По течению

Она желала ненавидеть Вааса, но для ненависти, как и для любви, необходима отвага, а Салли слишком боялась. Она задумывалась, что в Бедтауне девушки же как-то приспособились. Со временем Салли тоже научилась отключать голову, пытаясь даже соблазнять хозяина, потому что тогда становилось менее больно. Но преодолеть ужас перед пытками она так и не сумела. Только с детства из-за припадков ярости со стороны игрока-отца уяснила: сопротивление бесполезно. Да и куда ей, тощей, измотанной, не знающей ни единого боевого приема, вести борьбу? Сила врага намного превосходила, оставалось только смириться, принять все, как есть, запрятать гнев на самое дно сознания, где постепенно распускались кровавые крылья черного фрегата, альбатроса, который не смел являть себя при главаре, оставляя беззащитную девушку на растерзание монстру. Подсознательные чудовища никогда не спасут в реальности, поэтому Салли даже не просила изменения — слишком опасно.

Вот Нора вела с доком рискованную игру, упрямилась, правда, Бен от нее ничего и не требовал, он тоже еще вел игру своих старых норм и ценностей, старых, привезенных с большой земли. Так и таскали они каждый точно по большому чемодану. А, может, в этом огромном тяжелом чемодане содержалась их человечность? Человеком-то оставаться всегда нелегко.

***

Бен оставил Нору одну в сарайчике под честное слово о том, что она не сбежит в джунгли и вообще не будет предпринимать необдуманных шагов.

Солнце клонилось к вечеру, оно неизменно следовало по своему маршруту, являясь молчаливым свидетелем всего творившегося в разных уголках мира. Но никогда не вмешивалось, сменяясь в темное время суток одиноким блеклым глазом луны. Гип тоже наблюдал многое, но вот сделал кое-что, что-то предпринял, и ныне в душе его поселился страх за свою жизнь: его гибель означала ужасную участь для Норы. Отныне он пообещал, что будет заботиться о ней. О Салли, конечно, тоже не следовало забывать, ведь он словно приручил этого пугливого ребенка. И известно, что “мы в ответе за тех, кого приручили”. Но вот хватило бы его почти иссякшей человечности на двоих? Он очень надеялся.

Доктор тихонько взял из большого ящика несколько спелых плодов, распихав их по широким карманам удобных бежевых брюк, а потом неуверенно отхватил тощую жареную на углях рыбку, лежавшую на листе маниока.

Как назло, по причалу с видом печального лунатика прогуливался Ваас, докуривая изгрызенную сигарету. Думал. Очевидно, он все еще отходил от того возмущения, которое принесли официальные холодные заявления наемников. С умом главаря сложно было не догадаться, что об него пытались вытереть ноги. И не сам босс, а его прихвостни, которым Ваас ничего не мог сделать, ибо за любое неповиновение Хойт бы быстро разобрался с бандитом. С его-то превосходством по количеству транспорта, вертолетов, наличием нескольких самолетов (правда, грузовых), катеров и обученных людей… Ваас все это отлично понимал, но перед пленниками и тупоголовыми пиратами неплохо играл роль всемогущего “царя и бога”.

Для многих его власть таковой и являлась, например, Бена он мог стереть в порошок в любой миг, как и все то хрупкое, робкое добро, что пытался нести Гип двоим несчастным девушкам. Доктор остановился как вкопанный, когда главарь глянул на него, приближаясь.

— Куда потащил жратву? Не для себя, небось, — усмехнулся главарь, скептически уставившись на несчастную прокопченную рыбешку с зажаренными белыми пленками глаз; главарь махнул отстраненно рукой. — Все я о тебе знаю, Гип. О каждом из вас, гниды паршивые.

Лицо главаря окутал выпущенный через рот и ноздри дым. Коренастая невысокая фигура угольными очертаниями одиноко вырисовывалась на фоне закатного неба, где солнце медленно утопало в море, играя короной, заслоняемое головой с ирокезом.

Доктор короткими перебежками проследовал с глаз долой, подальше от главаря, неся, как сокровище, добытую еду. Он знал, что-то, что поймали пираты, раздается почти бесплатно, если, конечно, кому-то не взбредет в голове начать строить из себя бюрократа. Но это касалось рядовых, а что полагалось рабыням рядовых, нигде не говорилось. Однако Ваас вроде бы принял эту игру, его не интересовало, что Бен делает с “покупкой”. К счастью, его заняли другие проблемы.

Доктор невероятно обрадовался, зайдя в духоту сарайчика и обнаружив Нору на прежнем месте. На лице девушки читалось запредельное напряжение. Молодой человек узнавал себя в начале иссушившего его душу пребывания в пиратском лагере. Давно это было. Он поначалу тоже все строил планы побега. А потом понял — выхода нет.

Нора хмурилась, рыбу все-таки охотно приняла, но молча. Руки ее дрожали.

— Бен, — тихо позвала она, когда закончила трапезу. К тому времени они уже успели немного познакомиться, вроде бы она даже начинала понемногу доверять. Нора снова замолчала, она всем существом стремилась наружу, но словно приросла к месту, обнимая себя руками, наконец, набираясь смелости для вопроса: — Ты… Видел остальных?

Гип понял, о чем шла речь, потупил взгляд. Слова неохотно жгли язык, точно раскаленный свинец. Он пытался делать добро, но одновременно вычеркивал из сердца судьбу еще двух девушек. И всех прочих пленников, которых видел и мог еще увидеть в будущем.

— Нет, клетка была пуста. Их уже… забрали, — прошептал неловко Гип.

Нора кивнула, закрывая глаза, сжимая кулаки на коленях так, что побелели костяшки пальцев. Больше ее отчаяние ничем не проявилось. Только вся она словно померкла. Для нее борьба больше не имела смысла.

Гип устало прислонился лбом к стене, готовый биться об нее головой. Они находились вдвоем в вязком пространстве чужой боли и собственной неискупимой вины. О! Если бы знать, если бы ведать, что делать, как бороться с таким злом!

— Почему вы оказались там? — сдавленно спрашивал доктор, садясь возле женщины на пол, смотря на нее глазами старого спаниеля. Этот вопрос он хотел бы задать каждому, кого отправляли на муки. И себе. Зачем они оказались на проклятом архипелаге Рук? Какой бес нашептал им маршрут в кипящий котел?

— Моя подруга общалась в Интернете с каким-то человеком… Говорит, был очень обаятельный и много знал, — отрывисто, но спокойно поведала Нора, все еще не разжимая кулаков.

“Уж не с Ваасом ли? Хотя по нему сразу видно, что он не в себе”, — скривился незаметно Бен.

Доктор практически опустился на колени перед Норой, сгорбившись. Руки его тоже дрожали. Он хотел бы заплакать, но уже не мог. Видимо, навечно его измучил вопрос выбора. Перед ним сидел ангел, но остальные в равной мере заслуживали спасения. Не на каждого находится герой, не в каждом он обретается, не каждому великие силы даровали волю к борьбе и шанс изменить мир. И большинству как раз не давали. Но если все еще стояла шаткая башня мироздания, значит, с какой-то целью, иначе солнце почернело бы от грехов человечества и выжгло бы весь род людской.

— Он даже оплатил нам отпуск в Таиланде и яхту, сказав, что этот остров — рай на земле. Теперь понятно, — зло и потерянно просипела девушка, вновь складываясь пополам, как от удара в солнечное сплетение. — Ох… Бен. Мою подругу хотел купить один из них. Здоровенный, отвратительный бугай! Куда он мог ее увести?! Я должна найти ее!

— Пойми, она уже за пределами острова. Скорее всего. Мы ничего не можем, — осторожно погладил руки женщины Бен, пытаясь разжать кулаки, но она резко отпрянула, гневно вскочив:

— Ты так говоришь, а ты что-нибудь пробовал?!

Бен не знал, что ответить, но точно еще тяжелее сделался камень вины на его шее… Тяжко, когда сердце вновь скинуло саркофаг, а сил не прибавилось. Тяжко признавать правоту иного уровня, нежели рациональный просчет бессмысленности сопротивления.

Нора пока что упрямо отказывалась плыть по течению.

Комментарий к 11. Тяжелый чемодан выбора

Вот такая Нора. Еще читаете?

Перевод эпиграфа:

Чтобы возродиться

Из пепла,

Тебе нужно будет

Научиться вновь

Любить, жить, быть свободным.

========== 12. Калейдоскоп событий ==========

Falling in the black,

Slipping through the cracks,

Falling to the depths can I ever go back?

© Skillet «Falling Inside the Black»

«Все или ничего — это юношеский максимализм! Все или ничего — это глупо. Глупо! Глупо! — повторял Бен, глядя на свое отражение в тусклом осколке зеркала, глаза в глаза. — Теперь у меня есть Нора, хотя бы она».

Но в памяти вставал тот день, снова и снова, каждый раз без ответа. Раньше он не спасал никого, а теперь у него появилась Нора, некое помутнение рассудка кинуло его в тот миг к клетке. Теперь девушка оказалась формально его рабыней, а две остальные… Никто не знал, куда они отправились, но о том, что ждало их, едва ли хотелось задумываться.

Капли холодной воды из бочки на крайнем западном аванпосте стекали по подбородку, застревали в слегка отросшей жесткой щетине, которую доктор научился волевым движением срезать скальпелем, если не случалось нормальной бритвы. Другие пираты умели обычными ножами, кто не отращивал окладистую бороду. Но в тот день не повезло: рука дрогнула, и лезвие едва не задело кровеносный сосуд, в итоге только приподняв неприятно кожу.

Бен злился, на себя и на весь свет, рассуждал сам с собой: «Взросление — это приспособление, умение согласиться на меньшее, умение принять собственную невсесильность. Взросление, может, это умение разувериться в том, что любовь существует. Взросление — это навык принять серость, обыденность и не корить себя за все мировое зло, воображая себя героем. Или это все просто цинизм?» — утешал себя Гип. Но из зеркала глядели все те же неясные тревожные глаза предателя. И спасение девушки не добавило в них ни капли благородства или уверенности: «***! Как Ваас живет с этим?! Как? С сознанием, что ты можешь отныне быть только пособником зла? Даже мелкое добро настолько противоречиво и половинчато, что вряд ли имеет право им называться».

Чужой человек глядел из зеркала, чужой человек вспоминал свои грехи. Да, он поклялся не прикасаться к «своей вещи», но иногда бес долгими одинокими ночами нашептывал доктору словами глупой Салли: «если есть хорошая вещь, то почему не пользоваться?», главное, что никто не посмел бы осудить. И если все равно его поступок не вытаскивал душу из липкой черной жижи цинизма, то, может, стоило вовсе ее утопить. Этот же бес подсказал подглядеть за женщиной, когда она, поверив в честность доктора, отмывала в том же сарайчике тяготы пребывания в клетке, наполнив водой старый ржавый таз. Она еще удивилась, что на острове есть мыло, но к жутким условиям привыкла быстро и, в целом, стресса от этого не испытывала. Ее другая боль выжигала, но если в ее сердце это чувство билось белой птицей бессилия, то в докторе оно растекалось и пузырилось, словно гнилое болото.

Он казался себе отвратительным за это странное «недодобро», и в какой-то момент пожелал стать еще хуже, еще ужаснее, почти как Ваас. Да только до мощи главаря не хватало пару космических верст, и власти такой не было в тощих руках, зато мелкую мерзость никто не пресекал: в щель сарая хирург таращился в тот день неотрывно, до дрожи, исходя жадной слюной от силуэта девичьего тела с крупной грудью и широкими бедрами. Это была не тощая Салли, не заморенный ребенок, а женщина лет двадцати пяти со всеми прелестями, налитыми самым расцветом ее красоты и страстности…

Док даже злорадствовал, что Ваасу-то она не досталась. Пока что. И страх отрезвил в тот день. Но Бен нагло соврал потом Норе, что, естественно, не смотрел. Ему отлично удавалось поддерживать образ несчастного интеллигента, который только по воле несправедливой судьбы оказался среди преступников и лиходеев.

«Ничего! Мы сбежим с острова и найдем подруг Норы, подключим ЦРУ, ФБР, ФСБ, Моссад… Всех! И найдем их, и ты хоть немного оправдаешься перед собой. Ну как тебе такой план, а, Гип? Жалкий идеалист! У тебя на самом деле нихрена нет плана, одни прожекты и обещания самому себе. Ты не сбежишь. Нора права — я уже просто один из пиратов», — роились ядовитые шершни мыслей в ожесточенно склоненной голове. Новая знакомая стала последнее время чем-то вроде заместителя его прежней совести, и все меньше он соглашался с ней, но и виделись теперь не очень часто. Он еще узнать ее не смог толком, а Ваас уже укатил в форт, забрав и доктора с собой.

С тех пор, как в жизни Бена появилась Нора, прошла где-то неделя. Сначала хирург рискованно добивался от главаря разрешения сделать женщину своей ассистенткой, однако аргументов в ее пользу оказалось мало: ни медицинского образования, ни полезных навыков. «Рабыню» пришлось оставить на том же аванпосте «Верфь Келла», где находились еще несколько женщин особо разбогатевших пиратов. С одной стороны, Гип опасался, что Нора может сбежать и погибнуть. С другой — теперь у Салли появилась поддержка в ее лице, и по всем признакам женщина не намеревалась бросать на произвол судьбы несчастную девочку. Как оказалось, пацифистка-хиппи не являлась такой уж миролюбивой и при надобности могла отогнать обидчиков, вернее, обидчиц, которые измывались раньше над Салли, и на выражения Нора не скупилась, если уж кто-то лез. Вела она себя с Гипом все еще сдержанно, даже скрытно, удалось только выяснить, что она раннее не принадлежала всецело ни к одной субкультуре, то есть не жила в трейлере и не тусовалась среди хип-хоперов в подпольных клубах. Зато активно участвовала в волонтерской деятельности, работала реставратором старинной мебели и собирала древние языческие ритуальные маски разных народов. Это увлечение ее и погубило, отправив на Рук Айленд вместе с незадачливыми подругами. Если им некто из Интернета обещал приватную встречу и пару недель шикарного отдыха в бунгало, то Нору привлекла информация о неком племени ракьят, которое не утратило свою архаическую веру в души предков и богов-животных. Увлеченная женщина, забыв о возможной опасности, не смогла отговорить подруг и сама попалась.

