По следам минувших эпидемий

Трясучая хворь

На рубеже XVI и XVII веков невиданные проливные дожди обрушились на долину, расположенную между Везувием и горами, обращенными склонами на запад в сторону Сорренто. Местность превратилась в сплошное болото, удушливые испарения которого стесняли грудь. К этой беде прибавилась и вторая: один за другим заболевали бедняки, населявшие долину. Внешний вид их был страшен: изможденные, пожелтевшие, они невнятно бормотали о каких-то видениях, временами теряли сознание, напоминая мертвецов. Неведомо откуда взявшаяся болезнь и в самом деле унесла в могилу десятки тысяч жителей долины. И лишь самые крепкие выжили, хотя болезнь долго играла с ними в «кошки-мышки»: отпустив ненадолго, она снова наваливалась на людей, туманила рассудок, трясла в лихорадке, уходила и опять возвращалась.

Именно эта ее коварная особенность и заставила медиков того времени выделить из многочисленной группы «чумоподобных лихорадок» малярию. Болезнь была настолько жестокой и необычной, что лекари в поисках ее разгадки впервые в истории произвели массовые вскрытия трупов. Обилие желчи в желудке и кишечнике умерших и странный вид печени — белой снаружи и черной как уголь внутри — наводили на мысль об отравлении ядовитыми болотными испарениями. Так как желчный проток был закупорен вязкой слизью, то в качестве лечебных мероприятий решили применять кровопускание и назначать внутрь растительные кислоты. Эти средства приносили больным больше вреда, нежели пользы, но прошло несколько десятилетий, прежде чем в распоряжении врачей появилось эффективное средство против малярии.

Малярия принадлежит к числу достаточно древних болезней человека. Описание ее симптомов найдено в египетских папирусах и сочинениях древних китайских ученых. Первичным очагом малярии считают тропическую Африку, откуда она затем распространилась в Индию, Китай, Индокитай, а через долины Нила — в Месопотамию и страны Средиземноморья. В Европе малярия особенно свирепствовала в низменных районах Римской империи, благодаря чему римские писатели Варрон и Колумелла, жившие в I в. до н. э., связали ее возникновение с заболоченной местностью и комарами. Спустя почти две тысячи лет русский поэт и дипломат Ф. И. Тютчев во время посещения «по казенной надобности» Италии написал стихи, озаглавленные «Mal’aria»:

И само название, и стихотворные строки отражали убеждение автора в миазматическом происхождении болезни.

По свидетельству древнегреческого историка Геродота (между 490–480 — около 425 г. до н. э.), лихорадка немало докучала древним жителям Южнорусской равнины скифам, а «отец медицины» Гиппократ (480–377 гг. до н. э.) указывал, что многие жители Колхиды[20] «от сырости климата и нездоровой воды имеют болезненный вид, как бы после желтухи».

В летопись особо значительных случаев массовых заболеваний болотной лихорадкой, как чаще всего называли малярию, вошли эпидемии 1657–1669 годов и еще более свирепая 1677–1685 годов перед гибельным шествием чумы. Клиническая картина заболевания была подробно описана тремя известными врачами XVII столетия: Виллисом, Мортоном и Сиденгамом. По свидетельству Виллиса, летом 1657 года стояла необыкновенная жара, которая, видимо, и способствовала повальному распространению лихорадки — вся Англия, гга его словам, представляла громадную больницу.

Однако, хотя связь между климатическими условиями, характером местности и заболеваемостью малярией была для врачей достаточно очевидной, истинная причина заболеваний оставалась неизвестной. Удивляться этому не приходится, ибо путь передачи малярии сложен, и долгое время многие звенья в цепочке оставались неизвестными, а отдельным известным фактам приписывалось самостоятельное значение.

В то время как врачи пытались понять истинную природу и происхождение малярии, в народе ее нередко наделяли человеческими свойствами. Коварный образ лихорадки нашел отражение на страницах многих художественных произведений.

Автор напечатанного в 1520 году сборника «Диалоги» Ульрих фон Гуттен ведет длинный разговор с лихорадкой, которая ломится в дверь его дома, просит пустить ее, так как на дворе ветер, холод, дождь. Хозяин приказывает слуге не только плотнее закрыть дверь, но даже и окно, чтобы лихорадка не дохнула своим ядовитым дыханием.

