ГЛАВА ШЕСТАЯ. ДОМА.

1

Солнце садилось. Машинист пассажирского поезда издали заметил обходчика, стоявшего на обочине пути. Фигура человека, освещенного сзади вечерней зарей, была отлично видна, но цвет ткани флажка не различался в неверном вечернем освещении. Однако флажок был распущен, и обходчик размахивал им. Готовясь к остановке, машинист плавно снижал скорость. Когда правое колесо паровоза раздавило первую петарду, начавшаяся уже мягкая работа пневматической тормозной системы превратилась в мертвую хватку.

Поезд остановился так, что будка машиниста пришлась над обходчиком. Перегнувшись из выреза окна, машинист брюзгливо спросил: - Чего стряслось? Излом? Подразумевался излом, разрыв рельса. Обходчик ответив криком: - Диверсанта поймали! Молоденький помощник, успевший выскочить на насыпь, поторопился с выводом: - Куда взрывчатку заложил? Обходчик возразил: - Чего там взрывчатка! Саранчу распустили! Машинист подавал тревожные гудки. К голове поезда изо всех сил, точно наперегонки, бежали главный кондуктор и начальник поезда: - Почему остановка? Что за тревога? Алонов сидел, держа ружье на коленях и не отрывая глаз от Сударева. Он слышал голоса, но не вдумывался в смысл слов. Чья-то рука резко взяла его за плечо: - Товарищ, товарищ! Что тут у вас случилось? Кто-то присел рядом на корточки. Алонов видел плечо с погоном майора. С каждой минутой Алонов слабел. Он с усилием указал ружьем на Сударева: - Главарь шайки диверсантов. Они зарыли в землю массу кубышек саранчи в районе водохранилища канала - Саранчи?! - подозрительно, недоверчиво переспросил майор государственной безопасности. - Да. Есть доказательства... Примите у меня диверсанта... Вот доказательство. - И Алонов вытащил из кармана коробку. Майор открыл. При виде странных предметов, похожих на закопченные миниатюрные тыквы-горлянки, настороженность исчезла. Алонов говорил с натугой, его голос звучал вяло, тускло: - Наблюдайте за диверсантом. Не опускайте глаз... Он хотел броситься на меня, чтобы покончить с собой. Он может попробовать повторить... Майор спрятал в свой карман коробку, ставшую особенной ценностью вещественным доказательством, уликой На подножках висели гроздья пассажиров. Несколько десятков человек, выскочивших из головных вагонов, успели образовать круг около паровоза. Вдоль поезда к месту происшествия бежали любопытные. Майор вскочил на ступеньки паровозной лестницы и закричал: - Товарищи! Ничего особенного не произошло. Поезд отправляется! Просьба разойтись по вагонам! По вагонам, по вагонам!.. - Он знаками подозвал к себе нескольких офицеров, оказавшихся поблизости. Двое офицеров взяли диверсанта за плечи. Обходчик развязал ноги бандита - и Сударев надолго исчез для Алонова. "Вот и всё", - подумал Алонов. Он переломил ружье, извлекая из патронников заряженные гильзы, как это должен сделать перед возвращением домой каждый уважающий себя человек. Тут-то его и сковала усталость. Он так и остался сидеть с раскрытым ружьем. Слабели руки. Опять заныла, заболела голова. Перед глазами опускались тени, закрывшие последние краски вечерней зари. Все ли дело окончено? Нет...