Бена, в целом, пугало сходство ситуации, будто снова повторялся виток истории с его друзьями-этнографами. Но судьба дала ему второй шанс, иной выбор, точно в индуистском колесе сансары, где самоубийство не является выходом, так как все повторится в других декорациях до тех пор, пока человек не преодолеет то, что его сломало в прошлой жизни. Однако это все так, сказки, мифы. Можно верить, можно не верить. Нора оставалась Норой, а проданные друзья свое бремя боли несли. И никак Бен не мог повлиять на ход времени.

Он находился на самом далеком западном аванпосте уже пару дней. Сначала он поразился, что у пиратов есть еще один небольшой остров, в километр или милю протяженностью, где располагалась разоренная деревня из нескольких бунгало, а также вооруженные пираты и клетки. Как оказалось, к этому острову причаливало немало кораблей прямо с Океана, вернее, сами крупные суда обычно стояли на якоре в отдалении, от них делегировались шлюпки или катера. Так забирались особо крупные партии наркотиков, но чаще — дикие звери, запрещенные к вывозу или охоте во всем мире, а на острове Рук все было дозволено. Хотя Бен все еще плохо разбирался в тонкостях этого разностороннего «бизнеса», он просто забирал с корабля партию драгоценных антибиотиков с большой земли, проверял их сохранность и сроки годности. Пираты же занимались своими привычными незаконными делами.

Накануне на безымянный остров высадилось восемь человек, как и говорил некий информатор Дуг, они прыгнули с парашютом. Видимо, за ними пообещали вернуться через пару часов, но самолет отправился на аэродром Хойта. Или как уж там было…

За несколько дней до этого к острову еще причалила непредвиденная яхта со съемочной группой. Глупые люди надеялись создать фильм о дикой природе. Что стало с экипажем, Гип вспоминать не хотел, хотя не стал свидетелем расправы. Ваас отчаянно «развлекся», уничтожив всех и еще засняв все на профессиональную аппаратуру с последующим эфиром в Интернете… Это было ужасно, нет, этому уже просто не находилось слов.

А восьмерых ошарашенных скайдайверов встретили как обычно: удар по голове, заломленные руки, клетки. Так они и сидели по двое, хотя одного парня в дурацкой шапке Ваас почти сразу жестоко убил мачете то ли за резкое слово, то ли за попытку побега. Бен ощутил, что вовсе не сожалеет, не ужасается. Да вообще ничего — пустота. Только пальмы угрюмо качались.

Доктор весь тот день бродил, давясь от духоты. Кажется, на остров надвигался шторм с грозой, но не торопился, отчего воздух напитывался тяжелыми запахами, неподвижный, почти без кислорода. В мыслях царил такой же неподвижный хаос.

Зато под вечер что-то непонятное начало твориться уже в реальности, в лагере в один миг внезапно поднялась неразбериха. Пираты покидали свои посты, вытаскивали оружие, жадно гоготали на разные голоса. Доктор не понял сначала, решив, что так началась ответная атака ракьят или, может, какой-то третьей силы, но настрой бандитов говорил о том, что им подкинули очередную забаву. Бен настороженно вышел из бунгало, где провел почти весь день, не считая мелких поручений.

Выстрелов он не слышал, только потом один хлопок, похожий на пистолетный. Зато после него раздалось еще несколько автоматных очередей, но они уходили куда-то все дальше и дальше в лес. Гип пожал плечами и почти успокоился. Ему и так хватало впечатлений. К примеру, этим же вечером Ваас казнил на подобии трибуны несколько пленников, за которых не смогли заплатить выкуп их родственники. Или просто не захотели. Для продажи они, кажется, не годились. И Ваас снова позволил себе развлечься, по привычке сопроводив казнь «пышной» тирадой о том, что «нас убивает семья». Бен все слышал, не соглашался, но и не вникал.

Он думал, что на тот день впечатлений хватит, но нет, буквально через пару минут что-то всколыхнуло привычный ритм. Как потом оказалось: одна из бамбуковых клеток с пленниками опустела.

Однако побегом двоих пленников дело не ограничилось. Пока часть пиратов ринулась за пропажей, несколько продолжали конвоировать других пойманных людей, хотя в лагере царил дикий беспорядок. Бен увидел конвой, который вел новую пленницу — рослую блондинку спортивного телосложения пловчихи с развитыми плечевыми мышцами.

Внезапно девушка резко взбрыкнула, пользуясь тем, что пираты отвлеклись на поднявшийся шум. Затем рванулась резко в сторону, готовая бесстрашно скрыться в непролазной чаще, где росли ядовитые кусты и плели свои заговоры ветви с лианами. По идее, Гип должен был сообщить о том, куда направилась сбежавшая, пираты теперь искали и ее тоже, слышалась их ругань и тяжелые шаги. Однако доктор незаметно прошел обратно в ближайшее бунгало, пристроился в темном уголке и, слившись, как хамелеон, с сумрачным интерьером, сделал вид, что он всегда тут сидел, по меньшей мере, часа два, ничего не ведая и не зная. Он подумал: «Да что я, чинуша какой-то, чтобы выслуживаться перед ними, как собака за кость? Нет уж! Пусть бежит! Пусть спасает себя, если чувствует в себе такую силу! Бен, а что тебе мешает так же ринуться в неизвестность? Наверное… Знания, что там никто не ждет. Ракьят вряд ли будут мне рады, да и я понятия не имею, как до них добраться. Порой незнание лучше силы, а неразвитый ум позволяет совершать необдуманные шаги, которые могут стать благом. Хотя тут никто не знает. Я слишком привык просчитывать вероятности, это и останавливает. Только с Норой ничего не считал, но вроде неплохо вышло. Пока что. Но нет, от нее я точно не отступлюсь, как и от Салли. У меня своя борьба. Хотя, Бен, что ты назвал сейчас борьбой? Вот этот мелкий саботаж?».

Спустя час все стихло, будто ничего не произошло. Все вернулись на свои места, однако двоих не досчитались: одного — тюремщика с ключами — убил пленник, который оказался бывшим морпехом, а тело другого притащили уже из леса. Еще требовали Гипа зашить распоротую глотку, пришлось убеждать, что это уже не поможет. Однако Бен про себя поразился, что какой-то парень с большой земли так оперативно сориентировался, обратив против пирата его же нож. Но потом принесли с пулей в шее тело второго пленника (как раз того военного), а про сбежавшего доложили, что утонул в небольшой горной речонке, которая бежала с холма к морю.

И доктор снова погрузился в безысходную апатию, как сквозь сон, слушая краем уха ночной диалог по рации между главарем пиратов и его боссом с южного острова. Надо сказать, рация вещала очень угрожающе и непривычно громко, даже все помехи в ужасе разбежались:

— Ваас, как объяснишь, что у тебя пропало сразу четверо рабов? Двоих ты убил, третий, скорее всего, сгинул в джунглях. Но еще и женщина скрылась от вас. В итоге остаются трое мужчин и одна девчонка. Мы могли получить выкуп за восемь человек. Умеешь считать? Восемь! А теперь четверо — только половина.

Главарь бормотал в ответ непривычно последовательно и вежливо, явно стараясь предотвратить бурю, которая шквалом надвигалась на него со стороны южного острова в лице мистера Уолкера. Бену откровенно нравилось быть свидетелем того, каким жалким и пришибленным делался сам ужасный и непобедимый Ваас перед своим боссом. Доктор затаился и слушал, ухмыляясь.

— Погоди, Хойт, все под контролем! — все-таки неизменно твердо рапортовал Ваас. — Нет, правда, босс. Есть одна идея: мы получим за них выкуп, а потом продадим на***. Чем не компенсация издержек? Ребятки попались богатенькие, за их драгоценные потроха родители отвалят нам кругленькую сумму, вполне вероятно, даже больше, чем покупатель.

***

Хойт Уолкер и Ваас Монтенегро слов на ветер не бросали, так что уже утром оставшихся пленников переправили на северный остров. Ваас довез захваченных до небольшой рыбацкой деревни, которая находилась в юго-восточной части вытянутого полуострова, отделенного обширным соленым заливом, на другой стороне которого располагалась деревня Аманаки, как рассказывали пираты, последнее убежище ракьят. Доктор недоумевал, что мешает главарю на быстрых моторках пересечь залив и раздавить остатки племени, как тараканов, вроде бы близко и бандитам уже давно не встречалось ни единой засады. Значит, ракьят, очевидно, совсем отчаялись. Гип ощущал сочувствие, но кто-то другой в нем, холодный и страшный, с восторгом разрушителя ждал того дня, когда бы их вовсе стерли с лица земли, упивался ужасом этого представления…

Пленников перевозили без опасений, оставшиеся не пытались сбежать. Их повели с завязанными глазами по очереди в пещерный грот, что находился за захваченной деревней-бухтой, из которой уходили небольшие корабли с грузом наркотиков. В пещере тоже лежали расфасованные пакетики с белым веществом, притом там их было много, целые портовые контейнеры. Стоило немного побродить по природным катакомбам, присмотреться к расставленному оборудованию, чтобы понять: это место являлось подобием химической лаборатории. И не просто так недалеко трудился Доктор Э., который в прошлом был отличным ученым в той отрасли. Однако старика что-то сломало… Он вроде бы жил. Но и не жил, пробуя каждый эксперимент на себе, словно ожидая, что однажды не проснется от отравленных грез, не вернется на землю, да, не упадет на эту отвратительно жесткую пыльную землю.

Лаборатория в гроте — это еще полбеды. В смежной пещере обретались клетки, софиты и стул с наручниками. И много иных гнусных приспособлений. Там навечно обрел пристанище протухший запах крови с плесневелой сыростью. Там снимали для выкупа, а так же запечатлевались изощренные пытки. Что ужаснее: в Интернете кто-то смотрел, не один человек, а сотни, тысячи… Но ничего не менялось. Никто не десантировался с неба, никто не пригонял эсминцы, чтобы прекратить все это. А следы пропавших туристов просто терялись. В отличие от многих банд Ваас, вернее, Хойт, очень редко захватывал торговые суда, являясь игроком немного иной сферы теневой экономики. Просто бизнес, ничего личного — так рассуждал мистер Уолкер. А Ваас… просто ненавидел все живое, пряча свое желание разрушать в садистском веселье.

Бен не мог сообразить, почему его таскают везде вместе со свитой Вааса. Может, он уже стал ее частью, так получив повышение? Он даже не ведал теперь, сколько и за что ему платили, потому что на нем теперь висел долг. Нет, однозначно, он погорячился, купив Нору. Но… Так говорил циник в нем. А человек негодовал, что не влез еще больше в долги, чтобы выкупить оставшихся двоих. И кто-то средний между двумя полюсами отвечал, что он поступил по мере своих сил, а борьба сверх сил — это миф.

В грот он не пошел, стоял у края лагуны, рассматривая монотонно плескавшиеся волны, красивые, но пустые, кое-где подпорченные каплями мазута, стекавшего с ржавых катеров. Бен хотел слиться с водой, водорослями, медузами, став студенистой массой, которой чужда совесть, несвойственна жалость. Но нельзя.

Пока доктор бездействовал, покупатели времени не теряли. Вернее, один покупатель. И Бен его не сразу заметил, а как заметил, так едва не согнулся пополам от перешибавшего хребет чувства ужаса. О да, он на всю жизнь запомнил эти острые черты слегка помятого лица худощавого жилистого человека, вылезшего из проржавленного седана. При свете дня не просматривались рога и копыта, лишь при мелькании тусклых лампочек в подвале. Бак Бамби Хьюз только сверкал оленем на извечно оголенной груди. Броник он не носил, будто считал, что рядовые ракьят его не достанут.

«Бежать!» — первое, что подумал доктор, надеясь затесаться в ряды пиратов, слиться с ними. Но к тому моменту киллер Хойта уже заметил человека, с которым у него остались личные счеты. Бен не знал, как именно оценил тот эпизод «бес». Может, для него это осталось просто случайной неудавшейся игрой, а, может, обидой, которую могла смыть только кровь. Гип ужасался, что Хьюз имел полное право нажаловаться Ваасу. А последний был изобретателен…

Доктор растерялся, так и оставшись стоять возле края воды у рыбацкой лачуги, а зубы неверно стучали, будто снова оказался в подвале. Хуже всего: киллер приближался к нему, медленно снимая солнечные очки!

Бен скривился, будто ему в горло заливали через воронку раскаленную патоку, когда Хьюз слащаво, злобно ухмыльнулся:

— Снова ты, неласковый мой.

«Бежать!» — орало подсознание доктора, хотя видимой опасности еще не было, но он уже разгадал, что за таким вот фальшивым тоном явно стоит угроза. Но раздумья и поднимающуюся волну паники прервал привычный грубый возглас:

— Че за на***, Хьюз? Деньги вперед и катись обратно в Бедтаун.

За спиной доктора показался Ваас, неспешно вышедший из грота, дабы поприветствовать покупателя. Бенджамин приставным шагом тихонько отошел к лачуге, вслушиваясь в разговор, который пошел в неприятное русло. Бак, кинув хитрый взгляд в сторону доктора и, кажется, подмигнув ему, улыбнулся главарю, заискивающе перебирая цепкими пальцами:

— Это я не тебе! Доктор тут ваш… ммм… Ваас, продашь мне его?

Бен похолодел, глядя на Вааса, прося хоть убить, но не продавать, не зная, что мог решить главарь, который задумчиво недовольно хмурился несколько секунд, а потом возмущенно бросил:

— ***! Хьюз! Тебе по башке попало? Я подчиненных не продаю.

Главарь уже ощутимо закипал, видимо, общество Бака его не сильно радовало. А Хьюз все еще предлагал сделку:

— Может, я доплачу? — и подходил к Бену, норовя уже по-свойски дотронуться, нагло «облапать», однако доктор извернулся, тогда Хьюз будто обиженно и мечтательно вздохнул. — Знаешь, последняя наша встреча, Бен, закончилась не очень вдохновляющее, а как все начиналось… — «бес» юлил вокруг главаря. — Так что, Ваас? По-моему, выгодно.

Бен судорожно думал, что ему делать. Бежать, застрелить себя? Если уже шел торг, то вряд ли мнение доктора кто-то стал бы учитывать. На медвежьей морде Вааса не удавалось прочесть никаких эмоций. Бен решил, что в любом случае ни за что не окажется снова зажатым в подвале.