В стихотворной балладе А. А. Фета «Лихорадка» дан следующий образ болезни:

В одном из рассказов А. И. Куприна герой вспоминает давно виденную им сепию известного художника: «Картина эта так и называлась «Малярия». На краю болота, около воды, в которой распустились белые кувшинки, лежит девочка, широко разметав во сне руки. А из болота вместе с туманом, теряясь в нем легкими складками одежды, появляется тонкий, неясный призрак женской фигуры с огромными дикими глазами и медленно, страшно медленно тянется к ребенку».

По народным поверьям, лихорадок насчитывалось от семи до четырнадцати, причем чаще их изображали злыми пронырливыми старухами, реже — красивыми девушками с распущенными волосами. Они якобы бродили по белу свету, летали по воздуху, подкрадывались к спящим и, целуя их, награждали болезнью. Эмблема лихорадок, как бы собирательный символ, — бабочка. Сказания присвоили лихорадкам собственные, подчас очень образные имена, отражающие ведущие признаки разных болезней, в том числе озноб и жар.

В рассказе С. И. Гусева-Оренбургского «Странница» переданы следующие народные представления о малярии:

«…Как ночь придет… она и нападает на него. — Кто? — Трясучка-то. Уж не знаю, батюшка, правду, что ли, бабушка Кониха говорит, будто их семь сестер? Ну, это, мотри-ка, самая злющая. Учнет, это, его трясти да ломать, смотреть страсти. Видения ему тоже разные представлялись, страшные: то становой, то Илья-пророк. «Гремит, — говорит, — гремит!» А сам учнет креститься, скоро так, скоро. Не знай, батюшка, к чему это… Неуж к смерти было?»

Иногда имена лихорадок отражали времена года, с которыми связано их распространение: Веснуха, Веснянка, Подосенница, или наивное стремление задобрить болезнь: «Благая», «Добруха» и т. п. Этим представлениям соответствовали и способы лечения. На севере России, например, больной шел в лес, кланялся осине и говорил: «Осина, осина, возьми мою трясину, дай мне леготу» и повязывал дерево своим поясом.

В середине XVII века распространилась весть, что в американских колониях существует красный порошок — чудодейственное лекарство от малярии. О нем ходило много легенд, содержавших и зерно правды. Рассказывали, что индейцы — аборигены Перу обнаружили озеро, по берегам которого росли деревья с красновато-коричневой корой. Во время бури некоторые деревья были вырваны с корнем и упали в воду. Случайно выяснилось, что горьковатая вода этого озера быстро излечивает болотную лихорадку, которая в тяжелой форме поражала население. Горький привкус придавала воде кора деревьев, названная «кинкина». Действие ее индейцы долго хранили в тайне, так как надеялись, что болотная лихорадка, истреблявшая тысячи завоевателей-испанцев, заставит их покинуть страну. Но тайна была наконец выведана, и кинкина излечила самого командующего испанскими войсками дона Хуана Лопеца де Каньяриса, жену испанского вице-короля графиню Цинхон и других европейцев. Кора после этого получила даже новое название «порошок графини».

На возвращавшемся в Испанию корабле кору доставили в Мадрид. Однако само «волшебное» дерево росло на труднодоступных склонах Анд и найти его в чаще буйной растительности было непросто. Лишь в 1678 году француз Ла Кондамин впервые увидел его воочию. Это вечнозеленое дерево отличалось красивой серебристой корой, блестящими розоватыми кожистыми листьями и светло-малиновыми цветками, собранными в метелки. Ученый послал гербарный образец растения Карлу Линнею, который назвал его цинхоной в честь графини Цинхон. Вывезти черенки дерева Кондамину не удалось, так как правительство Перу запрещало это под страхом смертной казни. Монахи-иезуиты быстро оценили экономическую выгоду красного порошка и монополизировали право продажи. Немало людей поплатились жизнью, пытаясь завладеть ценной добычей. Одному из них, Ледгеру, даже удалось вывезти семена хинного дерева, которое он рассчитывал культивировать где-нибудь на юге Англии. Однако этим планам не суждено было сбыться — Ледгер пал от руки подосланных убийц.