Майор спрашивал: - Почему вы не отвечаете? Вы можете идти?.. Нет? Алонов так и не ответил. Его подхватили на руки и куда-то понесли. Ему казалось - несли далеко, долго. Алонову было стыдно, что его несут, как маленького, но он ничего не мог поделать с собой. Чья-то голова оказалась рядом с его головой, и Алонов заговорил: - Еще один диверсант остался там... Он на свободе и будет продолжать. Еще один бандит остался в степи... Алонова поднимали по крутым ступенькам вагона, задели коленом за острый косяк узкой двери, и он очнулся. - Я ничего не сумел сделать со вторым бандитом, - громко пожаловался Алонов, - он на свободе! Еще один... Его необходимо немедленно поймать! Кто-то говорил: - Сюда, давайте его сюда. В это купе. И рокот, и удар задвинутой двери... Что-то жесткое, едкое, колючее забралось в ноздри, в грудь и заставило Алонова проснуться. Он почувствовал раскачивание вагона движущегося поезда, услышал стук колес и открыл глаза. Сбоку падал очень яркий, неприятный свет настольной лампы, а над Алоновым было женское лицо в белой косынке. Удивительно гадок нашатырный спирт - тяжелый, противный запах. Но он помог Алонову увидеть три мужских лица, сменивших женское. Майора он узнал по погонам, два других были незнакомые. Майор спросил: - Вы слышите? Вы можете говорить? - Да... А где Сударев? - Какой Сударев? - удивился майор. И допрос свидетеля преступления пошел не по установленному порядку снятия показаний. - Это диверсант, которого я вам сдал! - настаивал Алонов. - Где он? - Не беспокойтесь. Я помню, что вы говорили. Его хорошо охраняют, с ним ничего не случится. Но вы знаете его? Вы знакомы с ним? - Нет, но я слышал, что его так называли. - Кто? - Бандиты. - Сколько их? - Их было пять. - Почему было? - Я застрелил двоих. Третий сам погиб. Утонул... В трясине... Чей-то другой голос, не голос майора, что-то сказал, майор ответил. Но смысл фраз ускользнул от Алонова. Он попытался понять, его мысли опять стали путаться. Засыпая, он успел попросить: - Дайте нашатырного спирта. Медицинская сестра, по правилам сопровождающая поезда, поднесла флакон. И Алонов заставил себя вдохнуть грудью. - Может быть, вы знаете, как звали других? - продолжал свои вопросы майор. - Фигурнов - тот, которого засосало. Одного я застрелил, когда еще не знал имен. Потом... Клебановский и Хрипунов. Хрипунова я застрелил сегодня утром. Я напал на них в тумане. Клебановский скрылся. У меня осеклось ружье... Майор поспешно записывал, а Алонов продолжал, не ожидая вопросов: - Они заложили кубышки саранчи в трех местах. Очень много. Они работали два дня. Долго... На плато в ковыле, на берегах, между озерами. Там масса таких кубышек... Я видел. Я там разложил гильзы с записками, написал, что видел... Нужно уничтожить саранчу... Ружье осеклось, иначе я застрелил бы и третьего. Он может убежать... - Откуда они? - Не знаю. - Когда вы их заметили? - Давно. - Когда? Вы не помните дня? - Кажется, в воскресенье... Да, в воскресенье вечером. - Сегодня четверг, - сказал кто-то из спутников майора. - Мешки осмотрите, - попросил Алонов. - Там пиджак Сударева и его бумажник. И там один мешок его, Сударева... - Как вас зовут? - спросил майор. - Алонов. Я из совхоза Ленина... Но ведь нужно скорее поймать Клебановского. Которого я упустил!.. - Его найдут, товарищ Алонов. А теперь пока отдыхайте. - Спать!..

2

- Замучился за четверо суток и ранен, - сказал областной работник; он ехал в командировку. Третьим в купе был заводской мастер в отпуску, с санаторной путевкой. С майором они успели познакомиться в пути и сейчас стали его помощниками. Около спящего Алонова эти трое людей, беседуя вполголоса, составляли план действий. Нельзя было терять время, и областной работник, превратившись в секретаря майора, записывал тексты телеграмм тут же, на разложенном на колене блокноте. Вещи диверсанта были осмотрены. В захваченном Алоновым мешке не оказалось ничего интересного: две обоймы винтовочных патронов были впоследствии обнаружены в кустах около привала. А в бумажнике, кроме денег, нашелся паспорт. Перелистывая, майор говорил: - Действительно, по паспорту бандит значится Сударевым, и фотография его. Сударев, не Сударев - это потом. Паспорт настоящий, выдан давно и далеко. А вот здесь вещичка интересная. И свежая! Всего десять дней прошло. Временная прописка. Места, можно сказать, здешние... Так, - читал майор, улица Веселая, дом номер семь. Штамп - всё, как