По следу смеющегося маньяка

Глава 1

Бледным зимним утром смерть протянула к Питеру Стайлсу свою леденящую руку и в последний момент отдернула ее, оставив его потрясенным и опустошенным морально и физически. В один момент привлекательный одаренный молодой человек, перед которым открывалась блестящая карьера, превратился в горькую карикатуру на самого себя — в замкнутого, ожесточенного нелюдима, одолеваемого ненавистью.

Я не был знаком с Питером во время происшедшей с ним катастрофы и узнал о ней позже во всех подробностях, когда к нему вновь подкралась смерть. Именно тогда мы впервые встретились с Питером, и его незаурядная личность сильно заинтересовала меня. Я много раздумывал о его трагедии, порой испытывал к нему некоторое недоверие, но дело кончилось тем, что я целиком принял его сторону и приложил все свои силы, чтобы помочь ему в непростых обстоятельствах. Вторая часть истории Питера Стайлса разворачивалась холодным зимним вечером тоже высоко в Зеленых горах Вермонта.

Яркая полная луна превратила ночь над заснеженным ландшафтом в подобие сияющего дня, когда «ягуар» поднимался по горному серпантину к горнолыжному отелю «Логово Дарлбрук». Несмотря на нулевую температуру, водитель машины был одет очень тепло. На нем была меховая парка с капюшоном и большие солнцезащитные очки, которые обычно носят горнолыжники, почти полностью скрывавшие его лицо. Руки в меховых перчатках крепко сжимали руль, направляя автомобиль по неровным колеям дороги, над которой с одинаковым усердием трудились дневные оттепели и ночные заморозки.

Часы на приборном щитке показывали почти десять. На дороге, кроме упорно поднимающегося «ягуара», не было видно ни одной машины. Обычно на уик-энд в «Дарлбруке» набирается около двухсот отдыхающих, но, вероятно, они опередили мужчину в белом «ягуаре».

Дорога заметно сузилась, с обеих сторон выросли высокие снежные сугробы, образованные недавно прошедшим снегоочистителем. Машина миновала участок шоссе, прорезавший лесной массив, и оказалась на открытом пространстве, где, огибая гору, дорога делала опасный поворот, огороженный металлическим барьером, на котором в свете передних фар автомобилей вспыхивали специально укрепленные светящиеся кнопки.

Водитель затормозил на самом крутом участке поворота, где едва хватало места разъехаться двум машинам. Он немного помедлил, затем открыл дверцу и вышел на обочину, медленно передвигаясь, как будто у него за время езды одеревенели все мускулы. Слегка прихрамывая, он обошел машину спереди. Свет фар выхватил из темноты его высокую худощавую фигуру. Остановившись у барьера, он стянул перчатку и выудил из кармана парки сигарету, которую прикурил от серебряной зажигалки. Затем подошел к самому барьеру и застыл, устремив взгляд вниз, на другую сторону пропасти. Это был почти отвесный, захватывающий дух спуск высотой около пяти сотен ярдов, ведущий к долине, где густой сосновый бор образовывал нечто вроде озера, зеленеющего на снегу.

Кончик сигареты ярко вспыхнул, когда куривший глубоко и судорожно затянулся. Его губы беззвучно шевельнулись, затем сомкнулись в тонкую, жесткую линию. Он бросил сигарету в снег и наступил на нее обутой в меховой ботинок ногой. Опустив голову, он убедился, что сигарета погасла, и на его щеке несколько раз дернулся нерв. Ровно год назад он пришел в себя от невыносимой боли, лежа на дне этой пропасти, слышал ужасающие крики и видел пламя горящего бензина, пожирающего изуродованный автомобиль, внутри которого бился в агонии кричащий человек. Снизошедшее к нему тогда милостивое беспамятство избавило его от дальнейшего созерцания ужаса.

Мужчина медленно вернулся к автомобилю и сел за руль. Он резко захлопнул дверцу, но не сделал попытки продолжить движение. Закурив новую сигарету, он сидел, тяжело сгорбившись, и снова у него шевельнулись губы.

«Да поможет мне Бог», — проговорил он, словно повторяя последние слова торжественного обета.

Затем включил мотор и снова начал забираться вверх по дороге, ведущей к вершине Грейпик.

Отель «Логово Дарлбрук», расположенный высоко в горах в штате Вермонт, стал одним из самых модных лыжных курортов в восточной части Соединенных Штатов. В отличие от других многочисленных горнолыжных курортов на востоке «Дарлбрук» гарантировал катание на горных лыжах с конца ноября и до середины апреля. Он располагал множеством склонов для лыжников различного уровня мастерства, в том числе для слалома, оборудованных подъемниками, фуникулерами и буфетами, где можно было перекусить, не возвращаясь в отель. В его окрестностях на Зеленых горах находился один из самых высоких трамплинов для прыжков, где как раз в эти выходные должны были проводиться пробные соревнования будущих олимпийцев. Лучшие спортсмены по прыжкам с трамплина уже собрались в отеле, когда белый «ягуар» наконец добрался до места.

Когда-то «Логово» было убежищем одного миллионера, предпочитающего жить вдали от людской суеты. Это было странное и внушительное сооружение из неотесанных глыб серого мрамора, добытого в окрестных горах. С самого начала оно сочетало в себе черты неприступной крепости и гостиницы. В нем находились тридцать спален с ванными, громадный обеденный зал, зал для светских приемов, гигантская кухня, причем в каждом помещении имелся камин. После смерти миллионера в конце тридцатых годов «Дарлбрук» стоял опустевшим и поблекшим, а его запылившиеся окна, как глазницы слепого, и зимой и летом бесстрастно смотрели на склоны гор. Ни одному человеку, находящемуся в здравом рассудке, не приходило в голову приобрести такое громадное здание и попробовать привести его в порядок. Но позже, уже в начале пятидесятых годов, некий молодой человек по имени Макс Лэндберг, энтузиаст горнолыжного спорта, который подыскивал подходящее место для организации лыжного курорта, наткнулся на «Логово». Он заявил своей жене Хедде, что это как раз то, что они искали, и оба чуть не умерли со смеху, осматривая огромное нелепое сооружение. Заинтересовавшись мраморной цитаделью, Лэндберги по возвращении домой в небольшой городок Манчестер навели справки. Они выяснили, что «Логово» можно будет купить практически за гроши. Распорядители имуществом миллионера мечтали только о том, чтобы поскорее сбыть его с рук. Вот так Лэндберги приобрели его и с тех пор не уставали поздравлять друг друга со своей находкой. «Дарлбрук» оказался поистине неистощимой золотой жилой. Новые хозяева без особого труда достали денег на расчистку лыжных трасс и установку необходимого оборудования. Очень скоро тридцати спален стало явно недостаточно, и вокруг огромной крепости вырос поселок из маленьких коттеджей. В течение шести месяцев все помещения нового курорта заполняли лыжники. В остальное время года отдыхающие могли бродить по запутанным таинственным тропам Зеленых гор, плавать, охотиться или играть в гольф на двух великолепных площадках Манчестера. Лэндберги, начинавшие дело с весьма скромными средствами, вскоре стали гостеприимными хозяевами сказочно богатого королевства. Цены у них были высокими, но задолго до начала сезона желающие попасть сюда наперебой заказывали номера. «Дарлбрук» стал местом отдыха, куда стремились попасть спортсмены, не стесненные в средствах.

Водитель белого «ягуара» сделал широкий круг по громадной автостоянке за «Логовом». В рассеянном сиянии желтоватой луны на ней поблескивали крыши более ста автомобилей. Из основного здания доносились веселая музыка и смех отдыхающих. Какой-то любитель народного пения исполнял «Полет голубки», довольно сносно подражая Берлу Айвсу.

Мужчина в меховой парке вышел из машины, открыл багажник и извлек брезентовую походную сумку. Затем запер машину и медленно двинулся к парадному входу в «Логово». Один раз он слегка поскользнулся на заснеженной тропинке и чуть не упал, втихомолку ругнувшись. Как только он открыл дверь в просторный холл, его сразу обволокло теплом и ароматом горящих в камине дров, смешанным с благоуханием духов и запахом дорогого табака. Слева от вошедшего располагался бывший бальный зал, заполненный оживленной толпой в одежде стиля «после лыж»: женщины расцвечивали общий фон своими нарядами нежных пастельных тонов, большинство было в эластичных брюках, так восхитительно подчеркивающих хорошую фигуру, некоторые — в длинных юбках. На мужчинах были узкие брюки, жакеты спортивного покроя или свитера. Человеку в меховой парке показалось, что он смотрит на своего рода балет в стилизованных костюмах.

