По следам Гоголя

Глава 5. Петербург

Еще в Нежинском лицее Гоголь думает о Петербурге, надеется попасть в Петербург. «Ты живешь уже в Петербурге, — пишет он бывшему однокашнику Г. Высоцкому, — уже веселишься жизнью, жадно торопишься пить наслаждения...» Издалека петербургская жизнь представляется каким-то балом, какой-то, если выражаться старинным петровским языком, ассамблеей, где все сверкает, кружится в вихре веселья, творчества, успеха, побед. «Пиши мне о своей жизни, — продолжает он, — о своих занятиях, удовольствиях, знакомствах, службе и обо всем, что только напоминает прелесть жизни петербургской». Он даже службу включает в число прелестей жизни столичного человека.

В другом письме Гоголь грезит о том, как он гуляет по Петербургу, бродит «по булеварам», любуется Невою, морем. Это не мешает ему, правда, справиться и о том, каковы цены в Северной Пальмире, почем там квартиры, «что нужно платить в год за две или три хорошенькие комнаты», «как значительны жалованья» и т. д. Заканчивает он письмо следующими словами: «Сколько в Петербурге домов, памятников, иллюминаций, пожаров, наводнений, тезоименитств, а виды с Васильевского острова!»

Он пишет о Петербурге как юноша, который смеет надеяться, что на петербургских просторах вылепится его судьба.

Эти письма датированы 1827 годом. Уже тогда, за год до окончания гимназии, Гоголь принял решение ехать в Петербург.

Заглянем же теперь в его первое письмо домой по приезде в столицу. Оно и по виду мрачно, все покрыто какими-то водяными пятнами (может быть, слезами), строчки его съезжают вниз, наезжают одна на другую, от чернил остаются кляксы. «Скажу еще, — сообщает Гоголь матери, — что Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его вообразил гораздо красивее, великолепнее, и слухи, которые распускали другие о нем, также лживы. Жить здесь не совсем по-свински, т. е. иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели думали».

Первую неделю Гоголь просидел на квартире, которую они сняли с А. Данилевским в доме купца Галыбина на Гороховой улице под номером 130 и которая состояла из двух тесных комнат, просидел, ничего не делая и «поджавши руки». И, лишь опомнившись от шока (от высоких цен, грязной квартиры, ощущения своей затерянности в петербургской «пустыне»), он вышел на улицу.

БОЛЬШАЯ ГОРОХОВАЯ УЛ. (НЫНЕ УЛ. ДЗЕРЖИНСКОГО), ГДЕ СНИМАЛ СВОЮ ПЕРВУЮ КВАРТИРУ ГОГОЛЬ. Фото автора. 1969 г.

АЛЕКСАНДР СЕМЕНОВИЧ ДАНИЛЕВСКИЙ.

Дома стояли ровно, один к одному, как солдаты на параде, прижавши к плечу плечо. Все было выстроено как по линейке, сама улица была одна вытянутая через весь город линейка, в одном конце которой терялись очертания моста через Фонтанку, в другом — блестел золотом недвижный и вместе с тем несколько парящий в мареве морозного воздуха шпиль Адмиралтейства.

Прежде чем «пить наслаждения», надо было устроиться. У Гоголя на дне чемодана лежало рекомендательное письмо Д. П. Трощинского к Л. И. Голенищеву-Кутузову. Голенищев-Кутузов был генерал, для провинциала знатный вельможа, к тому же родственник знаменитого Кутузова.

Он мог дать бедному сыну Марии Ивановны Гоголь бумагу для какого-нибудь другого лица, рангом пониже, но имеющему власть в пределах отделения, или стола, как тогда говорили, в департаменте.

Но природная гордость удержала Гоголя от этого поступка. Он все оттягивал визит к покровителю, а когда, наконец, пошел, то оказалось, что вельможа болен, потом он все-таки принял его, но принял так, как вельможа в «Мертвых душах» принимает капитана Копейкина. «Мои покровители, — скажет Гоголь впоследствии, — водили меня до тех пор, пока не заставили меня усумниться в сбыточности их обещаний».

Первые месяцы жизни Гоголя в Петербурге — это месяцы безделья, проживания маменькиных денег и поисков места службы. Это, конечно, и поиски места в журналах, искания литературных знакомств и иных, более милых ему покровительств. Дело в том, что вместе с рекомендательным письмом Трощинского он привез с собой и рекомендацию иного толка — поэму о таком же, как он, молодом мечтателе, поэму под названием «Ганц Кюхельгартен».

Гороховая улица, как и все улицы в Петербурге, была улицей-коридором. Низкие проемы в первом этаже домов вели в каменные дворы, образующие замкнутое пространство из стен, в которых, как соты в улье, были налеплены маленькие окна. С фасада окна были покрупнее (и, соответственно, этажи поменьше), с тыла — помельче (и этажей побольше). Гороховую, видимо, недаром назвали Гороховой: цвет ее был грязно-желтый — то ли от цвета торцовой мостовой, отсыревшей в петербургском промозглом климате, то ли от потекшей и слившейся в каком-то гороховом цвете краски домов, то ли от одежды народа, составлявшего основное население этих мест. Гороховую в то время называли Невским проспектом народа. Если на Невском в два часа дня — время выгула собак, а также дворянских детей с их «миссами» и бледнолицыми родителями в разноцветных платьях, шляпах, шарфах и т. д. — все сияло и переливалось, как картинка в модном журнале, то на Гороховой с утра до вечера сновали мастеровые, крестьяне, бабы в платках, извозчики, слуги бедных господ, мещане и разночинцы. «Народ» вообще составлял в Петербурге преобладающую часть жителей — из 422 тысяч жителей столицы в 1829 году (а Гоголь приехал в Петербург в конце 1828-го, как раз накануне Нового года) крестьян здесь насчитывалось более ста тысяч, дворовых около ста, разночинцев — пятьдесят шесть тысяч, столько же нижних воинских чинов, то есть солдат, а мещан — двадцать с лишним тысяч. Дворян же — в список которых попадали и царь, и министры, и сенаторы, и иные сановники, статские и военные генералы — было всего лишь сорок одна тысяча, то есть одна десятая обитателей этого каменного колосса.