Охота за целебным растением продолжалась довольно долго. Голландцы уговорили немецкого ботаника Хассекарла поехать в Южную Америку по подложному паспорту. После опасных приключений искалеченный Хассекарл сумел в 1854 году переправить семена и сеянцы хинного дерева на специально посланный голландский военный крейсер, и вскоре на острове Ява были разбиты большие плантации. Известность лекарства быстро росла, чему способствовали успехи лечения монархов (Людовика XIV, Карла V) и государственных деятелей, например, кардинала Мазарини, маршала Рошфора и других. Знаменитый баснописец Жан Лафонтен (1621–1695), восхищенный действием «иезуитского» порошка, посвятил ему поэму.

В России хина стала известна во второй половине XVII века. В делах Аптекарского приказа о ней упоминается неоднократно. Так, 15 мая 1663 года записано: «Указали мы, Великий Государь, в Кызылбашской земле купить корени хины двадцать пудов… доброво и свежево». Однако известный отечественный маляриолог В. В. Фавр (1874–1920) не без оснований полагал, что речь шла не о коре хинного дерева, которая ценилась в то время буквально на вес золота, а о корне другого многолетнего растения, привозимого из Китая. На Руси его называли «чепучиным кореньем — хиной» и применяли для лечения сифилиса. Хина же до XVIII века закупалась лишь «про осударя» и членов его семьи.

Однако еще в тридцатых годах прошлого столетия, по крайней мере в России, хину пытались заменить другими средствами. Так, в переведенном с немецкого домашнем лечебнике К. Килиана, доктора медицины и профессора («Ручная книга для всякого, а наиболее для помещиков, живущих в деревнях и путешествующих»), рекомендован при «перемежках» лихорадки «черный перец по 2 раза в день по 6 зерен, прибавляя по одному зерну каждый день». Говорилось, что «перечные зерна совершенно заменяют хину; излеченные ими лихорадки гораздо реже возвращаются нежели выпользованные хиною». Понятно, что, не зная механизма действия хины, ее лечебные свойства связывали исключительно с горьким вкусом и именно по этому признаку рекомендовали в качестве ее заменителя перец.

Г. Семенихин в романе «Новочеркасск», посвященном эпохе Александра I, пишет о следующей «терапии»: «В самом центре Черкасского городка смердили два болота, покрытые зеленой плесенью. К вечеру целыми тучами поднимался с их поверхности комариный гнус и разлетался по куреням. Вспыхнула малярия, и, так как не было в ту пору у донских казаков никаких от нее средств, Платов издал указ, рекомендующий всем обитателям городка средство, в которое веровал сам во всех случаях жизни. «“Замечено, — говорил и писал он, — что в борьбе с малярией немалую помощь оказывает употребление спиртных напитков. По сему рекомендую всему населению прибегать к ним в сиих целях, но употреблять его в тех дозах, при которых не теряется честь и достоинство слуги царского казака донского”».

Надо ли говорить, что подобный метод лечения приносил только вред. Увы, это был не единственный бессмысленный метод, широко практиковавшийся уже после открытия хины. В соответствии с представлением об изменении электрического напряжения воздуха как причине болезни, русский естествоиспытатель П. Паллас укладывал своих пациентов на кровати со стеклянными ножками. Стекло, по его мнению, надежно изолировало кровать от действия атмосферного электричества. Народные способы лечения были зачастую совершенно нелепы. Пензенские крестьяне, например, использовали в качестве амулета против малярии кожу летучей мыши или змеи. Киргизы клали сонному на шею змею, чтобы испугать его и выгнать злую болезнь. Правда, следует отметить, что наряду с этим они применяли и другое, гораздо более эффективное в плане профилактики средство — перекочевку в более сухое и здоровое место. Пластырь из пауков, яичный белок с корицей, пленка из сырого яйца, которой обмазывался один палец, перетягивание конечностей, натирание позвонков, верховая езда — вот далеко не полный перечень практиковавшихся в народе средств от малярии.

Печатные источники нередко пропагандировали столь же «эффективные» средства, как и народная молва. Например, некто Герстенберг, автор неоднократно переиздававшейся в Веймаре брошюры, давал следующие «ценные» советы: дать больному зерна ржи в обе руки и держать их, пока не пройдет приступ лихорадки, после чего зерна зарыть в землю, и болезнь уйдет вместе с ними; три раза смочить больному голову водой, после чего вылить воду на перекрестке — первый же прохожий примет болезнь на себя и т. д.