Справа находилась старая столовая, теперь переоборудованная в бар, отделанный дубовыми панелями, и гриль-зал. Все столы были заняты нарядными постояльцами. Именно здесь выступал певец, чей высокий голос заглушал общий гомон и смех.

Человек в парке направился вдоль вестибюля к стойке администратора. За стойкой ему приветливо улыбнулся юноша лет восемнадцати.

— Надеюсь, сэр, у вас зарезервирован номер, — сказал он. — У нас полным-полна коробочка.

Мужчина опустил на пол сумку, снял очки и откинул капюшон парки, открыв светло-голубые глаза и коротко остриженные темные волосы. У него были высокие скулы и тонкая, почти никогда не исчезающая морщинка между бровями. Он был очень хорош собой, отличался мрачной задумчивой красотой.

— Питер Стайлс! — радостно воскликнул молодой человек.

— Думаю, у вас найдется для меня комната, — сказал Стайлс.

— Д-да… конечно, мистер Стайлс. — Юноша пробежал пальцем по списку зарезервированных номеров. — Только, боюсь, не совсем то, что вы просили… Вот, номер двести пять. Это на один пролет лестницы выше и через три двери по коридору от лестничной площадки. И вам придется делить ее с кем-нибудь.

— Я просил комнату на первом этаже или коттедж, — сказал Стайлс, и складка между его бровями обозначилась резче.

— Но, мистер Стайлс, папа больше ничего не смог сделать. Вы же знаете, в зимний сезон отель забит до предела.

— И комната двести пять, да еще на двоих, — это все, что у вас есть?

— К сожалению, это так, мистер Стайлс. Это очень хорошая комната, она как бы выступает наружу. Окна выходят на склон холма. Отдельная ванная. И парень, который будет жить вместе с вами, очень порядочный. Это Джим Трэнтер. Он занимается для папы какой-то работой по общественным связям.

— Если это все, что у вас есть, придется соглашаться, — после минутного раздумья сказал Стайлс. — Не попросите ли кого-нибудь отнести наверх мою сумку?

Юноша засмеялся:

— Я не могу оставить стойку, мистер Стайлс. А все остальные работают в баре или в зале. Боюсь, вам придется нести свой багаж самому.

Он снял ключ с доски за своей спиной и протянул его Стайлсу.

Рука Стайлса дрогнула, и его лицо залилось мертвенной бледностью.

— Я не могу ее нести, — проговорил он. — Пошлите ее наверх, когда у вас появится возможность.

— Да это просто смешно! — презрительно сказал юноша. — Вы не сможете донести всего одну сумку?

— Где ваш отец? — спросил Стайлс.

— Где-то здесь, — ответил молодой Лэндберг.

— Так найдите его! — резко приказал Стайлс, испугав юношу. — Немедленно приведите его, если не хотите, чтобы я свернул вам шею!

Молодой человек недоуменно пожал плечами и вышел из-за стойки. Стайлс поглядел на свои сцепленные руки и медленно разжал их. Ладони были влажными от пота. Он вытер их о брюки.

Из бара показался Макс Лэндберг — жизнерадостный, коренастый, с коротким ежиком серебристо-седых волос, одетый в темно-синие лыжные брюки и серый тирольский жакет, отделанный голубой и серебристой ниткой. На его лице царила профессиональная улыбка гостеприимного хозяина.

— Питер! — сердечно воскликнул он, протягивая гостю свою крупную руку.

— Привет, Макс. — Стайлс твердо сжал руку хозяина отеля.

— Извини насчет номера, — сказал Макс Лэндберг.

— Все нормально, — кивнул Стайлс. — Но мне не справиться с сумкой. Твой сын, кажется, решил, что это такая шутка.

Улыбка Макса Лэндберга замерла, и он обернулся к сыну.

— Ах ты, сопляк! — сказал он. — Ну-ка, поворачивайся и немедленно отнеси сумку в номер двести пять. — Когда смущенный парень поспешил исчезнуть с багажом гостя, Лэндберг снова повернулся к Стайлсу: — Он ничего плохого не имел в виду, Питер. В любом случае он должен был взять ее, но он сказал не подумав. — Он опустил глаза. — Ну, как твоя нога, дружище?

— Пока еще я не могу рисковать и таскать тяжести вверх и вниз по лестнице, — сказал Питер. — Не могу занимать руки, чтобы успеть удержаться при падении, если этот проклятый протез выскочит из-под меня. — Он горько улыбнулся. — Никому бы не порекомендовал иметь искусственную ногу для комнатных видов спорта.

— Тебе помочь подняться? — спросил Макс.

— Без багажа я поднимусь и сам, — сказал Питер. — И я не люблю, когда мне помогают или наблюдают за мной.

— Мы ужасно рады твоему приезду, — сказал Макс. — Но не получится ли, что ты только растравляешь свою рану? Мы с Хеддой подумали об этом, когда ты позвонил.

— Я приехал сюда, — тихо проговорил Питер, — потому что намерен добраться до сукиного сына, который виновен в этом.

Он поднял правую ногу и опустил ее на пол с глухим деревянным стуком.

Глава 2

Первая часть его истории началась год назад.

О послевоенных поколениях наша литература писала очень много. После Первой мировой войны наступил век джаза, выразителем которого стал Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Затем пришла очередь «потерянного поколения», о проблемах которого с горечью писал Эрнест Хемингуэй. А наших современников можно было бы назвать «поколением, не имеющим цели». К нему принадлежал и Питер Стайлс.

После окончания Второй мировой войны мир на Земле так и не наступил. Человек не мог планировать свою будущую жизнь. Пропустив главный военный конфликт нашего века, Питер оказался в Морском корпусе, ведшем в 1951 году военные действия в Корее. Он оставил его, не получив ни царапины, в чине капитана. Однако в его внутреннем мире произошли глубокие потрясения. Будучи единственным ребенком в семье, он рос невероятно привязанным к родителям. Герберт Стайлс, выпускник Йельского университета 1925 года, добился крупных успехов в качестве администратора одной из рекламных фирм. Его жизнь текла по стандартному образцу: дом в Новом Кэнене, ежедневные поездки в Нью-Йорк, два сухих мартини в Йельском клубе перед ночным поездом, отправляющимся домой. В семье было достаточно средств, чтобы Питер мог получить образование в Хочкиссе и Йельском университете. Будущее, за исключением тревоги по поводу службы Питера в военно-морском флоте, казалось семье уютным и безопасным.

Питер прослужил в Корее шесть месяцев, когда пришла телеграмма от отца, в которой тот извещал сына, что его мать внезапно скончалась в результате внутреннего кровоизлияния в мозг. Это был тяжелый удар, осложненный тем, что Питера не могли отпустить домой, чтобы он мог разделить горе с отцом. Герберт Стайлс не очень любил писать письма, и к Питеру поступали лишь обрывочные сведения о том, что последовало за смертью матери. Она оставила Питеру свое личное состояние, которое должно было приносить ему ежегодный доход в пятнадцать тысяч долларов. Затем он узнал, что в свои пятьдесят лет отец удалился от дел, продал дом в Новом Кэнене и обосновался на житье в Йельском клубе в Нью-Йорке.

Питер вернулся домой весной 1953 года. Герберт Стайлс был уже не тем человеком, которым знал его Питер, уходя в армию. Перенесенная утрата основательно подкосила его. Не имея никакого занятия, меньше чем за год он превратился в безнадежного алкоголика. До этого Питер и не подозревал, до какой степени Герберт Стайлс был привязан к своей жене. Он выказал все признаки своей радости по поводу возвращения Питера, но на самом деле в его душе не было ничего, кроме кровоточащей горечи о кончине жены, невыносимого одиночества и полной бесцельности дальнейшего существования. Присутствие сына только еще больнее напоминало ему о тяжелой утрате.

Питер продолжал поддерживать связь с отцом, но больше он ничего не мог для него сделать. Время неумолимо летело. Благодаря полученному от матери наследству Питеру не было необходимости зарабатывать на жизнь. Престижное образование не дало ему, увы, конкретной профессии. Он посещал курс в Йельской драматической студии и одно время мечтал стать актером; затем его желания изменились, и он собирался заняться драматургией. Но вообще-то у него попросту отсутствовал какой-либо интерес к любой карьере.

Он уходил на войну в Корее, воображая, что безумно влюблен в девушку по имени Элизабет Скофилд. Как раз перед смертью матери он получил от Элизабет официальное послание, в котором она извещала его о том, что вышла замуж за Тома Коннорса, одного из однокашников Питера по Йелю, который уже имел отличную медицинскую практику в Нью-Йорке.