Чиновники, поручики, художники, статские маиоры, женщины легкого поведения, цирюльники, купцы — вот кто стал героем петербургских повестей Гоголя. Им суждено лишь издали смотреть на большой свет, заглядываться на всю эту блестящую жизнь, которая протекает за окнами недоступных им дворцов и бельэтажей Невского проспекта, но их собственный удел — селиться в Садовых и Гороховых, на «канаве», как тогда называли Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова).

Гоголь скоро съехал с квартиры на Гороховой и отчасти подвинулся к центру города, дав, правда, некоторый зигзаг в еще более злачное его ответвление. Они с Данилевским переехали в дом аптекаря Трута на Екатерининском канале, рядом с церковью Вознесения. Здесь Гоголь прожил недолго и перебрался на новую квартиру, опять-таки неподалеку от старой, но все же приближающей его еще на известное расстояние к 1-й Адмиралтейской части, то есть к тому месту, где находились сенат, Адмиралтейство, Зимний дворец и памятник Петру Первому.

На этот раз его хозяином стал каретник Иохим, и дом, в котором Гоголь поселился (опять окнами во двор), назывался домом Иохима на Большой Мещанской улице (сейчас улица Плеханова, 39). Немец Иохим считался лучшим каретным мастером в Петербурге. Его услугами пользовались сливки общества. Были три мастера в столице, которые одевали, обшивали и обеспечивали экипажами петербургское дворянство: портной Руч, сапожник Пель и каретных дел мастер Иохим. Гоголь, напечатав «Вечера на хуторе близ Диканьки» и несколько поправив свои финансовые дела, сам шил платье у Руча и сапоги у Пеля. В одной из редакций «Ревизора» Хлестаков поминает Руча, а в каноническом тексте комедии Иохим приходит на ум гоголевскому герою, когда он мечтает пустить пыль в глаза своим собратьям-помещикам в Саратовской губернии: «Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить эдаким чертом к какому-нибудь соседу помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади одеть в ливрею...» Лакей на запятках в ливрее — признак хорошего тона, а карета выделки Иохима — вдвое.

Матери в апреле 1829 года Гоголь пишет: «Дом, в котором обретаюсь я, содержит в себе 2-х портных, одну маршанд де мод, сапожника, чулочного фабриканта, склеивающего битую посуду, дегатировщика и красильщика, кондитерскую, мелочную лавку, магазин сбережения зимнего платья, табачную лавку и, наконец, привилегированную повивальную бабку. Натурально, что этот дом должен быть весь облеплен золотыми вывесками. Я живу на четвертом этаже...»

С фасада, выходившего на Большую Мещанскую, дом имел лишь три этажа, и с этой стороны жили люди поважнее. Гоголь же был безвестный студент, к тому же платить за квартиру ему теперь приходилось одному: Данилевский отделился от него, так как поступил в школу гвардейских подпрапорщиков. Гоголь по-прежнему был неустроен: уже три месяца жил он в столице, проживая данные ему маменькой деньги, но места не приглядывалось.

БЫВШИЙ ЕКАТЕРИНИНСКИЙ КАНАЛ В ПЕТЕРБУРГЕ ГДЕ СНИМАЛ КВАРТИРУ ГОГОЛЬ. Фото автора. 1969 г.

ДОМ КАРЕТНИКА ИОХИМА НА БОЛЬШОЙ МЕЩАНСКОЙ УЛИЦЕ В ПЕТЕРБУРГЕ (НЫНЕ ДОМ № 39 НА УЛИЦЕ ПЛЕХАНОВА В ЛЕНИНГРАДЕ), ГДЕ ЖИЛ ГОГОЛЬ В 1829 г. Литография, 1951 г.

ДОМ ИОХИМА СО ДВОРА. Фото автора. 1969 г.

Пришлось «приняться за ум, за вымысел», как пишет Гоголь в том же письме матери, где рассказывает о своем новом жилище. Здесь же он просит ее сообщить ему обряды и обычаи малороссиян, описания платья, носимого крестьянскими девками, до последней ленты, а также сведения о колядках, о русалках, об Иване Купале, о духах и домовых.

Это — первые намеки на грядущие «Вечера», первые предвестники гоголевской работы над ними. Именно в доме Иохима на Мещанской Гоголь делает поворот в своем петербургском существовании — садится за стол и берет в руки перо.

Дом Иохима сохранился до наших дней, это довольно «породистое» здание на в целом невзрачной бывшей Большой Мещанской или просто Мещанской, как ее называли проживавшие здесь современники Гоголя.

В «Невском проспекте» Гоголь поселил в Мещанской пассию поручика Пирогова — хорошенькую и глупенькую немочку, жену жестяных дел мастера Шиллера. «Они вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф. Блондинка бежала скорее и впорхнула в ворота одного довольно запачканного дома». Другого своего героя — маиора Ковалева из повести «Нос» — Гоголь поместил тоже поблизости, в Садовой улице, той самой улице, которая начиналась от Сенного рынка, находившегося в десяти минутах ходьбы от дома Иохима. Дом Иохима выходит фасадом на Столярный переулок (теперь улица Пржевальского), переулок — на «канаву». Через канал переброшен Сенной мост с деревянным настилом, а с моста открывается Сенная площадь — царство петербургской толкучки, вече спроса и сбыта, торговли, перепродажи, деревенская Русь посреди городской Руси. На Сенной площади помещался Сенной рынок, он описан Достоевским в «Преступлении и наказании». На камнях этой площади просил прощения у народа раскаявшийся убийца Раскольников.

Для Гоголя это было место, где он толкался, чтобы послушать разговоры, прицениться к репе и луку, к лошадям и сену, послушать гудящее море толпы, слух на разноязыкие голоса которой у него был идеально настроен.

Садовую улицу пересекает бывший Вознесенский проспект (ныне проспект Майорова), на нем находилась цирюльня Ивана Яковлевича, того самого, что отрезал нос несчастному Платону Кузьмичу Ковалеву. Здесь же, на углу Вознесенского проспекта, в одном из номеров гостиницы «Неаполь» Гоголь сжег напечатанную поэму «Ганц Кюхельгартен». В этой гостинице жил до 14 декабря 1825 года Петр Каховский, отсюда он отправился на Сенатскую площадь.