Вспомнился отвратительный «поцелуй», отчего к горлу подкатила тошнота, а сознание выдало образ скальпеля. Да! Вот, что ему надо! Вот, что он с недавних пор всегда носил с собой. Доктор, судорожно топчась на влажном песке, в тот момент прекрасно понимал Салли, осознавая в полной мере, что значит «личный кошмар» в лице человека, что мог появиться где угодно и с какими угодно намерениями.

Внезапно громом грянул в высшей мере недовольный возглас Вааса:

— Хьюз! Ты ширяться стал? Или оглох? ***! Хьюз! Я уже, кажется, говорил, что подчиненных не продаю! Выбирай раба и катись.

Бамби поморщился, разочарованно поглядев на главаря, сладко пропев:

— Ой-ой, какие мы грубые. А как же индивидуальный подход к покупателю?..

Бак с видом обиженной невинности удалился в грот смотреть товар. Ваас остался у края воды, закуривая, бормоча, сначала тихо, но вскоре снова доходя чуть не до крика:

— Бесит… Бесит. Бесит! Бесит!!! — главарь затянулся, выпустил дым и продолжал торопливо, скаля зубы, рассуждая. — На*** это бабло с такими покупателями… Бесит! Третий раз за год! И каждый раз! А Ваас что? А Ваас новых лови… Пошел ты, Хьюз! Пошел на***! Как же, Хойту подчиняется! А по*** мне, кому ты подчиняешься!

Но гнев главаря срикошетил от покупателя на доктора, которого раздосадованный главарь неслабо огрел по спине кулаком, так что у Бена в глазах потемнело, и едва удалось на ногах удержаться. Впрочем, доктор все равно был несказанно рад. Ваас мог бы его в любой момент убить, но оказалось, что это — не самая худшая участь. А уж какой-то синяк между выпиравших лопаток — это сущие мелочи, уже привычная повседневность.

Ваас прошипел, вновь выпуская дым:

— Не беси меня, Бен! ***! — но затем сощурился, интересуясь. — Что ты сделал с этим *** Баком, что он так о***л?

— Э… Это он чуть со мной не сделал, — честно ответил доктор, невольно дружелюбно улыбаясь. — Но я ему по роже дал!

— Серьезно? Прям по этой *** роже? — Ваас рассмеялся, притом вполне искренне. — ***! Всегда мечтал! Ок, теперь у***ай отсюда.

Он еще раз ткнул доктора в спину, но уже не так сильно, скорее давая разгон и намекая, чтобы он больше не попадался «покупателю» на глаза. Доктор задумывался, вспоминая тот день, когда сам главарь послал его в западню. Ему тогда казалось, что это черная подлая месть за новые ботинки Салли. Выходит, просто так совпало? Но ответа находить не хотелось. Кому нужна эта хваленая правда? Что она меняла? Кого оправдывала? Вполне вероятно, главарь его не посылал в тот день, а в этот — продавал без зазрений совести, как торговец на рынке фрукты, живых людей.

Вскоре из грота показался Хьюз, тащивший связанного пленника к своей машине. Лицо маньяка выражало взволнованное предвкушение…

Бак уехал с отчаянно скулившим через кляп высоким, красивым черноволосым парнем, который даже чем-то напоминал Бена. Говорили, что из свежей партии «скайдайверов», которых поймали недавно на острове, тех самых, часть из которых убили, часть из которых сбежала. А купленный несчастный молодой человек, похоже, не попытался вырваться из плена, был слишком скован страхом, хоть на вид крепкий, здоровый, наверняка любимец женщин, ухоженный, пока что сыто лоснящийся. И что ждало его потом. Скоро. В подвале.

«Неужели он и сопротивляться не станет?» — думал Бен, с тоской глядя вслед удалявшемуся седану, вспоминая, как ему удалось отшвырнуть от себя Бака, одно упоминание о котором вызывало устойчивый рвотный позыв, отчего приходилось успокаивать себя, восстанавливая дыхание.

Бен решил, что у него тогда оказалось более выгодное положение: все-таки не были связаны руки. Дальше о судьбе нового раба маньяка Бен не задумывался.

Вот и все, он снова ничего не предпринял. Да, он выкупил Нору, он лечил Салли, но Ваас уже считал его своим подчиненным и, что еще хуже, доктор этому почти радовался, ликуя от уверенной фразы главаря «подчиненных не продаю». Снова тогда Бен испытал безо всяких косячков марихуаны легкий приступ любви ко всему окружающему безобразию, в котором он нашел свое место, к которому приспособился и жил, не опасаясь быть проданным. Но только на миг, только до тех пор, пока не вывели купленного раба, только пока не донесся шелест пересчитываемых Ваасом зеленых купюр из толстой пачки…

Гип научился откидывать от себя боль незнакомых людей, потому что слишком много ее вокруг обреталось, да и из-за специфики профессии приходилось иметь дело с чьими-то мучениями, вроде бы облегчая их, но он уже не знал, ставит ли перед собой такую цель. Хуже всего, что знавал он коллег с большой земли, которые к законопослушным пациентам были так же равнодушны, как он к пиратам.

***

После продажи одного из рабов и съемки на выкуп еще двоих, Ваас покинул товар, по поручению Хойта нагрянув с «инспекцией» на конопляные поля босса у юго-восточной оконечности северного острова. Бен не понимал, почему его по-прежнему таскают с собой. Он оказался на том аванпосте-деревне, где впервые застал перестрелку с ракьят, где пугливо прятался под стол. Теперь это казалось смешным, хотя он уже почти отвык от перестрелок, отвык от отдаленных выстрелов в киснущих джунглях.

Просто приспособился к жизни в аду, зато довольно тихом. Впрочем, в захваченной деревне все оказалось не так безмятежно: кто-то пытался совершить диверсию, виновников не поймали, зато повесили две оставшиеся семьи рыбаков якобы за то, что они не признались, кто являлся зачинщиком. Люди так и остались в своих домах с тростниковыми крышами, поднятые за шею на веревке, перекинутой через основную балку под потолком. И на них Бен не желал смотреть, но не мог избавиться от сознания произошедшего…

Еще мелкий страх бродил протухшим компотом: на острове вновь делалось неспокойно, ракьят не намеревались сдаваться, и в последние дни поговаривали, что осуществлялись новые попытки отбить один из ближайших к их деревне аванпостов, правда, Бен ничего подозрительного не видел и не слышал. Выстрелы… До чего же он, безоружный, не хотел снова закрывать уши от приближения автоматных очередей, с содроганием вслушиваться в каждый новый отзвук проклятого оружия, гадать, вернется ли главарь и что делать, если не вернется, кто придет на смену. А если выиграют ракьят, то какова будет его судьба и пленниц?

К последним на «Верфь Келла» отправились ближе к вечеру. На моторных лодках движение вдоль острова не составляло труда и практически не представляло опасности. Но все-таки перемещения из одного конца в другой с остановкой в гроте заняли весь день, так что на ночлег расположились глубокой ночью, когда серп полумесяца висел посреди небосвода, не ведая, что не озаряет никому путь своим половинчатым сизым свечением.

Доктор, тем не менее, радовался снова оказаться на том аванпосте, снова увидеть Нору и Салли. Однако он будто забыл, что с ним прибыл и главарь, который после ужина и немалого количества выпивки решил, что неплохим завершением дня станет общество «личной вещи», естественно, не философские беседы о вечном, хотя об этом он тоже любил порассуждать. Но какое, спрашивается, имел право говорить о чем-то непоколебимом и светлом, очерняя, оскорбляя, искажая?.. Способный только на разрушение, мстящий за свою духовную инвалидность причинением боли тем, кто слабее.

— Бен! Он снова потащил ее! Бен! Ты должен остановить его! — металась рядом Нора, точно кошка, у которой на глазах кидают в воду слепых новорожденных котят.

Доктор поразился, насколько женщина прониклась за короткий срок дружескими чувствами к безвестной для нее девочке. Может, она тоже увидела в Салли душу, а не только тупую озлобленность, как в остальных пленницах, которые и между собой плохо ладили, и на контакт идти не желали, точно смирились с тем, что они вещи, что они не-люди.

Нора сжимала руки в кулаки, бросая полные отчаяния и ярости взгляды на дверь штаба, за которой, как всегда, скрылся главарь с Салли. Для Бена — уже привычная неизбежность. А для Норы — дикость, все еще преступление, она не поняла, что не действуют на Рук Айленде правила человечности. И призывать ее привыкать казалось слишком лицемерно.

— Нора, — с невыразимой болью в голосе отозвался доктор, сам едва не плача от виденного за этот долгий день. — Он главный! Это невозможно! Он здесь главный, разве… Разве ты не понимаешь?

— Понимаю. Но… Ты должен это остановить! — Нора опустилась на колени, почти зарыдав, привлекая непонятливые неодобрительные взгляды пиратов, женщина немного тише бормотала. — Ей же только вчера девятнадцать исполнилось. А мы едва вспомнили день ее рождения. Она забыла, представляешь? Потому что никто никогда не отмечал. А еще она любит морские раковины слушать, потому что там «море поет». Бен! Она совсем ребенок еще! Почему?! Как он смеет?!

— Нора, успокойся. Ты сделаешь только хуже для всех нас. Нора, ну тише, — доктор обнял женщину, опасливо озираясь, боясь проявлять нежность по отношению к рабыне, а то в банде могли начать насмехаться.

Если и видел доктор на кинопленках сложнейших операций кардиологов, как в грудной клетке бьется сердце, то ныне узрел, как оно может вырваться наружу без разрезания плоти. Все таилось во взгляде Норы, в ее надрывном голосе. Она тоже страдала от бессилия, но по-другому: все еще не признавая невозможность избавления от зла.

— «Тише», — глухо отозвалась женщина, саркастично отметая утешительный тон воспитателя со стороны собеседника, шепча отчетливо и непоколебимо. — Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я понимаю, куда мы все попали. Но надо выбираться. Или ты все-таки один из них?

Женщина вдруг отстранилась от него, не позволяя себя трогать, смотря пронзительно и сурово, словно прожигая Бена насквозь. Она решительно отошла к скелету недоделанной лодки, на которой полосами играли блики месяца, в мороке которого дреды на голове девушки точно оживали, гневно вздрагивая в такт движениям головы. Она молчала и слишком скрытничала, но Бен списывал это на то, что он слишком мало времени был с ней, на то, что она к нему не привыкла. Правда, потом он вспоминал, какой адовой мукой становится то, что происходило вокруг для человека с убеждениями пацифиста, не желающего применять насилие в борьбе со злом. Однако в своей вере она не оправдывалась невозможностью применить силу, если того требовало спасение чьей-то жизни. И доктор опасался, как бы она не сбежала с Салли. Без него? Нет, невозможно! Ведь он же мозговой центр, он же… А что «но»? Он просто не верил в свои силы.

— Нора… Я… Просто я, — как последний идиот, мямлил Гип, подходя к женщине, отводя ее от посторонних глаз на зависть рядовым в узкий, как клетка, но отдельный сарайчик-склад, где они могли нормально поговорить.

— Просто ты не думаешь. Ты не хочешь никуда бежать, — резко бросила женщина. — Конечно, ведь не ты в штабе с этим чудовищем, а Салли! Не у тебя потом все болит! Ты ее лечил, да, спасибо. Но ты не жил с ней изо дня в день.

— Да ты тут всего ничего! Ну… неделю, что ли! — протестовал Гип. И снова какой-то бес в нем приказывал заткнуть строптивую. Можно поцелуем, можно ударом. Доктор все лучше понимал, что «ангел» никогда не полюбит его, пребывая в плену, потому что для нее идея насилия над человеческой личностью оказывалась неприемлемой. Разве только для нее?

— Однако я уже с ней достаточно познакомилась, — сурово сопела Нора, ее темные глаза отсвечивали огнем в нестройном колыхании керосиновой лампы. Охрипшим голосом собеседница продолжала торопливо, но отчетливо: — И там, дома, я таких девочек к нормальной жизни пыталась вернуть. Потому что они ничем не хуже других людей, от того ужаса, что с ними случился. Знаешь, как им страшно? Они порой родных людей боятся, друзей, будто виноваты в чем-то! Мы пытались их жизнь снова цветной сделать, хоть чуть-чуть залатать эти шрамы новыми впечатлениями. А ты… Ты просто считаешь, что это неизбежно!

Бен невольно отчетливо вспомнил подвал Бака… Вот уж где он отбросил всю свою нерешительность, вот уж где планы побега не просчитывались с объяснением теории вероятности. Он просто хотел выбраться любой ценой. И вспоминал, как ощущал почти суицидальное отвращение к себе в тот проклятый вечер за то, что ради побега поддался поцелую, позволил стянуть с себя одежду… Нет, Норе он не мог это все рассказать, боялся, будто был в чем-то виноват.

Ночь тянулась медленно, уныло. Говорить больше не хотелось.

— Слушай, я устал. Давай спать уже, — оборвал доктор сухо, подкручивая рычажок лампы, пока Нора развертывала засаленный матрац. Женщина не строила из себя недотрогу, и только лишь поняла, что доктор действительно не посмеет приставать к ней без ее согласия, позволила в его приезды на аванпост делить одну подстилку со словами: «Ну, мы же не звери. Мы все люди».

Доктору хотелось думать, что люди, все вокруг люди, даже тот сброд, который окружал его. Только почему некоторые из них делалась монстрами, а другие почти признавали за собой роль рабов или, еще хуже, — вещей? Что за недуг поразил их, что за демон вселился?

Ночь длилась безразлично, нудно, без сна с мыслями о том, как там Салли. Раньше вот засыпал спокойно, подлечив ее. Хотя какой там, раньше вообще содрогался от шока! Это в последнее время стал спокойным, холодным, сломанным. А вот появилась Нора и точно вознамерилась обратно собрать черепки, отреставрировать.

Бен думал, что наверняка немедленно заснет, но в итоге глупо, как в детсаду, считал сначала овец, затем то ли каких-то тропических птиц, то ли летающих крокодилов. В итоге он намеренно открыл глаза, всматриваясь в темноту, отметая бред, посланный духотой, нащупывая неизменную спасительную фляжку с водой, отпивая немного и выливая на лицо.

Нора вздыхала негромко рядом, изредка отгоняла надоедливых мошек. Молчали. Не слышали друг друга.

