на вас! Горит путевка, выручайте!

Аня вздохнула и спустилась на две ступеньки, чтобы Веткину не приходилось вставать на цыпочки, разговаривая с нею.

— Скажу прямо, путевка на завтра, на утро, и довольно далеко. Но мы узнавали, поезда идут так, что вы обернетесь до вечера совершенно свободно... И от станции близко.

Все было знакомо: и заверения, что от станции близко и что железнодорожное расписание составлено безупречно.

Ане очень хотелось отказаться, сказать бы: «Не поеду, почему всегда я? Есть другие лекторы, кроме меня. Можете их посылать».

Мало ли в какой форме можно было показать Веткину, что довольно на ней выезжать, хватит! Но вместо этого Аня вздохнула, сказала, что поедет, и даже поблагодарила Веткина за что-то.

Веткин сказал:

— Должна была читать Герасимова, но в последний момент оказалось, что она не может. По семейным обстоятельствам.

Веткин говорил это, улыбаясь, и он и Аня знали, что никакие семейные обстоятельства не мешают Герасимовой ехать: наверно, свидание, или театр, или еще что-нибудь. Ане нередко приходилось читать лекции вместо Герасимовой.

Веткину захотелось порадовать Аню. Он сказал:

— Да, Анна Ивановна, вы у нас самый исполнительный лектор. Я всегда это говорил. Зато в следующем месяце, клянусь, все лучшие путевки — ваши. К старшеклассникам, в институты. И в центре города. Первая будете выбирать, как придут заявки.

И он благодарно потряс Анину руку и с раскаянием заглянул ей в глаза, потому что хорошо знал, что в будущем месяце повторится то же самое.

— Ой, ой, ой! — Веткин сморщился, посмотрев на часы. — Черт возьми!.. Желаю успеха, — сказал он и поскакал по лестнице вниз.

Аня медленно пошла наверх по лестнице, почему-то обильно уставленной зеркалами, не глядя ни в одно из них. Аня считала, что ей смотреться в зеркало нечего — это для Герасимовой.

А ехать, видно, придется далеко, завтрашний день потерян.

Взяв у секретаря путевку, Аня вышла из лекционного бюро на улицу.

Она не спешила. Перед витриною новинок стояли люди. Аня тоже подошла, посмотрела. Большая, сложная овощерезка была ей не нужна: Аня не занималась хозяйством. Стиральную машину давно хотелось купить в дом. Был выставлен еще особенный календарь на вечные времена, электрополотер новой конструкции. Электрическая бритва, авторучки. Все это хорошо было бы купить и подарить кому-нибудь. Но дарить было некому, и Аня отошла от витрины.

Домой она не торопилась. Что было делать дома? Предстоял длинный одинокий вечер. Такой, как вчера, и позавчера, и завтра. Подруги Ани после университета разъехались, а новые друзья почему-то не заводились. Писем Аня получала много, но по телефону ей никто не звонил, кроме Веткина.

Аня не могла бы объяснить, почему ей дома все в тягость. Ее раздражали внимательность матери, ее вопросы:

— Что с тобой? У тебя неприятности? Опять тебя посылают в район, почему всегда тебя?

Вопросы были участливые, но Аня сердилась и отвечала:

— Это — мое дело.

Отец веселыми и чересчур частыми шутками старался прикрыть неловкость, которая возникала в семье из-за угрюмости Ани. Отец шутил, бабушка вздыхала, мать сдерживалась, чтобы не задавать вопросы, и только маленький брат, который ко всем приставал, приставал, конечно, и к сестре.

Аня вернулась домой и дома сделала все, чего делать была не должна. Она сердито отмахнулась от брата, просившего прочитать о Буратино, книгу, которую он знал наизусть, съязвила бабушке по поводу супа, котлет и киселя и, забыв поздороваться с отцом, ушла к себе в комнату.

Ей хотелось побежать извиниться. Она знала, что все обрадуются, потому что они добрые, легкие люди, а она одна портит всем настроение.

«Ну и пускай, — в следующую минуту думала Аня, — я ничего плохого не делаю. Я хочу быть одна. Я не хочу, чтобы на меня смотрели так, как будто у меня горе или меня обижают. Меня никто не обижает».