Основу лечения малярии составляет специфическое воздействие на малярийных паразитов, вызывающее их гибель или нарушение жизнедеятельности. Кроме естественного лекарства — хинина — сейчас в распоряжении врачей имеются и синтетические противомалярийные препараты. Но для того чтобы их создать, надо было прежде всего выяснить природу болезни.

Малярия унаследована человеком от его далеких предков. Одноклеточные простейшие рода «плазмодиум» встречаются у многих представителей животного мира: млекопитающих, птиц, грызунов, рептилий. Эпидемиологического значения эти паразиты не имеют, но изучение «двойников» возбудителей болезней человека проливает свет на происхождение последних.

Открытие возбудителя малярии связывают с именем француза Лаверана, который в 1880 году увидел его в крови больного. Через четыре года русский ученый В. Я. Данилевский обнаружил плазмодии малярии у птиц, что позволило начать экспериментальное изучение сущности болезни.

Возбудители малярии, так называемые малярийные плазмодии, бывают четырех видов: это возбудитель трехдневной, четырехдневной, тропической малярии и малярии овале. Они отличаются между собой по ряду признаков, например вирулентности, устойчивости к химиопрепаратам, длительности инкубационного периода, способности заражать комаров и др. Возбудители малярии паразитируют в крови и проходят сложный цикл развития со сменой хозяина. В организме человека и животных происходит их бесполое развитие, а половое осуществляется в теле самок комаров рода анофелес. Комары являются переносчиками болезни: заражение малярией происходит в результате укуса человека зараженным комаром, со слюной которого проникают так называемые спорозоиты. Они совершают в организме человека ряд превращений в клетках печени и эритроцитах.

Наиболее тяжелая форма — это тропическая малярия, которая без своевременно начатого лечения может принимать злокачественное течение. При ней наиболее часты осложнения — отек мозга, малярийная кома, острая печеночная недостаточность, психические расстройства.

Ведущим признаком малярии является перемежающаяся лихорадка. Яркое описание ее приступообразных проявлений можно найти в «Автобиографической повести» А. С. Грина, который заболел малярией во время скитаний по Кавказу: «Лихорадка мучила меня через день, ровно с 12 часов дня до 12 часов следующего дня. Температура резко падала, и я сутки ходил здоровым, но ослабевшим до головокружения. Жар в 40° согревал меня в ночлегах моих. Иногда болезнь прерывалась, а затем снова нападала внезапно, так что иногда все же, работая в порту, я после 12 часов, то есть после обеда, должен был уходить с работы и, сидя в духане, трястись, стуча зубами». По ночам у него возникали галлюцинации: «Если я закрывал глаза, я продолжал видеть вагон, но полный не тьмы, а подобия сумерек; в углах против меня сидели, опираясь руками о пол, жуткие волосатые существа с огненными глазами; их толстые длинные хвосты шевелились как у крыс».

Бурное развитие болезни описано в повести А. И. Куприна «Олеся»: «Когда же поздним вечером я возвращался домой, то как раз на середине пути меня вдруг схватил и затряс бурный приступ озноба. Я шел, почти не видя дороги, почти не сознавая, куда иду, и шатаясь, как пьяный, между тем как мои челюсти выбивали одна о другую частую и громкую дробь.

Я до сих пор не знаю, кто довез меня до дому… Ровно шесть дней била меня неотступная ужасная полесская лихорадка. Днем недуг как будто бы затихал, и ко мне возвращалось сознание. Тогда, совершенно изнуренный болезнью, я еле-еле бродил по комнате с болью и слабостью в коленях; при каждом более сильном движении кровь приливала горячей волной к голове и застилала мраком все предметы перед моими глазами. Вечером же, обыкновенно часов около семи, как буря, налетал на меня приступ болезни, и я проводил на постели ужасную, длинную, как столетие, ночь, то трясясь под одеялом от холода, то пылая невыносимым жаром. Едва только дремота слегка касалась меня, как странные, неясные, мучительно-пестрые сновидения начинали играть моим разгоряченным мозгом. Все мои грезы были полны мелочных микроскопических деталей, громоздившихся и цеплявшихся одна за другую в безобразной сутолоке. То мне казалось, что я разбираю какие-то разноцветные, причудливых форм ящики, вынимая маленькие из больших, а из маленьких еще меньшие, и никак не могу прекратить этой бесконечной работы, которая мне давно уже кажется отвратительной. То мелькали перед моими глазами с одуряющей быстротой длинные яркие полосы обоев, и на них вместо узоров я с изумительной отчетливостью видел целые гирлянды из человеческих физиономий — порою красивых, добрых и улыбающихся, порою делающих страшные гримасы, высовывающих языки, скалящих зубы и вращающих огромными белками».