Оказавшись дома и уяснив, что он не в состоянии поддерживать с отцом ежедневный контакт, Питер подобрал себе небольшую квартирку с садом прямо рядом с Грэмерси-парк. Купил себе спортивный автомобиль. Его тревожил ход вещей, точнее, отсутствие этого хода. Ему казалось, что люди подвержены всеобщему моральному разложению, у них отсутствует вкус к жизни и вообще традиционный образ жизни терпит полный крах. Казалось, в нравах преобладало презрение к закону и порядку. Прежняя упорядоченность существования больше не наблюдалась, но вместе с тем новые стандарты жизни еще не обрели выраженных форм. И невольно создавалось ощущение, что все с безумной скоростью стремятся к некоей пропасти. Питер написал несколько статей на эту тему и, к своему удивлению, увидел их напечатанными в «Нью-Йоркере», «Атлантике» и в ежеквартальном обозрении периодики Западного побережья. Как-то за завтраком с отцом в Йельском клубе, куда он от случая к случаю заходил, к Питеру обратился старый товарищ по колледжу Фрэнк Девери с предложением написать несколько статей для еженедельного информационного журнала. Вот так, безо всякого серьезного стремления к этому, Питер стал известным автором статей на самые разные темы — от политики до соревнований горнолыжников. Именно находясь в командировке по проблемам развития горнолыжного спорта, Питер впервые открыл для себя «Логово Дарлбрук». Позже он полюбил приезжать в Вермонт каждую зиму, подружился с Лэндбергами и сам стал великолепным горнолыжником.

Таким образом пролетело еще десять лет. Питер приобрел известность как один из самых популярных репортеров нашего времени, его общественное положение упрочилось, доходы возросли в три раза.

В феврале 1963 года он находился всего в нескольких мгновениях от гибели, хотя и не подозревал об этом. Он собирался провести уик-энд в «Дарлбруке» и зашел в Йельский клуб повидаться с отцом накануне отъезда. Герберта Стайлса он застал в плачевном состоянии. Это был уже дряхлый старик, страдающий от непроходящего похмелья. Поддавшись импульсу, Питер предложил отцу провести выходные вместе в «Дарлбруке». Чистый свежий воздух пойдет ему на пользу, а Питер постарается держать его подальше от выпивки. Герберт, у которого не было ни малейшего желания покидать свой клуб, согласился только потому, что не имел сил сопротивляться.

Уик-энд оказался пропащим. За пару дней невозможно было изменить Герберта. Запретить ему спиртное означало ввергнуть его в состояние вечно ноющего попрошайки. Он хныкал, как ребенок, когда Питер по дороге в горы отказывался остановиться у какой-нибудь таверны. В «Логове» их разместили в одном номере, и всю ночь напролет старик то ныл и плакал, то впадал в приступы бессильной ярости. К утру Питер понял, что оставаться дальше не имеет смысла. Он не мог оставить Герберта ни на минуту, и бесконечная борьба из-за спиртного оказалась ему не по силам.

Часов в одиннадцать утра они уплатили по счету, погрузили свои вещи в машину и двинулись вниз с Грейпик. Они проехали не больше мили по извилистой горной дороге, когда позади, непрерывно сигналя, появился летящий на огромной скорости черный седан. Питер отвернул в сторону, насколько смог, и седан пронесся мимо в облаках снежной пыли, летящей из-под колес. Задним правым крылом он задел левое переднее крыло Питера, и спортивная машина легко взлетела от этого толчка. Проклиная безумного лихача, Питер попытался разобрать номер седана, но его не было видно из-за клубов снежного вихря. Он остановился, вышел наружу и осмотрел повреждение. Крыло было помято, но с машиной все было в порядке. Он вернулся в автомобиль и продолжил спуск.

Но меньше чем через милю сзади опять раздался автомобильный гудок. В боковое зеркальце Питер вновь увидел черный седан. Очевидно, он выскочил сзади с объездной дороги и намеревался снова проехать мимо них. На переднем сиденье он разглядел двоих мужчин в меховых куртках. Сжав губы, Питер держался середины дороги. На этот раз он не даст им обогнать себя, а когда окажется в безопасном месте, развернется и загородит хулиганам проезд, выйдет и встретится с ними лицом к лицу. Питер умел постоять за себя. Он обучился смертоносной борьбе в военно-морской пехоте.

— Почему ты не пропустишь их? — раздраженно спросил Герберт.

— Они нарываются на скандал, — ответил Питер, — и я им его устрою.

Продолжая истошно сигналить, седан несся на них. Когда Питер отказался дать им дорогу, они врезались ему в задний бампер.

— Ради Бога, пропусти их! — завопил Герберт. — Хочешь, чтобы они нас убили?

Не было смысла ссориться с Гербертом. Питер решил пропустить наглецов. Затем он повиснет у них на «хвосте», пока они не доберутся до Манчестера. Он свернул на правую обочину. Седан мчался рядом. Один из мужчин — в горнолыжных очках, полностью скрывавших его лицо, — высунулся из окна.

— Жалкий трус! — выкрикнул он.

А потом захохотал пронзительным истерическим смехом, напоминающим роковой смех, изобретенный Ричардом Вайдмарком в старом фильме «Поцелуй смерти».

Седан подрезал их, снова врезавшись в крыло спортивного автомобиля. На этот раз столкновение было таким резким, что машина вылетела на обочину. Питеру пришлось тормозить изо всех сил, чтобы не врезаться в огромную сосну. Тем временем проклятый седан исчез за изгибом дороги.

Питер выбрался из машины. На этот раз крыло было смято таким образом, что касалось шины. Он достал из багажника домкрат и принялся чинить крыло, пытаясь выгнуть его вверх, чтобы можно было управлять машиной. Это заняло добрых десять минут. Наконец, охваченный холодной яростью, Питер осторожно пустился в дорогу.

Они приблизились к широкому повороту вокруг склона горы. Не веря своим ушам, они снова услышали автомобильный сигнал, оглушающий их сзади. Седан нагонял их с сумасшедшей скоростью.

— Пропусти их! — закричал Герберт. У него сдали нервы, он весь трясся, словно в припадке.

— Черта с два! — мрачно сказал Питер. — На это раз я с ними разделаюсь.

— Пропусти, говорю тебе!

Дальнейшее произошло мгновенно. Герберт нагнулся и ухватился за руль. Вместо того чтобы повернуть машину к внутренней стороне дороги, он крутанул руль влево. Спортивная машина сбила металлическое ограждение, подпрыгнула, затем сделала сальто и кувырком перелетела через насыпь, после чего, подскакивая и вращаясь вокруг своей оси, полетела вниз навстречу сосновому лесу на дне пропасти.

Питер так и не узнал, что происходило в эти секунды. Он пришел в себя, лежа на снегу, от страшной боли, пронизывающей его правую ногу.

Затем он услышал нечеловеческий крик отца. Ему удалось перевернуться, и белое обжигающее пламя лизнуло его волосы, лицо и брови. Спортивный автомобиль превратился в горящий факел, а спасительная темнота, в которую погрузился мозг Питера, заглушила последний отчаянный вопль Герберта.

Питер очнулся в затемненной больничной палате. Это оказалась больница в Беннингтоне, в Вермонте. Он открыл глаза и увидел медсестру, дремлющую в кресле напротив. Причина, по которой он здесь оказался, немедленно и четко вспомнилась ему: черный седан; глумливый смех одного из его пассажиров, которого он никогда не забудет; истеричный припадок Герберта и страшный полет кувырком по склону горы; отчаянные вопли Герберта и ослепительный шар пламени. Ему не нужно было спрашивать о судьбе отца. Бедный отец! Предсмертные муки должны были показаться ему вечностью, хотя длились меньше минуты.

Боли Питер сейчас не ощущал. Он вспомнил про страшную боль в правой ноге. Значит, ему помогли и облегчили его страдания. Он попытался пошевелиться и обнаружил себя ужасающе слабым. Он передвинул левую ногу в более удобное положение, но, казалось, совсем не мог пошевелить правой ногой. Она была укреплена на какой-то подпорке, и он увидел, что одеяло приподнято над кроватью на металлическом обруче, чтобы его не трогали. Он приподнялся на левом локте и протянул руку, чтобы ощупать правую ногу.

Он закричал.

— Нет! — пронзительно кричал он. — Нет, нет!

Медсестра мгновенно оказалась у кровати:

— Успокойтесь, мистер Стайлс, вам нельзя волноваться!

Его обволакивал и душил бесконечный, невыразимый ужас.

— Что вы со мной сделали? Этого нельзя было делать без моего согласия! Где доктор? Я убью его! Я его убью! — И он снова потерял сознание.