Бен даже злился на это молчание. Рядом лежала красивая женщина, не его. Он вдыхал слегка пряный запах ее пота, видел, как лилово-бурое платье облепляет грудь, которая выделялась в темноте манящей колеблющейся линией… И снова какой-то бес в нем — или просто желания плоти — нашептывал, что он имеет право сделать со своей рабыней все, что пожелает, что никто его не осудит, если он уподобится главарю, не спрашивая ее разрешения. Разорвать это платье, обнажить ее прекрасное тело, впиться пальцами в кожу, а зубами в шею… Достаточно попробовать, перешагнуть черту невозврата, и даже совесть перестанет грызть. И будет все дозволено, потому что ничто не истинно. Только каким потом станет? Скорее всего, возненавидит себя, и решит причинять еще больше страданий за собственную расколотую судьбу и личность. Прямо как главарь…

Бен стиснул зубы, неуютно поерзал, хрустнув позвонками затекшей спины. Нет, он решил оставаться человеком, из последних сил цеплялся за это звание. Чтобы охладить свой пыл, он уходил в ведение несуществующего дневника, кажется, немного лгал самому себе: «Я отчаянно думал над планом побега для нас, всех нас. Нам бы помог сигнал бедствия или хоть корабль. Но ко всем средствам связи и прочим важным вещам меня не допускали. Я даже получал деньги, признаться, не самые плохие деньги, но жил на правах раба, ну… чуть более свободного, но раба. Хотя они знали, что лучше меня не мордовать, все-таки каждый из них мог оказаться ранен в перестрелке. Меня и правда не мордовали, чего не скажешь о Салли. Удивительно, что после всего, что с ней творил Ваас, она не становилась отупевшей или обезображенной. Очевидно, свой „трофей“ он предпочитал не ломать до конца. Но меня все больше угнетала мысль, что он воспринимает ее как вещь, не более того. Может, в какой-то мере и берег ее, но как вещь, которая при поломке легко выбрасывается на свалку. Признаться, такое отношение к людям свойственно не только психопатам-главарям. То, что у него психопатия на фоне наркомании, я понял сразу. Что творилось в голове Салли, я понять не мог, хоть и подозревал, что она тоже уже распрощалась со здравым рассудком».

Бен задремал, сиротливо уткнувшись в плечо Норы, в полусне успокоено думая: «Жить по совести — нервов не хватит, а по зависти — зачем вообще? Так что, лучше с оголенными нервами, но по совести».

И ему казалось, что кто-то во сне гладит его по голове, ласково, безо всяких грязных намеков и призывов, перебирает кудри, как делала мама, когда ему было одиноко или страшно. Бенджамин ощущал, что понемногу вновь становится собой, и не намерен больше слушать всяких лесных бесов.

***

Половина ночи прошла спокойно, а на рассвете поступил сигнал об атаке ракьят в центре острова, воины двинулись на аванпост «Ржавый двор», притом уже во второй раз. Если до этого их попытки прорвать оцепление успешно отбивали, то теперь пираты несли ощутимые потери.

Услышав такие известия, Ваас немедленно начал отдавать приказы, кому-то лично, другим по рации. Следов возможного и закономерного похмелья в его поведении не различалось, то ли потому, что он всегда был под кайфом, то ли потому, что умело скрывал, однако руководил достаточно последовательно. И короткие отчетливые команды не шли в сравнение с непонятными психоделическими монологами.

Ситуация, как поняли обитатели аванпоста у лагуны, накалялась, хотя «Ржавый двор» обретался далеко от них, по километрам не очень, если ехать напрямик, но этому мешала высокая горная гряда посреди острова, из-за которой приходилось делать долгий крюк. А уж от «Верфи Келла» вообще прямой дороги не проложили. Казалось, что опасность далеко, даже гул выстрелов тонул в перезвоне джунглей, поэтому страх оставался так же в туманной дали сознания. Присутствовала уверенность, что пираты намного сильнее. И понятно, что они неправы, что они чудовищны, но они защищали от неведомой силы лесного братства дикарей.

Салли хотелось, чтобы племя поскорее уничтожили. Да, это гадко, это плохо, но не хватало сил ждать неведомых угроз. Пусть пираты просто правят на острове, пусть торгуют коноплей и людьми, но без всякой войны. Правда, тогда Ваас мог еще хуже вымещать свою агрессию на «личной вещи». Без борьбы он не находил себе смысла жизни, в мирное время жить уже не мог. Может, по этой причине не прекращал штурмов деревни и храма? А может, раздумывал, что делать с Цитрой…

Салли видела пару раз в ангаре форта большую глянцевую фотографию с изображением этой странной жрицы. Смуглая статная женщина с властным взглядом кошачьих глаз, чье лицо покрывали причудливые татуировки. Почему Ваас все еще держал ее образ в виде карточки у себя в жилище? Чтобы еще больше ненавидеть? Странно, но Салли ревновала к Цитре, точно так же, как Бена к Норе. Хотя знала, что не сумеет никогда занять место в душе ни одного из мужчин. Бен ее жалел, а у Вааса вместо сердца шипела сжигающая все живое лава. Да и кто такая Салли? Она — никто, просто кукла, просто тонкий ручеек в пустыне, горстка песка, пропущенная сквозь пальцы.

С «Ржавого Двора» и его окрестностей — причала и пары рыбацких деревень — поступали все более тревожные новости. Дикари не сдавались. Выходило, что они тоже готовились к наступлению, а не ожидали покорно конца. Кто же будет сидеть, сложа руки, когда завоевывают землю предков? Предки…

Салли не ведала, кто это такие. Кто такой отец, что за фигура, вернее, почему ей могут молиться, хоть упрямо убеждала себя, что есть нормальные, есть благородные. Но подсознательное непонимание и пустота на месте привычных понятий не исчезали при вступлении в сознательный возраст. В то утро, вернее, предрассветные часы возобновления перестрелок, она просто боялась. Вздрагивала, точно от озноба, который усилился, когда Ваас внезапно покинул аванпост со своей группой, не объясняя, куда они держат путь. Не верилось, что в эпицентр перестрелки. Главарь если и хотел причинять боль, то чаще всего делал это на пленниках, особенно не разменивался на мелкие стычки с племенем. Трус?

Нет, просто командир. И прошли те времена, когда полководец несется впереди своих людей. Ваас знал, что с его смертью банда распадется. И он дорожил своей властью в ней. Да, несомненно, он не стал бы лезть в гущу событий на «Ржавом Дворе» без достаточной защиты. Так себя утешала Салли. Но вновь ее обволакивал парализующий ужас, который не прошел к тому моменту, когда подходила Нора, ласково и сочувственно предлагая съесть на завтрак рыбу. Женщина, очевидно, считала, что Салли так тяжко и грустно от визита главаря. Но как сказать, что это от его отъезда и нового витка противостояния тоскливо и тревожно?

Да, он жестокий, да, его не интересовало мнение вещи. И да, у него тоже своя потаенная боль предательства в разодранной душе, которая источала яд, уничтожавший ни в чем неповинных людей, отчего он заслуживал смерти. Но как жить без него? С кем? Кто будет отдавать «с барского плеча» чужие чемоданы пленниц? Однако поделиться своими соображениями Салли не решалась, потому что уже дорожила обществом Норы.

С ней было удобно и спокойно, она отгоняла других назойливых рабынь, которые сделались последнее время вовсе невыносимым, насчитав у «личной вещи» аж трех «покровителей». Наверное, законно. Их судьба вообще никого не интересовала, но Салли никому не делала мелких гадостей. А еще Норе можно было не отвечать, она сама додумывала ответы на собственные вопросы, фантазерка. Так что Салли сидела молча, взирая в разверзнувшуюся пустоту будущего, что с новым нападением ракьят теряло даже примерные очертания.

Духи дурных предчувствий подлетали к девушке, нашептывали страшные варианты развития событий, где ракьят вставали, как волна, где среди них несся демоном убийств странный «белый человек», который потом вонзал вычурный старинный нож в мускулистую грудь Вааса. И еще раз. И еще… Разлетались кровавые брызги… Ваас! Как смел этот «белый человек»!

Как?! Да, Ваас отвратителен, но подумать, что кто-то посмел бы причинить ему вред, ему, непобедимому, самому сильному! Невозможно!

Видение показалось настолько реальным, настолько пугающим…

Девушка вздрогнула, отгоняя от себя эти странные мысли, считая, что она не может быть провидцем, потому что она просто марионетка без мозгов. Салли взволнованно задышала, от стресса потирая живот, сморщиваясь.

Тогда она ощутила, как ее обняла Нора, шепча что-то успокаивающее, ободряющее. Но она еще не понимала, что значит жить посреди то затухавшей, то разгоравшейся войны. Салли молчала, автоматически кивая, все еще отходя от видения, задумчиво выковыривая из зубов тонкие рыбьи кости, отмечая, что одинокий обглоданный остов на листе маниока отлично подошел бы для гадания. Если бы уметь… нет, лучше не знать, не видеть, не ведать, если все предрешено. А если есть выбор, то ничего невозможно узнать.

День тянулся бесконечно, будто утро прокляло все последующие часы, будто не желало солнце покидать пределы ночного покоя. Только море неизменно колыхалось приливами и отливами, и люди повторяли свои дела. Женщина с повторением незаметной работы так похожа на воду, вечно одинаковую, вечно разную.

Нора и Салли неплохо сотрудничали, когда дело доходило до приготовления пищи или стирки. Салли только не сумела научить хиппи малевать на майках черепа, так как женщина считала, что это ужасный символ смерти, в изображении которого она не намеревалась пособничать. А вот еда и чистая заштопанная одежда всем нужна была. И не важно, что «потребители» заслуживали смерти, по мнению Бена и Салли. Нора еще как-то иначе оценивала пиратов, хотя по идее ненавидела за продажу подруг, но почему-то не отвечала на зло озлобленностью.

Как только настал небольшой перерыв в нехитрой работе, Салли вновь замолчала, прислонившись к стене штаба, будто так приближалась к главарю. Хоть бы словом обмолвился, куда и зачем его унесло! И что ждать? Она-то его, возможно, совсем зря героизировала, он-то, может, отсиживался в форте. А вдруг к Хойту поехал требовать подкрепление из наемников? Но нет, он бы никогда не унизился до такой подачки, если бы босс сам так не распорядился. Ваас был из таких людей, которые не умеют просить: либо берут без спросу, все и сразу, либо ждут, обходясь тем, что есть.

Как его ждать каждый раз? Как всех: «с щитом иль на щите»…

От беспричинной тревоги девушка принялась по привычке покачиваться вперед-назад, прислушиваясь к тому, что шипело в рации за стеной штаба. Уже солнце давно преодолело отметку полудня, а бои все шли. Там, далеко, за горной грядой в бамбуковых зарослях. Может, ракьят гнали до самой деревни, зажимая зверя в логове, а может, оттесняли пиратов…

Накатывала духота, тянувшаяся болотными испарениями из чащи, наступавшей на побережье, жестокой панихидой завывали дикие псы, хуже волков, на разные лады, протяжно, срываясь в лай, что напоминал истеричный смех и визг гиен.

Салли потерла виски, раздумывая о том, что не желает видеть главаря, потому что он — ее боль, и физическая, и душевная. Но все-таки… Он был умен, его речи научили ее думать, оценивать. Больше никто, именно он. Странно, ведь она для него являлась не более, чем вещью. А еще он ненавидел всех счастливых людей так же, как она, за то, что им обоим уже никогда не стали бы доступны светлые чувства. Впрочем, Салли не могла ненавидеть Бена и Нору. Но кто сказал, что они были счастливы?

И так сил не оставалось ждать возвращения или дурных вестей, а тут еще Бен с Норой завели разговор совершенно не в ту степь, сначала друг с другом о чем-то бормоча, а потом засуетились вокруг девочки, которая хотела одного: чтобы от нее отстали, потому что им не понять.

— Что он делает с тобой? — совершенно некорректно прямо спрашивал доктор, видимо, перебрав за ночь в голове столько ужасных рассказов, что выглядел более испуганным, чем пленница. Это явно Нора его настропалила. У нее все четко делилось на черное и белое. Причинение боли — черное. Делание чего-то полезного, поддерживающего жизнь — белое. С ромашками против автоматов выступала?.. Это хорошо там где-нибудь на митинге, где, в целом, безопасно, если никого не провоцировать.

А пиратов своей добротой уже не вылечить. Ваас ненавидел доброту, а уж если бы кто-то посмел пожалеть его, так и вовсе снес бы башку, покромсав на куски. Кажется, он в самой глубине души тоже отчаянно боялся сострадания. Может, ощущал, что не заслуживает его. А, может, уже ничего не испытывал, кроме бесконечного повторения бессмысленных действий. На наивную пацифистку Салли не злилась, отвечая Бену отрывисто, сверкнув глазами исподлобья:

— Ничего особенно. Ничего свыше того, что мужчина делает с женщиной, — Салли откинулась на перевернутом старом буйке, служившем ей скамейкой, вновь говоря слегка развязно, разводя руками: — Вообще-то он садист, а не извращенец. Он еще достаточно силен, чтобы не прибегать к извращениям, — но добавляла тихо, вставая, отворачиваясь от собеседника, который, кажется, тоже мучился от ожидания: — Так я думаю… Я и так подчиняюсь, так что унижать меня еще больше нет смысла.

— Такое чувство, что тебе нравится, — совершенно растерянно отозвалась уже Нора, неуверенно сцепляя руки в замок, отрываясь от развешивания белья и красных маек.

— Нет. Не все, — неуверенно отозвалась девушка. — Что тут может нравиться? Быть вещью, быть куклой. Просто… Это легко. — Салли подняла глаза, энергично закивав, виновато приподнимая брови. — Это и правда легко. — Она обратилась к Бену, косясь опасливо на нахмурившуюся задумчиво Нору. — Помнишь, как один старик из Бедтауна орал? Он всегда повторял одну и ту же фразу, изо дня в день: «Куклой быть просто, попробуйте — плывешь по течению, ни о чем не думаешь. Попробуйте, ха-ха», — девушка растерянно опустила руки, раскидывая их, открывая податливо ладони, горько и потерянно вспоминая: — Я поняла это после того, как мой отец продал меня за карточный долг Хойту. От меня уже ничего не зависело. С тех пор я плыву по течению. Можно сказать, что мне повезло. Ваас приятнее большинства из пиратов и наемников.

— Он же самый жестокий из них, — блеснул ужас непонимания в ясных карих глазах Норы, которая с силой сжала подвернувшуюся тряпицу, так что чуть не порвала хлипкую дешевую ткань.