«Ганц Кюхельгартен» был напечатан на собственные средства Гоголя, под псевдонимом В. Алов. На него без промедления откликнулись журнал «Московский телеграф» и газета «Северная пчела». Отзывы были убийственны.

Гоголь вместе со своим слугой Якимом Нимченко отправился по магазинам, скупил у книгопродавцев все экземпляры и, сняв номер в «Неаполе» (благо гостиница находилась поблизости), сжег их. О своей поэме и ее участи он никогда не вспоминал более.

История с «Ганцем» была тяжким ударом для никому не известного таланта. Гоголь в отчаянии даже покинул Петербург и уехал в Германию, в Любек, удивив этим поступком мать (деньгами которой, данными ему на оплату долгов в опекунский совет, он воспользовался), и друзей, и собственного слугу.

С этих пор он еще более будет бояться предать свои труды огласке и даже матери станет писать, что если его сочинения когда и выйдут, то будут «на иностранном языке». Живя у Иохима, Гоголь не знал, что в том же доме, только в квартире окнами на Большую Мещанскую, живет другой поэт — Адам Мицкевич.

Позже Гоголь познакомится с ним в Париже, но в те дни, когда начнут роиться у него в голове будущие образы его малороссийских повестей, когда задумается он о своем истинном призвании, рядом будет биться сердце другого поэта.

ПЕТЕРБУРГ. САДОВАЯ УЛИЦА. Литография XIX в.

«ГАНЦ КЮХЕЛЬГАРТЕН». Титульный лист издания, 1829 г.

В начале 1829 года Гоголь сделал попытку познакомиться с Пушкиным. Из-за Пушкина, из желания встречи с Пушкиным, желания жить рядом с Пушкиным и ехал он в столицу. Все его честолюбивые надежды, поверх которых лежали мечты о юридическом поприще, были в глубине надеждами поэтическими, связанными с поэзией, с писанием прозы и стихов. Привезя в Петербург поэму «Ганц Кюхельгартен», кому Гоголь мог ее показать? Только Пушкину. Не одному Пушкину (он, когда поэма была напечатана, разослал экземпляры и П. Плетневу, и Н. Полевому, но Пушкину в первую очередь, Пушкину как высшему судие.

Предание относит это посещение к первым месяцам 1829 года. Гоголь жил или в доме Трута или уже перебрался к Иохиму. Так или иначе, он должен был миновать уже обжитую им часть Петербурга и выйти на Невский, а там у Полицейского моста свернуть на Мойку, где в трактире Демута, в 33-м номере, состоящем из двух комнат, жил Пушкин. Гостиница Демута была рядом с проспектом (ныне на этом месте стоит дом № 40).

Гостиница Демута была известной гостиницей в Петербурге. Здесь живали А. П. Ермолов и П. Я. Чаадаев, тут бывал у Пушкина Мицкевич. Останавливался здесь К. Н. Батюшков, снимали комнаты П. И. Пестель и А. С. Грибоедов.

Пушкин, тогда еще не женатый, вел, по словам автора книги «Пушкинский Петербург» А. Яцевича, рассеянную жизнь. «Все утро, лежа в постели, он читал и вставал лишь при приходе гостей. Тогда он усаживался за столик и, беседуя, полировал свои ногти».

В тот вечер, когда Гоголь осмелился навестить его, Пушкин отсыпался после затяжной карточной игры. Слуга не пустил молодого человека на порог, сказав, что «хозяин почивают». «А что, всю ночь работали?» — спросил Гоголь. Слуга только махнул рукой и закрыл дверь.

Гоголю повезло. Прими Пушкин начинающего поэта, прочти его поэму (хотя точных свидетельств, что это был именно «Ганц Кюхельгартен», нет), несдобровать бы тому. Вряд ли бы Пушкин одобрил это слабое подражание ему, Пушкину, и немецким романтикам.

По рассказу Гоголя, записанному П. В. Анненковым, он, оробев на подходе к гостинице, вернулся на угол Невского и Мойки и в кондитерской Вольфа и Беранже выпил рюмку ликера, чтоб унять нервную дрожь.

Он очень хотел увидеть Пушкина. Пушкин был его кумир. Все стихи Пушкина, появлявшиеся в печати, он знал наизусть. В гимназии тайно переписывали главы «Онегина». Все нежинские пииты подражали Пушкину, молились на Пушкина.

Судьбе было угодно, чтоб Гоголь и Пушкин встретились в другое время и при других обстоятельствах.

«Демут» находился в 1-й Адмиралтейской части, комнаты даже в четвертом (самом неаристократическом) этаже стоили в двадцать раз дороже, чем «чердак» Гоголя. Сохранилась, кстати, опись прихода и расхода денег на декабрь и январь 1829—1830 гг., которую Гоголь, живя по большей части на средства матери, составил для Марии Ивановны: за квартиру — 25 рублей, за стол —

25 рублей, на дрова — 7 рублей, на свечи — 3 рубля, водовозу — 2 рубля, на чай, сахар и хлеб — 20 руб., в библиотеку для чтения — 5 рублей, на сапоги — 10 рублей и т. д.

Осенью 1829 года Гоголь съезжает со своего четвертого этажа и поселяется в таком же четвертом этаже на углу Столярного переулка и Екатерининского канала в доме Зверкова. Это тот самый дом, о котором речь идет в «Записках сумасшедшего».

Герой повести Поприщин смотрит на него и думает: экая махина! Вон куда вымахал! В этом доме живет знакомый Поприщина, он музыкант, играет на трубе.

БЫВШИЙ ДОМ ЗВЕРКОВА НА ЕКАТЕРИНИНСКОМ КАНАЛЕ. Фото автора. 1969 г.