Когда он смог наконец слушать, ему объяснили, что у специалистов даже не возникало спора относительно необходимости ампутации его ноги в части между коленом и лодыжкой. Во время катастрофы нога была практически оторвана. Поэтому не могло быть и речи о получении его согласия.

К этому времени похороны Герберта еще не проводились, в сущности, кроме горстки пепла, и хоронить-то было нечего. Питер решил, что займется этим позже, когда будет в состоянии. Он знал желание Герберта. Тот всегда повторял, что не хочет ни похорон, ни церковной службы. «Пусть просто придут несколько друзей и выпьют в память обо мне».

Питер не мог встречаться с друзьями — ни с друзьями Герберта, ни со своими. Он чувствовал себя полностью обессиленным, опустошенным, истерзанным. В госпиталь пришли навестить его Лэндберги. Посещение прошло тягостно и напряженно, так как Питер не желал видеть людей, не хотел с ними разговаривать и выслушивать их заверения в глубоком сочувствии.

Затем появилась полиция. Они ждали два дня, чтобы поговорить с ним, и, когда они в конце концов выслушали его рассказ, вся надежда на то, чтобы найти черный седан тут же испарилась. Седан, крылья которого должны были нести следы столкновения с автомобилем Питера, словно в воздухе растворился. Макс Лэндберг ничем не смог помочь. В это время в «Логове» были заняты абсолютно все номера, что означало присутствие двухсот гостей, то есть больше сотни автомобилей. Он мог указать только на нескольких клиентов, имеющих не очень распространенные марки автомобилей. Никто из них не покидал отеля внезапно. Он выслушал описание дикого хохота, но это не помогло ему вспомнить ни одного из постояльцев, отличающихся особенной манерой смеяться.

Комиссар полиции, занимавшийся расследованием этого дела, донимал Питера вопросами относительно его личных врагов. Питер не знал таковых. Никогда не слышал этого смеха раньше. У него сложилось впечатление, что смеявшийся был молодым человеком. Он не смог дать даже приблизительного описания внешности двоих мужчин, чьи лица были скрыты поднятыми меховыми воротниками и огромными очками. В «Дарлбруке» каждый второй носил шубу и горнолыжные очки.

— Убийцы-весельчаки, — со злостью констатировал комиссар. — Вот они кто, должно быть. Выскочили себе на шоссе повеселиться, а вам просто не повезло, что вы оказались у них на дороге.

— Они должны знать все горные дороги, — сказал Питер. — Они все время выскакивали на дорогу позади нас, а это значит, что они точно знали, где свернуть с основной трассы, чтобы потом снова нагнать нас.

Объявили розыск черного седана с помятыми крыльями и с неизвестными номерами. И после целого года работы не добились ровно никаких результатов.

Для Питера началось долгое, горькое возвращение к какому-то подобию жизни. В физическом отношении он довольно скоро оправился от несчастного случая, но не мог отделаться от ощущения, что в некотором роде стал для людей бельмом на глазу. Он говорил себе, что никогда не сможет появиться в обществе, не вызывая к себе жалости или любопытства. Когда в уединении он смотрел на культю своей правой ноги, отрезанной по колено, у него начинала кружиться голова и подкатывала тошнота.

Вначале его единственным способом передвижения были костыли, и он неловко ковылял на них, как будто не желая научиться пользоваться ими. Он постоянно боялся упасть, все время опасался, что его обнаружат в унизительно-беспомощном положении.

А в душе у него не переставала кипеть ярость против неизвестных шутников-убийц, покончивших с Гербертом, а его самого сделавших получеловеком.

Как только ему разрешили, он покинул госпиталь и вернулся в свою квартиру в городе. Он отказывался встречаться с друзьями, ни разу не зашел в «Плейерс», свой клуб, который находился прямо за углом от его квартиры на Грэмерси-парк. Он не желал встречаться со своими редакторами, которые покупали его статьи и давали задания. Он не мог писать. Он буквально разрывался между ненавистью к незнакомцам, вовлекшим его в трагедию, и саднящей жалостью к себе.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Однажды в его дверь позвонили, и он крикнул, чтобы заходили. Он оставлял дверь на задвижке, чтобы приходящая домработница и управляющий домом могли войти к нему, не дожидаясь, пока он доковыляет до двери. Перед сидящим в кресле Питером в дверном проеме предстала посетительница. Это была Лиз Скофилд — та самая Элизабет Скофилд, которая написала ему в Корею письмо с извещением о своем замужестве, а теперь миссис Элизабет Коннорс, жена доктора Тома Коннорса.

— Привет, — небрежно сказала она.

Он не сводил с нее глаз, словно не веря, что она появилась здесь. Десять лет и трое детей мало ее изменили. И хотя она пополнела, это только придало ей больше женственности. Он прекрасно помнил открытый искренний взгляд ее серых глаз и широкий великодушный рот. Он очень любил ее… давным-давно.

Она оглядела гостиную.

— А у тебя очень мило, — похвалила она.

— Лиз, прошу тебя, я…

— Я прочла о твоих проблемах в газетах, — сказала она.

Она положила сумочку на столик у входа и сняла шляпку и пальто, явно собираясь остаться, что бы он ни сказал.

— Я интересовалась тобой и выяснила, что ты не видишься ни с кем.

— И поэтому ты пришла, — сказал он.

— Но ведь я — это я, а не все, — сказала она. — У тебя можно разжиться сигаретой?

Он указал на коробочку, лежащую на столике у его кресла. Когда она приблизилась, слабый запах ее духов пробудил в его душе давнее воспоминание. Перед тем как он отплыл в Корею, они провели вместе неделю в небольшой гостинице недалеко от канадской границы. Это он отказался жениться на ней перед отъездом, не желая, чтобы она оказалась связанной с калекой, если бы для него этим закончилась война. Он навсегда запомнил аромат ее духов и ее манеру закуривать сигарету, в которой было что-то от торжественного обряда. Что ж, вот он сидит, калека, чего он тогда и боялся, а она замужем за другим — и все же она пришла. В ее поведении не проглядывало и намека на неловкость. Рука у Питера слегка дрожала, когда он поднес зажигалку к ее сигарете.

— Понимаешь, ты не должен сдаваться, — сказала она, сделала несколько шагов, грациозная, как всегда, и присела на подлокотник дивана.

— Лиз, я не хочу говорить об этом.

— Но тебе придется. А о чем же еще говорить? Тебе нужно научиться жить с этим, вернуться к своей работе и снова стать Питером Стайлсом.

— Оставь свои проповеди! — сердито рявкнул он.

— А кто проповедует? Господи, Питер, да ты, кажется, безумно себя жалеешь!

— На моем месте каждый себя пожалел бы.

— Но не Питер Стайлс, которого я когда-то знала.

— Ладно, тренер, я готов к выговору, — с кривой усмешкой сказал Питер.

— Я пришла вовсе не для того, чтобы читать тебе нотации, — сказала Лиз. — Тебе пора сделать себе протез и научиться им пользоваться. Я хочу, чтобы ты встретился с Томом.

— С Томом?

— Это мой муж — твой друг, кстати. Надеюсь, ты не затаил на него обиду? Если хочешь заехать кому-нибудь в зубы за то, что с тобой произошло, можешь проделать это на мне. Том стажировался в госпитале для ветеранов войны. Он специалист по проблемам твоего рода. Через пару месяцев ты у него станешь ходить, как любой здоровый человек.

— У меня ничего нет против него, — сказал Питер, — но я не желаю его видеть… в связи вот с этим! — Он сердито шлепнул себя по правому бедру.

— Он будет здесь через пятнадцать минут, — сказала Лиз, глубоко затянувшись. — Я могу приготовить кофе?

Вот так начался путь вспять. Появился доктор Том Коннорс. Если он и испытывал какую-либо неловкость за то, что увел у Питера его девушку десять лет назад, то он ничем этого не проявил. Он играл роль старого друга и опытного специалиста. Попросил Питера показать ему ногу. Питер упрямился. Он хотел, чтобы Лиз вышла из комнаты, но она осталась. В конце концов, весь обливаясь потом от застенчивости, он обнажил свою культю.

— Эти ребята в Беннингтоне хорошо сделали свою работу, — сказал Коннорс. — Тебе повезло. Когда у тебя будет протез, твое колено будет полностью функционировать. Ты научишься ходить так, что никто ничего не заметит.