— Однако достаточно умный, — фыркнула собеседница со скрытой угрозой.

— Ум никогда еще не служил мерилом добродетели человека, — тоном учителя заключил Бен.

— Док, ты говоришь такими мудреными словами, как будто знаешь, как выбраться, — скорчила разочарованную гримаску Салли. — Это все безумие…

И тут раздался голос. Его голос! Тот, что узнать из тысячи, ее мучение, ее ожидание, вернувшийся по-прежнему с щитом, а не на щите:

— Давай, Салиман, повтори, как ты слышала. Я тебе уже говорил, что такое безумие? Я тебе говорил! Так что повторяй!

Они не заметили во время короткой перепалки, не услышали гул моторов за шумом генератора. А он вернулся, главарь-демон. И вместо приветствия подкрался незаметно, чтобы сразить Салли, застать врасплох. Кажется, он подслушал обрывок диалога, а теперь угрожающе требовал продолжение собственной цитаты, нависая, поглаживая ирокез.

— Безумие — это точное повторение действий, — набрав побольше воздуха, выпалила негромко Салли.

Ваас недовольно дернул плечами:

— ***! Ты тупая!

Затем он ткнул девушку под ребра, так что она чуть не упала, растянувшись почти на шпагате, как фигурист, но немедленно поднявшись, не глядя на главаря. А что могли поведать ее глаза? Что снова она не рада его появлению. Была бы рада, если бы не боялась новых мучений. С каким настроением он вернулся? Раздраженный, недобро посмеивающийся. Но… Вернулся. Живой. Значит, ничего пока не менялось. Хуже не делалось.

— Не смейте трогать девушку! — внезапно запротестовал Бен. Наверное, перед Норой в героя поиграть решил.

— Ты что-то сказал? — прошипел Ваас, вырастая темной горой, шквалом, штормом, рассматривая и так, и этак Бена со словами: — Ты. Что-то. Мне. Сказал? — далее последовал удар в скулу немолчаливого доктора. — ***! Ты знаешь, кто ты? Ты — никто! Еще не понял, ***, ты никто! ***! — Ваас раскидывал руки, рисуя ими в воздухе престранные фигуры, обращаясь то ли к Салли, то ли к пиратам. — Он думает, что смеет указывать мне… мне! Я царь и бог Рук Айленда! — он указал пальцем на Гипа. — А ты — дешевая ***, которой полакомится каждый из моих псов, стоит только мне приказать! Давай, попробуй еще раз мне указать, падаль. Что, где твоя *** храбрость?.. *** поджался? — Ваас приподнял брови, отчего на его лбу обозначились многозначительные складки. — Что-то не так, док, а? Что-то не так? Я думал, ты сейчас начнешь защищать эту негодную девчонку, ты же рыцарь! Ты рыцарь, я не прав? Очень удобно повесить на себя ярлык рыцаря. Это о***но круто! Да, ***, да! А потом оказаться дешевой ***, потому что у тебя нет силы! У тебя ничего нет, кроме ярлыка…

Но голос его стал тише, он уже рассуждал сам с собой, хмурясь:

— Да и многих этих болванов определяет только ярлык, который они старательно приклеивают на себя. Но стоит им забыть о клее, и светится голая ж***, — но он словно очнулся ото сна, встряхивая «личную вещь» за плечи так, что чуть дух из нее не выбивал, как пыль из старого ковра. — Так, Салиман, ты будешь повторять, как надо, или мне самому повторить?! Я тебе уже говорил, что такое безумие! Говорил, ***?

— Говорил, — хрипло отозвалась девочка, ссутулившись, глядя напряженно себе под ноги. Пришел он. На что она его ждала? Наверное, чтобы не попался кто-то еще более отмороженный. Падать еще ниже всегда есть куда. Это ведь правда: он не прибегал к извращениям, не делил с другими пиратами. Но что его потянуло на такой разговор вдруг? Ведь только прибыл, наверное, устал. А человек ли он вообще? Хотя если уже накурился или даже вколол что-то покрепче обычного косячка для курева, то вполне понятно, что его кидало в разные стороны непоследовательных мыслей. Если потребовался более крепкий наркотик, значит, успел за день навидаться такого, от чего другим способом не успокоился бы, не отделался бы от видений. И снова она его понимала и даже немного опрадывала.

— Тогда какого *** ты не помнишь? — он боднул лбом в лоб, заключая виски девушки в тиски своих рук, но резко отпрянул, откидывая назад, так что Салли мотало флагом на ветру. — Вот! Вот! Ты показываешь его, ты показываешь безумие, — он ожесточенно оскалился, чеканя каждое слово. — Безумие — это повторение одних и тех же бессмысленных действий раз за разом, в надежде на изменение. Вот что такое безумие! — он обращался к вставшему незаметно Бену. — Ты, ***, думал, я шутки шучу? Думаешь, сказал так, ***, я, такой вот е***ный на голову, и можно забыть? Но ты тупая, вы оба… А я вижу это везде. С тех пор, как какой-то м***к сказал мне это, — Ваас отворачивался, протирая глаза. — Ну ладно, Салиман. Живи пока, я тогда тоже не понял с первого раза, что он имел в виду… — он слегка рассмеялся, хотя на вид будто беззвучно вздрогнул. — Но ***ная ирония: вскоре я стал видеть это везде. В каждом.

Он еще раз ударил Салли, с размаху уронив и доктора, который, потирая поясницу неловко вставил реплику:

— Но это же… высказывание Эйнштейна.

Ваас, который почти собрался уходить, отдавать дальнейшие распоряжения своим подчиненным, тут же обернулся, осознав, что жертвы недостаточно усвоили спонтанный «урок»:

— Ты что-то сказал?! Ты, ***, опять что-то сказал?! — он махнул рукой в сторону поджавшей колени к груди Салли, оставшейся потеряно сидеть в позе эмбриона. — Вот, Салиман, смотри, что такое безумие: его который раз предупреждают — захлопни ***о! А он что? Он надеется на изменение результата! Это и есть… — Ваас на миг словно задохнулся, опустив голову. — Безумие, — но вот вновь маячил выше всех его гребень казуара. — И иди на***, докторишка, со всем своими определениями психических расстройств. Мне лучше знать, что такое безумие. Ну что, Салиман, ты, надеюсь, уже все поняла? Ты, ***, поняла, кто здесь главный? Запомнила, что такое безумие? Запомни, будь добра, тебе существовать с безумием до конца своей ***ой жизни, — с этими словами главарь небрежно погладил остриженные волосы девушки, совершенно тем же жестом, что собак треплют между ушами. — Когда осознаешь его, как-то легче. Вот смотришь и смотришь, как эти идиоты повторяют, и повторяют, и повторяют. Раз за разом. Одно и то же. И каждый раз надеются… Это даже забавно, — но тут же совсем опрокинул пленницу. — Так, пошли оба на***! И впредь не отвлекать меня!

Бен кряхтя поднялся, Салли безразлично устроилась на том же перевернутом буйке, престранно безмятежно или апатично полуулыбаясь. То ли от того, что нынешний выпад главаря не закончился так плачевно для пленников, как мог бы, то ли от того, что он вернулся, а она весь день ждала.

Одна только Нора стояла неподвижным онемевшим изваянием с вытаращенными глазами. Что поделать, не привыкла она к таким вот кульбитам главаря. А ей и не надо было, к ней не обращались. Знай себе, белье развешивай. Другое дело, когда все любимые фразы главаря невольно проникли в разум, вплетаясь непроизвольно в речь. И тут как фантом возникает Ваас! Может, он появлялся каждый раз, стоило только сказать кодовую фразу?

— Лучше больше не говори со мной, — как в трансе отозвалась Салли, помогая Норе, двигаясь, словно автомат с остекленевшими глазами. — Мне кажется, он слышит каждое мое слово, видит каждый шаг.

— Но мне жаль тебя, Салли. Ты становишься его марионеткой, — горько покачал головой Бен.

— В этом цель, — усмехнулась девушка, почти нараспев твердя, заворачиваясь в развешенные мокрые тряпки: — А марионеткам не больно, у них нет своей воли. Это единственный путь, чтобы не сойти с ума. Или укрыться в ненормальности. Но твои слова, и правда, мало что могут изменить, — она сделалась серьезной. — На этом острове нет никакой надежды на изменение…

«Она права. Ну, что я могу сделать?» — бессильно подумал доктор, но Нора, точно прочитав его мысли, глянула осуждающе.

Однако в их дискуссию вновь вмешался Ваас, разъяренно подошедший к Гипу:

— Какого *** расселся, док?! Я не думал, что ты настолько тупой! Займись уже делом, ты у нас спец по отпиливанию конечностей? Вот и займись! — главарь вкрадчиво добавил, будто слова вязли на зубах: — После перестрелки привезли двоих.

Тут Бен понял, что он нагло отлынивает от своей работы. Нападение на «Ржавый Двор» прошло не без потерь. И сам Ваас выглядел запыленным, странно горели его глаза, как у человека, который уже давно по ту сторону всех мыслимых пределов усталости. Впрочем, он устал от жизни — и поделом.

Когда Ваас говорил про двоих, то он учитывал только тех, кому реально раздробило ногу или руку так, что требовалась ампутация. А раненых оказалось намного больше, около десяти человек в разном состоянии, осмотрительно свезенных к хирургу, раз уж он оказался на «Верфи Келла», а не ближе. Там что до него, что до Доктора Э. одинаково выходило, а терять от неквалифицированной помощи не самых плохих солдат — расточительно.

Вскоре Бен подключил и Нору, и Салли к простейшим обязанностям ассистентов, потому что у него не хватало рук. Вот для Норы странное испытание — вроде бы тот же человек каждый пират, так же страдал от боли, так же просил продлить его земное существование, а все-таки есть люди, которым не хочется помощь оказывать. Но женщина этого, кажется, не осознавала в своем усердии, отматывая бинты и неумело протирая спиртом инструменты Бена. А ей бы их всех ненавидеть черной злостью за то, что случилось с ее подругами. Но нет же!

То понеслась за водой, то подхватила инструмент, подавая хирургу, с ходу запомнив названия всех причудливых железок. И глаза лихорадочно блестели у нее, как у сумасшедшей мазохистки. Салли только пожимала небрежно плечами, двигаясь неторопливо, как сонная муха. Допустим, так Нора себе доказывала, что она еще человек. Но толку-то тут оставаться таковым?

Салли ее не понимала, она задумывалась только о том, что теперь ее ждет, раз прибыл Ваас, к чему готовиться. Наверное, поэтому ее не очень шокировало, когда пришлось держать вдвоем за плечи одного раненого, ему предстояло отпилить ногу. Нормального наркоза, как и многих других вещей, на острове не водилось, по крайней мере, не для рядовых. Пираты получали неплохо, но за отвратительные условия. Хорошо жить «дикарями», пока здоровье не пошатнется, а в условиях перестрелок этот процесс ускоряли случайная пуля или осколок гранаты. И еще неизвестно, что лучше: сразу насмерть или вот такое лечение без возможности дальше быть пиратом. Хорошо, если потом прибивался к банде информатором, или вербовщиком, или деньги на подлинность проверял, а если по жизни тупым был, то проще сразу в гроб класть, не продлевая мытарств.

Пират истошно выл, неестественно тонко, срываясь на хрип, извиваясь, хоть сознание его было затуманено. И тогда Салли вдруг осознала, что ей нравится слушать голос мучений, на миг даже глаза заблестели нехорошими искрами — это черный фрегат посмел вырваться из закоулков сознания. Но из-за присутствия обескураженной Норы, скромного белого лебедя, пришлось прятать свою вторую сущность, которая восторгалась чужими страданиями, звуком хрустнувшей кости под бесстрастным решительным ножом Гипа, видом выплескивающейся крови, запахом смерти, разложения, смешивающимся с ароматом спирта и лекарств.

Появилось бы это чудовище лучше перед Ваасом, ведь оно являлось результатом общения с ним. Может, тогда бы нашли общий язык. А зачем? Все зачем?..

***

По рассказам раненых оказалось, что перестрелка велась целый день, ракьят отбили один из их аванпостов, до «Ржавого Двора» и причала возле него не добрались. Участвовал ли Ваас, пираты не уточняли, но и спрашивать у них не хотелось. Бен не знал, то ли радоваться, то ли ужасаться победам ракьят. Радоваться — древнее племя не желало сдаваться и строем идти на свой геноцид. Ужасаться — снова началась война. Снова таскали туда-сюда раненых, снова в джунглях псы завывали по отлетавшим душам. Все верно: души пиратов в ад утаскивали, скорее всего. Но Гип боялся за себя и двух женщин. Впрочем, с Норой они бы додумались до примерного плана побега, если бы аванпост атаковали, Нора ему придавала смелости, а от общения с Салли становилось как-то склизко на душе, она заражала своим бессилием, слишком убедительно утверждая, что выхода нет.

Доктор устал, он рассматривал всех, кому успел оказать помощь. Несколько с переломами уже чем-то занимались. С ранениями рук и плеч тоже не оставались «возлежать» в штабе на раскладушках.

Пират с отрубленной ногой тихо стонал в углу, то ли от боли, то ли от своей горькой судьбы. Видимо, от всего вместе. Противно делалось, когда он растирал неуместные слезы. Жалко ему себя было, а невиновных ни в чем дикарей не жалел, небось. Пришел на их землю, распоряжался, как хозяин. И пленников не жалел, наверное, тоже. А теперь требовал сочувствия к себе. Не дождется! От доктора точно.

Вот Норе, кажется, на всех хватало милосердия, хоть она с ними и не говорила, но явно переживала. Ее накрыл с головой сам факт последствий перестрелки. Нет, она не могла оставаться на острове, да и Салли тоже. Не скрылось от доктора показное безучастие девочки и угрожающая ухмылка, тронувшая на миг узкие губы. Она рисковала превратиться во что-то ужасное…

Доктор складывал обратно свои инструменты; в голове помимо мыслей плыли записи в ненастоящий блог:

«Итак, я решил, что должен спасти хотя бы этих двух страдалиц, ну, и самому выбраться. Признаться, до того я тоже только плыл по течению. Это отвратительно. Но что у меня было теперь? По сути, ничего. Я все так же торчал в этой проклятой крепости. Пару раз мне случилось подштопывать самого главаря. Все-таки он просто человек, а жизнь здесь у всех нелегкая. Выслушал я при этом такие ругательства, каких представить раньше не мог. Правда, адресовались они не мне, а врагам. Такое чувство, что главарь просто был невосприимчив к боли, особенно, когда обкуривался дури. А дурь здесь курили все, ей же иногда накачивали и Салли. Я пытался держаться до известного времени, хотя все вокруг предлагали. Конопля и прочая дрянь здесь служили и обезболивающим, и веселящим. Я знал, что пробовать нельзя, но, похоже, это был единственный способ не свихнуться. Надеюсь, Нора ничего не заметила. Хорошо, что все считают ее моей собственностью, это единственный способ ее защитить. Все-таки у них есть какие-то законы. Уж если кто-то что-то (кого-то!) купил, то лапы прочь. Надеюсь, что так».