полагается. Подписал начальник паспортного отдела третьего отделения милиции. С этой ниточки начнет разматываться клубок! - Я как раз еду в этот город, - сказал областной работник. - Отлично, но уж до утра мы с вами ждать не будем, - возразил майор. - Мы немедленно приступим к делу! Сестру опять позовем приглядеть за ним, а сами - пошли, - пригласил майор, вставая. Поезд, подходя к станции, снижал ход. Майор побежал на телеграф, а областной работник - к дежурному по станции. График - это закон железной дороги. Его соблюдение есть дело чести каждого железнодорожника. Кому не знаком этот лозунг! Диспетчеры движения и дежурные на линейных станциях были крайне раздосадованы. Чрезвычайное происшествие! Пассажирский семьдесят восьмой окончательно выпал из графика! По какой-то еще не объясненной причине он простоял в степи на перегоне одиннадцать минут. И тут же добавил еще шестнадцать минут, которые он простоял сверх полагающихся трех мину г на станции, следующей за злосчастным перегоном! Эти двадцать семь минут уже не нагнать. Семьдесят восьмой снизил показатели дороги. За девятнадцать минут стоянки (вместо трех) усиленно поработали станционные телеграф и телефоны. И не успел еще главный кондуктор семьдесят восьмого свернуть флажок, запрещающий движение, не успели еще убрать свои флажки проводники вагонов, дублирующие сигнал главного, не успел еще прозвучать долгожданный сигнал отправления, как в самых разнообразных и порой довольно удаленных друг от друга и от района происшествия местах началась работа. Авиация собиралась обозреть степь сверху, как только рассветет. По проводам летели приказы сельсоветам и колхозам, составлялся план патрулирования границ обширного и ставшего весьма подозрительным района с тем, чтобы надежно его прочесать в дальнейшем. Служебное радио предупредило суда, движущиеся по каналу. Скоро быстроходные глиссеры и катера вспенят воду, шаря прожекторами по берегам и стремясь к зоне резервного водохранилища. Политический отдел дороги обратился по селекторной связи к общественности. Смысл обращения был таков: "Бандит бродит где-то около вас, товарищи! Диверсант покусился на благо нашей Родины. Будьте бдительны!" В понятии людей саранча и классовый враг слились в одно, и люди потеряли покой. На железной дороге работает много людей, они живут ее интересами и говорят: "У нас на дороге", - как мы говорим: "У нас на заводе, в колхозе..." Словом - у нас дома. Кто только не дежурил этой ночью в полосе отчуждения, считая длинные тревожные часы! Жители путевых будок и домов ремонтных бригад поделили между собою всю линию. Это легко, на каждые сто метров путей имеется свой столбик с цифрой. Сторожили рабочие, их жены, матери, отцы. И, конечно, дети. Как мечтали поймать диверсанта мальчики и девочки! Это может понять только тот из нас, взрослых, кто не забыл свое детство. А кто забыл - тот не поймет, сколько ему ни толкуй. Скучный он человек, бедняга!.. Уж во всяком случае велосипед, футбольный мяч, всякие там клюшки, куклы, любимые книги - все, что делает жизнь прекрасной, без звука отдал бы каждый за миг величайшей удачи. Поймать диверсанта! Нет, задержись Клебановский, не пройти бы ему. И не виноваты путейцы, что диверсант ускользнул от них. Безродный бродяга знал цену времени и преодолел перегон от водохранилища к станции до начала тревоги. На той самой станции, где поезд семьдесят восьмой простоял вместо трех минут - девятнадцать, Клебановский погрузился в вагон. Буфетное пиво действительно оказалось первоклассным, а водка вообще всегда и везде одинакова. Клебановский не выдержал характера. Чувствовал он - не стоит много пить, чувствовал, как накатывает пьяная тоска, а воздержаться от лишней стопки не сумел. И оправдания-то не было - он был уверен в себе, не трусил. Или думал, что не трусит... Поезд опаздывал, и бандит уже начал клевать носом скатерть буфетного столика. Когда семьдесят восьмой прибыл, сил у Клебановского хватило ровно настолько, чтобы, вручив билет проводнице, повалиться на гостеприимный вагонный тюфяк, застеленный чистым бельем, и блаженно заснуть. Вагоны до поздней ночи гудели голосами возбужденных пассажиров, были хождения, споры, выкрики, целые речи. И из всего многолюдного населения поезда, пожалуй, один Клебановский не слышал ни слова из того, что относилось теснейшим образом к нему и к диверсии. Едва поезд отошел от станции, новые друзья Алонова собрались в купе, где