Коннорс договорился, что Питер явится в его клинику на следующее утро. Питер согласился, в душе не собираясь этого делать. Но утром явилась Лиз, чтобы отвезти его на своей машине. Вот так она и распоряжалась им все последующие три месяца. Она никогда не сообщала заранее о своем очередном визите, но каким-то образом ухитрялась появляться как раз в тот момент, когда Питер полностью падал духом. Искусственная нога и ступня были изготовлены Коннорсом дней через десять. Под надзором Лиз Питер начал испытывать ее дома. Сначала это было очень болезненно, и он не стал бы пользоваться протезом, если бы не настояния Лиз. Оставаясь один, он возвращался к костылям. Однажды, во время визита Лиз, он пошел в спальню снять протез. Костыли он оставил в гостиной и крикнул ей, чтобы она принесла их ему. Она не ответила. Он подскакал к двери на одной ноге. Лиз исчезла. А вместе с ней пропали и костыли. Вместо них он обнаружил толстую трость с резиновым наконечником.

Итак, он начал ходить с протезом, сначала с палкой, а потом и без нее. Спустя десять дней, во время которых он не виделся ни с кем, кроме Лиз, с наступлением темноты он рискнул выходить на прогулки в Грэмерси-парк, присаживаясь на скамейку, когда уставал. Теперь он воочию убедился, что никто не обращает на него ни малейшего внимания.

Как-то вечером он решил самостоятельно отправиться в театр. Все прошло без инцидентов. Неожиданно он почувствовал себя заключенным, выпущенным из тюрьмы. Ему потребовалась вся его смелость, чтобы решиться заглянуть в клуб «Плейерс». Гардеробщик сказал, что очень рад его возвращению. Он одолел винтовую лестницу, спускающуюся в бар.

— Вам как обычно? — спросил бармен Эдди.

Это означало сухой мартини. Какой-то приятель помахал ему рукой, стоя около бильярда. Другой подошел выпить вместе с Питером и сказал, что ему не хватает его статей в еженедельнике. Ни один не взглянул на его ногу и не сделал ни единого замечания по этому поводу. Ему не пришло в голову, что его друзья могли быть подготовлены Лиз и доктором Томом Коннорсом. Он ничего не заподозрил и в том, что по странному совпадению он оказался у стойки бара наедине с Джеком Мерривитером, великолепным английским актером.

— Коннорс — настоящий гений, — небрежно обронил Мерривитер.

Питер почувствовал, как его щеки запылали.

— Не думаю, что найдется хоть дюжина человек, которые знают, что последние восемь лет я появляюсь на сцене только благодаря Коннорсу.

Питер удивленно воззрился на него:

— Вы?!

— Представьте, у меня, как и у вас, нет ноги ниже колена, — сказал Мерривитер.

— Но я помню, что пару лет назад видел вас танцующим в мюзикле!

— Неплохо было, верно? — улыбнулся Мерривитер. — А вчера на Уинджид-Фут я сделал восемьдесят два очка! Мне это помогло совершенствоваться в гольфе, потому что я мог поворачиваться только в одну сторону, так что я не экспериментировал. Вам повезло больше, чем мне на первых порах.

— Как так?

— Чтобы работать писателем, вам не нужна нога, — сказал Мерривитер. — Да, вот так-то. — И он поставил на стойку опустевший стакан.

Днем Питер позвонил Фрэнку Девери, своему редактору, и сразу же получил срочное задание освещать визит маршала Тито в Организацию Объединенных Наций.

В тот же вечер около девяти в дверь позвонила Лиз. Том уехал в Балтимор консультировать какого-то пациента в клинике Джона Хопкинса. Питер с восторгом рассказал ей о проведенном им дне, не подозревая, что Лиз уже получила отчет от Мерривитера и Девери. Она понимала, что борьба почти выиграна. И впервые об этом же говорил и сам Питер.

— Я все время думаю, как сказать тебе об этом, Лиз. Не знаю, что случилось бы со мной, если бы не ты. Я не мог просить о помощи. Я никогда бы не попросил ее. Ты просто оказала мне ее. Иногда я удивляюсь, почему ты это сделала.

— Потому что люблю тебя, — тихо сказала она.

— Приятно это слышать, — сказал он, не воспринимая всерьез ее откровение.

— Не так уж много осталось, что я могу сделать для тебя, Питер, — сказала она. — Только одно.

— Не могу себе представить, о чем ты, — сказал он. — Ты и так сделала слишком много.

— Я хотела бы, чтобы ты занялся со мной любовью, — сказала она.

Он изумленно уставился на нее, полагая, что неправильно ее расслышал.

— Люди думают, что женщина, если она счастлива в браке и имеет семью, автоматически не замечает других привлекательных мужчин. Это миф. Почему-то считается вполне нормальным, если женатый мужчина обращает внимание на красивых женщин, но всех возмущает, если замужняя женщина позволит себе увлечься кем-то другим. Но это происходит с ними, Питер. Ты можешь иметь меня сейчас или в любое время, когда захочешь.

У него пересохло в горле, а сердце гулко забилось о ребра. Он отчаянно желал ее, но у него отложилось в мозгу, что ни одна женщина теперь не захочет его, разве только из жалости или как результат сексуального извращения.

— Тебе не нужно говорить мне, что тебя беспокоит, — сказала Лиз. — Ты думаешь, я предлагаю себя, потому что жалею тебя. Нет, я просто хочу тебя, Питер.

Он подошел к ней — не сознавая, что совершенно забыл о том, что ему трудно передвигаться. Обнял Лиз и поцеловал. Это не был поцелуй брата или любовника.

— Ты самая прелестная женщина из всех, кого я знаю, — сказал он, мягко отстраняя ее. — Я отвечу «нет», но не потому, что не желаю тебя. А потому, что я хочу, чтобы ты и Том оставались со мной всю мою жизнь и чтобы я не испытывал вины. — Он улыбнулся ей. — Ты пыталась сказать мне, что эта сторона жизни не закрыта для меня, верно?

— Она не закрыта для тебя, Питер, и никогда не будет закрытой. Только ты должен сказать себе, что хочешь меня или любую другую женщину.

— Иди домой, милая моя Элизабет, — сказал он. — И когда выйдешь на улицу и станешь удаляться отсюда, помни одну вещь — я тоже тебя люблю.

Она подняла руку и коснулась его щеки прохладными пальцами.

— Наслаждайся жизнью, Питер, — сказала она.

Потом она ушла.

Глава 3

Меня зовут Джим Трэнтер. Я был вторым жильцом номера двести пять. Макс Лэндберг все рассказал мне о Питере Стайлсе, когда просил меня пожить с ним в одном номере. Я нисколько не возражал. В «Логове» вообще было принято помещать в одном номере разных людей. Мне было интересно встретиться с Питером. Я был знаком с его статьями, которые давно уже мне нравились.

В то время я работал младшим составителем объявлений в одном рекламном агентстве. Мое агентство занималось и рекламой отдыха в «Дарлбруке», поэтому меня направили сюда подготовить буклет на следующий сезон. Это было поистине приятным занятием, и я не очень торопился с работой, предпочитая учиться катанию с гор на лыжах.

В тот день около десяти вечера я находился у себя в номере, просматривая свои заметки, когда молодой Рич Лэндберг ввалился с сумкой Питера.

— Приехал ваш сосед, — сказал он, — и да поможет вам Бог!

Он ретировался, и чуть позже в комнату вошел, прихрамывая, Питер. Он выглядел поразительно мрачным.

— Я Питер Стайлс, — сказал он. — Полагаю, вам придется делить со мной номер.

Я встал из-за стола, за которым работал, и представился. Мне понравилось его крепкое рукопожатие.

— Рад видеть вас на борту, — сказал я. — Должен признаться, я всегда вам завидовал.

— Завидовали мне?! — Он удивленно поднял темные брови.

— Вашим литературным способностям, — пояснил я. — Сам-то я всего-навсего литературный поденщик.

— Благодарю, — сказал он, снял парку и шапку и повесил их в стенной шкаф. Затем посмотрел на меня и угрюмо усмехнулся. — Думаю, вас уже успели посвятить в мою историю.

Я не удержался и взглянул на его ногу:

— Вы здорово научились ею владеть.

Под паркой на нем оказался костюм из серой фланели. Он снял пиджак и повесил его на плечики в тот же шкаф. Затем сел на кровать и стал стаскивать с себя брюки.

— Можете взглянуть на протез и давайте покончим со всякой неловкостью на этот счет.

Культя его искалеченной ноги была укреплена во впадине пластмассового протеза. Она удерживалась на месте своего рода ременной упряжью, стянутой ниже и выше колена. Я пробормотал что-то насчет того, как здорово все это сделано.

Он вынул из своей сумки брюки и твидовый пиджак и надел их.

— Возвращение в «Дарлбрук» — это последний шаг в моей психологической реабилитации, — сказал он. — До сих пор я не очень-то справлялся с собой. Сейчас вдруг наорал на сына Лэндберга. Оказывается, мне все еще трудновато переносить шуточки насчет моего несчастья.