О роли комаров в передаче болезни ученые заговорили в середине XIX века. Первым высказал это предположение некий Джозия Нотт. Затем французский врач Бопертюи также предположил, что кровососущие комары являются виновниками заболеваний. Но он думал, что комары во время укуса выделяют ядовитую жидкость. И лишь на пороге XX века истинная роль комаров в передаче малярии была доказана исследованиями П. Мэнсона, Р. Росса и Б. Грасси. Обнаружив возбудителя болезни в стенках желудка комара, насосавшегося крови больного малярией, Росс в порыве радости написал стихи:

Действительно, сразу многое стало понятно, например, почему жара способствует эпидемии малярии. Дело в том, что температурный фактор имеет большое значение для водных стадий развития комаров: чем теплее вода, тем быстрее заканчивается цикл, а при температуре воды ниже 10 градусов это развитие полностью прекращается. Стала очевидной загадка сезонности малярии. Ну а о связи численности комаров с характером местности и говорить не приходится: чем выше над уровнем моря, тем меньше этих крылатых переносчиков болезни, чем болотистее и низменнее край — тем лучше условия для их выплода.

Как и все инфекционные болезни, малярия особенно свирепствовала при событиях, связанных с массовыми передвижениями людей, — освоении новых территорий, войнах. Во все времена она наносила весьма существенный урон войскам разных стран и народов. В историю медицины вошли военная эпидемия малярии 1747–1748 годов, охватившая английскую армию в Голландии, почти поголовное поражение малярией наполеоновских войск в Сирии, а также Дунайской русской армии во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Знаменитый русский врач С. П. Боткин, участвовавший в этой войне в качестве лейб-медика, писал: «Малярия косит воинов. Необходимо срочно добиться в войсковых частях профилактической хинизации».

В низменных местностях стран Балканского полуострова малярия свирепствовала издавна. Это положение усугубила первая мировая война. Известный советский терапевт, академик Академии медицинских наук СССР И. А. Кассирский приводит следующие данные: «В июне 1916 года британская колонна, продвинувшаяся в долине реки Струмы, в течение двух недель теряла ежедневно, по 100 заболевших тяжелой формой малярии. В августе количество заболевших составило уже 5 тысяч. За этот год количество больных малярией в английской армии достигло 80 тысяч человек! Французская армия генерала Саррайля, находившаяся вблизи и состоявшая из 115 тысяч человек, в течение нескольких летне-осенних месяцев потеряла от малярии 80 тысяч человек. К концу года в этой армии оставалось всего 20 тысяч человек. Саррайль доносил высшему командованию, что не может вести военные операции, так как его армия «превратилась в сплошной госпиталь и лишилась необходимой подвижности».

Главное военно-медицинское управление Российской империи было серьезно озабочено тем ущербом, которое наносила армии малярия. В отчете военно-медицинского департамента за 1860 год приведены следующие цифры: в войсках, насчитывающих 1 миллион 344 тысячи 444 человека, переболело за год более 669 тысяч, причем перемежающейся лихорадкой — 16 тысяч 986 человек. Таким образом, почти 25 процентов всей заболеваемости приходилось на долю малярии. Число больных прямо зависело от дислокации войск. Так, в частях, расположенных вблизи Петербурга, переболело 3,5 процента состава, во Втором армейском корпусе, дислоцировавшемся на Волыни и в Польше, — 20 процентов, в Кавказских частях число заболевших достигало 56 процентов, а по Черноморскому побережью в сторону Кутаиса оно составляло 66 процентов. Гибель от «кавказской лихорадки» отнюдь не была редкостью, и в некоторых местах гарнизоны приходилось обновлять полностью каждые 3–4 года.