молодой человек спал под надзором медицинской сестры. Сестра с неохотой собралась было опять будить своего пациента, но майор ее успокоил: - Пусть себе спит. Да и вы идите отдыхать. Мы уж тут за ним сами присмотрим. Медицинская сестра объяснила, что в дорожных условиях она не пыталась снять присохшую к ране грязную рубашку и обмыть лицо раненого: в неподходящей для перевязки обстановке легко внести инфекцию. - Ничего, - возразил заводской мастер. - Боевая грязь - она что орден... Спи, победитель! Никому из троих, бывших в купе около Алонова, спать не хотелось. Наверстывая потерянное время, пассажирский поезд мчался со скоростью экспресса. Прожекторы паровоза резали черную ночь. В окне не виднелось огней. Широкие пространства степи были безлюдны, вагоны вздрагивали, раскачивались, колеса торопились, торопились, торопились... Майор сказал: - Я не говорил с этим, с Сударевым, но присматриваюсь. Он молчит, спокоен. Алонов предупредил, что бандит хочет покончить с собой. Может быть, хотел. Он, конечно, хотел что-то подобное выкинуть. Но повторений не будет. Алонов успел его растрепать. Сломанный человек... Сейчас он сидит, размышляет. Предложит сделку... Над одной из кубышек саранчи трое людей повторили опыт Алонова. На бумаге лежали обломки оболочки и кожистая сумка, разрезанная вдоль. Живая слизистая масса вспучилась. Не тронутые ножом зародыши скоро будут обращены в небытие... За час до прихода поезда в степной городок проводница вагона, приютившего Клебановского, разбудила отдыхавшую напарницу. Взволнованная своими мыслями, разговорами пассажиров и наблюдениями, она поделилась с подругой: - Ты и не заметила - на той станции, где нас из-за диверсантов задерживали, к нам сел какой-то. На девятнадцатое место я его положила. Вещей с ним мешок, как у охотника; одет, как охотник, а ружья нет. Пьяный! Сам до того противный - сказать нельзя! А вдруг он тоже какой-то бандит? Я к нему все подхожу, смотрю... Многие пассажиры, не замечая скромной проводницы, принимают ее за какую-то естественную деталь поездки, исполняющую свою служебную функцию. Однако, наблюдая за чистотой, заботясь о постелях, кипятке и прочем вагонном быте, проводница видит, слышит, делает выводы. Она получила семилетнее или десятилетнее образование; разговоры и мысли пассажиров для нее понятны. Привычка общения с большим числом людей развивает наблюдательность. И приходится порой удивляться, какие меткие определения даются иному пассажиру уже на третий не день, а час пути. Пьяные пассажиры возбуждают естественную антипатию и брезгливой женщины, и человека, ответственного за порядок в вагоне. - А ну-ка, покажи мне его, - предложила напарница, наспех закрутив косу. Обе они очень не жаловали пьяниц. Может быть, именно поэтому физиономия с разинутым ртом и растрепанными усами возбудила подозрения и у второй проводницы. Диверсия, саранча, необычайное покушение - вызывали острую реакцию. Спрятавшись в служебное помещение, проводницы, будто кто мог их подслушать, шушукались: - И главное, ему скоро вылезать. Скоро его будить. А вдруг по правде бандит? - Ой, бандит ли? Матушки, да как же быть? А вдруг не бандит? Стыд-то какой будет! Нашлась старшая возрастом и опытом: - Пора уборку делать. А ты добеги до начальника, скажи ему. Что-то он присоветует? Начальник поезда недолго думая спросил: - У тебя сколько там пассажиров сходит? Только один? Этот самый, значит. Вот что, слушай: там стоянка пятнадцать минут. Так что ты его буди по остановке. Поняла? А теперь лети в свой вагон. - А вдруг не тот? - замялась проводница. - Стыдно будет! - А что, у тебя, что ли, никогда на улице документа не спрашивали? Чего особенного? Значит, ищут кого-то. Никакой обиды нет. ...Спящего глубоким сном Алонова бережно вынесли на носилках и уже увезли в вызванной телеграммой санитарной машине, когда Клебановский, которого с трудом растолкала проводница, вышел на перрон вокзала степного городка. В стороне стоял начальник поезда, а перед вагоном прогуливался милиционер. Он пошел вслед за пассажиром в сапогах и с охотничьим мешком за спиной. В конце перрона, у открытых решетчатых дверей, ведущих в город, стоял другой милиционер. Первый милиционер догнал Клебановского, козырнул: - Гражданин! Ваш документ. От неожиданности Клебановский вздрогнул. Он с трудом вытащил свой паспорт. Тоненькая книжка промокла во время купания в озере, где ее хозяин спасался от воображаемой погони.