В этом доме суждено было родиться гоголевским «Вечерам». Тут они писались, тут Гоголь стал Гоголем, хотя страшился еще объявить свое настоящее имя и прятал его под разными псевдонимами. Отсюда отправлялся он в дальние прогулки на Васильевский остров, в Академию художеств, величественное здание которой стояло на правом берегу Невы, напротив строящегося Исаакиевского собора. Здесь он посещал классы для вольноприходящих любителей живописи и, может быть, сам рисовал, срисовывал древние антики или смотрел, как позируют будущим художникам натурщики.

В стены академии перенесет он действие некоторых сцен повести «Портрет».

Гоголь с детства любил рисование. Он составлял узоры для домашних ковров, которые выделывались в Васильевке, расписывал стены арабесками.[5] Художники — герои гоголевских повестей «Портрет» и «Невский проспект», в их судьбе и образе жизни видны черты их создателя. И Гоголь, как и Пискарев из «Невского проспекта», мечтатель и идеалист, обитатель бедного чердака, мерзнущий в холодном Петербурге и видящий в снах теплое небо Италии. Перед Гоголем, как и перед Чартковым, встает искус славы, известности, искус писать одно и то же, когда критика, как сговорившись после выхода «Вечеров», начнет толкать его на путь малороссийского «жартовника», то есть беззлобного описателя нравов, быта и малороссийской старины, никому не мешающей и всех потешающей.

Но он изберет иной путь.

Он отвернется от блещущего красками юга и обратит свой взор на «пыльную» столицу, он проникнет в петербургские чердаки и углы, где ютятся существа, еще не попадавшие под свет литературы.

Он свернет с Невского в Коломну, этот город в городе, ту часть его, где почти не загораются по вечерам фонари, где ложатся спать в девять, а встают в пять, где обитают ростовщики, вдовы чиновников и иные незаметные существа, которые составляют «осадок человечества».

Какая площадь описана в «Шинели»? Трудно сказать. Но она напоминает «пустыню». На эту площадь ступил с колотящимся от страха сердцем Акакий Акакиевич после пирушки у приятеля. Новая шинель давила ему на плечи и не защищала его, а, наоборот, подставляла под невидимые глаза тьмы, со всех сторон которой грезилась ему опасность, угроза — угроза потерять эту приобретенную ценой половины жизни кошку на воротник.

Пустыней кажется Башмачкину опустевшая площадь, и только где-то на самом краю ее, как на краю света, блестит какой-то огонек.

Или вот еще кусочек прозы Гоголя из начала повести, героем которой должен был стать студент: «Фонарь умирал на одной из дальних линий Васильевского острова. Одни только белые каменные домы кое-где вызначивались. Деревянные чернели и сливались с густою массою мрака, тяготевшего над ними. Как страшно, когда каменный тротуар прерывается деревянным, когда деревянный даже пропадает, когда все чувствует двенадцать часов, когда отдаленный будочник спит, когда кошки... одни спевываются и бодрствуют! Но человек знает, что они не дадут сигнала и не поймут его несчастья, если внезапно будет атакован мошенниками, выскочившими из этого темного переулка, который распростер к нему свои мрачные объятья».

От чувств студента (читай, Гоголя), испытанных на этой дальней линии Васильевского острова, до страшного предчувствия, охватившего Акакия Акакиевича на пустынной площади, — один шаг.

Петербург «Шинели» и «Записок сумасшедшего» не похож на Петербург «Ночи перед рождеством», когда пролетающий над ним Вакула видит сверкающее море огней, груды четырехэтажных домов, сияющих светом окон, а потом, опустившись на землю, ступает на раззолоченную лестницу императорского дворца. Этот новый Петербург Гоголя темен, на его лестницах, ведущих под крыши, пахнет кошками и помоями. Сверкает и горит (да и то лжет своими огнями) Невский проспект, а чуть сойди с него, как некая гробница надежд берет тебя в свои объятья.

Так описана Гоголем Коломна в «Портрете», таковы места обитания Пискарева, Поприщина, Башмачкина. Все его герои живут, как правило, в четвертом этаже, или на «чердаке» (что одно и то же), ниже они не спускаются, потому что ниже — это значит выше. Ниже — уже бельэтаж, о проживании в котором можно лишь мечтать. Так мечтает жить в бельэтаже Хлестаков, мечтает о том же в первой части «Портрета» Чартков.

В доме Зверкова Гоголь жил со своим однокашником Пащенко. Тут они вспоминали Нежин, Украину, здесь устраивались скромные пирушки на вырученный за статейку гонорар. Живя у Зверкова, Гоголь стал печататься в «Литературной газете» Дельвига. Однажды (это случилось 1 января 1831 года) отрывок из его повести «Страшный кабан» появился в ней рядом со стихотворением Пушкина.

П. А. ПЛЕТНЕВ. Литография. 1840-е гг.

А. А. ДЕЛЬВИГ. 1827 г.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Акварель Б. Ф. Соколова. 1830-е гг.

Это была заочная встреча Гоголя и Пушкина. Очная произошла четыре месяца спустя в доме П. А. Плетнева на Обуховском проспекте. Гоголь уже был знаком и с Плетневым, и с Жуковским. Плетнев писал о нем Пушкину, писал о том, что Гоголь по его совету избрал педагогическое поприще, но преуспел и в литературе. Пушкин отвечал, что Гоголя не читал за недосугом.

К этому времени Гоголь успел даже послужить и в департаменте государственного хозяйства и публичных зданий (где состоял в должности писца), и помощником столоначальника, а потом и столоначальником в департаменте уделов, что помещался вблизи Дворцовой набережной, на Миллионной. В 1831 году П. А. Плетнев устроил его учителем истории в Патриотический институт. Институт находился на Васильевском острове, и путь туда для Гоголя был далек и труден.

День в Петербурге начинается рано. У дворников и караульщиков он начинается в четыре утра, когда колокольный звон, зовущий к молитве, будит простой народ. В эти часы запоздалый пешеход еще бежит, возвращаясь с дружеской вечеринки, одинокие дрожки несутся через город, унося заснувшего после бессонной ночи богача, а пастуший рог уже сзывает коров, по мостовой к заставе подъезжают возы с сеном, припасами, посудою, артельные рабочие толпами валят к местам своей работы, крестясь на ходу, заполняются Апраксин, Щукин двор, мастеровые в мастерских разжигают свои горны и отбивают железо. В семь утра за Фонтанкою в Коломне, в Рождественской части и на островах все ожило, а в Адмиралтейской части еще спят — тут отсыпаются после балов, театра, партии в вист. После восьми появляются на улицах собратья Гоголя — чиновники — серый вицмундирный народ с оттенком зеленого, болотного цвета, с папками под мышкой. «Свет» встает в одиннадцать и двенадцать, когда чиновник уже голоден, уже до ломоты болит его исписавшая не одно перо рука.