Серьезный урон войскам наносила малярия и в более поздний период. По данным лондонской «Таймс», во время военных действий в Бирме к концу сентября 1943 года в английских и американских войсках было убито 10 тысяч человек, 3 тысячи пропали без вести, 27 тысяч были ранены и 250 тысяч выведены из строя в результате заболевания тропическими болезнями, среди которых основную долю составляла малярия. Не менее показательны данные, приведенные английским маляриологом Ферли. В 1942–1946 годах в английских и американских войсках, действовавших в юго-западной зоне Тихого океана, смертность от малярии значительно превышала боевые потери. Японские войска захватили острова, на которых находились плантации хинных деревьев. Производство синтетических противомалярийных препаратов еще не было налажено, и малярия буквально косила войска союзников. В одной из американских войсковых частей, находившейся в Африке, в результате отсутствия химиопрофилактики заболело 86 процентов личного состава.

Из социальных факторов на распространение малярии большое влияние оказала хозяйственная деятельность человека: уничтожение лесов, орошение новых земель, строительство железных и шоссейных дорог. Как правило, это приводило к созданию значительного количества мелких водоемов, где в изобилии плодились комары. Огромная заболеваемость малярией с множеством смертельных исходов явилась одной из основных причин прекращения строительства Панамского канала.

В рассказе М. Горького «В степи» трое голодных босяков встречают в степи лежащего на земле в приступе лихорадки человека, который рассказывает, что пробирается из гиблых мест домой, в Смоленскую губернию. Этот рассказ был напечатан в 1897 году в приложении к еженедельнику «Жизнь юга», что совпадает по времени с сооружением железной дороги от Баку до Батуми, а также Владикавказской железной дороги в 1892–1898 годах. На строительные работы съехалось немало крестьян в поисках заработка, и многие из них заболели малярией. А эта очевидная связь между земляными работами и вспышками лихорадки послужила широкому распространению ошибочного мнения о том, что возбудитель болезни передается непосредственно через землю, разносимую ветром на большие расстояния.

Значительная распространенность малярии и высокая смертность от нее в XIX веке крайне пагубно отражались на экономике многих районов современного Узбекистана. Железнодорожная станция Сырдарья некоторое время не работала, поезда проходили мимо, не останавливаясь на ней, настолько это было гиблое место.

Описывая эпидемию малярии в долине реки Мургаб в 1896 году, В. В. Фавр приводит наблюдения очевидца: «В кибитках поголовно лежали больные, иногда рядом с ними и трупы; дело доходило до того, что некому было ни сварить пищи, ни подать воды больному… Приходилось встречать кибитки, где вся семья вымерла или где оставались в живых лишь одни дети».

В Россию малярия была занесена скорее всего из Ирана. Обосновалась она в нашей стране достаточно прочно, особенно сильно поражая население Кавказа, Бессарабии, Туркестана, Поволжья. Болотистые низменности Белоруссии также издавна были очагами малярии. В путевых заметках «Беловежская пуща», написанных в начале семидесятых годов XIX века, писатель В. В. Крестовский указывал, что «в прямой зависимости от климата и его особенностей находится развитие некоторых болезней. Так, с наступлением весны при таянии снегов в деревнях и поселках, лежащих при болотах и по берегам речек болотистого свойства, а в особенности в селениях около Веслы и Белы, начинают появляться перемежающиеся лихорадки, которые в случае продолжительного ненастья не прекращаются и все лето, а к осени, с наступлением обычных дождей, усиливаются еще более. Крестьяне против этой болезни употребляют горькие настои из березовых почек и листьев, из бобовника, пелуна и золототысячника, а также пьют с водою нюхательный табак».

Широкое распространение малярии в России вызвало тревогу у передовых врачей. В 1902 году по инициативе В. В. Фавра при Пироговском обществе врачей была создана специальная комиссия по изучению малярии. Комиссия организовала ряд экспедиций в очаги наиболее массовых заболеваний. Вот лишь один из фактов, упоминаемых в официальном отчете. В 1901 году среди переселенцев на станции Белиджи (Кавказ) из 120 крестьян, приехавших из Полтавской губернии, более 100 умерли от малярии. «В самом деле, что может сделать в таком исключительном по своей эпидемической болезненности месте один сельский врач, на которого приходится более 150 тысяч населения уезда и который сильно стеснен в отпуске лекарств, в частности хинина? Положение населения, как и врача, крайне тяжелое и ненормальное», — с горечью констатировали члены экспедиции.