Осторожно, чтобы не повредить размокшую бумагу, милиционер пытался расцепить слипшиеся листки. Исправный службист выговаривал неаккуратному человеку: - Эх, гражданин! И какое же у вас обращение с документом! Как же можно допускать? Надо сказать - уничтожили вы свой документ, менять ведь придется... Проводница изнывала в нескольких шагах, удерживаясь от желания заглянуть через плечо милиционера и попросить его поторопиться. Наконец тот отделил первый листок. - И где вы только были? Тонули, что ли? - Милиционер не мог удержаться от последнего упрека. Заглянув на первую страницу, милиционер, как это обычно делают, спросил: - Как фамилия? - Клебановский... - Так. Клебановский. Все правильно. Милиционер спрятал паспорт в свой карман и опять козырнул: - Прошу пройти в отделение! Второй милиционер придвинулся вплотную. - Почему, в чем дело? - возмутился Клебановский, скрывая страх. - Меня знают, я в этом городе имею постоянное жительство, работаю. - Идемте в отделение, гражданин, - сказал второй милиционер. - Вам там объяснят. Отделение милиции было рядом, в помещении вокзала. Осмелевшая проводница и начальник поезда проникли вслед за приведшими Клебановского милиционерами. Они слышали, как дежурный лейтенант железнодорожной милиции приказал: - Обыскать!.. - И тут же по телефону доложил кому-то с нескрываемым удовлетворением: - Клебановский взят! Куда его доставить? Ударил второй звонок. Всплескивая руками от волнения и восторга, проводница помчалась к своему вагону, издалека делясь с напарницей: - Арестовали! Арестовали! Кажется, тот! Страх-то какой! В одном вагоне с ним были! Так закончились путешествия Клебановского. Еще с ночи бандита ждали в маленьком домике на окраине степного городка по адресу: Веселая улица, дом номер семь, ждали и на перроне вокзала. В другие места должны были быть разосланы его фотокарточки, которые уже готовились для размножения: организовывался розыск. Алонов опередил Клебановского. Избранный диверсантом план в лучшем для него случае мог привести его лишь в собственный дом. Тревога, объявленная по линии железной дороги, была снята... Главный хирург городской больницы, осматривая Алонова, лежащего на операционном столе, привычно внятно говорил через марлевую повязку: - Спит. Всё в норме... Спит спокойно. Потеря крови и переутомление. Сколько он там гонялся за мерзавцами?.. Суток трое или четверо. Спрашивается: как он питался? Никак. Как спал? Не спал. А волнения? Отмобилизовал все ресурсы. Смотрите, как высох... А фигура у него хороша! Молодец! Отдохнет!.. Готовьте, но, чур, не будить! Легчайшие прикосновения нежных рук освобождали голову Алонова от рубахи с запекшейся кровью, брили волосы, обмывали лицо. Открылась длинная рваная рана от лба через темя. - Анестезия интрахеально!.. - командовал хирург. - Попробуем его не будить... Рауш! Вот так, отлично... - сказал он, когда Алонов чуть вздрогнул от наложенной маски со смесью эфира и хлороформа, употребляемой для экстренной наркотизации. - Смотрите, - продолжал хирург, накладывая швы. - Два миллиметра ниже и... видно, смелого пуля боится... После окончания операции почти все врачи и многие сестры столпились в операционной. Необычайный случай нарушил строгую дисциплину. Всем хотелось увидеть Алонова. Прислушиваясь к тихим, взволнованным восклицаниям женских голосов, хирург мыл руки. Глядя в зеркало, висящее над умывальником, он хитро подмигнул сам себе, улыбнулся и сказал: - А все-таки у него кое-где на голове останутся плешинки. Придется ему сбоку проборчик делать и волосики подмазывать, а то девушки любить не будут. Да-а... Хирургу ответил хор возмущенных женских голосов: - Как вы можете так говорить! Вы совершенно ничего не понимаете в женщинах, ничего!.. * * * Один из моих знакомых, доктор естественных наук, принимал участие в изучении нового вида саранчи. Я получил возможность увидеть и кубышки и зародыши. Я видел и самую саранчу, которой дали выплодиться для наблюдения. Экземпляры опасных чудовищ, сохраняемые в формалине, нашли свое место на столе вещественных доказательств в зале суда. Мне дали прочесть следственное дело по обвинению диверсантов в преступлениях, предусмотренных статьями нашего Уголовного кодекса. В деле я нашел не только показания Алонова, - его имя упоминалось достаточно часто...