То же и вечером. В семь вечера в Коломне, на Петербургской стороне убирают самовары, читают святцы, зажигают лампады перед образами, готовятся отойти ко сну, а Петербург Адмиралтейских частей лишь начинает жить — едет в клубы, на вечера, на балы.

Гоголь, прожив в Петербурге шесть лет, так и не был ни на одном балу. Он мог только вообразить их, представить в поэтическом сне, как представляет во сне такой бал герой «Невского проспекта» Пискарев.

Первое свое прозаическое сочинение Гоголь напечатал в «Отечественных записках», журнале П. П. Свиньина. Это была повесть «Бисаврюк», потом получившая название «Вечер накануне Ивана Купала». Свиньин безжалостно выправил повесть, и Гоголь снял свою подпись. Меж тем со Свиньиным он подружился, бывал в его «Музеуме», находящемся на Михайловской площади, где было все — от картин Тропинина, Щедрина и скульптур Козловского до сшитого из паутины чепчика работы некой Бородиной. Тут были и минералогический кабинет, и собрание медалей и миниатюр, и собрания малахита и серебра, и коллекция старинного оружия. Все это Свиньин в 1834 году должен был продать с аукциона. Торги состоялись на Морской улице, в помещении диорамы Палацци. К тому времени Гоголь жил поблизости, в Малой Морской, и не исключено, что впечатления от аукциона Свиньина дали ему материал для описания аукциона в повести «Портрет».

Но встреча с Пушкиным на Обуховском проспекте в мае 1831 года никак не запечатлелась ни в письмах Гоголя, ни в его сочинениях. Все, что касалось личных отношений с Пушкиным, их переписки (весьма небольшой) и встреч, Гоголь оставлял про себя. Только письма Пушкина (числом три, считая короткие записки) он хранил в отдельном конверте и перед смертью, сжигая бумаги, отложил их в сторону.

На лето Гоголь и Пушкин поселились почти рядом — Гоголь в Павловске, Пушкин — в Царском Селе. Лето 1831 года было тревожным. В Петербург пришла холера. Всюду выставили карантины. В город нельзя было проехать. Гоголь несколько раз бывал у Пушкина в Царском, но свидания эти были недолгими. И хотя Гоголь писал Данилевскому, что почти каждый вечер встречаются в Царском «Пушкин, Жуковский и я», это было преувеличение. Пушкин проводил время с молодой женой (в феврале 1831 года он сыграл свадьбу), и ему было не до малознакомого провинциала Гоголя.

Пушкин снял квартиру в доме Китаевой на петербургской дороге. Дом этот стоял в двух минутах ходьбы от царского дворца, рядом, в другом дворце, жил воспитатель наследника Жуковский, частой гостьей Пушкиных была фрейлина А. О. Россет. Пушкин, гуляя по царскосельскому парку с Натальей Николаевной, не раз встречался в аллеях с царем и царицей. Гоголь в своем Павловске должен был по складам учить читать полоумного князя Васильчикова. Это был другой образ жизни и другая участь.

Тем не менее, когда Гоголь, по снятии карантинов, поехал в Петербург, Пушкин передал с ним для Плетнева «посылочку» — «Повести Белкина».

Вернувшись из Павловска и начав печатать «Вечера» (первую их часть), Гоголь переехал из дома Зверкова и поселился на Офицерской улице, в доме Брунста. Тут он прожил недолго, с августа 1831 по ноябрь 1832 года. Но это были важные для него месяцы. Это было время признания и славы. Все журналы и газеты откликнулись на «Вечера». Сам Пушкин в «Приложении к «Русскому инвалиду» похвалил их. «Истинно веселая книга», — сказал он о них. Имя Рудого Панька сделалось известным в литературных кругах. Было известно и то, что под этим псевдонимом скрывается Николай Гоголь-Яновский, недавний студент, приехавший с Украины. Его и приняли сначала за веселого украинского Пасичника, который отныне будет тешить публику и развлекать ее историями из прошлого малороссиян.

ПАВЛОВСК. ВИД ДВОРЦА. Литография А. Е. Мартынова. 1821-1822 гг.

ВИД ЦАРСКОГО СЕЛА. Литография А. Е. Мартынова. 1821-1822 гг.

«ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ». Титульный лист первого издания. 1831 г.

Но Гоголь уже писал повесть «О том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», задумывал «Женихов» и «Портрет».

Осенью 1832 года он вновь переменил квартиру, но далеко от излюбленного района не уехал — на этот раз его пристанищем стал дом Демут-Малиновского в Новом переулке близ Мойки. Если поставить себе цель обойти сразу все квартиры Гоголя в Петербурге, то и дня не понадобится. Их можно сыскать и обойти за два часа. Они все лепятся рядом, как будто Гоголь не может расстаться с приглядевшимися ему домами, каналом, мостами через канал, пешеходами, вывесками на мастерских и лавках. Он упрямо кружит в одном и том же месте, боясь покинуть обжитую территорию. Он страшится расстаться с этими стенами и со своими героями.