— Ну что? — вдруг раздался голос Вааса. Главарь сонно шатался по аванпосту, видимо, еще были какие-то дела, однако «батарейка» уже садилась, он уже растирал виски и переносицу, подергивая плечами, неспособный устоять на месте. Для чего-то он зашел поинтересоваться, сколько «боевых единиц» вычитать после оказания помощи выжившим. Бен как раз хотел кое-что рассказать; он отправил женщин, умолчав о последнем раненом. Выглядел он хуже остальных, впал в забытье, хотя в крепком мускулистом теле все еще плескалась бестолковая жизнь.

— У этого позвоночник сломан, долго не протянет, — сообщил Гип, выбирая как можно более нейтральные выражения. В штабе мигала лампочка, отбрасывая на лица и стены искаженные тени, скрипели нешлифованные доски. Снаружи бились на ветру рваные красные тряпки, обозначавшие, помимо флага на флагштоке, кому принадлежит аванпост.

— Пристрели, — кратко бесстрастно бросил Ваас, но потом передумал. — Хотя нет, на*** патроны тратить. Зарежь.

Бен подозревал, что именно такой приказ ему отдадут. Ему, тому, кто не имел права нарушать клятвы, не имел права брать в руки оружие, участвовать в пытках и экспериментах над людьми. Но это же просто пират, безнадежный, обреченный от своего пребывания на остров, пропащий с рождения, наверное. Просто кусок мяса, сброд, шваль, быдло. Человек.

Скальпель дрожал в руке, а в голове перемешивались непоследовательные призраки противоречий: «Клятва… Почему маньяки так редко используют скальпель? Клятва… Маньяки…»

Тут Ваас, безнадежно покачав головой на нерешительность доктора, выхватил скальпель и резко провел по горлу умиравшего, который очень быстро затих, издав пару булькающих звуков и брызнув фонтанчиком крови. Прервалось его дыхание, прервалась жизнь. На лице Вааса не дрогнул ни мускул. От собственных мыслей — буря эмоций, театр одного актера. От пыток и казней ракьят — гневное веселье. От убийства союзника — ничего.

— ***! Бен, я все забываю, что ты у нас Гип, — загадочно заключил Ваас, то ли тоже вспоминая о наличии древней клятвы врачей, то ли основываясь на каких-то своих измышлениях, а затем глянул на скальпель. — Кстати, отличная штуковина, нет, правда, как я раньше не обращал внимания?

Он повертел медицинский нож в руках, рассмотрел лезвие и, поигрывая, присвоил на ходу себе, с предвкушением бубня при уходе, почесывая короткую эспаньолку:

— Выпотрошу пару пленников. Или для начала на Салиман опробовать…

Бен похолодел, он желал в тот момент придушить главаря, перегрызть его мощную шею, наброситься со спины со вторым скальпелем или иным острым инструментом, чтобы главарь захлебнулся своей кровью, как тот пират, страдания которого были прерваны.

«Не смей трогать Салли!» — глухо прорычал Бен, сгорая от гнева, но с места не сдвинулся.

Комментарий к 12. Калейдоскоп событий

Вот такая глава, где появляются мельком герои из игры. Вернее, показаны их действия. И побег главного героя, и убийство его брата, и продажа его друга. Но главные персонажи в этом фф, конечно, другие. Надеюсь, для разочаровавшихся Бен смог как-то оправдаться в этой главе. Еще Нору хотелось чуть лучше раскрыть.

Понимаю, что глава большая. Но автор решил, что будет 20 глав, значит, будет ровно 20.

Перевод эпиграфа:

Падаю в бездну,

Проскальзываю сквозь трещины,

Проваливаюсь в глубины… Вернусь ли я когда-нибудь?

Не молчите, ценю всех читателей, радуюсь любым отзывам. Всем удачи!

P.S. В следующей будет экшен и NC.

========== 13. Отвращение и восхищение ==========

I’ll follow you, wherever life goes,

But I’ll always be aside

In the shadow, in the light.

© Enigma «In the Shadow, in the Light»

Яркая тропическая бабочка неосторожно села на запыленный мелкий цветок, где ее и настигла рука бесцельного естествоведа. Салли схватила насекомое за изрядные резные крылья. Яркая! Переливающаяся! Свободная! Девушка восторженно рассматривала короткоживущее создание, смиренно сложившееся высушенным листом, какие обычно закрепляют в гербариях, предварительно расплющивая и распрямляя между страниц тяжелой книги. Но в этом экспонате теплилась жизнь, испуганно шевелились черные тростинки-лапки с цепкими ворсинками.

Девочка держала бабочку за крылья, сидя возле скелета недостроенной лодки. Она рассматривала добычу и тихо ненавидела весь свет, изредка дотрагиваясь до синяка на скуле, оставленного рабыней-ракьят еще утром. Ни за что. Просто так. От беспричинной зависти, будто она так жаждала, чтобы ее пытали по прихоти безумца. Хотя верно говорят, что психи не могут управлять людьми, а вот садистам нередко достаются бразды правления, и никто не защитит от них. Никто.

Уехали утром все, включая Нору. Та доказала, что может неплохо помогать Бену. Но ее обещали вернуть через пару дней. Ваас тоже укатил, не уточняя, куда и зачем. Если уж Гипа с собой потащили, значит, где-то далеко творилось что-то нехорошее. Полевой хирург при спокойной жизни не мог понадобиться. Отправились на запад в объезд горной гряды. А дальше — неизвестно. И лучше не думать. Оставили только нескольких раненых, думали, что делать с тем пиратом, который стал одноногим. Он не хотел умирать и пытался доказать, что сгодится на что-то, что может быть снайпером и схожий бред. Половину врал, конечно. Но что не скажет человек, который хочет жить? Даже если это вовсе не жизнь, а бессмысленная мука.

Бабочка в руке то замирала, то испуганно перебирала лапками, с ее крыльев осыпалась пыльца — Салли ненавидела даже это создание. Внезапно в ней пробудилось нечто, что хранилось за гранью сознания, «черный фрегат» с алой грудью, которая приобрела свой цвет, потому что в сердце у птицы торчал острый нож, и оно бессильно кровоточило. Но капли вязкой влаги обращались в яд. Девушка осклабилась, глядя на насекомое, жалкое и податливое. Вот над кем была ее власть!

Цепкие костлявые пальцы схватили яркие крылья и медленно, с наслаждением изверга, оторвали их от тонкого тела, смяв и искрошив папиросной бумагой. Вся красота осыпалась витражной пыльцой: вместо яркого зрелища оставался жалкий черный червяк с усиками и тонкой талией. Теперь девушка упивалась их сходством, отпуская обескрыленное творение природы, позволяя ему измученно ползти в пыли. Салли, сама не замечая когда, заплакала, тихо прерывисто вздыхая, глотая горечь, всматриваясь в причинение ущерба живому существу. Как же они были похожи! Они могли бы быть красивыми, нежными, будто сладостная греза. Но что же вместо того?! Подрубленные, обреченные, бессмысленно ползущие без цели и надежды.

Девушка подвинула ногу и медленно раздавила то, что осталось от бабочки, этого несчастного незаметного уродца. Без крыльев бабочка становится мерзким червяком. В кулаке все еще сжимались и едва слышно потрескивали остатки крыльев. Салли утирала слезы, размазывая по щекам остатки душистой пыльцы. Она причинила боль, она изувечила, чтобы кто-то стал похожим на нее, чтобы понял, каково это — жить, но ни для кого не существовать. Влачащие своей путь с ножом в груди или спине неосознанно желают умножать свои ряды от вечного выедающего их одиночества и непонимания. И неважно, что от этого не легче, и неважно, что зависть более счастливым не исчезает.

Черный фрегат в душе девушки уже давно понимал Вааса, разгадал, что ему нравится причинять страдания, словно получил удар под ребра. Клинок не вытащили, рубец не образовывался, он гноился и отравлял яростным непониманием каждый день, каждый час, каждую минуту. Никто не видел этот меч, никто не догадывался, да и не пытался. Неспроста Ваас так отчаянно искал слушателей своего бреда, будто пытался что-то донести и доказать себе, но каждый раз его встречал обрыв вместо ответа. Как ни странно, монстр Салли не показывался в присутствии главаря, и от понимания возможных мотивов Вааса безобидная девушка меньше не страдала. Ваас же всегда был неизменным, агрессивным, непредсказуемым, порой отвратительным, а порой даже притягательным. Салли с удивлением поймала себя на этой мысли и невольно облизнула губы. Робкие зачатки приятных воспоминаний почти сразу заглушила волна страха. Нет, пытки — это невыносимо! И ничем не компенсируется, не оправдывается. Хорошо же быть мазохистской, впрочем, в таких унизительных играх чаще всего участвуют добровольно.

Впрочем, Ваас… был Ваасом, а не теми, кто бродили голодными псом вокруг нее. Девушка поглядывала на охрану аванпоста. Она опасалась встретиться с ней взглядом, чтобы не напороться на очередную пошлость, скабрезную шуточку или грязное оскорбление.

Хал перекинулся с Ченом парой словечек, неоднозначно глядя в сторону примостившейся у лодки рабыни. Она озлобленно подумала: «Шлюха! Вот кто я для них. И для большинства. Интересно, а там, далеко, меня так же стали бы обзывать? Ну, конечно, я же типичная шлюха. И неважно, что у меня всего один мужчина, а сколько они любовников меняют в своей жизни — это не суть, они же добровольно, они же продвинутых взглядов». Девушка саркастично поморщилась, невольно задумываясь, что вообще лучше. Расклад-то в любом случае отвратительный. Но все-таки лучше терпеть пытки Вааса, чем участвовать в оргиях с остальными, потому что главарь не всегда делал больно, иногда рассказывал интересные вещи (не к ней, конечно, обращаясь), иногда разрешал смотреть с ним кино, иногда перепадали вещи проданных рабынь. А этот сброд всегда одинаковый, жалкий, подневольный, озверевший.

Тогда иная волна страха окатывала холодным прибоем: когда вернется? Вернется ли? Куда поехал? Опасно ли там? А шальные пули не ведают, кто главарь, а кто рядовой. Страх исключительно за себя с течением времени перерастал в тревогу за него. Она надеялась, что в этот раз он приедет не для того, чтобы истязать, потому что он занимался этим от скуки, когда не находилось других дел, когда не попадались пленники. По наблюдениям Салли, мужчин пытать ему нравилось больше, видимо, потому что они дольше держались, он еще нередко удивлялся, что кто-то помер в прямом эфире. Чего он ожидал-то? Когда тяжелыми наркотиками накачивался, то иногда странные «заскоки» происходили. Ему весь мир казался подвластным, он ненормально радовался, улыбался, а новые смерти не осознавались вообще, ему, наверное, чудилось, что пленники получают такой же кайф, как он. Или нет, или он все понимал, потому что после взрывов дикого веселья на него накатывала невыносимая ненависть, он материл и ругал — не без оснований — весь свет: пиратов, босса, Цитру, исходя желчью слов, ломая мебель, ящики, расстреливая обоймы револьверов или пистолетов. А в расширенных зрачках плясали адские искры, и отражалась нечеловеческая и незвериная тоска.

Салли больше всего боялась, что он в таком состоянии на аванпост прибудет. Случались с ним периоды относительной адекватности, особенно, когда Хойт какие-то поручения давал или ракьят суетились. Салли отчетливо осознавала: без войны с племенем главарь долго не протянет, он и так давно встал на путь саморазрушения. Ненависть к Цитре являлась для него поводом существовать дальше. Кто знает, в кого бы он превратился после гибели жрицы? Может, довел бы себя до смертельной передозировки, может, окончательно сошел бы с ума. Деньги и богатства, кажется, вовсе не интересовали его, планов на будущее он тоже не строил.

А Хойт на его место всегда кого-нибудь нашел бы или просто уничтожил пиратов за ненадобностью вместе с племенем. Девушка испугалась своих предположений возможного развития событий, потому что при таком раскладе ни для нее, ни для Бена места не находилось. Бен… Уехал тоже, Нору забрал, последнюю защитницу настоящую. Без нее делалось одиноко и страшно, потому что к хорошему, как известно, быстро привыкают. К плохому, как оказалось, тоже можно притерпеться.

А сердце ныло и стенало за кого-то, в ожидании извечном…

— Пошла отсюда! — кто-то пнул в спину. Салли безмолвно полетела кубарем в пыль, пропахав носом, затормозив ладонями, приподнялась, поморщившись и потерев позвоночник. Гадко! Опять женский голос, опять одна из рабынь воспользовалась минутной задумчивостью «личной вещи». Ох, попросить бы у Бена какой-нибудь яд да отравить всех этих постылых тупых баб, которые могли бы объединиться, а вместо этого еще друг друга травили. Но объединяются, когда есть надежда на избавление, на побег, а для них всех ее уже не осталось. Хотя что мешало попытаться сбежать девушке из племени? Она ведь наверняка неплохо знала остров. Но что-то мешало, и не только охрана с автоматами.

Салли не проронила ни звука, от молчания спекались губы, она не размыкала их с самого утра, без слов терпя случайные удары и проклятья, летевшие беспрерывно в ее адрес. Постоянно слушала, как за ее спиной перешептываются, иронизируют, злорадствуют, завидуют. Она боялась, что за время без Норы кто-нибудь растащит содержимое добытого чемодана, поэтому, как могла, караулила, а то потом попробуй докажи, что это твое.