Ей вспомнились слова Веткина: «Вы у нас самый исполнительный лектор», — вспомнилась Герасимова с веселыми глазами: «По семейным обстоятельствам». Аня не терпела лжи, не понимала, как можно сказать неправду, не выполнить обещания, опоздать. Она ни разу в жизни никуда не опоздала.

Протянув руку, Аня взяла со столика зеркало и посмотрела на себя. У нее было смуглое лицо без румянца, серьезные серые глаза, большой лоб. Русые волосы были собраны сзади в небольшой пучок, а спереди была косая челка, которая очень не шла Ане. Но челка была данью моде, подражанием Герасимовой и попыткой улучшить свою внешность, то есть ухудшить, закрыть большой и красивый лоб.

Аня была коренастая и по-мужски плечистая. Туфли она носила без каблуков. Карманы ее темного мешковатого костюма были обычно набиты всякой всячиной, как у мальчишки. Ключи, блокноты, карандаши, какие-то штучки вроде футлярчика с грифелями бренчали в ее карманах. Сумкой Аня не пользовалась. На костюм она всегда привинчивала свой университетский значок.

Аня сняла жакет, легла на диван, набросила халат на ноги, закрыла ухо подушкой и, не раздеваясь, заснула.

А в соседней комнате, боясь включить радио, сидели за столом бабушка перед горкой составленных грязных тарелок, брат с желтой книжкой о Буратино на коленях и отец, который обедал, читал газету и шутил, что он, слава богу, не холостой студент, чтобы обедать в одиночестве, поэтому пусть все сидят с ним за столом. Это была старая, престарелая шутка отца, повторявшаяся ежедневно уже много лет. А мать сидела рядом и думала о том, что Аня скучает, никуда не ходит, и ей было обидно за дочь.

На следующее утро Аня сообщила, что уезжает до вечера читать лекцию за город.

Мать всплеснула руками:

— Анечка, опять! Почему ты соглашаешься? Ведь для этого есть областное бюро, наконец. Честное слово... — начала она, но, взглянув в лицо дочери, осеклась.

— Читать лекции — это моя обязанность. Кроме того, деньги нам нужны. Так что нечего возмущаться. А вы меня не ждите только, ложитесь спать. Я могу задержаться: это далеко. — Потом, сообразив, что так разговаривать с матерью нехорошо, Аня добавила: — Не надо беспокоиться. Веткин попросил меня. Надо было его выручать. И вообще, как я могу отказываться от лекций! Съезжу и прочитаю. Ты понимаешь?

Мать все понимала. Она погладила Аню по голове.

— Да, да. Я тебя буду ждать.

Через час Аня села в гулкий, полупустой поезд. Потопала промокшими на вокзале валенками и стала смотреть в окно. За окном были северные прозрачные лесочки и бревенчатые домики, которые убегали, как недосягаемые видения.

Аня сошла на маленькой платформе. Дежурный по станции сказал, что надо идти сперва через лес, потом начнутся улицы поселка, там столько-то раз направо-налево — и она легко найдет общежитие ремесленного училища, которое обозначено в ее путевке.

В бревенчатом доме, в большой комнате, где топилась печка, вокруг Ани собрались ребята, подвигали стульями, пошептались и затихли.

Голос у Ани был глуховатый, негромкий, но лекции она читала хорошо. За три года работы она научилась главному — говорить просто. Она умела пошутить — ее лекции нравились.

Ей посчастливилось завладеть вниманием ребят, и тотчас же ей самой сделалось интересно, и она уже старалась вовсю и забыла, что старается. Высеклась какая-то искра между нею и слушателями, лекция перестала быть лекцией в прямом и, будем откровенны, несколько скучном смысле этого слова, и можно было не смотреть на часы.

Когда Аня кончила отвечать на вопросы, за окнами уже было темно.

Два мальчика пошли провожать Аню на станцию. Они оказались очень любопытными, и Аня должна была ответить им, сколько и где она училась, какие еще может читать лекции, трудное ли это дело, всем ли оно доступно. Мальчики спрашивали, бывает ли так, что она не может ответить на вопрос и «садится в калошу», сколько ей лет, какая у нее семья, знает ли она математику и физику.