— Могу вас понять, — сказал я.

— Мне нужно извиниться перед мальчуганом, а потом я намерен крепко выпить. Не хотите пойти со мной?

— Меня устраивает любой предлог для выпивки, — сказал я.

Мы вышли из номера и спустились в вестибюль. Питер сразу направился к стойке, из-за которой молодой Лэндберг мрачно наблюдал за его приближением. Питер остановился у стойки и закурил, после чего мягко улыбнулся парню.

— Что-то я подзабыл, как тебя зовут, — сказал он.

— Ричард, — сказал юноша.

— Тебя называют Дик?

— Большинство называют меня Ричем… сэр.

— Я должен извиниться перед тобой, Рич. — Питер глубоко затянулся сигаретой. — Оттого, что мне приходится ковылять на этой проклятой искусственной ноге, я иногда становлюсь ворчливым идиотом. К тому же я здорово устал да еще чуть не поскользнулся и не рухнул в сугроб перед самым входом.

Могу сказать, что он заставлял себя говорить небрежно о своей ноге. Это было похоже на упражнение в самодисциплине.

— Мы можем с тобой забыть об этом инциденте и начать наше знакомство с чистого листа?

— Конечно! — с посветлевшим лицом сказал Рич. — Могу я что-нибудь сделать для вас, сэр?

— Можешь называть меня просто Питер. А твоя мать здесь? Я еще не поздоровался с ней.

— Сегодня она себя неважно чувствует, сэр… то есть, Питер. И ушла к себе сразу после обеда.

— Передай ей привет и скажи, что буду рад увидеться с ней завтра утром, — сказал Питер. — Ты участвуешь в завтрашнем соревновании по прыжкам с трамплина?

— Мне пока за ними не угнаться, — смущенно признался Рич. — Ведь сюда съехались лучшие спортсмены со всей страны.

— А я никогда и не был особенным специалистом по прыжкам, — сказал Питер. — Даже когда еще не обзавелся этим превосходным механизмом. — Он небрежно хлопнул себя по правому бедру. Затем обернулся ко мне: — Пойдем, Джим, посмотрим, можно ли пить виски в этом баре.

— Вы можете получить все, что пожелаете, Питер, — сказал с радостной улыбкой Рич, но я видел, что он все же был немного не в себе. — Пожалуй, я тоже должен извиниться перед вами. Я должен был сделать то, о чем вы просили.

— Хотя ты этого и не поймешь, Рич, но я в долгу перед тобой.

Мы двинулись к бару.

— Я действительно очень ему обязан, — сказал мне Питер. — Каждый раз, когда я принуждаю себя шутливо говорить об этом, мне становится легче.

Мы пробрались через заполненный шумной веселой толпой гриль-зал к бару и заказали себе по бурбону. В углу кто-то лихо барабанил на пианино зажигательный южноамериканский танец. Несколько пар в ярких красочных нарядах увлеченно отплясывали, время от времени оглашая зал восторженными криками.

Откуда-то возник Макс со своей неизменной радушной улыбкой.

— Я вижу, вы уже сошлись, — сказал он. — Тебе понравилась комната, Питер?

— Очень, — сказал Питер. — И я имел удовольствие извиниться перед Ричем за то, что поступил как последний кретин. Так что теперь чувствую себя превосходно. Я хотел бы тебя угостить, Макс.

— Нет-нет! Первая выпивка за счет заведения, — сказал Макс и кивнул бармену.

Мы повернулись спиной к бару и стали рассматривать танцующую молодежь.

— Весьма красочная публика, просто приятно смотреть, — сказал Питер.

Макс усмехнулся:

— Большинство сказали бы, что причина успеха «Дарлбрука» заключается в наших неизменно благоприятных условиях для катания.

— Но ведь здесь не обходится и без твоего личного ноу-хау, которое и сделало тебя таким неотразимым хозяином «Логова», — сказал Питер.

— Я бы не исключал и другой причины популярности нашего курорта, — сказал Макс. — В частности, изобретения брюк из эластичной ткани. Лыжи вполне могли бы остаться спортом, к которому все, за исключением горстки энтузиастов, относились бы с пренебрежением, если бы для женщин не придумали этих облегающих брюк. То, что они сделали с женской фигурой и возбуждением мужского либидо, превратило лыжный спорт в самый популярный вид.

И как будто нарочно в этот момент к нам приблизилась исключительно привлекательная девушка в эластичных брюках и облегающем свитере бледно-зеленого цвета. Раньше я ее не видел. Видимо, она появилась здесь только сегодня. Она была юной и невероятно оживленной. Я почувствовал радостное возбуждение. Но, увы, ее заинтересовал не я!

— Я ужасно бессовестная, Макс, — сказала она, не сводя смеющихся глаз с Питера. — Мой парень уже отправился спать, поскольку завтра ему принимать участие в соревнованиях, а он здесь известный фаворит в прыжках с трамплина. А моя подружка захватила всех свободных мужчин в гостинице, пока вы не привели сюда этих очаровательных незнакомцев. — Она взглянула на меня, учтиво включая в разговор мою скромную персону, и кивком указала в сторону, где в окружении нескольких поклонников стояла темноволосая девушка в черных облегающих брюках и алой блузке, тоже привлекающая внимание своей точеной фигуркой. — Так что, — сказала наша рыжеволосая красавица, — пожалуйста, представьте меня своим новым гостям.

— Питер Стайлс, Джим Трэнтер — Джейн Причард, — сказал Макс.

— Не может быть, чтобы это был тот самый Питер Стайлс! — живо откликнулась девушка.

— Я знаю единственного Питера Стайлса, который и стоит сейчас перед вами, — торжественно заверил ее Макс.

— Как же тесен мир! — сказала Джейн Причард. — Волей-неволей приходится прибегнуть к штампу. Ведь я работаю в журнале, который печатает большинство ваших статей, Питер. Я помощник помощника вашего друга Фрэнка Девери. Мне даже доводилось редактировать некоторые ваши статьи. Они всегда так захватывают и заставляют думать! А ваша последняя статья о Тито вообще произвела впечатление разорвавшейся бомбы!

— Благодарю вас, — сказал Питер. — Оказывается, мир действительно очень тесен.

Она склонила голову набок, одарив его озорной улыбкой.

— Вы уже научились танцевать с этим вашим протезом? — спросила она.

Я видел, как его пальцы крепко стиснули стакан.

— Я не пробовал.

— Должна же я как-то стереть эту улыбку Чеширского кота с лица Марты, — с шутливым задором сказала она. — Пожалуйста, давайте сейчас же и попробуем!

Я был уверен, что Питер откажется, но он поставил свой стакан и усмехнулся ей.

— Предупреждаю вас, я запросто могу рухнуть на пол, — сказал он, — а тогда вам не видать триумфа!

— Зато я могу служить вам надежной опорой, — возразила Джейн, с забавной решительностью подхватив его под руку.

Позже он рассказал мне, как все проходило.

Они приблизились к свободному пространству, где танцевали несколько десятков пар. Джейн положила ему на плечо свою легкую руку и подняла к нему лицо, оказавшись очень близко. Питер чувствовал рядом с собой ее гибкое теплое тело и ощутил тонкий приятный аромат ее духов.

— Наверное, я показалась вам слишком нахальной, да? — спросила она.

— Вовсе нет, — сказал он. — Зато я испугался до смерти вашего предложения.

— Мы вовсе не обязаны танцевать твист, — сказала она. — Просто обнимите меня за талию, Питер, и будем двигаться по-своему. — И она положила свою темно-рыжую головку ему на плечо.

Они начали двигаться в ритм музыки — ничего особенного, просто двигаться. Она плыла в его объятиях. Казалось, она всю свою жизнь была знакома с его неуверенной поступью.

— Благодаря вам, — через какое-то время сказал он, — кажется, у меня что-то получается.

Джейн засмеялась:

— У вас прекрасно получается. Марта уже позеленела от зависти.

— А как насчет вашего друга? — спросил Питер.

— Я немного прихвастнула, назвав Бобби Дауда своим другом, — смеясь, призналась Джейн. — Просто мне было лестно, что такой известный спортсмен угостил меня виски перед обедом. До этого мы не были с ним знакомы. Марта приезжает сюда уже несколько лет подряд, а я — новичок. Для нее всегда резервируют номер. Я же приехала просто для того, чтобы покататься на лыжах, — говорят, для этого здесь превосходные условия. Я обещала ей быть примерной девочкой и не совать свой нос в ее дела. Только боюсь, я стану ей досадной помехой.

— Это невозможно, — сказал Питер.