Салли не умела бороться за себя, наверное, она себя слишком ненавидела, чтобы пытаться как-то отгородиться от вечного глумления. Девушка не ведала, что хуже: пытки Вааса или ежедневный мелкий ад со стороны его приспешников. На большой земле остался еще третий вариант жизни: отец, который возвращался каждый раз с разным настроением домой, вернее, в ту берлогу с ободранными обоями, где они прозябали. Он всегда «работал» игроком и иногда выигрывал, но денег домой почти не приносил, потому что тут же все тратил на выпивку, зато возвращался развесистым, веселым, падал потом хмельной, мог буянить, конечно, но не так страшно, как в те дни, когда проигрывал последнее и еще в долги влезал. Вот тогда Салли становилось до крика страшно за себя, она пыталась сбежать, куда угодно, спрятаться, запереться в своей клетушке-комнате. Она там сама поставила небольшую задвижку после одной ночи, когда отец орал, что убьет всех, а она со страху заперлась в ванной. Пьяница до утра ломился в дверь, загадив потом всю квартиру рвотными массами, запах которых надолго въелся в продырявленные подушки дивана.

Нет, Салли вспоминала эти времена с немыслимым содроганием, само обоняние подкидывало память о знакомом с детства спертом воздухе, буквально пропитанном насквозь плотным духом перегара и табака. А слух с первых лет пребывания в земной оболочке впитал безобразные конструкции бранных слов и угроз. Глаза же навидались такого, что лучше б слепой родилась. Нет, наличие жилья не означает, что есть дом.

И весь свет не замечал, как ей страшно, как мучается она от мысли, что некуда ей бежать. Что изменилось? Хоть что-то изменилось? Ваас приезжал каждый раз в разном настроении, но при сравнении с отцом главарь однозначно оказывался лучше, сильнее, решительнее. Он хотя бы не опускался до мелких пакостей, которые заставляют существовать в вечном унынии и тревоге, ожидании удара в спину. Его зло являлось соразмерно его силе. А еще он понимал намного больше остальных. Салли осознала, что ждет его, что надеется услышать что-то из его бесконечного потока мыслей. И в сердце девушки даже затеплилось подобие радости, греющее изнутри. Она ждала Вааса, веря, что на этот раз он приедет в хорошем настроении. И не важно, что на ее теле остались шрамы от электрического тока и стекол. Все не важно. Может, так она утешала себя, ведь стоило же хоть кого-то ждать. Недавно появился еще Бен, но приезды хирурга чаще всего сулили новые пытки, а доктор вечно оставался в стороне. Помощь постфактум — это жалкая подачка от истинного милосердия. Вот если бы Гип обладал достаточной свободой, чтобы самостоятельно к ней приезжать… Но нет, с его образом с недавних пор неразрывно связались страдания. Может, поэтому Салли обрадовалась, когда услышала гул моторов и, выбегая навстречу, увидела в первом джипе Вааса. Между тем, Бен остался с Норой где-то там, на другом аванпосте. Не означало ли это, что главарь не собирался пытать «личную вещь»?

Девушка почти обрадовалась своим робким предположениям. Ваас вылез из машины красивым ловким прыжком. Осмотрелся, щурясь на солнце, довольно ухмыляясь, отчего на его лбу и в уголках глаз появлялись складочки. Да, он явно прибыл в отличном настроении! Хороший знак. Наверное. С Салли, как всегда, не поздоровался, она бы удивилась и испугалась намного больше, если бы он как-то сигнализировал ей, что она не пустое место. Нет, лучше, что не замечал.

Вслед за ним из кузова выпрыгнули, глухо рыча, две здоровенные твари на четырех мускулистых лапах. Собаками этих существ язык не поворачивался назвать, они тут же подняли лай, но главарь решительно шикнул на них, отдавая команду. И два ужасных темно-каштановых монстра с челюстями аллигаторов покорно улеглись на песок, подобострастно поскуливая. Ваас стоял между ними, словно вожак стаи волков. Но если бы волков! И вся его стая — цепные взбешенные псы.

— Ваас… Это зачем? — с опаской указывая пальцем на собак, поинтересовался Чен, нерешительно сминая в руках кепку.

— Охрана, ***, тупицы, зачем еще? Ракьят снова зашевелились, — небрежно бросил главарь, повторяя приказ собакам, которые предприняли попытку снова подняться и зарычать на незнакомых. От зверей так и исходила ненависть ко всему живому, главное, что они наверняка уже убивали людей. Даже на звере убийство оставляет отпечаток.

— Я собак с зоны не переношу, — пробормотал Кость, отходя бочком от волкодавов, которые, кажется, были скрещены с представителями бойцовский пород.

«Ну вот, теперь буду бояться даже по аванпосту ходить», — с содроганием подумала Салли, уходя поближе к сарайчику Бена. Ох, как одиноко делалось без Норы и доктора. Они умели не бояться. Особенно Нора. Хотя, может, женщина не до конца понимала реальность всех подстерегавших опасностей.

К собакам без боязни подошел чуть позже только Хал, за что был покусан. Ему еще повезло, что только прокусили кисть, а не руку целиком с костями оттяпали. Мужчина отчаянно выругался, требуя аптечку. Вскоре после пары ударов со стороны Вааса, собаки вняли, что теперь их новый хозяин — это высоченный чернокожий пират. Вааса все слушались беспрекословно, могли в душе ненавидеть, потому что преданно любить оказывалось не за что, но пойти против него означало умереть. Это понимали даже животные, которые по набору команд и обязанностей мало чем отличались от рядовой охраны аванпоста. Разве только автоматов им не полагалось.

Разобравшись с собаками, Ваас смыл дорожную пыль с лица, еще более довольно стряхивая капли, разбрасывая вокруг себя искрящиеся брызги. Обреталось в каждом его движении что-то неуловимо грациозное, твердое, демонстрирующее его силу. Правда, иногда, во время ломок, он практически метался из стороны в сторону, руки и ноги требовали какого-то нереального танца, пальцы нервно гнулись, указывая в никуда. Но не в тот день.

За всеми его перемещениями по аванпосту Салли следила почти с восхищением. Да, раньше не водилось в ее окружении тихих неудачников, жалких алкашей, которые с рождения не пытались хоть что-то изменить. А она хотела бы, вот книги пыталась читать, хоть доросла только до сказок, она отчаянно хотела вырваться оттуда, из этой серости, требовала изменения. И вот получила… Но Ваас… Он ныне не вызывал никакого отвращения. Или же девушка настолько поверила в свои иллюзии самоутешения, которые твердили, что именно сегодня он не настроен на пытки. Она не сомневалась, что если останется до следующего утра, то скорее всего снова «уединится» с ней. Но на этот раз девушка не боялась и этого, а даже, напротив, ждала — в кои-то веки ничего не болело, ничто не мучило, никто не мешал. И был он. Главарь, от харизмы которого даже волкодавы покорно падали ниц. Салли улыбалась, от нетерпения скребя по доскам штаба, рискуя посадить на пальцы занозы.

Между тем вечерело, солнце плавилось за краем моря. Из лагуны вид открывался только на юг, так что закат покрывал лучами в основном шпили деревьев, которые высились зелеными небоскребами, хотя по своей выдержанной красоте завитков, форм и украшений напоминали больше стройные готические соборы.

Салли все ожидала, когда главарь обратит на нее внимание, надеясь, что он не уедет, ведь она его ждала, да, именно такого, в хорошем настроении, заразительно улыбавшегося. Редкость в последнее время. Но Ваас был все занят разбором дальнейшей стратегией обороны «Верфей Келла» в случае нападения ракьят. Кажется, он объяснял, что делать с собаками, когда и на кого их выпускать. Может, из-за тупости пиратов, может, из-за стихийного стечения мыслей в его голове и обстоятельств, но к Салли главарь пришел уже вовсе без улыбки, злой, глядевший исподлобья, отчего его точеный крупный нос напоминал клюв хищной птицы.

В штабе мерцала дрянная лампочка, вокруг нее клубились мелкие тусклые бабочки и мошкара. У них еще обретались крылья, но жар опалял их, и обугленные насекомые падали на пол, прямо на те доски с щелями, из-под которых порой выползали пауки и змеи. А лампочка гудела дальше, нестройно вторя генератору на улице, отражаясь мутными бликами в боках алюминиевых мисок. На металлической пряжке пояса главаря тоже играли искаженные, едва различимые блики. И они же отражались в мутной поверхности лезвия… скальпеля. Кажется, Ваас забрал у Бена, но об этом Салли могла только догадываться, как и о намерениях главаря.

Жертва задрожала, вдоль позвоночника проходили волны холода, ноги подкашивались, ладони леденели. Зарезать решил? Или что-то отрубить? Вскрыть? Выпотрошить и медленно ковыряться во внутренностях? От обилия версий кружилась голова, главное, что варианты один другого хуже в сознании пронеслись. Умирать не хотелось. Не сегодня! А она ведь так его ждала, так волновалась за него, но у него были свои правила игры.

Ваас схватил Салли за руку, ненормально ухмыляясь, переводя взгляд со скальпеля на перепуганное лицо девушки. Намеренно медленно он поднес лезвие, с интересом натуралиста-исследователя провел вдоль кожи, лишь слегка надавливая, практически не прилагая усилий. Вокруг продолговатой поперечной полосы выступила кровь, Салли дрожала, отчего ощущения слишком обострялись. Ваас изучающее склонил голову набок, нервно дернув плечами, будто отогнав наваждение, входя в раж. Он слегка ухмылялся, с губ его срывалось то ли беззвучные смешки, то ли отрывистое нервное дыхание, когда лезвие во второй раз прочертило полосу на руке Салли, уже более глубокую, взрезавшую ровными бороздами плоть.

Девушка забывала дышать от ужаса, каждое прикосновение ножа оказывалось больнее, чем казалось на вид. Может быть, Ваас намеренно делал больно, то приподнимая кожу и копаясь под ней лезвием, то проводя не ровную полосу, а зигзаг с кривыми краями. Кровь текла крупными вязкими каплями, скатываясь до локтей. Главарь мертвой хваткой вцепился в запястья и торопливо бездумно наносил порез за порезом. Он не трогал той стороны рук, где находились вены, только внешнюю. Он внимательно рассматривал то результат своих издевательств, то животный ужас, застывший в остекленевших расширенных глазах Салли.

Она хотела заорать: «А-а-а! Люди! Спасите! Убивают!» — но потом вспоминала, что окружающим совершенно наплевать на нее, как и там, в месте, которое кто-то по ошибке величал ее домом. И отчаяние повергало в апатию: единственный человек, для которого она хоть как-то существовала, ныне снова истязал ее без видимых причин. Наверное, снова чем-то оказался недоволен, или, может, в его расщепленном рассудке зародилась уже давно такая бредовая мысль. Но скальпель проводил и проводил резким движением короткие глубокие полосы, сначала на одной руке до локтя, а потом и на второй. Кровь стекала на доски. Да! Пусть сбегаются все змеи, крысы и мухи! Ведь нет хуже кровопийцы, чем человек!

Он пришел и исполосовал ее скальпелем, а она в тот день ждала его, долго думала, осмысляла. Она боялась за него, поганого, но почему-то именно в тот день он решил пытать ее.

Проклятая лампочка назойливо мерцала, перед глазами плясали черные блики. Салли испытала отвращение к себе за свое ожидание, ее накрыла волна ненависти, точно штормовой шквал, сдирающий мягкий песок с пляжа, выносящий острые камни и обломки крушений.

Бежать! Но куда? Куда угодно, но бежать от этого монстра!

Непривычный порыв сопротивления и ненависти вдруг захватил Салли, наверное, «черный фрегат» почуял страдания безобидной дурочки, что жила над ним в лабиринте сознания.

Девушка внезапно отпрянула, вырвавшись из цепкой хватки главаря, дернулась, извернувшись точно змея, пронзительно зарычав. Броситься бы ей к двери, а потом прямо в джунгли и… И куда? Вероятно, этот проклятый вопрос, это секундное сомнение в своих силах помешали выбрать верное направление, отчего девочка забилась в угол лисом, которому перекрыли оба лаза из норы. Она ударилась спиной о стену, заскребя по ней, понимая, что путей к отступлению нет и быть не может, как обычно, поэтому она отчаянно заревела, выгибаясь, точно в конвульсиях:

— Почему?! Почему именно сегодня?!

— А тебе еще, ***, график пыток составлять? — смеялся Ваас, подходя, опуская нож. Очевидно, он был удивлен поведению своей «личной вещи», интересовался, что еще от нее теперь ожидать, исследовал и рассматривал, точно агонизирующего колорадского жука в банке с соляным раствором.

Она все больше вжималась в стену, словно надеясь укрыться в тени, давясь от слез и страха, заламывая руки, пачкая алыми пятнами одежду и лицо, вырывая клоки волос из своего нелепого опущенного вниз хохолка:

— Нет… Просто… Просто я ждала тебя!

Ваас театрально приподнял брови, раскидывая руки, разрастаясь черной тучей, глумясь:

— Ну вот он я, чего тебе еще, а, Салиман?

— Не… — голос ее срывался на сиплый шепот, она давилась кашлем, прижимаясь грудью к стене, вздрагивая в истерике. — Не так ждала… Я была рада, что ты пришел, я хотела… Я… Это… Это как в детстве… «Папа, папа!» Я к нему бежала, когда он приходил, радовалась, — Салли внезапно пронзительно пристально поглядела на Вааса, кривя рот диким оскалом. — А он по пьяни как швырнет о стену… «Папа»… Будь он проклят!

Она опустилась на корточки, сжалась в клубок, обхватывая голову, то зажимая уши, то прижимая к лицу окровавленные руки. Очевидно, для нее большим шоком оказался не факт пыток, а сломленное, изуродованное ожидание, словно Ваас желал сделать все, чтобы его ненавидели и только ненавидели, чтобы ни одна живая душа не могла пожелать ему удачи, чтобы его никто и нигде не ждал. Ведь некуда лететь…

Главарь поморщился:

— ***, ну ты и визжишь, ведьма! — но потом снова поднял жертву за запястье, придвигаясь к ней вплотную. — Да, Салиман, семья — это ***во. Это только в фильмах все счастливы, — он отшвырнул девушку обратно к стене, недовольно развернувшись. — Видишь, тебе и доказывать не надо.

— Но ты… Ты ведь другой, — глотая слезы, все еще преданно смотрела на мучителя Салли. — Отец самоутверждался за мой счет, потому что больше ничего не мог, он был жалким… А ты нет… Тогда… Тогда зачем? — вновь она срывалась на истошный бессильный крик. — За что?