Потом подошел поезд, похожий на случайного важного гостя на этой маленькой деревянной станции, и Аня села в вагон.

Две темные фигурки остались на платформе в нечетком кругу света от единственной качающейся лампочки. Любопытные слушатели! Аня помахала им рукой, но они уже не могли ее видеть.

Вагон был пустой, ни одного человека. Аня села на скамейку, почувствовала, что устала.

Поезд шел и стучал, громыхал железом, как старый дом с неисправной крышей в плохую погоду.

Аня сидела в углу скамейки и думала о мальчиках, которые ее провожали, о том, что лекция сегодня была удачной, — черт с ним, с Веткиным, не стоит обращать внимания!

Поезд остановился, в окна влетел свет от станции, стукнула дверь, и чей-то голос негромко произнес:

— Пустой вагон, вот так штука!

Вошел моряк, в ушанке, с красным от мороза лицом. Он остановился посреди вагона, огляделся и заметил Аню.

— Все-таки есть живая душа, — приветливо сказал он, — не так тоскливо будет ехать.

Аня ничего не сказала. Выражение ее лица не предвещало моряку веселой поездки.

— Я здесь бывал на лыжах, — моряк ткнул рукой в сторону окна, — хорошие места. Вы разрешите? — спросил моряк вежливо и сел напротив Ани на скамейку.

Аня пожала плечами: мол, скамейки свободные, но лучше бы вам сесть куда-нибудь подальше, — отвернулась к окну и стала внимательно смотреть в темноту.

— В гости ездили? — услышала она.

— Нет.

— А зачем же?

— Лекцию читать.

— Лекцию? — удивился моряк.

Лицо у моряка было широкое, глаза маленькие черные и нос маленький, а подбородок раздваивался.

Посмотрев на Аню круглыми, в ободке прямых черных ресниц глазами, моряк сказал:

— Вы часто ездите за город читать лекции?

Аня сдавленным голосом ответила, что часто. Ей было неприятно, что вагон пустой и приходится разговаривать с незнакомым человеком. Конечно, можно было встать и перейти в другой вагон, но она осталась сидеть.

Моряк замолчал, заметив Анино недовольство. Теперь было видно, что он тоже смущается. Он покашлял, потер щеки. Придвинулся к окну и сообщил, что идет снег.

— Да, снег, — поддержала разговор Аня.

— И сильный, — сказал моряк.

Потом моряк снял шапку, у него оказались густые, как будто склеенные, гладкие черные волосы. Он вынул портсигар, постучал по нему двумя пальцами, спросил Аню: «Вы разрешите?» — и закурил.

Трудно было определить, сколько моряку лет. Его лицо было как будто очень молодым, почти детским, но порою оно выглядело суровым и взрослым.

— Вот едем, — улыбнулся моряк, — да еще вдвоем в пустом вагоне. Даже странно. Надо все-таки познакомиться. Разрешите представиться: Кондратьев Сергей.

Кондратьев учился на последнем курсе военного вуза.

— А вы? — с улыбкой спросил Кондратьев. — Вы, наверно, очень ученая, раз вы читаете лекции?

Аня сказала, что кончила университет и работает в лекционном бюро.

Кондратьев был вежлив, серьезен и очень стеснялся. Это понравилось Ане, и она даже начала улыбаться. А когда Аня улыбалась и убирала со лба свою косую челку, она становилась хорошенькой. Во всяком случае, ее случайный попутчик заметил это и сказал:

— Как это вас, такую хорошенькую девушку, отпускают одну?

Аня нахмурилась. Но молчать ей не хотелось, и она спросила, какая следующая станция.

— Не знаю, — ответил Кондратьев. — А вы любите ходить на лыжах?

Аня ответила, что ей не приходится. Кондратьев рассудительным голосом стал говорить, что это неправильно и надо ходить на лыжах. Аня подумала, что он, небось, отличник, из образцово-показательных и очень молодой.

А вслух она немного раздраженно сказала:

— Что значит неправильно? И что значит надо? А что такое работа, вы понимаете?