О том, к чему приводило такое положение, мы знаем по воспоминаниям многих очевидцев. В одном из рассказов М. Булгакова, начинавшего свою деятельность в качестве врача в земской глуши, описан трагикомический случай. Среди множества больных, в основном неграмотных крестьян, которым приходилось оказывать срочную медицинскую помощь, работая почти круглосуточно, оказался мельник, страдающий малярией. Наконец-то интеллигентный человек, обрадовался врач, назначил ему порошки хины и распорядился, чтобы фельдшерица выдала их на курс лечения, объяснив, как их принимать. Но «интеллигентный» мельник, не желая «валандаться по одному порошочку», ночью принял сразу все, и его пришлось срочно приводить в чувство, прибегнув к промыванию желудка. На вопрос доктора, как он себя чувствует, больной ответил: «Тьма египетская в глазах». Отсюда и название рассказа «Тьма египетская».

Во время гражданской войны и в последующие несколько лет малярия в нашей стране приняла стихийный характер. В 1919 году заболело более пяти с половиной миллионов человек, в 1921–1922 годах — свыше двенадцати с половиной миллионов, когда особенно пострадали Самарская, Астраханская губернии и республика немцев Поволжья. Это было связано с передвижением огромных масс населения, необычной засухой, уменьшением поголовья скота, отвлекавшего в прошлом комаров анофелес от человека, разрушением гидротехнических сооружений, дефицитом хинина. Эдуард Багрицкий в стихотворении «Голуби» так вспоминает о походе через Ростов и Баку:

Малярия представляла настолько серьезную опасность, что в январе 1923 года Народный комиссариат здравоохранения созвал в Москве первое Всероссийское совещание по борьбе с малярией. Открыл его председатель Центральной малярийной комиссии З. П. Соловьев — один из, видных организаторов советского здравоохранения. На совещании констатировалось, что в некоторых районах Кавказа и Туркестана становится вполне реальной угроза полного обезлюдения и окончательного разрушения сельского хозяйства. В Грузии малярия занимала первое место среди инфекционных заболеваний даже по неполным данным. В действительности же число больных составляло до 800 тысяч в год, то есть фактически был болен каждый третий житель. Заболоченность прибрежной полосы Абхазии от Гагр до Очимчир и антисанитарное состояние населенных мест способствовало массовым заболеваниям малярией и препятствовало развитию курортов. Серьезное беспокойство вызывало и санитарное состояние Астрахани, «представляющей собой сплошную лужу и очаг малярии».

Комиссия наметила ряд мер медицинского и социального характера, направленных на борьбу с малярией. Несмотря на тяжелое положение в стране, Советское правительство выделило денежные средства на реализацию этих планов. Однако на том этапе ставились лишь задачи первоочередной важности.

В 1949 году была намечена программа ликвидации малярии как массового заболевания в нашей стране. В переводе на язык медицинской статистики это означает, что на 10 тысяч населения не должно быть более 10 случаев заболевания малярией. К 1952 году эту задачу удалось выполнить, и уже тогда была обоснована возможность полной ликвидации губительной инфекции за счет продуманной и целенаправленной системы выявления не только больных, но и паразитоносителей, их лечения, диспансерного наблюдения за переболевшими и т. д. Жизнь подтвердила реальность такого подхода, и к 1960 году на миллион жителей нашей страны приходилось всего 2 случая заболевания малярией. С этого времени постоянно ведется плановая работа по ликвидации остаточных очагов и предупреждению возникновения малярии на остальной территории СССР.

Эпидемиологическая обстановка в стране надежно контролируется, несмотря на интенсивный завоз из-за рубежа всех четырех форм малярии. Меры профилактики осуществляются в нескольких направлениях. Это и активная борьба с переносчиками болезней — комарами, и четкий медицинский контроль в опасных районах, и индивидуально подобранный курс химиопрепаратов для тех, кто выезжает за границу в эндемические по малярии места. Естественно, что осуществление комплекса противомалярийных мероприятий требует немалых затрат. Поэтому далеко не во всех странах борьба с малярией идет так успешно, как у нас. Глобальная программа борьбы с малярией, проводившаяся под эгидой Всемирной Организации Здравоохранения в 1956–1965 годах, увенчалась значительными успехами на всех континентах, кроме Африки. Дальше этот процесс сначала замедлился, а потом практически почти прекратился, так как развитые капиталистические страны резко сократили финансовую поддержку этой программы.