От железнодорожной станции до животноводческого совхоза имени Ленина я пошел пешком. Уж очень хороши здесь бывают дни конца марта: пришвинская весна света прекрасна не только у нас, в центральной России. Ничуть не менее обаятельна она и в западно-сибирских степях. Приятно пройтись после трех с лишним суток, проведенных в вагоне. На солнце подтаивало. И так славно дышалось, что я незаметно прошел четыре или пять километров. Я не застал ни директора совхоза, ни его заместителя. Хозяйство здесь очень большое, разбросанное. Об Алонове мне сказали, что он уехал "на филиал", но вернется к обеду. - Наверное? - Как сказал, так и будет... От секретаря партийной организации я узнал, что в конце минувшей осени совхоз успел построить плотину в местах, обследованных Алоновым. - Земли нам там отводят, - говорил мой собеседник. - Если будет вода, сядем там еще одним филиалом. У нас тесно. Здесь саранча, как видно, ушла в прошлое. Ее, как говорил секретарь, выкопали, выпахали, всю уничтожили. - Сами бандиты указывали места. Да и без них обошлись бы. Наш Алонов все разглядел, все запомнил. Если осталась кубышка-другая, то туда скоро выезжают специальные наблюдатели - как снегу сойти. Не упустят. Главное с этой гнусью - вовремя захватить. Тогда и самая усовершенствованная не страшна, Мы пошли с секретарем: он - по делу, я - взглянуть на совхозное хозяйство. Из-за ограды обширного, сейчас пустого загона показался молодой человек. Он широко шагал по тропке, пробитой в оседающем снегу. За ним, остывая после езды, шел серый конь. Я, по старой привычке, заметил, как, по всем правилам кавалерийского марша, стремена перекинуты через седло, подпруги отпущены и повод закинут на шею. Серый играл с хозяином, подталкивая его сзади храпом под локоть. Секретарь сказал мне: - А вот и наш Иван Александрович вернулся. Секретарь познакомил нас. И в воображении и только что, издали, Алонов казался мне высокого роста: а был он чуть, может быть, выше среднего. С первых слов я понял, что для Алонова и мой приезд, и его вероятная цель уже не были секретом: кто-то сумел "доложить". Вместе с Алоновым я прошел на конюшню, где он поставил коня в денник. Стараясь смягчить натянутость первых минут и найти дорожку к сердцу Алонова, я горячо похвалил серого. Моя невинная хитрость не произвела нужного действия. Мы пообедали в совхозной столовой, обмениваясь малозначащими фразами. Ледок натянутости оставался - я не умел его сломать, а Алонов не хотел. Типом лица, русыми волосами, цветом серых глаз Алонов был северянин. На мой вопрос он коротко, но довольно охотно объяснил, что родители его родом олонецкие, откуда, надо думать, и фамилия. Надо бы - Олонов, но в русском языке начальное "о" в именах легко переходит в "а"... Этим и закончилось личное. Кругом нас были люди. Я видел, что Алонова и любят и уважают, что он у себя дома среди тридцати или сорока человек обедающих. Но я для него был совсем посторонний. Это меня стесняло, а его - нет. После обеда он пригласил меня к себе. Я видел, что он подчиняется обязательным правилам гостеприимства - не больше. Он угостил меня каким-то особенным табаком - крупная крошка самосада имела приятный вкус и запах. - Я примешиваю донник и еще кое-какие степные травки, - объяснил Алонов. В комнате был порядок. Над кроватью висели три ружья. Я поинтересовался оружием. Алонов снял одно: - Это мое. - А те два? - Они - оттуда. Лежали в мелком месте. Мне они ни к чему, но там все настояли, чтобы я взял себе: боевой трофей... Даю товарищам на охоту, кто попросит. Своего - не давал и не дам. И тема иссякла. Славное девичье лицо смотрело из рамочки. На столе было много учебных книг. Я узнал, что в этом году Алонов хочет поступить на заочное отделение Института животноводства. - Почему вы не хотите пойти на основной курс? - спросил я. - Там было бы легче. - Конечно, легче, - сразу согласился Алонов. - Да мне не хочется отрываться от нашего совхоза. Постараюсь как-нибудь справиться. Я подумал, что он наверное справится. Разговор опять оборвался. Алонов был по-прежнему холоден, спокоен. Я сделал последнее усилие - и начал говорить сам Я рассказывал о том, чего Алонов мог не знать, привел несколько примеров борьбы зарубежных коммунистов. Алонов оживился. Когда я сделал паузу, он ею охотно воспользовался: - Они - настоящие герои. А я? Что я? Я ведь был у себя. И, знаете, ведь я все время боялся, все время. Да, я боялся! Сначала за себя, а потом... И он увлекся. Он рассказал мне о своем страхе, о своей борьбе со страхом, о своих делах и мыслях. Один за другим передо мной прошли дни, проведенные им в борьбе. В этой повести я постарался передать все, как было...

Загрузка...