Кондратьев улыбнулся:

— Я во флоте. И не первый год. В общем знаю.

— Вы были на фронте?

— Да, — ответил Кондратьев.

Поезд остановился, в вагон вошли люди, и с этой минуты разговор между Аней и Кондратьевым уже не прекращался. Кондратьев действительно оказался отличником.

— У вас на лице написано, — засмеялась Аня.

Пока они торопливо выясняли, кто что любит и какие у кого друзья, поезд шел, останавливался и шел. И они еще очень мало успели рассказать и выяснить, как поезд окончательно остановился. И из вагона, где они вначале ехали вдвоем, вместе с ними вышло довольно много людей.

— Молодец тот человек, который послал вас читать лекцию сегодня, — сказал Кондратьев, и Аня засмеялась, вспомнив Веткина.

— Нет, он вообще не молодец, — сказала она.

— Завидую вам, — сказал Кондратьев, — придете сейчас домой. Вас ждут. Вы понимаете, какая вы счастливая?

— Очень счастливая! — усмехнулась Аня.

— Не понимаете. С чего вам понимать?

— Почему вы так говорите? — удивилась Аня.

— Для этого надо быть бездомным. — Кондратьев помолчал. — Только и всего. А завтра у вас опять лекция?

— Нет, лекции нету. — Аня запнулась. — Завтра концерт в филармонии, — быстро проговорила она и почувствовала, что у нее взмокли ладони. Ей было стыдно: получилось, что она назначила свидание, — и ей очень хотелось, чтобы Кондратьев не расслышал ее слов.

Они шли по площади к остановке троллейбуса.

В первый троллейбус Аня не села: он показался слишком полным.

— Нет сидячих мест, безобразие, — растерянно сказал Кондратьев и потер щеку. — Подождем следующего, не возражаете? Собственно, я хотел...

Подошел свободный троллейбус, больше пропускать было неудобно. Аня быстро поднялась по ступенькам и остановилась на площадке.

— Спасибо, до свидания! — негромко крикнула она.

Троллейбус тронулся.

— Как же вы так быстро уезжаете? — услышала Аня. — Всего хорошего. Завтра приду.

Или ей послышалось: «Завтра приду»?

Аня посмотрела в окно и увидела только здание вокзала, надписи «Багаж» и «Ресторан».

Кондукторша подала Ане билет и спросила, который час. Было около десяти.

Аня подумала, что завтра в филармонию ей нечего надеть. «Вы счастливая», — сказал Кондратьев. Аня никогда не считала себя счастливой. «Для этого надо быть бездомным». Аню дома ждут. Она представила себе, как отец сидит над кроссвордом, которые она раньше всегда помогала ему решать, и, все пытаясь шутить, говорит: «Товарищи, кто отгадает реку, тому плачу рубль».

А брат кричит: «Волга, Нева!..»

Больше он не может вспомнить никаких рек, а ему очень хочется получить рубль.

Мама гонит брата спать. А брат хнычет: «Подожду Аню», — хотя совершенно неизвестно, зачем ему нужно ее ждать.

А бабушка произносит излюбленную фразу:

«Хорошие мальчики давно спят. Хорошие мальчики давно вымылись на ночь и крепко спят».

Но брату безразличны хорошие мальчики.

Аня улыбнулась, представив себе, что делается дома.

Улыбаясь, она позвонила и сразу же услышала крик брата: «Аня пришла!» — и вошла в переднюю.

Брат повис у нее на шее. Бабушка сказала:

— Хорошие мальчики давно спят, я кому говорю? — И схватила брата за руку.

— Оставь Аню в покое! — сказала мать. — Видишь, она устала с работы.

— Я не устала, — сказала Аня и подошла к столу, за которым сидел отец и листал журнал.

Отец спросил:

— Как прошла лекция?

— Хорошо.

Раздался телефонный звонок.

— Да, — сказала мать, — тут без тебя звонил Веткин. Просил завтра вечером прочитать лекцию где-то. Это, наверное, опять он звонит.

— Завтра? — переспросила Аня. — Я не подойду к телефону. Скажите, что меня нет дома. И скажите, что я завтра не смогу читать лекцию. По семейным обстоятельствам.