Нехватка и дороговизна инсектицидов, необходимых для уничтожения и обезвреживания комаров, неудовлетворительное состояние служб здравоохранения в ряде стран существенно тормозят борьбу с малярией. Кроме того, возникают и новые проблемы, связанные с тем, что у переносчиков малярийного плазмодия постепенно вырабатывается устойчивость к инсектицидам, а у самих возбудителей появляется устойчивость к лекарственным препаратам. При наличии хотя бы нескольких больных малярией и паразитоносителей вспышки болезни возможны всюду, где обитает много комаров. Такие эпидемии возникли в конце 60-х годов в Венесуэле, Иордании, Сирии, Индии, Шри Ланке, после того как в этих странах были прекращены мероприятия по борьбе с комарами. Поэтому для многих стран проблема вновь оказалась актуальной. Достаточно сказать, что в странах с тропическим климатом ежегодно страдают малярией до 400 миллионов человек.

На помощь врачам пришли специалисты в области молекулярной биологии. Казалось бы, что общего между этим сугубо фундаментальным научным направлением и задачами, которые стоят перед практиками-клиницистами? Но сконструировать эффективную противомалярийную вакцину без знания молекулярной биологии оказалось невозможным.

Прежде всего ученые заинтересовались, почему естественное заражение малярией редко приводит к выработке иммунитета. И вновь проследили уже хорошо известные стадии развития малярийного паразита. При укусе комара в кровь человека из его слюнных желез попадает так называемый спорозоит, который затем проникает в клетки печени. Здесь происходит первое превращение: из спорозоита образуется гигантская многоядерная клетка — шизонт. Шизонт распадается на множество округлых клеток — мерозоитов. Из клетки печени, в которую попал всего один спорозоит, в кровь выбрасывается до 10 тысяч мерозоитов. Мерозоиты внедряются в эритроциты и проходят там стадию бесполого размножения. Каждая клетка разрывается и освобождает от 10 до 20 новых мерозоитов, которые снова внедряются в эритроциты. Именно распад клеток и вызывает приступы лихорадки, так как повышение температуры тела является защитной реакцией организма.

Некоторые мерозоиты развиваются в микро- и макрогаметоциты, то есть мужские и женские половые клетки. Теперь начинается цикл полового развития паразита. Комар проглатывает гаметоциты с кровью своей жертвы, они созревают в его пищеводе и, сливаясь, образуют зиготу. Последняя претерпевает серию делений, в результате которых в слюнных железах появляются зрелые спорозоиты и все начинается сначала.

Оказалось, что поверхностные белки спорозоитов и мерозоитов служат ложной мишенью для иммунной системы человека. Антитела, которые вырабатываются на эти антигены, не наносят ни малейшего вреда паразитам и потому не обеспечивают никакой защиты организму-хозяину. Искусственно созданные вакцины, стимулирующие выработку антител против этих поверхностных белков, не дают длительного иммунитета.

Легче всего бороться с малярийным паразитом тогда, когда он находится в свободном состоянии в кровеносной системе на пути к своим клеткам-мишеням, то есть клеткам печени и эритроцитам. Можно создать вакцину, стимулирующую выработку антител, которые атакуют спорозоиты еще до того, как они достигнут клеток печени. Можно создать вторую линию обороны — стимулировать выработку антител против мерозоитов. А можно разорвать цепочку передачи инфекции между человеком и комаром, стимулируя выработку антител: против гаметоцитов. Оказалось, что хотя на всех стадиях развития малярийный паразит имеет один и тот же набор генов (так называемый геном), на каждой стадии включаются и выключаются разные гены. Причем происходит это в строго запрограммированном порядке. Вот этот порядок и учитывается при создании противомалярийных вакцин.

Благодаря успехам науки человечество обретает в борьбе с малярией новое надежное оружие.