«Господи, — подумал он, — да он и в самом деле танцует!»

— У нас с ней один номер на двоих, — щебетала Джейн. — Нашей Марте придется испытывать некоторые неудобства, имею в виду ее романы. Думаю, она начинает жалеть, что поселилась не одна.

— К сожалению, кататься с вами на лыжах я не могу, — сказал Питер. — Это действительно выше моих возможностей. Но я бы с удовольствием помог вам скоротать свободное время.

Она посмотрела на него с восторженностью ребенка:

— Нет, в самом деле?

— Напротив вашего имени, Джейн, в моей записной книжке появится золотая звездочка.

— Только потому, что я вытащила вас танцевать?

— Только потому, что вы — это вы, — сказал Питер и теснее прижал ее к себе.

Они провели вместе целый час, который показался Питеру восхитительным. Подойдя к угловому столику, они немного выпили и съели по сандвичу. Джейн, не смущаясь, рассказывала о себе. Она была одной из двух сестер, выросших в маленьком городке Новой Англии. Ее отец, Джордж Причард, был известным человеком в рекламном бизнесе. Питер вспомнил, что встречал его на нескольких приемах, когда писал серию статей о том, как Мэдисон-авеню подбирается к контролю общественного вкуса. Джорджу Причарду были свойственны настоящий магнетизм и обаяние. Джейн также обладала невероятно естественными манерами и поразительной жизнерадостностью. По всей видимости, она была очень близка с отцом, который после развода с женой сам воспитывал дочерей — им в то время исполнилось шесть и восемь лет. О своей матери Джейн не упоминала.

— Папа придает огромное значение нашей самостоятельности и независимости, — сказала Джейн. — У меня в Нью-Йорке своя квартира. И у Лауры, моей сестры, тоже. Я получила работу в журнале без какой-либо его помощи — хотя я считаю, что как его дочери мне не составило бы труда заручиться протекцией.

— Хотя вы претендуете на роль второй скрипки после Марты, — сказал Питер, — скорее всего, за вами охотятся толпы кавалеров.

— Возможно, вы и правы, — не смущаясь, согласилась она. — Но у меня несколько иной подход к отношениям с молодыми людьми, нежели у Марты. Я решила ждать своего единственного человека — и дождалась! — Она взглянула прямо ему в глаза. — Я думала, что, если мне суждено встретить именно того человека, который мне нужен, он предпочел бы, чтобы я его ждала. Как по-вашему, я права, Питер? Или мужчины втайне действительно отдают предпочтение таким опытным девушкам, как Марта?

Он похлопал ее по руке.

— Лично мне больше по душе ваш взгляд на этот вопрос, — сказал он.

Она посмотрела на его сильную загорелую руку.

— Интересно, все ли так считают, — задумчиво сказала она.

— Я только высказал свое личное мнение, — сказал он.

— Надеюсь, вы правы, — согласилась она.

Она мягко высвободила свою руку.

— Кажется, мне пора брести в постель, — сказала она. — Но если вы всерьез предлагали составить мне завтра компанию…

— Разумеется, всерьез, — заверил он.

— Кажется, здесь завтракают около девяти?

— Договорились, встретимся за завтраком, — сказал он.

Он дошел вместе с ней до дверей гриль-зала. Джейн помахала рукой Марте, когда они выходили в вестибюль.

— Если вы подождете, пока я накину пальто, я провожу вас до коттеджа, — предложил он.

— Да мне только пересечь двор, — сказала она, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. — Спасибо за прекрасный вечер, Питер.

Она взяла из гардеробной шубку, и он помог ей надеть ее. После чего она буквально выбежала из холла в лунную ночь.

Он поднялся в номер. Это был совершенно другой парень, чем тот, который появился здесь несколько часов назад, — задумчивый и угрюмый. Он рассказал мне о Джейн.

— Ужасно приятно познакомиться с девушкой, которую не одолевают корыстные соображения, — сказал он и засмеялся. — Мне приходилось напоминать себе, что ей всего лишь двадцать один год, а мне — тридцать шесть, и уж я никак не подхожу на роль парня, которого она ждет. Сейчас для вас слишком рано, чтобы лечь спать?

— Я поднялся в горы, чтобы дышать свежим воздухом, — зевнув, сказал я.

Я разделся, он тоже. Уже нисколько не смущаясь, я смотрел, как он отстегнул ремни и снял свою искусственную ногу, которую положил рядом с кроватью. Он ловко, как ворона, прыгал на одной ноге.

— Не могу припомнить, чтобы у меня на душе было так легко и свободно, — сказал он, гася свет.

Стоит мне заснуть, как я словно проваливаюсь и ничего вокруг не слышу. Мне кажется, я мог бы спокойно спать и под бомбежкой. Не знаю, сколько времени прошло, когда я услышал, как кто-то громко зовет меня.

— Джим! Джим!

С трудом очнувшись от крепкого сна, я увидел, что рядом с кроватью Питера горит лампа. Он сидел на кровати, завернувшись в одеяло. Его лицо было белым как простыня.

— Вы слышали? — хрипло спросил он.

— Что слышал?

— Этот хохот! — сказал он. — Господи, снова этот дикий хохот!

Он резко спрыгнул с кровати и упал на пол, в волнении совершенно забыв о своей ноге. Затем кое-как встал и допрыгал до окна. Распахнув окно, он выглянул наружу, затем притворил его и обернулся ко мне:

— Так вы его не слышали — этот отвратительный пронзительный глумливый смех?

Он весь дрожал, впрочем, и в комнате было довольно холодно.

— Я ничего не слышал, — сказал я. — Я очень крепко спал.

— Так смеялся тот сукин сын, который сделал меня калекой, — сказал он, шлепнув себя по обнаженной ноге. — Он был где-то здесь. Меня разбудил его хохот. Я подумал, что мне это приснилось, но потом, когда уже проснулся, я снова его услышал.

Он подскакал к столику у кровати, где установлен телефон. Сердито подул в трубку. Наконец дежурный ответил.

— Это Питер Стайлс из номера двести пять, — сказал он. — Пожалуйста, разбудите мистера Лэндберга и скажите, что мне нужно немедленно увидеться с ним. Это очень срочно… Мне все равно, когда он лег. Разбудите его! — Он шлепнул трубку на рычаг, затем стянул с постели одеяло, накинул его на плечи и снова попрыгал к окну. Он поднял раму и выглянул наружу. — Он был прямо здесь — только что! — крикнул он.

Сильный ветер врывался внутрь и сотрясал раму.

Он закрыл окно, вернулся к постели и, прикрепив свою пластиковую ногу, начал одеваться.

— Целый год я мечтал его найти! — сказал он. — И он был здесь, рядом, всего несколько минут назад!

Я поднялся и тоже стал одеваться.

Он надел белье и натянул на голову шерстяную рубашку, когда в дверь постучали. Я открыл ее. Это был Макс в махровом купальном халате, выглядевший сонным, но встревоженным.

— Что случилось, Питер? — шепотом спросил он и вошел к нам, тихо притворив дверь.

— Он здесь! — сказал Питер, который в это время натягивал носок и ботинок на здоровую ногу. Его искусственная нога была уже обута — в данном случае это могло считаться преимуществом.

— Кто здесь? Ты о ком говоришь, Питер?

— О хохочущем маньяке, который убил Герберта и сотворил со мной вот это! — сказал Питер. — Всего несколько минут назад он был здесь, за окном, и смеялся, хохотал, как сумасшедший!

Макс выглядел озабоченным.

— Только успокойся, Питер.

Питер сильно сжал руками его плечи:

— Я не пьян! И я не страдаю галлюцинациями! Он разбудил меня! И потом, когда я уже проснулся, я его снова услышал. К тому времени, как я добрался до окна, он уже исчез. Мы должны его найти, Макс!

Макс взглянул на меня:

— Ты слышал его, Джим?

Я покачал головой:

— Я спал как убитый.

Питер надел пиджак и торопливо совал руки в рукава меховой парки. Я видел, что Макс не очень ему верит.

— Питер, ты уверен, что тебе не приснился дурной сон?

— Макс, поверь, я не из тех, кто на пустом месте впадает в истерику. Во всяком случае, давно уже к этому не склонен. — Он двинулся к выходу. — У вас дежурит во дворе ночной сторож?

— На улице двадцать градусов ниже нуля, парень, — сказал Макс. — Сторож обходит «Логово» два-три раза за ночь — проверяет, нет ли где пожара. Он осматривал территорию вокруг коттеджей около трех часов ночи, значит, примерно около часа назад. Ему нечего было делать на улице сейчас, если только не было тревоги.