И лишь летом 1833 года он позволяет себе на некоторое расстояние отдалиться от них, Гоголь переезжает в дом Лепена на Малой Морской. Это дом под № 97, состоящий из двух этажей на подвалах. Расположен он во 2-й Адмиралтейской части, по соседству с Исаакиевской площадью. Малая Морская — это уже не Мещанская. Это широкая улица с высокими домами, ресторанами, кондитерскими. Тут гуляет уже иной народ. В соседнем доме ресторан Дюме — приют высшей знати Петербурга в обеденные часы. Напротив, немного наискосок, на углу Морской и Гороховой, — огромный дом княгини Н. П. Голицыной с роскошным подъездом, у которого останавливаются четверки и шестерки лошадей. Тут свет горит и по ночам, слышится из окон музыка, сюда наведываются и особы царской фамилии. Сама Голицына — «княгиня усатая», как прозвали ее из-за появившихся у нее в старости бороды и усов, — показывается иногда зрителям, когда ее выносят из дома к карете, направляющейся на очередной бал. Женщину эту, бывшую когда-то красавицей и царицей балов в Петербурге и Париже, изобразил Пушкин в своей «Пиковой даме». Пиковая дама, кстати, пережила поэта — она умерла в декабре 1837 года в возрасте девяноста семи лет.

Окна квартиры Гоголя (поворотя во двор, в третьем этаже направо) выходили не на Малую Морскую, а, как всегда, во двор. Он занял две комнаты, в одной из которых поместил постель и стол для гостей, в другой диван, стол, заваленный книгами (с этих пор убранство квартир Гоголя будет одно и то же), и бюро, за которым он писал. В окна смотрят стены петербургского четырехугольника, то есть того же самого дома, изгибающегося вокруг квадрата двора. Чахлая травка, поленницы дров, вид заспанного дворника, серое петербургское небо — клочок неба, в котором редко проглянет синева.

Здесь, в доме бывшего музыканта императорских театров, Гоголь написал «Ревизора».

В «Ревизоре» Хлестаков посылает письмо Тряпичкину — своему другу-журналисту, который пописывает статейки в газеты. В облике Тряпичкина можно угадать и Булгарина, и Сенковского. Оба они, как и адресат Хлестакова, жили в то время в Почтамтской улице.

С Булгариным Гоголь давно мечтал свести счеты. Он писал об этом еще Пушкину, предлагая тому «проект ученой критики» Булгарина, о котором Пушкин отозвался, что проект «удивительно хорош». Булгарин был враг пушкинской партии в литературе, его газета «Северная пчела» и собственная литературная деятельность (нравственно-сатирические романы и романы из русской истории) сделались примером дурного вкуса и ориентации на массовый спрос, который тогда уже начал зарождаться в России. Героями романов Булгарина выступали люди добродетельные, они на недолгое время впадали в грех, потом исправлялись и служили иллюстрацией к тезису о том, что «на одного дурного человека... можно найти пятьдесят добрых», или о том, что «дурное представлено на вид, чтоб придать более блеска хорошему».

Булгарин торговал литературою, так же как торговал он и своей газетой, давая в ней объявления о кондитерских и ресторанах и взымая за это дань «борзыми щенками» — то есть натурою. Хорошо знавший потребности публики, он угождал ей во всем — и в том, что не был чужд щекотливых тем, и в поношении дворянства, которое якобы должно уступить место третьему сословию, так как не может справиться с насущными проблемами торговли и промышленности, и в публикации в своей «Пчеле» разных диковинных известий из «Смеси», которые потом Гоголь высмеял в бредовой фантазии героя «Записок сумасшедшего».

«Пчела» и ее издатель появляются и в «Портрете», и в «Невском проспекте», и в «Ревизоре», есть намек на некую газету, дающую всякие объявления, и в «Носе», косвенно помянут Булгарин даже в «Игроках». Колоду карт, которая приносит сказочный доход, — крапленую колоду, над коей он работал многие месяцы, Ихарев называет Аделаидой Ивановной. Аделаида Петровна — имя героини романа Булгарина «Иван Выжигин». Аделаида Петровна Баритоно — мать Ивана Выжигина.

В 1834 году стал выходить журнал «Библиотека для чтения». Он помещался в Почтамтской улице, на квартире у О. И. Сенковского, издававшего свои повести под псевдонимом Барон Брамбеус. Сенковский объявил на обложке журнала имя Гоголя, но так ни разу его и не напечатал, отвергнув его сочинения по причине их «грязности». Сенковский сравнивал Гоголя с посредственным французским беллетристом Поль де Коком и объявил «Ревизор» фарсою.

«Библиотека для чтения» имела неимоверный по тем временам тираж— 4000 экземпляров. Ее читали в городе и в провинции. Помещики зачитывались ею. Сенковский богател на доходах от литературы. В доме Лепена Гоголь написал статью «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 гг.», где сравнил «Библиотеку для чтения» с четвероногим животным. Он вдрызг высмеял в этой статье и «Северную пчелу», и другие русские печатные издания. Статья эта появилась в пушкинском «Современнике».

БУЛГАРИН. Рисунок неизвестного художника. 1830 г.

Н. В. ГОГОЛЬ. Портрет работы Горюнова.

Петербург Гоголя — это не только целая страна, которая является страной фантазии Гоголя, поэтического воображения Гоголя, но и пространство реального исторического Петербурга, который существовал при Гоголе, и до сих пор — в своих каменных свидетельствах — продолжает существовать.

Границы этого Петербурга неочертимы. Это и центр города — Адмиралтейские части с Невским, с близостью дворцов и Невы, — и Гороховая, и Мещанские улицы, петербургские церкви и соборы, цирюльни, ресторации и магазины. Это Таврический сад, где прогуливался нос майора Ковалева, и Садовая, где Ковалев живет, и улицы за Невским, где обитает проститутка Липа[6] из «Невского проспекта», портной Петрович, Поприщин, и сумасшедший дом на Пряжке — последнее прибежище несчастного «испанского короля», и редакция газеты, и департамент. Это и безымянное кладбище где-то за городом, куда свезли безвестных Акакия Акакиевича и Пискарева, и Гостиный двор, и Казанский собор, и Адмиралтейская площадь.

Площадь эта была известна тем, что здесь дважды в году — на маслянице и на пасхальной неделе — устраивались гулянья и воздвигались балаганы. Зимою здесь происходило также катание с ледяных гор. В одной из записей Поприщина есть такие слова: «После обеда ходил под горы. Ничего поучительного не мог извлечь». Бывали здесь и развлечения другого рода: качели, карусели, диковинные шатры, в которых фокусники показывали разные штуки, выступали дрессированные обезьяны и другие животные. Иногда в этих веселиях принимали участие даже великие князья. Осип в «Ревизоре» тоже вспоминает адмиралтейские гулянья и вздыхает о беспечной петербургской жизни: «...Житье в Питере лучше всего. Деньги бы только были, а жизнь тонкая и политичная: кеатры, собаки тебе танцуют и все, что хочешь». Танцующие собаки — это собаки адмиралтейских балаганов, пользующихся большим спросом у простого народа. Вход туда стоил копейки.