— Захлопнись, мне надоело слушать этот бред, — шикнул на нее Ваас угрожающе, точно на тех двоих волкодавов.

— Молчу, — пискнула она. «Черный фрегат» молчал, будто тоже понимал, что нет смысла в этой борьбе. И оставалось совершенно беспомощное создание, которое, однако, натолкнуло Вааса на собственные обычные размышления. Главарь недовольно и почти с отвращением отбросил орудие пытки, будто сам понимал, насколько это все бессмысленно, насколько бесталанно служит его извечной тяге к разрушению, уничтожению. Он тяжело вздыхал, точно ему мешал какой-то камень на сердце. Пират бродил по штабу, как зверь по клетке, изнуренно и озлобленно расправляя плечи, будто, находясь без движения, он застывал, каменел. Мрачно он продолжал, посматривая на безмолвно давящуюся плачем девушку:

— Запомни, Салиман, ты в этом мире один и всем по***, что с тобой. Да, они могут делать вид, играть в свое ***ое благородство, — он навис над Салли, цедя сквозь зубы, размахивая руками, что-то показывая, точно отметая кого-то. — Но стоит только задеть их интересы, стоит только немного припугнуть или предложить выгодную сделку — они поджимают хвост, как ***ые шавки, и бегут прочь, не оглядываясь на тех, кто им был дорог. Я видел это сотни раз. Сотни ***ых раз! — восклицал он, переходя на глухое торопливое бормотание. — Так на*** вообще лгать? На*** говорить, что ты готов на все ради кого-то, ради наших «любимых», ради брата или… Сестры… — от этого слова Ваас практически подскочил на месте, рыча оглушительно. — Чтобы однажды предать всех на***?! А, Салиман, не знаешь? Че ревешь? Это жизнь! — но он отчаянно заставлял себя успокоиться. — Просто гр***ое слово, сестрица, которое придумали для описания этой х***ты вокруг.

Салли сидела в углу, сложив кровоточащие руки. Больно. Вот только главарю не лучше. Он тоже кого-то ждал, наверное. Вот так же возвращался к своей сестре в племя, чтобы однажды… Однажды что-то случилось, что-то, отчего он сбежал, сжег мосты, да и себя… Но это его не оправдывало!

Однако Салли не просила оправдания, ей было достаточно осознания, что они в чем-то одинаковые, а это уже не так мучительно. И то, что от ее короткого рассказа он снова начал говорить о своем, означало, что он отзывался на горе несуществующей для целого мира девочки. Но по-своему, только так, чтобы никто к нему не мог привязаться, потому что однажды его уничтожила чья-то привязанность. Наверное, сестры Цитры. Хотя какая она ему сестра? Искренняя любовь к ней заставила ненавидеть себя и весь свет, разрушать, уничтожать, потому что нет страшнее тяги к разрушению, чем та, что растет из отвращения к самому себе.

Салли осмелилась подать голос, упрямо стараясь размеренно дышать и не утопать в задушенном писке мыши с перебитым хребтом:

— Ваас… А я… Я сотни раз ждала твоего возвращения. Ждала, потому что боялась, что тебя могут однажды убить, что однажды ты не вернешься. И я останусь одна среди… Среди них…

Ваас заинтересованно обернулся, сощурившись, точно ему польстили такие слова, молодецки осклабился:

— Руки коротки меня убить, — но затем он вновь нахмурился, сметая резко все миски со стола, опрокидывая какой-то ящик, точно желая разнести этот треклятый штаб, вырваться из него из своего тела, из этой мерзкой земной оболочки. — И на*** ты ждешь? Думаешь, это что-то изменит? Твое ожидание. Твой страх, — он словно задыхался, но затем вновь выглядел вроде спокойным, разумным циником, пренебрежительно бросая: — И да — я приказал захлопнуться. Напомнить, что это значит, а, ***, что это значит? Это значит, ты закрываешь свой ***ый рот и не смеешь даже мычать. Непонятно?

— П-понятно, — задрожала хуже осинового листа девушка.

— Нет! — Ваас втянул губы в недовольной гримасе, а вместо лица предстала до тошноты гадкая морда змеи, он совершенно спокойно вещал: — Тебе ни*** не понятно! Ты слишком много себе стала позволять, сестрица!

С этими словами он выгреб Салли из угла, пинками и тычками погнав к двери. Она, спотыкаясь, ничего не понимая, повиновалась, катаясь практически кубарем.

Яркий свет прожектора ослеплял, к аванпосту из джунглей уже стекались сумерки, и на вой диких собак два волкодава отзывались ненавистным лаем. Салли слабо осознавала, где она и что с ней происходит, все застил ужас: она страшилась предположить, до чего мог додуматься главарь, что сулило неповиновение. Неужели… Самый жуткий ее страх не находил себе названия. Но она верно догадалась о его намерениях: он поволок ее к пиратам. Кинув в пыль в центре аванпоста, он обратился к свободным от караулов рядовым, которые до этого жарили мясо на костре и уныло курили за игрой в карты:

— Эй, отребье, кто хочет попользоваться этой костлявой ***?

Ваас смеялся, глаза его горели, даже не злобой, а коварством. Подлость… Он весь состоял из подлостей и предательств.

— Что, Ваас, надоела? Мы уже давно не против! — с энтузиазмом заявили на разные голоса пираты, живо поднимаясь, обступая Салли кругом, будто с момента ее попадания на остров они только этого и ждали. Может, даже делали ставки, когда она надоест главарю.

— Нет! Нет! Нет! — шипела она, но голос пропал от ужаса. Она хотела потерять сознание, вообще ничего не ощущать, стать кем-то иным, несуществующим. А к ней тянулись сотни цепких пальцев, тысячи рук…

Из тьмы. Они сминали одежду, поваливали на землю. Пираты давно потеряли чувство стыда и даже не собирались тащить ее в укромное место, не заботясь о том, кто мог увидеть их. Только пыль поднималась, а Салли отбивалась руками и ногами. «Черный фрегат» вступил в свои права, девушка не осознавала себя, но кусалась и брыкалась до последнего.

Одному пирату она даже засветила в глаз знатный фингал, сумев уклониться от ответного удара, но противников было не меньше пяти. Не прошло и минуты борьбы, как ее руки и ноги уже кто-то держал, а другие пытались содрать одежду.

Только один раз она испытывала подобный ужас, и тогда пришел Ваас, и тогда он стал ее избавителем, но и мучителем. А теперь она своей дерзостью все разрушила! Салли надеялась, что умрет раньше, чем успеет осознать, что с ней случилось. Но почему в этот день?! Она не хотела умирать!

***

Сначала Ваас стоял чуть в стороне, наблюдая за зрелищем, небрежно положив руки на широкий кожаный пояс, слегка постукивая по нему указательными пальцами, самодовольно рассматривая то, как Салли окружали пираты, как тянулись к ней их руки. Потом главарь понял, что его пленница уже достаточно «усвоила урок», а подчиненные, между тем, останавливаться не намерены, так что ухмылка слегка сползла с его смуглого лица, он махнул в их сторону:

— Хотя нет, парни, я передумал! Эй? — хохотнул он, но в общем гуле его как-то не сразу услышали.

Тогда-то он обозлился уже непосредственно на своих пиратов, потому что речь зашла не о какой-то девчонке, а о подчинении командиру — вещи куда более серьезной, вызывавшей ныне невероятную ярость:

— ***! Слышали меня?! ***! Тупицы!

Ваас полез в гущу пиратов, двинув одному локтем под дых, другого оглушив ударом в ухо, еще двоих просто отпихивая в сторону. Кто-то попытался дать сдачи, очевидно, не разобравшись в общем мелькании рук и ног, что перед ним сам главарь, за это поплатился очевидным переломом носа.

Когда дело касалось драк, Ваас спуску не давал. Иначе в пиратской среде не подняться на самую вершину, он прошел этот путь сполна, с первых ступеней, хоть Хойт изначально приметил одного из самых сильных воинов ракьят. И решил заполучить себе. Проклятый мистер Уолкер всегда получал то, чего желал. Власть, богатство, жизни и смерти людей – все!

Ваас при мысли о боссе обрушил удар обоих кулаков сверху вниз на какого-то неудачно повернувшегося рядового. Главарь почти радовался, что устроил эту свалку, она помогала выплеснуть весь гнев и стресс, что клокотал в нем, циркулируя вязким ядом по венам, сочась сквозь кожу потом. Как-то раз он так же защищал Цитру. Он впервые убил ради нее, ради сестры, жестоко убил. Наверное, в тот миг понял, что ему это нравится, наверное, в тот миг что-то щелкнуло в его мозгу, а потом подхлестнули еще зелья жрицы. Цитра! Проклятая неблагодарная Цитра! И главарь снова со всей силы размахнулся, подрубая кого-то подсечкой и ударяя ребром ладони по шее. Вечно бы так с кем-то бился! В тот миг так казалось.

Однако пираты быстро сообразили, что главарь отменил свой приказ и отдавать им рабыню не намерен, так что, потирая ушибленные места, отпрянули подальше, расступаясь широким кругом, демонстрируя свою капитуляцию.

— Но Ваас… ты же сказал!.. — замахнулся еще один пират, пытаясь предъявить свои права на девчонку. Кажется, это был тот самый Билл, что свою тещу гантелей стукнул и подался в бега.

Главарь, с озверевшим задором рассматривая непослушных приказам подчиненных, достал пистолет и хладнокровно нажал спусковой крючок, хотя пират уже пошел на попятную. Но поздно — мозг перемешанной кровяно-костяной жижей вылетел из дыры в затылке.

— Есть еще несогласные? — риторически обратился к притихшим рядовым Ваас. Пираты энергично затрясли головами и руками.

— *** с ней, будто других *** нет, — бормотал Хал, приказывая расходиться.

— Это точно, в жизни больше к ней не подойду, — отвечал Кость.

— Зачумленная ***! Одни беды от нее. Зачем вы вообще к ней полезли? — недоумевал Чен, который был в карауле и не участвовал в развернувшемся непотребстве.

Ваас остался вскоре один посреди аванпоста, хотя выплеск энергии требовал продолжения, однако он убрал пистолет и подошел к распластанной в пыли Салли, поднимая ее за шкирку, указывая на замерший труп Билла:

— Видела, Салиман, я ради тебя и этого ***на не пожалел. А ты… ***! Да все вы неблагодарные твари, — он повел ее в штаб, девушка следовала, словно робот, он продолжал твердить ей: — Да, Салиман, думаешь, ты одна такая? Как же: устрою истерику и все будет по-моему! А *** тебе, с какого *** должно быть по-твоему, тупая ты ***?! Что ты сделала?! Или, думаешь, кому-то нужна твоя привязанность?

Дверь штаба распахнулась и затворилась, не пуская никого. На полу валялся скальпель, который, по оценке главаря, оказался не сильно забавной вещью.

Салли дрожала всем телом и все еще слабо отмахивалась кровоточащими руками, словно ее атаковала стая хищных птиц, как в фильме Хичкока.

Ваас продолжал недовольно бубнить, пока Салли оседала ослабевшим канатом на какой-то пыльный деревянный ящик:

— Расскажи мне о великих чувствах, которые жертва начинает испытывать к своему мучителю. Как тебе такая история? Только всем по*** на твои чувства, всем по***, сколько раз они проткнут тебя насквозь, — он вновь удержался от того, чтобы не перейти на вопль. — Какое-то г***ое чувство, которое какие-то идиоты назвали любовью. Ненависть надежнее, с ней ты резво крутишь башкой, подозреваешь всех… Ненавидь! Лучше ненавидь! — громко скандировал и практически просил Ваас, вдруг замечая, что «личная вещь» заваливается набок. — ***, Салиман, ты уже что ли не в себе?

Девушка кашляла до рвоты от стресса, крутила головой, она явно ничего не понимала, только махала руками, будто продираясь через толщу колючих зарослей.

И Бена не оказалось рядом. Вот кто ее просил не подчиняться и разводить дискуссии? А кто его просил исполосовывать ее скальпелем только от того, что при совещании в штабе позвонил Хойт и сообщил, что один из сбежавших рабов объявился прямо в деревне ракьят?

Кто уж донес боссу — неизвестно, но убить стукача хотелось жутко. Ваас-то уже знал, что один из сбежавших придурков вряд ли просто так потонул, ведь он сам его отпустил в джунгли, решив испытать на прочность. Брата его, военного, пристрелил, потому что не того пошиба человек, тренированный, опасный, он-то побег и организовал, такой не нужен. А совершенно зеленого и сказочно тупого паникующего его братца главарь отпустил, препроводив на прощание несколькими своими пиратами. Он-то думал, что подчиненные через пять минут притащат труп этого неудачливого скайдайвера, но последний как-то оторвался от них и даже не утонул.

И для Вааса такая игра сделалась весьма интересной. Ему нравилось наблюдать за тем, как остров перемалывает людей. Ведь он когда-то являлся самым настоящим духом Рук Айленда, чувствовал практически живую энергию этих тропиков. И бывших духов, как известно, не бывает. Каков остров — таков и дух. Каков дух — таков и остров. И кто еще на кого влияет!

Но босс все портил, Хойт только и умел, что доставать и отдавать нудные приказы. Убить его тоже хотелось. Но при чем тут Салиман? Ваас и сам не понимал.

Он побродил по штабу и, как ни странно, в привычном месте в одном из ящиков, который он когда-то давно лично доставлял на «Верфи Келла», нашел вполне сносно укомплектованную аптечку. Девушка сидела все там же на ящике, склонив голову, словно побитый градом цветок. Главарь недовольно вздохнул с глухим рыком. Вот кто-кто, а он уже давным-давно отвык оказывать кому-то помощь, не потому что не умел, а потому что не желал, ведь он ненавидел все живое в своей непроходящей тяге к смерти, тянущейся повторением бессмысленных действий.

Когда-то давно он запросто мог обработать любую рану, может, и не любую, конечно. Но всегда приходил на помощь, когда просили. Давно, слишком давно, чтобы даже казаться правдой. В самой ранней юности, когда он еще был большеротым, большеносым жилистым парнишкой, Цитра как-то раз поранила ногу об острый камень. Тогда он бережно нес ее на руках. И так всегда: стоило ей только поцарапаться или содрать кожу, как немедленно искал, чем бы остановить кровь и закрыть ранку. Она всегда полагалась на него, всегда доверяла. И он ей доверял тоже, ведь родным можно доверять.