Питер уже вышел в коридор, поспешно подпрыгивая и шаркая ногой. Мы с Максом чуть не бежали за ним, на ходу я натягивал парку. Питер торопливо спускался по лестнице, удерживаясь от падения только тем, что крепко цеплялся за перила.

Внизу у лестницы стоял растерянный Джек Кили, ночной сторож. Еще несколько лет назад Кили был блестящим прыгуном с трамплина, но очень неудачно упал и в результате сломал себе шейные позвонки. С тех пор он вынужден был носить на шее тяжелый кожаный корсет. Ему было около сорока, на его обветренном лице ярко выделялись ясные серые глаза. Я знал, что он боготворил Лэндбергов, предоставивших ему работу, благодаря которой он мог находиться рядом с лыжниками. На нем были шерстяные синие брюки и клетчатая рубашка. На стойке я увидел брошенные куртку и меховую шапку, как будто он только что вернулся с улицы.

Макс подоспел сразу за Питером:

— Джек, это Питер Стайлс. Джек Кили, наш ночной сторож. Джек, ты слышал кого-нибудь на улице несколько минут назад? Кто-то смеялся, как сумасшедший.

Кили выглядел озадаченным.

— Я ничего не слышал, Макс. Здесь все окна закрыты, а ветер завывает, как тысяча чертей.

— А где по отношению к парадному входу находятся окна номера двести пять? — спросил Питер.

— Слева, — сказал Джек.

— Подожди, Питер, — сказал Макс. — Джек, кто-нибудь входил сюда с улицы за последние несколько минут?

— Нет, — сказал Кили. — Парадную дверь закрыли приблизительно без двадцати три. Все живущие в коттеджах покинули главное здание.

— Вы все время находились здесь, за стойкой? — спросил Питер.

Кили крепко сжал губы.

— Не обижайся, Джек, — сказал Макс. — У Питера есть причины спрашивать, и он крайне взвинчен.

— Я только что закончил внутренний обход, когда на коммутаторе зажглась лампочка номера мистера Стайлса, — сказал Кили. — Но в здание никто не мог войти через парадное без звонка, мистер Стайлс. Им пришлось бы подождать, пока я не открою. Здесь никого не было.

— Я хочу осмотреть все снаружи, — сказал Питер. — Там могут быть какие-нибудь следы.

Он накинул на голову капюшон парки и двинулся к выходу. Я последовал за ним вместе с Кили.

Как только Питер открыл дверь, на нас набросился колючий яростный ветер. Питер спустился и завернул за левый угол здания. Тропинка была расчищена, и по бокам стояли сугробы в три фута высотой. Поверхность дорожки покрылась льдом от мороза и оттепелей. Она была посыпана песком, который тоже замерз, но все-таки давал опору ногам. На ледяной поверхности отпечатались сотни следов.

Питер глянул вверх, где находились окна нашего номера.

— Он должен был находиться точно здесь, где сейчас стоим мы, — сказал он мне.

Он оглянулся на темнеющие очертания коттеджей. Резкий ветер бил нам в лицо.

— Сколько здесь коттеджей, Кили? — тихо спросил он.

— Двадцать три, — ответил Кили.

— Если он не вошел в «Логово», значит, он должен быть в одном из них, — сказал Питер.

Я понимал, что он готов был стучать в каждую дверь, задавать вопросы, устроить настоящее расследование. Затем он покачал головой:

— Если мы начнем обыскивать коттеджи, мы вспугнем его. А проблема в том, Джим, что я не узнал бы его, даже если бы он стоял прямо здесь. В тот день, год назад, я так и не сумел увидеть его лицо. Ну да ладно, может, завтра он снова засмеется — а уж я буду ждать!

В ту ночь мы больше не смогли заснуть. Наша комната выстудилась, и Кили принес нам полный кофейник. Мы возбужденно разговаривали. Время от времени Питер подходил к окну и выглядывал в черную мятущуюся ночь. Макс передал ему список гостей, остановившихся в коттеджах. В двадцати трех коттеджах проживали пятьдесят два человека. Только шестеро из них — три супружеские пары — находились в «Дарлбруке» в тот день, когда год назад с Питером случилось это несчастье. Макс прекрасно их знал и был готов поручиться за них. Они были его давними клиентами. Никто из них не обладал специфическим смехом. Макс был уверен в этом.

Наконец настало утро, и до нас стали доноситься звуки пробуждающейся жизни в «Логове». Мы побрились, приняли душ и оделись. У Питера изменились планы. Он уже не мог составить компанию Джейн Причард. Около половины девятого, когда мы были готовы спуститься к завтраку, Питер позвонил в местное отделение полиции и попросил соединить его с сержантом Гоуэном, который год назад расследовал это дело. Ему сказали, что Гоуэн находится где-то на выезде. Питер оставил для него просьбу позвонить ему в отель.

Мы спустились в столовую. Питер решил, что он все объяснит Джейн, после чего я составлю ей компанию за завтраком, в то время как он начнет свою охоту за преступником. В ожидании Джейн мы заказали себе кофе и сок.

В четверть десятого она еще не появилась. Мы сидели, потихоньку отхлебывая кофе и оглядывая посетителей. Натянутый как струна, Питер прислушивался к голосам и к каждому взрыву смеха. Люди были уже одеты для катания на лыжах. Вся атмосфера столовой была наполнена радостным предвкушением предстоящего зрелища соревнований, здоровьем и оживлением. Здесь были все условия для того, чтобы отдыхающие могли весело отдохнуть, и они намеревались вовсю этим воспользоваться.

Около половины десятого к нам приблизился Макс, выглядевший бледным и больным.

— Не могли бы вы оба подняться ко мне в кабинет? — спросил он. — Это в связи со вчерашней ночью. — Его голос звучал глухо.

— Мы все равно обязательно зашли бы к тебе, — сказал Питер. — Что с тобой, Макс? Ты не заболел? Ужасно выглядишь. — Он повернулся к ожидающему рядом официанту: — Если меня спросит молодая леди, скажите ей, что я скоро вернусь.

Макс уже пошел назад, и мы поспешили за ним. Кабинет Макса представлял из себя уютное просторное помещение, отделанное панелями из сосны, на которых висели фотографии на темы лыжного спорта — великолепные снимки, сделанные моментальной фотокамерой. Фотография была давним увлечением Макса, и он добился в этом деле серьезных успехов. В отделанном мрамором камине горел яркий огонь.

В кабинете находился полицейский. Питер поздоровался с ним. Это оказался тот самый сержант Гоуэн, с которым он пытался связаться час назад. Они обменялись рукопожатием.

— Мне нужно сообщать вам кое-что, — сказал Питер.

— Я знаю, — сказал Гоуэн. Его лицо было напряженным и жестким. — Я готов вас выслушать. — Он взглянул на Макса: — Вы уже рассказали им?

Макс отрицательно мотнул головой. Он сел за свой стол и на мгновение прикрыл лицо руками. Я видел, как они мелко дрожат. Затем он глубоко вздохнул и посмотрел на нас.

— Около часа назад, — заговорил он глухим голосом, — один из моих служащих проходил мимо коттеджа номер 6. Входная дверь была прикрыта не полностью, и ветер мотал ее взад-вперед. Он решил, что его жильцы отправились на завтрак в «Логово» и второпях неплотно закрыли дверь. В такую погоду могли замерзнуть водопроводные трубы. И он вошел проверить. — Макс замолчал.

— Ну и?.. — нетерпеливо спросил Питер.

— Там внутри оказались два мертвых человека, Питер. Связанные, с заткнутыми ртами… Их тела исколоты ножом в десятках мест. Вся комната забрызгана кровью, как прилавок мясника.

— Боже милостивый! — воскликнул Питер.

— Это две девушки, — сказал Макс. — До вскрытия мы не узнаем, были ли они, как выражается Гоуэн, «жертвами сексуального домогательства».

— Мы думаем, что это могут быть ваши приятели, что веселились вчера вечером, мистер Стайлс, — сказал Гоуэн. — Те же самые весельчаки убийцы, которые столкнули вас с дороги. Макс сказал мне, что вы слышали одного из них вчера ночью. Мне нужно расспросить вас об этом.

— Разумеется, — сказал Питер. — Он был здесь, это точно.

— Питер, — тихо сказал Макс, — одну из этих девушек ты знаешь. Думаю, ты именно ее ждал в столовой.

Я почувствовал, как у меня зашевелились волосы на затылке. Раздался шепот Питера:

— Джейн Причард?!

Макс кивнул:

— И ее подруга Марта Тауэрс.

У меня перед глазами все закружилось. Я увидел, как Питер протянул руку и ухватился за спинку стула, чтобы устоять на ногах.