Гоголевский Петербург — это и Щукин рынок, где Чартков покупает злосчастный портрет, и Васильевский остров, и Ревельский трактир, где приютился капитан Копейкин, и Дворцовая набережная, где стоит дом министра, к которому Копейкин обращается за прошением, и перевоз на Неве, и огород на Выборгской стороне, которым владеет Агафья Тихоновна («Женитьба»), и купеческие палаты, и кабинет делового человека, и лакейская, и сени театра. Это и приемная «значительного лица», и Калинкин мост, возле которого бродит мертвец, сдирающий с генералов шинели, и пятнадцатая линия Васильевского острова, и Коломна.

Краски Петербурга у Гоголя по преимуществу серы, однотонны, изредка мелькнет на фоне общего тусклого цвета какое-нибудь яркое пятно: красные рубахи гребцов на Неве, которые видит Пискарев, или плащ незнакомки на Невском. Цвет пепельно-серый, иногда палевый (когда робкое северное солнце коснется потекших стен домов), он не радует Гоголя, гасит в нем радостный дух, дух сына юга, привыкшего к буйству и разнообразию малороссийской палитры. Сравните цвета «Вечеров на хуторе близ Диканьки» с гаммою петербургских повестей: там (в «Вечерах») оргия красок, здесь — их бедность, выморочность, притушенность. Вот кусок Петербурга из отрывка «Дождь был продолжительный»: «Ни одной полосы света; ни в одном месте нигде не разрывалось серое покрывало. Движущаяся сеть дождя задернула почти совершенно все, что прежде видел глаз, и только одни передние домы мелькали будто сквозь тонкий газ. Тускло мелькала вывеска над вывеской, еще тусклее над ними балкон, выше его еще этаж, наконец, крыша готова была потеряться в дождевом тумане, и только мокрый блеск ее отличал ее немного от воздуха; вода урчала с труб...» А вот характеристика народа, живущего в Коломне: «...тот разряд людей, который можно назвать одним словом: пепельных людей, которые со своим платьем, лицом, волосами, глазами имеют какую-то мутную пепельную наружность, как день, когда нет на небе ни бури, ни солнца, и бывает просто ни се, ни то: сеется туман и отнимает всякую резкость у предметов».

Но именно эту-то резкость и любил более всего в предмете Гоголь. Он любил, когда предмет очерчен со всех сторон, объемен — объемен в окружении воздуха, света, воздухом и светом лепленный, обтекаемый, обозначенный. Гоголевские украинские пейзажи врезываются в память как отлитые, литые, в них все видно, при раздолье, огромном охвате пространства каждая подробность, часть пейзажа как будто впечатана, им сопутствует ясное небо юга. Разве что в финале «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» серый цвет ложится на поля — но то осень, грязь на дорогах, мертвая зелень на полях. По большей части в малороссийских повестях Гоголя светит солнце, а если речь идет о ночи, то в описаниях ее нет ущербности, есть полнота тайны, полнота мрака, если можно так сказать, контрастирующего с резким светом месяца или луны.

Петербург не радовал Гоголя. Он мерз в нем в своей продуваемой ветрами с Невы шинели, задыхался летом, когда вся аристократия выезжала на дачи, а бедный чиновник должен был коротать лето в каменной клетке, раскаляющейся в июльском зное, зной этот был тяжел от накопившейся влаги, поднимавшейся с болот и с моря. Гоголь бежал из Петербурга в 1832 и 1835 годах домой, в Васильевку, а в 1835 году задержался на летних вакациях настолько, что, когда вернулся в Патриотический институт (в ноябре), его едва приняли на старое место.

Снимал он комнатку на дачах в Стрельне и на Поклонной горе.

В 1836 году Гоголь покинул Петербург и уехал за границу. Петербург, как ему казалось, не принял его, он — в ответ — не принял Петербурга. «Театральный разъезд» Гоголя — горькое объяснение с петербургской публикой по поводу своей комедии. «Ревизор» был сыгран в Александринском театре (премьера его состоялась 19 апреля 1836 года), но осмеян. «Все против меня, — писал Гоголь, — купцы против меня, чиновники против меня, литераторы против меня». Он был не совсем справедлив в своем отчаянии, но пьесу действительно не поняли. Кроме того, на Гоголя обиделись. Обиделись сословия, которые он выставил в пьесе, его обвинили в отсутствии любви к России, в поношении чиновничества, дворянства и т. д.

ПЕТЕРБУРГ. НЕВСКИЙ ПРОСПЕКТ.

РАЗЪЕЗД ИЗ АЛЕКСАНДРИНСКОГО ТЕАТРА.

ГОГОЛЬ НА РЕПЕТИЦИИ КОМЕДИИ «РЕВИЗОР» В АЛЕКСАНДРИНСКОМ ТЕАТРЕ В ПЕТЕРБУРГЕ. Рисунок П. А. Каратыгина.

Пушкин как-то сказал, что Гоголя в Москве любят больше, чем в Петербурге. И был прав. Москва гораздо радушнее принимала Гоголя, Москва почувствовала в сердцевине его смеха сострадание к русскому человеку. Гоголя в Москве любили именно потому, что в нем слышали любовь к России. Петербург, за исключением «Современника» и окружения Пушкина, считал, что Гоголь поносит Россию.

Кажется, ему было грех жаловаться на критику, на непризнание, но все же понимания публики, которого он добивался и с молодым максимализмом хотел иметь сейчас же, он не получил. Это и послужило одной из причин бегства.

К тому же и журнальная деятельность Гоголя в «Современнике» не удалась. Первая же его статья — статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 годах» — принесла ему и журналу немало огорчений. Пушкин должен был даже поправлять эту бестактность Гоголя (высмеявшего всю русскую прессу), не называя его по имени.

«Петербург, снега, подлецы, департамент, все это, кажется, мне снилось», — напишет Гоголь о Петербурге из-за границы.

Эти слова часто цитируют, забывая, что у Гоголя есть и другие картины великого города, другие отзывы о нем. Написаны эти строки тоже на чужбине, вдали от Северной Пальмиры, но в них как бы сдернут серый цвет с постылого петербургского пейзажа, сдернуто покрывало, и краски и линии весеннего Петербурга предстают пред глазами читателя омытыми, освеженными, чистыми. «Столица вдруг изменилась. И шпиц Петропавловской колокольни, и крепость, и Васильевский остров, и Выборгская сторона, и Английская набережная — все получило картинный вид. Дымясь, влетел первый пароход. Первые лодки с чиновниками, солдатами, старухами-няньками, английскими конторщиками понеслись с Васильевского и на Васильевский... Когда взошел я на Адмиралтейский бульвар,— это было накануне светлого воскресения вечером, — когда Адмиралтейским бульваром достиг я пристани, перед которою блестят две яшмовые вазы, когда открылась передо мною Нева, когда розовый цвет неба дымился с Выборгской стороны голубым туманом, строения стороны Петербургской оделись почти лиловым цветом, скрывшим их неказистую наружность, когда церкви, у которых туман одноцветным покровом своим скрыл все выпуклости, казались нарисованными или наклеенными на розовой материи и в этой лилово-голубой мгле блестел один только шпиц Петропавловской колокольни, отражаясь в бесконечном зеркале Невы, — мне казалось, будто я был не в Петербурге...»

Петербург в этом воспоминании Гоголя играет цветами: тут и зеленый цвет яшмовых ваз на набережной, и розовая материя неба, смешанная с лиловостью, с голубою мглой, и блеск золотого шпиля Петропавловки, освещающий всю картину, и резкость очертаний, и зеркало Невы, отражающее эту резкость.

Петербург был городом не только неудач Гоголя, его поражений (он потерпел поражение на поприще службы, на поприще ученом, преподавая в Санкт-Петербургском университете, откуда был уволен в связи с «сокращением штата»; он не стал актером, хотя пытался попасть на сцену), но и местом, где безвестный студент Гоголь-Яновский, явившийся с Украины, сделался сначала Пасичником, заставившим смеяться Россию, а затем Гоголем. На Малой Морской улице, в доме Лепена, под номером 97, были написаны лучшие творения Гоголя. Здесь — в какие-нибудь два с небольшим года — родились «Записки сумасшедшего» и «Невский проспект», повести «Миргорода», «Ревизор», «Нос», «Коляска», были начаты «Мертвые души».

Когда Гоголь уезжал из Петербурга, Пушкин жил на Гагаринской набережной в доме Кадашева. Квартира Пушкина состояла из двадцати комнат, с выездом. Гоголь иногда забегал к Пушкину, чтоб прочесть ему свое новое сочинение, показать набор книги, посоветоваться о заглавии, о беспокоящей его строке. Пушкин правил, Пушкин вычитывал, Пушкин, как мог, помогал Гоголю. Он и сюжеты свои ему дарил — дарил без сожаления, хотя и жаловался друзьям, что с «этим хохлом» надо держаться поосторожнее, того и гляди обчистит.

Пушкин добивался постановки комедии Гоголя на сцене (помогали тут и В. А. Жуковский, и П. А. Вяземский, и М. Ю. Вьельгорский), Пушкин привлек Гоголя к участию в «Современнике», доверил ему всю критику и «Новые книги», Пушкин хлопотал о делах Гоголя в Москве. Да, у Пушкина было двадцать комнат и жена-красавица, у Гоголя было две комнатки на третьем этаже и не было жены. Его женою была Муза — ей он отдал все: и любовь, и здоровье, и лучшие часы вдохновения, — но и она не обделила его своим вниманием.

Впрочем, Муза и Пушкин стояли у Гоголя рядом, трудно было отделить Музу от Пушкина, а Пушкина от Музы. Все, что при жизни Пушкина делал Гоголь, что он писал, замышлял, было связано с именем Пушкина, с грядущим судом или одобрением Пушкина. Без Пушкина Гоголь не мог представить своей поэтической жизни. Поэтому, когда он в Париже услышал о смерти Пушкина, он понял, что остался один. До этого он был не одинок: взгляд Пушкина, шутка Пушкина, записка Пушкина о его новом сочинении — все поддерживало в нем веру и жизнь. Смерть Пушкина стала одной из причин перелома, который произошел позже в Гоголе и привел его от состояния веселья и брызжущих сил молодости к печали и задумчивой улыбке зрелых лет.

Кажется, объявление, появившееся 17 мая 1836 года в «Прибавлениях к «Санкт-Петербургским ведомостям», объявление, гласившее, что среди отъезжающих за границу числится некто «Николай Гогель, 8 класса», ни о чем не говорило русскому глазу (тем более и фамилия была перепутана), но уезжал из столицы не коллежский асессор Гоголь, не какой-то очередной путешественник и не тот, кто въехал в Петербург морозным вечером в декабре 1828 года, сын полтавской помещицы Марии Ивановны Гоголь-Яновской, а великий русский писатель, гений России, который по свершении того, что он уже совершил, мог быть отнесен к числу лучших ее сынов.

Как сообщали те же «Санкт-Петербургские ведомости», погода в день отъезда Гоголя, 6 июня 1836 года, была пасмурная. Низкие облака стояли над Петербургом, накрапывал дождь. Термометр показывал около одиннадцати градусов по Реомюру. Маленький пароходик подошел к Английской набережной и принял на себя пассажиров, которые должны были переправиться на нем в Кронштадт, где их ждал большой пароход «Николай Первый». Среди провожающих — Гоголь уезжал вместе с А. Данилевским — был князь П. А. Вяземский. Он отсылал за границу жену и дочь, которые тоже стояли на палубе. Прощальные слова, слезы, маханье платком, пароходик отошел от причала — и город на Неве поплыл, закачался на волнах, теряясь в дымке дождя.

АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН. Портрет О. Кипренского.